Союз несовместимых (гет)

Металлические створки лифта сомкнулись с мягким щелчком. Гермиона на секунду прикрыла глаза, чувствуя, как глухая вибрация коробки прокатывается через её тело, будто весь лифт был настроен на частоту внутреннего напряжения. Пальцы сжали волшебную палочку крепче, чем требовалось. Её ногти легонько впились в ладонь. Она не отпускала палочку, как будто это был якорь в зыбком океане мыслей, от которых её сознание распухло, как перезревший персик.

Освещение в лифте было ровным, слегка золотистым, но от него только резало глаза. Она сощурилась и машинально потянулась к оправе очков. Протёрла линзы уголком серо-голубого платка, вытащенного из кармана мантии. Движение было отточенным, заученным, почти ритуальным. Потёртые очки, пусть и с закалённым стеклом, всё равно собирали в уголках пыль Министерства, как ворон собирает блестящие вещи. За спиной хрустнул позвоночник. Привычно, тревожно. Гермиона наклонила голову вправо, затем влево, пытаясь стряхнуть с шеи застывшее напряжение. Волосы, собранные в тугой пучок, потянули кожу на макушке. Боль была тупой, но постоянной. Как будто весь день кто-то медленно затягивал на ней невидимую нить.

Гермиона выдохнула:

— Expecto Patronum.

Из кончика её палочки сорвалась серебристая выдра. Стремительная, как тревога на пороге бессонницы, тонкая, изгибающаяся, как нерв, обнажённый до искры. Голос у Гермионы стал сух, почти казённый, как у преподавателя на грани срыва, читающего лекцию третьему ряду, в котором никто не слушает:

— Я задержусь, Рон. Вернусь поздно. Не жди.

Пауза. Выдра вздрогнула, растаяла. Ничего страшного не случилось. Почти.

Это слово повисло в воздухе, как запах разлитого зелья: неуловимый, но тревожащий. Гермиона исчезла, аппарировав с такой решимостью, будто вся магическая Вселенная только что была признана юридически недействительной, и она пришла это исправить.

Порог был знаком, как собственные строчки в Ежедневном пророке. Старый дом на третьем этаже, здание с характером: тёплый кирпич, немного уставший от времени, балкон, где летом всё ещё сушились перцы, полотенца и нераспознанные ингредиенты, подозрительно пахнущие по ночам.

Дверь не была заперта. Конечно. Джинни не запиралась от своих. А Гермиона... Гермиона уже давно не была чужой.

Подъём по лестнице занял шесть ступеней раздумий, девять дыханий и одну глубокую уверенность: если не сейчас — никогда.

Внутри пахло чаем, корицей и чем-то взрывоопасным — возможно, Джинни просто снова переусердствовала с печеньем. Из кухни долетел её голос: ленивый, с ироничной складкой на губах, с интонацией, будто она уже знала всё, что ей сейчас скажут, и заранее не одобряла.

— Только не говори, что ты снова пришла обсуждать доклад по международной классификации трансгрессивных перемещений. Я в это не подписывалась.

Гермиона не ответила. Сняла мантию — нервно, как будто скидывала кожу, тяжёлую от накопленного за десятилетие молчания. Портфель упал на пол с глухим бум, как свиток приговора. Она выпрямилась, разомкнула губы, и мир разлетелся на осколки:

— Мы с Перси женаты.

Тишина.

Из кухни — звук: стекло о фарфор, с приглушённым звоном. Похоже, чашка не выдержала первой.

— ...Ты с кем?!

Гермиона села. Не просто села, опустилась, как корабль, потерявший паруса, на самый край дивана, будто тело само боялось лишнего движения. Как будто если отклониться назад, то безвозвратно сломается.

— Законно. Союзный ритуал. Десять лет назад. Прошёл через архивную проверку. Магическая фиксация активна. Подписи прошли сверку. Всё чисто.

Джинни вышла из кухни. Медленно. В руках — кружка. Лицо, как мраморная статуя богини недоумения. Брови выше, чем уровень морей в год потопа.

— Ты с Перси? — переспросила она, будто с надеждой, что ослышалась. — Реально Перси?

— Да!

— Ты уверена, что это не побочка от какого-нибудь эликсира, который ты варила без защитных перчаток? Или... Это сон? Ты десять лет спала, Гермиона?

— Джинни! — в голосе Гермионы усталость эпох. — Это был ритуал согласования магических интересов! Мы тогда... Это был тот период. После войны. Мы работали над восстановлением магико-правовой базы. Нужно было получить доступ к закрытым разделам архивов. Официальный союз. Ничего личного.

— То есть вы не спали?

Голос Джинни стал подозрительно спокойным, как у человека, который чувствует, что следующая новость будет либо шедевром, либо катастрофой. Она сдвинула брови. Яблоко, которое она ела, уже давно валялось в кресле, позабытое, как все приличия в этом разговоре.

Гермиона заморгала. На секунду показалось, что её нейронные пути просто вышли из строя, как старое заклятие, которое никто не проверял со времён Мерлина.

— Что?! — выдала она, как будто Джинни только что предложила ей сварить зелье Полной Лысости и протестировать его на себе.

Она отшатнулась, глядя на подругу так, будто та внезапно превратилась в чашку, которая начала говорить о чувствах.

— Спали?! — повторила Гермиона, с ударением в каждом слоге, будто пробовала слово на вкус, и оно оказывалось всё более несъедобным.

Она судорожно потерла висок, как будто пыталась стереть себе воспоминание, которого не было, но теперь мозг упрямо пытался его сгенерировать.

— Джиневра Молли Уизли, я маг, не метод актёр! Я подписывала документы, не брачный контракт!

Потом вдруг замолчала. Медленно посмотрела в никуда, как будто что-то пересчитала в голове. Джинни прищурилась, склонив голову набок, как кошка, у которой только что отобрали игрушку.

— Ох, ну конечно. Ничего личного, — протянула она, копируя голос Гермионы с почти театральной паузой. — Ты — святая Гермиона, покровительница архивов и магико-правовой асексуальности.

Она всплеснула руками.

— Да ты, наверное, с тех пор ни с кем не целовалась, кроме печати Министерства на бумагах!

Камин потрескивал. Тепло не спасало.

Внезапно, как гром в храме, Джинни вскочила. Плед слетел на пол. Она прошлась по комнате туда-сюда, запахивая старую фланелевую мантию на запахе и мысленно — всю реальность.

— Да твою же мать!

Она металась, как гиппогриф в клетке.

— Я думала, нас уже ничем не удивить! Ну, дракон на свадьбе — ладно. Тёща, взорвавшаяся в подвале — окей. Сосед — анимаг? — да пусть хоть в мышь! Но ты — забыла, что замужем за Перси?!

Она остановилась. Повернулась. Словно Артемида, спустившаяся с луны, чтобы выдать тебе по голове за плохой выбор спутника.

— Ты вообще осознаёшь, что Гарри, когда об этом узнает — просто обосрётся?!

Гермиона поперхнулась водой.

— Джинни... — устало, из глубины души, — пожалуйста...

— Нет! Дай мне сказать!

Джинни шагнула вперёд, глаза горят, как Флориш и Блоттс в день распродажи, голос дрожит от абсурда происходящего:

— Он сидит там, в своём департаменте, уверенный, что всё, что может пойти не так — это если кто-то опять превратился в барсука без разрешения! А тут — его лучшая подруга, мать твою, состоит в тайном магическом союзе с его чересчур регламентированным шурином — и вся пресса только и ждёт заголовка: "Магическая коррупция в министерстве. Клан Уизли атакует бюрократию!"

— Ты думаешь, я не понимаю?! — сорвалась Гермиона. — Я сижу здесь не потому, что мне нечего делать вечером! А потому что мне нужна твоя поддержка, Джинни!

Молчание.

Треск дров в камине. Где-то — тикание старинных часов.

А потом Джинни, медленно, с тяжёлым выдохом, села рядом. Посмотрела на Гермиону. Уже не как на источник хаоса, а как на старую подругу, которая пришла посреди грозы — и промокла до нитки не только снаружи.

— Ну, — тихо. — Слава Мерлину, что ты хотя бы не беременна.

Гермиона фыркнула. Засмеялась сквозь слёзы.

— Пока нет, — пробормотала. — По крайней мере, я так думаю...

Джинни издала звук, похожий на стон и смех одновременно.

— Вот теперь я точно хочу виски.

Они сидели уже хрен знает сколько. Точно за вторым часом ночи, может, за третьим. В камине угли вспыхивали, как упрямые мысли, и потрескивали, будто поддакивали каждой новой откровенности.

Бокал у Джинни давно уже не совпадал с числом приличий, а Гермиона сбилась со счёта где-то между обсуждением тёщи, которая, как оказалось, однажды пыталась навязать Перси гарнитур для гостиной, и историей про то, как Гермиона однажды чуть не поцеловалась с Боллом, потому что «думала, это Люпин в маске».

— …а потом он, представляешь, достаёт из кейса бланк для продления ритуала! — Гермиона хлопнула рукой по подушке, уже смеясь и страдая одновременно. — Бланк, Джинни! С проклятым грифоном на водяном знаке!

Джинни захихикала, прищурившись.

— Слушай… Это сексуально в каком-то очень бюрократическом смысле. "Продлите ваш союз — за подписью и печатью." Я бы подписалась.

— Боже, ты неисправима.

— Ну а ты что, разве не включаешься от людей, которые при встрече первым делом уточняют, как у тебя с МКБ-шной статьёй 37-А, подзаконный пункт четвёртый?

Гермиона прикрыла лицо подушкой.

— Не смей! У меня по этому пункту очень болезненные воспоминания!

Они обе захохотали. По-настоящему, с тем смехом, который выходит только в компании тех, кто знает тебя с тех времён, когда ты ещё боялась высунуться с ответом на уроках трансфигурации.

А потом наступила та самая уютная тишина, когда слова уже не нужны, а воздух напитан слишком многим.

Гермиона вздохнула и уронила голову Джинни на плечо.

— Мне так стыдно, что я не сказала тебе. Сразу. Тогда. — тише, как будто боялась, что огонь осудит. — Но я... сама почти забыла. Стерла. Как будто это была просто бумага. Просто заклятие. А потом пришёл ответ из архива. Всё ещё действительно. Мы связаны, Джинни. Не метафорически. Юридически. Магически. Реально.

Джинни только молча потянулась к бутылке, долила обеим.

— Ну... значит, будем разбираться. Вместе. Как всегда.

— Как всегда, — кивнула Гермиона.

И вдруг, сквозь эту почти-тишину, Джинни фыркнула:

— Кстати, ты выглядишь, как выжатая троллячья салфетка. Ты когда в последний раз была в чём-то не министерском?

— Это мантия Верховного совета по вопросам классификации трансгрессий!

— Это мешок.

— Это… — Гермиона посмотрела вниз, на складки угрюмого форменного чёрного — и, наконец, сдалась. — …это мешок. Честно. Удушающий мешок.

— Всё. Переодевайся. У меня в шкафу где-то лежит старое... что-то. Что-нибудь мягкое. Пошли.

Спальня Джинни напоминала вольер для свободной ведьмы: шелковые халаты рядом с квиддичным свитером, книги вперемешку с зельевыми фиалами, кошачий мех на кресле, где, кажется, когда-то жил Крукшанкс, а потом просто осталась память.

— Держи, — Джинни бросила ей на руки стопку. — Вот эти шорты у меня ещё с Портрога, и они тянутся на любую задницу, клянусь Мерлином. А эта майка... хм. Кажется, с фестиваля магических грибов. Не спрашивай.

— Я не спрашиваю, — отозвалась Гермиона и уже через минуту вышла из ванной, вытирая мокрые руки о мягкое полотенце, пахнущее эвкалиптом.

Теперь она была почти другой: волосы распущены, на ней были свободные серые шорты, немного слишком короткие, и тёмно-синяя футболка с надписью «Lumos in the Dark» — чуть выцветшая, с мелкими дырами от времени.

— Ты выглядишь... — Джинни прищурилась. — Как человек. Милая. Привлекательная. И, что самое главное — не как законодательница ада в галстуке.

— Спасибо. Очень мило. — Гермиона склонилась к зеркалу, собрала волосы в небрежный узел. — Хотя, если бы Перси сейчас это увидел...

— О, не смей. Мы не говорим о Перси после третьего бокала.

— А на каком мы?

— По счёту? Я не помню. По шкале последствий — где-то между "вспоминаем бывших" и "создаём теорию, что Снегг жив и пишет романы под псевдонимом".

— Под каким?

— Шепард Тёмный.

Обе захохотали снова — а потом разговор потёк, как вязкое вино: про Рона, который, по слухам, встречается с вейлой и не знает, как ей сказать, что боится метлы; про Джорджа, который открыл филиал шуток в Париже и теперь жалуется, что там никто не смеётся, кроме филинов.

— А Луна? — спросила Гермиона, поджав ноги под себя на диване.

— Луна всё так же. Иногда присылает открытки с рисунками. Последняя — это сова, у которой вместо головы — цветочный горшок. Подпись: «Это ты, если не будешь отдыхать». С любовью, Луна.

— Я скучаю по ней.

— Все скучают по Луне. Даже домовые эльфы.

Тишина снова легла между ними. В этот раз — тёплая. Укрывочная. Доверительная.

— Спасибо, — прошептала Гермиона. — Что не рассмеялась. Что не убежала.

— Глупая, — сказала Джинни, и, откидываясь на подушки, шепнула, как будто заклинание:

— Я с тобой хоть в ритуал, хоть в драку, хоть в Министерство на собрание в шесть утра.

— Даже в мешке?

— Даже в мешке.

Они замолчали.

Ночь уже перевалила за границу, где будущее пока не имеет формы, и только свет камина рисует на потолке отблески тех, кто когда-то были детьми, а теперь — просто ведьмы, уставшие, сильные, живые.

Они бесились сначала тихо — как будто кто-то ещё мог услышать, как будто были ещё рамки, внутри которых нужно было оставаться.

Но третья бутылка смеялась в лицо правилам, а четвёртый бокал — уже был не бокал вовсе, а тайный пропуск в абсурд.

— Нет, ну ты просто посмотри на себя, — Джинни, хихикая, схватила подушку и ткнула ею в плечо Гермионы. — Министр магии внутреннего уюта!

— Я вообще-то заместитель директора по контролю за трансгрессиями в гражданском секторе!

— А теперь ты — Гермиона в шортах с фестральчиками.

— Это бабочки!

— Фестральчики!

Хлоп. Подушка влетела обратно. Потом вторая. Потом уже никакой системы. Просто подушки, одеяла, визг, хохот, сбитый плед, сбитые волосы и визг:

— ААААААА НЕ ЩЕКОТКУ НЕ СМЕЙ!

— Ты первая начала!!

— Джинни, МЕРЛИН, Я ЗАДЫХАЮСЬ!

В какой-то момент Гермиона съехала с кровати, упала на пол с драматичным вздохом, зацепив с собой полог.

— Всё. Конец. Я умерла. Похороните меня в министерской мантии, чтобы Перси смог оформить протокол оплакивания.

— Только если я напишу эпитафию: Здесь покоится Гермиона Грейнджер, последняя жертва фестральских шорт.

— Прекрасно. Пусть Гарри зачтёт на поминках.

— Он будет рыдать. И Рон тоже. По очереди. По графику. В алфавитном порядке!

— И каждое воскресенье приносить на могилу бюллетень.

Они хохотали так, что лицо болело, как после заклятия «ритерикуло», и в какой-то момент просто замерли, лёжа на полу — одна на плече другой, подушки и одеяла вокруг, как гнездо, и только огонь в камине потрескивал, освещая их так, как может светить только в самых честных моментах.

— Я по тебе скучала, — прошептала Гермиона.

— Я тоже, — Джинни тронула её за волосы, — глупая ты ведьма.

Когда дошли до кровати, всё было как в юности: сбивчиво, бессистемно, с крошками печенья на простынях и одеялом, которое больше путалось в ногах, чем укрывало.

— Джинни… — полусонный голос.

— Мм?

— А если… если Перси скажет, что мы теперь должны… ну, как бы… жить вместе?

— То я куплю тебе двойную постель и повешу на неё табличку: «ВХОД ПО ПРОПУСКАМ».

И устрою допрос. С Веритасерумом.

И угощу его своим тыквенным кексом. С бобами дракона.

Он ещё вспомнит, что значит «магическая связь».

Гермиона прыснула от смеха. Потом зевнула.

— Я устала.

— Ты дома.

С этими словами Джинни потянулась, кинула руку на Гермиону, как когда-то в «Норе», когда они вместе читали книжки с заклинаниями под одеялом и прятались от Молли с контрабандными шоколадными лягушками. И так они и уснули: две ведьмы, одна дружба, куча подушек и ощущение, будто, несмотря на всё, всё ещё можно — прожить эту жизнь не в одиночку.

Утро пришло без спроса. Как обычно, нагло и с яркостью, которую можно было бы расценивать как личное оскорбление.

Солнце лилось в окна щедро, с ленивой царственностью, подсвечивая пылинки в воздухе. Те самые, что никогда не убираются, потому что они волшебные.

Гермиона моргнула. Прислушалась. Голова — в тисках. В горле — песок. Где-то в желудке был какой-то эльфийский карнавал.

Гермиона сопела.

Не элегантно, не благородно, не с аристократическим вздохом — а как человек, который уснул, захватив половину подушки, и теперь дышал в неё носом, уткнувшись лбом в мягкую наволочку с принтом в маленькие апельсины.

Её кудри были разбросаны по всей кровати: как растерянные следы бури, как тёплые, уставшие волны.

Одна прядь закрутилась петлёй и обвилась вокруг собственного уха.

Другая — тихо тикала по щеке, как маятник.

Сон у неё был крепкий, тяжёлый, настоящий.

Иногда она сопела чуть громче. Иногда — почти мурлыкала.

Тело вытянуто по диагонали, одна нога на подушке, вторая — уткнулась Джинни в бедро.

А вот Джинни спала, как кошка на солнце: вытянувшись, раскрыв ладонь кверху, чуть приоткрыв рот.

Её волосы — в беспорядке, лицо — в покое.

На груди — половина одеяла.

Вторая половина — где-то на полу.

В комнате было тихо, только в углу шелестел занавес — подрагивал от ветерка, впуская внутрь утренний аромат: улица, кофе из соседнего кафе, летняя пыль.

И тогда — появилась муха.

Маленькая, наглая, с врождённым чувством драматического тайминга.

Она прилетела, зависла у потолка, облетела пару кругов — как опытный наблюдатель — и села… прямо на нос Гермионы.

Щекотка была невыносимая. Сначала она сморщила лоб. Потом попыталась отмахнуться, не просыпаясь.

Муха взлетела — и тут же села снова. Упорная, как невостребованная бюрократическая жалоба.

Гермиона фыркнула. Пошевелилась. Ещё немного.

Потом — не открывая глаз — замахнулась и с силой шлёпнула себя ладонью по лицу.

— Ай! — всхлипнула.

— Джинни… — сипло. — Джинни, что за... котлы... у меня в голове?

— Эм. Ты выпила вино, пиво, «звёздную пыль» Фреда и потом доела мой торт. У тебя в желудке сейчас министерская коалиция вкусов. Спи.

— Аааа...

Пауза. И вдруг — удар молнии в голову.

Гермиона села. Резко. Голова отозвалась звоном колокольчиков и стоном инфернала.

— Джинни. Джинни. О. Мерлин. Сегодня.

— Ммм?

— Сегодня!

— Что — сегодня?

— Решающий день магического соглашения! С участием Перси! И мне надо было быть там! В девять утра!

Джинни разлепила один глаз. Медленно.

— Гермиона… У тебя сейчас пол-одиннадцатого. И ты в фестральских шортах.

Гермиона вскочила. Точнее, попыталась вскочить. Одеяло, как разумная ткань, обвилось вокруг её ног и снова уронило её на кровать. Шорты с фестральчиками закатились выше положенного. Кудри встали дыбом.

— О, Мерлин. Я пропустила. Я ПРОСПАЛА.

И в этот момент из её палочки — случайно — вырвалось крохотное, дрожащие серебристое перо.

Её Патронус не был уверен, смеяться ему или плакать.

Гермиона уронила голову на колени Джинни.

— Ну кто ж знал, что я забуду о самом важном дне за последние десять лет…

Джинни вздохнула, мягко обняла её за плечи.

— Знаешь что? Может, оно и к лучшему. Пусть Перси впервые в жизни почувствует, что без твоего чеклиста он — просто человек.

— И что же делать?

— Сначала — душ. Потом — кофе. Потом… пишем письмо. "Уважаемый мистер Уизли, я была временно недоступна из-за непредвиденной фазы луны."

— Я тебя убью.

— Уже пыталась. Подушкой.