Время, которого нам не вернуть (джен)

Пахло железом и огнём, тёплой землёй и хвоей, и шумели над головой сосны Дортониона. Ветер звал за собой, касаясь разгорячённых лиц, а иных голосов не было.

Далеко разбежались белки и лисы, зайцы и косули, и даже волки и медведи, голоса которых наполняли хвойные леса на холмах, когда Тьелкормо впервые пришёл сюда с Ганом. Не было слышно и птиц.

Вместе с топотом сотен — или тысяч? — орочьих ног, вместе с двумя окутанными тьмой и пламенем демонами-Валараукар, вместе с волколаками, которых он и Ган лишь при первой встрече, ещё до Битвы под Звёздами, приняли за волков и едва не поплатились за это жизнью, в Сосновый Край вошёл леденящий ужас.

Ужас этот стоял сейчас на пологом холме, на прогалине между двумя сосновыми рощами. По правую руку сосняк уже начал стареть, его стволы были высоко оголены, а по левую деревья были совсем молодыми, тянулись побегами и пушились хвоинками во все стороны. Стоял в обличье мужчины, на полголовы ниже воинов-нолдор, вровень ростом с синдар, но на бледных светловолосых синдар он не был похож вовсе.

В свете звёзд Эндорэ дивно переливались медью густые, отпущенные ниже плеч волосы, зелёным, точно изумруды или малахит — так, кажется, назвали отец и Курво найденные на южном хребте Эред Ветрин и испробованные на срез образцы? — мягко светились глаза, чарующе звучал голос:

“У всего есть цена, Верховный Король. Ты ведь хочешь называться так, верно? И ты в своём праве. Твой Дом — единственные эльфы Света, ступившие на земли Средиземья, остальные малодушно повернули назад. Ваши доблесть и сила в Битве под Звёздами не знали себе равных, и они будут воспеты в песнях, и песни эти станут помнить до последних дней Арды”.

Гана не было рядом, он остался ещё дальше, чем лошади, слуги Врага почуяли бы его за много миль.

Раз за разом Тьелкормо стискивал рукоять меча под плащом и чувствовал, как слабеют пальцы. Пахло смолой и жжёным деревом, молодые сосны на краю рощи по левую руку гибли — там, где ждали своего часа Валараукар.

Как поднять против них оружие? Ведь это смерть. Он этой смерти видел много — жжёная броня, палёное мясо, скорченные тела на поле перед вратами Ангамандо, где за тёмным дымом не было видно звёзд.

Вот так, гордец, глупец, без подарка Валар, без подачки их — ничего ты не сможешь?!

Где-то сейчас Амбарусса и лучники? Может быть, хотя бы они смогут уйти.

Песня продолжала литься, чаруя и затягивая… какие лучники, зачем меч на поясе, разве вы пришли в Эндорэ для войны, нолдор?

“Ни один из властителей эльфов сумерек — особенно спрятавшийся за колдовской завесой трус — не чета тебе. Двум величайшим владыкам Средиземья — тебе и моему Господину — вовсе не обязательно враждовать”.

Он стоял по левую руку от отца, Кано — по правую, пока Феанаро не сделал шаг вперёд, и ещё один, и ещё.

И замер так, опустив голову, чтобы не смотреть на пришельца, бескровный, серый лицом. Краска так и не вернулась на его щёки, слишком мало времени прошло после битвы, слишком тяжёлыми были раны.

Ехали долго, потом долго шли, отпустив лошадей, половину перемены звёзд ждали посланцев Моринготто, не сомкнув глаз и не ослабляя дозоров.

Взгляд в засыпанную хвоей землю, бледное лицо, серый дорожный плащ, так и не сошедший шрам на правой щеке, неровно падающие до плеч волосы — сожжённые, они только стали отрастать.

“Поклянись же не называть более моего Господина Врагом своим и не поднимать против него меч. Поклянись — и все земли к югу от Дортониона будут твоими. Элу Тингор называет их своими, но ты заберёшь у него всё, что захочешь, раньше или позже, ведь сила и правда на твоей стороне, Верховный Король”.

— Слова, ничем не подкреплённые, лишь ветер, Артано. Я увёл свой народ от тех, кто напрасно сотрясает воздух и не способен на дела.

— Твоего слова будет довольно. Моему Господину известно, что ты никогда не изменял ему.

— Моё слово умрёт вместе со мной. Здесь, в Средиземье, много причин, по которым это может случиться.

— Твои сыновья верны тебе. И это моему Господину также известно.

Очень тяжело было стоять прямо и дышать ровно, не выдать себя ни жестом, ни движением мускула на лице, не хвататься за меч.

Был ли этот умайа среди нападавших, когда отряд брата прижали к горам у Эйтель Сирион, пока кучка не способных за себя постоять сумеречных эльфов уходила на хребет?

Зачем, о Эру, Нельо это сделал?!

Ладони, которыми Тьелкормо стискивал снятый с головы шлем — вот он, способ не броситься на врага с оружием, когда внутри всё кипит — заледенели.

Как было две перемены звёзд назад, когда от того, кто называл себя Артано, прискакал высокий серокожий орк-вестник.

У Тьелкормо-то и от взгляда на него, от мысли — был ли этот выродок когда-то эльда? точнее, одним из сумеречных? или порождён уже от совокупления тех, первых, изуродованных Врагом? — гнев застил глаза.

Отец же принял у посланца письмо и отпустил нетронутым.

И говорил холодно и ровно — рядом стояли столь же удивлённые Рыжий и Кано — не могли привыкнуть, все трое, что он умеет так, хотя видели и в Лосгаре, и после, и спокойствие это было куда страшнее горячной ярости.

— Мы поедем. Там, что бы ни случилось, молчите. Вмешавшись, вы погубите нас всех. Не только Майтимо.

— Ты думаешь, мы сможем… ты в это правда веришь?

— Я верю в одно. Я не оставлю так. Его в Ангамандо — не оставлю.

— Мы все должны идти?

— Все трое?

— Может быть, хотя бы ты…

— Отец, я не боюсь. Пожалуйста, не думай.

— Какова же цена моему слову?

— Мой Господин согласен освободить пленных, что были захвачены на Эред Ветрин. И на Эйтель Сирион. Ты можешь посмотреть на них, чтобы убедиться, что я говорю правду, — медноволосый пришелец кивнул на заросший молодым сосняком пригорок по левую руку.

Исток реки Сирион — проклятое место, с которого Нельо не увёл вовремя своих людей.

Разбежались животные, в ужасе разлетелись птицы, но ветер ещё жив, и он доносит стоны и полуразборчивые слова — синдарин и квенья… орки говорят иначе.

Неужели там и правда пленные?

И брат среди них?

— Я не беру пленных. Ты, должно быть, знаешь.

— Значит, возвращение твоих соплеменников будет даром моего Господина тебе. Но не самым ценным его даром. Ты ведь понимаешь: мой Господин не враг тебе, он лишь хотел забрать Свет у Валар, несправедливо заточивших его, у Валар, которые пытались неправедно присвоить Свет, не принадлежавший им.

Как же рассказывал Нельо? Примчавшись в окутанный тьмой Валимар, он застал отца перед всеми восемью Аратар, в Круге Судеб.

А Морифинвэ, дослушав брата, съязвил: не странно ли, что Валар стали клянчить созданные одним из эрухини Камни, разве они не могли заново дать миру Свет?

— Сильмариллы принадлежат тебе по праву создателя, сын Финвэ. Но и моему Господину нужен их Свет, чтобы исцелить раны, нанесённые Средиземью той войной, которую начали Валар. Мой Господин готов отдать тебе один из трёх Камней. Без боя, без раздоров, в знак победы, которую твоя армия одержала на Хребтах Тени.

Лишь один из трёх?!

По праву принадлежащих Первому Дому?!

И имя деда — да как он смеет, даже произносить?!

Очень холодно рукам. До перемены звёзд и здесь, среди сосен Дортониона, выпал снег, а перед прибытием посланцев Врага растаял. Хребты Эред Ветрин, должно быть, вовсе белые и будут такими всю зиму.

Нужно молчать.

— Есть то, что мне дороже Камней, Артано. Ты сам мастер и, должно быть, понимаешь меня. Сильмариллы несут в себе Свет, созданный Валар, они способны указывать верный путь во тьме, исцелять раненые души и сердца, давать надежду тем, для кого она угасла. Но Камням не под силу ни даровать, ни вернуть жизнь. И даже Валар над тем не властны, лишь Всеотец. Ты привёл сюда не всех пленных, кто был захвачен на Эред Ветрин и на Эйтель Сирион.

Звёзды переменились и едва видны теперь, небо тёмное, на поляне между сосновыми рощами зажгли костры. И в алых отблесках пламени ярче заблестела медь в волосах пришельца, колдовским зелёным огнём замерцали глаза… верный Ган, должно быть, бросился бы на него сейчас.

Он, Тьелкормо, мнивший себя одним из храбрейших воинов нолдор, уже не сумел бы.

Глубока яма Ангамандо, бесчисленны пытки для того, кто попал в неё живым, нестерпимы муки.

Но избавление есть, нужно лишь верить.

В алых отблесках меди, в изумрудных прожилках малахита, вот оно, избавление — так?

— Верни моего сына. Тогда и об остальном поговорим.

— За то, что бесценно для просящего, Господин мой берёт особую плату. Готов ли ты на неё?

Феанаро сделал шаг вперёд, и ещё один, и ещё.

И вился змейкой, затейливым узором по прожилкам малахита, заговор: отступись,

поклянись, подчинись, отдай… сколько можно сражаться? в бою погибнут все, раньше ли, позже ли… ведь вы прокляты, нолдор, навеки, и Северный Рок вам не избыть…

Тьелкормо крикнул бы — отец, только не ты, меня отдай! — не отнимись голос. Даже Кано, чей голос всегда был силой и украшением его, смог исторгнуть лишь стон с губ.

В прошлом, в прежней жизни они оба рассмеялись бы в лицо глупцу, сказавшему, что их отец может покорно шагнуть в западню к врагу, не сопротивляясь.

Опусти руки, не поднимай взгляда…

Хотелось опустить руки вовсе, сложить шлем в побитую инеем и оттаявшую от огня костров траву, лечь рядом и наконец выспаться, хоть плащом укрывшись.

Только бы Амбарто ушёл и увёл лучников… как они могут тут помочь?

Лечь — и протянуть руку через многие мили, через равнины, горы и ледники, дотянуться, ощутить прикосновение ладони к ладони. Ведь возможно?

Увидеть, как Ириссэ улыбается: ты вернулся за мной, всё-таки вернулся, я знала.

Боль внезапно прошила его, резкая, мучительно острая, молнией от правой ладони к левому бедру, через всё тело, глубоко, по сердцу. Так было лишь однажды, когда он, воздев обнажённый меч к чёрному небу над Тирионом, повторил следом за отцом слова.

Услышь меня, Эру Сущий!

— Айя Финвэ!

Нужно надеть шлем, после будет поздно.

Первым под его меч бросился высокий серокожий орк — тот самый, что принёс приглашение встретиться на холмах Дортониона — и лишь после полудюжины сшибок, с бешеной силой выбив кривой клинок из руки Морготовой твари, лишь разрубив орку шею широким размахом, Тьелкормо увидел.

Сгусток окутавшего чёрную исполинскую фигуру пламени, огненную плеть, ту, что способна пробивать доспех с первого удара, превращая воина-эльда в груду жжёного мяса.

— Финвэ и Феанаро! — закричал, вторя ему, Кано.

Не пятеро же против одного.

Ты не побоялся, отец — и я не побоюсь.

…Сшибка, нижний выпад, обманный заход справа — нет, Нарниль разгадал его хитрость, отбросил, едва не вывернув запястье. Связки предплечья точно огнём обожгло, и Тьелкормо вскрикнул от боли.

Бились долго, счёт был пять к трём в его пользу, бились, не снимая нагрудных и наплечных латных пластин, чтобы дать больше нагрузки телу, а вот предплечья были иссечены у обоих, рукава рубашек стали буро-алыми от крови.

— Турко, хватит?!

— Сначала отыграйся!

Смеясь, он перебросил меч в правую руку. Он единственным из братьев привычно сражался левой, это ставило в тупик всех ещё в первых тренировочных боях в Форменосе — всех, кроме Нельо и отца.

Серая гладь озера Митрим, коричневые с серым стволы платанов и клёнов, с которых с каждой переменой звёзд всё больше облетали листья, серые наскоро сколоченные дома, которые вскоре предстояло оставить…

Скорее бы.

Звёзды две дюжины раз сменились с тех пор, как Курво и Морифинвэ увели большую часть нолдор Первого Дома на восток, к Синим горам, и стали лишь лицами и голосами в Камне Видения.

Что делать здесь, когда как не сражаться?

Прежде, после первых боёв в Лосгаре и Митрим, Тьелкормо досадливо отмахнулся бы: зачем изнурять себя, если любой из воинов-эльдар всё равно и быстрее, и сильнее самого крупного орка, и оружие его разит вернее, рассекая плохонькую броню?

Теперь знал, зачем.

Он не оставит Нельо там, в цитадели Врага. Как братья не оставили бы его. Как…

Сшибка, ледяной блеск чужого клинка в глаза, не стоило ли им двоим и шлемы надеть?! В следующий раз царапиной на щеке можно и не отделаться… и вдруг — пустота.

Нарниль, один из эльдар, прошедший вместе с королём Финвэ путь с Востока на Запад, в Благословенные Земли, и вернувшийся в Эндорэ, склонил голову, приветствуя нового Короля.

Вышли наконец из кузницы, что стояла поодаль от спешно возведённого посёлка, так и не ставшего нолдор домом. Дым из трубы там ещё курился.

Отец ушёл туда, как только проснулись. А сын Курво — тот и вовсе две или три перемены звёзд не выходил.

Поднялись по тропе к поляне, ставшей для воинов у Митрим излюбленным местом тренировок, внезапно похожие: так счастливо светились глаза и так широко были расправлены плечи младшего, обычно не привлекавшего ни внимания, ни почёта, ни похвал. И так бледен и болезненно худ был старший, которому всего этого перепадало вдосталь.

Оба пришли в засыпанных золой и сажей, кое-где прожжённых рубахах, промокших от пота и прилипших к телу.

— Вижу, Тьелкормо, Серое озеро успело изрядно тебе надоесть. Скоро мы уйдём отсюда.

— Это было бы славно, — он кивнул Нарнилю, и тот подтвердил:

— Да, мой Король.

Он не догадался вначале, что творится. Смотрел на Тельперинквара, который точно не меньше трёх перемен звёзд не показывался на свежем воздухе, так порывисто он дышал и так глубоки были залегшие под глазами чёрно-серые круги, смотрел и хотел было усмехнуться: иди отоспись, пока братец Курво мне голову не оторвал, увидев тебя в Палантире!

Но отец заговорил первым:

— Отдохни, Тьелпе. Ты заслужил.

И улыбнулся, дёрнув подживающей щекой. Впервые с того дня — странно считать дни, когда их нет, сверяясь с переменами звёзд — как услышал, что Нельо у Врага.

Нет, ещё с того, когда разведчики донесли, что колонны армии Врага на марше и можно ударить по ним… умирающие ведь не улыбаются.

— Нарниль, дай-ка меч. И оставь нас.

Воин и старый друг Финвэ замешкался, и Феанаро повысил голос, почти крикнул:

— Он к тебе вернётся. Я сказал — оставь!

С таким бело-серебряным пламенем в глазах он стоял на вершине Туны, стоял на пирсах Алквалондэ, когда всё было кончено, и обещал за одного убитого нолдо казнить десятерых, он поднимался в седло, чтобы вести малый отряд конных в преследование вдоль хребта Эред Ветрин, и там, у Чёрных врат, израненный и обожжённый подземным пламенем, смотрел так же… до сих пор дурно вспоминать.

— Бейся, ну?!

Правое предплечье снова обожгло. Клинок, принадлежавший Нарнилю, нового хозяина признал и тут же напился крови, соскользнув с наплечной пластины, срезал рукав рубашки и изрядный лоскут кожи.

Тьелкормо не успел остреречь: не следовало бы бросаться в бой так, без защиты, хотя бы без лёгких нагрудных пластин. Так даже в Форменосе делали редко, как только поняли, какими острыми вышли выкованные отцом и Курво клинки.

Вовсе ничего не успел — как уймёшь пламя?!

Как бы не спалило.

Отцом он был назван Могучим, матерью — Стремительным, но сильнейший воин Первого Дома не он.

Скоро так и будет, вновь.

Он старался не биться в полную силу, до первой дюжины сшибок.

Старался лишь защищаться — до первой полусотни, после которой оказался прижат спиной к толстому стволу дерева с другой стороны поляны.

Рвалось дыхание, темнело в глазах — изнурительная тренировка с Нарнилем давала о себе знать — но он всё же был выносливее, сильнее, не он лежал в горячке ни жив ни мёртв полторы дюжины перемен звёзд, он должен был победить, он был уверен…

Пока не обнаружил себя в шаге от берега озера, с клинком у горла. На боковой тропе, протоптанной ещё ушедшими с Митрим сумеречными.

— Хороший бой… спасибо.

Феанаро опустил меч и устало привалился плечом к дереву. Грудь его ходила ходуном, щеки покрылись неровными пятнами румянца, рубашка на правом боку побурела от крови.

Тьелкормо вскинулся, едва не закричал от страха и пронзительного чувства вины — неужели он задел по неосторожности?!

Нет, открылась рана.

Он бы, пожалуй, бросился на помощь: подхватить, помочь устоять на ногах, даже понимая, что рискует больно ожечься.

Если бы не удивлённый полувсхлип-полувздох за спиной, на оставшейся от синдар тропе. Женщина — здесь?!

— Ну-ка, отойди, — приказал отец с усмешкой, и усмешка эта не предвещала ничего хорошего.

Это он приказал всем эльдиэ и детям уходить следом за Морьо и Курво на восток, к Синим горам, где должны были построить город.

С ним и прежде, в Благословенных Землях, разве что мать осмеливалась спорить.

После Алквалондэ, после сожжённых в Лосгаре кораблей, после боя на Эред Ветрин, после слов, передаваемых из уст в уста — “наш Король бился у врат Железной Темницы с демонами огня и одного из них сразил, он ранен, но будет жить и пойдёт биться вновь” — ослушался бы разве что умалишённый.

Одна умалишённая, выходит, решилась.

Стояла в мужской одежде, с убранными в косу волосами, с мечом у пояса — высокая. с кузину Артанис ростом, с резко вылепленными подбородком и скулами, среди других воинов она, должно быть, была неотличима от мужчины… была бы, если бы, испугавшись, не выдала себя голосом.

Чего испугалась-то — что принц и отец его могут поубивать друг друга?

Больно резануло по сердцу… сначала он не понял, почему.

Стояла прямо и рук с пояса забывшего дышать рядом с ней эльда не убирала.

А тот, очевидно, был готов провалиться сквозь землю или попроситься в самый дальний дозор, что ходили по равнине между зелёным Ард-Гален и выжженным Дор Даэделот.

— Хеллевен, дочь Второго Дома. Я полагал, ты осталась с отцом в Арамане.

Имя знакомое, Нельо или Морьо с закрытыми глазами назвали бы и отца, и всю родословную девушки до пробудившихся у вод Куивиэнен… он же никогда не был ни в придворном этикете, ни в тонкостях родства нолдорской знати силён.

Отец — один из приближённых Нолофинвэ, помогавший ему править Тирионом… кажется, так. Имя стёрлось из памяти.

— Дом моего мужа — мой Дом, — Хеллевен с вызовом вскинула подбородок. — Я умею сражаться, мой Король. Я убивала там, на Хребтах Тени. Если тебя это заботит.

Да, единственная дочь… должно быть, её отец выл и метался по лагерю, не найдя в шатре своё сокровище. И снова выл, и снова метался, когда увидел, как горят корабли.

А может быть, благословлял судьбу: ведь не проклята Богами, не поставлена перед жутким выбором — умереть от голода и холода в Арамане или идти на ледники.

Как бы об этом — про голод и ледники — не думать.

Проклята лишь сражаться, и убивать, и видеть, как близких и любимых ею убивают, и самой быть убитой.

Феанаро болезненно поморщился, но виной тому, похоже, была не слабость и не кровоточащая рана.

— Не все жёны и возлюбленные пошли за верными мне в Средиземье. Силами тех, кто сейчас может держать меч, Моринготто не победить. Но эта земля будет для нолдор домом, и здесь родятся дети. Об этом тебе следовало бы думать. Не о том, как убить.

Щёки вспыхнули у обоих, и оробевший было воин — как же, о Эру, его звали? — шагнул вперёд, заступая собой девушку. Вот так, в лицо сказать о том, что женщина и возлюбленная здесь, в Средиземье, не более чем пригодная для размножения самка… никому другому, пожалуй, не простили бы.

Вздорили же между собой воины Первого и Второго Дома в Арамане, да и здесь нашли бы, из-за чего помериться гордыней, не будь смерть так близко.

И всё же… отец ещё в Амане был резок и безжалостен на язык, и под звёздами легче не стало.

— Но будь хотя бы верной женой. Это уже немало.

— Благодарю, мой Король.

— Время к ужину, — наконец подал голос молодой эльда. — Не откажитесь разделить нашу трапезу.

Было видно, как отец стиснул губы, как ещё жёстче нахмурились тонкие чёрные брови.

Тьелкормо оглядел себя: мятая, пропитанная потом рубашка, залитые кровью рукава, выбившиеся из-под ленты волосы.

Достаточно веская причина, чтобы вежливо отказаться.

— Мы придём. После. Не в таком же виде.

И когда двое ушли, разомкнув руки — их связь должна была остаться для всего лагеря тайной — посмотрели глаза в глаза, одинаково дерзко и удивлённо, и улыбнулись друг другу: в озеро, уверен, серьёзно?!

Земля под ногами была побита инеем, вода в Митрим наверняка обжигающе-холодная… но купались же и не в такой, когда путешествовали по северу Арамана. Близнецы там выскочили из реки как ошпаренные, Тьелкормо же с восторгом нырнул и раз, и другой, разбивая корочку льда.

А здесь… даже лёд ещё не встал.

Когда Тьелкормо окунулся с головой, и дыхание перехватило, сжавшие грудь тиски наконец разжались.

…Вернувшись от Тангородрим, он так же долго купался, пытаясь смыть с себя грязь, копоть и чёрное отчаяние.

Ушёл пятнадцать перемен звёзд назад, с тех пор, как вернулся, прошло четыре.

Кому ещё идти-то было — не Кано-менестрелю же и не Амбарто, лишь недавно вошедшему в пору совершеннолетия?

И не тем, кому Нельо не родич по крови… с ним мог бы вызваться Ариэндил, но тот держал путь на восток вместе с Курво и Морифинвэ, а на руках попеременно с женой держал новорождённых сыновей.

Тьелкормо отпустил Гана на границе Дор Даэделот. Тот давно не подавал голоса, чтобы не приманить слуг Врага, но смотрел тоскливо, прощаясь.

“Ты слишком приметен для слуг Моринготто, друг мой, прости… да и ты не родич по крови”.

Когда уходил, Ган смотрел ему в спину: не ходи, не вернёшься.

“Ты же привёл помощь. А значит, кто-то из Валар на нашей стороне”.

Он пошёл без доспеха вовсе, додумался, что даже с присущей мужчинам-нолдор выносливостью карабкаться по отвесным скалам в броне не лучшая идея.

Почти не ел, забывал пить, хотя взял с собой большую флягу, до крови ободрал не только ладони, но и подбородок, локти, колени… когда спустился на ровное, на теле живого места не было.

Тьелкормо поднялся к каждой из трёх вершин Тангородрим — тщетно. Дважды едва не сорвался, удержался лишь судорожным захватом пальцев, долго выпрастывал их, переставлял на скальных уступах, смотря на парящую над горой пятёрку огромных орлов.

Он видел вырывающийся из отверстий в земле сернистый пар, видел залитый ярко-бирюзовой жидкостью — едва ли водой — кратер рядом с одной из вершин Трёхглавой горы. Несколько раз лишь чудом, спрятавшись за камнями, избегал столкновения с бродящими по склонам Тангородрим Валараукар. Твари эти на Морготовой горе чувствовали себя как дома, но эльдар не чуяли, если не видели. Только то и спасло.

И откуда взялась мысль, что Враг может приковать Нельо к горе и глумиться над ним здесь?

Конечно, не так, наверняка держал в самых дальних глубинах Ямы Ангамандо.

Если брат вовсе был жив.

Ган встретил его у границы Ард-Галена, опустился на брюхо и упрямо не вставал, пока Тьелкормо не сел верхом. Добежал до проклятого Эйтель Сирион, словно не чувствуя ноши, и там стоял, опустив голову, лишь изредка поводя хвостом, и терпеливо ждал, пока хозяин, к которому вместе с утолением жажды вернулся и голос, не откричит, не отплачет: почему, почему, почему с ним, лучшим из нас, почему?!

Не в лагере же было это делать.

Как вернулся, вышедший из кузни отец и без того мазнул по нему обжигающим взглядом: как посмел так рисковать?!

Хоть Тьелкормо и отмылся там же, в Эйтель Сирион, по покрытому ссадинами лицу и ладоням всё было ясно.

…После купания лежали рядом на траве, укрывшись одним плащом, тем, который он сбросил, начиная тренировку с Нарнилем, и смотрели на звёзды.

Холод не может убить эльда, но истязать себя им ни к чему.

— Будет в крови. Прости.

— Почему не заживает так долго?

— Вообще не должно было зажить. Здесь не Благословенный край. Пора бы привыкнуть.

— Что говорит Орнион? Когда мы закончили, ты едва на ногах стоял.

— Хватит его с меня. Не хочу.

— Отец, послушай…

— Что — я должен был отослать её? Приказать снять мужское платье, не брать в руки меч?

— Я бы уверен, что ты так и сделаешь.

— Что я тебе, Вала — решать, что праведно, а что есть искажение Арды? Кто из них двоих муж… это ещё посмотреть надо.

Тьелкормо повернулся на бок, приподнялся на локте и сказал — как в воду бросился, холоднее которой не было в жизни:

— И тебе же было больно, так? Там… когда мы их увидели. А они нас.

— Отчего ты так решил?

— Там, в Амане… ты обычно называл меня иначе. И… ты звал маму во сне. После того, как первый раз открыл глаза и говорил с нами. Когда голос вернулся к тебе.

— Вас семеро, Тьелко. Я и твоя мать крепко связаны, и эту связь не порвать. Моринготто сотворил чудо — мы от него ещё хлебнём горя — наделив орков способностью плодиться, не разбирая, с кем. Если Хеллевен понесёт, а её мужа убьют — в свете того, что нам предстоит, это весьма вероятно — она будет горевать до конца жизни. И ни от кого больше не сможет родить.

Сердце забилось часто-часто, и даже возвращение с Тангородрим, и то, как он, рыдая, разбивал ладони и кулаки о камни у родника Эйтель Сирион, забылось.

Так значит, есть надежда?!

Право на понимание, на снисхождение…

— Твоей матери хуже, чем мне сейчас. Когда вокруг пусто, внутри болит сильнее.

Пусть там, в Арамане, Вала-Судия и вынес приговор: изгнанникам не ступить обратно на Благословенную Землю, и даже голоса их, даже эхо рыданий не перейдёт гор… кто знает, поддержали ли этот приговор все Валар?

Всё возможно — и одному из эрухини биться с пятью демонами, что были прежде майар, и победить одного из них, и остаться в живых.

И достучаться, докричаться, снова обнять, крепко и жарко… вдруг вспомнилось и обожгло, как, уже будучи взрослым, он случайно застал отца и мать в лесу между Тирионом и будущим Форменосом, куда сбежали из полного шума и суеты дома, и оба смеялись, не размыкая объятий: Эру, опять, и на этот раз сразу двое, серьёзно?!

— Она сделала свой выбор, не последовав за нами в Форменос. Выбрала не другой Дом… тех, кто поверил Нолофинвэ, а не мне, и пошёл за ним, я могу понять — но верность Валар.

Слова упали приговором. Вторым после Северного Рока — так слова Намо прозвали суеверные или, наоборот, язвительные.

Окончательным.

— Но у тебя всё иначе. Ты вправе надеяться.

— Мы уйдём от Митрим — почему? Мы потратили много сил, чтобы очистить эти места от орков, и многие погибли.

— До Ангамандо слишком близко. Сил Первого Дома не хватит, чтобы построить по восточному хребту Эред Ветрин сторожевые крепости и закрыть долину Хитлума. Уж точно не сейчас, пока не родились и не подросли дети. Но возможно, появятся те, у кого сил достанет. Пришедшие Следом… когда-то же они должны пробудиться. Или не они.

Тьелкормо резко сел и стал надевать рубашку. Верное дело — отвлечь себя делом, чтобы не спросить слишком много.

И так было сказано довольно… он на такое не рассчитывал.

— Нас, кажется, звали разделить ужин. Так пойдём?

Это — отголосок надежды на берегу Серого озера — было очень давно.

Воздух между соснами засвистел, рассекаемый стрелами.

Орки за окутанной тьмой и пламенем фигурой Валараукар гортанно закричали, за прошедшие перемены звёзд он начал разбирать язык, разведчику и следопыту было без этого никуда: измена, убить их!

Мир сузился до острия клинка, которым Тьелкормо рубил, не позволяя огненной плети дотянуться до себя, это было бы смертью быстрой и беспощадной, ведь он не мог взять с собой не переговоры щит, не возбудив подозрений.

Ладонь обожгло раз, и другой, и третий, сведенные болью пальцы перестали гнуться — отец предупреждал, что так будет — и он перебросил меч из правой в левую руку.

Быстрый взгляд влево — там Кано, бледный как смерть, рубился со вторым Морготовым демоном — и на излёте взгляда сердце гулко бухнуло, рванулось к горлу. Ещё рубился… а из правого бока его, войдя между пластинами доспеха, торчала белоперённая стрела.

Амбарто всё же сумел скрытно привести своих лучников.

Удастся ли прогнать этих тварей?!

На поле Дор Даэделот же удалось.

Пышущая подземным жаром фигура Балрога перед ним дрогнула, и от глухого, низкого, точно из глубин земли рокота заложило уши.

Дрогнула — и опала оземь сгустком бьющегося в кольце из чёрного металла пламени.

Тьелкормо, как завороженный, смотрел на звенья цепи, скованной из того, что когда-то было звёздным серебром.

Теперь же, опалённое огнём Валараукар, впитавшее смертную кровь одного из эрухини… одному Всеотцу ведомо, чем это серебро стало.

Так вот за чем проводили долгие часы в кузне. Вот чем так гордился племянник Тьелпе.

Тьелкормо, никогда не проявлявший дара к ремеслам, не спрашивал. Он с юности приучился не спрашивать о таких вещах: слишком больно ощущать себя бесталанным, будучи сыном величайшего мастера нолдор.

Феанаро опустил окольцованную чёрной цепью-”зеркалом” правую руку — пальцы всё ещё не гнулись, сражаться ею он не смог бы — и левой отбил выпад высокого орка, уходя от удара второго, который был ниже, но шире любого эльда в плечах.

Дрался он чужим мечом — Карниль, Алую звезду, верно, не укрыть было бы от взора слуг Врага — и дышал тяжело.

Свет звёзд и костра справа закрыла чёрная тень.

— Кано!

Брат обернулся слишком медленно — рана, должно быть, была серьёзной — и Тьелкормо едва успел под эту тень броситься, отталкивая его.

Его отшвырнуло, с размаху ударило спиной в одну из сосен, выбивая воздух из лёгких.

Волколак… один из тех, что стерегли “дарителя” в изумрудном плаще. Хорошо хоть, клыки не с первого раза взяли доспех, а до горла зверь не дотянулся.

Звенели в сшибках мечи, смертоносно пели стрелы — теперь лучники Амбарто били прицельно — оставшиеся без вожака орки вовсе не намерены были складывать оружие или разбегаться.

Его же мир вновь схлопнулся до ближнего боя, до хищного жёлтого света глаз, до зловонного дыхания волколака, рвущегося к горлу. Меч служил Тьелкормо верно, но с каждым отражённым броском Морготова волка он двигался всё медленнее, и тяжелее было дышать. Должно быть, сломаны оказались не только рёбра.

Он увернулся, пропуская бросок зверя справа, и ещё, и ещё… а потом правая нога, каждый шаг на которую причинял боль, зацепилась за выступающий корень сосны.

И чёрная морда с золотисто-жёлтыми глазами оказалась сверху, закрыв небо, и ясно было, что этим всё кончено. Если волколак и не дотянется до горла, клыки его ядовиты… нолдор в Средиземье похоронили достаточно товарищей, чтобы это знать.

Серебристой молнией метнулся Ган, отгоняя чудовищного волка — и как успел?!

Рыкнул, оскалился, вздыбил на загривке и спине шерсть, но преследовать не стал. Сел на задние лапы и заглянул в лицо хозяина: будь же осторожнее, друг.

Опираясь на ствол злосчастной сосны и силясь отдышаться, Тьелкормо поднялся на ноги. Всё наконец было кончено.

На поляне догорали костры, давно уж не трещали в огне ветки, лишь тлели угли.

Второй Валарауко исчез, оставив после себя выжженную полосу в молодом сосняке.

Над сидящим без единой кровинки в лице Кано склонился подоспевший Орнион. Уже срезал крепежи брони, распорол рубашку, и было видно, как пузырится выходящая из раны справа под мышкой кровь, и на губах она пузырится тоже.

Но от стрелы, пусть и пробившей лёгкое, эльдар не умирают, если она не отравлена.

— Кано, я…

Если кто и был ещё серее лицом, так это Амбарто. Коротко стриженый, одетый в цвета леса, в лёгком доспехе, без шлема, с луком за спиной — в разгар боя схватился за меч, не смог просто командовать своими из засады — он казался сейчас среди сосен призраком.

— Ты спас нас. И как… как вы подобрались. Их было больше. И тоже… лучники. Не бери… в голову.

— Отец. Я… я сделал, — голос Амбарто дрожал, — что смог. Прости, если мало.

Подошедший Феанаро вбросил меч в ножны и, ничего не сказав, обнял младшего сына и привлёк его к себе.

За его спиной горой тряпья лежал сладкоголосый пришелец в изумрудном плаще. И хотелось, отдышавшись, крикнуть в небо, к звёздам: вот тебе наши дары, Даритель!

Наши дары — огонь и сталь клинков, и по-иному не будет

Ты говорил сладко и обещал много, но не тебе решать за нас, в чём благо, а в чём зло.

Отец проследил за его взглядом.

— Не все майар, последовавшие за Врагом, лишились способности облекать свой дух плотью и менять её. Он вернётся. Пусть и не сразу. И в ином обличье. Нарниль, что у тебя?

Старший эльда и его воины вытолкнули вперёд высокого, вровень с ними ростом, орка. В чертах пленного можно было узнать квенди, которым он когда-то был — скулы, уши, разрез глаз — если только Моргот не придумал выводить путей совокуплений особую породу, что должна была превосходить эльдар и ростом, и статью.

Синей с алым резьбы на коже, и на руках, и на лице, у орка было вдосталь: значит, он много сражался и многих убивал, и сумеречных эльфов, и лаиквенди, и, возможно, нолдор.

— Он желает говорить с тобой, мой Король. Сказал, что если мы не допустим его, мы трусы, и волколаки сожрут наши потроха раньше, чем мы отсюда выберемся.

— Пусть говорит. Отпустите.

Говорил орочий вождь на ломаном синдарин, откуда бы ему знать квенья? Не страшно: за прошедшие с высадки сотню перемен звёзд нолдор в этом языке изрядно поднаторели.

— Вас мало. С каждой битвой всё меньше. Вас можно убить. Вас можно пытать. И мы придём, и убьём, и так до того, как падут последние твои воины, проклятый эль…

Дальше Феанаро слушать не стал, выхватил меч и рубанул, рассекая орку горло.

Один из лучников Амбарто — тоже в зелёном и коричневом, тоже очень тонкий в поясе — выскочил из леса и, точно лишившись сил, упал на колени перед ранеными, и ветер донёс отчаянное: нет, почему?!

Раненых было вдосталь, несколько десятков из двухсотенного отряда.

Выходит, не зря волколак не сразу бросился на него и брата, нашёлся тот, кто прежде встал у него на дороге.

Казалось бы, совсем юнец, и не он муж в паре, вон, на берегу Митрим точно язык проглотил… а не побоялся. Кольчуга и латная пластина на груди погнуты и почти проломлены клыками, но сослужили хорошую службу, а вот правая рука — та изгрызена в кровавое месиво.

Голоса юношей и женщин эльдар очень похожи… а в Исход пошли и оружие взяли в руки многие, кто зрелости ещё не достиг.

Вороново-чёрные волосы в косе, холодные что лёд серые глаза, тонкие губы, резко вылепленные скулы… Тьелкормо не догадался бы, не помни он встречу на берегу Серого озера.

Клыки волков Моринготто ядовиты, от них погибли многие, не в боях на Эред Ветрин, но в стычках после.

Но ведь и нанесённые плетьми Валараукар раны должны были убить.

— Орнион, оставь Кано! — закричал он, разрывая повисшую над полем недавнего боя тишину, прерываемую лишь стонами раненых. — Помоги же! Сейчас!

И бросился уже к целителю, готовый схватить за плечи, оттащить… к волколакам сейчас брата, принца королевской крови, стрела-то была чистой!

— Оставь, — выдохнул Кано. Привалился боком к стволу одной из сосен и прикрыл глаза. — Я сам.

Тьелкормо взглянул в лицо Орниона, суровое и сосредоточенное, в отчаянные глаза Хеллевен… как уж она в отряде Амбарто звалась, знал ли брат?

— Отними руку. Сейчас. Пока яд не дошёл до сердца.

— Если я сделаю это, он не выдержит дорогу. А остаться здесь… теперь нельзя.

— Ты не имеешь права так бросить. Чтобы просто заснул! Ясно?! Ты что, трусишь?!

Он, как и Куруфинвэ-младший, как и близнецы, как и Нельо — да что там, все из их шумного и многочисленного семейства, члены которого носили живое пламя если и неа в волосах, то в сердцах — всегда был несдержан на язык, но так кричать на старших себе не позволял.

Отец первым не позволил бы… он всегда проводил границу между теми, кто дошёл через полные опасностей леса Средиземья следом за Оромэ и теми, кто был рождён в Амане и пользовался его благами, не зная трудностей, предельно чётко.

Орнион, видевший ещё воды Куивиэнен, склонил голову, признавая его право приказывать:

— Да, мой принц.

И подозвал одного из младших целителей, потребовал лекарский нож… тут Тьелкормо счёт за лучшее встать и уйти, хотя ноги едва держали. Единственный из принцев Первого дома он не просто не проявил таланта творца, но и к лекарскому мастерству способен не был. Он до сих пор помнил неудачную охоту с Амбаруссар и то, как прятался у ручья, пока Ириссэ шила рану Питьо. А о том, как в самую тёмную, почти без звёзд, ночь на хребте Эред Ветрин Нельо вышел из палатки весь в бурой от крови одежде, ничего перед собой не видя, нестерпимо дурно было даже думать.

Как бы ещё голову поднять и посмотреть в глаза отцу. Ни у кого из братьев, кроме Кано, таких глаз нет… что чистое серебро с чёрной каймой. Чёрного в последние дни и недели стало много больше… дивиться тут нечему.

Он сам нарочно не разглядывал себя ни в спокойной поверхности воды, ни в зеркале.

Да и на смятые тряпки, бывшие когда-то оболочкой одного из майар, на чёрные звенья цепи, опутавшие правое запястье Феанаро смотреть было не лучше.

Сердце пропустило удар, другой… и забилось, срываясь с ритма. Зря пугался: отец встречал его улыбкой, как десять перемен звёзд назад на озере Митрим.

— Мы победили, Тьелко. Ты поступил верно. Стрела, если она не перебила крупную жилу, не убьёт ни тебя, ни меня, ни твоего брата. Нас мало… а нашим детям лишь предстоит вырасти. Мы должны спасать всех, кого возможно.

Дотлевали угли в кострах, снова шумели над головой кроны сосен, и далеко на западе, всё громче и громче, Тьелкормо слышал голоса птиц, что возвращались в Дортонион. Ган ткнулся ему в ладонь большим холодным носом, и для обожжённой в бою с огненным демоном руки это было избавлением.

Он попросил бы у Орниона снадобья, чтобы не так болело, если бы не понимал: не до того сейчас.

Смотрели друг на друга воины, не поднимали голов целители, занятые срочной работой… юный эльда-лучник, одетый в цвета леса и очень тонкий в поясе — Хеллевен, когда-то бывшая дочерью Второго Дома — первым… первой вскинула к небу вырванный из ножен клинок. На лезвии блеснула кровь — выходит, и в рукопашной она успела отметиться.

— Айя Феанаро! Айя!

И Амбарто обнажил меч и закричал, подхватывая ликующий возглас, а Тьелкормо поостерёгся, и не зря.

— Праздновать будем после, у Синих гор, — сказал отец ровно, но так, что все замолчали разом. — Здесь оставаться опасно. Враг потерял многих, но один из Валараукар ушёл. Против троих или четверых разом нам не устоять. Не теперь.

Кано так и сидел, не открывая глаз. Сможет ли идти?

— Похороните убитых. Помогите всем раненым, кому можно помочь. Через половину перемены звёзд мы уходим. Что там?

Нарниль, не присоединившийся к общему ликованию и куда-то ушедший, стоял теперь по левую руку от Тьелкормо и не смотрел никому в глаза. Ждал права заговорить… или изо всех сил пытался избежать такой необходимости.

По звукам, которые ветер доносил прежде голосов птиц — стоны, испуганный шёпот, вскрики на синдарин и квенья — Тьелкормо всё понял.

— Мой Государь…

— Какой, к Морготу… — перебил Феанаро раздражённо и тут же осёкся: догадался, что не всё ещё кончено.

Государи в Арде остались, у меня же есть имя, нет? — так отец стал говорить после Битвы под Звёздами.

И поминали все, кто ту битву пережил, к добру теперь Эру Сущего, а к недоброму — Моринготто, на квенья ли или на синдарине, всё одно.

Он-то был рядом, в отличие от Валар.

— Феанаро, там, за ручьём, пленные. Артано… как он себя называл… действительно привёз их. Не знаю, хотел ли обмен.

— Не хотел.

— Ты должен посмотреть.

Что там за пленные? Он видел пленных раньше… тех, что уже переставали быть эльфами, но и орками — алчущими жрать, совокупляться, убивать существами — ещё не стали. Изуродованные, точно из кусков самих себя, прежних, сшитые, живущие в боли и бесконечном страхе существа.

— Зло, что сотворено с ними, необратимо. Если тела и остались нетронутыми, верить тому, что разум их не порабощён Врагом, нельзя. Их не зря оставили нам живыми. Убейте всех.

Нарниль неверяще покачал головой.

— Посмотри сам!

— Не ожидал я встретить среди верных Первого Дома малодушных.

Воины, ещё разгорячённые после боя, тяжело дышащие. едва сбросившие с себя тенета страха перед волколаками и Валараукар, стояли, опустив головы.

Так тихо здесь, между соснами, не было, даже когда ждали посланников Врага.

Единственным, кто осмелился говорить, был Орнион, сидевший сейчас над умирающим мужем Хеллевен:

— Феанаро, ты не можешь быть уверен!

— Я знаю. Что же, раз малодушных так много… оставайтесь и займитесь ранеными. Тьелко, Амбарто, мы пойдём и втроём сделаем то, что должно.

Едва дыша, Тьелкормо смотрел в глаза отца — серебро в чёрной окантовке, и чёрного с каждым днём всё больше.

На скованный чёрной цепью сгусток подземного пламени у его ног.

Это было страшнее, чем слушать медноволосого пришельца и падать с каждым мгновением всё глубже в его чары, и понимать, что не вырваться, что конец один — плен и пытки, всё глубже в Яме Ангамандо.

Страшнее в тысячу раз.

Но как можно — об этом говорили ещё после Алквалондэ — как можно вести свой народ на край света, если не идёшь впереди? И в бою с тем, кто открыто называет себя врагом, и не только в бою.

— Да, отец.

…Когда шли втроём обратно, за спиной, за ручьём шумел, разгораясь, пожар. Перешли воду, двинулись по тропе вдоль неё к отряду.

Тьелкормо хорошо чувствовал лес, он знал: через ручей огонь не перекинется. Деревьев жаль… но на удобренной золой почве они вскоре дадут всходы, поднимутся и раскинут ветви вновь.

Никто из отряда не должен сомневаться, бросаться за воду, проверять, искать в изуродованных, словно сшитых из кусков телах родных и близких. Заглядывать в лица: а вдруг не безумен, не порабощён Врагом?

Почти все из пленных были синдар, нолдор — лишь с полдюжины. Откуда среди узников Моринготто оказались дети? Откуда женщина на сносях — да, черты её лица уже стали орочьей маской, грубой, разбухшей, гротескной, но вдруг ребёнку чары Врага не успели повредить?!

Тех, кто оплакан однажды, не должны оплакивать вторично.

Так?!

Тьелкормо закричал бы, но губы заледенели, и голос не слушался больше.

Младший, ставший здесь, под звёздами, из юнца молодым мужчиной, всё же спросил:

— Может, Врагу того и было нужно? Чтобы мы забыли обо всём, кроме как убивать… Потому и привёз, и оставил.

— Лучше забыть об остальном, чем погибнуть. Твои лучники спасли нас, Амбарто. Чары Дарителя — он был прежде сильнейшим из майар Ауле — не взяли нас четверых и не могли… но он привёл с собой больший отряд, чем мы ожидали.

— Если Пришедшие Следом, о которых говорили Валар, отец, очнутся у Вод Пробуждения и дойдут сюда… они отшатнутся от нас в ужасе.

— Если младшие эрухини будут наделены разумом, подобным нам… они сами поймут, что пленных, попавших в руки к Врагу, нужно оплакать лишь однажды. И сделают, что нужно.

Нельо не было там, за ручьём, хотя он этого безумно боялся, и Амбарто боялся тоже… оба устали отчаянно, смертельно… им бы ещё тогда всё понять.

— Я приказал отправить всех женщин и детей на восток с Морьо и Куруфинвэ. Но ты ослушался. Не делай вид, что не знал.

Амбарто замедлил шаг.

— Виновен я. Хеллевен не тронь. А со мной делай что хочешь… хоть предателем назови. Скажешь идти другой дорогой — пойду.

Да нет, не молодым он стал, а одним из старших и сильнейших духом, вот так, разом, шагнув через много десятков лет… сам Тьелкормо не осмелился бы так говорить с отцом.

Может быть, потому, что жил теперь за двоих?

— Её отец, Таваро, был правой рукой Нолофинвэ, когда тот правил в Тирионе. Единственная дочь… раз Таваро остался кусать локти в Арамане, и тебе спорить с ней было бы себе дороже. Я не о том.

— Так о чём?

— Отпусти её — у тебя довольно тех, кто стреляет метко и насмерть. Дай Эру, её муж будет жить, а если и нет… Она ждёт ребёнка. Но едва ли тебе скажет.

— Откуда ты…

На сей раз Амбарто встал как вкопанный.

— В Благословенных Землях все эльдиэ носили до срока и рожали живых детей. Что будет здесь после Проклятья Намо… не хочу проверять.

Тьелкормо тоже споткнулся на половине шага, и удивление вырвало его из мутного багрового кошмара, что остался за ручьём.

Разве не в любви и покое, не в благостном и тихом единении фэа должны приходить в мир дети эльдар?

Не в военном лагере, не в брошенных домах, что оставили, уйдя на восток, не между большой битвой на хребтах и холмах и этой схваткой в сосняке, где едва не полегли все, если бы не способность его и Кано противостоять чарам обманщика-Артано — откуда она? — и не Амбарто со своими стрелками.

Несмотря на Проклятье… что уж оно там обещало — усталость от мира, угасание, медленную смерть всему народу?

— Откуда ты знаешь?

Феанаро, остановившийся напиться у ручья, ответил, не поднимаясь с колен:

— Вас семеро… было, и всегда будет для меня. Я вижу такие вещи… одному Эру ведомо, почему до сих пор. Хотя после Алквалондэ не должен бы.

— Но разве мы, в отличие от орков и других созданий Врага, способны не только в благие времена зачинать детей? Прости… я помню, ты и мама говорили об этом, давно, шутили: видно, жизнь в Амане слишком легка и беззаботна, раз родятся пятеро один за другим, а за ними одновременно двое... Я подслушал… случайно.

Отец наконец встал на ноги, несколько раз с усилием согнул и разогнул пальцы на правой руке, вокруг запястья которой так и была обвита чёрная с багровыми отблесками цепь. Губы его подрагивали, выдавая, что любое движение пальцев всё ещё даётся через боль.

— Дело же не в том, какое время вокруг — благое или лихое. А в том, что в сердце.

…Были могилы — плоские неровные камни, на которых отец и Тьелпе начертали двадцать четыре ряда тенгв, по два слова на каждого павшего: отцовское и материнское имя.

Были вновь зажжённые костры на поляне между выгоревшим сосняком, у которых пили подогретое вино.

Были восхваления и обращённый в небеса зов — славься, дом Финвэ! — когда стояли вчетвером перед тем, как двинуться в путь, и Кано, пусть и белый как шапки ледника, что Тьелкормо видел на Тангородрим, стоял тоже.

Был переход на юго-восток, через Ладрос к Аглону, и остановка в долине, чтобы дать отдых здоровым и шанс на жизнь раненым. И молчаливые взгляды глаза в глаза с Кано и Амбарто: Нельо ведь не было там, за ручьём, неужели мы так и уйдём, до самых Синих гор?

И снова переход, и вторая ночёвка на подъеме на восточный хребет Эред Горгорат.

Ган ушёл в прошлую перемену звёзд, а когда вернулся, ведя за собой женщину в сером, Тьелкормо уже не был удивлён.

Он молча зашёл в палатку целителей и потянул за плечо неподвижную, точно неживую Хеллевен.

Дал девушке насмотреться, как майа Эсте садится рядом с её мужем — тот так и лежал белый-белый, с едва бьющимся сердцем, то в горячке, то в ледяном ознобе — как кладёт ладонь ему на лоб, и вывел наружу, на воздух.

— Не все Айнур оставили нас. Есть те, кто помогает. Иди и выспись, ради Эру. Хоть ко мне… я своё уже отдохнул.

Он солгал: вовсе не мог спать после того, что было за ручьём.

Но должно быть, две или три перемены звёзд… и сможет.

— Почему?

Тьелкормо глубоко вдохнул — на втором переходе прошёл дождь, воздух был влажный и свежий, и холмы Дортониона, куда ни кинь взгляд, охватывал густой туман.

Он не был ни мастером красивых речей, ни знатоком сложных материй и законов мироздания, и потому долго подбирал слова.

— Должно быть, потому, что Слово Намо для них не закон. Они — и Ган, и та, кого он привёл — могут выбирать сами. Как и мы.

— Я выбрала, и мой отец… отец перед тем, как ушли корабли, сказал, что я ему не дочь, если иду с Домом безумца и убийцы Феанаро.

— Едва ли ты увидишься с отцом. Как и я с теми, кто остался на том берегу и был мне близок. Но кто-то должен был принять решение… когда кораблей не хватало, и многие роптали, услышав Проклятье, и искали, на ком выместить свой страх. Лучше так, чем ещё одно братоубийство, после Гаваней… Возможно, Таваро принят и прощён Валар, как и те, о ком я думаю. Или ни перед чем не отступился, пошёл по льдам с остальными, и тогда мы все увидимся здесь, в Средиземье.

— Ты не должен оправдываться.

— Разве я пытаюсь?

— Когда твой отец был ранен, я молила Эсте помочь ему. Потом подумала, что Всеотцу стоило бы молиться, Валар ведь нас больше не слышат… но разве Он услышит?

— Пойдём. Я провожу.

Тьелкормо задвинул полог палатки — спи, пожалуйста — и пошёл к дальнему правому краю холмистой гряды, на которую поднялись, чтобы не быть застигнутыми туманом в долине.

Он сел, прислонившись к склону и укрывшись плащом — вечность бы смотреть на ровную белую гладь, окутавшую землю, ещё знать бы наверняка, что там не прячутся твари Врага… и сам не заметил, как задремал, положив голову на руки.

Когда проснулся, резко, точно от удара или по окрику, звёзды сменились вновь, они были яркими, как никогда на его памяти, с тех пор как высадились в заливе Дренгист. И тот же молочно-белый туман лежал в долине внизу.

Никогда в жизни ему не было так больно дышать. Разве что… разве что, когда Битва под Звёздами закончилась встречей с Валараукар, а потом Орнион, лучший из целителей нолдор, сказал, что ничем помочь нельзя.

— Отец!

Тьелкормо отбросил плащ — сон как рукой сняло — и метнулся вверх по склону.

Один из орлов, что кружили над Дортонионом, что сопровождали его на Тангородрим, падал вниз. Так стремительно, что было уже видно: размах его крыльев больше роста взрослого эльда.

А когти, должно быть, смертоноснее меча.

Способны ли эти твари убить и кому служат?!

Когда Тьелкормо добежал, дыхания вовсе не осталось. Разламывались от боли повреждённые в бою с волколаком рёбра, не слушалась правая нога. Слава Эру… по крайней мере, он не мог кричать в голос.

Феанаро стоял на краю скалы, безоружный. Серый плащ, опущенная голова, упавшие вдоль лица волосы, плотно сжатые губы, чёрная цепь, окольцовывающая правое запястье, знамение укрощённого подземного огня.

А напротив, напротив… всё же это один из орлов Манвэ, живших прежде на Таникветиль… Тьелкормо видел их с полдюжины раз, объезжая земли Амана вместе с Оромэ, и Вала-Охотник улыбался ему: не бойся их, ведь они сродни Гану.

Размах крыльев у орла в полтора роста взрослого мужчины… потому он и смог донести. То, что раньше было полным сил эльда, его старшим братом, а стало грудой покрытых изодранных кожей костей.

Коротко и неровно оборванные, вполовину медно-рыжие, вполовину белые волосы — что же нужно делать с одним из Старших Детей Эру, чтобы и его коснулось тление?!

Разбитые суставы пальцев, все двадцать.

Ввалившиеся щёки и мышцы живота, иссохшие плечи и руки, выступившие под кожей рёбра.

Кожи на спине, от плеч до пояса, не осталось вовсе, вместо неё была сплошная жжёная рана, покрытая багрово-чёрной коркой.

Нельо лежал на боку, у когтей орла Манвэ, и потому можно было рассмотреть всё — и искажённое последней мукой лицо, и неестественный сгиб суставов рук и ног, в которых точно не осталось ни одной целой кости, и…

Безумец, глупец — ты его надеялся спасти с Тангородрим? Или откуда, из Железной Темницы? Да хоть отвори тебе Враг Ворота, никуда бы вы не ушли, ты бы не унёс, не по склону горы, не по Дор Даэделот… силы эльда велики, но не беспредельны.

А если бы и хватило тебе сил нести… он умер бы у тебя на руках.

Ему, должно быть, только воля Моргота не давала умереть раньше.

Бросилась в глаза вывернутая под углом шея и багровое пятно ожога на ней, под подбородком — точно огненной удавкой захватили и тянули.

Не Моргот отпустил, прекращая пытку — сделай он это, Нельо бы ещё жил.

Не отпустил он, а добил.

И правая рука брата на камнях: на внутренней стороне предплечья две коротких строки, выжженных на коже и до сих пор светящихся алым. Квенья, полтора десятка тенгв. И вторая надпись на ином языке, замысловатой вязью, справа налево, вовсе незнакомой.

— Так твой хозяин заодно со своим братом, Торондор. Впрочем, чего я ждал.

Что же там, в тенгвах?

“Ты их убийца”.

Да, не сбился, не ошибся.

Ровно так.

Шаг до края… сделать его очень легко.

— Отец, отойди!!!

Феанаро поднял правую ладонь — чёрная перчатка на только начавшей подживать коже, чёрная цепь, впитавшая кровь и подземный огонь, на запястье.

— Турко, что там?! — в спину ударил голос Кано.

Он обернулся лишь на мгновение, и увидел, что бежали по склону оба, наказав, должно быть, воинам не следовать.

Слава Эру, хоть так.

Его старший брат — теперь единственный старший — дышал прерывисто, полученная им в Дортонионе рана была чистой, но ещё не затянулась.

Добежали — Амбарто первым, Кано вторым — оба бросились под когти орлу, точно лишились рассудка.

Все безумцы безумны по-своему.

Кто немотой, отрицанием, невозможностью принять: да не может быть, чтобы был убит даже той огненной удавкой, Майтимо всё выдержит, он уже вынес очень много, ему можно помочь, нужно лишь позвать лекаря!

Кто безусловным принятием: всё ясно, зачем шагать с обрыва, куда? Ведь в лагере ждут воины, которым нужен Король-победитель, а одна смелая эльдиэ ждёт дитя.

Кто нерассуждающей яростью.

Он и не думал, что тихоня Кано, проводивший долгие часы в обнимку с лирой и до сих пор тихо вздыхавший по возлюбленной из Второго Дома, на такую способен.

Вот и убедился, что брат не дышит, давно, и вскочил.

А Амбарто так и стоял на коленях, держа руки с разбитыми костяшками в своих.

— Как ты мог?! Ты знал, что Враг убьёт его, если мы нарушим условия! Ты знал, что в Дортонионе будет бойня! Что магия Айну не возьмёт нас, ведь мы клялись — преследовать и низвергнуть любого, кто служит Врагу! Ты должен был сказать нам! Ты должен был спросить! Тебя не волнует ничего, кроме победы над Морготом — а разве она возможна, разве можно убить Вала?! Когда меня убьют, ты скажешь — что?! Скажи же… хоть что-то… отец! Будь ты…

Тьелкормо сделал шаг вперёд, другой, схватил за плечи, рванул к себе, а когда брат стал сопротивляться — ударил, впечатывая правый кулак в скулу.

Кано, ещё слабому после раны и выплеснувшему силы в этой вспышке гнева и ненависти, было довольно. Он судорожно вдохнул, прижал ладонь к наливающемуся багровым кровоподтёку и не говорил больше.

— А ты чего хотел… чтобы так — сколько?! Сколько его, Кано?! Если попадёшь к Моринготто, отпиши нам — тебя сколько позволять пытать?!

Тьелко кричал бы ещё, и ещё, бессильной злобы и гнева внутри тоже было довольно, после того как он разглядел, что стало с Нельо — прежде мог только предполагать — но взгляд в золотистые глаза орла точно лишил его дара речи. Мгновения хватило.

Феанаро же смотрел на посланца Валар так, словно чары одного из младших Айну не имели над ним власти, точно он не слышал ни проклятий одного из сыновей, ни оправданий второго.

— Скажи Манвэ Сулимо, Королю среди Валар. Перед ним и перед супругой его Вардой, Владычицей Звёзд, я приносил Клятву именем Эру Сущего: преследовать Врага и низвергнуть его, какой бы ни была цена. С этой Клятвой я пройду до края Мира и шагну за него, когда придёт время. Если Манвэ и другие желают лишь смотреть, как их брат убивает одних эрухини и превращает в нечисть других… что же, пусть смотрят.

Расправив огромные крылья, орёл воспарил вдоль хребта Эред Горгорат, и тогда заговорил Амбарусса:

— Отец, похороним его здесь? Даже если мы не вернёмся сюда больше… нас у тебя и друг у друга всегда будет семеро, так?

— Так. Мы сделаем, как ты сказал, Амбарто.

…Управились быстро — четверо взрослых мужчин, лишь один из которых был недавно ранен и ослаблен — не прося о помощи никого в лагере.

Они уже знали, что пройдёт одна-две перемены звёзд, может быть, с полдюжины, и тело рассыплется пылью. И потому ни к чему было зарывать глубоко в землю, достаточно было заложить камнями, чтобы не растащили стервятники и не добрались разведчики орков, и сверху начертать полсотни тенгв — двух слов, как для павших в Дортонионе, не хватило.

Нельяфинвэ Майтимо Руссандол, принц Первого Дома нолдор.

* * *

Место, где встретились, на синдарин называлась Сарн Атрад — Каменный Брод. Когда-то здесь и был переход через мелеющую реку, здесь гномья тропа уходила в воду и на другой стороне Гелиона выныривала снова, и шла на запад, в Потаённое Королевство.

Нолдор же построили крепкий деревянный мост и намеревались возвести каменный, когда с запада прибыли посланцы.

Зима кончалась, ледяная гладь Гелиона вскрылась, почти стаял снег, проталины по обе стороны от гномьей тропы стали зеленеть.

Вместе с наугрим рубили в Синих горах камень, мостили дорогу с востока до Гелиона, и отец с Ариэндилом и Кано чертили на земле около Сарн Атрад сетку улиц будущего города, перенося её с бумаги.

И было ясно: это — творить в мысли и в материальном мире, мостить, рубить, скреплять — надолго, навсегда.

Тьелкормо увидел вестников Элу Тингола в числе первых. Как и раньше, как и впредь, он отвечал за тропы, за разведку, за то, чтобы загодя услышать голоса встревоженных животных и птиц и предупредить своих. Как было условлено, он остался стоять под сенью деревьев, не вышел на переговоры.

Сарн Атрад назывался теперь Миндо Гелион — Барад Гелион на синдарин.

И гномья тропа, прежде следовавшая в Дориат, на нём кончалась, должна была разветвляться на север и северо-запад, к новым городам, согласно нарисованной Кано и Амбарто карте.

Во главе отряда ехал необычный всадник: не синда с их пепельными волосами и светлыми глазами, а точно брат народу Тьелкормо, высокий и темноволосый, только у нолдор не бывало таких пронзительно-зелёных глаз. Зато были у лаиквенди, рассыпанных по лесам Оссирианда, живших очень просто и неприхотливо, собирая ягоды и плоды, обходясь лишь немногой одеждой, не зная доспехов и тяжёлых мечей.

Но Саэрос, воин Элу Тингола — в тончайших одеждах, с мерцающей серебром окантовкой плаща, с украшенным мелкими сапфирами серебряным обручем в волосах — вовсе не напоминал лаиквенди.

Выходит, Амбарто был прав, когда дочитал, докопался в оставшихся от деда и других видевших воды Куивиэнен книгах: не все из татьяр ушли из Средиземья к свету и стали называться нолдор. Были и те, кто поколение за поколением всё больше растворялся в лесу.

Были и те, кто предпочёл темноте леса свет единственного эльфийского королевства Средиземья.

— Веками по этой тропе пролегал Гномий Тракт, ведущий в королевство Эгладор. Вы должны освободить её.

Ариэндил и Кано вышли вместе, как были, с чертежами в руках и запылённых сапогах.

И смотрели друг на друга по две стороны тропы, ведущей от Гелиона на запад — дальние родичи, давно разошедшиеся по пути от Вод Пробуждения в Валинор.

Саэрос привёл с собой полсотни воинов, нолдор, мостивших дорогу и готовившихся забивать фундамент крепостных стен, было вдвое больше. Не все при оружии, многие с рабочим инструментом — молотками, кирками, заступами — но почти все они хорошо помнили, как оружием владеть.

Наверняка Элу Тингол способен снарядить многократно сильнейшее войско. И завеса, хранящая его королевство, соткана могущественнейшей магией одной из Айнур.

Неужели война?

Не стоило здесь, прямо на Тропе, ставить крепость.

На мгновение Тьелкормо подумал так — и устыдился.

— Эта земля не принадлежит королю Дориата. Вести торговлю не значит владеть, — нарочито небрежно пожал плечами Кано, хотя в его глазах плескалась та же упрямая решимость: война значит война.

После Дортониона, после раннего утра, разорванного взмахами крыльев орла, ничего не могло быть страшнее.

Когда отступили после Битвы под Звёздами к Митрим, синдарин брата был ещё резок, сейчас же стал неотличим от речи Саэроса.

— Мой Король, владыка Белерианда и Оссирианда, ранее прислал твоему отцу, королю голодрим, письмо. Милостью Элу Тингола, вы вольны забрать земли Оссирианда, лежащие к северу от Гномьего Тракта. Повторяю — это ваша последняя возможность уйти с миром.

— Где был твой владыка, когда мы гнали орков по Горам Тени? Где был, когда бились с демонами Врага у врат его крепости?

Саэрос — высокий, надменный, ростом на полголовы выше своих товарищей-синдар — окинул взглядом пришельцев.

— Вас мало. Вы прибыли морем с запада, но говорят, ваши корабли погибли в огне, и подмога не придёт. Вам не победить Врага в одиночку. И вашей крепости здесь не стоять, голодрим. Уходите.

Кано, очень бледный, поднял руку, предупреждая порыв тех, кто был при оружии.

Пришедшие с Саэросом синдар нацелили луки. Жители леса, долгоживущие, терпеливые, они должны были разить намного опаснее орков с их короткими стрелами… от этого враз стало очень холодно.

Тьелкормо окинул взглядом реку, линии скелета города, ровно и чётко прочерченные по высохшей весенней земле… что же, в этот раз стрелять из засады командовать ему, не Амбарто?

А Кано вновь, как и в Дортонионе, стоит на линии огня без шлема и полного доспеха, зачем он это…

В Алквалондэ первыми стреляли тэлери, с верхних галерей стены, без предупреждения. Всё одно — вина пала на тех, кто победил и не раскаялся.

Должен же отец вмешаться.

Вот, оторвался от чертежа, который обсуждал с одним из людей Ариэндила, не обращая внимания на гостей из Дориата, резко обернулся и увидел лучников.

Вдруг заложило уши, и на Гномий Тракт, что к западу от Гелиона был пока просто тропой, серой молнией пала птица. Вовсе небольшая, с коричнево-серым оперением, яркой, голубой с оранжевым, грудкой… ни за что не подумал бы, что соловей способен так пронзительно кричать.

Все соловьи, которых Тьелкормо видел здесь, в Средиземье, и в лесах Валинора, были в полтора-два раза меньше. А этот, сев на ладонь взрослому эльда, занял бы её целиком.

Саэрос отпрянул, недовольно наморщившись.

— Небесная покровительница Дориата, похоже, знает, что на эльфов, поднявших оружие против родичей, ложится проклятье высших сил, — произнёс Феанаро медленно, смотря на так и сидящую на земле между ним и посланцем Элу Тингола птицу. — А ты, Саэрос, нет. Желаешь проверить? Так стреляй или бейся сам.

Посланник Дориата сначала побледнел, потом его скулы вспыхнули румянцем. Должно быть, приказ короля он намеревался исполнить не в точности.

Соловей взмыл в небо — и в Валиноре эти птицы так высоко не летали — а Тьелкормо вдруг ощутил замерший, точно затаивший дыхание лес, целиком, до каждой ветки, до каждой набухшей по весне почки. Всех птиц и животных в нём, и эльфов-лаиквенди, которые пытались остаться незамеченными и в то же время узнать, как решится судьба края, который они почитали родным.

— Уводи своих людей и передай Элу Тинголу, властителю Сокрытого Королевства: земли за Завесой моему народу не нужны. За её пределами же нолдор заберут всё, что посчитают нужным. Синдар и нандор вольны выбрать, уйти ли за Завесу или остаться на свободных землях Средиземья. Я не дам им защиты, но и вреда не причиню.

* * *

Подобно многим, в те недели и месяцы Тьелкормо не помнил, когда спал.

В мастерстве он не был бы помощником отцу, братьям, искусным творцам вроде Ариэндила — и впервые с тех пор, как стал юношей, не стыдился этого.

Дел и без того было через край.

Глубокая нутряная боль в их потоке не отступала, но глохла.

Отступить, исчезнуть вовсе не могла — как исчезнет, если в каждой улыбке, в каждом порывистом движении младшего видишь Умбарто, чем он виновен, что одно лицо? Сам младший ведь чем держался — неведомо.

Если закрываешь глаза и спать толком не можешь, раз за разом вскидываешься от клёкота и шума крыльев орла и каждый раз веришь: в этот раз принёс изувеченного, но живого, его ещё можно спасти.

У всех шестерых, кто остался, были свои способы забыться.

Тьелкормо сам переписывал словари с квенья на синдарин и наоборот, когда лагерь засыпал, под звёздами или в сиянии малых камней Света. Сам ходил по самым дальним тропам, почти до границ Потаённого Королевства. Сам заговаривал животных и птиц, чтобы вовремя подняли тревогу, если на Ард Гален выйдет новое большое войско Врага.

Но по землях Белерианда и Оссирианда ходили лишь орочьи шайки, осколки воинства, которое Моринготто собрал, чтобы разгромить Серые Гавани, воинства, спешно брошенного на север и разбитого там нолдор.

Тьелкормо сам водил карательные отряды, уничтожавшие нечисть Врага, прорвавшуюся южнее северной крепости Первого Дома — Химринга.

Росли городские и крепостные стены, мостились дороги, часто приходили и щедро помогали наугрим, с ними лишь дважды являлся Куруфинвэ и уезжал снова.

За самоцветы, что нолдор творили легко и в Амане хранили в сундуках или выставляли напоказ в просторных особняках, здесь можно было купить очень осязаемые вещи: хороший металл, строительные камень, припасы.

Наугрим по-прежнему говорили на синдарин, не открывая ничего из своего языка.

Куруфинвэ приехал из Ногрода через несколько дней после первого восхода Серебряного Цветка.

Синдар назвали новое светило Итиль — Сияющая — так и прижилось. Не все ушли в Дориат под завесу, не все рассеялись по лесам, и с каждым днём было всё больше тех, кто говорил, смешивая синдарин и квенья.

Брат вошёл в дом последним, когда остальные шестеро уже рисовали новую карту Оссирианда: восемь острых лучей, на четырёх из них, через один, будущие крепости, и в центре неё новорождённая столица королевства.

Уже стояла мастерская, строились первые каменные дома, хотя многие нолдор встречали лето в деревянных. И тот, где собрались, был каменный и просторный, вырубленный из синегорского известняка, и хотя ещё не была завершена отделка, внутри пахло свежим деревом и теплом.

Теплом Форменоса, вечерами, когда, уставшие от работы по камню или тренировочных боёв во дворе, собирались вместе и пили вино, и Кано пел.

И казалось, вот-вот откроется дверь и зайдут опоздавшие: самый старший брат, младший и их дед, который ушёл вовсе не в Чертоги, а на покой, и передал корону сыну.

Куруфинвэ взял перо, провёл тонкую чёткую линию от столицы на восток, к Синим горам, к городам наугрим.

Взял стоявший на столе кубок, сделал глоток, другой. Пили и другие, выстоянное из сока росшего на юге, у Серых Гаваней, винограда вино было кисловатым и терпким, не походило на мягкие и сладкие вина Амана.

Вместе с предложением союза фалатрим, посланцы Новэ Кирдана, прибывшие с юга, привезли и лучшее вино, и с тех пор присылали его вдосталь.

Послы Серых Гаваней явились, когда только строились стены Барад Гелион, первой из крепостей.

На переговорах Тьелкормо и Кано сидели рядом с отцом в простом деревянном доме, из камня тогда рубили лишь крепостные стены и дороги. И велик был соблазн пить вино, точно воду, забыться, залить усталость, но отец не позволил себе такого, и они не могли позволить тоже.

Многодневная усталость, недолеченные раны, недостаток сна даже тело эльда могли измотать и сделать податливым к хмелю.

— Мы заперли перевалы, ограничивающие Восточный Белерианд, с севера, и Враг не прорвётся через них. Но сил для того, чтобы отстоять Западный Белерианд от сил Моргота, у нас нет, — сказал Феанаро, смотря на карту на столе. — Дориат лежит ближе к Гаваням Фаласа, вы и дориатрим ближайшие родичи. Тем не менее, вы здесь.

— Король и королева Дориата мудры, — сдержанно сказал Аэрвир, посланец Кирдана. Он был моряком не только по имени, кожа его потемнела и обветрилась от многих лет на солнце, отражаемом водой, и даже походка его, как будто чуть прихрамывающая, вразвалку, хороша была бы на палубе судна.

Тьелкормо ещё помнил, как тяжело держать равновесие и одновременно соображать и приказывать, когда корабль мотает на волнах, и как странно потом привыкать к суше.

— Несомненно. Они очень мудры.

— Те, кто желал найти убежище в Ограждённом Королевстве, уже сделали это. Но не все хотят жить в лесах Дориата, многим фалатрим дорог простор и шум моря. Подобно тому, как вам, нолдор, дороги эти свободные равнины и холмы, и горы, строительный камень и металл. Я слышал, камень вы рубите и металл плавите вместе с наугрим… да и нет в Гаванях ни того, ни другого, что мы могли бы предложить… а нашего вина ты почти не пьёшь, Государь Феанаро. Но от имени Новэ Кирдана я говорю: если Враг осадит ваши крепости, мы придём на помощь.

Отец отодвинул опустевший едва ли наполовину кубок и встал. То ли терпения ему не хватало, чтобы сидеть долго, то ли сил: от тепла камина и нескольких глотков вина клонило в сон.

— Держите Эгларест и Бритомбар. Выступив на восток, вы только растянете силы, которых мало. Но предложенный правителем Гаваней союз я принимаю. Если, подобно тому, как было в Дагор-нуин-Гилиат, мы сможем оттянуть силы Моргота на себя, мы это сделаем. Если вам нужно лучшее оружие и броня — вы их получите, хотя бы в обмен на вино и жемчуг Фаласа. Наугрим вина не признают, но на жемчуг падки.

— Я слышал, что корабли, на которых вы пришли с Запада, сгорели. Может быть, мы могли бы построить новые?

Тьелкормо разом ощутил и лёгкость в теле, и леденящий холод по позвоночнику: что, если вернуться в Араман всё же возможно, хотя бы по самой северной части Великого Моря, вдоль льдов Хелькараксэ?

Отец ведь сказал Нельо — тот признался, когда в доме на берегу Митрим вдвоём сидели над раненым, который за полдюжины перемен звёзд так и не открыл глаза, и всё чаще стало сбиваться с ритма сердце, — что сжечь суда тэлери было ошибкой.

— Добывать жемчуг и рыбу вдоль берегов Эндорэ могут и корабли под флагом Номэ Кирдана. А ходить на Запад им не стоит. Поверь моему слову, Аэрвир, и своих моряков предупреди.

Пьянило братьев не вино, а другое — близость возможной победы.

— Мне сказали, в северных лесах вовсе не стало орков. Выслеживали-выслеживали — и исчезли, ни костров, ни следов стоянок. Да, Тьелко? Ты же только что оттуда.

— Этот свет невыносим им.

— Едва ли. Просто неприятен. И они приспособятся.

— Если не ударить сейчас. Пока они растеряны.

— Это творение Валар. Больше некому. Уж что они сделали, откуда взяли Свет…

— Создали однажды — дважды — смогли и в третий раз. И зачем хотели, чтобы ты разбил Камни, отец?

— Думаешь, они могут… помогать?

— Не нам.

— Да хоть Тинголу. Хоть фалатрим. Орки боятся и бегут — по крайней мере, пока. А с ними, верно, и волколаки.

— Мы должны выступать. Я пойду.

— И я.

— И я.

— Вопрос иной, Амбарто: кто согласится остаться?

— Кано, почему ты молчишь? Отец?

Феанаро, стоявший у окна, не повернул к ним головы. Он, начертив на карте сердце звезды Первого Дома, отошёл и погрузился в бумаги, испещрённые записями.

Тьелко заглянул в них и ничего не понял… впрочем, никогда не понимал. Там были длинные ряды формул, цифры вперемешку с тенгвами — формулы сплавов? Или расчёт нагрузки строительного камня? Но тогда, верно, рядом были бы и чертежи.

— Мы останемся и будем строить — башни, стены и дома, — сказал наконец Кано, оторвав перо от карты. — Будем ковать оружие и создадим то, чего не умели прежде: осадные и стенобойные машины. Будем ждать, пока вырастут дети.

— Но почему?

— Ты, должно быть… мы взрослеем медленно. Думаешь, в Средиземье будет иначе?

Сколько лет — новых лет Итиль, как же их считать? — проходит прежде, чем младенец-эльда становится юношей, способным держать в руках меч?

По счёту Древ было от пяти до десяти. Здесь за полгода счёта Древ случилось столько — от опьянения первых побед до отчаяния потерь самых близких, от ночей в шатрах и странствиях до поднявшихся вверх первых башен городов — что десять лет казались бесконечностью.

— Сколько ты хочешь ждать?

— Как можно?!

— Разве ты не хочешь…

Старший брат смотрел на них четверых, смятённых и разгневанных, с усталой жалостью. Его глаза, и прежде менявшие цвет в зависимости от освещения и состояния духа, в проникавших через окно лучах Итиль светились расплавленным серебром.

Тьелкормо понял, что не помнит, когда последний раз видел Кано с лирой, когда слышал его голос в песне.

Лишь со стилусом или пером: брат не был мастером металла или камня, но по его чертежам строили и ковали железо другие, так точны они были.

Точно не осталось Макалаурэ-песнопевца — сгинул, уступив место наследному принцу Первого Дома нолдор.

Лишь Всеотцу ведомо, о чём говорили вдвоём всю дорогу от холмов Дортониона до Гелиона. После тех-то проклятий, что Кано выкрикивал, пока золотой взгляд орла Манвэ не лишил его голоса.

В первый раз, когда ушли вместе с отцом со стоянки, Амбарто порывался проследить, остеречь, боялся, что или убьют друг друга, или один бросится на меч, а другой не станет ему мешать.

Нет, вернулись раз, второй — а на третий остановились на холмах, где позже возвели Химринг, и Тьелкормо, обходивший вместе с Ганом по широкой дуге лагерь, услышал:

— Так что… в Средиземье довольно места для трусов? Мне… этой дорогой, другой нет?

— Для тебя нет. В Тирионе-на-Туне мы восьмеро призвали нолдор следовать за нами и поклялись не отступаться, хотя бы пришлось гнать Врага до края мира и шагнуть в Вековечную Тьму вместе с ним. На тебя смотрят и будут смотреть, как и на меня — с надеждой, в поисках опоры. А возможно, в следующий раз и вовсе только на тебя.

— Не говори этого. Про “только”.

— Или отвечай за свои слова — или уходи.

Ган ступал тогда бесшумно, а Тьелкормо, мнивший себя искусным следопытом, вдруг понял, что не сможет сделать ни шагу. Враз стало очень холодно, руки тряслись, колени размякли.

Он ясно представил себе, что уйди сейчас брат в темноту, лишь бы не убивать больше и не видеть, как в муках погибают родичи, отвечать за слова — полной чашей — придётся ему.

Но Кано не ушёл.

И говорил теперь веско и властно, возвысив голос, заставляя Амбарто и Куруфинвэ, прежде споривших яростнее прочих, вжать головы в плечи:

— Мы встречали тех, чья броня и оружие были закляты против нашего. Стрелой их можно убить… так вернее всего. Но наверняка закляты и врата Ангамандо. Я был там — и ты, Тьелко, тоже. Туда и выходят Валараукар, им рукой подать… если у них не будет приказа брать пленных, они превратят в жжёное мясо сотни, если не тысячи тех, кто придёт на штурм. Прежде, чем кто-то из нас до них дотянется. Нам не время туда возвращаться.

— Но они бежали. Перед нами — бежали.

— Так больше не будет. Или будет — лишь затем, чтобы заманить нас в новую западню.

— Орки плодятся куда быстрее нашего, — мрачно сказал Морифинвэ. — Какого времени ты хочешь дождаться? Отец, какого?!

Морьо понимал, что после восхода серебряного светила Кано и отец наверняка поговорили наедине и всё решили. Должно быть, ревновал.

Феанаро, долго смотревший через распахнутое окно на Итиль, наконец перевел взгляд внутрь комнаты, и в глазах его билось то же расплавленное серебро, что у Кано.

Нет у него больше брата-песнопевца. Не будет тёплых вечеров за перебором струн лиры и подогретым вином, как в Форменосе.

Есть принц, который в случае гибели отца станет достойным королём.

— Помнишь Анналы Румиля, Морьо? Когда над Средиземьем зажглись звёзды, у вод Куивиэнен пробудились квенди. Видно, Пришедшие Следом не будут под звёздами достаточно хорошо видеть. Им нужен иной свет.

На несколько мгновений замолчали, поражённые такой простой догадкой, все четверо. Да, Кано знал.

— В отличие от Перворожденных детей Эру Илуватара, Атани предначертано приходить из-за пределов Арды и туда же возвращаться, и срок их жизни будет неизмеримо короче срока Арды, — проговорил Морифинвэ медленно, пробуя слова на язык. — Ты полагаешь, они и взрослеть станут быстрее?

— Нам не дано постичь всей глубины замысла Эру, но это было бы мудро. Полагаю, что да.

— Я не всё в Анналах помню, — усмехнулся Куруфинвэ, — и не знаю, будут ли Пришедшие Следом похожи на нас. Но скажи, какая причина у этих Атани встать на нашу сторону? Враг и его слуги умеют красиво говорить, мы в этом убедились не раз.

— Так и мы умеем. Отец, Кано и ты так точно. Мы владеем многими ремёслами и сможем обучить им. Курво, ты видел “детей” Моринготто — так неужели думаешь, Атани будут больше походить на них, чем на нас?

— Мы будем красиво говорить перед Атани, мы научим их ремёслам, мы потребуем их верности, и их мечи будут принадлежать нам. И если привести десятки тысяч к вратам Ангамандо, Валараукар не всех смогут перебить. Но эрухини не оружие, — тихо сказал Амбарто. — Всеотец так не задумал. Правда?

И его Тьелкормо не узнавал в последние недели и месяцы.

Точно пожар в Лосгаре, смертный марш по Эред Ветрин, схватка с оборотнем-умайар и бойня безоружных пленных в Дортонионе сделали из юноши, едва вступившего в пору зрелости в начале Исхода, умудрённого опытом воина.

Сам он не осмелился бы о таком спросить.

Феанаро подошёл к расстеленной на столе карте, коснулся лучей звезды Первого Дома, что ещё светились на ней, но должны были вот-вот поблекнуть и стать серой, едва различимой вязью, правой ладонью. Пальцы до сих пор были вывернуты внутрь и скрючены, и всё же он пытался этой рукой и фехтовать, и держать молот, и с каждым днём получалось всё лучше.

— Наш Враг один из тех, кто слушал рядом с Эру Сущим Музыку Творения. Слушал — и вплёл в неё свои нити. Любое оружие сгодится, чтобы эти нити вырвать. Металл, мастерство, сила иных Айнур, красивые речи — и кровь и боль эрухини. Вы говорили со мной на вершине Туны. И цену назвали сами.

…Минуло семь кругов Итиль по небосклону, и Куруфинвэ уехал. Накануне долго спорили он и Морьо, а, прощаясь, брат усмехнулся напоследок — так ты навечно продал меня в службу наугрим, отец — но уехал увлечённый и устремлённый вперёд.

В его блокноте Тьелкормо увидел ломкую вязь странных символов, напоминавших первые попытки ребёнка освоить тенгвар.

Должно быть, это тайный язык наугрим, который те вовсе не спешили открывать.

Тьелпе же пропадал в кузне так же, как было на Митрим.

Путешествуя с отрядом и Ганом по тропам Средиземья, забираясь на север дальше строящегося Химринга, а на юго-западе дойдя однажды до Бритомбара — стены из серого камня, лёгкие суда-птицы у пирсов, светловолосые, светлоглазые, тонкие в кости эльфы на улицах, с луками за спиной, слишком похоже на Алквалондэ, слишком хотелось как можно скорее сбежать оттуда — Тьелкормо не видел всего.

Увидев племянника и отца с покрытыми ожогами лицами, ладонями, предплечьями, он встревожился не на шутку. Прежде, чем спросил, Амбарто открыл ему глаза: так не впервой.

Уже в десятый, двадцатый, тридцатый раз. Пока безуспешно.

Тьелкормо спросил самого Тьелпе. Буквально прижал к стене того каменного дома, в котором пили вино в первый восход Итиль, дома, который прежде казался уютнейшим пристанищем для изгнанников, теперь же обрастал домами и башнями куда более высокими. Сын Куруфинвэ стал, кажется, ещё более худым, жилистым, натянутым, точно струна, на пошедшем неровными пятнами от ожогов лице светились светло-серые глаза.

— Феанаро сумел совладать со Светом Валар и поместить его в Камни. Так что же, думаешь, с пламенем умайар мы вместе не справимся? Справимся — дай время.

Дай время: чёрные тучи на поле перед Ангамандо, алым, точно разбрызганная из глубокой жилы кровь, прошивает их молния-плеть, тучи расступаются, и он видит искорёженные, обожжённые тела, орки и нолдор вместе, в смерти не разнять, подземный огонь прожёг и сплавил доспехи.

Дай время: горящие сосны Дортониона, монстр перед ним заносит плеть, и можно лишь отбиваться, и с каждым отражённым ударом сильнее вскипает кожа на ладонях, он перебрасывает меч в левую руку, но надолго этого не хватит.

Дай время: чёрная, оплетённая мелкими искрами цепь на запястье отца, которую тот не снимал всю дорогу от Дортониона до вод Гелиона.

Тьелкормо не видел её, когда рисовали чертежи, рубили камень, клали фундаменты стен, и подумал было, что сгинула — куда? просто хотелось верить, что её не стало — прежде чем понял, что Феанаро носит её под рубашкой, над сердцем.

Обращённый в неволю Валарауко, ставший лишь сполохом пламени, всё ещё способен больно жечь и жалить. А если вырвется?

Что значит совладать?

Ему ли одному казалось, что в последние годы в Форменосе все мысли отца — половина мыслей — были про Камни, про то, как уберечь их от посягательств, как сохранить за собой навечно? Не про дела, не семью, не про благо других нолдор.

Только он ли осмеливался думать, что не убей Моринготто деда, он сотворил бы не только зло, но и благо, забрав Сильмариллы из Амана?

— Не ходи к этому один.

— Я не боюсь.

— Ради Эру, Тьелпе… ради матери. Ради отца. Думаешь, он обрадовался бы, узнав?

— Он знает, — спокойно сказал племянник. — Требовал остаться и самому работать, вместо себя отправить в Ногрод Морь. Но дед не позволил менять посланца наугрим.

— Не ходи один.

Тьелпе покачал головой:

— Мне не быть воином. Таким, как ты, как был Нельо, как дед — никогда. Хотя меня с ранних лет учили держать меч. Но великим мастером я стану. Ты увидишь.

* * *

Из отряда, ушедшего с Нельо, к озеру Митрим выбрались двое: разведчики Норимо и Эрессион, Эрессион нёс в заплечной сумке Палантир. Облегчением было узнать, что Камень не попал в руки Врага и можно использовать остальные. Вышли бы, верно, полубезумные, если бы не увязавшееся за ними племя полукровок, смешавших в себе кровь синдар и лаиквенди. Там были женщины и дети, много, им требовалось в дороге помогать.

— Я хочу говорить с Государем, лорд Келегорм. Пожалуйста, проводи меня.

И Норимо, и Эрессион были в Дортонионе, оба уцелели, отделавшись ожогами и парой неглубоких ран на каждого.

А по прибытии к Гелиону выяснилось, что Норимо ждала зеленоглазая эльфийка, одна из тех полукровок. И вскоре — в Амане бы сказали, что невероятно поспешно — обменялись кольцами, которые сделал сам Тьелпе Феанарион, младший из принцев королевской семьи.

Росли города, синдар и лаиквенди приходили и уходили. Оставались немногие, больше женщины — те, кто был готов и желал связать себя узами брачного союза с нолдор. Установленный отцом в этом отношении закон был ясен и прост.

Аринэдил и Кано закончили проектировать Тингилиндэ, будущую столицу Первого Дома, что по замыслу должна была защищаться кольцом четырёх других крепостей.

Уже возвели в четыре роста взрослого мужчины внешнюю стену, некоторые дома отстроили вместо дерева в камне. И правила игры в этих стенах и за их пределами были понятны.

Понятны и вписаны ровным рядом тенгв в свод законов, местные так и назвали его: Законы Феанора — почти не изменив имя отца в переводе на синдарин.

Закон был ясен в городе, но смысл его ускользал в лесах Оссирианда. В очередной схватке — очищали от невесть как забредших, не иначе как с Битвы под Звёздами, орков окрестности лесов Нан-Эльмота — из гущи леса полетели стрелы с коричневым и зелёным оперением, не иначе как благодаря чарам разившие созданий Врага и не наносившие серьёзных ран эльфам. Тьелкормо не скрывал радости: без вмешательства лаиквенди бойня обещала быть куда более кровавой… впрочем, то оказались не лаиквенди, а те самые полукровки.

Эльфы, никогда не видевшие Света, дали имена на синдарин всем пришельцам с Запада, каждому в своё время.

С той встречи его звали Келегорм — по амильэссе — лишь смягчив и переиначив на “сумеречный” лад звуки.

Когда забрались слишком далеко на север, и в следующей схватке погибли двое, Тьелкормо отдал их оружие лесным эльфам. Даже не подумав, что нарушает завет отца… как осознал, понял, что всё равно не поступил бы иначе.

Эльдор, вожак лаиквенди-полукровок, одним из двоих получил клинок нолдор. Он был невысок и узок в плечах в сравнении с самим Тьелкормо и его родичами, и сотканная из травы и волокон древесной коры куртка едва ли могла заменить доспех.

Но фехтовальщиком он оказался грозным, победу Тьелкормо принесло лишь преимущество в длине рук и физической силе.

Конечно, никто из воинов Эльдора не был равен своему вождю в бою. Конечно, их присутствие в отряде было лучше, чем ничто. Конечно, смешавшие в себе кровь лаиквенди-синдар прекрасно знали все тропы, даже те, местонахождение которых не могли бы подсказать животные или птицы.

В первый раз, когда сидели ночью у костра и Эльдор рассказал про последнюю стоянку у Эйтель Сирион, Тьелкормо ушёл, не прощаясь — такая обида и ярость поднялись внутри: зачем, брат?!

Во второй он расспрашивал дотошно и пристрастно, стараясь запечатлеть в памяти слова, дела, принятые решения: я смогу, как ты и отец, когда придёт мой черёд, я смогу, Нельо.

В третий наконец заплакал, и пока слёзы катились по щекам, позволил себе молчать, не отвечать, дождаться, пока пройдёт схватившая горло судорога.

Но вечно так — в тайне — продолжаться не могло.

Племянница Эльдора, дождавшаяся Норимо с севера живым, стала его супругой и могла оставаться в Тингилиндэ сколько угодно.

Но что сказать про остальных?

— Говори со мной. Если тебе кажется, что мы говорим и видимся мало — так скажи.

— Тебе неладно внутри, лорд Келегорм. Не знаю — ты сам не знаешь, что тебе хуже — подвергнуть других опасности, подвергнуться ей самому или разочаровать.

Сидевший рядом Ган наклонил большую лобастую морду, ткнулся ему в ладонь раз, другой: пойдём.

Надо с этим кончать.

И нельзя же, в самом деле, отнять у эрухини свободу воли, даже если они не видели Света Древ.

Ты не провиниться боишься, ты боишься того, что увидишь.

— Со мной, — сказал Тьелкормо страже в северных воротах Тингилиндэ. Итиль уходила за горизонт, а синдар и лаиквенди дозволялось беспрепятственно находиться в городе лишь днём, ради торговли и чтобы навестить ушедших в семьи нолдор юношей и девушек.

Ган тоже миновал ворота — любя привольно бегать в лесах Оссирианда, он часто заходил следом за хозяином в город и позволял восхищённым детям обступать его и осторожно гладить по белоснежной шерсти — но когда начали подниматься на стену, остался внизу.

Ни разу с Битвы под Звёздами — точнее, с марша по Эред Ветрин на запад — пёс Оромэ не приближался к отцу, и Тьелкормо запрещал себе думать, почему.

Лестница, вторая, третья… давно дыхание так не сбивалось, даже в бою.

Итиль опустилась за горизонт, и в мягком свете звёзд по ложу стены ходили двое.

Тьелкормо поднял руку: не торопись, не сейчас.

После Дортониона он редко видел или слышал отца искренне увлечённым, редко слышал в его голосе тепло. Хотя трудился Феанаро не меньше других и явно верил в то, что его труд принесёт благие плоды.

Тем удивительнее и радостнее, наперекор страху, было сейчас.

— Так сколько — три? Четыре?

— Пять. Как и городов.

— Где ты найдёшь столько готовых учить?

— Ты разве откажешься? Что сделать, чтобы передумал?

Усталый смешок. Да, это Нарниль.

— Унять Морьо, который задался целью всё в королевстве с моей помощью пересчитать. И добиться прямой торговли не только с Ногродом, но и с Белегостом. Должно быть, просто выспаться — нужно же и принцам, и королям спать. Но мы говорим не об одном эльда.

— Морьо будет учить считать урожай, самоцветы, металл и руду — и не только. Макалаурэ — чертить и проектировать. Тьелко — слышать голоса зверей и птиц и находить тайные тропы, и биться на мечах. Амбарто — стрелять из лука и понимать синдарин так же легко, как квенья, но не забывать родной язык. Орнион и его помощники — врачевать. Тьелпе — гранить камни и ковать металл — тех, чьи руки к тому способны от природы, и кто не боится огня. Я… ну, допустим, тому же, только самых талантливых. Хотя и лингвистика неплохой выбор — ты ведь обратил внимание, насколько отличается язык королевства Тингола и лаиквенди?

Ещё один смешок — на сей раз рваный, нервный.

— Ты серьёзно?

— Нарниль, в Тирионе я учил десятки — тех, кто не раздражал меня медлительностью или глупостью, или тем или другим вместе. Почему я не могу делать это здесь? Я стал терпимее к ошибкам и к тем, кто думает медленно. Ты сможешь в этом убедиться.

— В Тирионе королём был твой отец.

— Так разве я перестану им быть? Если выйду к детям и стану делиться с ними тем, что знаю? Всё же, верно, к самым младшим не стоит, да? Это к Тьелпе. В этих стенах есть камни, вырубленные и моими руками. В чём разница?

— Зачем тебе это? И думал ли ты о том, что скажут семьи? Особенно про младших. Не знаю, есть ли подобные школы в Менегроте. Но у вольных синдар наверняка нет — куда им? — а в Тирионе в учение лучшим мастерам, подобным тебе, Махтану или Румилю, отдавали лишь выросших юношей. Юные годы эльдар слишком ценное время, чтобы проводить его в отрыве от семьи.

— Я скажу — тут, на площади, и в каждом из наших городов. И пусть спрашивают. Мы выиграли битву, но не войну, и наши дети должны как можно скорее быть готовыми к ней. Тот, с кого много требуют, взрослеет быстрее.

Тишина, звон разбитого стекла на камне.

— Так и скажешь?

— Когда Моринготто убил отца и забрал Камни, мои младшие сыновья едва вступили в пору зрелости. Пожелай они остаться с матерью… клянусь, я бы не стал брать своё любой ценой.

— Ты знаешь, что они — все — могли выбрать только тебя.

— Сейчас на Амбарто я могу положиться во всём. Сколько минуло — два с половиной года Древ? В Валиноре понадобилось бы десять. Ты можешь сказать мне всё как думаешь, Нарниль.

— Я слышал Клятву, но пошёл за тобой, потому что ты наследник Финвэ по праву. Что мне ещё сказать?

— Ты и Морьо посчитаете необходимые средства, Макалаурэ начертит на бумаге, Ариэндил и его мастера отстроят школы — первую здесь — и там будут учить детей нолдор. Не быть лёгкой добычей для Моринготто, не забывать язык, помнить, откуда мы родом и какой путь прошли, творить — на бумаге, и в камне, и в металле.

— Будут матери, которые откажутся отдавать детей.

— Я далёк от мысли забирать чьих-то детей силой.

— Ты ведь знаешь… Морьо считал, и ты считал наверняка. Мы чертим на планах и строим больше домов, чем сейчас семей. Есть смелые сердцем, готовые зачинать и рожать детей сейчас, но таковы не все. И как ни учи, мы взрослеем медленно.

— Мы заселим города, Нарниль. Я буду говорить перед своим народом, и если от этого станут смелее хоть несколько сердец, буду счастлив. Ты должен верить, что это возможно — иначе зачем пошёл за мной?

— Большинство… поверят тебе, что так нужно. Твоя звезда стоит высоко. Так, как звезда Финвэ… возможно, лишь перед уходом на Запад, когда татьяр сплотились вокруг него, потому что никто больше не осмеливался выходить и бить чудовищ Врага.

— Я расспрошу тебя об этом. Позже — если успею. Ещё больно, слишком. Я думал — после всего… сотрётся. Но похоже, никогда.

Тьелкормо поднялся на две верхних ступени и вошёл на ложе стены. Нарниль, в ногах которого горой мерцающих обломков лежал упавший с бордюра стены малый шар света, нахмурился, увидев по его лицу, что дело неладно.

— Пожалуйста, оставь нас.

Тьелкормо хотел говорить сам: объяснить, что полукровки-лаиквенди стали членами его отряда, что случилось это вовсе не от недостатка верности.

— Иди, Нарниль.

Но Эльдор, которому вовсе не полагалось находиться в городе с наступлением Ночи Итиль, опередил его.

— Среди синдар и лаиквенди есть те, кто не хочет прятаться от Врага в Сокрытом Королевстве. И тенями странствовать по лесу, как прежде, тоже не желает. Даже в свете Итиль твоя звезда сверкает ярко, Феанор, сын Финвэ, Государь Западного Белерианда и Оссирианда. Итиль далеко, а те, кто отправил её странствовать на небо, ещё дальше. К твоему же свету хочется тянуться.

По лицу отца, по сжатым губам, по мучительно сведённым бровям Тьелкормо понял: узнал.

И ужаснулся полыхнувшему в его глазах пламени.

Такое же вспыхнуло, когда разрушили ворота внутренней цитадели Алквалондэ и ворвались во двор, и отец сам с несколькими воинами пошёл на галерею, откуда били лучники тэлери.

Кано потом заглянул туда и вышел мелово-бледный. У народа Лебединой Гавани стреляли из луков и женщины, и подростки, что были много младше Амбаруссар.

Такое же — когда отец поднялся на палубу флагмана флота тэлери, на котором ещё недавно развевался стяг со звездой Первого Дома, и бросил горящий факел оземь.

Такое же — когда перешли в Дортонионе ручей и увидели за ним телеги с пленными, и Феанаро сказал: если вы малодушны, пойду один.

Слава Всеотцу, что он не при оружии… если сбросить эльфа со стены высотой в четыре роста взрослого мужчины, он, должно быть, выживет.

— Говори короче, — ответил отец на квенья, давая понять, что по-иному слушать не станет. — А как кончишь — уходи.

— Ты позволяешь тем, кто взял в мужья или жёны голодрим, жить под защитой стен Тингилиндэ и других крепостей. И не иначе, — на удивление, Эльдор заговорил на языке эльфов Света гладко, почти без ошибок, хоть и медленно. — Почему? Чтобы сражаться против общего врага, не обязательно быть одной крови. Вы строите стены, башни и дома, но тех, кто твоей крови, не хватит, чтобы населить их все.

— Отец. Те, кого Эльдор привёл с собой, достойные воины.

— Уходи, — повторил Феанаро ровно, но от взгляда в его светлые-светлые, чуть прищуренные глаза Тьелко враз стало очень холодно, и хотелось кричать: не уходи, а беги, пока не вышло беды! — Что мне за дело до кучки лесных голодранцев, не способных взяться за меч, когда другие погибают за их детей и женщин?

Да, узнал, хотя ни разу не спрашивал ни про двоих уцелевших следопытов, ни про то, по каким чащобам рассеялись спасённые от Эйтель Сирион серые эльфы. Принесённый Норимо Палантир забрал Кано… Тьелкормо не решился бы в него заглянуть.

Нет, спросил однажды, когда только очнулся и не нашёл Нельо рядом… коротко выслушал и отвернулся к стене, и долго молчал, пережидая боль.

— Тьелкормо, мы поговорим после.

— У лесных эльфов нет короля. Не было никогда так, как у вас, чтобы тысячи шли за одним и были готовы отдать жизнь по его воле, и славили его. А теперь и вовсе нет. Но это не значит, что лаиквенди невозможно собрать и поднять против Врага, — говоря, Эльдор стоял очень спокойно, и только по тому, как дрожит запястье руки, стиснувшей парапет, было видно, что и он не из камня и не из дерева оссириандских клёнов.

Немногие осмеливались так стоять и смотреть глаза в глаза.

Из братьев разве что Кано, который больше не пел, и Амбарто, проживший десять лет за два с половиной года. Да Нарниль, родившийся у вод Куивиэнен и видевший ещё деда ребёнком. Да Ариэндил — того чудесное спасение с поля Дор Даэделот и рождение сыновей сделали солнечно-смелым и бесстрашным, и от скорби, вызванной потерей брата, не осталось даже тени. Да Орнион.

Они похожи, очень — прожгла внезапная догадка. Были бы похожи все трое, не достанься Тьелкормо от бабки Мириэль столь редко встречающийся среди нолдор цвет волос.

У Эльдора, как и у многих лаиквенди, глаза цвета молодой листвы, не так крепки запястья и не так широки плечи. Но линия скул, разрез глаз, упрямо вылепленный подбородок, волосы — одно.

— Ты родич Дэнетора. Ты и твоя племянница, что недавно вышла замуж, последние. Остальные похоронены с Дэнетором у Амон Эреб. Это мне известно. Отсиживаться в тени, когда его народ рассеян и напуган, может только трус, не король и даже не вождь.

— Многие были напуганы, когда в Лосгаре синдар лишились своих домов, а пришедшие с Запада корабли охватил пожар. Ведь мы долго верили — нам сказали когда-то — что с Запада придут те, кто встанет против Тьмы.

— Тьелкормо, ты принял в свой отряд дважды труса — слышишь?

— Но я знаю — и скажу любому — что нолдор способны не только брать желанное для них силой, не только убивать, не только строить из камня и ковать мечи. Я скажу, что они стоят против Тьмы за всех, кто не способен защитить себя сам — и первыми из них те, кто носит Звезду королевского Дома. Потому тысячи и идут за одним. И лаиквенди могут выйти из леса, и научиться носить железо, если и не ковать его. Мы не так несхожи, как тебе кажется. Ведь три племени эльфов долго жили у Куивиэнен, прежде чем пойти через Синие Горы, и у них рождались общие дети.

— В Анналах Амана написано, что все нолдор ушли за Вала Оромэ на Запад. Что уманьяр, отставшие, происходят лишь из племени нельяр, Третьих. Это не так — достаточно разглядеть, как непохожи многие лаиквенди на тэлери и как похожи на нас… мы, может статься, дальние родичи. Но это не даёт тебе, сбежавший наследник Дэнетора, права не то что жить под защитой стен моих крепостей, но даже носить скованное нолдор оружие.

— Вместе с Дэнетором погибли многие. Погибли бесполезно, не имея ни мечей, ни брони, ни выучки, чтобы противостоять силам Врага. Если не показать мальчишке, что можно смастерить удочку, он так и будет ловить рыбу руками. Так говорили ещё у Вод Пробуждения.

Замолчали оба, Феанаро прикрыл глаза, провёл ладонью по лицу, а когда открыл их, серебристое пламя погасло. Осталась только усталость: вырубленный его руками камень, многие дни и ночи над чертежами, многие часы в кузне рядом с Тьелпе, ожоги на ладонях, предплечьях и лице, не успевавшие зажить.

— Мне и моему народу предрекли предательство, Эльдор. Первое совершил я сам… но это не значит, что не предадут меня.

— Жёнам твоих воинов — тем, кто носит или будет носить их детей — ты веришь. В чём разница?

— Мы, пришедшие с Запада, и наши дети, и полукровки, и нерождённые — все связаны Словом Валар. Как бы ни было тяжело Слово, мне остаётся лишь верить, что мы друг против друга мечи не обратим.

— Мой народ никогда не видел Валар, хотя все лаиквенди знают их имена. Возможно, одного Владыку Оромэ, когда тот пронёсся мимо, чтобы вести эльфов на Запад… если кто и видел его, то был лишь напуган. Я достаточно отсиживался в тени, убеждая себя, что даже малое добро — водить женщин с маленькими детьми, потерявших мужей, по лесам, не давая им погибнуть по беспомощности или глупости — остаётся благом, когда везде вокруг наступает Тьма. Если Слово Валар — чем бы оно ни было — будет для тебя подтверждением верности, я его повторю.

— Слово Намо-Судии тебе повторять не нужно, — с усмешкой ответил отец. И, точно капли воды после купания, сбросив усталость, гибким движением наклонился и собрал осколки разбившегося Камня Света в ладонь.

— Тогда… что? — спросил Эльдор внезапно ломким голосом. Да, оставшиеся в Средиземье эльфы не забыли имена Валар и силу каждого из них, и перед Владыкой Мандоса справедливо трепетали больше, чем перед Манвэ Сулимо.

— Твои соплеменники возьмут себе имена на квенья, — сказал Феанаро, разжимая ладонь. Тьелко вздрогнул, но на ней не было крови, нет, Камень восстановил свою форму, подчинившись воле создателя. — И выучатся говорить на квенья так же, как на синдарин. Они принесут присягу одному из моих сыновей как своему сюзерену и мне как Государю Восточного Белерианда и Оссирианда. Когда начнётся новая война с Моринготто, мужчины из твоего — из моего — народа встанут под меч так же, как рождённые нолдор. И если кто-то из них попытается уклониться от своего долга или предаст, он будет казнён за измену. Вот моё слово и моя цена, Эльдор.

— Я не пришёл бы, не будь я готов принести присягу.

— Подумай. После того как я расскажу тебе, как были казнены те, кто пытался помешать нам выступить против Врага. Они забыли своё обещание отплатить за добро добром. То, что они были эльдар, меня

Если он не ошибся. Если Эльдор правда верен.

Если окажется, что нет, отец наверняка отдаст эту честь — казнить за измену — ему.

— А потом подумай за всех, до новой ночи Итиль. Ты не сможешь спросить каждого, они не поймут — но королю этого и не нужно. Если ты и вправду наследник Дэнетора, а Дэнетор был родичем моему отцу, ты сможешь решить за других.

* * *

На севере, в Химринге, Итиль двигалась по небу иначе, чем на южных рубежах владений Первого Дома.

Её короткие циклы, ставшие для Средиземья новыми днями, были схожи один с другим, длинные же менялись и не напоминали друг друга ни в одной точке наблюдения.

Потому нолдор, привыкшие ничего не оставлять не объяснённым и не обращённым на пользу своих дел и творения, и прозвали Итиль Рана — Своенравная.

Принцы Первого Дома не были исключением.

Как будет расти урожай, когда созреет в этот год, хотел бы я знать — негодовал Морифинвэ.

Орки боятся серебряного света, но с каждым годом Итиль на небе всё меньше, и ночи её всё длиннее — Амбарто.

Это отблеск Предвечного Света, не иначе как слепленный Валар из остатков Древ, его лучи вносят искажение в формулы сплавов, и каждый раз новые — Куруфинвэ.

Как будто ей недостаёт чего-то — кого-то? — рядом — Кано.

Тьелкормо был единственным, кого своенравие Итиль не возмущало, наоборот, дарило жизни новые краски, помогало найти в лесах новые тропы.

Он всё больше времени проводил в северных землях, у Минас Аглон и Химринга. Там крепости, которые должна была первыми держать удар войск Моринготто, сумей он напасть внезапно, медленно становились городами.

Итиль светила ярко, и судя по тишине на северных постах, на равнинах Лотланна и в горах Дортониона, врата Железной Темницы оставались заперты, хотя малые силы орков, троллей и варгов вокруг Химринга встречались.

Каждые двадцать-тридцать дней Итиль Тьелкормо кормил свой меч новой кровью.

Вернувшись в город, он отсыпался один-два раза, давал целителям взглянуть на раны — серьёзно его не доставали ни разу, но он никогда не берёг себя достаточно, чтобы выйти из боя полностью невредимым — и уходил в лес снова.

— Куда ты? Отдохни, — говорили то Морьо, то Кано. — Ты же не валинорский пёс, эльда тоже нужен отдых. Да и Ган измаялся, ведь ты его всюду гонишь, не он тебя.

Кано — прежнему — он рассказал бы. Ведь его невеста тоже была из Второго Дома.

Но не лорду Маглору, как синдар и лаиквенди его прозвали, который больше не слагал новых песен и брался за лиру лишь затем, чтобы вспомнить павшего короля Финвэ и воспеть доблесть нолдор в Битве под Звёздами. Который теперь, когда все чертежи городов были кончены, рисовал схемы осадных машин, предназначенных для того, чтобы разбить врата Железной Темницы.

Рассказал бы, как в один из особенно ярких дней Итиль он, уводивший отряд из Дортониона после стычки с крупной шайкой орков, сильно лихорадил от рубленой раны в бедре. Яд, которым был намазан клинок орочьего вожака, сердца эльда не остановил, но боли и дурноты причинял немало… и когда перевалили через горы и оказались в Химладе, Тьелкормо в тот длинный и яркий день заснул прямо на траве, без шатра, без крыши над головой, лишь наказав Эльдору выставить дозорных.

Эльдор долго тряс его после: ты кричал, что ты видел, что?! Кого, брата? Так и я вижу его во сне — как приказывает мне уйти, как командует разведчикам строить женщин и детей в колонну… буду видеть и помнить всегда.

Долго пытался расспросить — что могло напугать самого сына Феанаро?

Тьелкормо долго не слышал обращённых к нему слов и не чувствовал губ.

Под леденящим светом Итиль, от которого не спрятаться, не скрыться, он видел не бой на подступах к Ангбанду, не изуродованных чарами Моргота пленных, которых нельзя было оставлять в живых, не орла, принесшего в когтях изувеченное тело Нельо.

Всего-то снежную равнину, которой нет конца, куда ни кинь взгляд — вернее, не равнину, а вздыбленные гряды, колотый лёд, в котором нет троп, и трещины, из которых не выбраться оступившемуся.

И бредущих по снегу и колотому льду мужчин и женщин, и детей постарше — медленно, неуклонно, невзирая на жертвы — и малышей, которых они несли на руках.

Увидел высокого эльда во главе одного из отрядов — это он складывал над телом погибшего, которого смогли достать из трещины, ледяные камни, он снегом вытирал кровь с рассечённых льдом ладоней, он говорил по умершему прощальное слово, он, возвысив голос, требовал у женщины и юноши, очевидно, родных только что похороненного, встать и идти дальше. И ничего не добившись, коротким ударом в челюсть лишил юношу чувств и потащил на себе, а женщина, опустив голову, покорно пошла следом.

Всегда, сколько себя знал, Тьелкормо помнил Нолофинвэ щеголем и напыщенным гордецом в золоте и лазурных шелках, а тут он даже венца Нолдорана, оставленного ему отцом, не носил.

Но страшнее его глаз — серых, как море в шторм, льдистых, непреклонных — были разве что глаза отца в Лосгаре, в те мгновения, когда стало окончательно ясно: Умбарто не вернётся.

С головы шедшей в том же отряде женщины ветер сбросил капюшон, и тогда Тьелкормо впервые закричал: не может быть!

Запавшие щёки, готовые прорвать кожу скулы, тёмно-синяя сетка жил под глазами, потускневшие, точно сероё пылью присыпанные волосы — кто сделал это с Ириссэ?!

Ты знаешь, кто — отозвалось оттуда, из Лосгара, запахом горящего дерева и парусов.

И дитя у неё на руках, темноволосый мальчик, совсем крошечный… от кого она могла родить, когда?!

Мёртвый мальчик… зачем она несёт тело, почему не похоронит, как того мужчину, по которому скорбели жена и сын, под ледяными камнями?!

Чужой ребёнок — где родители? — должно быть, они умерли раньше.

Проведи он и Ириссэ ночь перед Исходом вместе, мог бы быть его сын — слава Эру, что нет — что за мысли?!

Остановились на короткий отдых — Итиль ещё стояла высоко, и пока свет держался, нужно было идти — и Ириссэ, бережно устроив мёртвого мальчика в складках своего тёплого плаща, подошла к женщине и обняла её.

И посмотрела через плечо вдовы — должно быть, куда-то в даль Хелькараксэ, которому не было конца и края, но Тьелкормо показалось, что на него.

Он кричал долго — думал, что уже не проснётся, так и останется там, на леднике.

И уже ответив Эльдору — яд, бред, ничего я не видел, оставь, надо отлежаться — целый круг Итиль по небу лежал без сил.

И с тех пор не находил себе покоя.

Кончилась зима, растаял снег за Химрингом, на равнинах Лотланна и в горах Дортониона зацвели белые, голубые и золотые цветы… бывает ли там, на Хелькараксэ, весна? Теплее ли, легче ли весной идти — или наоборот, больше путников гибнет в полыньях?

Он помнил себя после Алквалондэ, после Лосгара, после того, как хоронили Нельо… он не их тех, кто малодушен, чувствителен сердцем или слаб рассудком.

А значит, то, что он видел во сне, не бред, не поднявшее голову чувство вины, а касание осанвэ. Чувствовал ли Кано то же самое? Или он всё в себе запер, схоронил, чтобы остаться верным Клятве?

Взяв с собой лишь немногих верных, Тьелкормо оставил позади холмы Ладроса, горы Дортониона — долго стоял перед плитой с тенгвами на том месте, где был бой — исток Сириона, перевалил через восточный хребет Эред Ветрин. Когда облака разошлись, он увидел далеко внизу гладь Серого озера, и как стали спускаться, глаза долго слезились, точно это он много дней шёл по леднику, и сведённое судорогой горло болело.

Он рассчитывал, что среди слетающихся к Митрим птиц есть и чайки с южной оконечности Хелькараксэ, и не ошибся.

В чаячьих голосах была тревога — на ледниках стало меньше рыбы, и моржей сгоняли с насиженных мест.

Тьелкормо, верно, так и пошёл бы дальше: через долину Хитлума на северные хребты Эред Ветрин, оттуда через Эред Ломин в Лосгар, где высаживались с кораблей, оттуда на равнину Ламмот, и так до края ледника… если бы голос отца в Камне Видения не отрезвил его.

“У нас нет сил строить крепости на Хребтах Тени, в двух-трёх конных переходах от Ангамандо. Ты об этом знаешь. Возвращайся”.

Он ждал бури — пост на Эйтель Сирион был последним, и дальше ходить не дозволялось никому, и в своде законов это было прописано так же чётко, как запрет тем, кто не был нолдор по крови, по праву брачного союза или по клятве верности одному из принцев, оставаться в городах во время ночи Итиль.

Феанаро, непостижимым образом деливший время между мастерской — оттуда он и Тьелпе по-прежнему возвращались с ожогами — и переговорами с наугрим и посланцами Дориата, перешедшими от глухого гнева на захвативших их торговые пути наглецов к попыткам найти общую почву под ногами, между упражнениями с мечом — он снова мог биться обеими руками, но правая всё ещё не слушалась его как прежде и быстро слабела — и чертежами осадных машин, между формулами сплавов и программой школ, первую из которых в столице должен был открыть Нарниль… отец не сказал ничего.

Одного взгляда хватило: глупец, мальчишка, разве не помнишь, что бывает в чужих землях, когда кто-то суётся вперёд с малым отрядом, тебя-то сколько позволять пытать, отпиши?!

Тьелкормо помнил отца мастером, творениями которого восхищались все в Амане, помнил вождём, призвавшим свой народ сбросить оковы Валар, помнил воином — славя Битву под Звёздами, Кано пел и про бой на Дор Даэделот — к теперешнему, Государю, которому именем Эру Сущего приносил присягу Менеллитар, он же Эльдор, принц лаиквенди, за сотни дней Итиль так и не смог привыкнуть.

Что будет, когда два Государя — ведь верность тех, кто выйдет из Хелькараксэ живым, Нолофинвэ будет безусловна — встретятся?

Так далеко он не осмеливался думать.

И в Химринге, и в Тингилиндэ жизнь текла как прежде — шумная, стремительная, как горная река — часто неустроенная. Даже в королевском дворце не было хрустальных и мраморных лестниц и просторных особняков, как в Тирионе, все города возводились из синегорского известняка и украшались лишь гранитом, все они строились, чтобы выдержать осаду, случись войскам Моринготто прорваться из Лотланна на юг.

Бывать там, где людно, где собираются женщины и дети, стало очень больно сердцу.

Когда братья приезжали в столицу, Ариэндил звал всех погостить, Тьелкормо единственный отказывался. Два медно-рыжих мальчика, рождённых вскоре после Дагор-нуин-Гилиат — он всё чаще ловил себя на том, что и думать начинает на синдарин, а уж названий к языку прилипло не счесть — уже бодро бегали и говорили связными предложениями.

Ариэн и другие, должно быть, думали: это потому, что двое рыжих напоминают Нельо и Умбарто, неизбежно, как бывает между близкими родичами.

Хеллевен, дочь Таваро из Второго Дома, бывшая в числе лучников Амбарто в Дортонионе, родила дочь и жила теперь в Химринге. Когда Тьелкормо видел её на улицах, она неизменно шла вместе с мужем, обнимая его за пояс, потому что малышку единственной рукой держал отец.

И глаза её сияли ярко, и смех звучал звонко, и, конечно, ложной оказалась тревога, что эльдиэ, державшие лук или меч в руках и этими руками убивавшие, лишались способности любить или рожать здоровых детей.

Как отец сказал, когда шли по сосняку, а за спиной, за ручьём, разгоралось пламя, и тошнотворно-сладко пахло палёным мясом?

“Дело же в том, в сердце”.

Камни Видения были связаны между собой, и наверняка их творец способен был заглянуть в любой, пожелай он.

Тьелкормо понимал это, и всё же раз за разом вглядывался в гладь своего Палантира, пытаясь дотянуться — не в горячке, не в бреду, а наяву.

“Вы дойдёте, ты дойдёшь… суди меня, ты вправе… но только дойдите живыми”.

В глади Камня был только туман, то бледно-серый, то тёмный, точно небо над Араманом.

Точно он, научившись убивать орков и иных тварей Врага в рукопашной и конному, отдавать приказы, выспрашивать разведчиков, утратил способность облекать мысли и чувства в образы.

Теперь совы и сойки приносили ему вести с берегов Митрим. Встревоженных чаек там становилось всё больше. Лето кончалось, на полях Эстолада и Химлада собирали урожай, в лесах появились первые жёлтые и багряно-красные листья.

В очередном патруле на северо-запад Тьелкормо приказал не следовать за ним и поднялся по белым скалам Ладроса до перевала, туда, куда когда-то — сколько же дней Итиль минуло? — прилетал орёл Манвэ.

Не ходите туда — кто хочет, идите, но я не пойду — его нет там, тело истлело, его фэа в Чертогах — вас для меня всегда будет семеро — так говорил отец.

Он долго стоял перед каменной плитой с полусотней тенгв, пока не перестал видеть от слёз, и только тогда стал спускаться, сбивая колени и локти, как юнец, который впервые пошёл в горы.

Как же ты думал, дурак, самонадеянный мальчишка, унести его раненым с Тангородрим?..

Ган встретил его у лагеря, у подножия, и, всё поняв, опустился на задние лапы, давая Тьелкормо возможность забраться на спину.

Ни одна лошадь не выдержала бы его гонки до Химринга.

Иной раз, чтобы дотянуться в осанвэ, недостаточно кровного родства, недостаточно тоски по близости, памяти о разделённом душевном тепле, помогает лишь запредельная боль.

Стражи у ворот крепости расступились, пропуская Гана. Тьелко не сумел бы объясниться с ними сам.

Ладони ходили ходуном, когда он коснулся глади Палантира.

И провалился туда, точно в глубокую воду, как было однажды, когда Макалаурэ и Майтимо — тогда Тьелкормо звал старших только амильэссе, как и мать, и отец — взяли надоедливого мальчишку кататься на лодке и с удовольствием перевернули её, отчего все трое оказались в ледяной весенней реке.

Вынырнув к солнцу и неумело молотя руками и ногами, глотая воду и задыхаясь, он думал — никогда, ни за что не попрошу помощи!

Я ли не сын Куруфинвэ Феанаро, он бы не попросил!

Ни за что!

Сейчас отдал бы что угодно, только бы вернуть брата… Майтимо его тогда и выволок на заросший травой берег и, усадив на колени и отогревая замерзшие руки своими, говорил: да, дурак, да, последний, прости. А ты знаешь, Тьелко, что скоро у нас будет ещё один брат? Макалаурэ спорил, что хоть на четвёртый раз должна родиться девочка, но мама сказал, что прав я.

Эльдар не умирают от холода, тем более сыновья великого Феанаро, но очень даже тонут.

Не умирают от холода, но, верно, от запредельной усталости и тоски могут заснуть и уже не проснуться.

Как тот мальчик на руках у Ириссэ.

…Полог палатки откинут, сквозь широкую щель пробивается слепящий свет Итиль, тянет холодом. Ириссэ лежит на боку, положив одну ладонь под голову, а второй обнимая пустоту — там, должно быть, спал рядом с ней ребёнок.

Она в тёплом плаще, капюшон с меховой опушкой во сне сбился, открывая густые волосы, потускневшие, точно присыпанные пеплом. Они острижены до лопаток, чтобы не мешали в дороге, а может, и в знак скорби.

Лук и колчан со стрелами лежат тут же, когда-то Ириссэ несла и их, и ребёнка, не зная усталости. Сейчас едва ли сумела бы натянуть тетиву.

В дороге она убила немало тюленей, и их тела служили нолдор на Хелькараксэ и топливом, и пищей.

Рядом, на коленях, тот, на кого с надеждой смотрели сотни и тысячи эльдар по дороге во льдах.

— Ириссэ, я не пойду без тебя. Слышишь?!

Кровь Финвэ, рождённого волей Эру королём нолдор, сильна — сильнее всего в его сыновьях — и в голосе Нолофинвэ властной силы вдосталь, несмотря на изнурительный многолетний переход во льдах.

Выученные ценой многих жизней законы Хелькараксэ суровы: обессилевших или раненых взрослых, которым не становилось лучше, не несли на руках, с тяжёлой ношей во льдах слишком легко самому поскользнуться, попасть в трещину или полынью. Близкие оставались рядом, ждали, а когда всё заканчивалось, догоняли, и слёзы стыли на ветру… тропа в колотом льду была узкой, колонна растягивалась на несколько миль.

Да и не случалось прежде, чтобы взрослые эльдар просто отказались просыпаться.

И нельзя же помочь тому, кто не хочет помочь себе сам.

Суров Намо-Судия, и Чертоги его, должно быть, страшны для изгнанников… но идти дальше по Хелькараксэ страшнее.

Тот, кто избран Нолдораном, вправе менять законы. Он, уже перепоясанный мечом, несущий на себе под плащом полный доспех — нельзя бросить, в принадлежащем Моринготто Средиземье не будет мира, как ещё его нести, если не на теле? — забрасывает лук и колчан за спину и поднимает девушку на руки. И выходит из шатра, и приказывает:

— Собирайте, идём. Сейчас же, не медля. И если я оступлюсь, вы знаете, кто ваш Король. Финдекано, ты слышал, ты больше не идёшь с разведчиками впереди. А если оступишься и ты — я верю в тебя, Аракано. Ваш брат же до сих пор слишком сильно скорбит, чтобы отвечать за других.

Нолофинвэ идёт, разговаривая с женщиной и светловолосым юношей — он наполовину тэлери, похоже? тэлери был погибший отец? и как пошёл за убийцами родичей? — слушает подошедших разведчиков, отдаёт указания, снова утешает вдову, и только охрипший к концу перехода голос выдаёт, как он устал.

“Встань, Ириэ, пожалуйста. Открой глаза. Лучи Итиль, что отражаются во льдах и слепят вас… они же освещают Средиземье, здесь под ними распускаются цветы, колосятся пшеница и рожь.

Здесь поют птицы и ходят животные, кто скрываясь от света Итиль, кто, наоборот, ища его. В лесах Валинора ни ты, ни я такого разнообразия не видели.

Встань же.

Я же смог. Хотя в Лосгаре, думал, не поднимусь, после того, как таскал обожжёнными руками камни, и лёгкие, видно, ожёг тоже, так не хватало воздуха.

Тогда-то я ещё не знал, что бывают совсем иные ожоги, что нанесённые пламенем умайар раны не способна закрыть лекарская магия эльдар, она делает только хуже.

Хотя между Дортонионом и Лардосом, когда хоронили Нельо, несколько раз хотел шагнуть со скальной полки вниз. Лишь бы не видеть, как это сделают другие.

Я смог, и ты сможешь.

Пожалуйста”.

…Его, мальчишки, голова на коленях Майтимо, взгляд снизу вверх, в бледно-голубое весеннее небо, которые заслоняет голова с растрёпанными медно-рыжими волосами.

“Брат, дождись меня в Чертогах, пожалуйста. Мы ведь друг друга там узнаем? Будем помнить?”

Больно, снова слёзы на глазах, больно очень — последним угасающим видением: новая ночь Итиль на исходе, первые серебряные лучи пробиваются в щель палатки, и Нолофинвэ, так и просидевший всю стоянку с головой дочери на коленях, улыбается, впервые за несколько дней.

Раз открыла глаза, раз удалось напоить горячим, раз говорила, пусть и с умершими во льдах раньше детьми — значит, есть надежда.

Он донесёт, он выдержит — столько, сколько нужно.

Если верить карте Финьо и Аракано, осталось совсем немного.

Воины Моринготто напали на лагерь в Лосгаре вскоре после высадки, и только бдительность отца, приказавшего выслать дозоры и держать оружие наготове, и то, что сошедшие с кораблей воины были полны сил, помогло отбросить Врага.

Чем встретит Средиземье истощённых во льдах путников? Ведь на Эйтель Сирион последний к западу пост Первого Дома.

Тьелкормо так ничего и не видел за пеленой слёз, веки распухли, болело в груди, где должно было биться сердце, и очень ломило виски.

Он стиснул Палантир так крепко, что порезался о внезапно ставшие острыми грани. Режущая боль и кровь на ладонях и отрезвили.

Он сидел в гостиной цитадели — здесь жили, останавливаясь в Химринге, лишь те, кто был королевской крови. Днём и эта, и иные комнаты использовались Хеллевен и другими членами Совета Химринга для работы.

Она ведь ничего не побоялась, дочь Таваро. Ни убивать своей рукой, ни понести и родить, ни управлять сейчас жизнью пограничной крепости.

Сидевший рядом с ним Ган вскинулся и глухо зарычал.

Тьелкормо моргнул раз, другой, зрение прояснялось. В комнате было темно, Палантир погас, он не догадался принести хоть пару малых Камней Света.

Отец стоял в дверях в плаще и лёгком доспехе — должно быть, только что вернулся из объезда северных постов и отпустил сопровождающих отдыхать.

Она очень острая, подумал Тьелко, смотря на звезду Первого Дома в центре нагрудной пластины, ещё острее, чем Палантир.

У неё не лучи, а лезвия.

Никого не щадят — ни чужих, ни своих.

Феанаро круто развернулся и вышел, а когда зашёл вновь, был в одной рубашке, и в руках его исходил паром кубок с вином.

Пахло корицей, а ещё дымом костров с северных постов, железом и мокрой, лежалой травой — лошадиным потом.

На сей раз Ган, подчиняясь воле Тьелкормо, встал и занял место в углу комнаты.

— Выпей. Скоро отпустит.

Горячее, сдобренное мёдом, корицей и гвоздикой вино обожгло губы, дыхание перехватило.

Очень легко было бы так и дышать через раз, так ни о чём и не спросить.

— Нолофинвэ и верные его Дома… они идут через Хелькараксэ. Сюда. — Он помолчал, облизнул губы. Вино было приторно-сладким, и от этого мутило, но отец оказался прав, голова уже не болела так сильно. — Я слышал голоса птиц, что прилетают на Ламмот — они встревожены, и с каждым днём всё больше. Я видел сны, я пытался дозваться и дозвался… там, в Камне Видения. Ты знал? Давно? Ты потому сказал, что мы уходим от Митрим?

— Ни к чему кликать к себе войну там, где её можно избежать или хотя бы оттянуть. Хитлум — плодородная и пока спокойная долина. Если принцы Третьего Дома последовали за Нолмо и его сыновьями — а это скорее всего так — их армия многочисленнее нашей. Они сумеют закрепиться там.

— Моринготто попытался сбросить нас в море вскоре после высадки. Может попытаться и сейчас. От Ангаманадо до Лосгара — ближе, чем сюда.

— Исключать этого нельзя. Мы справились — справится и Нолмо.

Очень легко было бы просто сидеть рядом, вдвоём — впервые с тех пор, как купались на Митрим и говорили после… десять лет по счёту Итиль прошло.

Родились дети, выросли города — каменные крепостные стены, деревянные дома. Но он уже делал лёгкий выбор, слишком много раз.

— Я пойду туда, навстречу. Возьму полсотни конных — для Дома это небольшая потеря. Если Моргот отворит ворота Ангбанда, — волнуясь, он сбился и перешёл на синдарин, и сердце бешено колотилось — нашёл чем разозлить, на ровном месте, дурак! — но на лице Феанаро гнева не было, лишь удивление, — и выпустит Балрогов или ещё кого, я не дамся им живым. Клянусь, тебе не придётся… Я знаю, что ты сейчас скажешь — я считаю, ты должен знать.

Серебряное пламя в глазах — лучники на галерее стены в Алквалондэ, факелы в Лосгаре, пленные, изувеченные злой волей Врага, Эльдор, родич убитого у Амон Эреб короля лаиквенди Дэнетору, поднимающийся на стену навстречу своей смерти, просто отложенной на несколько десятков лет.

— Зачем? Мира между Домами не будет, как и одного Короля для всех нолдор. Если мы сумеем не перебить друг друга, доставив Моринготто удовольствие наблюдать это — будет уже благо. Надеюсь, Нолмо хватит ума не объявить себя королём всего, что восточнее Дортониона.

— Я должен пойти. Там Ириссэ… я верю, что она дошла, что смогла проснуться… я должен сказать ей всё. Чего боялся раньше. И её отцу. И… тебе.

Тьелкормо отставил кубок с приторно-сладким вином. Говорить правду оказалось очень легко, и даже виски перестали болеть.

Феанаро же взялся за свой кубок, пустой лишь наполовину, и осушил несколькими быстрыми глотками. Он повёл ладонью, и в очаге затрепетало пламя. Звякнула на запястье чёрная цепь с крупными звеньями, оплетённая мелкими сполохами огня. Рука под ней снова была обожжена.

— Воистину, Всеотец знатный насмешник… или Намо… впрочем, нет, ты полюбил дочь Нолмо до Проклятия. Хотя, если верить Намо, всё предрешено.

— Я должен пойти. Что бы Ириэ ни сказала. Что бы ни сказал её отец. Отец… ты разве приказал бы убить Финьо, или Аракано… явись они сюда?

Феанаро рассмеялся, негромко, но страшно. Это напомнило другой смех — в боях на Эред Ветрин, там дошло до того, что от короля нолдор орки бежали, едва завидев, хотя он носил такой же доспех, как многие знатные воины, и сменил двух коней взамен убитых.

Карниль, Алая звезда, блистал там очень ярко, должно быть, по нему и узнавали.

Там пахло ржавым железом — вражьей кровью, застывшей на клинке — так же пахло и сейчас, похоже, на северных постах наткнулись на орков.

И вот спустились с хребтов на равнину, даже по краю устланную вулканическим камнем, следом за отрядом отца — он и Курво — и навстречу летит резкое, короткое, не терпящее возражений: ждать Майтимо, только вместе с ним, я пойду вперёд, не вы!

— Ты чего-то не понял про Хелькараксэ. И про меня. Того, кто оставил мой народ умирать во льдах, под Проклятьем… я убил бы его и всех его крови, а кто не родня по крови — дал бы выбор, присягнуть мне или пойти на казнь тоже. И мне было бы плевать, сколько радости это доставило бы Моринготто… с ним я бы после расквитался. Насчёт меня не обманывайся.

— Нолофинвэ не ты.

— Воистину… скорее всего, ты прав. Так ты куда идёшь — преклонить колено?

— Нолофинвэ не ты. Он не выжил бы в огне Валараукар. Он не построил бы столько крепостей из камня так скоро — не привёл бы за собой столько мастеров, не зажёг бы в сердцах эльдар такой огонь, что они стали бы работать и днём, и ночью, не покладая рук. Мой Король ты, и иначе не будет. Но я люблю Ириэ… давно, с тех пор, как Амбарто упал с обрыва на охоте.

— Что ты станешь делать, если Враг заберёт её?

— Что?! — Тьелкормо вскрикнул от неожиданности, и спокойно сидевший в углу комнаты Ган вскочил, звякнули о камень его когти. — Он… не сможет.

Он видел Ириссэ истаявшей, смертельно усталой, бессильно висящей на руках отца, и это оказалось страшно.

Но представить её как Нельо… Майтимо… огненно-рыжая растрёпанная голова на фоне синего весеннего неба — изломанной, с вывернутыми, раздробленными суставами, пережжённой, мало ли можно в Ангамандо найти средств для пытки? — было вовсе невыносимо.

— Он Вала, Тьелко. Сильнейший из Айнур, он вплёл свои нити в ткань Арды, ещё когда звучала Музыка. И теперь преобразует мир, так, как никто из Валар не осмелился бы и не смог. Он может дотянуться. До любого из нас.

— Когда я был в Химринге в последний раз, ты держал дочь Хеллевен на руках. Ты говорил ей и её мужу: не бойтесь, даже здесь, на севере, мы защищены надёжно. А потом говорил перед теми, кто собрался на площади, там, за окном… собрались они очень быстро. Твоя звезда горит высоко и ярко, в её лучах многим хочется греться. Ты говорил Хеллевен… в чём разница?

Феанаро пристально посмотрел на него — потемневшее от въевшейся дорожной пыли лицо, должно быть, он гнал коня очень быстро, спутанные ветром волосы, после Битвы под Звёздами так и обрезал их коротко, выше плеч, чтобы падали свободно, но не мешали.

Посмотрел… так же, как Норимо, когда вернулся с отрядом синдар и лаиквенди от Эйтель Сирион и молчал, пока Морьо, понявший, что дело сильно неладно, не приставил к горлу следопыта меч и не сорвался в крик, так не вязавшийся с его обычным спокойствием.

Как Орнион в лекарской палатке на границе Дор Даэделот… раны, нанесённые огнём Айнур, без помощи другого Айну не исцелить.

Не может быть… просто кажется.

— Ты же сам не стал бы бояться. Не выбери… не встань мать на сторону Валар, ты что же, приказал бы ей остаться в Амане? Никогда больше не видеться? Только потому, что тут опасно?

— Нерданель выбрала Валар. Ты не ответил.

— Если Ириэ окажется в Ангамандо… я пойду туда, хоть до вершин Тангородрим, чтобы попытаться спасти её. Я возьму с собой только тех, кто так же, как я, будет готов. Погибнуть так… это ведь не нарушит Клятву?

— Твою — не нарушит.

Полсотни лучших конных — немалая сила на просторах Средиземья. Для всего Первого Дома — тоже немалая, слишком важная, чтобы губить её без толку.

Но не станет же Нолофинвэ, в самом деле…

— Позволь мне идти. Хоть одному. Пожалуйста, отец.

Его голос дрогнул, и тут сидевший рядом Феанаро вздрогнул тоже, отшатнулся, посмотрел на свои руки.

— Я обещал тем, кто пойдёт за мной в Средиземье, свободу. Я же не Вала, чтобы решать, что искажение Арды, что нет. Чтобы призывать на суд, не издав законов. Ведь… нет, Тьелко?

Нужно было смотреть в глаза, нужно было ответить… губы точно сковало льдом с Хелькараксэ.

— Ясно, — сказал Феанаро с усмешкой. И хотелось сказать: я понимаю, всё понимаю, Государь не может поступать иначе, не решать за других, не брать на себя ответственность… губы по-прежнему не слушались. — Если хочешь — иди.

— Отец, я…

— Один не иди. Бери конную сотню. Если Моринготто попытается сбросить их в море, как было с нами, а ты подойдёшь на Ламмот к бою, конные там понадобятся… в Хелькараксэ наверняка пали и валинорские лошади, если Нолмо решил не отпустить их, а тащить с собой.

— Я буду осторожен.

— Добра от этого не будет. Но ты вправе.

— Я хочу увидеть её. Хочу сказать… Клянусь, если Нолофинвэ потребует от меня присягнуть ему, я не сделаю этого никогда. Я найду способ. Выкраду Ириссэ… иначе на что мне конные?

— Возьми Палантир. Раз ты пройдёшь по северо-западу за Эйтель Сирион, я, по крайней мере, должен знать, что там происходит. Если Камень попадёт в руки Врага, я сумею отсечь остальные.

Отсечь Камень — так же, как отсечь того, кто попадёт живым в Ангамандо. Каким бы близким по крови и духу тот ни был.

— Отец… спасибо.

Идя далеко на северо-запад, он будет надеяться на быстроногих лошадей, на голоса верных ему животных и птиц, на собственный меч, на удачу.

Но по-прежнему страшно думать о том, какой проснулась Ириэ на руках отца, не погасла ли для неё надежда.

Через касание фэа в Палантире Тьелко чувствовал тяжёлую, как железо, усталость… потому и ударило, и накрыло ледяной решимостью и жаждой борьбы, исходившей от Нолофинвэ, с ним-то сродства было больше.

Можно ли оживить надежду, вдохнуть в усталую фэа радость жизни? Вернуть убитых из Чертогов Намо нельзя, каким бы ярким ни был Свет.

Зажечь, заполнить, оживить — верно, можно?

Тьелкормо встал, разминая затекшие ноги, подошёл к окну — над горизонтом на западе только начинал тонкой серебряной полоской заниматься рассвет Итиль.

В иную ночь — точнее, уже утро — он никогда не осмелился бы спросить.

Но теперь, после короткого — ты вправе, иди, я не Вала, чтобы судить — чувствовал себя ближе к отцу, чем когда-либо.

Теперь он гораздо вернее помнил не сожжённые тела пленных в Дортонионе, не клятву Менеллитара именем Эру, принесённую за многих лаиквенди Оссирианда их новому Королю, не взгляд отца на тело в когтях орла Манвэ: не был изумлён, не был напуган, он с самого начала не рассчитывал никого из пленных спасать.

Не то, тяжёлое и необходимое, а лёгкое и светлое: как, накрывшись одним плащом после купания, смотрели на звёзды над озером Митрим.

И как сидел рядом, сменяя братьев на посту, держа ладонь на ладони — то горячая, то ледяная, и раны не затягиваются.

Как ушёл, чтобы допросить Норимо и добиться от него правды — как возможно, где Нельо ошибся?! — не зная, что Морьо уже всего добился, и вернулся. Как в его дежурство Орнион впервые сказал: раз всё длится так долго, надежда есть, и с каждой переменой звёзд её будет всё больше. Подождите ещё немного, он откроет глаза, а потом и узнает вас.

— Послушай… Валар требовали, чтобы ты разбил Камни и вернул Йаванне Свет, способный оживить Древа. Невесть зачем… Итиль сияет так, что в зените глаза слепнут. Как-то же Валар сами справились. Но ты знаешь, что станешь делать, когда мы победим, и Сильмариллы будут у тебя… ведь знаешь? Что? Отец, послушай…

Феанаро встал тоже — медленно, с усилием. По сведённым бровям, по тому, как он вцепился ладонью в спинку стула, можно было бы подумать, что ему или больно, или очень дурно, или то и другое вместе.

Но ведь он не ранен, ни царапины.

И хотя старые раны закрывались долго — ни тренировки с мечом, ни упрямое желание заложить свой камень, и не один, в основание стены каждого из пяти городов тому не способствовали — но в конце концов от них остались только побелевшие рубцы и шрамы-нити от лекарских швов.

— Война с Моринготто будет долгой и тяжёлой, и в ней сгодится любое оружие. Мне незачем об этом — о Камнях — думать… потому что я не хочу больше никого из вас хоронить.

— И я не хочу, — сказал Тьелкормо медленно, ещё осознавая, а потом закричал: — Ясно?! Не хочу! Нам одного раза было довольно!

— Ты присягал мне. И потому, когда придёт время, исполнишь, что должно. — Феанаро провёл ладонью по лицу, посмотрел на окрасившиеся грязью пальцы, усмехнулся: ну и дела. — Поехали до Келона, хочешь? И искупаемся, и в сон перестанет клонить. Если ты ещё не дошёл до зеркала, поверь на слово: выглядишь не лучше меня. Ты гнал как безумный… Менеллитара и других твоего отряда до сих пор нет.

— Поехали.