В уютном коконе (джен)

Помню тот день, когда решила создать Её. Мне нравится шить, особенно куколок. Но Она должна была стать чем-то бо́льшим. Мне хотелось воплотить в жизнь нечто совершенно непривычное для меня, но как бы это не было парадоксально, очень близкое мне. «Будто сама себя рисую!» — думаю, с кислой улыбкой глядя на эскиз. Лица как такового нет, но мне видятся такие знакомые до каждой тонкой морщинки в уголках глаз собственные черты.

Я уже тогда решила, что это будет очень личный проект. Безликая девушка с телом паука. Со стороны наверняка Она выглядит как какой-нибудь то ли жуткий манекен, то ли упрощённая недоскульптура Арахны. Но для меня это должно было закрыть, наконец, большую тему.

Я не люблю всех этих многоногих созданий, даже крохотных. Больше — я их боюсь. Но на стене висят жуки и бабочки в рамочках, скатерть на столе повторяет узор паутины, а на любимой чашке весело скачут кузнечики. Не могу вспомнить, как давно моя почти что одержимость начала проявлять себя. Быть может, с детства. Но каждый раз, как я пытаюсь вспомнить, нащупать связь, вижу перед закрытыми глазами цветы, чувствую их аромат и слышу треск насекомых.

Цветы я, кстати, люблю, как и вообще растения в противовес насекомым. Ими — цветами, фикусами, суккулентами — у меня был заставлен весь дом. На балконе даже ступить негде было. Но не в мастерской, нет. Здесь у меня царил строгий порядок: нитки по цветам, ткани ровными стопочками, даже иглы по размеру Здесь у меня был хаос иного рода: здесь буйствовало вдохновение, моя душа, которая вынуждена жить в клетке за стенами мастерской. Эта самая душа и породила однажды Её.

В какой момент я начала бояться своего творения? Это не так важно. Но я этот момент всё равно помню, как бы не пыталась забыть. Помню то невесомое касание, словно лёгкое дуновение ветра, и этот пронизывающий взгляд несуществующих глаз, стоило мне обернуться. Несмотря на это, я продолжила свою работу. Не смогла оставить Её так. Даже сейчас, зная, к чему это всё приведёт, я не могу с уверенностью сказать даже самой себе, что смогла бы заставить себя остановиться. Было в ней что-то, что с первого стяжка толкало меня закончить, завершить работу. Хотя был момент, которые мог бы изменить мою судьбу. Момент, когда я встретила Его.

Он ненавидел мои цветы, ненавидел насекомых, но любил меня. Он говорил об этой любви — любви вопреки всем моим тараканам в голове — постоянно, непрерывно. Меня, пожалуй, никто никогда так не любил. Он вихрем ворвался в мою жизнь и сразу дал понять, что прошлому место в прошлом. Первым делом помог распрощаться с цветочной лавкой, которая отнимала слишком много времени, продать дом, чтобы перебраться поближе к цивилизованному обществу. Он даже смог затмить собой все мои увлечения, от которых, как признавался не раз, был не в восторге. Теперь в моей жизни был только Он. Но забросить насовсем Её я не смогла. Хоть и заперла в крохотной комнатушке, которая теперь служила нам и складом, и гардеробной, и свалкой некогда нужных мне вещей.

Мы очень быстро поженились, ещё до переезда в новое жилище. Я и не думала, что так бывает. Любовь вспыхнула неожиданно, ярко, роман завертелся, перерос в брак за считанные недели. Он видел меня насквозь, знал меня лучше меня самой. Знал, что для меня лучше. С каждым новым днём я всё сильнее растворялась в этой новой реальности, в чувствах. В Нём. Кладовку я заперла.

Новая жизнь давалась мне с трудом. Словно сама моя суть её отвергала. Какое-то время мне удавалось бороться с желанием вернуться к привычным увлечениям, но муж всегда умело удерживал меня от этой глупости. Хотя пару раз я не удержалась: розовые кусты в горшках в кухне стали первым в наших идеальных отношениях конфликтом. Но за скромные уступки с моей стороны Он всё же позволил мне эту маленькую слабость.

Почему я не рассказала ему про незаконченный проект, сама не знаю. И всё же, когда мужа не было дома, я выкатывала стол из тесной комнатки, где было не развернуться, и продолжала шить. Чем ближе я была к завершению работы, тем сильнее становилось предчувствие чего-то страшного. Тем легче мне дышалась.

Паучьи ноги было выкроить несложно, а вот руки оказались для меня задачей почти непосильной. Что бы я ни делала, они выглядели точь-в-точь как мои: та же ширина ладони, длина пальцев. И зачем только я решила сделать её такой большой? Эти руки иногда прокрадывались ко мне во снах. Они бережно, почти нежно касались моего лица. Просыпалась я, когда их владелица спускалась с потолка вниз головой и наши глаза встречались. Точнее мои глаза и плотная ткань там, где должно быть чужое лицо.

В итоге, словно против воли, я Её закончила. Мне нравилось то, как ровно лежат открытые швы, как изящно смотрится верх человеческого тела на увесистом туловище садового паука. И даже руки теперь не выглядели такими пугающими. «И что на меня нашло?» — задаюсь вопросом вскользь, не особенно настраиваясь на ответ, и глажу Её лицо, плечи, грудь. И резко отдёргиваю руки. «Мне ведь не показалось? Показалось. Да. Глупости всё это. Поздно уже. Я просто устала. И он почему-то задерживается. Уже вторую неделю. Я просто схожу с ума от скуки, вот и мерещится всякое».

Мысли выглядели логично, просто и уместно. Но меня они лишь сильнее взбудоражили. Ключ от кладовки, пока не передумала, я бросила в портфель мужа, когда он вернулся под утро. У него сложная работа, потому он часто стал задерживаться и всё больше уставать. И много нервничать. Я старалась не усложнять его жизнь. Никаких больше кукол, никакого шитья. Не зря же он был настолько против подобного времяпрепровождения. «Он меня слишком хорошо знает. Понимает, что это увлечение пагубно влияет на моё восприятие мира».

Помню это страшное чувство, когда на голову будто села насекомое, а я не смогла и пальцем пошевелить. Я тогда сидела в тёплом халате перед экраном, смотрела старую комедию. В квартире не было никого, кроме меня. Полумрак освещал только телевизор. И тут это нежное касание, будто кто-то невидимый провёл ладонью по волосам. Я тут же вспомнила день, когда впервые увидела взгляд своей безликой куклы. Вместо мельчайших картинок на экране снова эта плотная, знакомая до каждой нити ткань, вместо закадрового смеха — чужое дыхание над ухом.

На то, чтобы поднять лицо и встретиться со своим страхом, ушло полжизни. Там, на потолке, уже никого не было. «Да и разве мог кто-то быть?» Но не успела я успокоить рвущееся наружу сердце, как краем глаза уловила крупную тень, скользнувшую в открытое окно с потолка в другой части гостиной. Тело сковало по рукам и ногам, пока створка медленно и беззвучно принимала закрытое положение.

Мужу не понравилось, что в его доме больше нет привычной ему прохлады и свежести. Ему не по душе были кондиционеры, а душно ему, как он сразу пояснил, бывало даже зимой. Всему виной были розы. Он ни раз говорил, что их незаметный для других аромат его раздражает, как и грязь в горшках. Но я вновь не смогла уступить, как бы сильно его не злило моё нежелание держать окна всегда открытыми и не включать отопление в течение дня до его приезда. Теперь я старалась открывать их лишь перед самым его приездом, превозмогая животный ужас. Неудивительно, что однажды, подъезжая к дому, он увидел, что окна закрыты. Я не смогла найти достойную причину своего поведения, лишь сослалась на возможных грабителей. Но... «Страх не должен стоять выше любви!» — Так он открыл мне глаза.

И я старалась отбросить страхи. Но каждый раз, делая шаг к окну, видела медленно прикрываемую чьей-то невидимой рукой снаружи створку. Разум подсказывала, что всё это мне лишь мерещится. Но сердце заходилось в бешеном ритме, а воздуха не хватало.

Какой вопрос верный: как всё это закончилось или как началось? Говорят, от правильно поставленного вопроса зависит то, найдёшь ли ты необходимый ответ. Я вспоминаю о том, как пришла к этому, и мне кажется это самым важным. Затем я вспоминаю сильные, но нежные руки, обхватывающие моё лицо, и глаза, мои собственные глаза, проступающие на простом овале, обтянутом дорогой тканью. Вспоминаю рвущееся из груди сердце, когда одна из этих рук мягко сползла к нервно вздымающейся груди. И пальцы, твёрдые, жёсткие, как сталь, будто стремящиеся проткнуть, пронзить, вырвать это самое трепыхающееся в ужасе сердце. Не думаю, что эти вопросы, как и ответы на них, важны. Единственное, что имеет значение — ключ от кладовой, что так и валяется на дне портфеля мужа.

Я поддалась слабости: открыла дверь. Мне просто хотелось убедиться, развеять свои страхи. Я думала, была уверена, что заперла дверь, когда выломала ручку узкого окошка под потолком. Я просто расслабилась, когда завалила стену с ним коробками. И совершенно забылась, когда, обмотав Её плёнкой, связала верёвкой.

Теперь ничто, кроме этого самого ключа, не имеет значения. Ведь я сижу в углу, среди коробок, пакетов и бесполезных, как я сама, вещей, в этой самой крохотной кладовке. Я не могу запереть медленно открывающуюся дверь. Возможно, прошли какие-то жалкие минуты с момента, как я попыталась сбежать от своего ожившего творения. Но для меня время замерло. Оно густой карамелью тянется, и я в нём увязла. Заставляет вспоминать, разделяя жизнь на неуютную квартиру, так и не ставшую мне родным домом, и крохотную каморку, в которой, похоже, я и встречу своей печальный конец.