Джеймс Сириус Поттер (джен)

Джеймс был слишком мал, когда умерла мама, чтобы понять скорбь и горечь утраты или оплакать её как следует. Но с годами он всё чаще ловил себя на том, что пытается заполнить пустоту — угадывал, каким был её смех, как звучал её голос, о чём она мечтала. Отец никогда не упоминал о ней, и сам Джеймс боялся спрашивать. Лишь от Уизли он знал обрывки — тёплые истории, яркие штрихи. И всё же чаще всего он сам создавал её образ — рисовал в воображении улыбку, придумывал взгляд, жесты, интонации. Он бережно хранил этот хрупкий, нарисованный портрет, думая, что примерно такой она и была.

И только сейчас он понял, как сильно обманывал себя всё это время: всё, что он пытался придумать, было лишь бледной тенью. Реальность не поддавалась воображению — она оказалась в тысячу раз лучезарнее, добрее и прекраснее.

Большой зал шумел и гудел, как всегда во время ужина. Под звёздным потолком сияли сотни свечей, длинные столы были заполнены разговорами, смехом и грохотом тарелок. Джеймс сидел в Большом зале за столом преподавателей, и в этом положении зрителя, отделённого от привычного шума и тесноты, было что-то странное: словно он сам перестал быть частью происходящего, превратился в постороннего наблюдателя.

Взгляд его вновь и вновь возвращался к столу Гриффиндора. Среди десятков лиц он безошибочно находил одно — рыжие волосы, чуть более тёмные, чем у дяди Рона, мягкий изгиб плеч, яркая улыбка, которую он всегда так отчаянно пытался представить. Джинни Уизли смеялась вместе с друзьями, откидывала голову, шутливо толкая кого-то локтем.

И это была самая прекрасная картина, которую он когда-либо видел. От этой мысли становилось одновременно и невыносимо больно, и бесконечно тепло.

Он сидел, не отрывая взгляда, и чувствовал, как где-то внутри поднимается то странное, вязкое чувство, которое невозможно было назвать одним словом. Это была какая-то смесь тоски, любви и надежды. Переплетённая в тугой узел, она вызывала желание то ли смеяться, то ли задохнуться.

Джеймс не заметил, как ужин закончился, как столы опустели, а разговоры и смех постепенно растворились в коридорах. Не заметил, как поднялся из-за стола, всё ещё не открывая взгляда от матери, как шаг за шагом начал приближаться к её миниатюрному силуэту.

Но прежде, чем он успел сделать хоть что-то глупое, резкий, возмущённый голос резанул по ушам:

— ТЫ ЧЁ ПЯЛИШЬСЯ, ФУФЕЛ?!

Джеймс дёрнулся так, будто его ударили током.

Резкий окрик выстрелил по нервам, и тело сработало быстрее разума. В одно мгновение он схватил Рона за запястье и вывернул руку так, что тот сдавленно охнул и чуть не согнулся пополам.

— Эй-эй-эй! — взвыл Уизли, пытаясь вывернуться. — Ты чего творишь, псих?!

Только сейчас, со смесью раздражения и неловкой досады, до него начало доходить, кто он и где он. Джеймс покосился по сторонам, чтобы удостовериться, что никто не стал свидетелем этой сцены.

Мысль о том, что Рон мог решить, будто Джеймс смотрит на Джинни как-то неподобающе, вызвала жгучую тошноту. С другой стороны, что это еще за «фуфел»?

Он перевёл дух, чтобы изгнать неловкость из своего разума, чуть ослабил хватку и уже почувствовал, как раздражение начинает превращаться в знакомое, почти мальчишеское озорство. В будущем они с Роном будут смеяться друг над другом, подначивать и подкалывать. Сейчас же у него вдруг появилось редкое и сладкое преимущество — он почти преподаватель. И может наказать Рончика совершенно официально.

Джеймс почти почувствовал, как губы сами растягиваются в кривую улыбку. Он знал, что скользкие растения, прыгающие под ноги, Рон просто ненавидит… О да. Это будет идеальное «воспитательное» наказание.

— Что ж мистер Уизли, — с напускной серьёзностью протянул Джеймс, наконец отпуская его руку. — Минус десять баллов и наказание в теплицах за оскорбление. Профессор Стебель как раз выводит новые вьюнки.

— Чего?! — Рон возмутился так искренне, что Джеймсу пришлось подавить смешок.

Когда он вернётся обратно в своё время, он непременно вспомнит этот момент, чтобы ещё раз посмеяться.

— Завтра после занятий, — с важностью кивнул Джеймс, наблюдая, как из-за угла выныривает отец, и поспешил ретироваться. — в теплице номер три.

Он свернул в соседний коридор, уходя прочь от студенческого шума. Каменные своды давили тишиной, только шаги отдавались гулким эхом. Он сам не понимал, куда идёт, просто позволял ногам нести его, лишь бы не находиться рядом с так хорошо знакомыми людьми, которые были ему слишком близки и в то же время недосягаемо далеки. Так он блуждал по Хогвартсу, не повстречав ни одного живого взгляда.

И только поздним вечером, когда в окнах башен уже начал гаснуть свет, ученики разошлись по спальням, а коридоры стали напоминать заброшенные катакомбы, Джеймс заметил, что случайно забрёл в подземелья. Перед ним оказался знакомый поворот, за которым открылся узкий коридор, почти лишённый факелов. Воздух здесь был холодным и влажным. Где-то дальше располагалась личная лаборатория Северуса.

Он уже собирался повернуть обратно, но из глубины коридора донёсся низкий, гулкий голос. Он знал, что Северус по вечерам чем-то занимался, и после этих занятий всегда пребывал злым как тысяча чертей. Любопытство вцепилось в него, как кошка в занавеску. Джеймс едва не выругался вслух. Все плохие истории так и начинаются…

Достав из сумки мантию-невидимку, он накрылся ею и осторожно приблизился к двери, из-за которой пробивался тусклый зеленоватый свет.

— Концентрируйтесь, Поттер. Отсеките эмоции, бездарный мальчишка!

Голос Снейпа разрезал тишину так резко, что воздух словно дрогнул.

Ответ прозвучал глухо и напряжённо, будто отец даже не старался сдерживать раздражение:

— Я пытаюсь…

— Мне надоело с вами возиться, Поттер, — с презрительным шипением навис над ним Северус. — Уходите, раз не можете отнестись к этому ответственно. В следующий раз я не буду так снисходителен.

Джеймс вздрогнул, прижимаясь к холодному камню, когда услышал скрежет ножек стула и быстрые шаги в сторону двери. Сердце застучало в висках. Эта сцена, свидетелем которой он стал совершенно случайно, так живописно напомнила ему собственные тренировки, что стало дурно.

… «может, это у них семейное — ненавидеть Поттеров с первого взгляда» … — неожиданно всплыла фраза, услышанная им совсем недавно.

Мимо Джеймса пронёсся лёгкий ветерок — отецпод мантией-невидимкой спешил скрыться из холодных подземелий. Сам же он скинул свою и, поддавшись порыву, медленно вошел в лабораторию. Мужчина стоял у стола, опираясь руками о край, и не поднимал глаз.

— Почему ты ненавидишь Гарри Поттера, Северус?

Для Джеймса это не имело никакого смысла. В его времени Северус был, казалось, единственным во всём мире человеком, который видел хорошее в его отце.

Снейп резко выпрямился, и его глаза сверкнули багряным огнём.

— Это не смешно, — гневно рявкнул он и метнулся к выходу, захлопнув дверь с такой силой, что затряслись стены.

Джеймс остался стоять один в вязкой тишине лаборатории. И так и не понял, в какой именно момент он пошутил.

Эта ситуация не отпускала его несколько дней, пока он не встретил причину большей части своих невесёлых мыслей. Ночью, в тёмном коридоре.

Ему бы не обращать внимания. Всем было бы лучше, если бы Джеймс сделал вид, что не заметил Гарри Поттера, сидящего на полу и смотрящего пустым взглядом в стену. Или если бы снял баллы и отправил того в башню Гриффиндора. Но когда Джим поступал так, как было бы лучше?

Джеймс сжал кулаки, внутренне сопротивляясь, но слова сами сорвались с языка:

— Что случилось, Поттер?

Тишина в коридоре была густой и звенящей. Отец медленно повернул голову, и в его глазах отразилось немое отчаяние человека, чей мир в миг перевернулся с ног на голову.

— Мой отец был козлом, — глухо произнёс Гарри, совершенно не обращая внимание на то, что говорит с «Уитмором, который его ненавидит». Он провёл рукой по лицу, словно хотел стереть новую правду.

Джеймс выдохнул сквозь сжатые зубы, а потом неожиданно хмыкнул. Ирония ситуации была настолько чудовищной, что в нём поднялся горький, почти истерический смех, который он с трудом сдержал.

— О, поверь, ты в этом не уникален, — прохрипел он. — Мой тоже.

Гарри нахмурился, словно не сразу понял, что именно услышал. Его губы дрогнули в попытке усмехнуться, но в глазах мелькнула настороженность. Похоже, он, наконец, осознал, с кем именно разговаривает. Однако отчаянная потребность найти хоть какой-то ответ оказалась сильнее гордости.

— И как ты с этим справился? — спросил он с вызовом, но в глазах читалась неподдельная жажда понять.

— Никак, — отрезал Джеймс, и его собственные обиды подступили комком к горлу. — У нас отвратительные отношения.

Повисла тишина, тяжёлая, как влажный воздух подземелий. Он ждал кивка согласия. Но Гарри лишь смотрел на него с непониманием.

— И... и всё? Ты просто... отказываешься от него?

— А что еще делать с людьми, которые приносят одни разочарования? — ядовито бросил Джеймс.

Наступила пауза, тяжелая и многословная в своем молчании.

— Я не могу его ненавидеть, — тихо, но с какой-то железной уверенностью произнес Гарри. — Он вел себя ужасно. Но... он мой отец. Я верю, что в нем было что-то хорошее. Иначе... иначе моя мама никогда бы его не полюбила.

Джеймс снова хмыкнул, не желая примерять эти слова на себя. Тем более, у них совершенно разные ситуации. Он понятия не имел, что такого натворил Джеймс Поттер старший, но то, что он ничего плохого не сделал своему сыну, Джим знал точно.

Отец снова уставился в стену, и его голос стал почти шепотом, полным незаживающей боли.

— Но это не меняет ничего. Его уже давно нет. И я бы все отдал... Чтобы он был просто жив.

Джеймс не нашел, что ответить, да и не хотел слишком много об этом думать. Момент прошёл, невидимая ниточка доверия оборвалась. Гарри Поттер неловко поднялся с пола и ушел в темноту коридора, не оборачиваясь и не прощаясь, чтобы больше никогда не возвращаться к этому разговору.

Парень остался стоять в коридоре, вслушиваясь в пустоту, куда ушли шаги отца. Пазл начал постепенно складываться: Гарри Поттер сейчас должен был заниматься окклюменцией с Северусом. Кажется, он начинает понимать, что именно здесь происходит. Но ему нужно было узнать наверняка.

— Северус, — выдохнул он, как только закрыл за собой дверь. — Ты ненавидишь Гарри Поттера из-за его отца?

— Хватит этого фамильярства, — холодно оборвал Снейп, даже не поднимая головы. Сейчас он был особенно не в форме — запивал свою горечь и обиды таким же горьким янтарным напитком.

— Профессор Снейп, — с нажимом произнёс Джеймс, чувствуя, что уже подошёл близко к истине, — вы поэтому возненавидели меня, как только увидели? Потому что я похож на него?

Северус медленно поднял взгляд. В тёмных глазах мелькнуло что-то, отдалённо напоминающее удивление, но оно мгновенно сменилось привычным презрением.

— «Похож»? — он почти выплюнул это слово. — Ты — его отражение. И хватит этих игр. Если мы были так близки в твоём будущем, как ты утверждаешь, ты должен был знать.

Джеймс стиснул кулаки, чувствуя, как что-то болезненно ёкает внутри. Нет, он не знал. Даже предположить не мог.

— Но… — слова сами вырвались наружу, — ты никогда не говорил плохо о моём деде. Ты говорил, что он был популярным, но много лет бегал за бабушкой. А она всё время его отшивала. Ты приводил его в пример — когда причитал об упрямстве Поттеров, если я снова вытворял что-то глупое. Но никогда… никогда не говорил, что ненавидел его.

Казалось, это откровение разозлило Северуса ещё больше.

— Ложь! — отрезал он, и голос его похолодел, став ещё опаснее. — Никогда в своей жизни я бы не подумал об этом, а тем более не сказал бы вслух!

— Но это так! — упрямо ответил Джеймс, чувствуя в груди бессильный протест.

— Значит, это какое-то неправильное будущее, — со злобным шипением бросил Снейп. — Ничего подобного просто не может быть.

Джеймс невольно отшатнулся, но глаз не отвёл. Да, он Поттер, и он упрям.

— Это печально, что ты так думаешь, Северус, — тихо сказал Джеймс, стараясь удержать взгляд, хотя каждое слово давалось с трудом.

Тишина ударила сильнее любого крика.

— Потому что, я думаю, там ты счастлив. Когда я спросил тебя, что бы ты изменил в своей жизни, ты ответил — ничего, — продолжил он. — И я тебе поверил.

— Это самый идиотский бред, который я слышал в своей жизни! — рявкнул он, и стены дрогнули от силы его голоса. — Не было ни минуты, ни одной чёртовой секунды в моей жизни, когда бы я ни о чём не жалел!

— Ладно, мы поговорим ещё, когда ты придёшь в себя. Выпей мятный настой имбирного корня. Не знаю, обнаружил ли ты уже, что он помогает — ты не уточнял, когда впервые его использовал. Но тебе точно станет лучше.

Парень медленно развернулся, с трудом разгибая задеревеневшее от неподвижной позы тело, и, не сказав больше ни слова, направился к выходу. Он ощущал на себе пронзительный, колючий взгляд чёрных глаз, но так и не оглянулся.

* * *

За то короткое время, что Джеймс пробыл в этом времени, он уже успел выучить все черты характера Гарри Поттера. Совершенно не желая этого, естественно.

Повышенное чувство справедливости, импульсивность и упрямство, вспыльчивость — и в то же время странная скромность, даже застенчивость, что не вязалась с образом героя. И, конечно же, та самая слепая смелость, граничащая с безрассудством.

Джеймс видел все эти черты в себе — и это бесило его до дрожи. Осознание того, что в юности Гарри Поттер практически ничем не отличался от него, било по самому больному. Как будто вся ненависть к нему оборачивалась внутрь, в сторону самого себя. Но он продолжал упрямо отрицать это для собственного же душевного равновесия. Только вот от правды не убежишь…

И всё же судьба подкинула ему горький бонус: кое-где они с отцом были до нелепости разными.

Гарри Поттер совершенно не замечал Джинни Уизли. Вот придурок.

Всю жизнь Джеймс был уверен, что его мама — легендарная красавица, самая крутая девчонка на курсе, — была мечтой любого мальчишки. Включая Гарри Поттера. В его голове давно сложилась картинка: дерзкая, рыжая, с огненным характером, вечно в центре внимания. Разумеется, такой девушкой должен был увлекаться весь курс, и уж тем более его отец.

Но в реальности оказалось всё с точностью до наоборот.

Только слепой не видел, что она буквально сгорает от влюблённости, пряча это за колкостями и насмешками. Она смотрела на него так, что Джеймсу самому становилось неловко, будто он подглядывает за чем-то сокровенным в её душе.

А отец... отец жил в своём замкнутом мире, никак не замечая очевидного. И чем больше Джеймс наблюдал, тем сильнее крепло ощущение: «Как же ты вообще ухитрился жениться на ней, кретин?»

Джеймс сидел за столом, уставившись в пергаменты, и мысли его текли сами собой, рвано и спутанно. Его ум, перегруженный хаосом, никак не мог ухватиться за одну мысль. Сможет ли он вернуться домой? Как предотвратить мамину смерть, если он промахнулся с годом?

На фоне происходило что-то будничное: Снейп мерил шагами пространство перед классом, сухим голосом что-то пояснял, студенты что-то записывали. Сейчас помощь Джеймса не требовалась, поэтому он позволил себе дрейфовать в размышлениях. И лишь краем сознания отмечал, как отец с дядей Роном перешёптываются на задней парте.

Рон наклонился к нему и что-то сказал. Джеймс не расслышал слов, но выражение лица отца уловил мгновенно. Плечи чуть дрогнули, губы напряглись, а затем Гарри зажал указательный палец зубами, словно хотел удержать рвущийся наружу хохот. Но не удержал.

Тихий, задушенный фырк прорвался сквозь стиснутые зубы.

И Джеймс застыл.

В аудитории раздался звук, которого Джеймс никогда в жизни не слышал — смех Гарри Поттера. А сейчас этот случайный секундный смешок прозвучал так неожиданно живо, что всё остальное потеряло смысл.

Снейп уже взорвался, голос его взметнулся над классом, резкий, обрушившийся на ненавистного студента, но Джеймс не слышал ни слова. Он просто был настолько шокирован, что завис до конца лекции. Когда аудитория начала пустеть, он всё ещё сидел, словно окаменев.

Джеймс опомнился только тогда, когда в разум вонзился ледяной голос:

— Вы весь день витаете в облаках. Перестаньте спать, Уитмор.

Он вздрогнул и моргнул, не сразу понимая, что аудитория уже почти пуста. Лишь редкие голоса студентов растворялись в коридоре. Северус стоял рядом, сложив руки за спиной, и смотрел сверху вниз так, будто видел его надоедливой букашкой.

Джеймс отстранённо повернул к нему голову и пробормотал, будто обращаясь к самому себе:

— Он смеялся...

Северус прищурился, уголки рта дрогнули в тени чего-то, похожего на презрение.

— Поразительное открытие, — отозвался он холодно.

Это было слишком неожиданно, и только сейчас до него медленно начинало доходить. Неужели он когда-то был настолько человечным и… живым?

С того дня сознание Джима будто слегка переменилось.

Северус, похоже, смирился с его присутствием. По крайней мере, больше не смотрел так, будто собирался испепелить на месте. Иногда даже позволял себе обронить короткое замечание или пустить в его сторону безобидную язвительную фразу. Это было почти как раньше, но... не до конца. Теперь Северус, казалось, видел в нём собеседника, с которым можно разделить презрение к Гарри Поттеру. И это новое положение дел казалось Джеймсу, к его же собственному удивлению, странным и неудобным.

Оно казалось ему вывернутым наизнанку, неестественным, будто кто-то перепутал все детали в хорошо знакомом механизме. Джим привык к обычному порядку их разговоров: он сам — с горечью и злостью — поливает отца грязью, а Северус, в противовес, встаёт на его защиту. В этом была странная, но устоявшаяся логика их споров. И потому, когда расклад сместился — когда Снейп вдруг перестал оправдывать и начал сам бросать в Гарри обвинения, — Джиму стало не по себе.

Хрупкая конфигурация рухнула, и её обломки впивались в Джеймса острыми краями. Северус, казалось, с лёгкостью принял его молчаливое присутствие за согласие и теперь с наслаждением размахивал кистями, рисуя карикатуру на его отца — самодовольного, избалованного славой позёра, купающегося в лучах незаслуженного обожания. И каждый такой комментарий вызывал у Джеймса тихий, но яростный внутренний бунт. И что ещё удивительнее, где-то глубоко в груди неожиданно проснулось желание возразить.

Он закусывал губу, заставляя себя молчать, и чувствовал, как привычная горечь обиды на отца внезапно обретает странный, неприятный привкус — привкус несправедливости, которую он теперь наблюдал со стороны.

Защищать отца? Серьезно, Джимми?

Джим понял, что бороться с собственными противоречивыми чувствами — занятие безнадёжное. Каждый раз, когда Северус начинал в своей обычной язвительной манере бросать в Гарри обвинения, причём максимально далёкие от правды, внутри него что-то вздрагивало.

Он не хотел ни соглашаться со Снейпом, ни вступать в открытую полемику. Но и молчать было сложно. Чтобы сохранить хотя бы минимальное душевное равновесие, Джеймс решил свести разговоры об отце до минимума. Как отвлечь Северуса от Гарри? Легко. Занять любимым делом — варкой зелий. И Джеймс воспользовался этим без промедления.

И если он хотел хоть немного смягчить Снейпа, заставить того позволить свободно передвигаться по лаборатории, придётся дать ему нечто, от чего ему не позволит отказаться собственное любопытство. И Джеймс нашёл способ. Он начал рассказывать о зельях, которые Северус изобретёт в будущем.

— Это будет смесь, которая упростит очищение ядов… — говорил он, — Она станет одной из твоих самых известных разработок.

В лаборатории царил знакомый полумрак вместе с запахом трав и экстрактов, смешивавшихся в неповторимый букет алхимической магии. Джеймс расставлял ножи и ступки, аккуратно взвешивал ингредиенты и добавлял их по инструкции. Каждое движение казалось медленным ритуалом, но одновременно и спасительным якорем от внутренней сумятицы.

— Ты неплохо разбираешься в зельях, — пробормотал Северус, скользнув взглядом по его действиям.

— Учился у лучших, — спокойно ответил Джеймс, следя, как жидкость в котле меняет цвет, и удовлетворённо улыбнулся результату.

Снейп приподнял бровь, и в его голосе прозвучала лёгкая нота удивления:

— Ты так хорошо о нём отзываешься… Неужели он в твоём будущем был… настолько хорошим опекуном?

Джеймс почти усмехнулся. Он успел достаточно его изучить. Этот Северус, похоже, никогда не видел себя рядом с ребёнком, и это объясняло многое.

— Когда я родился, ты уже давно был на пенсии, — спокойно проговорил он, периодически помешивая варево. — Но, когда пошёл на первый курс, вернулся в школу зельеваром, чтобы присмотреть за мной. Когда я закончил — снова уволился.

Уголок рта Снейпа дёрнулся вниз, образуя на его бледном, аскетичном лице гримасу глубочайшего отвращения. Казалось, сама атмосфера классной комнаты, пропитанная подростковым духом, была ему ненавистна.

— Фу… — выдохнул он, и в этом шипящем звуке сконцентрировалась вся его неприязнь. — Я ненавижу преподавать. Не представляю, что может меня заставить сюда вернуться добровольно.

— Вот и ответ на твой вопрос, — в голосе звучала странная смесь иронии и чего-то почти что нежного.

Снейп отвернулся к иллюзорному окну, за которым клубился свинцовый туман.

— Конченый мир, — с отвращением пробурчал он.

Джеймс покачал головой, с внезапной ясностью осознавая весь сюрреализм момента.

— Н-да уж, ты не врал, когда говорил, что в молодости был сволочью. А я и не верил.

Злобный взгляд вперился в него, холодный и точный, как будто пытался пробить насквозь.

— Да я шучу, шучу, — Джеймс поспешил поднять руки в знак поражения.

— Неужели в том нелепом будущем, — прошипел Снейп с ледяным презрением, — моё чувство юмора деградирует до столь примитивного уровня?

— О, — Джим едва заметно ухмыльнулся. — Ты станешь родоначальником подобного юмора.

— Дурдом, — прозвучало коротко и весомо.

Джеймс не мог не согласиться.