Мой драгоценный свет погас (гет)

Кончика носа коснулись маленькие-маленькие лапки, неприятно защекотали. Нестерпимо захотелось чихнуть, но отчего-то в первый раз не вышло. Потом в приоткрытый рот попал холодный поток воздуха, а вместо спасительного чиха вырывался только сдавленный кашель. На языке ощущалась неприятная горечь, точно пеплом посыпали… А еще разум по-прежнему мутило, как после нескольких пилюль от нервов. В памяти отпечатались треск пламени и отчаянные крики монстра-совы. Ужасно хотелось встать и вытряхнуть эти звуки, как застрявшую воду.

С кончика носа стремительно вспорхнула ярко-алая бабочка и полетела вслед за редеющими меж каштанов тенями. Уиллоу с трудом открыла глаза, поняла, что она по-прежнему в этой самой... Константе, а не дома в теплой постели. Но сколько прошло времени? И что было после того, как пламя перекинулось на монстра-сову? Удалось ли расквитаться с лесным демоном? Накопилось так много вопросов, что казалось еще немного и голова просто расколется.

Уиллоу осторожно оперлась на локти и приподнялась. На удивление ничего не болело, даже на руках не осталось пепла, запястья не тронули ожоги. Неужели на сей раз обошлось без ран? Возможно, в яростные мгновения той ночи она срослась с огнем, смогла приручить его, как верного пса, и он стойко бился за свою хозяйку, не причиняя ей вреда. Правда, потом стало ясно: без постороннего вмешательства тут не обошлось. Колени были плотно замотаны бинтами, пропитанными какой-то янтарной жидкостью, а рядом ютилась знакомая сумка с припасами.

Встав на ноги, Уиллоу осмотрелась: злодейка-судьба оставила ее в каштановой рощице. Стройные деревья раскинули ветви, будто приглашая редких пташек полакомится плодами. Уиллоу уже не казалось, что они тянутся к ней. Наоборот. Этим деревьям совершенно не было дела, что там творится под ярко-желтыми кронами. Было как-то очень спокойно и тихо: ни лая, ни воя, ни жуткого далекого эха.

Вскоре тишину все же нарушили торопливые размашистые шаги. Уиллоу принялась водить ладонью по земле в поисках какой-нибудь ветки. Впрочем, тревога быстро рассеялась. Из мягкого утреннего света начал выплывать знакомый силуэт.

Джентльмен-ученый, как и в день их с Уиллоу знакомства, вышел из леса в полном обмундировании. Вот только его лицо теперь не выражало той заинтересованности: глаза поникли, стали острее скулы, и сам он выглядел смурным и измотанным. Совсем не тот надменный театрал, а скорее вечный скиталец.

— Господин Хиггсбери, — едва слышно подала голос Уиллоу.

Он не услышал, угрюмо продолжая путь. Еще бы! Их разделяло шагов сто — не меньше. Джентльмен-ученый зачем-то пинал листья под ногами, комкал что-то в руках, недовольно бормоча всякие ругательства.

— Господин Хиггсбери, — повторила Уиллоу, а потом, собравшись с силами, воскликнула: — Уилсон! — и эхо разлетелось по всей рощице.

Он поднял голову, осмотрелся, будто ожидая нападения, а когда наконец осознал, что к чему, заметно ускорил шаг. Лицо его ощутимо разгладилось, тревожная улыбка пробежала по губам, и хмурые брови одним коротким движением взмыли вверх.

— Мисс Фэй! Вы живы, мисс Фэй! — радостно восклицал он, выпуская из рук засохшие лепестки роз.

Уиллоу ожидала чего угодно: расспросов, упреков… Может, даже оскорблений. Все-таки именно она предала лагерь огню. Она швырнула в костер странные голубые грибы и едва не растворилась в ночном дурмане. Она ждала чего угодно, но никак не объятий. Оказавшись в непосредственной близости, Уилсон плотно прижал ее к себе, обвивая руками предплечья, колючей щекой касаясь пышных волос.

— Я не верил, мисс Фэй… — зазвучало так, словно он вот-вот должен был разрыдаться от счастья, — не верил, что вы выживете. Эти три дня мне было так страшно. Я собрал цветы, хотел сплести вам последний венок…

К щекам подступило легкое тепло, пульс участился. Уиллоу не решилась обнять его взаимно. Даже наоборот — ей хотелось скорее прекратить эту нелепую сентиментальную сценку. Немного погодя она отстранилась, серьезно взглянув в глаза джентльмену-ученому, и спросила:

— Значит, прошло целых три дня? Я просто ничего не помню… Только крик совы и как летала во сне. Опять.

Его пыл немного поубавился. Лицо вновь стало каким-то серьезным, хмурым. Наверняка он испытывал давнюю боль. Все-таки, когда живешь в таком безумном измерении, натерпишься всякого.

— Три дня я почти не спал и питался одними ягодами, — сосредоточенно начал он. — Когда вынес вас из пожарища, старая каменная тропа указала путь сюда. Я ходил по округе: сперва искал мед и лоскуты в заброшенных лагерях, потом дрался с пауками, лишь бы набрать слизи на мазь. Потом… — ему стало заметно тяжелее говорить, он звучно сглотнул и на выдохе сказал: — Плел вам венки… Они помогают не сойти с ума. Вам было так тяжело дышать… Вы бредили каждую ночь, звали матушку. Я уже пережил такое однажды. Пережил, понимаете?!

— Не понимаю, Уилсон… — виновато ответила она. По правде говоря, она не знала, за что конкретно винить себя: за уничтоженный лагерь или то, что не могла как следует прочувствовать сказанное. Одно только Уиллоу понимала с каждой услышанной фразой: она в неоплатном долгу перед джентльменом-ученым.

Уилсон принялся расхаживать взад-вперед, дергано жестикулировать, с надрывом рассказывая:

— Понимаете, тут до вас было очень много людей. И все они погибли страшной смертью. Одним из первых, кого я узнал, был повар — Варли. Максвелл хорошо поиздевался над ним… У Варли в Непостоянстве осталась матушка, прямо как и у вас. Совсем старая, прикованная к коляске. И не совру: Варли любил ее сильнее жизни… Он подобрал меня, как я вас, он научил меня всему: как готовить, как отличить съедобное от несъедобного, как охотиться. — Уилсон наконец остановился и плотно свел брови. — А по ночам Варли звал маму. Кричал как прокаженный. А с первыми лучами он опускался на колени и, глядя в небо, умолял Максвелла отпустить в Непостоянство хотя бы на денек, на часик, на минуту. Лишь бы увидеть маму, лишь бы оставить ей немного тефтелек на ужин. Он ведь и меня научил варить эти тефтели…

— Уилсон… — переборов страх неловкости, Уиллоу все же подалась вперед и осторожно заключила его в объятия. Не то что бы ей хотелось, просто она понимала: ему это нужно. Она была немножечко ниже, потому подборок лег ровно на плечо, пальцы зарылись в темные всклоченные волосы. Уиллоу представила себе и повара в высоком колпаке, и матушку в инвалидном кресле.

— Потом были Вольфганг, Вуди, Вэс… — жалобно лепетал джентльмен-ученый, продолжая все глубже и глубже окунаться в те события, — всех и не упомнить. А еще была Венди. Маленькая бедняжка Венди Картер. Такая напуганная, неловкая…

Его ладони коснулись ладоней Уиллоу, и он почти шепотом подытожил:

— Именно поэтому я не хочу привязываться к вам, мисс Фэй. Да и ни к кому больше не хочу. Боюсь.

И она молча кивнула в ответ, осторожно расслабляя объятия, ощущая его боль, как свою. Нужно было как-то удачно поменять тему, лишь бы призраки прошлого больше не терзали джентльмена-ученого.

— Та сова, — неосторожно обронила Уиллоу. — Она мертва? Я убила ее?

— Нет, мисс Фэй, — честно ответил Уилсон, — умчалась в самые дебри леса, а по ночам вопит и ломает деревья. Каждый раз как будто все ближе… Боюсь, еще одной встречи с такой громадиной мы не переживем. Нужно найти новое место для лагеря, подальше отсюда. Можем пойти вместе, если хотите… Все-таки теперь мы друг перед другом в неоплатном долгу. — Он запустил правую руку в нагрудный карман и достал увесистую металлическую зажигалку. — Возьмите, вы управитесь с этим лучше меня.

Уиллоу нерешительно приняла подарок. Сперва хотела отказаться, но потом поняла, что это было бы кощунственно. Пускай пламя по-прежнему оставалось ее врагом и мучителем, огонек зажигалки хотя бы легко тушился. Чего его такого крохотного боятся? Он мог помочь развести костер, поджарить пищу, дать немного света в одну из кошмарных константских ночей. В теории — здорово, а на практике... Уиллоу не знала, сможет ли сама развести костер, не впав в истерику. Слишком свежи и неприятны были воспоминания.

— Уилсон, знаешь, а ведь мне гораздо лучше, чем после прошлого пожара. Ты так хорошо потрудился с этими бинтами… Что ж, думаю, я действительно составлю тебе компанию… — сказала Уиллоу, словно сделала маленькое одолжение. И тут же поняла: от этой дурной привычки пора избавляться. — То есть не так… Прости…

Джентльмен-ученый непонимающе вскинул бровь.

— Я с радостью составлю компанию и помогу с новым лагерем, — облегченно выдохнула она. — Хоть повар из меня никудышный, но если еще какая сова вылезет, она у меня получит.

Услышав это, Уилсон ласково улыбнулся. Пожалуй, даже больше, чем ласково. В умных карих глазах показались проблески ободряющей уверенности, и, глядя на него, Уиллоу была готова поверить, что они все-таки выживут вопреки Максвеллу и его прихвостням.

— Если подставишь плечо, смогу ходить, — сказала она, чуть прихрамывая. — Раздобудем башмаки — цены мне не будет.

— А-а, так это совсем не беда, — воодушевленный Уилсон распахнул свою верную дорожную сумку, вынимая то странные разноцветные колбочки, то порядком подпортившиеся ягоды и грибы. И вот, наконец, на дне сумки отыскалась пара затертых сапог. — Я нашел это вчера в лагере неподалеку: остались от какого-то бедолаги, — пояснил Уилсон. — Думал их раскроить, но, кажется, вам подойдут идеально.

Сапоги и впрямь пришлись почти по размеру. Ходить в них, конечно, было не очень удобно, но все лучше, чем в одних чулках по колючкам и оврагам. Уиллоу вновь захотела обнять джентльмена-ученого, но все же ограничилась робким «спасибо».

Скоро Уилсон заботливо собрал пожитки обратно в сумку, и они с Уиллоу выдвинулись в путь. Он все говорил, что было бы неплохо найти место у реки или озера — так можно будет запастись рыбой на черный день и не так часто выходить на охоту в лес. Утро начинало медленно перетекать в день, и ставшее ярче солнце залило каштановую рощицу, играя в пожелтевших листьях. И все это казалось довольно обычным, как в совершенно нормальном земном лесу. Если не одно маленькое «но». В те минуты совершенно противоестественно и, как бы сказал джентльмен-ученый, антинаучно через твердый грунт пробились пышные бутоны роз…

* * *

Всю дорогу Уиллоу терзали вопросы: во-первых, кому в этом первобытном, кишащем опасностями мирке потребовалось прокладывать мощеные камнем тропы? Они с Уилсоном периодически натыкались на них: идти было быстрее, но каждая такая тропа рано или поздно обрывалась, и тогда приходилось вновь плутать через заросли и ельники. Во-вторых, если Константой правил больной на голову садист, зачем он так щедро засадил «пыточную» ягодами, грибами и даже морковью? Они с Уилсоном периодически останавливались, набивая сумку все новыми припасами. И Уиллоу думала, будь она злодейкой, сразу бы наслала адское пламя на своих жертв, а не изобретала велосипед. Впрочем, это далеко не так сильно тревожило ее. Хуже всего было осознавать, что каждый день в Константе мог стать последним. Сколько тут уже погибло бедолаг? Десятки? Сотни? Может, гораздо больше? Каково будет засыпать сегодня ночью, зная, что в любой момент может явиться гигантская сова или кто похуже? И кем все же была та женщина, похитившая лик матушки? А самое главное: как же все-таки сбежать отсюда?

Ближе к полудню от этих мыслей стало отвлекать пение джентльмена-ученого. Он начинал мягко, потом брал ноты повыше, едва не маршируя в такт пресловутой «Типперэри», словно других песен не знал. И только в этот раз Уиллоу зацепили финальные строки:

«Что бы там не говорили,

Падди, милый мой.

Наше будущее ясно —

Скоро ты придёшь домой».

— Эй, Уилсон, — перебила она, едва тот допел куплет.

Джентльмен-ученый вопросительно обернулся, не сбавляя шаг:

— Что-то случилось?

— Ничего серьезного, — махнула Уиллоу, — так, хотела спросить… Ты думал, чем займешься, если выберешься из Константы?

— Некогда было, — пожал плечами он. — Наверное, вернусь к науке, попробую завоевать Нобелевскую или хоть какую-нибудь премию… По правде говоря, найдется куда расти. Я был не очень хорошим ученым. И все, чему научился здесь, вряд ли пригодится. В Непостоянстве другие законы физики и химии все же.

Он серьезно задумался, зачем-то спрятал руки в карманы, и его прежде горделивая походка сделалась сутулой, местами неуклюжей.

— Ну, заведу какую-нибудь милую зверушку, — добавил он совершенно безэмоционально, — приведу в порядок свою лачугу на отшибе. Надо будет заняться чем-то полезным, если с наукой опять не сложится. Может, пойду учиться на доктора. — Он принялся спешно перебирать варианты маловероятного будущего. — Или пойду техником на мануфактуру. Или женюсь. Хотя нет, для любви я слишком беден…

Последние фразы сопровождались грустными усмешками. Уиллоу чувствовала, как что-то ноет в груди. Сама ведь не знала, что будет делать в еще недавно таком привычном и понятном Непостоянстве… Пойти в полицию и рассказать об измерении Максвелла — прямой путь в сумасшедший дом. Попробовать жить как раньше? Уже не выйдет. Жуткой, но соблазнительной казалась идея забыться в алкоголе и пилюлях от нервов. Совсем как… Венди Картер. Ее имя едва предательски не сорвалось с языка. А потом мгновенно пришло понимание: ляпнуть, что маленькая беззащитная Венди пристрастилась к алкоголю — значит разбить сердце Уилсону.

— Ну а вы, мисс Фэй, — его потухший голос ворвался посреди размышлений, — чем займетесь, если Максвелл когда-нибудь разрешит вернуться домой?

— Ах, я… — и тут Уиллоу растерялась, не хотела ведь развивать этот разговор, но потом наболевшие слова сами сложились в предложения: — Ну, наверное, разыщу матушку… — На кончиках пальцев отчетливо очутилась легкая дрожь. — Как сейчас помню, накануне пожара мне которую ночь снилась чертовщина: я в убогой кровати с драными простынями, а вокруг ходят люди с головами ворон, чай пьют и овсянку едят с кусками телячьего мозга. А слуги — тараканы, лишь чинно прислуживают, потирая усики… Просыпаешься, а кругом все то же самое. Абсолютно такие же люди, уподобляющиеся животным и насекомым. И все хотят тебя укусить, задеть, клюнуть… Страшно. И кажется, без матушки не выжить в таком неприветливом мире. Так боишься потерять ее и в итоге, — в голосе Уиллоу появилась отчетливая хрипотца, — теряешь в огне, знаешь, что ее наверняка раздавила толпа.

Слушая это, джентльмен-ученый все сбавлял ход, а потом и вовсе остановился посреди неприветливой такой равнины. С болот неподалеку доносились неясные всхлипы, томное жабье кваканье. Было бы неплохо как можно скорее миновать их, нырнуть в еще одну рощицу, найти речку или озеро, заняться лагерем до наступления темноты. Но в тот момент он устало скинул сумку, сел на первый подвернувшийся пень, расправив плечи и давая отдохнуть ногам.

— О, мисс Фэй, — Уилсон сострадательно посмотрел ей в глаза и тут же отвел взгляд, — боюсь, я знаю каково это. Видите ли, там, в Непостоянстве, меня тоже терзали кошмары. Помню, как общественность отвергала изобретение за изобретением, механизм за механизмом и… Снилась потом всякая ересь… Все эти богатенькие проходимцы, присвоившие себе ученые степени, только и делали, что скалились и поправляли монокли, плевались желчью… Знаете что, мисс Фэй, если задуматься, мне ведь совсем не к кому будет пойти там, в Непостоянстве.

— Мы могли бы найти друг друга, — совсем не веря в сказанное, предположила Уиллоу. — Впрочем, давай пока не будем об этом? Ладно? Сейчас нужно думать о новом лагере, а не таких глупостях. Уверена, мы обязательно когда-нибудь вернемся домой.

Она чувствовала, как этот разговор опустошает обоих, лишает веры если не в светлое, то хотя бы в просто нормальное будущее. Опускать руки в такой ситуации — подписывать себе смертный приговор, и тут Уилсон, кажется, был целиком солидарен с ней. Он покивал, лишний раз проверил, не выпало ли что из сумки, потом поднялся с трухлявого пня, собираясь продолжить путь.

— И не называй меня «мисс Фэй», — меж делом попросила Уиллоу. — Слишком много чести для такой, как я.

И он опять нерешительно согласился:

— Хорошо, мисс… Уиллоу.

* * *

Пробираться через болота — задача не из простых. Очень кстати пришлись найденные Уилсоном сапоги: наступаешь в мутную жижу, а они в ней почти не вязнут. Удивительно, но кислотно-фиалковый цвет воды совсем не настораживал. Это же Константа, значит, так и должно быть. Разве что вездесущая вонь сперва раздражала, но быстро приелась: будто плесень намешали с тухлыми яйцами и приправили вязким торфом. А еще на болотах обитали странные создания, которых Уиллоу приметила краем глаза: зеленые, сгорбленные, с жабрами вместо ушей и выпуклыми рыбьими глазами. Они ходили вокруг да около и булькали что-то на своем… болотном языке.

— Не смотри на них! Они не тронут, если не злить, — успокаивал Уилсон, крепко сжимая ее ладонь.

Потом начались просто бесконечные заросли камышей — целые поляны, и вот это уже показалось немножечко да необычным. Все-таки Константа Константой, а камыши должны расти малыми кучками вдоль берега, а не выстраивать собой непроходимые лабиринты. И куда они пускали корни? Может, это какая-то очень хитрая ловушка Максвелла? Или эти камыши в любой момент могли ожить? Спросить об этом, правда, Уиллоу так и не решилась. Раз джентльмен-ученый молчал, значит, все было нормально. Она старалась отвлечься, думая о хорошем: цветах, объятиях, милых котятах. Потом она представляла, будто на том краю болота — волшебный портал, который моментально перенесет их с Уилсоном домой. Нужно только добраться, потерпеть, быть сильной, но… Каждый раз, когда под ногами раздавалось ритмичное хлюпанье или что-то шуршало неподалеку, Уиллоу едва удерживалась, чтобы не взвизгнуть от испуга.

— Эти зеленые твари когда-то были свиньями, — рассказывал Уилсон, активно прорубая тесаком путь через камыши. — Мы с Венди однажды видели, как огромная болотная щупальца подхватила нескольких и затянула под ил, на дно… А наутро оттуда уже полезли эти чудища.

«Нашел что вспомнить!» — скрипя зубами думала Уиллоу, представляя себя на месте несчастных созданий.

Но благо все обошлось, хотя казалось, одно лишнее движение, и они бы навеки остались среди этих несчастных созданий. Никакого портала на противоположном берегу, конечно же, не обнаружилось, зато за внушительными зарослями простиралась вполне привычная лесная опушка: с нормальной твердой почвой, невысокой зеленой травой и маленькими журчащими ручейками, текущими куда-то вглубь, к тонкими осинам и березкам.

— Пойдем по течению и рано или поздно выйдем к реке, — подбодрил Уилсон, вытряхивая торф из ботинок.

В тот день Уиллоу окончательно убедилась: в чем в чем, а в выживании и навигации джентльмен-ученый разбирался филигранно. Ведь уже к первым сумеркам они действительно выбрались к реке. Не поражающей размерами, вовсе не странной, как тут это принято, нет — к вполне обычной, с прозрачной чистой гладью и мелкими барашками от ветра. Извилистое русло огибало лес, выходя на холмистое плато, разделяло луговые просторы с одной стороны и каменистые пустоши с противоположной. Уже прорисовывался круглый силуэт луны, отражаясь в воде, и Уилсон, глядя в небо, прокомментировал:

— Полнолуние. В такие ночи тут всякие чудеса бывают, но одно хорошо — Тени побоятся вылезать. Слишком светло для них. Нужно набрать побольше воды, поджарить морковь и доесть ягоды. Утром смастерим удочки и наловим рыбы.

Уиллоу лишь соглашалась, осматриваясь, порой даже любуясь здешними просторами. Такое, наверное, снится людям в самых сладких пушистых снах, приходит в розовых фантазиях. Она точно не знала, каково это, ей ведь с приюта чудились одни кошмары. Но стоит признать — с первыми звездами небо сделалось поразительным: кроваво-алым с редкими вкраплениями огненного и лазурного цветов. И вдалеке, садясь, солнце ласково подсветило заснеженные вершины гор, а затем медленно-медленно скрылось, оставляя багряные следы.

— Впереди, скорее всего, ничего путного, — рассуждал Уилсон, — надо селиться где-то тут, чтобы лес был не слишком близко, но и не слишком далеко. Одним рыбным пайком сыт не будешь… Раздобудем котелок, мясо, овощи, сделаем отменное рагу. Эх, а ведь Варли бы мною гордился!

Где бы они взяли пресловутой котелок? Уиллоу предполагала, что в каком-нибудь заброшенном лагере или пещере. Только попробуй найди их еще… Хотя ей действительно было интересно взглянуть, чем когда-то жили другие люди в Константе. Главное, чтобы не пришлось копаться в их окровавленных останках. А еще лучше — не разделить их плачевную участь.

Ну и конечно, признаки жизни, к сожалению или к счастью, скоро все же обнаружились. Когда они с Уилсоном взобрались на небольшой, поросший колючками холм, над речными перекатами уже повис негустой вечерний туман. «Гляди!» — громко воскликнул джентльмен-ученый, указав рукой вперед.

Уиллоу не сразу поняла, что он имел в виду. Только спустя мгновения взгляд упал на маленький аляповатый домик в двух сотнях шагов. Сделан он был из бог знает чего: палок, грязи, камней и бревен. Расположился у видавшей виды плотины. Кто бы его ни построил, но он позаботился даже о маленьких окошках, и что самое подозрительное… Подходя ближе, они с Уилсоном отчетливо разглядели крохотный огонек внутри. Свет! Значит, это соорудил кто-то разумный.

Яркий блеск луны отразился на острие тесака джентльмена-ученого. Тот крепко сжал оружие перед собой, готовясь в любой момент нанести удар.

— Это может быть ловушкой, мисс Уиллоу. Максвелл очень любит завлекать жертв, разбрасывая припасы у логов чудищ. Как-то раз я едва не попался…

— Да хватит этих мисс… — шикнула она больше от банальной тревоги. Самое отвратительное в такие моменты — ощущать, как по затылку бегают мурашки. Как во рту словно растекается терпкий привкус смерти.

По мере приближения их шаги становились осторожнее. Уилсон все велел смотреть под ноги, его грудь тяжелее вздымалась. Никак не выходило нормально задержать дыхание хотя бы на пару минут. Как не получалось и не шуршать… Поражала его сосредоточенность: подкравшись почти впритык к таинственному дому, он, кажется, совсем перестал моргать.

— Уиллоу… Жди здесь…

Его главной ошибкой было взойти на крыльцо, а не заглянуть в и так распахнутые окна. Сперва совсем некстати противно заскрипели ступеньки. Потом одна из гнилых половиц громко лязгнула, не выдержала и с треском провалилась, чуть не защемив ногу Уилсона. Тот испуганно отпрянул, плотно зажал рот руками, чтобы не вскрикнуть… А из щелей дома просочилось скомканное гнусавое пение:

«У моя хороший дом,

Новый дом, прочный дом,

Не бояться дождь и гром,

Дождь и гром, дождь и гром!»

Звучала песенка поистине жутко, так еще и дополняло ее довольное повизгивание, хрюканье и стук копыт. Да, определенно это были копыта.

«Никакой ужасный зверь,

Хитрый зверь, страшный зверь,

Не откроет моя дверь,

Моя дверь, моя дверь!»

И неожиданно Уиллоу вспомнила эти строки! Их она не то слышала из уст матушки, не то читала в пыльной книге в приюте. Они же были в одной из тех странных сказок, что читают детям на ночь…

— Простите… Уважаемый господин… — растерянно попыталась заговорить Уиллоу с обитателем дома.

Без того непослушные волосы Уилсона вздыбились то ли от ветра, то ли от нахлынувшего недоумения. Он замахал руками, пытаясь что-то показать, но с языка не слетело и звука. Точно дара речи лишился в тот момент.

— Твоя волк? — настороженно прогнусавил голос, из окна показался крохотный розовый пяточек.

— Нет, что ты… Моя… — и тут на ум как нельзя кстати пришел еще один фрагмент сказки, — моя просто маленькая овечка. Потеряла матушку и заблудилась в темном лесу. Пустите переночевать.

— А-а-а, — понимающе протянул голос, — овечка пустить можно. Овечка — друг!

Дверь с звучным хлопком распахнулась, и на пороге, наконец, показался хозяин. Свин… Но совсем не похожий на того, что когда-то чуть не съел до смерти напуганную Уиллоу. Этот был поменьше, пускай в крепости не уступал… Поросенок скорее. Хоть и подобно сородичу ходил на задних лапах, туловище отдаленно напоминало человеческое. Да и был он, кстати, совсем не розовым, как положено свинкам, а густо покрытым бурой шерстью со смешными кудряшками под зеленой шапочкой на голове.

— Твоя не овечка, — огорченно процедил он. Смешная мордочка сделалась недовольной. Едва поросенок приоткрыл пасть, показались внушительные желтые зубы…

«Чудной, но не опасный», — думалось Уиллоу. Сердцем она чувствовала, что поросенок не причинит им вреда. А вот джентльмен-ученый принял боевую стойку. Все это время он с пляшущими огоньками в глазах наблюдал, ждал подходящего момента, чтобы вступить в бой, наброситься в стремительном прыжке. Наверняка его влажные ладони уже срослись с рукоятью тесака, и вот, наконец, он решительно подался вперед.

Четыре уверенных шага, взмах тесаком. Все должно было случиться быстро, неожиданно и главное — малой кровью. Поросенок едва успел зажмурится и проскулить, как…

— Давай не будем его убивать? Пожалуйста, Уилсон, — взмолилась Уиллоу, ощущая, как вибрирует нёбо. Она сама не заметила, как руки стремительно обвили талию джентльмена-ученого, стараясь удержать его, не дать сделать последний роковой шаг и позволить острию тесака вонзиться в плоть.

Сморщенная мордочка поросенка немного разгладилась. Два глубоко посаженных зеленых глаза испуганно приоткрылись, и тот, недоверчиво похрюкивая, пролепетал:

— Человеки — злой… Человеки хотеть убивать. Но моя не враг. Моя просто давно не ел. Хр! Моя искать братов. Ниф-Ниф и Нуф-Нуф.

— А ты выходит…?

— Наф-Наф.

Уилсон определенно не сразу спохватился, как с плеча пропала его дорожная сумка. Уиллоу ловко сорвала ее, а распахнув, нащупала горсть моркови и любезно протянула поросенку:

— Мы не хотим убивать, — принялась успокаивать она. — Ты давно не ел? Так поешь! И прости его, пожалуйста, Наф-Наф, — рука мягким жестом указала на совсем растерявшегося Уилсона.

Поросенок недоверчиво вскинул одну из своих густых пушистых бровей. Одно его движение, недоверчивый шаг навстречу и очередная половица жалобно заскрипела, едва не треснула. Он протянул лохматые передние лапы, копытцем подцепил за ботву самую увесистую морковку и ловким движением отправил в пасть, принялся звучно чавкать.

— Твоя хороший! Друг! — обрадовался он, переминаясь с ноги на ногу.

— А говорить с набитым ртом, между прочим, очень невежливо, — заметила Уиллоу и также по-детски наивно заулыбалась. Захотелось игриво потрепать смешного крепыша.

Это поразительно, ведь свиньи из ее ночных кошмаров были уродливыми, без меры жестокими, а в этом поросенке, казалось, было больше человеческого, чем во многих людях. Такая смешная наивность, присущая скорее малышам, знакомящимся в песочнице.

Уиллоу, все еще немного осторожничая, протянула очередную морковку, но неожиданно вмешался джентльмен-ученый: выхватил ее, помотал перед надувшимся поросенком, и сказал:

— Дружище. Ты должен понимать, ничто на свете не бесплатно. Давай-ка ты сперва соберешь нам веток, поможешь развести костер, а там мы с Уиллоу решим, кормить тебя или нет. Не обессудь, еды у нас мало.

— Твоя не друг… — недовольно пробормотал поросенок, въевшись голодным взглядом в заветную морковку. Следом он задумчиво почесал в затылке, принялся объяснять: — Человеки — кормить, моя — помогать. Человеки обижать — моя убивать, — в этом неандертальском языке Уиллоу находила что-то совершенно очаровательное. Все, кого она еще недавно знала в своем мире, как правило, вели томные речи, полные ненужных педантичных прелюдий. А тут все так ясно и понятно… — И человеки должен моей помогать, — добавил поросенок с особым энтузиазмом, — человеки искать братов Ниф-Ниф и Нуф-Нуф…

Его зеленые глаза сделались печальными. Уиллоу обозначила уже целый спектр живых, ярких эмоций, и ей все больше хотелось сострадать нелепому, но в чем-то милому существу. Может, даже взаправду помочь. И она хотела совершенно искренне поддержать его, но Уилсон опять вклинился в диалог:

— Найдем мы их, Наф-Наф. Не сразу, но обязательно найдем. А сейчас нам нужно переждать ночь. Ты же не хочешь замерзнуть? Вот, смотри, — джентльмен-ученый указал на восходящую бледную луну, — сейчас стемнеет и пиши пропало. Ты поможешь нам с костром, а мы тебя покормим. По рукам?

Последнее было явно зря сказано. Ведь поросенок принял предложение буквально: со всей своей чудовищной мощью сдавил ладонь Уилсона и грубо потормошил, едва не повалив на лопатки. Пока джентльмен-ученый беззвучно ругался и шумно дул на больную руку, поросенок-таки забрал принадлежащую по праву морковку.

А затем еще одну и еще, и еще, и еще…

* * *

Небо приобретало ультрамариновые оттенки. Вот-вот должна была опуститься ночь, и это так или иначе давило на подсознание. Наверняка Максвелл готовил очередной еще более жестокий сюрприз. И как бы там Уилсон ни успокаивал по поводу полнолуния, на душе ютилось очень дурное чувство. Одно радовало: этот Наф-Наф оказался крайне ценным, пускай не в меру прожорливым союзником. Конечно, сперва он опустошил львиную долю припасов, но зато потом парой мощных ударов снес несколько деревьев, поломал их стволы и ветки на дрова. Ко всему прочему, Наф-Наф разжился соломой с ближайшего луга, сделал мягкие подстилки, а остатки бросил на костер. Теперь дело за малым — разжечь огонь.

Уиллоу готовилась к этому, задумчиво вращала в руках подаренную ей зажигалку: красивую, сделанную из стали. Пальцы осторожно скользнули по шершавой гравировке на тыльной стороне — розе цвета ржавчины. Один чирк и крохотный ручной огонек весело затанцевал на ветру. «Он совсем не опасный» — попыталась убедить себя Уиллоу, а давний страх все шептал, говорил... Нет, даже кричал об обратном. «Брось!» — скомандовал он и палец тревожно соскользнул. Огонек резко наклонился и затух.

— Все в порядке? — невзначай поинтересовался заметивший это джентльмен-ученый, — Я помогу! — он буквально выхватил зажигалку из рук Уиллоу, а она и особо не сопротивлялась. Только щеки погорячели, кажется. И стыдно стало очень... «Слабачка! Это просто костер! Это не пожар! Одумайся, дура!» — упрекала она саму себя.

Один чирк, одно уверенное движение Уилсона — и огонек перекинулся на солому, потихоньку разросся, ненасытно поглощая сухие стебли. Еще миг и он стал совсем большим, окутал сначала маленькие веточки, а потом принялся за те, что побольше. Развести костер — наука не хитрая. И потом, бояться его, после того, как едва не сожгла целый лес, просто нелепица какая-то!

— Моя приносить пить… — ворчал то и дело мелькающий перед глазами Наф-Наф, немного отвлекал от нахлынувших мыслей. Оказывается, у него в закромах завалялись коромысло и два внушительных ведра.

По шерсти поросенка сочился густой пахучий пот, и сам он выглядел уже порядком усталым, но джентльмен-ученый командным голосом подгонял его:

— Давай быстрее, дружище! Вот-вот совсем стемнеет!

Наф-Наф послушно покивал, взвалил на себя коромысло и шумно потопал к реке. Восходящая на небосвод полная луна освещала дорогу.

— Эти свиньи — такие тупицы, — ухмыльнулся Уилсон, провожая его взглядом.

— Тупицы? — возмутилась Уиллоу. — Да если бы не этот поросенок, мы бы тут до утра возились.

— Да, тупицы, — продолжал стоять на своем джентльмен-ученый. — Видел я их поселения. Живут, как дикари, ничего путного не создают. Только гадят, едят и спариваются.

Переживания о собственной слабости немного поутихли. По губам Уиллоу пробежал нервный смешок.

— Ну да, это ведь совершенно незнакомая нам, людям, картина. Исключительно свинская.

— На что это ты намекаешь?..

Уиллоу задумчиво посмотрела в огонь, пытаясь уже в который раз отделаться от образов прошлого. И снова не выходило. Потому что искры словно сами собой вырисовывали портреты матери, погибших при пожаре людей, тухли, улетучивались с густым дымом.

— Да так… Вспомнила пару знакомых из моего городка.

Вскоре наконец наступила ночь, и Уиллоу почувствовала, как даже у костра вдруг стало ощутимо холоднее. Ветер шелестел пожухлой листвой под ногами, поднимал в воздух пыль и маленькие тростинки, щекотал веки. Наступившее полнолуние — еще одно чудо Константы. Ярко-белое ночное светило озаряло луг и реку, позволяя спокойно пройтись по окрестностям без факела да и любого другого освещения. Словно и не ночь, а новая, чуть более темная фаза вечера.

Послышался звучный плеск воды. Это Наф-Наф второпях возвращался с реки: с недовольной гримасой, связкой какой-то гадости, изрядно прогнувшийся под тяжестью ведер. Топал хлюпая, наступал в грязь и приговаривал:

— Жабы плохой! Жабы недруг! Моя убивать!

Еще шагов пятнадцать-двадцать и он остановился у домика, оставил ведра, а следом перемахнул к костру.

— Моя принес покушать! — стоило ему увидеть Уиллоу, как мордочка снова стала горделивой и довольной. Массивные копытца выпустили горстку жабьих лап, червей и склизких окровавленных внутренностей, бросив к ее ногам.

Засмердело как от огромной свалки или болота. И Уилсон, и Уиллоу синхронно зажали носы лишь бы не вдыхать зловонный трупный запах.

— Ты что притащил? Я же просил только воду! — уперев руки в боки, надавил джентльмен-ученый. — А ну немедленно убери эту падаль!

— Покушать. Это сочный жаб… — принялся объяснять Наф-Наф. — Жаб был злой — моя убивать жаб. Приносить покушать для друг, — указал он на Уиллоу и стеснительно захихикал. — Моя любить друг!

Уилсон лишь досадно прикрыл лицо рукой. Брови сделались хмурыми.

— Послушай, Ниф-Ниф…

— Наф-Наф!

— Какая разница! — голос снова стал немного командным, хоть и хорошие манеры не давали перейти на грубый тон. — Унеси, будь любезен, эту падаль туда, откуда принес.

Гордо расправленные плечи Наф-Нафа опустились. Он снова сгорбился, как будто на него взвалили невидимое коромысло, и, скомкав в горсть «ужин для друга», отправился восвояси, разочарованно похрюкивая.

— Тупица… — вновь негромко прокомментировал Уилсон. — Надо будет натравить его на пауков, а потом срезать мясца. Я уже соскучился по аромату тефтелей.

Уиллоу промолчала. Наверняка она еще чего-то до конца не понимала в этом мире. Насколько он должен уродовать души, чтобы с таким холодным расчетом планировать пустить друга на мясо. Да, пускай поросенка. Да, не очень умного. Зато искреннего в своих намерениях. С такими добрыми наивными глазами. Говорящего пускай и белиберду, но зато вполне людскими словами. От всего этого лишь сильнее возникали омерзительные ассоциации с каннибализмом.

— Поступим так, — меж тем у джентльмена-ученого созрел очередной план, — вы с Наф-Нафом останетесь караулить у костра. Полнолуние, конечно, не время Теней, но вдруг придут какие звери? А я постараюсь немного поспать. Потом сменю тебя на рассвете, идет?

Уиллоу только покивала. А слов больше и не понадобилось. Оба страшно устали за день, и силы почти иссякли. Куда там до разговоров, обсуждений, и, упаси Максвелл, разногласий? Несмотря на все демонстрируемое пренебрежение, Уилсон все же не постеснялся спать в домике поросенка на мягкой перине. Знакомое с прошлой ночи сопение очень скоро донеслось через щели: сперва контрастировало, а потом слилось в единую мелодию с треском костра.

Наф-Наф все не возвращался… Может, обиделся? Уиллоу грустно потормошила тлеющие ветки, отводя взгляд, ощущая, как кожу неприятно обжигает пламя.

«Будешь и дальше бояться, никогда сама не разведешь костер, что тогда о тебе подумает Уилсон?»

Она столько лет отторгала огонь, и вот так вот взять, привыкнуть к нему — очень непросто. Особенно без помощи волшебных голубых грибов, споры которых так и проникают в мозг, как алкоголь делают все лучше.

Руки сами собой полезли в сумку, достали остатки ягод. Не то чтобы очень хотелось есть, но вот заедать не проходящую тревогу — вполне. Уилсон говорил, что перед едой надо молиться: поужинал без молитвы — жди беды. В этом Уиллоу убедилась сполна. Чего только стоила та огромная злая сова? Уиллоу совсем уже не помнила слов, но прежде чем закинуть ягоды в рот, посмотрела на небо, прямо на огромную, купающуюся в прозрачных облаках луну. Ее губы медленно зашевелились, с придыханием произнося:

— Кем бы ты там ни был, Максвелл… Сукин сын… Но давай в этот раз без сюрпризов? Я очень хочу домой. Меня мама ждет. Помоги мне, пожалуйста. Расскажи, как выбраться... Твоя раба Уиллоу Фэй, — и как при каком-то темном ритуале съела ягоды.

…а потом вздрогнула с жалобным визгом. Не то это ветер стал еще холоднее и мощно ударил в спину, не то неведомая сила коснулась сонной артерии. И мерзкий запах вновь закрался в нос. Напряжение стало мало-помалу сковывать тело, Уиллоу осторожно обернулась и…

— С кем твоя говорить?

По всей груди разлилось облегчение, перед ней снова во весь рост стоял поросенок, а не ночной монстр или Его Величество Максвелл.

— Да вот… Ни с кем, — беспокойно протараторила Уиллоу. — А ты куда и зачем так убежал? Бросил бы бяку обратно в речку.

— Уи-и, уи-и, моя умный. Моя много думать. Моя пойти и рыть яма — закапывать сочный жаб. Когда человекам нечего есть — моя откопать. Мы — кушать и плясать!

— Меньше думаешь — меньше грустный, — вздохнула Уиллоу и наконец осмелилась потрепать его по пухлым мохнатым щекам. От его речи все еще было довольно забавно, да и сам он вызывал исключительно теплые чувства.

— Моя скаут! Моя ходить, бродить, искать. Моя любить смотреть ночь. — ударил себя в грудь Наф-Наф, копытцем показывая на небо. — Звезды. Моя очень умный.

— Ты скаут-астроном? — захихикала Уиллоу. Не то чтобы это было прямо смешно, но ведь не каждый день увидишь, как первобытное создание мнит себя исследователем. Уилсон куда лучше оправдывал эту роль.

Пятачок горделиво поднялся вверх.

— Нет! Не астроном. Просто скаут. Моя умный. Хр!

— Принести ошметки жаб и вонючих червяков — это тоже очень умно, — сыронизировала Уиллоу, держась за живот от смеха. Не хотелось обижать Наф-Нафа, но за вечер она будто впитала скепсис джентльмена-ученого. И потом, мало кто обижается на легкие подтрунивания. Не обижается же?..

Но вскоре рыльце поросенка чуть поникло. Глаза наполнились влагой, и в них ярко отразился лунный свет. Наф-Наф указал зачем-то сначала на себя, а затем на Уиллоу:

— Нет, моя же правда умный… Твоя не понимать. Твоя не должен смеяться…

— Ты меня разыгрываешь, да? — Уиллоу чуть прикрыла рот рукой, потом подкинула в костер еще немного травы и рассудительно спросила: — Разве может поросенок стать кем-то вроде скаута? Поросят разводят, чтобы…

«Может!» — откуда-то из поникших колосков шепнул могильный холод. Или показалось…

«Нет, это точно какая-то нелепица», — подумала Уиллоу. А Наф-Наф все вопросительно глядел. Как иногда говорят, прямо в душу. И с каждым мгновением его глаза становились все более влажными и… выпуклыми. Они медленно прорезались из глазниц, становясь все более округлыми. С ними начинала лосниться и грубая мохнатая шкура, слезать, оголяя смуглый кожный покров. Заскрипели большие уродливые зубы, и Уиллоу в ужасе отпрянула, но не издала ни звука.

— А я и не поросенок… — сквозь сдавленные хрипы и боль выдавил Наф-Наф. Из пасти просочились тонкие струйки черной венозной крови.

Он принялся быстро скрести копытами о землю, стачивать их, и на конце внушительных лап вырисовались кривые маленькие ладошки. Нижние конечности тоже медленно, но верно становились похожи на две большие человеческие пятки. Живот стремительно уменьшался, рвался, выделяя зловонный свиной жир.

Уиллоу закричала. Абсолютно беззвучно, словно Тени украли ее голос. Хотелось разрыдаться, а не выходило. Еще лучше — проснуться. Дома, в матушкиной постели, прекратить наконец этот самый долгий в ее жизни кошмар. А потом она увидела, как в глазах Наф-Нафа пропали зрачки, затем два белых яблока со скрежетом вывалились из глазниц.

Уиллоу отвернулась, к горлу подкатила омерзительная тошнота, больно скрутило желудок, и…

Перед глазами застыла полная луна. Неприятно потянуло в затылке. Что-то подобное она уже ощущала в приюте, когда одна из воспитательниц неудачно ударила ее по голове. Во рту отчетливо ощущался склизкий привкус рвоты, оседая на языке. Все-таки стошнило...

— Овечка! Ты в порядке? — скулил чей-то жалобный детский голосок.

«Овечка», какое идиотское прозвище! И кто его придумал?.. Ах, точно, Уиллоу же так представилась Наф-Нафу.

Плеч коснулись чьи-то крохотные руки, принялись тормошить…

— Не пугайся, Овечка!

Уиллоу опасливо повернула голову, почти до крови закусила тонкие губы. Перед ней стоял теперь уже не поросенок, а мальчишка лет тринадцати все с теми же смешными кудряшками, смугловатой кожей и выразительными зелеными глазами. Такой нормальный, обычный… В скаутской форме и галстуке. И все бы хорошо, но распластавшаяся рядом свиная шкура продолжала напоминать об увиденном кошмаре.

В висках больно застреляло, но все же из последних сил Уиллоу смогла сесть к костру, а потом посмотреть на мальчика в полном оцепенении.

— Прости, если напугал. Мне столько предстоит тебе объяснить. Кстати, привет, я Уолтер!