Грани хаоса (джен)

Инк сидел на краю разлома — там, где реальность трещала по швам, обнажая слои иных измерений. В руках он сжимал кисть, но та… сопротивлялась.

— Ну давай, не дуйся, — он попытался провести линию на воздухе, но вместо ровного штриха вырвался вихрь разноцветных искр. — Что с тобой сегодня?

Кисть дрогнула, будто фыркнула.

Он попробовал снова: мысленно представил мост через разлом — прочный, изящный, с перилами из звёздного света. Поднял кисть…

…и вместо моста в воздухе возник кошмар:

— щупальца из чернил, оплетающие пространство;

— глаза, открывающиеся на каждом изгибе;

— звук, похожий на стон тысячи голосов.

— Стоп! — Инк резко опустил кисть. Видение растаяло, оставив после себя запах озона и… слёз?

Он присмотрелся к инструменту. На древке проступили чёрные пятна — будто вены, пульсирующие в такт его пульсу.

— Ты что, жива? — прошептал он.

Кисть задрожала.

Инк сел, положив кисть на колени. Та извивалась, как змея, но не пыталась вырваться.

— Ладно, — он вздохнул. — Давай по‑честному. Что не так?

В ответ — вспышка образов в его сознании:

— он рисует город, но здания сами меняют форму;

— он пытается исправить аномалию, а она отвечает — шипит, бьёт щупальцами;

— его рука, покрытая чернилами, будто это не краска, а болезнь.

— Ты боишься? — догадался он. — Боишься, что я потеряю контроль?

Кисть замерла. Потом медленно повернулась к нему — будто кивнула.

— Но я же всегда контролировал тебя! — он попытался рассмеяться, но смех получился нервным. — Ну, почти всегда.

— Не всегда, — прошептал голос в его голове. Не его голос.

Инк вскочил:

— Кто здесь?!

Тишина. Только кисть тихо тихо пульсирует.

Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Перед внутренним взором — воспоминания:

— как впервые взял эту кисть (она лежала в луже краски, будто ждала его);

— как она оживляла его рисунки (бабочки взлетали, дома дышали, реки пели);

— как он смеялся, видя, как люди улыбаются его творениям.

Но теперь…

— Ты изменилась, — сказал он вслух. — Почему?

— Потому что мир изменился, — снова тот же голос. — Ты рисуешь порядок, а хаос отвечает. Он проникает в линии. В краски. В тебя.

Инк сжал кулаки. На пальцах — чернильные разводы. Он не заметил, как они появились.

— И что мне делать?

— Научись слушать. Не только себя. А аномалии. Они тоже хотят быть услышанными.

Он поднял кисть. На этот раз не стал представлять мост. Вместо этого — прислушался:

— к стону разлома;

— к шёпоту искажённых измерений;

— к ритму собственного сердца.

И начал рисовать не форму, а звук.

Линии выходили неровными, хаотичными. Но постепенно они складывались в узор — не мост, а сеть, которая оплетала разлом, не закрывая его, а… успокаивая.

Аномалия затихла. Щупальца исчезли. Воздух перестал дрожать.

— Получилось? — Инк посмотрел на своё творение.

Сеть мерцала, как паутина в утреннем свете. Она не уничтожала аномалию — она договорилась с ней.

— Значит, нужно не бороться, а… слушать, — прошептал он. — Но как это сделать везде?

В этот момент кисть вырвалась из его рук и упала на край разлома. Инк бросился за ней, но успел лишь увидеть, как инструмент проваливается в щель между измерениями.

— Нет!

Он прыгнул следом.

Падение длилось секунды, но казалось вечностью. Инк кувыркался в вихре красок, слыша голоса:

— «Ты не художник, ты разрушитель»;

— «Твои линии — это раны»;

— «Кисть — это ты. А ты — это хаос».

Потом — удар. Он приземлился на мягкую поверхность, похожую на холст. Вокруг — мир, созданный из его же рисунков, но искажённых:

— дома с глазами;

— реки, текущие вверх;

— деревья, чьи ветви — это руки.

Перед ним — его кисть. Но теперь она огромная, как башня, и живая:

— древко — позвоночник с позвонками;

— щетинки — пальцы, сжимающиеся в кулак;

— на конце — глаз, смотрящий на него.

— Ты… — Инк отступил. — Ты — это я?

— Я — это то, что ты боялся признать, — голос заполнил всё пространство. — Что ты не просто рисуешь. Ты переделываешь реальность. И она сопротивляется.

— Я не хотел…

— Хотел. Ты мечтал сделать мир красивее. Но красота — это порядок. А порядок — это насилие над хаосом.

Инк закрыл лицо руками:

— Что же мне делать?

— Выбрать. Остаться художником — и потерять себя. Или стать хаосом — и потерять мир.

Он посмотрел на свои руки. Чернильные пятна расползались, как живые.

— А если я не хочу выбирать? — тихо спросил он. — Если я хочу быть и тем, и другим?

Кисть замерла.

— Тогда ты должен научиться балансировать. Не уничтожать аномалии, а договариваться с ними. Не подчиняться хаосу, а направлять его.

— Как?

— Через боль. Через страх. Через любовь к тому, что ты создаёшь.

Инк глубоко вдохнул. Потом протянул руку к огромной кисти.

— Хорошо. Научи меня.

Когда он очнулся, то лежал на краю разлома. В руке — обычная кисть, но теперь он чувствовал её иначе:

— как пульс;

— как дыхание;

— как голос, который всегда был рядом.

Он поднялся, посмотрел на сеть, которую создал. Она мерцала, но уже не казалась хрупкой.

— Теперь я понимаю, — прошептал он. — Это не бунт. Это… разговор.

Где‑то вдали — смех Найтмера. Или это эхо его собственной улыбки?

Неважно.

Игра продолжается.