Союз несовместимых (гет)

Тишина здесь была не пустотой, а инструментом. В этих стенах люди говорили точно, метили словами, как стрелами. И потому молчание, особенно её молчание, весило много. Гермиона Грейнджер стояла над столом, склонившись так, словно искала на листке не слова, а объяснение.

АРХИВ 17-Р. УБЕЖИЩЕ "РУТ-23". АКТИВАЦИЯ СОЮЗНОГО РИТУАЛА...

Она перечитывала заголовок снова. И снова. И ещё раз.

Гермиона вспомнила сегодняшнее солнечное утро. Когда на встала по привычке чуть раньше, заплела волосы, закрыла глаза, когда Рон поцеловал её в висок на прощание. Он сказал что-то, что уже не вспомнить, и ушёл, помахав ей с порога. Она улыбнулась ему. Настояще. Легко. И вроде день обещал быть простым.

А теперь стояла здесь. Смотрела на документ, заключенный с 1998 года. Её указательный палец лежал вдоль строки, но не касался пергамента. Будто боялась, что если коснётся, ритуал оживёт прямо здесь, в её кабинете. Запечённый магией, запечатанный на крови, он не давал ей дышать. Потом, резко, будто сама себе мешала, она опустила руку. Отступила на шаг. Опёрлась о край стола. И долго смотрела на документ, не моргая. На автомате сняла очки, протёрла их краем мантии, хотя стекла были чисты. Потом снова надела. И снова ничего не изменилось.

Заголовок всё ещё был тот же.

— Да чтоб тебя... — выдохнула она почти беззвучно.

Но голос сорвался. Не злобно, не в истерике, а почти шепотом. Усталость. Удивление. И что-то личное. Она сжала губы. Подошла к одному из металлических архивных ящиков, открыла его щелчком пальцев. Острым, резким. Как будто не открывала, а приказывала. Ложь. Никто ничего не открывает так, если внутри просто бумага. Вынула пустую папку. Положила туда копию ритуала. И остановилась, так и оставив ладонь на папке. Она закрыла глаза. Пальцы чуть дрожали. Сделала вдох. Медленный, длинный. Как будто собирала себя обратно из тумана.

— Нет, нет, нет, — прошептала почти беззвучно. — Это… это полный абсурд. Этого не может...

Снова взгляд на печать. Красная. Светящаяся. Активная. Сигнатура: её. Вторая — Перси Уизли.

Проклятье.

Она помнила убежище "Рут-23". Помнила, как кровоточили стены, как потолок сыпался магическими кристалликами, как они сдерживали барьер вместе. Помнила, как всё вокруг грохотало, как казалось, что если не успеют — конец.

Но этого… этого она не помнила. Не ритуала. Не слов. Не контакта. Не согласия. Только страх. И магию, сплетённую между ними.

— Это была защита, — выдавила она. — Не союз. Не брак. Это… должно быть ошибка.

Она повернулась — резко, оттолкнув папку чуть вбок. Ложь. Вовсе не "ошибка". Магическая сигнатура не лжёт. Не может лгать.

Гнев не пришёл сразу. Он не вспыхнул, как вспышка, не разорвал её на крик. Он подкрадывался. Медленно, тяжело, по костям.

Сначала — в солнечном сплетении. Давление.

Потом — в груди. Словно тесно.

Потом — в пальцах. Дрожь. Та самая, мелкая, когда хочется разорвать, но нельзя.

Она не кричала.

Она не плакала.

Но её внутреннее "нет" становилось всё громче.

Это было чувство — как будто в тебя вторглись. Тихо, без разрешения. Как будто кто-то прошёл через магическую дверь, поставленную только для тебя, и расписался твоим именем в книге жизни.

"Замужем."

Слово пульсировало в ней, как рана, которую никто не спросил, можно ли открыть.

Она чувствовала, как поднимается жар под кожей. Как горят уши. Как сердце бьётся не от страха — от ярости.

Гнев был не поверхностным. Он был глубинным, настоящим. Он не просил выхода — он ждал, накапливался, медленно, точно.

В её теле — сжатые плечи.

В горле — сухо, как после крика, которого не было.

В животе — тяжесть, как будто там камень. Огромный. Разбитый.

Она чувствовала себя преданной.

Пусть никем конкретным.

Пусть даже собой.

Она ненавидела, что это случилось без её памяти.

Что кто-то, даже пусть она сама из прошлого, решила за неё.

Что её тело сказало "да", а разум об этом не знает.

Это был не просто гнев — это была магия в её крови, рвущаяся наружу. Как будто палочка внутри неё хотела вспыхнуть от эмоции.

И хуже всего было — она не могла обвинить никого напрямую.

Не могла закричать.

Не могла уволить.

Не могла отменить.

Она чувствовала, как от злости горят глаза.

Медленно, почти не дыша, она выпрямилась. Отступила на шаг.

Вдохнула через нос, задержала дыхание, выдохнула.

Раз.

Два.

Три.

Пальцы всё ещё дрожали, но она подняла их к горлу, провела по коже — жестом, похожим на касание. На самом деле — это было заклинание. Тихое, внутреннее, давно выученное: Emotus Claudere.

Закрыть чувства. Не для себя, для мира. Чтобы не увидеть их в чьих-то чужих глазах.

Особенно — в его.

Она вытерла ладони о подол мантии. Подошла к зеркалу. Посмотрела уже иначе. Теперь лицо было чистым. Без следов гнева. Без следов чего бы то ни было. Но это была маска. Она знала. И маска эта держалась на боли.

Больше она не была той девочкой, что в панике выучивала ритуалы перед выпускными экзаменами. Не была тем бойцом, что спасала Хогвартс, заливая всё вокруг заклинаниями. Не была даже той, кто плакал в лесу из-за одного имени.

Сейчас, глядя в зеркало, видела ту самую себя из 1998-го. С разбитыми пальцами, с недосказанным, с переплетённой магией и без памяти о том, что именно они с Перси сделали.

И пошла. Время было 17:39. Она не собиралась обсуждать. Она шла разобраться.

Ночь накануне была тиха.

Во всём здании Министерства Магии остался, кажется, один свет в его кабинете.

Было далеко за полночь, когда Перси Уизли наконец оторвался от бумаг.

Он сидел за рабочим столом, в мантию был закутан по ворот, как в броню. В комнате было прохладно. Заклинания поддержки отключались автоматически после девяти вечера. Но он даже не заметил.

На столе перед ним, распечатка протоколов Согласованной Политики, три разные редакции и тонкая стопка меморандумов по ирландскому комитету. Всё выверено. Почти. Но не окончательно.

Он начал правку в девять вечера и только в три сорок семь понял, что не ел.

Под носом был полузасохший бокал с кофе. Где-то на подоконнике лежал кусок забытого сэндвича из автоматов. Он не ел. Он работал. Он не спал. Он работал.

Работа спасала. От случайных мыслей, от лишних разговоров, от пауз. От тишины, которая становилась ощутимой, стоило только остановиться. Он не остановился.

В пять утра, когда зачарованные часы тихо сменили сутки, Перси перевёл взгляд на цифры и отложил перо. Чётко. Без суеты.

Он поднялся, отряхнул мантии, взял новую папку из шкафа с грифом "черновые поправки, не допущенные к обсуждению".

И только после этого — сел в кресло у стены, аккуратно снял очки, накрыл лицо рукой и прикрыл глаза. Ненадолго. Он не собирался спать. Просто — «перевести дыхание».

Он заснул через двадцать семь секунд.

День начинался как обычно. Ровно, без сбоев, как работает хорошо настроенное перо. Рабочий шум, шелест бумаг, редкие звонки патронусов. Перси Уизли, заместитель главы Департамента Магического Сотрудничества, как всегда, сидел прямо, сосредоточенно выводя строки нового регламента.

И только двери его кабинета распахнулись. Без стука, без паузы, как ритм сбился.

— Уизли.

Голос. Он узнал его сразу.

Поднимает взгляд, и, конечно, она. Гермиона Грейнджер. Руководитель Отдела Магического Права.

Строгая мантия. Сжатая линия губ. В руках папка. Не обычная, повседневная — архивная, с герметической печатью. Старый формат, цвета выцветшего пергамента.

Но главное не папка. Главное выражение. Это не лицо политика, не юриста, даже не чиновника. Это выражение тех, кто пришёл не договариваться, а разобраться.

Холод, дисциплина, решимость.

— Грейнджер, — Перси кивнул, убирая перо в подставку. — Если вы по поводу заседания по Согласованной Политике, то я..

— Я не по заседанию.

Она подошла ближе. Положила папку на его стол. Не бросила, нет. Движение было безупречно точным. Но именно в этой точности и чувствовалась угроза. Словно она ставит мину, и проверяет, будет ли он достаточно глуп, чтобы попытаться её сдвинуть.

— Ты объяснишь мне, что это.

Он открыл.

Первый взгляд — чистая профессиональная привычка. Он читал, как дышал: быстро, методично, отсеивая лишнее, выхватывая суть. Строка. Подзаголовок. Печать. Но уже через две строчки брови дрогнули.

И вдруг, внутренний сбой. Как если бы в идеально калиброванном механизме пружина треснула без звука. Брови дрогнули. Перси не моргнул, но рука на краю папки напряглась. Пальцы вжались в пергамент, как будто тот мог выскользнуть.

Заголовок.

АРХИВ 17-Р. УБЕЖИЩЕ "РУТ-23".

АКТИВАЦИЯ СОЮЗНОГО РИТУАЛА:

"ЗАКРЕПЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ СОГЛАСИЕ".

СВЯЗЬ УСТАНОВЛЕНА.

Он перечитал. Потом ещё раз. Пальцы чуть дрогнули на краю пергамента. Слова не менялись. Бумага была реальна, каждая буква стояла точно, уверенно, как приговор. Желудок сжался в точку. Не от страха, от невозможности логически объяснить происходящее. А Перси не терпел необъяснимого. Ничего в его жизни не должно было выходить за рамки структуры. Даже прошлое.

Гермиона молчала, пока он читал.

Ни шагов, ни вздоха, ни слов. Только смотрела.

Она не глядела прямо — это было бы нападением. Нет, она выбрала позицию вбок и чуть выше, как делают те, кто знает, как действует стресс, как ходит напряжение по позвоночнику, когда человек не может позволить себе слабость. Даже при ошибке. Даже перед собой. Она видела, как пальцы Перси чуть сильнее вжались в край пергамента. Как по коже на шее прошёл едва заметный отклик, почти микродвижение, но для неё оно значило больше, чем любое “что, чёрт побери, происходит”.

Перси оторвал взгляд от пергамента, но в голове строки продолжали гореть, будто были не написаны, а впаяны в память.

Он хотел что-то сказать, но голос…

сел.

— Это... гм... должно быть, какая-то ошибка?

Голос не дрожал, но звучал туже обычного, будто его пришлось проталкивать сквозь внутренний шум. Слова привычные, логичные, звучали неубедительно даже для него самого.

Когда он всё-таки заговорил, формально, сухо, в попытке вернуть себе контроль, Гермиона почти незаметно напряглась. Потому что в этом и была опасность Перси Уизли. Он не кричал. Не спорил. Не оправдывался. Он закрывался. А за закрытой дверью у него: регламент, структура, и способность подавить даже то, что подлежит взрыву. Гермиона это знала.

И это жутко раздражало.

— Магическая печать жива.

Её голос ровный, деловой.

— Проверена трижды. Подписи —подлинные. Совпадение сигнатур — 100%. Союз активен.

Перси Уизли и сам без слов всё понимал, что это юридически признанный ритуал связи. Союзный. Не временный. Не фиктивный. Пожизненный.

Пауза.

— Ты понимаешь, что это значит, Уизли.

Он молчит. Но это не тишина отрицания. Это тишина понимания. Слишком глубокого.

— По записям, — продолжает она, — мы заключили магический брак.

Чётко, отчётливо. Словно выносит приговор.

— В 1998 году. В убежище "Рут-23".

Скрещивает руки.

— Ты можешь напомнить мне, в какой именно момент мы решили пожениться?

Он отводит взгляд. Вспоминает.

Мрак. Ритуальный барьер, трещащий от налёта. Эвакуация. Шестеро выживших.

Он и она — с двумя несовместимыми магическими ядрами, ставшими центром защитного купола.

И протокол. Древний, экспериментальный.

— Мы не… я не… — он запинается. — Это был... момент экстренной эвакуации. Мы тогда... просто пытались не умереть.

— Протокол слияния защитных барьеров.

Он кивает.

— Он активировался, только если двое дают добровольное разрешение на совместное хранение магических сигнатур.

Ты дала согласие. Я дал согласие.

Вздох.

— И... ну, видимо...

— …вышли замуж? — её голос стал тише.

И гораздо опаснее.. Шаг назад.

Но это был не уход, а выстраивание границ.

— Я пришла предупредить.

Она говорит, как будто ставит сроки.

— Если это официально — мы под присягой. С юридической точки зрения, у нас: совместные имущественные права, единая регистрация, наложение привязок, обязательство уведомления при смене магического статуса. И если мы не проведём ритуал разрыва, всё это начнёт усиливаться. — Гермиона тяжело вздохнула. — Ты знаешь, что происходит, если не разрывать такие вещи.

Перси снова посмотрел на пергамент.

И в этот раз — дольше. Как если бы надеялся, что буквы расплывутся, исчезнут, поблекнут. Но они только будто становились резче. Это не была ошибка. Это был факт.

Юридический. Магический. Неподконтрольный ему. И это последнее, било по нервам сильнее всего.

— И ты хочешь разорвать? — тихо, не поднимая глаз.

— А ты хочешь сохранить?

Он всё ещё смотрел на документ. Словно это не пергамент, а зеркало. Словно впервые за десять лет он увидел в нём не то, что было, а то, что могло быть.

— Я не сказал этого.

— И я тоже.

Они оба замолкают.

Воздух становится плотным, как перед грозой. Обычный вторник, говорят стены Министерства. Но тишина между ними слишком густая для вторника. И слишком значительная.

В этот момент, появляется секретарша. Тоненькая, с зажатым блокнотом и трепетом в голосе.

— Мистер Уизли, прошу прощения, но вам назначено совещание с делегацией из Бухгарии, и ещё...

Он резко поднимается, стул скрипит.

— Перенесите. Всё. — И, не глядя на неё: — Сейчас. Не позже.

— Но… они уже прибыли…

— Я сказал — перенесите.

Секретарша исчезла, дверь за ней закрылась почти бесшумно, но в этой тишине каждый звук стал звоном. Остались только двое.

Уизли. Грейнджер.

Не имена — должности, к которым прилагаются репутации, ответственность и долгие годы политической точности.

Перси стоял за столом, как будто его позвоночник был стальным стержнем. Руки сложены за спиной. Он смотрел в точку где-то над её головой — не потому что боялся встречи взглядов, а потому что сейчас он прикидывал ущерб. Варианты. Выходы.

Гермиона не двигалась.

Тонкая папка, уже открытая, лежала на его столе, словно оружие, положенное без гнева — но с расчётом.

— Итак. — Её голос был ровным, без окраски. — Мы имеем факт действующего магического союза. Юридически зафиксированного. С наличием сигнатур, прошедших проверку. В интонации была отрешённость человека, который держит дистанцию цифрами.

Перси медленно кивнул.

— Подписи аутентичны. Сроки соответствуют. Наложение магического следа устойчивое. — Он говорил как юрист. Чётко. По документу.

— И этот союз не был зарегистрирован в текущей системе учёта Министерства, — уточнила Гермиона. — Это нарушение, подпадающее под статью двадцать восемь, пункт три: “сокрытие активного магического статуса от служебных структур, если таковой может повлиять на административные, юридические или дипломатические решения”.

Он резко посмотрел на неё. Не с удивлением, с оценкой. Он выпрямился, сделал шаг к столу. Поза стала агрессивнее. Он наклонился, глядя на пергамент, как будто пытался прожечь его взглядом.

— Ты уже сверилась с кодексом?

— Я не прихожу в чужие кабинеты с непроверенными формулировками.

— Хорошо. — Он сделал шаг к столу, посмотрел на пергамент сверху вниз, как будто хотел прожечь его взглядом. — Тогда скажи прямо. Ты намерена инициировать дисциплинарное разбирательство?

Она выдержала паузу. Не театральную — рабочую, как пауза перед подписанием.

— Пока нет.

— «Пока»?

— Если ситуация будет урегулирована внутренне, без утечки, без задействования Совета по служебной этике, я вижу возможность закрыть дело без привлечения комиссии.

Он напряжённо выдохнул через нос. Без раздражения, просто как признак перегрева системы. Голос стал чуть глуше, как будто заговорил больше с собой, чем с ней:

— И это твоё официальное мнение?

— Это — мой профессиональный вывод, основанный на текущем статусе данных.

Пока союз не начал магически эскалироватьс, мы в пределах допустимого.

Он нахмурился. Чуть заметно. Как будто что-то внутри не совпадало. Факт и его реакция на него.

— Ты хочешь замять это?

— Я хочу не допустить скандала в Министерстве. Ты понимаешь, что если союз всплывёт публично — будет под вопросом вся наша последняя работа по МКБ и ирландскому меморандуму.

— В прессе это станет “тайная фиксация влияния через брак”. Даже если между нами никогда не было ничего, это уже не важно.

— Они напишут, что было.

— Они напишут, что есть.

Он опёрся ладонями о край стола. Впервые, почти движение эмоции. Почти.

— Как это вообще возможно, Гермиона? Столько лет, так и никто не знал?

— Видимо, система учёта союзов, заключённых вне зоны прямого контроля Министерства, не обновлялась с девяносто восьмого, — сухо сказала она. — Поздравляю, Перси. Ты стал результатом собственной бюрократической небрежности.

Он посмотрел на неё. Долго.

Гермиона стояла, как будто вбита в пол.

Плечи прямые, дыхание ровное, но он знал, как она держит себя, когда внутри всё сжимается. Слишком хорошо знал.

Пальцы сцеплены за спиной, чтобы не выдать, как трясёт изнутри. Никаких эмоций. Ни в голосе, ни в теле. Только сталь.

— Значит, всё-таки ты хочешь идти до конца.

— Я хочу сохранить чистоту цепочки. И если для этого нужно оформить разрыв — мы оформим. По закону. Без шума.

— И если я откажусь?

— Тогда ты открываешь возможность для обвинения в попытке сохранить закрытый союз с целью обхода процедур служебного соответствия.

— А я, как представитель отдела магического права, буду обязана начать процедуру доклада.

Молчание.

Гермиона положила на стол второй свиток.

— Это форма запроса на нейтрализацию ритуального союза.

— Две подписи. Моя уже стоит.

— Ты решаешь, будет ли стоять твоя.

Он посмотрел на свиток. И снова на неё.

— С юридической точки зрения…

— …я подписываю это, и мы больше не связаны?

— Да. — быстрый кивок. — Никакой фиксации, никакой совместной структуры магии. Всё будет очищено.

— Мы вернёмся в исходную точку.

В его голове начался сухой пересчёт последствий. Как отчёт, свёрстанный в уме: если союз останется, сколько уязвимых мест, сколько процедур под вопросом, сколько рисков. Если аннулировать сколько потерь, какие формы, какие архивы зачищать. Всё логично. Всё ясно. Кроме одного: почему в груди такая глухая тяжесть, как перед провалом. Не скандала, чего-то куда более личного. Того, что нельзя озвучить даже себе.

Он подошёл ближе. Взял свиток. Прочёл. До конца. Без спешки. Затем — свернул.

— Я подпишу. Но не сегодня.

— Причина? — спокойно, без нажима. Но с подтоном: времени нет, Перси. Мы оба это знаем.

Он не моргнул.

— Это слишком серьёзный документ.

И я, в отличие от многих в этом здании, не подписываю серьёзные документы под давлением.

В его голосе не было ни упрёка, ни снисходительности. Только позиция. Холодная, оформленная, как всё, что он допускал в личное обращение. Гермиона стояла как камень. Ни капли раздражения не прорвалось наружу. Только лёгкое напряжение в скулах и пальцы, сжимающие край мантии чуть сильнее, чем нужно. Она медленно кивнула.

— Завтра до шестнадцати. Иначе начну процедуру доклада. У нас нет люфта по времени, Перси.

Он чуть кивнул.

— Принято.

Она резко повернулась к двери, и на пороге, не оборачиваясь:

— Не вздумай думать, что это можно игнорировать!

Он смотрел ей вслед. И, когда она вышла, впервые за день сел. Ровно. Молча. Неподвижно. Рядом, на столе, два документа. Один — копия ритуала. Другой — форма разрыва. Он смотрел на них, как на шахматную доску, где обе стороны уже поставили себе шах.

Металлические створки лифта сомкнулись с мягким щелчком. Гермиона на секунду прикрыла глаза, чувствуя, как глухая вибрация коробки прокатывается через её тело, будто весь лифт был настроен на частоту внутреннего напряжения. Пальцы сжали волшебную палочку крепче, чем требовалось. Её ногти легонько впились в ладонь. Она не отпускала палочку, как будто это был якорь в зыбком океане мыслей, от которых её сознание распухло, как перезревший персик.

Освещение в лифте было ровным, слегка золотистым, но от него только резало глаза. Она сощурилась и машинально потянулась к оправе очков. Протёрла линзы уголком серо-голубого платка, вытащенного из кармана мантии. Движение было отточенным, заученным, почти ритуальным. Потёртые очки, пусть и с закалённым стеклом, всё равно собирали в уголках пыль Министерства, как ворон собирает блестящие вещи. За спиной хрустнул позвоночник. Привычно, тревожно. Гермиона наклонила голову вправо, затем влево, пытаясь стряхнуть с шеи застывшее напряжение. Волосы, собранные в тугой пучок, потянули кожу на макушке. Боль была тупой, но постоянной. Как будто весь день кто-то медленно затягивал на ней невидимую нить.

Гермиона выдохнула:

— Expecto Patronum.

Из кончика её палочки сорвалась серебристая выдра. Стремительная, как тревога на пороге бессонницы, тонкая, изгибающаяся, как нерв, обнажённый до искры. Голос у Гермионы стал сух, почти казённый, как у преподавателя на грани срыва, читающего лекцию третьему ряду, в котором никто не слушает:

— Я задержусь, Рон. Вернусь поздно. Не жди.

Пауза. Выдра вздрогнула, растаяла. Ничего страшного не случилось. Почти.

Это слово повисло в воздухе, как запах разлитого зелья: неуловимый, но тревожащий. Гермиона исчезла, аппарировав с такой решимостью, будто вся магическая Вселенная только что была признана юридически недействительной, и она пришла это исправить.

Порог был знаком, как собственные строчки в Ежедневном пророке. Старый дом на третьем этаже, здание с характером: тёплый кирпич, немного уставший от времени, балкон, где летом всё ещё сушились перцы, полотенца и нераспознанные ингредиенты, подозрительно пахнущие по ночам.

Дверь не была заперта. Конечно. Джинни не запиралась от своих. А Гермиона... Гермиона уже давно не была чужой.

Подъём по лестнице занял шесть ступеней раздумий, девять дыханий и одну глубокую уверенность: если не сейчас — никогда.

Внутри пахло чаем, корицей и чем-то взрывоопасным — возможно, Джинни просто снова переусердствовала с печеньем. Из кухни долетел её голос: ленивый, с ироничной складкой на губах, с интонацией, будто она уже знала всё, что ей сейчас скажут, и заранее не одобряла.

— Только не говори, что ты снова пришла обсуждать доклад по международной классификации трансгрессивных перемещений. Я в это не подписывалась.

Гермиона не ответила. Сняла мантию — нервно, как будто скидывала кожу, тяжёлую от накопленного за десятилетие молчания. Портфель упал на пол с глухим бум, как свиток приговора. Она выпрямилась, разомкнула губы, и мир разлетелся на осколки:

— Мы с Перси женаты.

Тишина.

Из кухни — звук: стекло о фарфор, с приглушённым звоном. Похоже, чашка не выдержала первой.

— ...Ты с кем?!

Гермиона села. Не просто села, опустилась, как корабль, потерявший паруса, на самый край дивана, будто тело само боялось лишнего движения. Как будто если отклониться назад, то безвозвратно сломается.

— Законно. Союзный ритуал. Десять лет назад. Прошёл через архивную проверку. Магическая фиксация активна. Подписи прошли сверку. Всё чисто.

Джинни вышла из кухни. Медленно. В руках — кружка. Лицо, как мраморная статуя богини недоумения. Брови выше, чем уровень морей в год потопа.

— Ты с Перси? — переспросила она, будто с надеждой, что ослышалась. — Реально Перси?

— Да!

— Ты уверена, что это не побочка от какого-нибудь эликсира, который ты варила без защитных перчаток? Или... Это сон? Ты десять лет спала, Гермиона?

— Джинни! — в голосе Гермионы усталость эпох. — Это был ритуал согласования магических интересов! Мы тогда... Это был тот период. После войны. Мы работали над восстановлением магико-правовой базы. Нужно было получить доступ к закрытым разделам архивов. Официальный союз. Ничего личного.

— То есть вы не спали?

Голос Джинни стал подозрительно спокойным, как у человека, который чувствует, что следующая новость будет либо шедевром, либо катастрофой. Она сдвинула брови. Яблоко, которое она ела, уже давно валялось в кресле, позабытое, как все приличия в этом разговоре.

Гермиона заморгала. На секунду показалось, что её нейронные пути просто вышли из строя, как старое заклятие, которое никто не проверял со времён Мерлина.

— Что?! — выдала она, как будто Джинни только что предложила ей сварить зелье Полной Лысости и протестировать его на себе.

Она отшатнулась, глядя на подругу так, будто та внезапно превратилась в чашку, которая начала говорить о чувствах.

— Спали?! — повторила Гермиона, с ударением в каждом слоге, будто пробовала слово на вкус, и оно оказывалось всё более несъедобным.

Она судорожно потерла висок, как будто пыталась стереть себе воспоминание, которого не было, но теперь мозг упрямо пытался его сгенерировать.

— Джиневра Молли Уизли, я маг, не метод актёр! Я подписывала документы, не брачный контракт!

Потом вдруг замолчала. Медленно посмотрела в никуда, как будто что-то пересчитала в голове. Джинни прищурилась, склонив голову набок, как кошка, у которой только что отобрали игрушку.

— Ох, ну конечно. Ничего личного, — протянула она, копируя голос Гермионы с почти театральной паузой. — Ты — святая Гермиона, покровительница архивов и магико-правовой асексуальности.

Она всплеснула руками.

— Да ты, наверное, с тех пор ни с кем не целовалась, кроме печати Министерства на бумагах!

Камин потрескивал. Тепло не спасало.

Внезапно, как гром в храме, Джинни вскочила. Плед слетел на пол. Она прошлась по комнате туда-сюда, запахивая старую фланелевую мантию на запахе и мысленно — всю реальность.

— Да твою же мать!

Она металась, как гиппогриф в клетке.

— Я думала, нас уже ничем не удивить! Ну, дракон на свадьбе — ладно. Тёща, взорвавшаяся в подвале — окей. Сосед — анимаг? — да пусть хоть в мышь! Но ты — забыла, что замужем за Перси?!

Она остановилась. Повернулась. Словно Артемида, спустившаяся с луны, чтобы выдать тебе по голове за плохой выбор спутника.

— Ты вообще осознаёшь, что Гарри, когда об этом узнает — просто обосрётся?!

Гермиона поперхнулась водой.

— Джинни... — устало, из глубины души, — пожалуйста...

— Нет! Дай мне сказать!

Джинни шагнула вперёд, глаза горят, как Флориш и Блоттс в день распродажи, голос дрожит от абсурда происходящего:

— Он сидит там, в своём департаменте, уверенный, что всё, что может пойти не так — это если кто-то опять превратился в барсука без разрешения! А тут — его лучшая подруга, мать твою, состоит в тайном магическом союзе с его чересчур регламентированным шурином — и вся пресса только и ждёт заголовка: "Магическая коррупция в министерстве. Клан Уизли атакует бюрократию!"

— Ты думаешь, я не понимаю?! — сорвалась Гермиона. — Я сижу здесь не потому, что мне нечего делать вечером! А потому что мне нужна твоя поддержка, Джинни!

Молчание.

Треск дров в камине. Где-то — тикание старинных часов.

А потом Джинни, медленно, с тяжёлым выдохом, села рядом. Посмотрела на Гермиону. Уже не как на источник хаоса, а как на старую подругу, которая пришла посреди грозы — и промокла до нитки не только снаружи.

— Ну, — тихо. — Слава Мерлину, что ты хотя бы не беременна.

Гермиона фыркнула. Засмеялась сквозь слёзы.

— Пока нет, — пробормотала. — По крайней мере, я так думаю...

Джинни издала звук, похожий на стон и смех одновременно.

— Вот теперь я точно хочу виски.

Они сидели уже хрен знает сколько. Точно за вторым часом ночи, может, за третьим. В камине угли вспыхивали, как упрямые мысли, и потрескивали, будто поддакивали каждой новой откровенности.

Бокал у Джинни давно уже не совпадал с числом приличий, а Гермиона сбилась со счёта где-то между обсуждением тёщи, которая, как оказалось, однажды пыталась навязать Перси гарнитур для гостиной, и историей про то, как Гермиона однажды чуть не поцеловалась с Боллом, потому что «думала, это Люпин в маске».

— …а потом он, представляешь, достаёт из кейса бланк для продления ритуала! — Гермиона хлопнула рукой по подушке, уже смеясь и страдая одновременно. — Бланк, Джинни! С проклятым грифоном на водяном знаке!

Джинни захихикала, прищурившись.

— Слушай… Это сексуально в каком-то очень бюрократическом смысле. "Продлите ваш союз — за подписью и печатью." Я бы подписалась.

— Боже, ты неисправима.

— Ну а ты что, разве не включаешься от людей, которые при встрече первым делом уточняют, как у тебя с МКБ-шной статьёй 37-А, подзаконный пункт четвёртый?

Гермиона прикрыла лицо подушкой.

— Не смей! У меня по этому пункту очень болезненные воспоминания!

Они обе захохотали. По-настоящему, с тем смехом, который выходит только в компании тех, кто знает тебя с тех времён, когда ты ещё боялась высунуться с ответом на уроках трансфигурации.

А потом наступила та самая уютная тишина, когда слова уже не нужны, а воздух напитан слишком многим.

Гермиона вздохнула и уронила голову Джинни на плечо.

— Мне так стыдно, что я не сказала тебе. Сразу. Тогда. — тише, как будто боялась, что огонь осудит. — Но я... сама почти забыла. Стерла. Как будто это была просто бумага. Просто заклятие. А потом пришёл ответ из архива. Всё ещё действительно. Мы связаны, Джинни. Не метафорически. Юридически. Магически. Реально.

Джинни только молча потянулась к бутылке, долила обеим.

— Ну... значит, будем разбираться. Вместе. Как всегда.

— Как всегда, — кивнула Гермиона.

И вдруг, сквозь эту почти-тишину, Джинни фыркнула:

— Кстати, ты выглядишь, как выжатая троллячья салфетка. Ты когда в последний раз была в чём-то не министерском?

— Это мантия Верховного совета по вопросам классификации трансгрессий!

— Это мешок.

— Это… — Гермиона посмотрела вниз, на складки угрюмого форменного чёрного — и, наконец, сдалась. — …это мешок. Честно. Удушающий мешок.

— Всё. Переодевайся. У меня в шкафу где-то лежит старое... что-то. Что-нибудь мягкое. Пошли.

Спальня Джинни напоминала вольер для свободной ведьмы: шелковые халаты рядом с квиддичным свитером, книги вперемешку с зельевыми фиалами, кошачий мех на кресле, где, кажется, когда-то жил Крукшанкс, а потом просто осталась память.

— Держи, — Джинни бросила ей на руки стопку. — Вот эти шорты у меня ещё с Портрога, и они тянутся на любую задницу, клянусь Мерлином. А эта майка... хм. Кажется, с фестиваля магических грибов. Не спрашивай.

— Я не спрашиваю, — отозвалась Гермиона и уже через минуту вышла из ванной, вытирая мокрые руки о мягкое полотенце, пахнущее эвкалиптом.

Теперь она была почти другой: волосы распущены, на ней были свободные серые шорты, немного слишком короткие, и тёмно-синяя футболка с надписью «Lumos in the Dark» — чуть выцветшая, с мелкими дырами от времени.

— Ты выглядишь... — Джинни прищурилась. — Как человек. Милая. Привлекательная. И, что самое главное — не как законодательница ада в галстуке.

— Спасибо. Очень мило. — Гермиона склонилась к зеркалу, собрала волосы в небрежный узел. — Хотя, если бы Перси сейчас это увидел...

— О, не смей. Мы не говорим о Перси после третьего бокала.

— А на каком мы?

— По счёту? Я не помню. По шкале последствий — где-то между "вспоминаем бывших" и "создаём теорию, что Снегг жив и пишет романы под псевдонимом".

— Под каким?

— Шепард Тёмный.

Обе захохотали снова — а потом разговор потёк, как вязкое вино: про Рона, который, по слухам, встречается с вейлой и не знает, как ей сказать, что боится метлы; про Джорджа, который открыл филиал шуток в Париже и теперь жалуется, что там никто не смеётся, кроме филинов.

— А Луна? — спросила Гермиона, поджав ноги под себя на диване.

— Луна всё так же. Иногда присылает открытки с рисунками. Последняя — это сова, у которой вместо головы — цветочный горшок. Подпись: «Это ты, если не будешь отдыхать». С любовью, Луна.

— Я скучаю по ней.

— Все скучают по Луне. Даже домовые эльфы.

Тишина снова легла между ними. В этот раз — тёплая. Укрывочная. Доверительная.

— Спасибо, — прошептала Гермиона. — Что не рассмеялась. Что не убежала.

— Глупая, — сказала Джинни, и, откидываясь на подушки, шепнула, как будто заклинание:

— Я с тобой хоть в ритуал, хоть в драку, хоть в Министерство на собрание в шесть утра.

— Даже в мешке?

— Даже в мешке.

Они замолчали.

Ночь уже перевалила за границу, где будущее пока не имеет формы, и только свет камина рисует на потолке отблески тех, кто когда-то были детьми, а теперь — просто ведьмы, уставшие, сильные, живые.

Они бесились сначала тихо — как будто кто-то ещё мог услышать, как будто были ещё рамки, внутри которых нужно было оставаться.

Но третья бутылка смеялась в лицо правилам, а четвёртый бокал — уже был не бокал вовсе, а тайный пропуск в абсурд.

— Нет, ну ты просто посмотри на себя, — Джинни, хихикая, схватила подушку и ткнула ею в плечо Гермионы. — Министр магии внутреннего уюта!

— Я вообще-то заместитель директора по контролю за трансгрессиями в гражданском секторе!

— А теперь ты — Гермиона в шортах с фестральчиками.

— Это бабочки!

— Фестральчики!

Хлоп. Подушка влетела обратно. Потом вторая. Потом уже никакой системы. Просто подушки, одеяла, визг, хохот, сбитый плед, сбитые волосы и визг:

— ААААААА НЕ ЩЕКОТКУ НЕ СМЕЙ!

— Ты первая начала!!

— Джинни, МЕРЛИН, Я ЗАДЫХАЮСЬ!

В какой-то момент Гермиона съехала с кровати, упала на пол с драматичным вздохом, зацепив с собой полог.

— Всё. Конец. Я умерла. Похороните меня в министерской мантии, чтобы Перси смог оформить протокол оплакивания.

— Только если я напишу эпитафию: Здесь покоится Гермиона Грейнджер, последняя жертва фестральских шорт.

— Прекрасно. Пусть Гарри зачтёт на поминках.

— Он будет рыдать. И Рон тоже. По очереди. По графику. В алфавитном порядке!

— И каждое воскресенье приносить на могилу бюллетень.

Они хохотали так, что лицо болело, как после заклятия «ритерикуло», и в какой-то момент просто замерли, лёжа на полу — одна на плече другой, подушки и одеяла вокруг, как гнездо, и только огонь в камине потрескивал, освещая их так, как может светить только в самых честных моментах.

— Я по тебе скучала, — прошептала Гермиона.

— Я тоже, — Джинни тронула её за волосы, — глупая ты ведьма.

Когда дошли до кровати, всё было как в юности: сбивчиво, бессистемно, с крошками печенья на простынях и одеялом, которое больше путалось в ногах, чем укрывало.

— Джинни… — полусонный голос.

— Мм?

— А если… если Перси скажет, что мы теперь должны… ну, как бы… жить вместе?

— То я куплю тебе двойную постель и повешу на неё табличку: «ВХОД ПО ПРОПУСКАМ».

И устрою допрос. С Веритасерумом.

И угощу его своим тыквенным кексом. С бобами дракона.

Он ещё вспомнит, что значит «магическая связь».

Гермиона прыснула от смеха. Потом зевнула.

— Я устала.

— Ты дома.

С этими словами Джинни потянулась, кинула руку на Гермиону, как когда-то в «Норе», когда они вместе читали книжки с заклинаниями под одеялом и прятались от Молли с контрабандными шоколадными лягушками. И так они и уснули: две ведьмы, одна дружба, куча подушек и ощущение, будто, несмотря на всё, всё ещё можно — прожить эту жизнь не в одиночку.

Утро пришло без спроса. Как обычно, нагло и с яркостью, которую можно было бы расценивать как личное оскорбление.

Солнце лилось в окна щедро, с ленивой царственностью, подсвечивая пылинки в воздухе. Те самые, что никогда не убираются, потому что они волшебные.

Гермиона моргнула. Прислушалась. Голова — в тисках. В горле — песок. Где-то в желудке был какой-то эльфийский карнавал.

Гермиона сопела.

Не элегантно, не благородно, не с аристократическим вздохом — а как человек, который уснул, захватив половину подушки, и теперь дышал в неё носом, уткнувшись лбом в мягкую наволочку с принтом в маленькие апельсины.

Её кудри были разбросаны по всей кровати: как растерянные следы бури, как тёплые, уставшие волны.

Одна прядь закрутилась петлёй и обвилась вокруг собственного уха.

Другая — тихо тикала по щеке, как маятник.

Сон у неё был крепкий, тяжёлый, настоящий.

Иногда она сопела чуть громче. Иногда — почти мурлыкала.

Тело вытянуто по диагонали, одна нога на подушке, вторая — уткнулась Джинни в бедро.

А вот Джинни спала, как кошка на солнце: вытянувшись, раскрыв ладонь кверху, чуть приоткрыв рот.

Её волосы — в беспорядке, лицо — в покое.

На груди — половина одеяла.

Вторая половина — где-то на полу.

В комнате было тихо, только в углу шелестел занавес — подрагивал от ветерка, впуская внутрь утренний аромат: улица, кофе из соседнего кафе, летняя пыль.

И тогда — появилась муха.

Маленькая, наглая, с врождённым чувством драматического тайминга.

Она прилетела, зависла у потолка, облетела пару кругов — как опытный наблюдатель — и села… прямо на нос Гермионы.

Щекотка была невыносимая. Сначала она сморщила лоб. Потом попыталась отмахнуться, не просыпаясь.

Муха взлетела — и тут же села снова. Упорная, как невостребованная бюрократическая жалоба.

Гермиона фыркнула. Пошевелилась. Ещё немного.

Потом — не открывая глаз — замахнулась и с силой шлёпнула себя ладонью по лицу.

— Ай! — всхлипнула.

— Джинни… — сипло. — Джинни, что за... котлы... у меня в голове?

— Эм. Ты выпила вино, пиво, «звёздную пыль» Фреда и потом доела мой торт. У тебя в желудке сейчас министерская коалиция вкусов. Спи.

— Аааа...

Пауза. И вдруг — удар молнии в голову.

Гермиона села. Резко. Голова отозвалась звоном колокольчиков и стоном инфернала.

— Джинни. Джинни. О. Мерлин. Сегодня.

— Ммм?

— Сегодня!

— Что — сегодня?

— Решающий день магического соглашения! С участием Перси! И мне надо было быть там! В девять утра!

Джинни разлепила один глаз. Медленно.

— Гермиона… У тебя сейчас пол-одиннадцатого. И ты в фестральских шортах.

Гермиона вскочила. Точнее, попыталась вскочить. Одеяло, как разумная ткань, обвилось вокруг её ног и снова уронило её на кровать. Шорты с фестральчиками закатились выше положенного. Кудри встали дыбом.

— О, Мерлин. Я пропустила. Я ПРОСПАЛА.

И в этот момент из её палочки — случайно — вырвалось крохотное, дрожащие серебристое перо.

Её Патронус не был уверен, смеяться ему или плакать.

Гермиона уронила голову на колени Джинни.

— Ну кто ж знал, что я забуду о самом важном дне за последние десять лет…

Джинни вздохнула, мягко обняла её за плечи.

— Знаешь что? Может, оно и к лучшему. Пусть Перси впервые в жизни почувствует, что без твоего чеклиста он — просто человек.

— И что же делать?

— Сначала — душ. Потом — кофе. Потом… пишем письмо. "Уважаемый мистер Уизли, я была временно недоступна из-за непредвиденной фазы луны."

— Я тебя убью.

— Уже пыталась. Подушкой.