Dead Code (джен)

Цирроз.

Слово, которое раньше звучало где-то на фоне — из учебников, историй пациентов, фильмов, — теперь въелось в воздух их дома. Оно засело в тишине. Между фразами, между приёмами пищи, между надеждой и страхом.

Диагноз поставили не сразу.

Сначала — общая слабость, тошнота, отеки на ногах. Потом — приступы бессонницы, боли в боку, лёгкая желтушность склер. Всё списывали на беременность, на усталость, на перенапряжение. Даже сама Со Ра — опытная медсестра — не сразу насторожилась. Показатели АЛТ и АСТ были слегка повышены, но в пределах допустимого. Узи — без выраженной патологии.

Настоящий удар пришёл позже, когда появились следы жидкости в брюшной полости и резкое падение альбумина в анализах. Печень была увеличена. Кожа — сухая, с лёгким зудом. Анализ на билирубин дал слишком высокие цифры. Тогда и прозвучало это слово — уже официально. Диагноз: декомпенсированный цирроз печени, этиология неуточнённая. Поздняя стадия. Без варианта на пересадку — из-за срока беременности и отсутствия донора.

Прерывание беременности — тоже почти исключено. Срок был уже больше шестнадцати недель. Гормональный фон нестабилен. Угроза кровотечения. Угроза для матери. Слишком высок риск того, что вмешательство ускорит декомпенсацию.

— Мы наблюдаем, — сказала лечащая врач. — Консервативно. Поддерживающая терапия. Анализы каждые три дня. Но есть один вариант…

Она помолчала. Посмотрела сначала на Со Ра, потом на Ин Хо. Добавила, чуть тише:

— Есть клиника, при университете. Они работают по новому протоколу. Комбинированная терапия, мягкие схемы с учётом беременности. Риски есть, но это шанс. И… это не государственная структура. Там всё по-другому.

И протянула визитку. Написанный от руки номер и подпись врача, подчеркивающая: только по рекомендации. Без очередей. Без лишнего шума.

Он поехал туда на следующий же день.

Клиника оказалась частной, крупной, с фасадом из стекла и металла, чуть в стороне от главного корпуса университета. Без вывески, без рекламы — но имя её врача уже знали в профессиональной среде. Принял на редкость быстро — наверное, из-за той самой подписи на визитке.

Ин Хо ждал в коридоре, пролистывая распечатку анализов. Подчёркивал показатели. Повторял фразы, которые не до конца понимал: «альдостерон», «варикоз пищевода», «гипоальбуминемия». Всё это звучало как язык другой реальности — в которой всё надо было учить заново, срочно, чтобы не опоздать.

Врач оказался не многословным. Среднего возраста, в очках, в белом халате без бейджа. Проговорил всё чётко:

да, они берутся.

да, есть прецеденты.

да, даже с беременностью можно попробовать.

— При условии, — добавил он, — что у вас будет возможность строго соблюдать график терапии. Это не эксперимент. Но это почти ювелирная работа.

Речь шла не о пересадке — о замедлении процессов, о сохранении функций, о стабилизации. Цель — дотянуть до позднего срока, позволить ребёнку вырасти, а печени — не сдаться.

Ин Хо слушал, задавал вопросы. Делал пометки в телефоне. Просил пояснений, даже если чувствовал себя глупо.

— Вы понимаете, — сказал врач наконец, — это будет дорого. Очень. Ни страховка, ни государственные субсидии это не покроют. Мы используем препараты, которые ещё не прошли полную сертификацию. И не всё можно провести в рамках системы HIRA. Здесь потребуется частное финансирование.

Он назвал сумму.

Это была не просто цифра. Это был приговор.

Ин Хо поначалу даже не понял, сколько там нулей. Переспросил. Вслушался. Уточнил ещё раз — и только тогда цифра начала укладываться в голове.

Он не думал тогда как муж, не искал логики или выхода. Просто стоял — впервые за всю жизнь выбитый из равновесия одной-единственной фразой.

Он вернулся домой под вечер. Не сразу — какое-то время просто шёл наобум, куда глаза глядят. Голова гудела. Сумма, озвученная врачом, всё ещё не пульсировала в сознании. Он повторял её про себя снова и снова — как будто от этого она могла показаться меньше. Не помогало.

Со Ра встретила его у двери. В домашней одежде, с влажными от крема щеками. На ней был тот самый старый свитшот с выцветшим рисунком, который она надевала в особенно усталые дни.

— Как там? — спросила просто.

Он не сразу ответил. Снял обувь, повесил куртку. Прошёл на кухню, налил воды. Сделал глоток. И только потом сказал:

— Дорого.

Она просто кивнула — спокойно, без лишних слов, без паники. Потом подошла и коснулась его плеча.

— Мы справимся?

Он посмотрел на неё — и не увидел в глазах ни страха, ни жалости. Только тихое, терпеливое ожидание. И именно это оказалось самым трудным: потому что он не знал, как на него ответить.

— Я всё узнал, — сказал он наконец. — Условия, протокол, врачи. У них есть опыт, даже в таких случаях. Будем пробовать. Только… стартовая сумма уже выше того, что покрывает страховка. А это ведь только начало. Дальше — второй курс, поддерживающая терапия, роды… если до них получится дойти.

Со Ра снова кивнула. И всё. На этом разговор закончился.

Она разогрела рис, подала суп. Он ел молча. Она — тоже. В комнате было почти тихо, только вентилятор холодильника монотонно гудел где-то на фоне.

Позже, когда она уснула, он сел за стол. Достал блокнот, калькулятор, кучу старых бумаг — отчёты по зарплате, банковские выписки, счета за аренду. Считал. Зачёркивал. Прикидывал проценты.

Как ни складывал — не выходило.

Ни одним способом. Ни при каких вариантах.

Даже если вычесть всё лишнее. Даже если сократить до минимума. Даже если забрать со всех возможных карт — всё равно не хватало. Не то что на полный курс — даже на его первую половину.

Он закрыл глаза. Сел в тишине. А потом — снова открыл и начал считать. Потому что другого варианта не было.

Он не спал почти трое суток.

Сперва — из-за расчётов. Потом — потому что сон сам ушёл. Стало казаться: если он позволит себе закрыть глаза, хоть на час, — что-то упустит. Как будто сам факт сна был роскошью, на которую теперь он не имел права.

Ин Хо искал подработки. Списывался с бывшими коллегами, даже с теми, кого раньше считал пустыми. Ему кидали мелочи — подобрать выдержки из допросов, свести показания, помочь разобраться с документами из архива. Иногда просто просили занести папку или подвезти бумаги. Это были крохи, но он соглашался.

Дома старался не показывать, насколько всё плохо. Улыбался. Шутил. Мыл посуду. Проверял расписание приёмов. Говорил, что просто загружен на работе.

Со Ра не спрашивала лишнего. Только один раз сказала:

— Если станет совсем тяжело — не держи в себе. Хорошо?

Он кивнул. И больше не лгал. Просто не говорил.

Иногда думал: может, занять. У её родителей? Нельзя. Они и так взяли часть расходов на себя. У Чун Хо — тем более. Сам едва держался на плаву: последний курс, вечерняя подработка, сессии. Парень и так устал, но всё равно спросил как-то:

— Хён, если что… Я смогу немного помочь. Хоть чуть-чуть.

Ин Хо только усмехнулся:

— У тебя стипендия заканчивается. Оставь себе.

Он вообще не хотел втягивать брата. Ни его, ни мачеху. Старался говорить спокойно, уверенно, будто всё под контролем. Полной картины они не знали. И он не собирался её озвучивать. Зачем? Чтобы добавить тревоги? Им и без того хватало.

Остальные — не вариант. Никто не даст таких денег быстро, без залога, без бумаг. А времени — не было.

Он начал просматривать объявления из теневого сектора: «кредит под расписку», «работа за проценты», «поддержка без вопросов». Почти везде — откровенное мошенничество. Или того похуже.

А потом — разговор с коллегой.

Они пересеклись почти случайно — на парковке, между сменами. Ин Хо выглядел измождённым, с потухшим взглядом, в поношенной куртке — будто прошёл сквозь мясорубку и обратно. Коллега курил. Окинул его взглядом. Помолчал. Ин Хо достал из кармана мятую пачку, закурил молча — затянулся так, будто хотел выжечь из себя хоть что-то.

— Всё совсем хреново, да? — сказал коллега.

Ин Хо не ответил. Только пожал плечами. Тот выдохнул дым, облокотился на капот и добавил:

— Есть одно дело. Неофициальное. Не по бумагам, сам понимаешь. Но… можно подзаработать.

Ин Хо поднял голову. Медленно. Словно услышал что-то, чего не ожидал.

— А конкретнее?

— Случай один. Не самый чистый. Свидетель — мутный, но если грамотно подать, можно закрыть как самооборону. Без лишнего шума. Бумаги — на тебе, а благодарность — в конверте. Всё быстро, никто не копает. Сделал — и забыл.

Он не ответил сразу. Только смотрел. А потом сказал:

— Мне нужно подумать.

— Конечно. Я бы тоже подумал. Но время… сам понимаешь.

Коллега бросил окурок, раздавил подошвой. И ушёл, не оглядываясь.

Ин Хо постоял ещё минуту, затянулся в последний раз — машинально, не чувствуя ни вкуса, ни жара. Докурил до фильтра, раздавил окурок о край урны, бросил мимо — не заметил даже, попал или нет. Потом просто сел в машину. Не стал заводить — сидел молча, сжав руль, уставившись в стекло.

Мысли путались: цифры, капельницы, сканы с пометкой «срочно», какие‑то формулировки врачей, которые он пытался запомнить. Всё это смешивалось с ощущением, что будущее, едва начавшись, уже ускользает — медленно, по капле, как вода сквозь пальцы.

И только потом, где-то среди всей этой какофонии мыслей, проступила одна — тихая, но упрямая: он готов. Не на всё, может быть. Но на многое, чего раньше даже не допускал.

* * *

На следующее утро он проснулся раньше будильника. Так и не лег к ней — остался на диване, чтобы не тревожить. Сквозь полуприкрытую дверь видел силуэт Со Ра: она спала, свернувшись калачиком, одна рука лежала на животе. Дышала ровно, почти беззвучно. Он смотрел долго. Хотел запомнить. Это дыхание. Эту тишину. Эту иллюзию покоя.

Потом тихо прошёл на кухню. Пока закипал чайник, стоял, уперевшись ладонями в столешницу, и чувствовал, как в нём что‑то медленно, но неотвратимо трескается.

Когда наливал кипяток, не сразу заметил, что обжигает пальцы. Только спустя пару секунд отдёрнул руку, поставил чашку, посмотрел на покрасневшую кожу.

И понял: всё, иного пути не осталось.

Он набрал того самого коллегу. Без приветствий. Без объяснений.

— Я согласен.

— Тогда встречаемся сегодня вечером, — ответили на том конце. — Не опаздывай. После — тебя это уже не касается.

* * *

Они встретились у служебного входа старого административного здания. Быстро прошли наверх — всё выглядело как стандартная процедура: протокол, бумаги, архив. Только те бумаги уже были готовы. На столе лежало дело, в котором нужно было «уточнить формулировки».

— Свидетель получил травму, но нет записи с камер, — тихо говорил тот, кто всё устроил. — Протокол допроса… слишком сбивчивый. Но мы можем внести коррективы. Всё в пределах допустимого. С юридической точки зрения — формальность. С человеческой… ну, ты сам решай.

Ин Хо прочитал бумаги. Подчистили не всё — оставили достаточно, чтобы выглядело правдоподобно. Смысл сводился к одному: конфликт был, нападавший — прежний свидетель, действовал агрессивно. Показания — «неоднозначные». Итог — самооборона.

Он молча подписал.

Чуть позже — ещё пара листов. Заверение. Подтверждение. Дата. Подпись.

Когда всё было закончено, коллега подошёл ближе. Положил на стол плотный конверт. Ни слова, ни взгляда. Только тихо сказал:

— Эти деньги никто не будет искать. Никто не заметит. Главное — не думай о них. Просто… сделай, что должен.

Ин Хо не ответил. Взял конверт. Аккуратно. Не дрожащими руками — он уже прошёл стадию сомнений.

По дороге домой вышел на пару остановок раньше. Хотелось проветрить голову. Достал сигарету — выкурил. Потом ещё одну. И ещё. Пепел падал на ботинки. Вкус во рту был горьким, но не от табака. В голове гудело. Мысли крутились по кругу: подпись, деньги, имя, которое нигде не прозвучит. Ребёнок. Её глаза. Больничный счёт. Бумаги. Он вспоминал каждую фразу, произнесённую вслух, и те, что остались внутри.

Когда догорела четвёртая сигарета, он выкинул окурок, вытер руки о штаны — будто стирал что‑то, что не отмывается. В груди было пусто. Или слишком тесно — он уже не различал.

Только тогда он пошёл домой.

Там было тихо. Со Ра сидела на диване, закутавшись в плед, с книжкой на коленях. Когда он вошёл, подняла глаза — и улыбнулась. Тепло, устало, с тем особым светом, который он так давно не видел.

Он подошёл, не говоря ни слова, и наклонился к ней. Со Ра отложила книгу — и сразу потянулась к нему. Он поцеловал её — небыстро, по-настоящему, в губы. Потом обнял крепко, прижав к себе, как будто не видел вечность. И, не отпуская, опустился рядом.

Рука скользнула ей на живот — осторожно, но уверенно. Там, под пледом, было всё, ради чего он сдерживал себя, делал невозможное, лгал.

— Всё уладилось, — выдохнул он. — Я нашёл решение. Нам больше не нужно ждать.

Она вскинула на него взгляд — и сразу опустила голову ему на плечо. Обняла в ответ, прижалась щекой к его груди.

— Я знала, — прошептала. — Я знала, что ты что-нибудь придумаешь.

Он не ответил. Только закрыл глаза и вдохнул запах её волос — тёплый, домашний, знакомый. И очень старался поверить, что всё действительно позади.

* * *

Платёж прошёл быстро. Он передал деньги через посредника — тот оформил всё как благотворительный взнос. Без подписей, без лишних вопросов. Формально — частное пожертвование. Бухгалтерия просто кивнула и провела платёж. Всё выглядело чисто. Почти.

На обратном пути Ин Хо зашёл в аптеку. Взял витамины, новую грелку — старая протекала, а Со Ра всё чаще зябла по вечерам. Купил ещё один термометр: дома всё время что-то ломалось. Раньше это раздражало, теперь стало привычным фоном.

Он вошёл в квартиру, переобулся, повесил куртку. Со Ра спала на диване, укрытая с головой, так становилось теплее. Он тихо разложил покупки, убрал в ящик бумаги, вымыл руки. Поставил бульон разогреваться. Чайник — тоже. Всё — как всегда.

Только внутри ничего не шло по привычной схеме.

Он сел за кухонный стол, не включая свет. В комнате было полутемно и очень тихо — только тиканье настенных часов. Смотрел в одну точку, будто ждал, что что-то прояснится.

Но не прояснялось.

Он не чувствовал облегчения. Ни гордости. Ни страха. Ни даже вины. Только странное, тягучее ощущение, что он живёт сразу в двух плоскостях — в той, где спас, и в той, где что-то всё равно уже потерял.

Ночью он проснулся внезапно — как будто кто-то выдернул из сна. Сердце колотилось, дыхание сбивалось, как после рывка или прыжка в ледяную воду. Несколько секунд просто лежал, глядя в потолок. Потом встал и вышел на кухню.

Прошёл мимо дивана, где аккуратно лежала её кофта. Открыл холодильник, налил себе воды, сделал глоток — и не допил. Поставил стакан обратно. Сел за стол.

Хотелось закурить.

Иногда — особенно по ночам, когда не было сил притворяться — это желание накатывало резко, будто тело само искало хоть какой‑то способ сбросить напряжение.

Со Ра не запрещала. Просто однажды, увидев у него в руках сигарету, спокойно сказала:

— Только не дома. Я с детства не переношу этот запах.

Потом, чуть погодя, спросила:

— Ты и раньше курил?

Он тогда не стал врать. Ответил, что нет. Начал недавно. На фоне всего. Она кивнула. Без упрёков. Без лекций. Как будто это было чем-то само собой разумеющимся.

Он это запомнил. И с тех пор — держался. Ни разу не курил дома. Не потому что она просила — из уважения. К ней. К этому пространству. К тому, что они в нём строили.

Но сейчас — сидя на кухне в тишине, с пустой головой и давящей тяжестью внутри — он думал только об одном: как же сильно хотелось глотнуть дыма. Просто чтобы хоть что-то почувствовать. Чтобы заполнить пустоту хоть чем‑то ощутимым.

Он так и не закурил. Просто сидел, пока за окном не посветлело. А потом, под утро, вернулся в постель. Осторожно, стараясь не разбудить, обнял Со Ра за плечи, прижался лбом к её спине. Она тепло дышала во сне — ровно, спокойно. Он чувствовал это кожей, но не мог впитать.

Как будто знал: себя прежнего уже не вернуть. Что-то в нём сдвинулось — необратимо, навсегда. Но ради неё он должен был научиться с этим жить. Просто жить — если это даст ей шанс. Им обоим. И их ребёнку.

* * *

Всё вошло в почти привычную колею.

Состояние Со Ра оставалось стабильным. Не лучше, но и не хуже — а это уже казалось победой. Терапия шла. К ней возвращался цвет лица, она стала немного чаще улыбаться, иногда даже позволяла себе мечтать вслух. Он слушал, не перебивал. Просто запоминал. Всё, что касалось будущего.

На работе тоже было тихо. После той первой сделки — гробовой молчок. Ни вопросов, ни последствий. Никто ничего не знал. Никто не хотел знать. Через месяц тот же коллега заговорил снова — уже проще, без обиняков.

— Есть ещё одно дело. Работа на вечер. Без свидетелей. Всё чисто.

Он не задавал вопросов. Просто сделал. И в этот раз — без внутреннего надрыва. Потому что результат был виден: капельницы, анализы, шанс, что она сможет доносить.

Ин Хо научился не думать. Просто двигаться вперёд. День за днём. Без самобичевания. Без оправданий.

Иногда начинало казаться, что всё выравнивается. Настолько, насколько это вообще возможно в их ситуации. Что, может быть, потом всё действительно станет лучше.

И вот тогда — его вызвали к начальству.