Мой драгоценный свет погас (гет)

Уиллоу Фэй ненавидела ночные кошмары и поездки на балы с матушкой. В ее любимых сказках на балах происходили чудеса: принцессы встречали прекрасных принцев, вальсировали с ними, целовались в закатном огне, а потом, в основном, жили долго и счастливо. В реальности было иначе: под противную музыку и звон бокалов заключались сделки, плелись интриги, а прекрасных принцесс часто без спросу выдавали за состоятельных «жабок».

«Мы уже столько раз это проходили! Наследников, обсуждающих наследство, их вечно недовольных детей, их кузенов и кузин!» — сердилась Уиллоу, садясь с матушкой в тесный желтый автомобильчик.

В этот вечер все пошло наперекосяк: сперва выяснилось, что в роскошном платье похозяйничала моль, посему его наспех пришлось заменить алой блузой и юбкой по щиколотку. Потом зарядил отвратительный ливень и испортил прическу. Но это цветочки по сравнению с тем, в чем Уиллоу была более чем уверена: всю дорогу за ними с матушкой кто-то наблюдал. Она полагала, это была Тень — существо из ночных комаров. Тень, извиваясь, ползла за неуклюжей автомашиной. Тень пряталась за домами, а потом за деревьями вдоль дороги. Тень угрожающе сверкала рыжими глазами, но от чего-то не решалась напасть.

Матушка часто повторяла: «Тени не опасные!» В такие моменты ее голос звучал, как виолончель с туго натянутыми струнами. И Уиллоу становилось неловко… Еще бы! На днях стукнуло двадцать, давно пора повзрослеть, избавиться от детских страхов, а не каждую ночь душить в объятиях плюшевую игрушку — медвежонка Берни.

Автомобильчик остановился у поместья в колониальном стиле. Таком же, как десятки других на севере городка. Уиллоу вышла, воображая, что выбралась из кокона. Неудобная обувь на каблуках издала звонкое хлюпанье, еще несколько шагов по влажному щебню, и Уиллоу едва не споткнулась. Торжественно распахнулись массивные входные двери, электрический свет ударил в глаза, донесся запах пота, духов и жареного мяса. Грубые пальцы матушки коснулись волос, принялись собирать их в два пышных хвоста. В такие моменты Уиллоу представляла, как становится жертвой громадного паука… Еще бы не представлять! Матушка в который раз с ног до головы облачилась в траурные одежды, глаза спрятала за темной вуалью и все приговаривала: «Моя хорошая, моя красивая…»

Верхнюю одежду оставили гардеробщику. Потом пришлось идти за матушкой в зал. Уиллоу с неохотой представляла, как вот-вот придется раскланиваться перед «людьми-поросятами» и «людьми-жабками». Проводить параллели с животными миром ее тоже научила матушка. Уиллоу предвкушала, как толстосумы начнут сквозь зубы цедить комплементы: пару раз картинно заметят, что матушка очень похорошела, добавят к этому что-то будничное о погоде и милой дочурке, а за спиной… Едва сдержатся от демонстративного плевка и продолжат дразнить «Вдовой Клико», осуждать за… неважно за что, на самом-то деле матушка была вовсе не такой!

Свой первый бал Уиллоу посетила, когда ей было шестнадцать, и уже тогда приметила, как две дамы в густой пудре хихикали: «У Клико новая игрушка! Сиротка, оборванка!» Спустя несколько быстрых танцев и бокалов игристого, уже более ясно она слышала то там, то тут: «Оборванка! Оборванка!» Какое всем этим людям было дело до нее? Матушка так и не объяснила за все прошедшие годы.

Каждое подобное мероприятие проходило одинаково, поэтому и сейчас Уиллоу боязливо озиралась по сторонам, следовала за матушкой вглубь зала, вслушиваясь в то там, то тут шелестящий шепот. Он витал среди фужеров, причудливых скульптур, скапливался у маленького фонтанчика — места силы «приличного общества». Здесь «люди-тараканы» поправляли щегольские усы и жаловались на дурной запах в помещении, «люди-свинки» почтенно хрюкали и соглашались, ну а «люди-жабки» упрямо твердили что-то о деньгах. Приближаться ко всем этим господам не хотелось.

«Такие забавные снаружи, но такие скользкие внутри», — подумала Уиллоу.

Вдруг в центре зала бухнул большой барабан, толпа синхронно повернулась вполоборота. Секунда, две, повисла чуткая тишина, отозвавшаяся трепетом в груди Уиллоу. На сцену мелкими-мелкими шажками вскарабкался человечек — конферансье — и нерешительно объявил:

— Леди и джентльмены, прошу внимания… Минуточку внимания. Рад сообщить, что с минуты на минуту для вас заиграет регтайм! — он покивал под нешумные аплодисменты и продолжил: — После танцев у нас артисты «Теневого театра господина Максвелла», незабываемое представление. Фурор! — с особой торжественностью выделил он. — Так что, любители мистицизма, дождитесь, не пропустите сенсацию! Да, настоящую сенсацию!.. И…

Конферансье нахально перебил зазвучавший раньше положенного саксофон. Следом, заглушив возмущенное «Да погодите вы!», ему вторили остальные инструменты: корнеты с тромбонами, рояль, даже несколько проворных скрипок.

Уиллоу чуть напрягла пальцы, и вдруг не почувствовала в них вечно холодную родную руку. Лишь пустоту. Она огляделась — и только-только поняла, что где-то разминулась с матушкой. Волнение стремительно пронеслось по телу, подкатило к горлу и отозвалось мелкой дрожью в пальцах. Перед глазами точно назло замелькали одни приторные улыбки. Чужие улыбки! Словно какой-то злодей-недотепа украсил ими без того несимпатичные лица.

— М-мам… — в никуда сорвалось с губ Уиллоу. Еще немного, и она бы начала думать, что матушку похитили недоброжелатели.

Свет постепенно становился тусклее, музыка ритмичнее… Когда-то давно, забрав Уиллоу из приюта, матушка повторяла, что хорошие манеры — визитная карточка леди. В обществе без них никуда. Вот только сейчас хотелось наплевать на эти мантры, хотелось расталкивать «жабок», «тараканов», мешать танцам, только бы дозваться, только бы найти маму... Матушку...

— Мам, мам! — куда решительнее стала повторять Уиллоу.

Шаг, за ним еще шаг, потом быстрый переход из одной части зала в другую. Взгляд бегал из стороны в сторону. Едва не утонув в своих мыслях, Уиллоу не заметила, как наступила на ногу официанту, и несколько хрустальных бокалов сорвались с подноса.

Раздались звон, треск, чьи-то возмущенные голоса.

— Извините... — робко пролепетала Уиллоу, то ли официанту, то ли стоящим рядом гостям.

На тревогу стала накладываться растерянность. Уиллоу отвела глаза, посмотрела сперва на цветы, обвившие винтовую лестницу, потом на сверкающие осколки, потом вновь на людей. Она быстро дышала, и чувствовала, как запах еды и парфюмов смешивается с каким-то совсем инородным, резким, металлическим, как у машинного топлива. Она надеялась просто тихо уйти, просто продолжить поиски, но...

— Все в порядке? — окликнула Уиллоу какая-то незнакомка и странно улыбнулась. — Ты тоже кого-то ищешь? Может, джентльмена...

— Разве что богатого и старого. Хочу поскорее овдоветь, — неудачно отшутилась Уиллоу, не желая вступать в диалог.

Незнакомка поправила густую русую прядь. В волосах виднелся совершенно неуместный ромашковый венок.

— Ты меня не так поняла, — она заморгала голубыми, как у дитя, глазами, — я ищу ученого — Уилсона Персиваля Хиггсбери. Не слышала о таком?

Уиллоу отрицательно покачала головой, чувствуя, как ее начинает напрягать эта беседа. Ни про каких пропавших ученых она в помине не слышала. Ученые, как ей казалось, вообще сидели сутками напролет в своих лабораториях в окружении реагентов и разноцветных колбочек. А еще они почти не разговаривали и постоянно просили их не отвлекать. Иногда даже хотелось, чтобы матушка предложила в женихи ученого, а не банкира или аристократа.

— Уилсон был для меня всем на свете, — печально обронила незнакомка. — Он носил алую жилетку, а еще у него была безумная стрижка. Он любил с умным-преумным видом рассказывать о своих достижениях, он грезил об открытиях... А потом связался с моим дядей Максвеллом и сильно за это поплатился. Я тоже пострадала от его рук! Мы с Уилсоном познакомились в Константе. Это что-то вроде...

— Не могу помочь, я тороплюсь, — перебила Уиллоу, надеясь на этом закончить разговор.

Тогда незнакомка схватила ее за руку, заглянула глаза, попыталась удержать:

— Я все понимаю. Это странно. Но тебе стоит выслушать меня, ведь сегодня случится страшное... А еще... — она совсем замялась. — Извини, я ведь не представилась. Я Венди вообще-то. Венди Картер.

— Вы пьяны, мисс? — осторожно поинтересовалась Уиллоу.

Что ни говори, от незнакомки так и веяло неприятностями и шампанским.

— Сейчас это не имеет смысла, — Венди свела брови. — Я просто заметила, что мы обе очень спешим, ищем близких. И это верно. Скоро начнется представление «Театра Максвелла» — тогда весь бал полетит в тартарары. Тогда случится очень большая беда!

Общаться с пьяными и понимать, что у них на уме — задача не из легких. Сама Уиллоу напивалась только раз в жизни, в приюте, стащив у надзирательниц бутылку виски. И в тот день ей хотелось танцевать и обниматься, до момента, пока ночью из-под кровати не выползли Тени...

— О, добрая девушка, — никак не умолкала эта странная Венди Картер, — пока не стало слишком поздно, помоги мне. Надо найти Уилсона, надо сказать гостям, чтобы быстрее уходили отсюда. Это правда очень важно!

Рука Венди погладила ладонь Уиллоу, дрогнула, а потом поднялась вверх и больно вцепилась в предплечье.

— Никуда я с вами не пойду! — испугалась Уиллоу и тут же вырвалась. — Я ищу маму, а не вашего друга-ученого. Все что вы говорите — ненормально.

— Так ведь и ты не особо нормальная… — в глазах Венди блеснул зловещий огонек, но потом уголки губ приподнялись, она смягчилась и беззлобно добавила: — На дворе тысяча девятьсот двадцать второй год, быть такой занудой — моветон. Давай же, пошли со мной…

— Нет! — решительно повторила Уиллоу и отстранилась на несколько шагов.

Где-то на фоне оркестр доиграл веселую мелодию, зал снова замер в тишине, и снова же ее нарушил голос конферансье.

«Встречайте теневой театр!» — прозвучало торжественно, и теперь отчего-то жутко.

С улицы ворвался незваный гость — бурный ветер. Жалобно скрипнули двери поместья, послышался короткий удар, дрогнули стены. В здание один за другим стали заходить люди в причудливых нарядах.

«Артисты» — только и подумала Уиллоу, а вот Венди поежилась, залепетала, словно озябшая пташка:

— Как много времени мы растратили... И как бесполезно это было! Теперь, похоже, не миновать трагедии. Значит, мне пора уходить. Хотя бы мне одной.

— Доброй дороги, — без эмоций проронила Уиллоу.

— Если ты все же найдешь Уилсона, добрая девушка, — не теряя надежды сказала Венди, — передай ему: я все помню, я не забыла его. Я все еще живу и жду нашей встречи...

Толпа помешала закончить диалог. Люди стали расходиться по обе стороны зала, образуя импровизированный коридор для артистов. Пара мимолетных мгновений — и Уиллоу с Венди разошлись, словно оказались на двух противоположных берегах. В глубине души Уиллоу была рада, что отделалась от этой назойливой сумасшедшей, от этой бедняжки. Все мысли вновь стали только об одном.

«Где же ты, мама? Где ты?!» — хотелось кричать и быть услышанной.

Бросая взгляд то туда, то сюда, Уиллоу нечаянно заметила, как кто-то выглядывает из-за массивных штор на арочных окнах. Тень! Там была Тень! Тень с крохотными желтыми глазами! Она моргнула, потушила мерцавший рядом светильник, а потом, как ни в чем не бывало, слилась с темнотой. Воздух в этот момент стал неприятно холодным и запах так, как обычно пахнет на кладбище.

Артисты один за другим стали подниматься на сцену. Приглядишься — кого только нет: и силач, и грустный мим, и даже маленькая обезьянка, жонглирующая апельсинами. Но все нескладные, неживые, словно наскоро сотканные из какой-то потусторонней материи. Ртов, глаз и не разглядеть. А самый странный из них — высокий фокусник с зажжённым факелом в руках. Огонь тоже странный: слишком яркий, багровый, непослушный. Уиллоу вообще не доверяла огню, не понимала, зачем он нужен для представления. Однажды в приюте, когда ей было девять, огонь отнял жизни детей по вине нерадивых взрослых. Она помнила, каково это просыпаться посреди ночи, в панике осознавать, что кругом все горит. Каково искать выход из лабиринта одинаковых коридоров и каково прыгать в окно со второго этажа… Эти воспоминания каждый раз отзывались ноющей болью под сердцем. Хуже всего узнавать, что от твоих друзей остались только кости, пепел, горелое мясо, что пламя сожрало их с потрохами…

— Достопочтенная публика, — торжественно обратился к людям безликий фокусник в высокой вельветовой шляпе, — мы начинаем феерическое шоу «Теневого театра господина Максвелла»! Фокусы и последний писк: огненное шоу!

После этих слов в руках еще одного артиста ярко вспыхнул факел, и Уиллоу, ахнув, отпрянула. Кто-то в толпе начал перешептываться:

— Никогда прежде не видел подобного на балах.

— Да разве ж это бал? Обычная вечеринка!

Один из оркестрантов встал в полный рост, из раструба тромбона вырвалась протяжная трель, которую подхватили остальные инструменты. Поймав ритм, музыканты заиграли зловещую, как казалось Уиллоу, музыку, повторяя из раза в раз одни и те же куплеты. Точно Тени из кошмаров сочинили лебединую песнь.

Зажегся еще один факел, и главный в компании этих странных артистов — фокусник, — сняв шляпу, произнес заклинание. В тот же миг раздался оглушительный хлопок, повалил густой дым, и вуаля! В руках волшебника уже пищало, изо всех сил пытаясь вырваться, какое-то странное создание. С виду обычный кролик, но с крохотными рожками на голове и совсем пустыми глазницами. Монстрик. Должно быть, в этих «театрах» мучили бедных животных…

Следующий фокус: артисты зажгли очередной факел, принялись передавать его друг другу, жонглировать: одно неосторожное движение — пиши пропало.

«Это опасно. Это должно как можно скорее прекратиться», — думала Уиллоу, пока завороженная публика только громче улюлюкала.

На сцене сверкнула яркая, слепящая вспышка. Раздались аплодисменты. Шоу становилось рискованнее, и кажется, все в зале это понимали... Понимали, но продолжали благоговеть перед удивительными зрелищами. Еще бы! Человек с самого сотворения мечтал укротить огонь, укротить природу, но каждый раз она брала над ним верх.

— М-мам, — уже совсем беспомощно проскулила Уиллоу, теряя остатки надежды.

По шее пополз холодок. Она обернулась, и ей померещилось точно вместе с людьми хохотали создания из ночных кошмаров — Тени. Они обвивали тела, изучали, что там у людишек внутри. Они слишком отвратительно скалились.

И вот наступила кульминация.

— Теперь же, достопочтенная публика, я вынужден попрощаться с вами. Вознесем же хвалу Невероятному Максвеллу! — победно крикнул фокусник, и факелы синхронно выскользнули из рук артистов, упали на роскошный ковер.

Разноцветные языки пламени заметались так быстро, так высоко... Кажется, кто-то заранее облил ковер горючим. Раздался треск, раздались крики, будто сливающиеся в один. Огню не терпелось приступить к трапезе.

Кто-то распахнул окно, и ветер с улицы только усилил горение. Все происходило слишком быстро, слишком сумбурно. Еще через миг пламя перекинулось на занавески, а затем и на запаниковавшую толпу. Зал вспыхнул, как зажжённая спичка. Запахло паленой тканью и плотью. Таких воплей Уиллоу не слышала даже в приюте. Она застыла посреди катастрофы, не понимая, что делать, чувствуя лишь, как страх парализует разум, сковывает движения.

Сперва не стало виновников пожара — артистов: мгновение — их тела стали пеплом, точно под мешковатыми облачениями вовсе не было костей и плоти. Затем огонь стал куда медленнее и злее мучить оркестрантов, побросавших свои инструменты. В отчаянии Уиллоу закрыла глаза и крепко прижала руки к груди.

«Не способен! На такое простой пожар не способен! Только темные чары!» — эти мысли будто старались перекричать обреченных людей.

— Кто-нибудь, откройте двери! Умоляю! — надрывно кричала дама в пышном парике. Пламя охватило искусственные белые кудри, испепеляя, быстро окрашивая их в черный цвет и переползая на одежду.

— Да кто их запер, черт подери! — вторил ей другой, не менее отчаянный голос.

Черный дым густыми клубами затягивал зал, стелился под потолком и мешал ориентироваться. Звенело стекло, грохотала падающая мебель. Началась давка — форменный апокалипсис. Брань все усиливалась. Только кости хрустели во время очередных столкновений, падений, ударов...

— Разойдитесь, не толпитесь, сохраняйте спокойствие! — безуспешно пытался перекричать толпу один из швейцаров, но и его обезумевшие люди очень скоро втоптали в пол.

«К окнам! Почему люди не бегут к окнам? Неужели они так и продолжат давить друг друга?!» — родилось в воспаленном сознании.

Из глаз хлынули слезы, больно обжигая щеки. Сам огонь от чего-то не трогал Уиллоу, словно хотел добраться до нее в последнюю очередь. Оставить на десерт.

«С-смотри! С-смотри!» — хищно шипело багровое зарево.

А потом кто-то в панике мощно толкнул Уиллоу, и она ударилась обо что-то. В ушах зазвенело, голоса людей перестали различаться и слились в протяжный мерзкий писк. Когда Уиллоу смогла разомкнуть веки — отовсюду возникли кошмарные существа — Тени. С каждым новым мгновением они становились только больше, только страшнее, их черные щупальца ломали карнизы и швыряли обломки. Тени высасывали из гибнущего поместья краски, делая пространство вокруг серым, обезличенным, околдованным подлинным ужасом. Пахнущем смертью.

— Уиллоу! Где ты? Где же ты, доченька? — сквозь треск донесся такой знакомый голос...

Уиллоу решила, это просто предсмертная галлюцинация, но скоро ее ладонь крепко сжала другая, ужасно знакомая: грубая и всегда холодная. А потом стало еще тяжелее мыслить, различать что-либо, кроме спасительных фраз.

— Идем, моя милая, моя хорошая, ты не должна всего этого видеть… Идем за мной!

И Уиллоу каким-то чудом собрала силы в кулак. Чудом снова встала на ноги и пошла за матушкой. Кажется, матушкой...

Воздух звенел в легких, хотелось стенать, но из горла вырывались лишь беззвучные хрипы. Дышать из-за дыма становилось все тяжелее, как и бороться с нарастающим головокружением. Матушка все меньше походила на себя и все больше напоминала призрака. Она продолжала идти, продолжала вести любимую дочь за собой. Она успокаивающе повторяла:

— Скоро все кончится, моя хорошая. Ты будешь жить. Я так хочу.

Еще два шага — веки снова стали тяжелеть, легкие, кажется, насквозь пропитались копотью. С потолка все сыпалась белесая штукатурка, и было понятно: если половицы сейчас не выдержат, смертельная ловушка захлопнется и разом прикончит всех пока еще живых людей.

В висках задавило так, будто голова с минуты на минуту должна была лопнуть и разлететься на кровавые ошметки.

— Я больше не могу, мам… — что оставалось сил пролепетала Уиллоу.

— Нет, надо идти! — ответил искажающийся матушкин голос.

И снова все как в тумане. Только кожа продолжала ощущать жар, какой бывает лишь в раскаленной печи. Веки опять сомкнулись и буквально слиплись. Только ноги сами собой продолжали идти, прихрамывать, перешагивать обломки.

— Мы почти пришли. Открой же... Открой глаза, моя хорошая!

Этим словам Уиллоу повиновалась, как приказу, кулаком стерла гарь с ресниц, подняла веки, щурясь увидела коридор, увидела гигантское, обвитое пылающими розами зеркало. Свет играл на его поверхности, но в отражении не получалось увидеть ни себя, ни драгоценную матушку. Только какие-то поля и деревья, как на картине. Точно это была злая шутка безумного художника-авангардиста. Точно это была форменная издевка. Уиллоу протянула руку и ощутила, как пальцам беспрепятственно удается пройти сквозь зеркальную поверхность.

— Мы на месте. Теперь все будет как надо, — прохрипела матушка, бессильно опускаясь на колени. На этом ее голос совсем угас.

Уиллоу отчаянно хотела запечатлеть в памяти, как на пленку, потухшие глаза, густые брови, округлые морщинистые щеки. Чувствовала, что видит маму в последний раз. Пальцы из последних сил смогли приподнять темную вуаль, и тут… Уиллоу совсем не узнала самого родного человека на земле. Блеснули рыжие огоньки, как глаза Теней. Совершенно чужое лицо, ухмыляясь, посмотрело на нее. Оно заметно разгладилось, помолодело, глаза обрамила густая сажа, а от губ повеяло ядом.

— Кто ты? Ты не моя мама!

— Ты права, душечка. Я лишь ее тень, — сурово ответила странная женщина. — Я лишь решила воспользоваться ее ликом и ее туловищем.

«Демоница! Она демоница!» — поняла Уиллоу, но так и не смогла ничего предпринять.

Женщина с янтарными глазами угрожающе подняла руку и прошипела что-то на неясном языке. Чудовища-Тени сползлись к зеркалу, перестали прятаться за пылающими шторами, перестали крутится, вокруг умирающих гостей.

— Мы берем ее с собой! — торжественно заключила демоница.

Тени, не медля, накинулись на Уиллоу, кусаясь, сковывая каждую клеточку итак ослабевшего тела. Это было не так больно, как ощущать огонь на коже, и не так больно, как терять матушку. Но все равно хотелось истошно вопить, хотелось реветь, сквозь затухающий хрип...

Теневые щупальца крепко сжали запястья и потянули Уиллоу за собой. Куда-то в бездну. Сперва она ощутила прохладную гладь зеркала, потом удар и боль в спине, потом раздался звук бьющегося, разлетающегося по сторонам стекла. Запахло кровью. А дальше…

Дальше была тьма.

Дым рассеивался. Долгое время Уиллоу ощущала, как куда-то падает. Потом свинцовых век коснулся теплый свет. Уиллоу недовольно поежилась, крепко прижимая колени к груди.

— Мне приснился отвратительный кошмар, мам… Опять… — пролепетала она.

Пахло уже совсем не гарью, а чем-то сладким: цветами, кажется, розами.

«Наверное, у матушки пополнение в оранжерее», — была первая мысль.

Сквозь жуткую головную боль доносился чей-то протяжный вой.

«Ох уж эта соседская собака!» — была вторая мысль.

Уиллоу почти поверила, что сейчас, как обычно, проснется, поцелует медвежонка Берни, что на столе ее будут ждать кофе с панкейками...

— У тебя какой-то нездоровый вид, юная леди, — неожиданно проскрипел властный альт. — Держу пари, с таким хилым туловищем и расшатанными нервами не протянуть и суток.

Открыв глаза, Уиллоу увидела гигантские, желтые от густой листвы деревья. Их ветви поникли и вместо того, чтобы привычно устремиться к солнцу, будто бы хотели коснуться самой Уиллоу. Потом стали различаться очертания женщины... нет, демоницы. Кажется, это она украла в ночном кошмаре лицо матери, а теперь затащила в какое-то странное место.

— Добро пожаловать в Константу! Осенью природа милосердна, — вновь раздался ее неприятный голос, — но постарайся не попасться чудовищам. И поосторожнее ночью. Я присмотрю за тобой, душечка. Не голодай.

Раздался хлопок, и с этими словами темный дамский силуэт испарился. Клочки Теней затерялись в пожухлой осенней листве, и только из гущи кустов и громадных деревьев опять донесся пронзительный вой.

— Леди... Постойте, леди! Кто вы? Зачем все это... Мне очень нужно домой! — растеряно протараторила Уиллоу.

Кем была эта фигура? Попробуй разбери! Наверное, галлюцинация, часть кошмара. Но дальше хуже. Немного придя в себя, Уиллоу испуганно огляделась:

— Л-лес… — заговорила она сама с собой. — Действительно, лес. Получается, меня утащили куда-то далеко за город?

Захотелось кричать и звать на помощь. В мыслях все стремительно перемешалось.

«Что за Константа? Добро пожаловать в какую еще Константу? Неужели, это где-то в широтах Новой Англии или даже Канады?»

Вокруг ничто не напоминало о бале, об ужасной ночи. Можно было сломать голову: сон ли все это или действительность? Иногда кошмары так просто не заканчивались, они сменяли друг друга, будили среди ночи — изводили.

Уиллоу осмотрела себя: на запястьях по-прежнему алели ожоги, ссадины покрывали колени. Огонь изуродовал подол длинной юбки, оставил следы на блузе. Уиллоу моргнула несколько раз, щипнула себя за предплечье, потом попробовала встать на ноги.

«Может, все-таки не сон?»

Несколько шагов, и слабость волной накрыла все тело. Так Уиллоу едва не оказалась в здоровой мутной луже.

«Нужно завязывать с каблуками», — раздраженно подумала она, швырнув в сторону неудобную обувь.

Борясь с отчаянием и пытаясь собраться с мыслями, Уиллоу подняла взгляд к солнцу. Выглядело оно вполне естественно, не так, как обычно в ночных кошмарах. Где-то в самых пыльных закутках памяти ютились основы выживания. Да, матушкина причуда отправить Уиллоу к девочкам-скаутам в шестнадцатом году, оказывается, была не такой уж и плохой. В теории, если идти по солнцу, можно добраться до какого-нибудь города или деревни. В попытках разобраться, что же все-таки происходит, Уиллоу перебрала самые разные варианты: от пресловутого похищения матушкиными недоброжелателями до визита в загробный мир. Нужно было держать себя в руках. Не поддаваться панике. Но выходило так себе. Куда сильнее хотелось просто спрятаться и долго горько рыдать.

— Кто-нибудь! Отзовитесь! Помогите! Пожалуйста... Люди!

Так Уиллоу и прошла, наверное, не меньше полумили, чувствуя, как волнение больно сжимает грудь, давит на запястья. Она понимала, нужно быть осторожной, но порой ускорялась и назло собирала на одежде все колючки в густых зарослях. Она даже видела, как из-под земли сами собой выскакивают бледные зеленые грибы, источая отвратительный запах. Уиллоу думала, что это просто такой особый вид... Что это нормально. В конце концов, воспоминания о пожаре, о бале, о матушке, были сильнее и ярче.

Что-то шелохнулось, зашевелилось в огромных зеленых лопухах.

«Какая-то птица», — мелькнула мысль.

Вместо щебетания донеслось частое хрюканье и… Черт возьми, но малопонятные человеческие фразы: «Моя давно не ел…», «Моя чует пищу…»

Шорохи стали еще звучнее, а затем из увесистых листьев вынырнуло упитанное поросячье рыло.

— К-кто ты? — борясь с накатывающим страхом, спросила Уиллоу.

Следом показались и морда, и заплывшее жиром волосатое туловище. Свин встал во весь рост на задние лапы, и Уиллоу поняла, что перед ней настоящий гигант, подлинный монстр, выше нее на две головы. Странно было бы увидеть просто говорящую свинью, но прямоходящего гуманоида…

Монстр уверенно подался навстречу, приговаривая:

— Твоя — страшный лысый обезьян! Твоя пахнуть огонь!

— А твоя… Твоя пахнуть гниль, — сквозь нервный смешок подыграла Уиллоу, — пахнуть вонь! Твоя не должен говорить… Свинки же не говорят, правда?

Свин непонимающе наклонил голову, посмотрел на нее так, будто обиделся.

— Твоя грубый... А-а-а! Ясно! Твоя много думать. Много думать нельзя. Меньше думать — меньше грустный...

«Спятила! Свихнулась! Точно!» — поняла Уиллоу. Все ясно. Теперь все стало ясно. События прошлого сложились в стройный паззл: сперва она не приняла пилюли от нервов, потом испытала шок, едва не сгорев заживо, а теперь в сумасшедшем доме ей мерещатся говорящие, чтоб их, свиньи. Уиллоу как раз грешила этим последние годы — представляла окружающих хрюшами и прочей живностью. Так было проще не видеть их лукавые лица.

— Моя понял! Лысый обезьян — пища, — никак не умолкал назойливый свин и продолжал приближаться, — пища думать не должен, — посетило его очередное умозаключение, — и разговаривать пища нельзя.

Когда он оказался в опасной близости, мощные передние конечности взмыли вверх, сверкнули грязные копытца. Уиллоу инстинктивно отпрянула, и удар пришелся о землю.

— Черт, вот же черт! — непроизвольно вырвалось у нее.

Свина, кажется, это только раззадорило, он быстро захрюкал, принялся сильнее размахивать копытами. От следующего удара Уиллоу спас юркий перекат. Слишком проворный для той, чье тело ныло от ожогов. Должно быть, именно это называют вторым дыханием. Но триумф длился не долго. Еще один взмах лапой, и противник поймал Уиллоу за воротник блузы точно котенка за шкирку. К горлу стремительно подкатил болезненный спазм, взгляд пристально впился в два больших зеленых глаза свина, и… Что-то предательски хрустнуло в области спины, мир перевернулся с ног на голову. Только через пару мгновений встревоженный разум подсказал, что это зверь мощным ударом впечатал Уиллоу в дерево и мертвой хваткой придавил к стволу.

Из пасти вырвалась вонючая отрыжка, а с ней новые обрывки фраз:

— Твоя не сопротивляйся. Твоя не думай. Твоя есть пища.

Отвернув лицо, Уиллоу испуганно зажмурилась, ощущая, как ноет будто зажатая тугим корсетом грудь. Перед глазами возникли темнота, снова образ мамы и снова мгновения страшного пожара.

«Ну вот, теперь-то действительно конец!»

И вдруг издали раздался мощный плевок. Что-то резко вонзилось в волосатое туловище монстра. Какая-то стрела или дротик...

Нити «корсета» лопнули от перенапряжения, по телу пронеслось облегчение. Все произошло так стремительно, что Уиллоу не успела что-либо понять, только разжала веки, а рыльце свина исказила полная агонии гримаса. Его внушительные ноги подкосились, и туша с оглушительным «Бум!» придавила заросли лопухов.

— Уи-и-и-и, — раздалось на всю округу, отчего стайки птиц синхронно взмыли в небо.

Тяжело выдыхая, Уиллоу спустилась по шероховатому стволу дерева и плотно прижалась щекой к коре. Кажется, из глаз потекли дурацкие слезы. Она их проклинала.

— Без паники, миледи! — бравурно выкрикнул кто-то, точно это исполнила нелепая труба с сурдиной.

Из чащи показался человек. Действительно, живой человек во всем этом безумии! На вид лет тридцать. Облачен в штопаный жилет и брюки. Еще на поясе сверкал тесак и покачивалась бамбуковая трубка с дротиками. Кто знает, что у него на уме? Единственное — поросшее щетиной лицо совсем не казалось злым, разве что настороженным. Прическа тоже никак не сочеталась с образом негодяя: длинные волосы были растрепаны в разные стороны и подняты вверх. Кому только такое в голову придет?..

Наверное, стоило поприветствовать незнакомца и отблагодарить… Стоило, но все тело до сих пор неистово лихорадило.

— Где моя мама..?

Незнакомец застыл, но, собравшись, опять натянул на себя образ эдакого рыцаря:

— Миледи, главное, что вам теперь ничего не угрожает. Каюсь, мог прийти на помощь и раньше, но я все-таки ученый. Грех не понаблюдать, как ведут себя новые гости этого мира, столкнувшись с опасностью. Согласитесь, момент выдался уж очень драматичным!

По обветренным губам незнакомца пробежала неприятная усмешка. Похожую Уиллоу уже когда-то видела на лице человека, прилюдно унизившего матушку.

— Издеваешься?! — не выдержала она.

Его лицо причудливо скривилось. Надменно вскинув голову, незнакомец обиженно затараторил:

— Ничуть. И вообще... Где ваши манеры? Я все-таки вас спас! Так давно в Константе не было ни одного живого человека, а тут похитили не пойми кого, — его глаза устремились к небу. — О, Максвелл, разве я о многом прошу?

— Что за чушь ты несешь?

— Послушайте, миледи, — тон незнакомца стал еще более напряженным, — не знаю, за какие грехи Максвелл вас сюда затащил, но если хотите жить, не дерзите мне. Мне! Уилсону Персивалю Хиггсбери — джентльмену-ученому из самого Типперэри. Да знаете, с кем вы говорите? На какие прорывы в науке претендую?

— Не знаю... Но ты убил говорящую свинью… — не к месту вставила Уиллоу. Не то чтобы ей сознательно хотелось дерзить, просто оказаться в подобной ситуации без пилюль от нервов — та еще проверка на прочность. И потом, вариант, что все это очень дурной сон никуда не отпадал.

— Ох, — продолжал манерничать Уилсон. — миледи, мне правда неловко, что заставил созерцать гибель несчастного животного, но я на охоте.

— Свинья. Была. Говорящей, Уилсон, как там тебя…

— Хиггсбери. Персиваль. Джентльмен-ученый, это важно.

— Да какая разница! — в который раз не выдержала и откровенно вспылила Уиллоу. — Тут у нас говорящая свинья! Я вот у себя в городе ни разу не видела говорящих свиней.

Этот Уилсон — форменный зануда. Он опять картинно прикрыл лицо рукой и принялся напряженно тараторить:

— Да что вас так удивляет в этой свинье? Свинья — она и в Константе свинья. Хрю-хрю, моя дорогая миледи, — уж очень неудачно передразнил он еще, кажется, не умершего свина. — У вас они, может, и не говорят, а здесь, в измерении Максвелла, во всю лопочут. Они безобидные вообще-то. Просто этого хрюника вы довели одним своим видом. И я с ним, между прочим, солидарен, мисс, как вас там…

— Уиллоу Фэй. Не леди, не ученая, вообще не пойми кто из сиротского приюта и это ни капельки не важно. — С трудом переведя дыхание, она не менее напряженно добавила: — Послушай, я просто хочу домой. Если все это мой ночной кошмар — то хочу просто проснуться... Понимаешь?

Где-то под ногами донесся последний хрип посиневшего свина. Напоследок, корчась в бреду, он только промямлил:

— Ул-о-о Ф-е-е ниче-е не понима-а… Злой… — на том жизнь его и покинула.

— Да, хрюн, — придавив поросячью голову ногой, констатировал Уилсон, — мисс Уиллоу Фэй определенно ничего не понимает.

Повисла напряженная пауза, и ни Уилсон, ни Уиллоу не решались чем-то заполнить ее. Они смотрели друг на друга как на идиотов. Свет солнца ласково подсвечивал фигуру одной и обходил другую, оставляя в тени дерева.

«И как с ним общаться-то?!» — думала Уиллоу, в спешке перебирая варианты для развития диалога.

Немного погодя джентльмен-ученый скинул с плеч массивную кожаную сумку, взял в руки тесак и принялся разделывать свиную тушу, приговаривая: «Добрая охота, мяса много будет, это проклятое лето иссушило запасы».

Уиллоу с отвращением и непонятной жалостью наблюдала за этим. Ей уже дважды в жизни приходилось видеть, как гибнут люди, как кричат и по крупице теряют жизнь. После такого она не думала, что будет сочувствовать какому-то свину-монстру, который, ко всему прочему, недавно пытался ее съесть. Но если вдуматься, как отвратительно они с этим Уилсоном поступили. Должно быть, животное пронзил отравленный дротик, оно мучилось, а вместо того, чтобы добить его, они выясняли отношения.

Окровавленный кусок мяса с отвратительным звуком оторвался от плоти.

— Ну что, хрюн, будем тебя вялить, потом зажарим, добавим немного специй, и выйдут отменные тефтели, — бормотал Уилсон. Для него все это, похоже, было абсолютно нормально и даже обыденно.

— Господин… — наконец нерешительно подала голос Уиллоу, — Хиггсбери, послушайте, у меня к вам предложение. Видите ли, произошло недоразумение. Мы с матушкой приехали на бал, разминулись, а потом начался пожар, я потеряла сознание, — она старалась говорить максимально сухо и невозмутимо, не пропуская через себя эти события. — Не знаю, кто меня нашел в развалинах поместья и похитил, но если это все же не сон... Я так запуталась! Но слушайте, у вас же есть машина, правда? Или лошадь? Отвезете меня домой, матушка будет очень щедра к вам.

— Машина… Да, есть, — не отвлекаясь ответил Уилсон, — моя научная машина. Она помогает в экспериментах, спасает от холодов зимой...

— Да нет же! — Уиллоу уже начинала отчаиваться, думая, что они никогда не поймут друг друга. — Та машина, которая с колесами, рулем и ручкой зажигания. Бип-бип! Этот, как его… Автомобиль!

Он безэмоционально отрезал еще один кусок свинины, затем принялся вытирать руки от крови. Вот вроде бы ученый, а больше походил на маньяка.

— Мисс, я пытался, но здесь никакая телега не поедет. Повторяю еще раз: это — Константа и здесь работают чуть иные законы. Я понимаю, вы шокированы, но нужно смириться. Это не сон и даже не иллюзия. Как вам сказать… — Уилсон замялся, но следом принялся объяснять на пальцах: — Есть Непостоянство — ваш мир, в котором по моим расчетам наступил одна тысяча девятьсот двадцать второй год. А есть Константа, где пространство и время ведут себя иначе, работают другие законы физики и химии. В общем, Уиллоу Фэй, я вас спас и в благородство больше играть не буду. Хотите дальше капризничать и возмущаться — пожалуйста. Хотите жить, я, так и быть, приглашу вас на одну ночь в свой лагерь, а там посмотрим. Будем честны, вы мне не нравитесь, но я так давно не встречал выживших, что, чувствую, еще цикл и забуду человеческую речь. Так что вот. Заключим временный союз?

Он протянул руку в знак дружбы, и Уиллоу осторожно протянула свою в ответ. Сказанное Уилсоном никак не укладывалось в голове, но продолжить язвить было действительно самоубийственной затеей. Больше они ничего не сказали друг другу. Только отправились вглубь леса где-то через час, когда рюкзак и подсумки были полны мяса. Каждый шаг давался Уиллоу с большими усилиями: еще бы — походи по сырой земле в одних чулках. Иногда казалось: вот-вот и пятки начнут кровоточить, силы иссякнут, а этот псих с безумной стрижкой пустит ее на мясо, как бедную свинку… И все же было в нем что-то. Какой-то добрый свет в ясных карих глазах. Только поэтому Уиллоу могла ему самую капельку, но доверять.

Позже, минуя буераки, Уилсон ни то от скуки, ни то от какого-то ведомого только ему чувства затянул маршевую песнь:

«Путь далекий до Типперэри,

Путь далекий домой,

Путь далекий до милой Мэри,

И до Англии родной».

«Да», — решила про себя Уиллоу. — «Наверное, этот Уилсон все-таки не маньяк. Просто с придурью».

* * *

На небольшую равнину у озера опускались седые сумерки. Вкусно пахло травой и древесиной, само место казалось на редкость обжитым и уютным. Напрягало лишь бурное кваканье, то там, то тут доносящееся из камышей. Кто знает, может, лягушки в этом странном месте тоже приличных размеров и не брезгают полакомиться человечиной.

Как скоро стало понятно, здесь, в низине, Уилсон и разбил лагерь: с добротным частоколом вокруг болотного цвета палатки, с котлом, сундуками и запасом дров. Даже холодильник у него имелся, хотя, казалось бы, попробуй сооруди его в условиях дикой природы.

Конец пути дался Уиллоу особенно тяжело: ноги шагали уже будто сами собой, и каждый раз, когда пятка натыкалась на острую веточку или щебень, режущая боль проносилась по всему телу. Хотелось схватить под руку джентльмена-ученого, попросить помощи, но гордость не давала этого сделать.

«Нет уж, мы не нежные!» — думала Уиллоу, стискивая зубы.

Завершилось все это тем, что едва они преодолели импровизированные ворота лагеря, Уиллоу окончательно покинули силы, и она рухнула на так удачно подвернувшуюся соломенную подстилку. Неприятно еще как. В голове раздался гул, который потом усилился из-за рокота какой-то машины — еще одного механизма в лагере.

— Вы в порядке, мисс? — молниеносно отреагировал Уилсон.

В глазах двоилось, никак не выходило сфокусироваться, но, кажется, джентльмен-ученый не на шутку обеспокоился. Его узкое бледное лицо вытянулось, а взгляд заметался из стороны в сторону.

— Погодите, я сейчас…

Наконец сообразив, что делать, он юркнул в палатку и совсем скоро появился с керамической плошкой в руках. Пахло от нее так себе… Примерно, как от просроченного молока с плесенью. Уиллоу поморщилась, но на сей раз не проронила и слова.

— Паучья мазь от ран, — поспешил успокоить ее Уилсон. — Исцеляет от всего, кроме самой смерти. Удивительная штука. У вас в Непостоянстве до сих пор такой не изобрели ведь?

Уиллоу молча помотала головой, крепко сжимая губы и стараясь не дышать. Каким бы чудодейственным ни было это лекарство, разило от него просто омерзительно.

Джентльмен-ученый зачерпнул немного мази, кривясь и недовольно бубня:

— Угораздило же вас насобирать столько болячек… Никогда прежде подобным не занимался. Но не бросать же в беде… — с этими словами он осторожно коснулся ее коленей, приспустил чулки, а затем, немного привыкнув, принялся суетливо растирать мазь. Дальше были обильно покрытые ожогами запястья, потом он стал подниматься выше, отводя не то смущенный, не то недовольный взгляд. — Считайте это большим одолжением… И больше не просите о подобном…

По всему телу пронеслась отвратительная щекотка, хотелось то хихикать, то вырываться, но Уиллоу стойко держалась. Хуже всего стали нахлынувшие из ниоткуда мысли, что малознакомый ученый вполне мог и распустить руки… Ну где это видано, чтобы не пойми кто массировал даме предплечья и того хуже — пятки! Пару дней назад Уиллоу такого и матушке не позволяла. И самое страшное, если этот Уилсон в действительности стал приставать, у нее бы банально не хватило сил защититься.

— Не бойтесь… — проговорил он, хотя сам явно был встревожен не меньше. — Дрожите как осиновый лист…

Еще бы! От его действий с каждой минутой все сильнее колотилось сердце, накрывала безумная неловкость, даже очередной вздох сделать было тяжело.

Потом их взгляды случайно пересеклись, и Уиллоу ощутила, как погорячели щеки. Ученый же продолжал обрабатывать раны, только движения почему-то становились все более скованными. Они с Уиллоу синхронно отвели глаза.

«Позорище-то какое! Упаси бог, он подумает, что я...»

Еще одно жгучее прикосновение и…

— Ну вот и все, миледи, я вас залатал, — сказав это, Уилсон шумно выдохнул, и повисшее в воздухе напряжение стало рассеиваться.

Скоро раны принялись зарастать, как в ускоренной съемке: ожоги и ссадины сперва покрылись плотной корочкой, а затем на ее месте образовалась чистая молочно-белая кожа.

«Чудеса!» — подумала Уиллоу, восхищенно разглядывая, трогая руки и колени. — «В реальном мире такая мазь спасла бы миллионы жизней».

Боль стала понемногу отступать, но взамен нахлынула такая сильная слабость, что уже было не пошевелиться. В конце концов Уиллоу не заметила, как провалилась в сон, а когда проснулась, уже почти стемнело. Только большой месяц оставлял длинную желтую дорожку на озерной глади. Хотелось есть… Очень. Уиллоу поднялась с подстилки, чувствуя, как неприятно тянет в животе. Еще бы! Столько времени ни крошки во рту. Последнее, что она ела — маленькое пироженное перед балом. «Леди не положено толстеть!» — говорила матушка каждый раз, когда Уиллоу пыталась выпросить у нее чего-нибудь вкусненького.

Перед глазами опять засуетился Уилсон с охапкой хвороста и сушеных листьев.

— Не самое удачное время для сна, мисс Фэй, — меж делом сурово подметил он, — тут по ночам творятся такие жуткие вещи — душу Максвеллу отдашь!

Хворост с характерным треском повалился под большой чугунный котел. Дальше произошло нечто для кого-то совершенно будничное, но Уиллоу сковал животный ужас: джентльмен-ученый чиркнул зажигалкой и проворное пламя точно вырвалось из заточения. Оно мгновенно перекинулось на ветки, принялось пожирать их подобно озлобленному голодному зверю, распространяясь с какой-то совершенно нереальной скоростью. Разозли его — и оно поползет по земле, дотянется до тебя и устроит бурный пир.

— Потуши это! Потуши его, Уилсон! — взвизгнула Уиллоу, сцепив ледяные пальцы в замок.

— Да бросьте, — усмехнулся он, — как же мы тогда будем готовить ужин?

— Никак… Не знаю… Просто потуши! Огонь — это отвратительно!

— Мисс Фэй, — строго нахмурился Уилсон, — мы с вами, кажется, уже решили: если вас что-то не устраивает — ступайте прочь, разбивайте свой лагерь и не попадайтесь мне на глаза, — он перевел дыхание, а после тон немного смягчился, — поймите, если я потушу огонь, в полночь придут Тени и сожрут нас с потрохами. Максвелл этого только и добивается. Если мы хотим жить, нужно играть по его правилам.

— Да кто такой этот Максвелл?! — воскликнула Уиллоу, все дальше отползая от огня.

В воздухе повисла едва разбавляемая треском веток тишина. Она холодила спину, пробирала до легкой дрожи. Казалось, только что прозвучало какое-то запретное заклинание и вот-вот должно было случиться нечто страшное и непоправимое. Еще недавно живое светлое лицо Уилсона окаменело, и, когда он наконец заговорил, шевелились лишь его губы:

— Вам столько всего еще предстоит узнать, мисс Фэй… Видите ли, Максвелл — это бог. Только совершенно чудовищный бог. Он одержим злом.

— То есть? — с опаской подала голос Уиллоу.

— То есть это он затянул вас и еще с сотню таких же бедняг из Непостоянства в Константу. И он же их убил. — Уилсон пристально смотрел на огонь, точно пытался что-то забыть, но у него это упорно не получалось.

— Как — убил? — Уиллоу попыталась уместить это в голове. Неужели какой-то маньяк с божественными возможностями ходит по Константе и сам всех режет?

— Очень просто, мисс Фэй. Максвелл проверяет нас на прочность. Он делает все возможное, чтобы сгубить своих жертв: сперва пытается заморить голодом, а если у него ничего не выходит — натравливает гончих. Не вышло снова? Максвелл пробудит чудовищ-гигантов. Ты еще дышишь? Тогда его прислужники-Тени попытаются убить тебя ночью.

— А ты выжил, потому что…

— Огонь, мисс Фэй. Они боятся огня, понимаете? И если ночью не развести костер, знаете, что будет потом? — тон Уилсона стал еще суровее. — Из бездыханных тел Максвелл сплетет теневых двойников и отправит обратно в Непостоянство, чтобы те привели ему новых жертв. Ему нравится играть с людьми, как с куклами, понимаете?

— Теперь да… — переборов неприятное першение в горле, ответила Уиллоу, а потом ее осенило: — Теневые двойники! Там на балу, откуда меня похитили, были артисты. Они называли себя «Теневым театром». Когда начался пожар, ветер рассеял их в пепел. Мгновенно. Я уверена, что в… Как его там? В Непостоянстве с обычными людьми так не бывает.

— Да-а, — досадно протянул Уилсон, — это был Максвелл. Мои соболезнования. Признаюсь, никогда не видел его, только слышал голос. Я пытался отыскать его святилище, попросить отпустить домой, но тщетно. Он ни за что не подпустит кукол к себе. Покинуть Константу можно только через теневой разлом — пробоину в тонкой коре этого мира. Брешь в тонущем корабле. Мне очень жаль, но боюсь домой вы попадете нескоро. За столько проведенных циклов я видел разлом всего раз. Очень редкое явление. Уж скорее раки начнут петь серенады, чем откроется еще один такой.

Что ни говори, а этот Уилсон любил драматизировать. Уиллоу уже полдня наблюдала за ним, и ей все больше хотелось увидеть джентльмена-ученого в киноленте в роли Гамлета. Она не верила... Или просто не хотела верить в то, что из Константы ну никак нельзя выбраться. Нет, можно! Любая цель выполнима, если очень захотеть: и Максвелла этого найти, и разлом открыть. Нужно только приложить усилия. Очень хотелось верить, что все будет хорошо, ощущать нутром... А потом в памяти стали вновь отчетливо вырисовываться события прошлой ночи. Сыпать соль на раны — занятие не из приятных, но как скоро выяснилось, именно там, в недалеком прошлом, возможно, крылся ключ к спасению. Уиллоу еще отчетливо помнила, как на балу ее расспрашивала девушка… Венди. «Точно!» — вновь пришло озарение. Это ведь именно она, Венди, просила разыскать Уилсона Персивалля Хиггсбери, она упоминала это странное слово «Константа». И именно она как ни в чем не бывало пропала за считаные минуты до огненного безумия. А еще у этой Венди была просьба, которой Уиллоу еще недавно не придала никакого значения…

— Господин Хиггсбери, — наконец, подала голос Уиллоу так холодно, что джентльмен-ученый замер и сосредоточился, — там на балу со мной была девушка. Некая Венди Картер. Она спрашивала о вас, просила передать, что ждет.

— Венди Картер?.. — Уилсон довольно странно повел бровью. Его лицо сперва стало задумчивым, даже грустным. Потом по бледным губам пробежала какая-то неуместная улыбка, руки сильнее прижались к коленям. — Тут было столько выживших… Я и не помню никакой Венди Картер. Вернее, помню…

Уиллоу была готова поклясться, что скоро возненавидит недосказанность и эти неловкие паузы. И ведь интересно же было, кто такая эта Венди и что их связывало с джентльменом-ученым. Но как часто повторяла матушка: «Меньше знаешь — крепче спишь».

— Это совсем не ваше дело, мисс Фэй, — сухо подытожил Уилсон и швырнул в костер еще пару веток.

Яркие искры полетели к ногам. Истерики в этот раз не было, Уиллоу просто неприязненно поежилась. Она всеми усилиями пыталась внушить себе, что это просто горит безжизненное дерево, просто ветки, им все равно что гореть, что не гореть. Но почему-то после всех этих разговоров разум вполне отчетливо рисовал пылающие в костре людские силуэты. Самое ужасное, что среди них порой мерещился лик матушки. И Уиллоу зачем-то смотрела и смотрела на огонь как форменная мазохистка. Пыталась приучить себя к нему и смириться, что будет видеть танцующие рыжие языки каждую ночь.

Где-то через час или немного больше окончательно стемнело. Ночи в Константе оказались совсем не похожими на те земные, к которым так привыкла Уиллоу. Тьма не ложилась, не укутывала — она моментально пожирала все вокруг: и деревья, и камыши, и мистических тварей, водящихся в здешних лесах. Оставался лишь крохотный островок света у ненавистного костра. Такой теплый, но такой чертовски опасный и непонятный.

Чугунный котел совсем нагрелся, забулькал, и из-под массивной крышки повеяло приятным ароматом. Тефтели — объедение, которое ни с чем не спутаешь. Странно это, конечно, желать отведать блюдо из говорящего свина. Тем более когда до этого Уиллоу почти не ела мясо. Это тут, в Константе, для леди случился спонтанный «праздник непослушания». И что уж там? Гулять так гулять. Уиллоу хотела жадно вгрызться и тщательно пережевать каждый кусочек. К тому же, заветная трапеза была совсем близко: Уилсон, наконец, снял крышку и стал раскладывать тефтели по импровизированным тарелкам из лопуховых листьев. Уиллоу едва не вырвала у него тефтелю, на что тот зловеще шикнул и, казалось, еще немного и шлепнул бы поварешкой по рукам.

— А как же молитва? — возмутился он, а потом в ответ на непонимающее молчание положил руку на сердце и торжественно произнес. — О могущественный Максвелл! Благодарю тебя за дары твои! Да будь милостив к нам этой ночью. Не нашли слуг своих, не распространи чары свои. Будь благосклонен к куклам своим, о темный владыка!

Уиллоу все пыталась разложить в голове: как какой-то божок может морить голодом и насылать всяких чудищ? Если бы не вся та чертовщина, что случилась за день, Уиллоу сочла это бредом сумасшедшего. А теперь… Ей было страшно. Действительно страшно. Хоть не хотелось признаваться в этом даже себе. А еще она поняла, что в такие моменты язык без костей наотрез отказывался ее слушаться:

— Молитвы… Разве ученые молятся?

Сказано это было почти неслышно, но Уилсон своевременно и очень эмоционально отреагировал:

— Мисс Фэй!

Хорошо, джентльмен-ученый не стал возмущаться дальше и угрожать вышвырнуть из лагеря. Видимо, сам понимал, как нелепо это выглядело со стороны. Еще бы… Молящийся ученый. Он попытался объясниться, но вышло только еще более нелепо:

— Если не помолиться Максвеллу перед едой, случится большая беда. Он разгневается, решит, что мы, смертные, его не уважаем, и нашлет своих слуг. Я хоть и человек науки, но Константа диктует…

Дальше он не смог говорить из-за чавканья. Не дождавшись окончания речи, Уиллоу принялась уплетать тефтели одну за другой.

«Слона бы съела!» — думала она, ощущая, как голодный желудок приятно наполняется пищей, как вновь возвращаются силы. Заедать тревогу, оказывается, не так уж и плохо, как когда-то твердила матушка.

— А еще леди, называется… — фыркнул Уилсон.

* * *

В полночь котел совсем опустел и был отправлен в импровизированный погребок. Остатки мяса джентльмен-ученый заботливо складировал в маленький холодильник с моторчиком, бормоча себе под нос: «Неплохо, неплохо, недели на две хватит… А, нет, на одну…»

Действительно, в лагере ведь появился еще один голодный рот. И если Уиллоу хотела остаться под крылом у чудаковатого зануды, нужно было как-то доказывать свою полезность. Ходить с тесаком на говорящих свиней — не ее конек, готовить она тоже толком не умела. Да и что уж там, даже с клубком и спицами обращалась просто отвратительно. В реальном мире, или, как его тут именовали, Непостоянстве, матушка исполняла любую прихоть Уиллоу, обращалась как с одним из своих прекрасных цветов: пышных, с яркими, радующими глаз бутонами. Только вот Уиллоу не цветок, а скорее сорняк. А что грамотный садовод делает с сорняками? Правильно, избавляется от них.

Сосредоточившись на этих мыслях, Уиллоу тщательно продумала, что будет делать, если на утро вдруг придется покинуть лагерь: для начала из чего угодно, хоть грязи и палок, смастерит себе башмаки, потом осмотрит каждую опушку, запасется ягодами, разобьет палатку. Все, как учили в лагере девочек-скаутов. А если на пути попадется какой-нибудь местный вурдалак… Останется только кататься по земле и звать на помощь. Уиллоу самой стало смешно от осознания собственной беспомощности.

Терзаемая этими мыслями, она совсем не придала значения словам джентльмена-ученого: «Я отдохну немного — буду изучать звезды…» Он распластался на соломенной подстилке, загадочно устремил взгляд в небо, что-то забурчал себе под нос, а потом… уснул. Уснул! Хотя сам недавно говорил, что это небезопасно. И нет бы предупредить, пожелать спокойной ночи там…

Потом прошел еще час, за ним другой, а может гораздо меньше. Тяжко отсчитывать время в мире без часов. Уиллоу просто хотелось увидеть рассвет, и чтобы как-то себя развлечь, она стала придумывать, почему ей стоит перестать бояться огня. Тускнеющие языки костра все еще внушали недоверие, хотелось погасить их или может… Приручить? Безумная мысль, особенно когда огонь щедро приправил горем твою жизнь. И раньше она бы ни за что не решилась на такую глупость, не пересилила бы себя, но... Этот мир диктовал совершенно другие правила. И надо было смириться: это там, в реальности огонь остался ее мучителем, здесь же он мог спасти жизнь: отпугнуть чудовищ, поджарить пищу. Кто управляет огнем — тот и выживает. А кто его боится — рано или поздно сам сгорает в отвратительном пламени.

Уиллоу наконец попробовала пересилить страх: провела рукой по холодной почве, нащупала шишку и, зажмурившись, швырнула ее в костер. Пламя довольно зарокотало, заурчало от наслаждения, как показалось Уиллоу. По телу прошлась липкая волна мурашек, но потом стало даже как-то легко и приятно. Такое чувство бывает после бокала хорошего вина — аперитива перед званным ужином.

«И вовсе не страшно!» — подумала она, и стала выщипывать травинки под ногами.

Маленькая горсточка полетела в костер следом за шишкой, травинки обуглились, стали завораживающе сворачиваться в колечки. Уиллоу почувствовала прилив совершенно детского восторга. Ей захотелось хлопать в ладоши и скармливать костру все новые и новые предметы.

Под руку как нельзя кстати попались маленькие голубые грибочки, усеявшие подножье частокола. Уиллоу уже видела такие — совсем не опасные. Они густо росли в лесу на полянке, где она очнулась. И вот какая удача: Уиллоу ни разу не видела, как горят грибы.

Она сорвала один гриб, бросила в огонь — пламя окутало его, споры под шляпкой лопнули, выделили синюю жидкость. Потом бросила еще несколько — огонь начал окрашиваться в совершенно неестественный лазурный цвет, стал не горячим, а прохладным.

— Чудеса! — прошептала Уиллоу, отгоняя дым.

Раньше она думала, грибы пахнут землей, утренней влагой и никак иначе. По крайне мере там, в ее мире. Какого же оказалось удивление, что здесь эти маленькие синие грибки источают вполне отчетливый цветочный аромат. Благоухают примерно как розы в оранжерее. От этого аромата так радостно на душе… Сперва приятно потянуло в мышцах, а потом в животе как будто вспорхнули бабочки, по всей груди растеклось волшебное тепло. Темные мысли одна за другой плавились в чертогах разума, все неожиданно стало таким хорошим… Даже Уилсон показался смешным и очаровательным мужчиной. Захотелось его разбудить и долго-долго говорить о цветах и любви…

Вдруг в кустах за воротами лагеря что-то шелохнулось. Это произошло внезапно, но Уиллоу не издала ни звука. Даже легкого испуга не испытала, тут же успокоив себя, что это жаба или какая-то птичка. Очередной свинтус туда бы банально не поместился.

Потом лицо пощекотал прохладный ветер, совсем легкий, но неведомым образом сдувший с кустов все до единого листочка. И опять никого. Вот просто девственная пустота — одна тьма вокруг голых ветвей. И только ветер все продолжал играть с дверцей ворот, раскачивая ее то вперед, то назад. Сердце забилось немножечко быстрее, но это все еще было не жутко. Просто странно. Чего только в этих ночных лесах не бывает.

А вот потом произошло и впрямь нечто выходящее за рамки нормальности…

— Ой, привет, милая девочка… — хихикнул из чащи леса басистый голос. Он вроде и был где-то далеко, а вроде совсем рядом.

— Здравствуйте! — невозмутимо ответила Уиллоу, приподняла подол юбки и поклонилась.

Наверное, со стороны это выглядело по-дурацки. Она ведь даже не знала, с кем разговаривает. Просто чувствовала, что это не опасно и даже увлекательно.

— А я тут гуляю, гляжу — такая милашка, и-хи-хи, что привело тебя в наш мир, чудное создание? У нас давно не было таких хорошеньких девочек.

Верхушки густых елей стали медленно клониться навстречу Уиллоу. Через ягодные заросли потекли мутные черные ручьи, поднимаясь и принимая форму рук, отдаленно напоминающих материнские. Это не жутко. Совсем. Это — завораживающе.

— Огонь… Меня привел огонь, — с легкой дрожью в голосе ответила Уиллоу, внимательно вглядываясь в темноту. Темнота стала красивой.

— Да-а? — на полтона громче спросил басистый голос. — Так зачем же ты сейчас сидишь у костра? Не находишь это странным, очаровашка? Огонь — плохо. Его нужно потушить.

Уиллоу осмотрелась, и неожиданно поняла: у деревьев вокруг открылись глаза. Все это время у них были глаза! Бездонные, белые, без зрачков. Дубы, березы, получается, все это время были живыми.

«Деревьям очень грустно одним в чаще», — эти мысли казались совершенно нормальными, правильными. — «Этого не замечаешь днем, но, когда кожей чувствуешь прикосновение ночи, все встает на свои места».

Хотелось сорваться во мрак, подарить всем и каждому теплые объятия, успокоить. Стоны… Уиллоу отчетливо слышала, как кто-то жалобно стонет. И этого кого-то хотелось пожалеть.

Две темные бесплотные ладони с подобиями пальцев на концах коснулись худощавой фигурки Уиллоу.

— Зачем ты дружишь с этим мальчиком? — одна из рук указала на посапывающего во сне Уилсона. — Мальчик плохой и завтра бросит тебя на растерзание гончим. Сгубить такую чистую красоту… Как так можно?

— Да, господин Хиггсбери бросит меня гончим… — досадно ответила Уиллоу, чувствуя, как внутри все сжимается от непонятного давления.

— Вот и потуши костер… Пускай гончие съедят мальчонку! — с неподдельным восторгом прошептал некто, и две темные призрачные руки захлопали в ладоши, в такт с Уиллоу.

Хлопок — и глупая улыбка появилась на губах. Еще хлопок — и всерьез захотелось выполнить странную просьбу.

— И-хи-хи, ну а мы с тобой уйдем смотреть на маленьких пушистых коровок…

Этот некто из темноты был так любезен… На него не терпелось взглянуть. Его тоже нужно было пожалеть… Уиллоу медленно повернула голову вполоборота, из леса ей опять подмигнули десятки пустых глаз. Она сделала еще один неосторожный поворот корпусом, и призрачные руки цепко ухватились за запястья.

— А-ай! Больно! — вскрикнула Уиллоу, и тут же одна из рук плотно закрыла ей рот.

— А потом на бал… — вкрадчиво продолжил голос, — там будет салют, салют в нашу честь, чудесная принцесса! Туши костер, а я подам карету.

Дышать становилось невыносимо. Уиллоу попыталась освободиться, но призрачные руки только сильнее сдавили рот, запястия, давая понять: одно лишнее движение и они сделают еще больнее.

«Так обычно поступает паук с пойманной мухой!» — ужалила мысль.

Перед глазами будто рассеялся голубой туман. Тошнота комками подошла к горлу.

«Не так! Что-то, черт возьми, не так! Но надо продолжать эту странную игру! Надо продолжать, ни то... » — кричал Уиллоу ее разум.

— Я потушу костер, — испуганно уронила она, стараясь выцепить из темноты хотя бы силуэт непонятного существа.

Руки-тени нехотя отпустили ее, легли на землю и вновь обернулись ручьями, потекли к костру, как бы прокладывая путь. Уиллоу сделала пять робких шагов. Ноги, тело будто стали невесомыми…

«Бал? На какой еще бал зовет меня это нечто из темноты?!»

Огонь был совсем близко, и Уиллоу медленно потянулась к нему. В глазах затанцевали его синие языки. Рукам совсем не было жарко, будто они вот-вот должны были дотронуться до чего-то совсем не опасного.

— Туши! — заликовал голос. — Растопчи тут все!

— Знаешь, — сказала Уиллоу, осторожно вытаскивая из костра самую тяжелую ветвь, — ты почти соблазнил меня. Но кое-где прокололся. Ты позвал меня на бал, а я ненавижу балы!

Раздалось злобное шипение. Там, тут... Везде.

Призрачные руки попытались снова схватить Уиллоу, но она вовремя отскочила, махнула пылающей ветвью. Посыпались яркие искры, сотканные из тьмы руки сжались, попятились назад, клацая уродливыми подобиями пальцев.

Новый взмах ветвью — пламя перекинулось на брезентовую палатку.

— Негодная девчонка! — разгневанно прогрохотал голос.

Снова удар, и огонь охватил гордость Уилсона — его научную машину, а затем облюбовал частокол и бревнышко за бревнышком стал пожирать лагерь, образуя вокруг Уиллоу огненный круг.

Пламя не походило на привычное земное… Оно действовало еще быстрее, еще безжалостнее, прожорливее. И в тот момент Уиллоу была целиком уверена, что может управлять им. Она двинулась навстречу адскому жару, закричала:

— Покажись, монстр, я хочу взглянуть в твои уродливые глаза!

— Так узри! — грозно ответил таинственный некто.

Его слуги — деревья — закрыли глаза и молча приготовились встретиться с огненной карой. Затряслись ветки, зашелестели листья. Что-то огромное двинулось к лагерю из леса.

Сердце забилось так, что казалось вот-вот выскочит из груди прямо в руки.

Раздавив кусты, обняв массивные стволы дубов, на Уиллоу посмотрело мохнатое чудище размером с медведя или даже двух. К ее ужасу, туловище и впрямь отдаленно напоминало медвежье, а вот голова скорее досталась чудовищу от гигантской совы. Зрачки в ярко-желтых глазах сузились, зловеще заблестели при свете бушующего пламени.

— Дурман рассеялся... Еда сопротивляется... — проворчал монстр искажающимся человеческим голосом.

Один удар пернатой лапищей — верная смерть обеспечена. Но озлобленная, раззадоренная Уиллоу была уверена: она прикончит эту чертову гигантскую сову и принесет ее голову на костер. Ее образ, ее гадливые глазенки Уиллоу видела в ночных комарах. Для нее это значило только одно: отведать рагу или тефтели из своего же ужаса — верх удовольствия.

Уиллоу махнула объятой огнем ветвью, задела кусты, подожгла траву. Монстр громко ухнул, неуклюже шагнул назад.

Жар становился сильнее, дым, гарь забивались в легкие, дрожали ноги. Только гнев и отчаяние продолжали вести Уиллоу в бой вопреки опасности. Она вспомнила беспомощное лицо матушки. Она вспомнила мерзкую ухмылку демоницы, похитившей это лицо. Она вложила всю ярость в следующие удары.

Взмах. Еще взмах, прямо перед клювом монстра — и танцующие голубые языки перекинулись на перья, охватили все огромное массивное туловище. Уиллоу никогда не слышала, как кричат совы. Но если бы они издавали такие же чудовищные звуки, как это создание, люди бы перестали ходить в лес…

«А-а-а-ф-ф-у-у-х!!!»

Опушка тонула в истошных воплях. В звездное небо все поднимались черные столбы дыма.

— Мисс Фэй... Мисс Фэй, уходим! — так не вовремя зазвучал за спиной голос Уилсона, мешая закончить начатое, мешая добить...

Джентльмен-ученый наконец проснулся. Он был растрепан, его вечно болтливый рот скрывала влажная марлевая повязка.

— Наденьте, — громко сказал он, протягивая такую же повязку Уиллоу.

— Не сейчас, Уилсон! Я должна...

— Слушать не желаю!

Он обхватил лицо Уиллоу, он нацепил эту дурацкую повязку и быстро завязал ее.

— Бежать, мисс Фэй, нам нужно бежать отсюда! — проговорил Уилсон сквозь сильный кашель.

Его звонкий голос — отрезвляющая пощечина. Догорающая ветка выскользнула из рук. Пляшущие от ужаса пальцы Уилсона крепко обвили пальцы Уиллоу. Ярость стала спадать. Уиллоу поняла: нужно послушаться, нужно пойти за занудой-ученым, иначе...

Пламя становилось все злее и ярче. Мокрая повязка слабо защищала от дыма, от вездесущего, сводящего с ума запаха гари. Уиллоу крепко, как только могла, держала за руку спасителя, Уилсона. Шла за ним, покачиваясь, оступаясь, а потом... рухнула на колени. Каждый следующий вздох становился надрывным, отдающим болью в легкие. Безумно закружилась голова. Потом был удар лицом о землю. Потом Уиллоу почувствовала, как сильные руки подняли ее...

Ей мерещилось: она куда-то летит. Парит, как неуспокоенная душа над землей, и кого-то зовет. Ни то маму, ни то любимую плюшевую игрушку — Берни. А потом была темнота. Ровно такая же сухая и безмолвная, как после бала. Порою удавалось открыть глаза, почувствовать, как лоб жмется к чьей-то твердой, грузно вздымающейся груди. Глаза успевали выхватить очертания острого подбородка и… Снова наступало ощущение невесомости.

Кончика носа коснулись маленькие-маленькие лапки, неприятно защекотали. Нестерпимо захотелось чихнуть, но отчего-то в первый раз не вышло. Потом в приоткрытый рот попал холодный поток воздуха, а вместо спасительного чиха вырывался только сдавленный кашель. На языке ощущалась неприятная горечь, точно пеплом посыпали… А еще разум по-прежнему мутило, как после нескольких пилюль от нервов. В памяти отпечатались треск пламени и отчаянные крики монстра-совы. Ужасно хотелось встать и вытряхнуть эти звуки, как застрявшую воду.

С кончика носа стремительно вспорхнула ярко-алая бабочка и полетела вслед за редеющими меж каштанов тенями. Уиллоу с трудом открыла глаза, поняла, что она по-прежнему в этой самой... Константе, а не дома в теплой постели. Но сколько прошло времени? И что было после того, как пламя перекинулось на монстра-сову? Удалось ли расквитаться с лесным демоном? Накопилось так много вопросов, что казалось еще немного и голова просто расколется.

Уиллоу осторожно оперлась на локти и приподнялась. На удивление ничего не болело, даже на руках не осталось пепла, запястья не тронули ожоги. Неужели на сей раз обошлось без ран? Возможно, в яростные мгновения той ночи она срослась с огнем, смогла приручить его, как верного пса, и он стойко бился за свою хозяйку, не причиняя ей вреда. Правда, потом стало ясно: без постороннего вмешательства тут не обошлось. Колени были плотно замотаны бинтами, пропитанными какой-то янтарной жидкостью, а рядом ютилась знакомая сумка с припасами.

Встав на ноги, Уиллоу осмотрелась: злодейка-судьба оставила ее в каштановой рощице. Стройные деревья раскинули ветви, будто приглашая редких пташек полакомится плодами. Уиллоу уже не казалось, что они тянутся к ней. Наоборот. Этим деревьям совершенно не было дела, что там творится под ярко-желтыми кронами. Было как-то очень спокойно и тихо: ни лая, ни воя, ни жуткого далекого эха.

Вскоре тишину все же нарушили торопливые размашистые шаги. Уиллоу принялась водить ладонью по земле в поисках какой-нибудь ветки. Впрочем, тревога быстро рассеялась. Из мягкого утреннего света начал выплывать знакомый силуэт.

Джентльмен-ученый, как и в день их с Уиллоу знакомства, вышел из леса в полном обмундировании. Вот только его лицо теперь не выражало той заинтересованности: глаза поникли, стали острее скулы, и сам он выглядел смурным и измотанным. Совсем не тот надменный театрал, а скорее вечный скиталец.

— Господин Хиггсбери, — едва слышно подала голос Уиллоу.

Он не услышал, угрюмо продолжая путь. Еще бы! Их разделяло шагов сто — не меньше. Джентльмен-ученый зачем-то пинал листья под ногами, комкал что-то в руках, недовольно бормоча всякие ругательства.

— Господин Хиггсбери, — повторила Уиллоу, а потом, собравшись с силами, воскликнула: — Уилсон! — и эхо разлетелось по всей рощице.

Он поднял голову, осмотрелся, будто ожидая нападения, а когда наконец осознал, что к чему, заметно ускорил шаг. Лицо его ощутимо разгладилось, тревожная улыбка пробежала по губам, и хмурые брови одним коротким движением взмыли вверх.

— Мисс Фэй! Вы живы, мисс Фэй! — радостно восклицал он, выпуская из рук засохшие лепестки роз.

Уиллоу ожидала чего угодно: расспросов, упреков… Может, даже оскорблений. Все-таки именно она предала лагерь огню. Она швырнула в костер странные голубые грибы и едва не растворилась в ночном дурмане. Она ждала чего угодно, но никак не объятий. Оказавшись в непосредственной близости, Уилсон плотно прижал ее к себе, обвивая руками предплечья, колючей щекой касаясь пышных волос.

— Я не верил, мисс Фэй… — зазвучало так, словно он вот-вот должен был разрыдаться от счастья, — не верил, что вы выживете. Эти три дня мне было так страшно. Я собрал цветы, хотел сплести вам последний венок…

К щекам подступило легкое тепло, пульс участился. Уиллоу не решилась обнять его взаимно. Даже наоборот — ей хотелось скорее прекратить эту нелепую сентиментальную сценку. Немного погодя она отстранилась, серьезно взглянув в глаза джентльмену-ученому, и спросила:

— Значит, прошло целых три дня? Я просто ничего не помню… Только крик совы и как летала во сне. Опять.

Его пыл немного поубавился. Лицо вновь стало каким-то серьезным, хмурым. Наверняка он испытывал давнюю боль. Все-таки, когда живешь в таком безумном измерении, натерпишься всякого.

— Три дня я почти не спал и питался одними ягодами, — сосредоточенно начал он. — Когда вынес вас из пожарища, старая каменная тропа указала путь сюда. Я ходил по округе: сперва искал мед и лоскуты в заброшенных лагерях, потом дрался с пауками, лишь бы набрать слизи на мазь. Потом… — ему стало заметно тяжелее говорить, он звучно сглотнул и на выдохе сказал: — Плел вам венки… Они помогают не сойти с ума. Вам было так тяжело дышать… Вы бредили каждую ночь, звали матушку. Я уже пережил такое однажды. Пережил, понимаете?!

— Не понимаю, Уилсон… — виновато ответила она. По правде говоря, она не знала, за что конкретно винить себя: за уничтоженный лагерь или то, что не могла как следует прочувствовать сказанное. Одно только Уиллоу понимала с каждой услышанной фразой: она в неоплатном долгу перед джентльменом-ученым.

Уилсон принялся расхаживать взад-вперед, дергано жестикулировать, с надрывом рассказывая:

— Понимаете, тут до вас было очень много людей. И все они погибли страшной смертью. Одним из первых, кого я узнал, был повар — Варли. Максвелл хорошо поиздевался над ним… У Варли в Непостоянстве осталась матушка, прямо как и у вас. Совсем старая, прикованная к коляске. И не совру: Варли любил ее сильнее жизни… Он подобрал меня, как я вас, он научил меня всему: как готовить, как отличить съедобное от несъедобного, как охотиться. — Уилсон наконец остановился и плотно свел брови. — А по ночам Варли звал маму. Кричал как прокаженный. А с первыми лучами он опускался на колени и, глядя в небо, умолял Максвелла отпустить в Непостоянство хотя бы на денек, на часик, на минуту. Лишь бы увидеть маму, лишь бы оставить ей немного тефтелек на ужин. Он ведь и меня научил варить эти тефтели…

— Уилсон… — переборов страх неловкости, Уиллоу все же подалась вперед и осторожно заключила его в объятия. Не то что бы ей хотелось, просто она понимала: ему это нужно. Она была немножечко ниже, потому подборок лег ровно на плечо, пальцы зарылись в темные всклоченные волосы. Уиллоу представила себе и повара в высоком колпаке, и матушку в инвалидном кресле.

— Потом были Вольфганг, Вуди, Вэс… — жалобно лепетал джентльмен-ученый, продолжая все глубже и глубже окунаться в те события, — всех и не упомнить. А еще была Венди. Маленькая бедняжка Венди Картер. Такая напуганная, неловкая…

Его ладони коснулись ладоней Уиллоу, и он почти шепотом подытожил:

— Именно поэтому я не хочу привязываться к вам, мисс Фэй. Да и ни к кому больше не хочу. Боюсь.

И она молча кивнула в ответ, осторожно расслабляя объятия, ощущая его боль, как свою. Нужно было как-то удачно поменять тему, лишь бы призраки прошлого больше не терзали джентльмена-ученого.

— Та сова, — неосторожно обронила Уиллоу. — Она мертва? Я убила ее?

— Нет, мисс Фэй, — честно ответил Уилсон, — умчалась в самые дебри леса, а по ночам вопит и ломает деревья. Каждый раз как будто все ближе… Боюсь, еще одной встречи с такой громадиной мы не переживем. Нужно найти новое место для лагеря, подальше отсюда. Можем пойти вместе, если хотите… Все-таки теперь мы друг перед другом в неоплатном долгу. — Он запустил правую руку в нагрудный карман и достал увесистую металлическую зажигалку. — Возьмите, вы управитесь с этим лучше меня.

Уиллоу нерешительно приняла подарок. Сперва хотела отказаться, но потом поняла, что это было бы кощунственно. Пускай пламя по-прежнему оставалось ее врагом и мучителем, огонек зажигалки хотя бы легко тушился. Чего его такого крохотного боятся? Он мог помочь развести костер, поджарить пищу, дать немного света в одну из кошмарных константских ночей. В теории — здорово, а на практике... Уиллоу не знала, сможет ли сама развести костер, не впав в истерику. Слишком свежи и неприятны были воспоминания.

— Уилсон, знаешь, а ведь мне гораздо лучше, чем после прошлого пожара. Ты так хорошо потрудился с этими бинтами… Что ж, думаю, я действительно составлю тебе компанию… — сказала Уиллоу, словно сделала маленькое одолжение. И тут же поняла: от этой дурной привычки пора избавляться. — То есть не так… Прости…

Джентльмен-ученый непонимающе вскинул бровь.

— Я с радостью составлю компанию и помогу с новым лагерем, — облегченно выдохнула она. — Хоть повар из меня никудышный, но если еще какая сова вылезет, она у меня получит.

Услышав это, Уилсон ласково улыбнулся. Пожалуй, даже больше, чем ласково. В умных карих глазах показались проблески ободряющей уверенности, и, глядя на него, Уиллоу была готова поверить, что они все-таки выживут вопреки Максвеллу и его прихвостням.

— Если подставишь плечо, смогу ходить, — сказала она, чуть прихрамывая. — Раздобудем башмаки — цены мне не будет.

— А-а, так это совсем не беда, — воодушевленный Уилсон распахнул свою верную дорожную сумку, вынимая то странные разноцветные колбочки, то порядком подпортившиеся ягоды и грибы. И вот, наконец, на дне сумки отыскалась пара затертых сапог. — Я нашел это вчера в лагере неподалеку: остались от какого-то бедолаги, — пояснил Уилсон. — Думал их раскроить, но, кажется, вам подойдут идеально.

Сапоги и впрямь пришлись почти по размеру. Ходить в них, конечно, было не очень удобно, но все лучше, чем в одних чулках по колючкам и оврагам. Уиллоу вновь захотела обнять джентльмена-ученого, но все же ограничилась робким «спасибо».

Скоро Уилсон заботливо собрал пожитки обратно в сумку, и они с Уиллоу выдвинулись в путь. Он все говорил, что было бы неплохо найти место у реки или озера — так можно будет запастись рыбой на черный день и не так часто выходить на охоту в лес. Утро начинало медленно перетекать в день, и ставшее ярче солнце залило каштановую рощицу, играя в пожелтевших листьях. И все это казалось довольно обычным, как в совершенно нормальном земном лесу. Если не одно маленькое «но». В те минуты совершенно противоестественно и, как бы сказал джентльмен-ученый, антинаучно через твердый грунт пробились пышные бутоны роз…

* * *

Всю дорогу Уиллоу терзали вопросы: во-первых, кому в этом первобытном, кишащем опасностями мирке потребовалось прокладывать мощеные камнем тропы? Они с Уилсоном периодически натыкались на них: идти было быстрее, но каждая такая тропа рано или поздно обрывалась, и тогда приходилось вновь плутать через заросли и ельники. Во-вторых, если Константой правил больной на голову садист, зачем он так щедро засадил «пыточную» ягодами, грибами и даже морковью? Они с Уилсоном периодически останавливались, набивая сумку все новыми припасами. И Уиллоу думала, будь она злодейкой, сразу бы наслала адское пламя на своих жертв, а не изобретала велосипед. Впрочем, это далеко не так сильно тревожило ее. Хуже всего было осознавать, что каждый день в Константе мог стать последним. Сколько тут уже погибло бедолаг? Десятки? Сотни? Может, гораздо больше? Каково будет засыпать сегодня ночью, зная, что в любой момент может явиться гигантская сова или кто похуже? И кем все же была та женщина, похитившая лик матушки? А самое главное: как же все-таки сбежать отсюда?

Ближе к полудню от этих мыслей стало отвлекать пение джентльмена-ученого. Он начинал мягко, потом брал ноты повыше, едва не маршируя в такт пресловутой «Типперэри», словно других песен не знал. И только в этот раз Уиллоу зацепили финальные строки:

«Что бы там не говорили,

Падди, милый мой.

Наше будущее ясно —

Скоро ты придёшь домой».

— Эй, Уилсон, — перебила она, едва тот допел куплет.

Джентльмен-ученый вопросительно обернулся, не сбавляя шаг:

— Что-то случилось?

— Ничего серьезного, — махнула Уиллоу, — так, хотела спросить… Ты думал, чем займешься, если выберешься из Константы?

— Некогда было, — пожал плечами он. — Наверное, вернусь к науке, попробую завоевать Нобелевскую или хоть какую-нибудь премию… По правде говоря, найдется куда расти. Я был не очень хорошим ученым. И все, чему научился здесь, вряд ли пригодится. В Непостоянстве другие законы физики и химии все же.

Он серьезно задумался, зачем-то спрятал руки в карманы, и его прежде горделивая походка сделалась сутулой, местами неуклюжей.

— Ну, заведу какую-нибудь милую зверушку, — добавил он совершенно безэмоционально, — приведу в порядок свою лачугу на отшибе. Надо будет заняться чем-то полезным, если с наукой опять не сложится. Может, пойду учиться на доктора. — Он принялся спешно перебирать варианты маловероятного будущего. — Или пойду техником на мануфактуру. Или женюсь. Хотя нет, для любви я слишком беден…

Последние фразы сопровождались грустными усмешками. Уиллоу чувствовала, как что-то ноет в груди. Сама ведь не знала, что будет делать в еще недавно таком привычном и понятном Непостоянстве… Пойти в полицию и рассказать об измерении Максвелла — прямой путь в сумасшедший дом. Попробовать жить как раньше? Уже не выйдет. Жуткой, но соблазнительной казалась идея забыться в алкоголе и пилюлях от нервов. Совсем как… Венди Картер. Ее имя едва предательски не сорвалось с языка. А потом мгновенно пришло понимание: ляпнуть, что маленькая беззащитная Венди пристрастилась к алкоголю — значит разбить сердце Уилсону.

— Ну а вы, мисс Фэй, — его потухший голос ворвался посреди размышлений, — чем займетесь, если Максвелл когда-нибудь разрешит вернуться домой?

— Ах, я… — и тут Уиллоу растерялась, не хотела ведь развивать этот разговор, но потом наболевшие слова сами сложились в предложения: — Ну, наверное, разыщу матушку… — На кончиках пальцев отчетливо очутилась легкая дрожь. — Как сейчас помню, накануне пожара мне которую ночь снилась чертовщина: я в убогой кровати с драными простынями, а вокруг ходят люди с головами ворон, чай пьют и овсянку едят с кусками телячьего мозга. А слуги — тараканы, лишь чинно прислуживают, потирая усики… Просыпаешься, а кругом все то же самое. Абсолютно такие же люди, уподобляющиеся животным и насекомым. И все хотят тебя укусить, задеть, клюнуть… Страшно. И кажется, без матушки не выжить в таком неприветливом мире. Так боишься потерять ее и в итоге, — в голосе Уиллоу появилась отчетливая хрипотца, — теряешь в огне, знаешь, что ее наверняка раздавила толпа.

Слушая это, джентльмен-ученый все сбавлял ход, а потом и вовсе остановился посреди неприветливой такой равнины. С болот неподалеку доносились неясные всхлипы, томное жабье кваканье. Было бы неплохо как можно скорее миновать их, нырнуть в еще одну рощицу, найти речку или озеро, заняться лагерем до наступления темноты. Но в тот момент он устало скинул сумку, сел на первый подвернувшийся пень, расправив плечи и давая отдохнуть ногам.

— О, мисс Фэй, — Уилсон сострадательно посмотрел ей в глаза и тут же отвел взгляд, — боюсь, я знаю каково это. Видите ли, там, в Непостоянстве, меня тоже терзали кошмары. Помню, как общественность отвергала изобретение за изобретением, механизм за механизмом и… Снилась потом всякая ересь… Все эти богатенькие проходимцы, присвоившие себе ученые степени, только и делали, что скалились и поправляли монокли, плевались желчью… Знаете что, мисс Фэй, если задуматься, мне ведь совсем не к кому будет пойти там, в Непостоянстве.

— Мы могли бы найти друг друга, — совсем не веря в сказанное, предположила Уиллоу. — Впрочем, давай пока не будем об этом? Ладно? Сейчас нужно думать о новом лагере, а не таких глупостях. Уверена, мы обязательно когда-нибудь вернемся домой.

Она чувствовала, как этот разговор опустошает обоих, лишает веры если не в светлое, то хотя бы в просто нормальное будущее. Опускать руки в такой ситуации — подписывать себе смертный приговор, и тут Уилсон, кажется, был целиком солидарен с ней. Он покивал, лишний раз проверил, не выпало ли что из сумки, потом поднялся с трухлявого пня, собираясь продолжить путь.

— И не называй меня «мисс Фэй», — меж делом попросила Уиллоу. — Слишком много чести для такой, как я.

И он опять нерешительно согласился:

— Хорошо, мисс… Уиллоу.

* * *

Пробираться через болота — задача не из простых. Очень кстати пришлись найденные Уилсоном сапоги: наступаешь в мутную жижу, а они в ней почти не вязнут. Удивительно, но кислотно-фиалковый цвет воды совсем не настораживал. Это же Константа, значит, так и должно быть. Разве что вездесущая вонь сперва раздражала, но быстро приелась: будто плесень намешали с тухлыми яйцами и приправили вязким торфом. А еще на болотах обитали странные создания, которых Уиллоу приметила краем глаза: зеленые, сгорбленные, с жабрами вместо ушей и выпуклыми рыбьими глазами. Они ходили вокруг да около и булькали что-то на своем… болотном языке.

— Не смотри на них! Они не тронут, если не злить, — успокаивал Уилсон, крепко сжимая ее ладонь.

Потом начались просто бесконечные заросли камышей — целые поляны, и вот это уже показалось немножечко да необычным. Все-таки Константа Константой, а камыши должны расти малыми кучками вдоль берега, а не выстраивать собой непроходимые лабиринты. И куда они пускали корни? Может, это какая-то очень хитрая ловушка Максвелла? Или эти камыши в любой момент могли ожить? Спросить об этом, правда, Уиллоу так и не решилась. Раз джентльмен-ученый молчал, значит, все было нормально. Она старалась отвлечься, думая о хорошем: цветах, объятиях, милых котятах. Потом она представляла, будто на том краю болота — волшебный портал, который моментально перенесет их с Уилсоном домой. Нужно только добраться, потерпеть, быть сильной, но… Каждый раз, когда под ногами раздавалось ритмичное хлюпанье или что-то шуршало неподалеку, Уиллоу едва удерживалась, чтобы не взвизгнуть от испуга.

— Эти зеленые твари когда-то были свиньями, — рассказывал Уилсон, активно прорубая тесаком путь через камыши. — Мы с Венди однажды видели, как огромная болотная щупальца подхватила нескольких и затянула под ил, на дно… А наутро оттуда уже полезли эти чудища.

«Нашел что вспомнить!» — скрипя зубами думала Уиллоу, представляя себя на месте несчастных созданий.

Но благо все обошлось, хотя казалось, одно лишнее движение, и они бы навеки остались среди этих несчастных созданий. Никакого портала на противоположном берегу, конечно же, не обнаружилось, зато за внушительными зарослями простиралась вполне привычная лесная опушка: с нормальной твердой почвой, невысокой зеленой травой и маленькими журчащими ручейками, текущими куда-то вглубь, к тонкими осинам и березкам.

— Пойдем по течению и рано или поздно выйдем к реке, — подбодрил Уилсон, вытряхивая торф из ботинок.

В тот день Уиллоу окончательно убедилась: в чем в чем, а в выживании и навигации джентльмен-ученый разбирался филигранно. Ведь уже к первым сумеркам они действительно выбрались к реке. Не поражающей размерами, вовсе не странной, как тут это принято, нет — к вполне обычной, с прозрачной чистой гладью и мелкими барашками от ветра. Извилистое русло огибало лес, выходя на холмистое плато, разделяло луговые просторы с одной стороны и каменистые пустоши с противоположной. Уже прорисовывался круглый силуэт луны, отражаясь в воде, и Уилсон, глядя в небо, прокомментировал:

— Полнолуние. В такие ночи тут всякие чудеса бывают, но одно хорошо — Тени побоятся вылезать. Слишком светло для них. Нужно набрать побольше воды, поджарить морковь и доесть ягоды. Утром смастерим удочки и наловим рыбы.

Уиллоу лишь соглашалась, осматриваясь, порой даже любуясь здешними просторами. Такое, наверное, снится людям в самых сладких пушистых снах, приходит в розовых фантазиях. Она точно не знала, каково это, ей ведь с приюта чудились одни кошмары. Но стоит признать — с первыми звездами небо сделалось поразительным: кроваво-алым с редкими вкраплениями огненного и лазурного цветов. И вдалеке, садясь, солнце ласково подсветило заснеженные вершины гор, а затем медленно-медленно скрылось, оставляя багряные следы.

— Впереди, скорее всего, ничего путного, — рассуждал Уилсон, — надо селиться где-то тут, чтобы лес был не слишком близко, но и не слишком далеко. Одним рыбным пайком сыт не будешь… Раздобудем котелок, мясо, овощи, сделаем отменное рагу. Эх, а ведь Варли бы мною гордился!

Где бы они взяли пресловутой котелок? Уиллоу предполагала, что в каком-нибудь заброшенном лагере или пещере. Только попробуй найди их еще… Хотя ей действительно было интересно взглянуть, чем когда-то жили другие люди в Константе. Главное, чтобы не пришлось копаться в их окровавленных останках. А еще лучше — не разделить их плачевную участь.

Ну и конечно, признаки жизни, к сожалению или к счастью, скоро все же обнаружились. Когда они с Уилсоном взобрались на небольшой, поросший колючками холм, над речными перекатами уже повис негустой вечерний туман. «Гляди!» — громко воскликнул джентльмен-ученый, указав рукой вперед.

Уиллоу не сразу поняла, что он имел в виду. Только спустя мгновения взгляд упал на маленький аляповатый домик в двух сотнях шагов. Сделан он был из бог знает чего: палок, грязи, камней и бревен. Расположился у видавшей виды плотины. Кто бы его ни построил, но он позаботился даже о маленьких окошках, и что самое подозрительное… Подходя ближе, они с Уилсоном отчетливо разглядели крохотный огонек внутри. Свет! Значит, это соорудил кто-то разумный.

Яркий блеск луны отразился на острие тесака джентльмена-ученого. Тот крепко сжал оружие перед собой, готовясь в любой момент нанести удар.

— Это может быть ловушкой, мисс Уиллоу. Максвелл очень любит завлекать жертв, разбрасывая припасы у логов чудищ. Как-то раз я едва не попался…

— Да хватит этих мисс… — шикнула она больше от банальной тревоги. Самое отвратительное в такие моменты — ощущать, как по затылку бегают мурашки. Как во рту словно растекается терпкий привкус смерти.

По мере приближения их шаги становились осторожнее. Уилсон все велел смотреть под ноги, его грудь тяжелее вздымалась. Никак не выходило нормально задержать дыхание хотя бы на пару минут. Как не получалось и не шуршать… Поражала его сосредоточенность: подкравшись почти впритык к таинственному дому, он, кажется, совсем перестал моргать.

— Уиллоу… Жди здесь…

Его главной ошибкой было взойти на крыльцо, а не заглянуть в и так распахнутые окна. Сперва совсем некстати противно заскрипели ступеньки. Потом одна из гнилых половиц громко лязгнула, не выдержала и с треском провалилась, чуть не защемив ногу Уилсона. Тот испуганно отпрянул, плотно зажал рот руками, чтобы не вскрикнуть… А из щелей дома просочилось скомканное гнусавое пение:

«У моя хороший дом,

Новый дом, прочный дом,

Не бояться дождь и гром,

Дождь и гром, дождь и гром!»

Звучала песенка поистине жутко, так еще и дополняло ее довольное повизгивание, хрюканье и стук копыт. Да, определенно это были копыта.

«Никакой ужасный зверь,

Хитрый зверь, страшный зверь,

Не откроет моя дверь,

Моя дверь, моя дверь!»

И неожиданно Уиллоу вспомнила эти строки! Их она не то слышала из уст матушки, не то читала в пыльной книге в приюте. Они же были в одной из тех странных сказок, что читают детям на ночь…

— Простите… Уважаемый господин… — растерянно попыталась заговорить Уиллоу с обитателем дома.

Без того непослушные волосы Уилсона вздыбились то ли от ветра, то ли от нахлынувшего недоумения. Он замахал руками, пытаясь что-то показать, но с языка не слетело и звука. Точно дара речи лишился в тот момент.

— Твоя волк? — настороженно прогнусавил голос, из окна показался крохотный розовый пяточек.

— Нет, что ты… Моя… — и тут на ум как нельзя кстати пришел еще один фрагмент сказки, — моя просто маленькая овечка. Потеряла матушку и заблудилась в темном лесу. Пустите переночевать.

— А-а-а, — понимающе протянул голос, — овечка пустить можно. Овечка — друг!

Дверь с звучным хлопком распахнулась, и на пороге, наконец, показался хозяин. Свин… Но совсем не похожий на того, что когда-то чуть не съел до смерти напуганную Уиллоу. Этот был поменьше, пускай в крепости не уступал… Поросенок скорее. Хоть и подобно сородичу ходил на задних лапах, туловище отдаленно напоминало человеческое. Да и был он, кстати, совсем не розовым, как положено свинкам, а густо покрытым бурой шерстью со смешными кудряшками под зеленой шапочкой на голове.

— Твоя не овечка, — огорченно процедил он. Смешная мордочка сделалась недовольной. Едва поросенок приоткрыл пасть, показались внушительные желтые зубы…

«Чудной, но не опасный», — думалось Уиллоу. Сердцем она чувствовала, что поросенок не причинит им вреда. А вот джентльмен-ученый принял боевую стойку. Все это время он с пляшущими огоньками в глазах наблюдал, ждал подходящего момента, чтобы вступить в бой, наброситься в стремительном прыжке. Наверняка его влажные ладони уже срослись с рукоятью тесака, и вот, наконец, он решительно подался вперед.

Четыре уверенных шага, взмах тесаком. Все должно было случиться быстро, неожиданно и главное — малой кровью. Поросенок едва успел зажмурится и проскулить, как…

— Давай не будем его убивать? Пожалуйста, Уилсон, — взмолилась Уиллоу, ощущая, как вибрирует нёбо. Она сама не заметила, как руки стремительно обвили талию джентльмена-ученого, стараясь удержать его, не дать сделать последний роковой шаг и позволить острию тесака вонзиться в плоть.

Сморщенная мордочка поросенка немного разгладилась. Два глубоко посаженных зеленых глаза испуганно приоткрылись, и тот, недоверчиво похрюкивая, пролепетал:

— Человеки — злой… Человеки хотеть убивать. Но моя не враг. Моя просто давно не ел. Хр! Моя искать братов. Ниф-Ниф и Нуф-Нуф.

— А ты выходит…?

— Наф-Наф.

Уилсон определенно не сразу спохватился, как с плеча пропала его дорожная сумка. Уиллоу ловко сорвала ее, а распахнув, нащупала горсть моркови и любезно протянула поросенку:

— Мы не хотим убивать, — принялась успокаивать она. — Ты давно не ел? Так поешь! И прости его, пожалуйста, Наф-Наф, — рука мягким жестом указала на совсем растерявшегося Уилсона.

Поросенок недоверчиво вскинул одну из своих густых пушистых бровей. Одно его движение, недоверчивый шаг навстречу и очередная половица жалобно заскрипела, едва не треснула. Он протянул лохматые передние лапы, копытцем подцепил за ботву самую увесистую морковку и ловким движением отправил в пасть, принялся звучно чавкать.

— Твоя хороший! Друг! — обрадовался он, переминаясь с ноги на ногу.

— А говорить с набитым ртом, между прочим, очень невежливо, — заметила Уиллоу и также по-детски наивно заулыбалась. Захотелось игриво потрепать смешного крепыша.

Это поразительно, ведь свиньи из ее ночных кошмаров были уродливыми, без меры жестокими, а в этом поросенке, казалось, было больше человеческого, чем во многих людях. Такая смешная наивность, присущая скорее малышам, знакомящимся в песочнице.

Уиллоу, все еще немного осторожничая, протянула очередную морковку, но неожиданно вмешался джентльмен-ученый: выхватил ее, помотал перед надувшимся поросенком, и сказал:

— Дружище. Ты должен понимать, ничто на свете не бесплатно. Давай-ка ты сперва соберешь нам веток, поможешь развести костер, а там мы с Уиллоу решим, кормить тебя или нет. Не обессудь, еды у нас мало.

— Твоя не друг… — недовольно пробормотал поросенок, въевшись голодным взглядом в заветную морковку. Следом он задумчиво почесал в затылке, принялся объяснять: — Человеки — кормить, моя — помогать. Человеки обижать — моя убивать, — в этом неандертальском языке Уиллоу находила что-то совершенно очаровательное. Все, кого она еще недавно знала в своем мире, как правило, вели томные речи, полные ненужных педантичных прелюдий. А тут все так ясно и понятно… — И человеки должен моей помогать, — добавил поросенок с особым энтузиазмом, — человеки искать братов Ниф-Ниф и Нуф-Нуф…

Его зеленые глаза сделались печальными. Уиллоу обозначила уже целый спектр живых, ярких эмоций, и ей все больше хотелось сострадать нелепому, но в чем-то милому существу. Может, даже взаправду помочь. И она хотела совершенно искренне поддержать его, но Уилсон опять вклинился в диалог:

— Найдем мы их, Наф-Наф. Не сразу, но обязательно найдем. А сейчас нам нужно переждать ночь. Ты же не хочешь замерзнуть? Вот, смотри, — джентльмен-ученый указал на восходящую бледную луну, — сейчас стемнеет и пиши пропало. Ты поможешь нам с костром, а мы тебя покормим. По рукам?

Последнее было явно зря сказано. Ведь поросенок принял предложение буквально: со всей своей чудовищной мощью сдавил ладонь Уилсона и грубо потормошил, едва не повалив на лопатки. Пока джентльмен-ученый беззвучно ругался и шумно дул на больную руку, поросенок-таки забрал принадлежащую по праву морковку.

А затем еще одну и еще, и еще, и еще…

* * *

Небо приобретало ультрамариновые оттенки. Вот-вот должна была опуститься ночь, и это так или иначе давило на подсознание. Наверняка Максвелл готовил очередной еще более жестокий сюрприз. И как бы там Уилсон ни успокаивал по поводу полнолуния, на душе ютилось очень дурное чувство. Одно радовало: этот Наф-Наф оказался крайне ценным, пускай не в меру прожорливым союзником. Конечно, сперва он опустошил львиную долю припасов, но зато потом парой мощных ударов снес несколько деревьев, поломал их стволы и ветки на дрова. Ко всему прочему, Наф-Наф разжился соломой с ближайшего луга, сделал мягкие подстилки, а остатки бросил на костер. Теперь дело за малым — разжечь огонь.

Уиллоу готовилась к этому, задумчиво вращала в руках подаренную ей зажигалку: красивую, сделанную из стали. Пальцы осторожно скользнули по шершавой гравировке на тыльной стороне — розе цвета ржавчины. Один чирк и крохотный ручной огонек весело затанцевал на ветру. «Он совсем не опасный» — попыталась убедить себя Уиллоу, а давний страх все шептал, говорил... Нет, даже кричал об обратном. «Брось!» — скомандовал он и палец тревожно соскользнул. Огонек резко наклонился и затух.

— Все в порядке? — невзначай поинтересовался заметивший это джентльмен-ученый, — Я помогу! — он буквально выхватил зажигалку из рук Уиллоу, а она и особо не сопротивлялась. Только щеки погорячели, кажется. И стыдно стало очень... «Слабачка! Это просто костер! Это не пожар! Одумайся, дура!» — упрекала она саму себя.

Один чирк, одно уверенное движение Уилсона — и огонек перекинулся на солому, потихоньку разросся, ненасытно поглощая сухие стебли. Еще миг и он стал совсем большим, окутал сначала маленькие веточки, а потом принялся за те, что побольше. Развести костер — наука не хитрая. И потом, бояться его, после того, как едва не сожгла целый лес, просто нелепица какая-то!

— Моя приносить пить… — ворчал то и дело мелькающий перед глазами Наф-Наф, немного отвлекал от нахлынувших мыслей. Оказывается, у него в закромах завалялись коромысло и два внушительных ведра.

По шерсти поросенка сочился густой пахучий пот, и сам он выглядел уже порядком усталым, но джентльмен-ученый командным голосом подгонял его:

— Давай быстрее, дружище! Вот-вот совсем стемнеет!

Наф-Наф послушно покивал, взвалил на себя коромысло и шумно потопал к реке. Восходящая на небосвод полная луна освещала дорогу.

— Эти свиньи — такие тупицы, — ухмыльнулся Уилсон, провожая его взглядом.

— Тупицы? — возмутилась Уиллоу. — Да если бы не этот поросенок, мы бы тут до утра возились.

— Да, тупицы, — продолжал стоять на своем джентльмен-ученый. — Видел я их поселения. Живут, как дикари, ничего путного не создают. Только гадят, едят и спариваются.

Переживания о собственной слабости немного поутихли. По губам Уиллоу пробежал нервный смешок.

— Ну да, это ведь совершенно незнакомая нам, людям, картина. Исключительно свинская.

— На что это ты намекаешь?..

Уиллоу задумчиво посмотрела в огонь, пытаясь уже в который раз отделаться от образов прошлого. И снова не выходило. Потому что искры словно сами собой вырисовывали портреты матери, погибших при пожаре людей, тухли, улетучивались с густым дымом.

— Да так… Вспомнила пару знакомых из моего городка.

Вскоре наконец наступила ночь, и Уиллоу почувствовала, как даже у костра вдруг стало ощутимо холоднее. Ветер шелестел пожухлой листвой под ногами, поднимал в воздух пыль и маленькие тростинки, щекотал веки. Наступившее полнолуние — еще одно чудо Константы. Ярко-белое ночное светило озаряло луг и реку, позволяя спокойно пройтись по окрестностям без факела да и любого другого освещения. Словно и не ночь, а новая, чуть более темная фаза вечера.

Послышался звучный плеск воды. Это Наф-Наф второпях возвращался с реки: с недовольной гримасой, связкой какой-то гадости, изрядно прогнувшийся под тяжестью ведер. Топал хлюпая, наступал в грязь и приговаривал:

— Жабы плохой! Жабы недруг! Моя убивать!

Еще шагов пятнадцать-двадцать и он остановился у домика, оставил ведра, а следом перемахнул к костру.

— Моя принес покушать! — стоило ему увидеть Уиллоу, как мордочка снова стала горделивой и довольной. Массивные копытца выпустили горстку жабьих лап, червей и склизких окровавленных внутренностей, бросив к ее ногам.

Засмердело как от огромной свалки или болота. И Уилсон, и Уиллоу синхронно зажали носы лишь бы не вдыхать зловонный трупный запах.

— Ты что притащил? Я же просил только воду! — уперев руки в боки, надавил джентльмен-ученый. — А ну немедленно убери эту падаль!

— Покушать. Это сочный жаб… — принялся объяснять Наф-Наф. — Жаб был злой — моя убивать жаб. Приносить покушать для друг, — указал он на Уиллоу и стеснительно захихикал. — Моя любить друг!

Уилсон лишь досадно прикрыл лицо рукой. Брови сделались хмурыми.

— Послушай, Ниф-Ниф…

— Наф-Наф!

— Какая разница! — голос снова стал немного командным, хоть и хорошие манеры не давали перейти на грубый тон. — Унеси, будь любезен, эту падаль туда, откуда принес.

Гордо расправленные плечи Наф-Нафа опустились. Он снова сгорбился, как будто на него взвалили невидимое коромысло, и, скомкав в горсть «ужин для друга», отправился восвояси, разочарованно похрюкивая.

— Тупица… — вновь негромко прокомментировал Уилсон. — Надо будет натравить его на пауков, а потом срезать мясца. Я уже соскучился по аромату тефтелей.

Уиллоу промолчала. Наверняка она еще чего-то до конца не понимала в этом мире. Насколько он должен уродовать души, чтобы с таким холодным расчетом планировать пустить друга на мясо. Да, пускай поросенка. Да, не очень умного. Зато искреннего в своих намерениях. С такими добрыми наивными глазами. Говорящего пускай и белиберду, но зато вполне людскими словами. От всего этого лишь сильнее возникали омерзительные ассоциации с каннибализмом.

— Поступим так, — меж тем у джентльмена-ученого созрел очередной план, — вы с Наф-Нафом останетесь караулить у костра. Полнолуние, конечно, не время Теней, но вдруг придут какие звери? А я постараюсь немного поспать. Потом сменю тебя на рассвете, идет?

Уиллоу только покивала. А слов больше и не понадобилось. Оба страшно устали за день, и силы почти иссякли. Куда там до разговоров, обсуждений, и, упаси Максвелл, разногласий? Несмотря на все демонстрируемое пренебрежение, Уилсон все же не постеснялся спать в домике поросенка на мягкой перине. Знакомое с прошлой ночи сопение очень скоро донеслось через щели: сперва контрастировало, а потом слилось в единую мелодию с треском костра.

Наф-Наф все не возвращался… Может, обиделся? Уиллоу грустно потормошила тлеющие ветки, отводя взгляд, ощущая, как кожу неприятно обжигает пламя.

«Будешь и дальше бояться, никогда сама не разведешь костер, что тогда о тебе подумает Уилсон?»

Она столько лет отторгала огонь, и вот так вот взять, привыкнуть к нему — очень непросто. Особенно без помощи волшебных голубых грибов, споры которых так и проникают в мозг, как алкоголь делают все лучше.

Руки сами собой полезли в сумку, достали остатки ягод. Не то чтобы очень хотелось есть, но вот заедать не проходящую тревогу — вполне. Уилсон говорил, что перед едой надо молиться: поужинал без молитвы — жди беды. В этом Уиллоу убедилась сполна. Чего только стоила та огромная злая сова? Уиллоу совсем уже не помнила слов, но прежде чем закинуть ягоды в рот, посмотрела на небо, прямо на огромную, купающуюся в прозрачных облаках луну. Ее губы медленно зашевелились, с придыханием произнося:

— Кем бы ты там ни был, Максвелл… Сукин сын… Но давай в этот раз без сюрпризов? Я очень хочу домой. Меня мама ждет. Помоги мне, пожалуйста. Расскажи, как выбраться... Твоя раба Уиллоу Фэй, — и как при каком-то темном ритуале съела ягоды.

…а потом вздрогнула с жалобным визгом. Не то это ветер стал еще холоднее и мощно ударил в спину, не то неведомая сила коснулась сонной артерии. И мерзкий запах вновь закрался в нос. Напряжение стало мало-помалу сковывать тело, Уиллоу осторожно обернулась и…

— С кем твоя говорить?

По всей груди разлилось облегчение, перед ней снова во весь рост стоял поросенок, а не ночной монстр или Его Величество Максвелл.

— Да вот… Ни с кем, — беспокойно протараторила Уиллоу. — А ты куда и зачем так убежал? Бросил бы бяку обратно в речку.

— Уи-и, уи-и, моя умный. Моя много думать. Моя пойти и рыть яма — закапывать сочный жаб. Когда человекам нечего есть — моя откопать. Мы — кушать и плясать!

— Меньше думаешь — меньше грустный, — вздохнула Уиллоу и наконец осмелилась потрепать его по пухлым мохнатым щекам. От его речи все еще было довольно забавно, да и сам он вызывал исключительно теплые чувства.

— Моя скаут! Моя ходить, бродить, искать. Моя любить смотреть ночь. — ударил себя в грудь Наф-Наф, копытцем показывая на небо. — Звезды. Моя очень умный.

— Ты скаут-астроном? — захихикала Уиллоу. Не то чтобы это было прямо смешно, но ведь не каждый день увидишь, как первобытное создание мнит себя исследователем. Уилсон куда лучше оправдывал эту роль.

Пятачок горделиво поднялся вверх.

— Нет! Не астроном. Просто скаут. Моя умный. Хр!

— Принести ошметки жаб и вонючих червяков — это тоже очень умно, — сыронизировала Уиллоу, держась за живот от смеха. Не хотелось обижать Наф-Нафа, но за вечер она будто впитала скепсис джентльмена-ученого. И потом, мало кто обижается на легкие подтрунивания. Не обижается же?..

Но вскоре рыльце поросенка чуть поникло. Глаза наполнились влагой, и в них ярко отразился лунный свет. Наф-Наф указал зачем-то сначала на себя, а затем на Уиллоу:

— Нет, моя же правда умный… Твоя не понимать. Твоя не должен смеяться…

— Ты меня разыгрываешь, да? — Уиллоу чуть прикрыла рот рукой, потом подкинула в костер еще немного травы и рассудительно спросила: — Разве может поросенок стать кем-то вроде скаута? Поросят разводят, чтобы…

«Может!» — откуда-то из поникших колосков шепнул могильный холод. Или показалось…

«Нет, это точно какая-то нелепица», — подумала Уиллоу. А Наф-Наф все вопросительно глядел. Как иногда говорят, прямо в душу. И с каждым мгновением его глаза становились все более влажными и… выпуклыми. Они медленно прорезались из глазниц, становясь все более округлыми. С ними начинала лосниться и грубая мохнатая шкура, слезать, оголяя смуглый кожный покров. Заскрипели большие уродливые зубы, и Уиллоу в ужасе отпрянула, но не издала ни звука.

— А я и не поросенок… — сквозь сдавленные хрипы и боль выдавил Наф-Наф. Из пасти просочились тонкие струйки черной венозной крови.

Он принялся быстро скрести копытами о землю, стачивать их, и на конце внушительных лап вырисовались кривые маленькие ладошки. Нижние конечности тоже медленно, но верно становились похожи на две большие человеческие пятки. Живот стремительно уменьшался, рвался, выделяя зловонный свиной жир.

Уиллоу закричала. Абсолютно беззвучно, словно Тени украли ее голос. Хотелось разрыдаться, а не выходило. Еще лучше — проснуться. Дома, в матушкиной постели, прекратить наконец этот самый долгий в ее жизни кошмар. А потом она увидела, как в глазах Наф-Нафа пропали зрачки, затем два белых яблока со скрежетом вывалились из глазниц.

Уиллоу отвернулась, к горлу подкатила омерзительная тошнота, больно скрутило желудок, и…

Перед глазами застыла полная луна. Неприятно потянуло в затылке. Что-то подобное она уже ощущала в приюте, когда одна из воспитательниц неудачно ударила ее по голове. Во рту отчетливо ощущался склизкий привкус рвоты, оседая на языке. Все-таки стошнило...

— Овечка! Ты в порядке? — скулил чей-то жалобный детский голосок.

«Овечка», какое идиотское прозвище! И кто его придумал?.. Ах, точно, Уиллоу же так представилась Наф-Нафу.

Плеч коснулись чьи-то крохотные руки, принялись тормошить…

— Не пугайся, Овечка!

Уиллоу опасливо повернула голову, почти до крови закусила тонкие губы. Перед ней стоял теперь уже не поросенок, а мальчишка лет тринадцати все с теми же смешными кудряшками, смугловатой кожей и выразительными зелеными глазами. Такой нормальный, обычный… В скаутской форме и галстуке. И все бы хорошо, но распластавшаяся рядом свиная шкура продолжала напоминать об увиденном кошмаре.

В висках больно застреляло, но все же из последних сил Уиллоу смогла сесть к костру, а потом посмотреть на мальчика в полном оцепенении.

— Прости, если напугал. Мне столько предстоит тебе объяснить. Кстати, привет, я Уолтер!