Warhammer 40000: Аколиты Ордо Ксенос (гет)

215.994.М41

Коридоры уходили всё ниже. Стены то сдвигались, давя, то расходились, открывая пустоты. Воздух тянул пылью и гнилью, эхо шагов отзывалось не в такт — будто шёл кто-то ещё, рядом, но невидимый.

Иония шла впереди, губы срывались на молитву. Литания рвалась на кашель, ломалась посередине слов, будто сам мрак жрал её голос.

— Император — свет… — сорвалось, и тут же растворилось в пыли.

Сзади плёлся Пий. Под тяжестью фляг и мешков его плечи сгиналиcь, лямки прорезали кожу, оставляя кровавые полосы. Каждое движение вытягивало из него стон — тихий, глухой, будто тяжесть пела его страдания.

Айзенрок держался в середине, лаз-пистолет в руке, взгляд острый, холодный. В полумраке глаза резали, как сталь.

— Прекрасное место, — хрипло бросил он. — Камни будто для молитвы сложены… только молиться тут стоит о короткой смерти.

Иония обернулась, голос дрогнул, но в нём хлестнула злость:

— Замолчи. В этом мраке и без того не хватает дыхания.

Айзенрок лишь повёл губами — то ли усмешка, то ли презрение. И в тот миг потолок дрогнул: плита рухнула перед ними, облако пыли обожгло кожу белой крошкой.

Пий рухнул на колени.

— Мы сгниём здесь… Император не узрит нас в ксеносской тьме!

Айзенрок рванул его за ворот, поднял, как тряпку.

— Если бы Император и впрямь глядел на нас, я давно тлел бы на костре, а ты гнил бы в канаве. Так что радуйся: в этой действительности мы никому не нужны.

Глаза Пия вспыхнули ненавистью.

— Не дерзи! Свет Его неотступен, и чада Его он не оставляет!

Иония подхватила, громче, яростнее, но слова литании разбивались о стены, глохли, словно сами камни плевали ей в лицо.

Коридор вывел их к пропасти. Внизу — вязкий туман, шевелящийся, будто дышал. Через провал тянулась узкая плита.

— Проход для безумцев, — тихо сказал Айзенрок. — Сорвётся кто-нибудь — одной обузой меньше.

Пий побледнел, но шагнул. пол дрогнул под ногами — он качнулся, почти падая, но Айзенрок схватил его и рванул обратно.

— Безрассудный щенок, — процедил он.

Иония прошептала, голос дрожал:

— Император держит нас в длани…

Айзенрок уже ступил на плиту.

— Передай пусть разожмёт пальцы, — бросил он ей и пошёл вперёд.

Коридор тянул их наверх, но чем выше они шли, тем яснее становилось: лестница вела только вниз. Шаги отзывались гулом, и пол дрожал — будто сам переставлял плиты, меняя дорогу по своей прихоти.

Айзенрок шёл первым, глаза ловили каждую трещину. Дважды его молчаливый жест спас их: раз — от обвалившейся под пылью западни с шипами, второй — от струи газа, хлынувшей из стены. Он двигался, словно давно знал этот чертёж смерти.

Иония держалась за его спину, стиснув пальцы так, что костяшки побелели. Губы едва слышно шептали молитву — и в тот миг тьма впереди сгустилась, обретая очертания. Шёл Конфессор: ряса разодрана, лицо перекошено похотью, глаза горят, как угли. В видении цепи врезались ей в кожу, тело было обнажено и брошено на поругание. А за спиной прошёлестел чужой голос — вязкий, вкрадчивый:

— Ты знаешь правду, дитя… Истинный владыка — не мёртвый идол на троне. Он царит в изменении. Он дарует слово, что слушают даже камни. Протяни руку…

Крик сорвался с её губ. Литания вырвалась, как клинок: рваная, отчаянная. Видение сгорело в этом свете, оставив только пыль и звон в ушах.

Пий замер, дрожа. Перед ним вспыхнуло лицо Исольды — голубое платье, губы, что шептали его имя: «Пий…» Сердце рванулось к ней, он протянул руку — и тень рассыпалась. Лишь голые стены, и пустота, и тьма. Он захрипел, пальцы впились в ремни, как в спасение.

— Она здесь… я слышал её…

Айзенрок рванул обоих за плечи, встряхнул, будто вырывая из когтей.

— Взгляды вперёд. Тут всё хочет нас сожрать. Камни, воздух, даже ваши собственные мысли.

Словно в ответ на его слова, арка впереди рухнула, открывая новый зал. Пол поднялся плитами, складываясь в узор — пасть с оскаленными зубами. Свет тусклых кристаллов исказился, тени ожили.

Айзенрок шагнул первым, обходя западни так, будто читал их как открытую книгу.

— Эльдары… — его голос был ровен. — В их темницах всё одно: изящество ради смерти.

Пыль клубилась, и сам лабиринт словно раскрыл глаза. Воздух давил, как взгляд хищника, который уже выбрал, кого сожрёт первым.

Из трещин выполз туман — сладкий, едкий, тянул к горлу липкими пальцами. Айзенрок первым рванул воротник и коротко бросил:

— Газ.

Он потащил их в сторону тусклых кристаллов.

Десяток шагов — и потолок содрогнулся. Тяжёлые плиты рухнули вниз. Одна распорола рясу Ионии, оставив её в обрывках. Другая с грохотом врезалась в пол рядом с Пием.

Пыль осела — и лабиринт ожил.

Символы на стенах вспыхивали и гасли, складываясь в уродливые маски. Из трещин смотрели глаза. Девять пылающих глаз.

Иония пошатнулась. Шёпот обвился вокруг неё: «Истинный владыка — перемена. Твои литании станут громом…» Она отвечала молитвой, но слова вязли, превращались в чужой голос.

Руки Пия затряслись. На лице — фантомная улыбка. Перед ним выросла площадь: толпы выкрикивали его имя, он сам — в сияющих доспехах, Исольда склонилась у ног, шепча: «Мой герой…» Он всхлипнул и шагнул к призраку.

Виллем тоже застыл. Перед глазами — его рука, чистая, без клейма. Хроники долгов горят в пламени. Он идёт свободно по докам, без приказов, без надзора. Солнце режет сквозь дым, и вдалеке — смех женщин, тёплый и обманчивый. Уголки губ дрогнули… потом он скривился, будто проглотил яд.

— Хватит. — Он стёр видение ладонью:

Айзенрок выдрал обоих из-под наваждения, Пия толчком в стену, Ионию хлесткой пощечиной.

— Очнитесь! Пока сами себе глотки не вырвали!

На миг их глаза прояснились.

Впереди коридор выгнулся и раскрыл врата. Громадные, узоры на них шевелились, как живые. Пол под ногами дрожал — будто дышащий зверь.

Шёпот за створками перерос в гул — тяжёлый, вязкий, проникающий прямо в череп.

Айзенрок поднял лаз-пистолет, губы скривились в усмешке.

— Ну что… скоро всё кончится. Не факт, что нам понравится.

Врата скользнули в стороны. Холодный свет ударил им в лица.

Зал был исполинским; купол уходил так высоко, что кристаллы под ним казались чужими, холодными звёздами. Их свет мерцал изломанно, словно вспыхивал против воли. Арки пересекались под невозможными углами, линии расползались, и взгляд терялся в этом порядке, вывернутом наизнанку.

В центре возвышался пьедестал — гладкие белые плиты «призрачной кости», живой материи эльдар. По ней шли тонкие прожилки, мерно пульсируя, будто в глубине билось сердце, которому давно не велено жить. Над пьедесталом дрожал энергетический купол: трещины бегали по нему, и синие искры из них вылизывали края.

Внутри, словно за стеклом, стоял клинок из эльдарской кости — длинный, узкий, как тень, упрямо принявшая форму оружия. В дыме под куполом открывались девять огненных глаз; они мигали, складывались в лик — то рыдающий, то смеющийся, лишённый человеческого облика.

Голос вошёл в головы — ровный, холодный, неумолимый:

Подойди. Узри. Возьми.

Иония застыла, как перед алтарём. Но с её губ сорвались не молитвы — хулá. Слова сами лились наружу, и в них Император становился не светом и щитом, а лжецом, держащим миры на нитях обмана. Она прикусила язык до крови, но чужой голос продолжал говорить её устами.

Пий задрожал от восторга. Зал исчез — перед ним поднялась трибуна, стяги пали, хор пел его имя. Исольда — не холодная госпожа, а жена и соратница — склонилась губами к его руке. Пальцы сомкнулись, как будто эфес клинка уже лежал в ладонях.

Айзенрок молчал. Ему явили не свободу и не забвение — власть. Ряды лиц в цепях — такие же должники, такие же псы, как он — стояли ниже. На его плечах тяжело легла мантия, на груди вспыхнула золотом розетта. Слова слетали с его уст, и толпы ловили каждое; в глазах людей впервые за много лет было не презрение — лишь страх.

Горечь поднялась к горлу. Слишком сладко. Слишком точно.

— Вот как… — хрипло сказал он. — Думаешь, я протяну руки к короне палача?

Голос не исчез — наоборот, утяжелился. Весь зал придвинулся ближе. Кристаллы мигнули разом. Стало ясно: клинок не «лежал». Он выжидал.

Стены содрогнулись. По аркам побежали руны — загорались до боли в глазах и гасли, словно умирали одна за другой. Свет кристаллов втянулся в трещины купола; тот задребезжал сильнее, потрескивая, как лёд. Белые плиты пьедестала застонали: не камень — плоть. По «кости» прошла волна, прожилки налились кровью, пульс учащался.

Иония рухнула на колени. Руки взлетели к аквиле, но голос предал её:

— Император… Великий владыка… Великий Заговорщик… Архитектор Судеб…

Слова били воздух, как по струнам, чужим тембром, чужой волей.

Пий, наоборот, раскинул руки и засмеялся — смехом одержимого.

— Подвиг! — крикнул он. — Хор зовёт! Свет ведёт! Клинок — мой!

Айзенрок шагнул к ним, голос ударил по тьме:

— Это не ваш Бог! и не ваш подвиг! Это клетка, и она рвётся!

Он рванул Ионию назад за плечи — хрустнули суставы, а взгляд всё равно тянулся к клинку. Пию резкий удар в живот; тот рухнул на плиты.

— Слышите? Если не проснётесь — оно нас сожрёт.

Купол треснул. По нему побежали линии света; каждая трещина звенела, как крик. Пульсация пьедестала усилилась — в глубине откликнулся древний колосс.

Голос вновь взревел хором прямо в их черепах.

Иония подняла глаза — и вместо Айзенрока увидела Конфессора. Тяжёлая ряса, шаги, пахнущие властью, глаза, полные похоти. Он тянул к ней руки: ты — моя, всегда была моей. Внутри дрогнуло — но в зрачках вспыхнула ярость.

Пий уже не видел Виллема. Перед ним стоял тот Старший Писец Администратума, тянувший руки к его Исольде. Он шагнул, ярость на лице застыла, как маска.

А Айзенрок видел обоих в цепях Инквизиции. Безликие лица, печати, розетты; кандалы защёлкиваются на его запястьях за «неповиновение». Холодная злость пронзила его изнутри. Палец лег на спусковой крючок, ствол поднялся.

— Не смейте…

Их шаги сошлись в точке. Иллюзии толкнули к удару. Клинок требовал крови.

И тогда зал «вспомнил» себя.

Узоры на арках протянули низкую ноту. Кристаллы сомкнулись холодным венцом над пьедесталом. Тени дёрнуло, как жилу. По поверхности купола побежали стежки — ровные, как письмена. Трещины срастались, швы затягивались. «Призрачная кость» в основании выгнулась, втягивая прожилки внутрь, перехватывая дыхание клинка.

Голос не умолк — его перерезали, как туго натянутый канат.

Обрушилась тишина — такая, что мутило.

Иония стояла с камнем, поднятым для удара. Пальцы разжались; тяжесть покатилась по плитам. Губы ещё складывали крамольную литанию, но выдох сорвался простым, уже её шёпотом:

— Владыка…

Она закашлялась, опёрлась ладонью о Пия и выговорила, глухо, по-человечески:

— Император — щит, а не хитрец.

Пий рухнул на колени, как подрубленный. Триумф распался в холодном свете, хор оборвался, оставив звенящую пустоту. Он вцепился пальцами в виски, втянул воздух и выдавил одно:

— Прости.

Кому — не уточнил.

Виллем держал лаз-пистолет низко; ствол упирался в пол. Пот стекал по лицу, но глаза были прежними — узкими, внимательными. Он смотрел на «заштопанный» купол, на пьедестал, где снова не было ни дыхания, ни шёпота. Кивнул, будто сложил знакомое уравнение.

— Это не спасение, — произнёс он. — Просто замок вспомнил, что он — замок.

Свет кристаллов перешёл в ровное, храмовое свечение; руны вернули камню неподвижность. Клинок стоял белой тенью под прозрачной скорлупой — безмолвный, как надгробие. Было ясно: зверь в клетке взял паузу.

Пыль оседала. Иония впервые за долгое время сложила руки в аквилу. Пий поднялся, вытер лицо рукавом и отвёл взгляд — так отворачиваются от любимой лжи. Айзенрок скользнул по ним взглядом и коротко бросил:

— Уходим. Пока тварь не проснулась.

Они двинулись к дверям. Зал отвечал только эхом шагов. У порога воздух сгустился и похолодел, будто клетка под куполом выдохнула им в спины: не сейчас. Клинок молчал, но из белой кости ощущался взгляд — и не отпускал.