Механика Божьего дара (джен)

Квартира Аркадия Львовича напоминала музей затонувшей Атлантиды. Здесь, на третьем этаже хрущевки, время остановилось где-то в 1982 году. Тикали напольные часы с гулким боем, пахло книжной пылью, нафталином и крепким чаем с бергамотом.

Кирилл стоял посреди комнаты в одних трусах и майке-алкоголичке, чувствуя себя неуклюжим великаном, который случайно забрел в лавку антиквара. Ему было страшно пошевелиться, чтобы не смахнуть локтем фарфоровую балерину или стопку журналов «Новый мир».

— Надевай, Кирилл, не тушуйся, — голос Львовича дрогнул. Врач достал из шкафа вешалку, укрытую полиэтиленом.

Костюм был серый, шерстяной, тройка. Рижского пошива. Вещь монументальная, сшитая на века, когда ткань еще делали из шерсти, а не из нефти.

— Это Андрюши, — тихо сказал врач, разглаживая лацкан. — Он был… крупный мальчик. В десант готовился. Купили ему на выпускной в институте. А он так ни разу и не надел. Сразу форма, Афган… и всё.

Кирилл принял вешалку как хрустальную вазу.

Он начал одеваться.

Брюки сели идеально, только чуть жали в бедрах — Кирилл приседал со штангой в 120 кг, а Андрей, видимо, больше бегал. Рубашка, белая, крахмальная, хрустнула, обнимая широкие плечи. Жилетка застегнулась с трудом, обтянув рельеф мышц.

И, наконец, пиджак.

Кирилл подошел к трельяжу. Из зеркала на него смотрел не Кирпич. И даже не санитар.

На него смотрел молодой инженер из 60-х. Широкоплечий, с волевым подбородком, строгий. Шрам на брови (память о кастете) вдруг перестал выглядеть бандитской меткой и стал похож на след от рискованного эксперимента или дуэли.

— Галстук, — Львович протянул полоску ткани в диагональную полоску. — Умеешь? Или помочь?

Кирилл взял галстук. Пальцы сами вспомнили движения.

Широкий конец накрест. Снизу вверх. В петлю. Оборот.

Он завязывал «Виндзор». Двойной, симметричный, идеальный треугольник.

Это было движение из детства. Отец учил его перед первым классом: «Кирюша, галстук — это не удавка. Это вертикаль. Она держит позвоночник, когда жизнь пытается тебя согнуть».

Львович наблюдал за ним в отражении зеркала.

— Откуда, Кирилл? — только и спросил он. — Пацаны на районе носят только золотые цепи.

— Отец, — коротко ответил Кирилл, поправляя узел. — Он говорил, что интеллигентность — это умение завязать галстук, даже если тебя ведут на эшафот.

Врач отвернулся к окну, делая вид, что протирает очки.

— Похож… — прошептал он. — Господи, как ты похож. Не на Андрея. На нас всех. Таких, какими мы должны были быть.

* * *

Выход из дома стал испытанием.

У подъезда на корточках сидела местная «братва» — Сява, Гнутый и Лысый. Они пили «Балтику 9» и обсуждали, как вчера отжали магнитолу у таксиста.

Когда дверь подъезда открылась и вышел Львович, они лениво сплюнули.

— О, лепила идет. Слышь, дед, дай закурить!

Следом вышел Кирилл.

В сером костюме, в пальто Львовича (тоже с чужого плеча, но выглядящем как шинель), с кожаным портфелем в руке.

Он остановился. Поправил перчатку.

Сява поперхнулся пивом.

— Кирпич?.. Ты чё, братан? Тебя чё, в депутаты взяли? Или помер кто?

Кирилл медленно повернул голову. Теперь, в этой одежде, его взгляд изменился. Он смотрел не как бык перед атакой. Он смотрел как комиссар или белый офицер. Сверху вниз. С ледяным спокойствием.

— У меня командировка, Савелий, — произнес он четко, без единого слова-паразита. — Научная. Прошу не загораживать проход. Аркадий Львович спешит.

Гнутый открыл рот, чтобы заржать, но смех застрял в горле. Это было жутко. Если бы Кирпич послал их матом, всё было бы понятно. Но этот тон… Этот тон пугал больше, чем ствол у виска. Это была власть другого порядка.

Они молча подвинулись.

Кирилл прошел мимо, не оборачиваясь, держа спину неестественно прямо.

* * *

На вокзале их перехватила Анна.

Она бежала, запыхавшись, в своем стареньком пуховике. Щеки разрумянились от мороза.

— Успела! — выдохнула она.

Кирилл замер. Он вдруг почувствовал себя неловко в этом щегольском костюме. Словно он обманывает её.

— Аркадий Львович, можно вас на секунду? — Анна отвела врача в сторону, сунула ему какой-то сверток (бутерброды в дорогу), а потом подошла к Кириллу.

Она смотрела на него долго. Внимательно. Изучала новую геометрию его плеч, скрытую пиджаком.

— Тебе идет, — просто сказала она. — Только воротник…

Она протянула руку и поправила ворот рубашки, который слегка замялся под пальто. Её пальцы на секунду коснулись его шеи. Кирилла словно током ударило — 220 вольт, прямо в сонную артерию. Он перестал дышать.

— Кирилл, — она говорила тихо, глядя ему в подбородок (выше смотреть стеснялась). — Там, в городе… там большой книжный магазин есть. На проспекте Мира. «Дом Книги». Если сможешь… посмотри мне Ахматову. У меня томик потерялся при переезде. Я деньги дам.

Она потянулась к карману.

Кирилл перехватил её руку. Его ладонь накрыла её узкую кисть полностью.

— Не надо денег, Аня. Я найду. Даже если из-под земли достать придется.

Она подняла глаза. В них плескалась надежда.

— Возвращайся. Ты нам нужен. Ты… ты здесь самый нормальный, Кирилл. Хоть и притворяешься чудовищем.

Поезд прогудел, выпуская клубы пара.

— По вагонам! — крикнул Львович.

* * *

В электричке было шумно, душно и пахло жареными пирожками с непонятной начинкой. Люди везли мешки с картошкой, баулы с вещами из Турции, кто-то играл на гармошке, кто-то ругался.

Кирилл и Львович заняли места у окна. Кирилл положил портфель на колени. Он сидел прямо, стараясь не касаться грязных стен вагона своим безупречным рукавом.

Напротив сели двое. Типичные «челноки» — уставшие мужики с лицами цвета земли, которые уже открывали бутылку водки.

— Ну, за удачу! — гаркнул один, разлив водку в пластиковые стаканчики. Запах сивухи ударил в нос. — Слышь, интеллигенция! Будешь?

Он протянул стаканчик Кириллу.

Кирилл медленно перевел взгляд от окна на мужика.

Старый «Кирпич» либо выпил бы, либо молча отвернул руку ударом.

Но «Кирилл Петрович» (как он мысленно называл свою новую версию) поступил иначе.

— Благодарю, не употребляю, — вежливо ответил он. — И вам не советую. Судя по цвету склер и сосудистой сетке на носу, у вас начальная стадия цирроза. А учитывая качество данного напитка — вы рискуете получить токсический гепатит еще до конечной станции.

Мужик замер со стаканом у рта. Он моргнул. Потом посмотрел на своего напарника.

— Ты понял чё-нить?

— Вроде сказал, что помрем, если выпьем, — неуверенно перевел второй.

— Да ну его… — мужик с опаской посмотрел на бутылку. Потом на Кирилла. На его широченные плечи в дорогом костюме. На его спокойные, умные глаза.

Он медленно вылил содержимое стаканчика под лавку.

— Ну тебя к лешему, пророк… А колбасу будешь? Докторская.

Кирилл улыбнулся — чуть-чуть, уголками глаз.

— Колбасу — буду. Углеводы мозгу нужны. Мы на конференцию едем.

Львович, наблюдавший эту сцену, отвернулся к окну, чтобы скрыть влажные глаза.

Он видел, как вокруг Кирилла, в этом грязном, прокуренном вагоне, образуется зона порядка. Зона чистоты. Люди рядом с ним переставали материться и прятали бутылки.

Не потому что боялись силы. А потому что рядом с ним им становилось стыдно быть свиньями.

Поезд мчался сквозь заснеженные поля России, увозя «штучного человека» навстречу его судьбе. Кирилл достал из портфеля блокнот и начал чертить. Он готовился к битве. Не за себя. За истину.

* * *

Актовый зал Медицинской Академии давил величием. Высокие потолки с лепниной, портреты великих хирургов в тяжелых рамах, амфитеатр, заполненный людьми в белых халатах. Здесь пахло паркетом, дорогим одеколоном и страхом перед экзаменаторами.

Кирилл сидел в третьем ряду, сжимая ручку портфеля так, что кожа скрипела. Ему казалось, что все смотрят на него. Что они видят мозоли на его руках, чувствуют запах дешевого вокзального пирожка, который он съел утром, и знают, что под этим шерстяным костюмом скрывается тело, битое в уличных драках.

На кафедре выступал профессор Вишневский — светило челюстно-лицевой хирургии. Сухой, желчный старик с бородкой клинышком, похожий на Чехова в старости. Он говорил тихо, но в зале стояла мертвая тишина.

— Рассмотрим клинический случай №45, — профессор щелкнул пультом, и на огромном экране загорелся слайд. — Оскольчатый перелом скуло-орбитального комплекса со смещением. Травма, полученная в результате ДТП.

Зал ахнул. Снимок выглядел жутко. Лицевой скелет напоминал разбитую фарфоровую чашку, склеенную пьяным мастером.

— Традиционный подход, — продолжал Вишневский, — предполагает широкий коронарный разрез «от уха до уха», отслойку мягких тканей, обнажение костей черепа и фиксацию отломков титановыми мини-пластинами. Операция травматичная. Риск повреждения лицевого нерва — 40%. Время операции — 6 часов. Но другого пути нет. Кости «поплыли», опоры нет.

Кирилл смотрел на экран.

Он не видел костей.

Он видел ферменную конструкцию.

В его голове, как в программе AutoCAD, вспыхнули силовые линии.

«Стойка шасси, — подумал он. — Это же принцип стойки шасси, которая сложилась при жесткой посадке. Если тянуть снаружи — порвем обшивку (кожу). Если вскрывать — нарушим герметичность. Но у конструкции есть узловые точки. Точки напряжения».

Он начал быстро рисовать в блокноте. Не череп. Он рисовал мост. Вантовый мост с одной опорой.

— Коллеги, есть предложения? — риторически спросил Вишневский, протирая очки. — Может быть, кто-то из молодых аспирантов хочет предложить альтернативу? Или мы согласимся, что пациент обречен на шрам через всю голову и возможный парез мимической мускулатуры?

В зале повисла тишина. Студенты прятали глаза. Аспиранты делали вид, что пишут конспекты. Спорить с Вишневским было опасно для карьеры.

— Есть предложение.

Голос прозвучал как выстрел. Глубокий, спокойный бас, который заставил стекла в старых рамах слегка завибрировать.

Все головы повернулись.

Кирилл встал.

В своем сером костюме, прямой как струна, он возвышался над залом как скала. Аркадий Львович рядом с ним вжался в кресло, шепча: «Кирюша, сядь, ради бога…»

— Кто вы, молодой человек? — Вишневский сощурился, глядя в зал. — Я вас не помню среди своих ординаторов.

— Я не ординатор, — Кирилл вышел в проход. — Я… младший научный сотрудник. Моя фамилия… Кирпич… — он осекся. — Кирпичников. Кирилл Петрович.

По залу прошел смешок.

— И что же предлагает «младший научный сотрудник»? Подорожник приложить?

Кирилл почувствовал, как кровь приливает к лицу. Старый «Кирпич» сейчас бы перепрыгнул через ряды и объяснил профессору за уважение. Но «Кирилл Петрович» сделал вдох.

«Спокойно. Ты инженер. Ты прав. Они видят картинку, ты видишь схему».

— Вы предлагаете разбирать фасад, чтобы починить несущую балку, — громко сказал Кирилл, идя к сцене. — Это нерационально. Конструкция скуловой дуги работает как арка. Она держит напряжение на сжатие, но слаба на изгиб. Удар разрушил арку. Вы хотите собрать её заново на винтах. Я предлагаю вернуть ей форму, используя внутреннее напряжение материала.

Он подошел к доске. Взял мел.

Мел в его огромной руке казался зубочисткой.

Он начал чертить.

Уверенные, жесткие линии. Никакой дрожи.

Слева — схема разрушенного моста. Справа — схема черепа.

— Если мы введем рычаг вот здесь, — он поставил точку в районе виска, — через прокол в два сантиметра. И используем височную кость как точку опоры… То вектором силы, направленным строго перпендикулярно плоскости перелома, мы заставим отломки встать на место. Щелчок. Принцип «русского замка» в деревянном зодчестве. Они заклинят друг друга и будут держаться без винтов.

Он дорисовал схему. Стрелки векторов сходились в одной точке. Это было красиво. Это была математическая гармония.

В зале стояла тишина. Но теперь это была не скучающая тишина, а звенящая.

Вишневский подошел к доске. Он долго смотрел на чертеж. Потом на Кирилла.

— Точка опоры… — пробормотал профессор. — Вы предлагаете использовать крючок Лимберга? Но он не даст такой тяги.

— Не Лимберга, — сказал Кирилл. — Я сам разработал инструмент. Изменил угол загиба и форму рабочей части. Она повторяет кривизну внутренней поверхности скулы. Площадь контакта больше, давление на единицу поверхности меньше. Кость не крошится.

Он полез во внутренний карман пиджака и достал свой «гаражный» инструмент, завернутый в стерильную салфетку. Блестящая сталь, выточенная из турбинной лопатки.

Профессор взял инструмент. Взвесил в руке.

— Тяжелый… — сказал он. — Баланс смещен к рукояти.

— Чтобы кисть не уставала, — пояснил Кирилл. — Рычаг должен быть продолжением руки.

Вишневский посмотрел на Кирилла поверх очков. В его глазах исчезло высокомерие. Там появился интерес охотника, увидевшего редкого зверя.

— Где вы работаете, коллега? В Москве? В Питере? В «Склифе»?

— В районной больнице, — честно ответил Кирилл. — Поселок городского типа Зареченск.

— И много у вас там… практики?

— Хватает, — Кирилл усмехнулся уголком рта. — Контингент беспокойный. Физику любят проверять на прочность.

Профессор повернулся к залу.

— Запишите эту схему, — скомандовал он студентам. — И запомните этого человека. Он только что сэкономил пациенту пять часов наркоза и уберег его лицо от шрамов. Это… — он замялся, подбирая слово, — это очень по-нашему. Элегантно. И дерзко.

Когда Кирилл возвращался на место, зал не аплодировал. Врачи не хлопают как в театре. Но он чувствовал взгляды. Уважительные, оценивающие.

Аркадий Львович сидел бледный, как полотно, но сиял, как начищенный самовар.

— Ты их сделал, Кирюша… — шептал он. — Ты их уделал, как Бог черепаху. По-научному.

* * *

Вечером, после банкета, на который Кирилл не пошел («Не пью, Аркадий Львович, режим»), он бродил по незнакомому городу.

Город был шумным, чужим, полным огней и соблазнов. Но Кирилл искал одно.

«Дом Книги».

Магазин уже закрывался. Продавщица, усталая женщина с тушью, потекшей под глазами, уже мыла пол.

— Закрыто, молодой человек! — крикнула она, увидев массивную фигуру в дверях.

Кирилл вошел. Он двигался осторожно, чтобы не наследить на мокром полу.

— Мне очень нужно, — сказал он своим мягким басом. — Пожалуйста. Я завтра уезжаю.

— Что нужно-то? Детективы? Фантастика?

— Ахматова. Сборник стихов. Желательно… в синем переплете. Издание 1988 года.

Продавщица застыла с шваброй.

Она посмотрела на его лицо — волевое, с шрамом, на его плечи, разрывающие пальто. Такие парни обычно спрашивали карты города или порно-журналы.

— Ахматова… — переспросила она недоверчиво. — Девушке?

— Невесте, — вдруг сказал Кирилл и сам испугался этого слова. Но оно прозвучало так правильно. Так твердо.

Женщина вздохнула, поставила ведро и ушла в подсобку.

Вернулась через минуту с книгой. Синий томик. Тот самый.

— Последний, — сказала она, протягивая книгу. — Держи. Счастливая она у тебя, невеста-то. Редко сейчас… стихи читают.

— Она не просто читает, — Кирилл взял книгу, как святыню. Он достал деньги — мятые купюры, которые копил полгода. — Она ими дышит.

Он вышел на улицу. Шел снег. Крупные хлопья падали на ночной город.

Кирилл прижал книгу к груди, под пальто, там, где билось сердце.

В этот момент он окончательно понял: назад дороги нет. Он больше не гопник. Не санитар. Не изгой.

Он — Мужчина. Созидатель. Хранитель.

И он вернется домой не с пустыми руками. Он везет не просто книгу. Он везет доказательство того, что любовь и культура сильнее любого хаоса.

* * *

На вокзале, перед посадкой в обратный поезд, к ним подошел профессор Вишневский. Он был в дорогой шубе, пах коньяком.

— Кирилл Петрович! — окликнул он.

Кирилл обернулся.

— Я навел справки, — сказал профессор, глядя ему в глаза. — У вас нет диплома. Вы санитар.

Аркадий Львович замер, ожидая скандала.

— Так точно, — спокойно ответил Кирилл. — Но я работаю над этим.

— Работайте быстрее, — Вишневский протянул визитку. — Когда получите корки — жду у себя в аспирантуре. Мне нужны люди, которые умеют думать руками. В нашей профессии слишком много теоретиков и слишком мало… инженеров.

Поезд тронулся.

Кирилл стоял в тамбуре, глядя на уплывающие огни большого города.

В кармане лежала визитка профессора. За пазухой — томик Ахматовой.

А впереди была долгая дорога домой. И самая сложная битва — битва со смертью, которую ему предстояло выиграть, чтобы окончательно поверить в себя.