Амфиптер: Зов вечности (джен)

Образ моего Тома тесно связан с этой песней: 明天末日 — 鬼卞

Вообще, вся сцена написана под этот трек.

_________

Запах старого пергамента, воска и едва уловимой пыли, что веками оседала на магических артефактах, витал в тёмном классе прорицаний. Воздух был неподвижный и тяжёлый, словно сама атмосфера затаила дыхание в ожидании откровения. Единственным источником света в комнате, погружённой в предрассветные сумерки, был призрачный, мерцающий свет хрустального шара, стоявшего на трёхногой подставке.

Перед шаром, неподвижный, как изваяние, сидел в кресле юноша. Восемнадцатилетний Том Риддл был воплощением утончённой, почти неестественной красоты: чёрные волосы, идеально уложенные, оттеняли бледность кожи, а черты лица казались выточенными резцом безжалостного гениального скульптора. Но вся эта совершенная внешность была лишь изысканной обманкой для глаз. Тёмно-карие глаза с вишнёвым отливом, пронзительные, горели холодным, отравляющим огнём. В них читался острый, отточенный ум, но также и глубокая, ледяная пропасть — взгляд, способный заморозить душу и сжечь её, взгляд, видевший слишком много.

Том смотрел сквозь матовое стекло шара, сложив руки вместе и положив подбородок на пальцы. Он видел не дымку будущего, а ясный, как вода горного источника, образ: девушка в одеждах из чистого шёлка, с венком из лотоса на тёмных волосах. С тёмными глазами, полными тихого смирения и озорства первооткрывателя, что входит в запретный райский сад.

— Это твой ответ, как мне получить желаемое бессмертие? — фыркнул он с беззвучной, язвительной усмешкой, не отрывая гипнотического взгляда от видения. Голос был низким, бархатным, с ноткой звенящей стали. — Что этот юный цветок, этот нежный побег, может предложить мне?

Разум Тома был лабиринтом из тёмных коридоров, где обитали призраки прошлого. Воспоминания, которые он тщательно запирал на замок, иногда прорывались наружу: запах гари и крови, крики, безразличные лица людей, и его собственный, детский ужас, смешанный с внезапной, пьянящей вспышкой силы, которая спасла его, но и навсегда отделила от других. Том видел несправедливость, боль и грязь этого мира. Видел, как то, что люди называют «грязной кровью», становится приговором. Поклялся себе, что найдёт способ очистить мир от этой слабости, от этой несовершенной, бренной плоти.

Мысль о Хагриде вызвала в его душе не вину, а холодное удовлетворение. Тот арахнид, Арагог, был воплощением всего отвратительного и чужеродного, что он презирал. Паук был угрозой, хаосом, порождением тьмы, которую Том стремился искоренить. Портреты, эти болтливые хранители секретов, стали орудием, а находка тайника полувеликана — доказательством его, Риддла, правоты. Том не убил тварь, нет. Поступил мудрее — изгнал её, очистив стены Хогвартса от скверны. Страшно гордился собой. Это был первый, тщательно спланированный шаг к наведению порядка.

Сейчас его взгляд, острый как отравленный клинок, впивался в образ незнакомки. В её жертвенности он видел не красоту ритуала, а расточительство. Такую силу, такую преданность — и всё ради какого-то божества? Какая глупость. Но в самой этой глупости таилась капля раздражающей истины. В глазах девушки не было страха смерти. Было принятие. А что Том знал о принятии неизбежности? Нет, он ненавидел эту безропотность. Это унижение! Ни за что не хотел бы стать таким. Но… Она не боялась того, перед чем робел сам Том — Смерти. Ему оставалось только отрицание. Только испытывать вечную, жгучую жажду взять то, что принадлежит ему по праву силы, черпать и стирать границы.

— Что ты знаешь о настоящей тьме, маленькая жертва? — прошептал он, пальцы бессознательно сжались в кулак. — Ты отдаёшь свою жизнь по доброй воле. А меня мир пытался сломать, выбросить на свалку. Но я выжил, чтобы подчинить себе силу тех самых богов, которым ты возносишь хвалы. И я возьму её. Всю. Даже ту, что скрывается в твоей невинной душе. — Поднял руку к образу перед собой и сжал сильно, до бледности пальцев.

Поднялся. Тень от его высокой фигуры скользнула по стеллажам, заставленным фолиантами в потрескавшихся кожаных обложках. Воздух в классе был густым, словно пропитанным самим временем, и каждый вдох приносил с собой сладковатый запах тления пергамента и остывшего воска с ароматом мёда. Риддл обернулся к своему посту у хрустального шара, держа в руках тяжёлый том в чёрном переплёте, найденный после бесстрастного, методичного поиска. Пыль осела на манжетах серым налётом.

В полумраке послышалось лёгкое, почти призрачное шуршание. Том не повернул головы. Его рука, бледная и с длинными пальцами, резко вскинулась, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Во все стороны прошла беззвучная, но ощутимая волна магии — тонкое, безжалостное давление, выталкивающее всё живое и лишнее из его пространства. Из-под одного из столов с недовольным шипением выскочила полосатая кошка и, поджав хвост, юркнула в приоткрытую дверь.

Хмыкнув с лёгким презрением, Риддл сделал шаг вперёд, и голубоватый свет шара озарил его. Внутри матовой сферы всё так же была видна девушка, входившая в комнату. Наблюдал за ней с интересом, потянулся пальцами к прохладной поверхности шара. Коснулся дымчатого стекла там, где был виден силуэт девушки.

И ощутил Это.

Не просто магию. Силу! Древнее, чем течение реки. Тягучую и могучую, как сама жизнь. По его руке пробежала тонкая, вибрирующая нить, словно он прикоснулся к оголённому нерву Хроноса. Сила, исходившая даже через временную преграду, была настолько плотной и органичной, что на его руках встали дыбом волоски. На мгновение безупречное, холодное спокойствие дрогнуло. Том удивлённо приподнял изящные тёмные брови, и в его глазах вспыхнул ненасытный голод.

— Кто же ты, моя маленькая змейка? — прошептал он бархатным басом в тишине. Вопросительная фраза была обращена не столько к девушке, сколько к самой силе, что его коснулась.

Положил книгу на пюпитр, пыль взметнулась в воздух золотистыми спиралями в голубом свете. Пролистал несколько страниц, испещрённых выцветшими чернилами. Острый взгляд безошибочно нашёл то, что искал. Том выпрямился, тишина в классе сгустилась, став почти осязаемой.

— Voco per speculum aeternum…

Vinculum quaero, inter aevum et animam…

Revela mihi tenebras quae in luce latet…*

Слова слетали с губ, как древняя мантра. Каждый слог был наполнен холодной, целенаправленной силой, и воздух вокруг хрустального шара начинал вибрировать, голубоватый свет — мерцать и сгущаться, будто втягиваясь в воронку, созданную его волей.

Воздух в классе переменился. Вокруг Тома витал едкий, обжигающий дым — как от тлеющего сандалового дерева, и будто после удара молнии, с горьковатой ноткой полыни. Терпкий шлейф окутывал его, как погребальное облачение, отгоняя всё живое и намекая на глубину сил, с которыми он вступал в связь.

Фигура, ещё не достигшая мощи зрелого мужчины, казалась сейчас сосредоточением иного, нечеловеческого образа. Каждый мускул под бледной кожей напряжён, будто под ней не кровь текла, а сама магия. Обошёл шар, встал напротив видения. Движения были медленными и на удивление мягкими, но от них, казалось, содрогались сами стены Хогвартса. Тяжёлая, неоспоримая весомость, словно по комнате ступал молодой, но уже осознавший свою силу дракон, вступающий во владение наследием предков.

Величественно подчиняющий пока что лишь комнату и делающий первые попытки к освоению древней магии.

Хрустальный шар ответил на его напор яростным сопротивлением. Голубоватый свет внутри него забился, а затем взорвался ослепительно-белым сиянием. Поверхность сферы замерцала и начала трескаться паутиной крошечных молний, фиолетовых и серебристых, которые оставляли в воздухе запах раскалённого стекла. Шар вибрировал с низким, угрожающим гулом, подпрыгивая на столе, будто пытаясь вырваться из тисков подставки.

Свет от шара стал нестерпимым, как само солнце, стремясь выжечь осквернителю глаза. Казалось, ещё мгновение — и сфера не выдержит, разорвавшись осколками, унося с собой желанный образ.

Том не отступал. На лбу выступила испарина, жилы на шее натянулись, как струны. Чувствовал, как его магия сталкивается с дикой силой, текущей рекой сквозь время. Это была битва, в которой он ощущал не страх, а почти детский восторг. Чувствовал извивающийся, неуловимый хвост бессмертия, скользящий между пальцев.

Бешеная энергия, исходящая от Тома, достигла критической точки, когда вена на руке лопнула и кровь стала сверху заливать шар, с жадностью поглощавший это угощение. Словно прорвало плотину, сдерживающую кипящую реку воли. Воздух завыл, закрутился в хаотичных вихрях, вырывая из руин парт листы пергамента, которые вихрем взметнулись вокруг и резали Риддлу щёки, пальцы, сгорали в пламени шара в безумном танце концентрации и противостояния.

Шар с оглушительным гулом гудел. Казалось, ещё мгновение — и древний артефакт обратится в пыль.

— НЕТ! — голос Тома прорвался сквозь грохот: низкий, яростный рёв, полный неприятия самой идеи поражения.

Он сжал трепещущий шар тисками магии и собственной кровью, что безудержно текла по пальцам. Было похоже на то, как дракон своей пастью сжимает жемчужину, не давая ей разбиться, не обращая внимания на боль. Шар издал звук басовитого хмыкания.

И в этот миг из-за сферы показалась девушка, наклонила голову, тёмные глаза смотрели прямо на него. Губы девушки шевельнулись, и сквозь вой и грохот его рушащейся комнаты словно бы услышал тихий, чистый голос.

— Эти глаза, — прошептала она, потянувшись пальцами к шару со своей стороны, и испуганно отпрянула, споткнувшись в гэта и упала на спину.

.

.

.

Лёгкое, почти эфирное прикосновение кончиков её пальцев к его собственным было таким отчётливым, словно она стояла рядом, в той же комнате. Она… коснулась. Смогла. Невероятное, пьянящее ощущение успеха ударило в виски, на миг затмив даже ярость: "Я прорвался! Нашёл нить, связывающую миры!"

Сладкий триумф длился лишь мгновение. Снизу, по лестнице, донеслись гневные, прерывистые возгласы и тяжёлые, торопливые шаги. Смотритель и преподаватели спешили на этот буйный шум, портреты без сомнения что-то рассказывали. Хорошо, что Том заранее всё просчитал.

Цокнул языком раздражённо. Время истекало. Руины вокруг были немым свидетельством непростительного изучения.

— Репаро! — прозвучало резко, как удар хлыста.

Вскинул палочку. Осколки стекла взлетели с пола, собираясь обратно в рамы окон с тонким, поющим звоном. Камни в стенах сдвинулись, вставая на свои места, словно части головоломки. Пол выровнялся, скрипя и стуча, затягивая трещины. Том работал быстро, отчаянно, капля пота скатилась по виску. Зажал руку выше локтя — на залечивание сложной раны времени не было. Восстановить всё было невозможно, но создать видимость порядка — да.

"Быстрее!" — стучало в висках.

Посмотрел на потрескавшийся шар, испускающий остаточный, зловещий свет. Ревелио сработало на нём лишь отчасти — глубокие расколы остались, словно шрамы. Артефакт такой мощи не мог быть исцелён простым заклинанием. Сжав зубы, Том развернулся и метнулся к потайной двери, что он обнаружил ещё на втором курсе, случайно нажав на рычаг в виде бивня.

Зажимая руку, скользил по коридорам как тень, обходя привычные маршруты патрулей. Ноги сами несли его по обходным путям — через потайные люки за гобеленами, по карнизам, мимо спящих портретов, где он заглушал шаги лёгким Муфлиато. Прижался к стене спиной, шипя, направил палочку на рану и, морщась, ощущал, как кожа стягивается, кровь запеклась. Том тяжело выдохнул, боль его не пугала уже давно.

Прошёл спокойно мимо неподвижных стражей-статуй, ощущая на себе их каменный взор. Обходил стороной владения Призраков.

Наконец, скользкий барельеф змеи пропустил его в гостиную Слизерина. В спальне царила тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием спящих однокурсников да потрескиванием в камине. Выпил тыквенный сок из графина и бесшумно добрался до своей кровати, скинул мантию и улёгся, смотря в потолок. Только теперь он позволил себе выдохнуть. Образ девушки завладевал разумом, но не из-за несравненной, утончённой красоты, что не ускользнула от его взгляда. А от… силы.

"Слизнорт… старый, самодовольный дурак", — пронеслось в его голове с ледяным презрением. Профессор с его пристрастием к талантливым студентам был полезным инструментом, не более. "Обронить глупую фразу о разделении души, но забыть сказать, что есть безмолвный договор с высшей силой?"

Том был близок. Рано или поздно, эта головоломка поддастся и он сотрёт грань между жизнью и смертью, подчинит себе саму ткань мироздания. Создаст мир, где больше не будет боли, которую он видел в детском приюте, страха в глазах умирающих, унизительного клейма «грязной крови». Мир, который будет скроен по лекалам его воли. Где сам Том и его сила станут единственным и неоспоримым законом.

Сон не приходил. Риддл стал заложником собственного разума, в котором бушевал ядовитый ураган. Постель казалась ему погребальными дрогами, а шёлковые простыни — саваном. Том ворочался, обычно идеально уложенные волосы теперь спутались и прилипли ко лбу, влажному от холодного пота. За закрытыми веками сознание рождало кошмары наяву.

Они выползали из самых тёмных уголков памяти, извиваясь и шипя. Змеи. Сначала это были лишь тени, скользящие в периферии зрения. Потом они обрели форму, массу, текстуру. Холодные, мускулистые тела с чешуёй начали обвивать его ноги, сжимая с такой силой, что едва мог сделать вдох.

Одна из них, больше других, с чешуёй цвета стали и глазами, горящими красным углем, медленно поползла вверх по его телу. Её вес пригвоздил его к ложу. Змея подняла голову и уложила на плечо Тома. Холодок, исходящий от неё, проникал сквозь ткань ночной рубашки, обжигая кожу ледяным огнём.

И тогда он услышал в голове шипящий, похожий на сухой шелест чешуи по камню, многоголосый хор.

— Сссила… — прошипел один голос, тонкий и насмешливый.

— Она так близззко… — добавил другой, низкий.

— Ты чувссствовал дрожжь жизззни, которую можно взззять…

Сквозь это змеиное множество прорвался Иной Голос. Глубокий, как сама бездна, и медленный, как движение континентов, непостижимый для смертного разума, и будто сладостная, разлагающая душу нега.

— Зачем бороться, дитя моё? — произнёс низкий Голос, и каждое слово было подобно капле мёда. — Огонь в душе, что сжигает тебя изнутри. Этот мир… мал, тесен, полон слабых существ, что топчут твоё величие.

Том пытался отогнать наваждение, но Голос был сильнее. Он был тем, чего Том жаждал всей душой.

— Я могу дать тебе всё, — продолжал Голос, будто наклонился над юношей своей невидимой фигурой, и образы могущества вспыхивали в голове Тома: он видел себя на троне из костей и теней, видел, как магический мир склоняется перед ним в страхе и благоговении. — Власть над жизнью и смертью. Бессмертие, что не дано никому. Силу, перед которой померкнут старые боги. Вся магия этого мира будет петь для тебя одну песню и возвеличивать Твоё имя. — Голос замолк, давая прочувствовать всю сладость этого видения. А потом добавил, и его слова прозвучали как последний, решающий аргумент, тихо и убедительно. — А взамен… мне нужна лишь малая толика. Искра. Всего лишь одна… душа. Её душа.

В этой тишине, налитой ядом и обещаниями, Том Риддл перестал ворочаться. Лежал неподвижно, широко открытые глаза глядели в бархатную тьму над кроватью. Искушение обвилось вокруг сердца холодными кольцами, и в его взоре, горящем лихорадочным блеском, вспыхнуло безжалостное решение. Жертва была так мала. Всего одна душа. А выигрыш… Выигрыш — целая вечность.

____

*Voco per speculum aeternum...

Призываю через зеркало вечное...

Vinculum quaero, inter aevum et animam...

Связь ищу, меж вечностью и душой...

Revela mihi tenebras quae in luce latet...

Открой мне тьму, что в свете таится...