Нарушая запреты (гет)

Очень долгая помолвка,

история, повествующая о тех немногих событиях, которые произошли с Нарциссой за пять лет, когда она считалась невестой Басти Лестрейнджа, об очень похожих предложениях, полученных ею от очень разных мужчин, а также о случайно подслушанном разговоре и скандальном поступке, совершенном высокородной мисс Блэк на балу у Берков

Когда я, окончив шестой курс, вернулась из Хогвартса, на платформе 93/4 меня встретили не родители и домовики, а Басти с букетом цветов. Новоиспеченный жених взял мой чемодан, поцеловал меня в щеку — я с трудом подавила желание вытереть ее платком — и сказал:

— Ну, поехали!

— Куда? — я очень надеялась, что в моем вопросе слышно радостное любопытство, а не испуг. Басти держался со мной настолько по-хозяйски, что я встревожилась, уж не назначили ли в мое отсутствие Белл и Руди свою свадьбу.

— В Кэрфри, разумеется!

Этот ответ меня немного успокоил.

Мы вышли с вокзала, и я ахнула от удивления и восторга. Там, где обычно стояли магловские автомобили, сейчас невидимо для простецов расположился шикарный экипаж, запряженный четверкой крылатых лошадей. На козлах восседал невообразимо важный домовик.

— Прошу, мисс! — Басти с улыбкой поклонился, распахнул передо мной дверь кареты и помог войти. Когда я устроилась, он сел рядом и скомандовал кучеру:

— Поехали! Смотри, не растряси мисс Блэк!

— Ни в коем случае, мистер Рабастан Лестрейндж, сэр! — пропищал эльф и натянул вожжи. — Полетим, как по маслу!

Лошади сначала побежали, а потом, набрав достаточную скорость, поднялись в воздух. Они тащили карету гораздо спокойнее, чем гиппогрифы, без рывков и рысканий в воздухе, и я наслаждалась полетом, любуясь проплывавшими внизу пейзажами.

Но идиллия длилась недолго. Как только мы покинули Лондон, Басти прижал меня к себе и начал целовать, а его руки как-то удивительно быстро забрались мне под мантию. Я задохнулась от неожиданности, ужаса и отвращения: от моего жениха явственно пахло потом, руки, шарившие по моему телу, тоже были потными и влажными.

Однако Басти ничего не замечал и в перерывах между поцелуями быстро шептал:

— Цисси, ты такая красивая… красивая… красивая… Позволь мне, пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста… Никто не узнает… Шуми — парень надежный, он не выдаст… Давай побыстрее, ладно?

Теперь я понимаю то, чего не видела тогда: Басти было всего двадцать лет, он не пользовался успехом у девушек своего круга, но очень хотел казаться опытным кавалером, а бегство Роми задело самолюбие отвергнутого жениха. Сейчас я могу оправдать поведение Басти, но в семнадцать лет такие вещи воспринимаешь совершенно иначе, особенно если прежде ты ни с кем даже не целовалась. Поэтому действия жениха показались мне особенно возмутительным.

Я уже вознамерилась осадить хама, как вдруг замерла, потрясенная простой и страшной мыслью: это мой будущий муж. Если я покажу Басти, как он мне неприятен, он мне никогда этого не простит. Значит, нужно выкручиваться иначе…

Я взглянула на жениха умоляющим, трепетным взором и заговорила тоненьким, задыхающимся голоском:

— Басти, пожалуйста, не надо! Ты такой сильный… мне больно… ты меня сломаешь… Я не смогу жить, если все случится так, я бабушке Ирме обещала, что не позволю себе ничего подобного до свадьбы… Не надо, пожалуйста, Басти!

Как ни странно, он купился на мой трогательный вид и наглую ложь. Нареченный жених выпустил меня из объятий — я украдкой вздохнула с облегчением — и грустно сказал:

— Да, ты, наверное, еще маленькая, хоть и совершеннолетняя…. Да и бабушке обещала, а слово нарушать нельзя…

Он отодвинулся от меня на другой край сиденья и молчал всю дорогу до Кэрфри. А я молча возблагодарила Бога за свой невысокий рост и хрупкое телосложение, из-за которых выглядела младше, чем была на самом деле.

Больше Басти ни разу не пытался меня ни обнять, ни поцеловать, не говоря уже о чем-то большем. Этой своей победой я горжусь до сих пор.

Теперь на балы и приемы меня сопровождал Басти, и от этого они стали еще более скучными. Ко мне избегали подходить даже те немногие кавалеры, кого раньше привлекала возможность обсудить новые книги и пластинки.

Светские мероприятия после переезда в Кэрфри раздражали меня и по еще одной банальной причине — у нас не было денег на новые бальные мантии для меня. Сестрам повезло больше — они начали выезжать задолго до того, как мы покинули Блэквуд, а денег тогда хватало на все.

Сейчас же мама выкручивалась изо всех сил (папа, как обычно, отстранился от решения проблемы). Все намного упростилось бы, если бы я могла носить мантии, перешитые из нарядов моих старших сестер, но это было, увы, невозможно: тона, украшавшие белокожих брюнеток, меня убивали наповал. Особенно меня огорчило, что в чудесной розовато-оранжевой мантии, в которой некогда блистала на балах Белл, я больше всего напоминала несвежий бешеный огурец. Я, помню, даже расплакалась от несправедливости и обиды.

Так что маме пришлось тайно посылать домовиков относить наряды моих сестер в магазин по продаже подержанных мантий, а на вырученные деньги покупать ткани и одежду более подходящих мне оттенков. Наши домовики из купленных тканей шили новые мантии, а подержанные наряды распарывали и перешивали до полной неузнаваемости: если бы кто-то узнал, что высокородная мисс Блэк носит чужие перешитые мантии, то масса поддельно-сочувственных (а на самом деле — ехидно-злорадных) утешений мне была бы обеспечена…

С каждым днем Басти нравился мне все меньше и меньше. Он много пил, — конечно, не так, как нищеброды-алкоголики, но все же было заметно, что на балах и приемах мой нареченный жених злоупотребляет огневиски. Выпив, Басти становился развязен и начинал громко вещать о том, что власти грязнокровок в Англии скоро придет конец. В эти минуты он неприятно напоминал мне Белл.

Остановить брата мог только Руди. Он, мило улыбаясь, подходил к Басти и что-то негромко говорил. Тот, вздрогнув, замолкал и даже немного трезвел. И вот что странно: многие вполголоса сожалели, что наследником состояния и фамильного поместья Лестрейнджей станет тихий, молчаливый Руди, а не решительный и сильный Басти, но я видела, как буквально одним касанием брови невысокий и тщедушный старший брат заставлял умолкнуть крепкого, громогласного здоровяка-младшего.

Впрочем, не только Басти тогда говорил на светских вечеринках о политике. Именно летом 1972 года Темный Лорд, желавший запретить грязнокровкам доступ в волшебный мир, начал открыто провозглашать свои идеи. Всем до одного британским чистокровным волшебникам 1 июля 1972 года совы доставили манифест Темного Лорда под названием «Очистим наш мир от грязи!» Этот документ обсуждали во всех гостиных — и роскошных, и совсем скромных, — о нем спорили, с ним не соглашались или превозносили его до небес. Сейчас я понимаю, что именно тогда в воздухе впервые запахло войной, хотя в семнадцать лет подобная идея, мне, разумеется, даже в голову не приходила. Разговоры о политике казались мне донельзя скучными, а неуклюжее участие в них Басти по-настоящему раздражало.

Единственной приятной стороной моей помолвки стала возможность регулярно посещать поместье Лестрейнджей. Не знаю, как бы повел себя Басти, если бы я хоть раз осталась там ночевать, но, к счастью, я каждый вечер возвращалась домой, объясняя это слабым здоровьем мамы.

А днем усадьба Лестрейнджей, — конечно, не такая огромная, как Блэквуд, но все же окруженная немаленьким парком, — была очень приятным местом для отдыха и прогулок.

Однако даже больше возможности хоть ненадолго вспомнить навеки утраченный родной дом меня начал привлекать в поместье Лестрейнджей регулярно бывавший здесь Руди — жених моей сестры Белл. В детстве пять лет разницы в возрасте — это очень много; старшего из братьев Лестрейндж я узнала по-настоящему только теперь и не уставала восхищаться его умом, начитанностью и оригинальностью мышления.

Обычно Руди и Белл трансгрессировали в поместье Лестрейнджей незадолго до моего появления и вместе с Басти встречали меня. Далее предполагалось, что мы парами будем гулять по аллеям и вести подобающие помолвленным молодым людям беседы, однако наши встречи проходили совсем иначе.

Белл и Басти отправлялись на расположенную перед домом лужайку и отрабатывали там боевые заклятия, которым научились в своем клубе, а мы с Руди, защитившись Щитовыми Чарами, усаживались на стулья неподалеку и начинали обсуждать исторические события далекого прошлого, книги, музыку, научные открытия, — словом, почти все на свете за одним примечательным исключением. О современной политике мы не говорили никогда. Руди, что вполне очевидно, не спешил обсуждать последние новости, а причины своего тогдашнего молчания мне и самой теперь непонятны, — видимо, я что-то чувствовала подсознательно. Встречи с женихом сестры доставляли мне много радости, и я очень сожалела, когда пришло время возвращаться в Хогвартс.

Тем не менее, седьмой курс оказался для меня самым приятным из всех школьных лет, возможно, потому, что в Кэрфри и к Басти я абсолютно не хотела возвращаться. Но время пролетело незаметно, и в конце июня 1973 года я в последний раз приехала из Хогвартса на платформу 93/4. Выйдя из вагона, я оглянулась, ища глазами массивную фигуру Басти, и очень удивилась, когда совсем рядом прозвучал знакомый тихий голос:

— Здравствуй, Нарцисса! Поздравляю с окончанием школы! Как ты сдала Л.И.Р.О.Х.ВО.СТ.ы?

— Здравствуй, Руди! — я искренне обрадовалась ему и отсутствию своего жениха. — Шесть Л.И.Р.О.Х.ВО.СТ.ов я сдала на «В», оставшиеся три — на «П»! А где Басти?

Жених моей сестры сразу помрачнел:

— Басти уехал по делам примерно на неделю, так что мой долг — заменить брата и доставить тебя в Кэрфри в целости и сохранности!

— А как на это посмотрит Белл? — с шутливым ужасом спросила я.

— А мы от нее это скроем, — ответил Руди с улыбкой, но вдруг помрачнел. — Белл тоже уехала по делам примерно на неделю…

Я хотела спросить, какие дела могут быть у Белл и Басти, которые нигде не работали, но сочла за лучшее промолчать, сообразив, что мой собеседник, видимо, имеет в виду дела охотничьего клуба, в котором все они состояли.

Руди взял мой чемодан; мы вышли с вокзала и уселись в уже знакомую карету. Когда лошади взмыли в воздух, жених моей сестры негромко сказал:

— Нарцисса, прости, что вмешиваюсь не в свое дело, но… Скажи, ты довольна тем, что через некоторое время выйдешь замуж за Басти?

— У меня пока нет оснований сожалеть об этом, — слова моего обычно сдержанного собеседника меня очень удивили. — Или тебе известно о Басти нечто такое, чего я не знаю?

— Нет, — задумчиво ответил Руди, — Басти не лучше и не хуже, чем большинство людей его круга, ведущих подобный образ жизни. Просто я подумал… — он немного помолчал, а потом негромко произнес, четко выговаривая слова: — Может быть, ты предпочтешь выйти замуж за меня, а не за Басти? Все вопросы с ним, Белл и твоими родителями я улажу…

Я задохнулась от изумления:

— Но как же так, Руди? Вы с Белл давно помолвлены и живете вместе…

— Не знаю, любили ли мы друг друга когда-нибудь, — ответил он спокойно, — но наши чувства, даже если они и были, давно прошли. Белл хочет всего и сразу, а мои желания гораздо скромнее. Твоя сестра не создана для семейной жизни — у нее и без того хватает забот. А с тобой мы хотя бы можем поговорить…

Я закусила губу. Жених моей сестры был прав: с ним я чувствовала себя гораздо свободнее, чем с Басти. Но в то же время мысль о браке с Руди вызывала у меня отчаянный протест. Старший из братьев Лестрейндж напоминал мне пасмурный, холодный осенний день. Я, как ни странно, любила и поныне люблю гулять в такую погоду, когда воздух, пахнущий водой и гниющими листьями, приятно холодит лицо. Но особую радость этим прогулкам придает осознание того, что осень не вечна — вслед за ней придет зима, а потом весна и лето… Брак с Руди для меня означал, что осень в моей жизни воцарится навсегда.

— Пожалуйста, прости… — начала я смущенно.

— Я все понял, можешь не продолжать, — ответил он вежливо и грустно, а после недолгого молчания пробормотал: — Хотя это, наверное, и к лучшему…

Остаток дороги до Кэрфри мы не разговаривали, и больше Руди никогда к данной теме не возвращался. Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, выйди я замуж за Рудольфа Лестрейнджа — человека, который через несколько лет после нашего разговора в карете возглавил разведку Темного Лорда…

Несколько дней спустя после того, как я приехала из Хогвартса, Басти и Белл вернулись, и все продолжилось по-прежнему.

Меня повсюду сопровождал человек, которого я не любила, но готовилась связать с ним свою жизнь; попрощавшись с ним, вечером я возвращалась в Кэрфри, хотя не считала это место своим домом. Дни складывались в месяцы, а месяцы — в годы…

Темный Лорд понемногу выходил из тени; грядущая война становилась все более и более явственной. Слова «нападение Пожирателей Смерти» стали привычной темой газетных заголовков, но в светских гостиных все еще оставалось по-прежнему.

Я сумела заметить, хотя и не сразу, что связанные с делами клуба поездки Белл и Басти довольно часто совпадают по времени с наиболее дерзкими и жестокими нападениями Пожирателей Смерти на грязнокровок и мракоборцев. Моя сестра и мой жених возвращались домой ленивыми и благодушными, но в то же время, как ни странно, какими-то взвинченными, до странности напоминая друг друга. Мне было тяжело общаться с Белл и Басти в первые дни после их приезда.

Со временем я стала замечать, что примерно так же, как моя сестра и мой жених, иногда выглядят и многие другие люди нашего круга. Некоторые из них, — например, мой кузен Ивэн Розье — были одноклубниками Белл и Басти, другие, наоборот, шумно заявляли, что не хотят заниматься политикой. Но все они, даже те, кто никуда и никогда надолго не уезжал, порой производили на меня странное впечатление — черты их лиц словно бы размазывались, стирались, превращая высокородных волшебников в единое многоголовое и безликое существо. Они одинаково двигались, похоже улыбались и говорили с одними и теми же интонациями. Чем больше проходило времени, тем сильнее все эти люди, знакомые и почти незнакомые, напоминали мне один другого. Про себя я называла их стертыми, хотя своими впечатлениями, как обычно, ни с кем не делилась.

Поначалу мне казалось, что Руди Лестрейндж не похож на своих одноклубников, но, приглядевшись, я поняла, что, в отличие от них, он ни на секунду не позволял себе расслабиться, а внимательно наблюдал за всем, что происходило в гостиных и бальных залах. В те недолгие мгновения, когда жених моей сестры утрачивал над собой контроль, его лицо почти полностью теряло четкость, и он становился еще более стертым, чем все остальные. Видя это, я в очередной раз радовалась, что в свое время отказала Руди, — стертым этот тихий, дружелюбный человек пугал меня даже больше, чем его шумный, агрессивный брат…

Моя странная, призрачная, необязательная жизнь продолжалась четыре года. Руди и Белл по-прежнему не вступали в брак, а я тем более не торопилась связывать свою жизнь с Басти. Роми воспитывала дочь, кузен Сириус еще больше опозорил семью, сбежав из родного дома, а я жила словно в каком-то полусне.

Хотя нападения Пожирателей Смерти на мракоборцев и грязнокровок становились все более дерзкими и жестокими, в начале 1977 года высокородных волшебников гораздо больше разгорающейся войны волновала начавшаяся эпидемия гиппогриппа, из-за которой светские мероприятия пришлось свести к минимуму. Особенно часто заболевали чародеи старше сорока и маленькие дети; для пожилых гиппогрипп нередко оказывался смертелен, а выживавшие после болезни дети порой становились бесплодными. Лекарство от этого недуга изобрели лишь в 1988 году, и мне больно думать, сколько жизней удалось бы спасти, если бы оно было создано раньше…

В самом начале эпидемии Руди и Белл предложили мне поселиться у них. Переезд в Лондон сильно уменьшал для меня опасность заразиться от родителей, которые по причине своего возраста имели больше шансов заболеть, чем я. Но я отказалась покидать поместье. Во-первых, я считала и считаю, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, а, во-вторых, на почти безлюдных торфяных болотах, где стоял Кэрфри, на мой взгляд, было гораздо меньше шансов подхватить гиппогрипп, чем в густо населенном Лондоне. Кроме того, переезд к сестре и ее жениху означал постоянное общение с ними и их стертыми друзьями, которые с каждым днем пугали меня все сильнее.

Тем не менее, ни начавшаяся эпидемия, ни смерть от гиппогриппа в феврале 1977 года дяди Альфарда, которого я почти не знала, не слишком повлияли на мое настроение и отношение к жизни. Да и, честно говоря, последняя воля дяди, который все свое немалое личное состояние кузену Сириусу, и без того унаследовавшему Блэквуд, не вызвала у меня к покойному ни малейшей симпатии.

Оглядываясь назад, я понимаю, что из сонного оцепенения меня вывел, как ни странно, месье Аристид. Впервые я услышала о нем в марте 1977 года от мамы — она познакомилась с этим человеком на одном из благотворительных вечеров и всячески расхваливала ум, щедрость и деловую хватку своего нового знакомого.

Через несколько дней мама пригласила месье Аристида к нам на обед. Этот человек оказался намного моложе, чем я ожидала, и гораздо красивее — темные вьющиеся волосы, смуглая кожа, огромные черные глаза, белоснежные зубы, обаятельная улыбка, мягкие, пластичные движения... Мне, однако, месье Аристид сразу не понравился: было что-то неестественное в его подчеркнутой любезности, беззаботности и туманных намеках на родство со знаменитым греческим миллионером Аристотелем Фемистоклесом. Да и взгляды, которые наш новый знакомый бросал на маму, не обращая внимания на присутствие ее мужа, были слишком уж нежными.

После знакомства с месье Аристидом мама помолодела и похорошела. Она вновь начала носить светлые мантии, а на его нежные взгляды отвечала нежной, немного смущенной улыбкой.

Месье Аристид стал частым гостем в Кэрфри, а в начале мая 1977 года и вовсе поселился у нас, вознамерившись провести лето, по своему собственному выражению, «на природе». Странно! Когда этот человек появился в нашей жизни, я уже была достаточно взрослой, чтобы понимать, в каких отношениях он состоит с моей матерью. Но мне и сейчас трудно назвать эти отношения теми словами, которые их обозначают…

Впрочем, я считала и считаю, что частная жизнь других людей касается только их самих, поэтому не вмешивалась в отношения родителей и старалась не обращать внимания на нашего гостя. Однако буквально несколько дней спустя после приезда в Кэрфри месье Аристид обратил внимание на меня, и не замечать этого я не могла.

Самым скверным было то, что, на первый взгляд, его поступки и слова казались абсолютно невинными. Этот человек подкарауливал меня в пустынных коридорах, преграждал путь, маслено улыбался и говорил шелковым голосом:

— Мадемуазель Нарцисса, мадемуазель Нарцисса, и снова мы встречаемся наедине! Какая неожиданность! И снова вы одна, мадемуазель Нарцисса! Нежели такой красивой девушке, как вы, не скучно столько времени проводить в одиночестве?

— Я привыкла к одиночеству, а когда оно мне надоедает, я провожу время с родителями, сестрой и женихом, — отвечала я, стараясь держаться спокойно.

Месье Аристид улыбался хитроватой улыбкой и подмигивал:

— Родители и сестра — скучная компания для столь прелестной девушки, как вы, мадемуазель Нарцисса, а ваш жених навещает вас слишком редко для по-настоящему влюбленного человека!

— Мы с Басти давно помолвлены и хорошо знаем друг друга, так что не нуждаемся в излишне пылком проявлении чувств, — решительно говорила я, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать беседу.

Однако месье Аристид отнюдь не собирался отступать:

— Нет, мадемуазель Нарцисса, такие строгие английские проявления чувств — не для вас! Поверьте моему опыту — вам нужны пылкие страсти, знойные южные чувства! Неужели вам не хочется послать к черту вашу размеренную, скучную жизнь?

— Нет, не хочется, потому что она мне нравится, — решительно отвечала я и приказывала, надеясь, что мой голос звучал твердо: — Дайте мне пройти!

Месье Аристид подчинялся, насмешливо улыбаясь и слегка кланяясь. Уходя по коридору, я спиной чувствовала взгляд этого человека.

Иногда я и сейчас задумываюсь, на что он рассчитывал. Для безродного и нищего иностранца брак с высокородной англичанкой, разумеется, был пределом мечтаний, но на какие средства месье Аристид планировал жить после женитьбы и как он намеревался все объяснить моей маме? Этого я не знала тогда и не знаю до сих пор, но после пары якобы случайных встреч с нашим гостем в коридорах Кэрфри я попросила домовуху Шелти ночевать в моей спальне. Не уверена, что месье Аристид всерьез намеревался взять меня силой или захватить врасплох, но и проникновение постороннего мужчины в спальню высокородной барышни Блэк было чревато страшным скандалом и могло поставить крест на моей репутации в свете. Там, как и много веков назад, жили в полном соответствии со словами еще одного талантливого простеца — Мольера: «Тот, кто грешит в тиши, греха не совершает». Другими словами, делай что хочешь, но упаси тебя Мерлин, чтобы твои дела вышли наружу! И жертвовать своей репутацией ради иностранца-нищеброда я не собиралась…

К счастью, месье Аристид недолго прожил в Кэрфри — всего около двух недель. Однажды за завтраком — наш гость просыпался поздно и спускался в столовую лишь в самом конце утренней трапезы, так что за столом мы сидели еще втроем — отец негромко сказал:

— Друэлла, ты прекрасно знаешь, что я позволяю тебе жить, как ты хочешь, и не вмешиваюсь в твои дела. Я нечасто обращаюсь к тебе с просьбами и потому очень прошу отнестись к моим последующим словам со всем возможным вниманием... — выждав некоторую паузу, он произнес тихо, но очень отчетливо: — Я требую, чтобы месье Аристид сегодня же покинул наш дом!

Мама сначала покраснела, потом побледнела, но, когда она заговорила, голос ее звучал уверенно и жестко:

— Что за глупости ты говоришь, милый! Блэки никогда не выгоняют своих гостей! Если ты выгонишь месье Аристида, то над тобой станут смеяться все наши знакомые!

— Мне глубоко плевать, что подумают обо мне мои знакомые, — ответил отец ничего не выражающим голосом, — но если этот человек не уберется отсюда сегодня же, мы с Нарциссой уедем жить к Вальбурге и Ориону!

Мама еще больше покраснела. Она взглянула на меня, пытаясь найти поддержку, но я упорно смотрела в тарелку, ибо проживание месье Аристида в Кэрфри создавало мне немало проблем. Наконец мама произнесла срывающимся голосом:

— Сигнус, ты не посмеешь…

— Можешь не сомневаться, Друэлла, я посмею. И запомни: дважды я повторять не буду! Выбирай, кто для тебя важнее: муж и дочь или… — услышав скрип двери, отец со всей своей безукоризненной светскостью приветливо улыбнулся вошедшему и сказал: — Доброе утро, месье Аристид, рад вас видеть! А мы с женой как раз о вас говорили! Хорошая сегодня погода, не правда ли?

В тот же день месье Аристид, сославшись на неотложные дела, уехал в Лондон. Не знаю, подслушал ли этот человек разговор в столовой или покинул Кэрфри по просьбе моей мамы; впрочем, причины поступков месье Аристида меня не волновали абсолютно. Также я не знала, догадался ли отец обо всем со свойственной ему чуткостью или ему рассказали о поведении наглого гостя домовики. Я просто была счастлива, что месье Аристид навсегда покинул Кэрфри.

После ужина я зашла в библиотеку, где отец обычно читал по вечерам, села на ковер у его ног, как любила это делать в детстве, и негромко сказала:

— Спасибо, папа…

— Не за что, — он погладил меня по голове. — Мы, Блэки, должны стоять друг за друга горой! Я, конечно, не самый лучший отец в мире, но и не пустое место! Если у тебя возникнут еще какие-нибудь проблемы такого рода — обращайся ко мне, я помогу…

Я улыбнулась отцу, и он улыбнулся мне в ответ. Нечасто я с такой отчетливой ясностью чувствовала наше кровное родство! Менее всего в тот вечер я могла предположить, что папе осталось жить чуть больше двух лет. Он оказался одной из последних жертв эпидемии гиппогриппа, ушел из жизни, едва преодолев полувековой рубеж, и так и не узнал, что его кузен, ровесник и друг Орион Блэк скончался неделей ранее от той же болезни…

Дядя Альфард, ставший одной из первых жертв эпидемии, скончался в феврале 1977 года, тетя Вальбурга умерла в сентябре 1985-ого от последствий инсульта, а Поллукс Блэк ушел из жизни в 1990-ом, пережив всех своих детей. Я не очень люблю своего дедушку, но в конце его жизни искренне сочувствовала старику: хотя он изо всех сил старался держаться, как обычно, я видела, насколько глубоко и сильно горюет Поллукс о своих умерших детях.

После изгнания из Кэрфри месье Аристид бывал в свете еще около месяца, а потом неожиданно покинул Англию, никого не предупредив о своем отъезде. Я пару раз замечала, что на балах и приемах Белл и Руди очень пристально и неприязненно смотрели на этого человека, поэтому сильно подозреваю, что именно они и их одноклубники заставили месье Аристида уехать из страны; впрочем, уверенности в этом у меня нет и по сей день.

После отъезда месье Аристида мама заметно постарела и стала носить темные мантии. Я сочувствовала ей, но понимала, что отец, Руди и Белл поступили правильно: нищий, глупый и неосмотрительный иностранец мог разрушить репутацию не только мамы, но и всех ее родичей.

Примерно в то же самое время я начала задумываться, как сложится моя семейная жизнь с Басти. Результат размышлений каждый раз оказывался неутешительным: я понимала, что не хочу выходить замуж за Рабастана Лестрейнджа, жить с ним в одном доме и рожать от него детей. Однако никакого выхода из ловушки, в которую попала, я не видела.

А примерно месяц спустя после отъезда месье Аристида — 14 июля 1977 года — моя жизнь резко изменилась.

Это произошло на балу, который проходил в лондонском доме Берков. Погода стояла жаркая, и ни распахнутые настежь окна, ни парящие в воздухе десятки огромных вееров не помогали справиться с царившей в бальном зале духотой.

Басти и Белл снова уехали по делам, и на сей раз их сопровождал Руди, так что мне даже было не с кем поболтать. Отец в тот раз отговорился от посещения бала, сославшись на плохое самочувствие, а мама, впервые после отъезда месье Аристида надевшая светлую мантию, увлеченно беседовала с грузным, седовласым Джозефом Буллстроудом и ничего вокруг не замечала.

Я в тот вечер почти не танцевала: учебный год в Хогвартсе уже закончился, юные барышни с удовольствием посвящали два месяца каникул светским развлечениям, так что кавалеры были нарасхват.

Я не очень люблю танцевать, но наблюдать за танцующими — и вовсе скучное занятие. Когда раздались торжественные звуки полонеза, я почувствовала, что задыхаюсь от жары и скуки, и решила ненадолго выйти в парк, чтобы подышать свежим воздухом, а затем вернуться. Моего отсутствия все равно никто бы не заметил…

Хотя парк, окружавший особняк Берков, был невелик, но там действительно оказалось намного приятнее, чем в бальном зале: воздух, уже по-вечернему свежий и прохладный, приятно холодил лицо. Я неторопливо шла среди деревьев, наслаждаясь тишиной и покоем, и сама не заметила, как по одной из боковых аллей парка добралась до высоких главных ворот, скрывавших дом от глаз маглов.

Я немного постояла, собираясь с силами перед возвращением на скучный бал. Вдруг из-за деревьев, которые росли у ворот, раздался негромкий мужской голос, наполненный сдержанной яростью:

— Потерпите немного, пожалуйста! Что для вас значит месяц? А в начале сентября я верну вам долг с процентами, вдвое большими, чем мы договаривались!

И слова, и особенно тон, которым они были сказаны, удивили меня — нечасто высокородные волшебники столь ярко проявляли свои чувства. Возможно, в иной ситуации я поспешила бы уйти, но сейчас до такой степени изнывала от скуки, что решила остаться и послушать странную беседу, благо деревья скрывали меня очень надежно.

— Месяц отсрочки для меня действительно ничего не значит, сэр, — в голосе кредитора звучала неприкрытая ирония, — но кто гарантирует, что по прошествии данного срока такой важный человек, как вы, все же найдет время выплатить мне долг?

— Моего слова вам недостаточно?! — эти слова были произнесены не с гневом, а с едва сдерживаемым отчаянием. — Я дам вам расписку, если хотите!

— Зачем мне расписка, сэр? — кредитор явно наслаждался ситуацией. — Я человек простой и верю, что с теми, кто не держит свое слово, непременно случаются разные гадости, — например, неизвестные хулиганы вполне могут переломать ноги такому безответственному типу. Поэтому я предпочитаю решать дела миром, сэр. Прося у меня денег взаймы, вы обещали вернуть их первого августа, но сегодня прислали записку, в которой сообщили, что отдадите деньги не раньше первого сентября. Мне такое поведение не кажется вежливым.

— Нет у меня сейчас времени на вежливость, — в голосе должника звучала отчаянная усталость. — Я и на этот бал приехал только потому, что хотел уломать Джозефа Буллстроуда, но он отказался мне помочь, поскольку не верит в перспективы волшебных радиоприемников! Он ошибся и горько об этом пожалеет, но ситуация на заводе сейчас действительно сложная. Неделю назад, когда мы попытались начать поточное производство, транслирующие чары почему-то перестали держаться на приемниках, хотя до этого все опытные экземпляры работали великолепно! Инженеры и заклинатели трое суток не спали, пытаясь найти неисправность! Теперь она обнаружена, однако на ее устранение потребуется как минимум дней десять, так что открытие завода откладывается. Но через две недели завод откроется, и сотни волшебных радиоприемников появятся в магазинах! Одновременно начнут свое вещание три новые музыкальные радиостанции, так что наши приемники люди расхватают как горячие пирожки! Доходы будут огромными, и, поверьте, я легко верну вам долг!

— Я верю вам на слово, сэр, но это только ваши проблемы. А я хотел бы первого августа получить назад свои деньги. Впрочем, если денег у вас не будет, меня устроит и блокирующий пакет акций вашего завода…

— Только этого не хватало! — должник возмутился так искренне, что я невольно улыбнулась. — Это мой завод! Я сам его придумал, нашел специалистов по заклинаниям и магловских инженеров…

— Если вы первого августа не отдадите мне деньги или акции, сэр, я подам на вас в суд и сделаю все, чтобы вы обанкротились. Тогда вы потеряете свой завод навсегда… — кредитор помолчал, а потом сказал негромко: — Впрочем, есть и другой выход… Я согласен на плату натурой.

— Что вы имеете в виду?

— Не надо делать вид, что вы не понимаете, сэр, — в голосе кредитора послышалась улыбка. — Я довольно скромен в своих желаниях и не потребую от вас вечной любви — меня вполне устроит годичный срок. На год сдать себя в аренду — не такая уж большая плата за ваш чудесный завод, не так ли?

— Да пошел… — должник осекся.

— Я понимаю ваше изумление, сэр, поэтому не обижаюсь, — серьезно сказал кредитор. — Так или иначе, у вас остаются всего две недели. Первого августа я жду от вас либо денег, либо акций, либо арендной платы, сэр! Отказавшись платить, вы навсегда потеряете свой завод. Выбор остается за вами, а теперь разрешите откланяться!

Послышался хлопок трансгрессии. Я удивилась: как и большинство домов, принадлежащих чародеям, особняк Берков был защищен антитрансгрессионными чарами. Впрочем, когда я познакомилась с кредитором, то поняла, что умение противостоять чужим мощным заклятиям было далеко не единственным необычным умением этого человека…

Должник грязно выругался. Он повторял ругательство снова, снова и снова.

Затем послышались шаги, и я поспешила скрыться за деревьями. Мне было интересно увидеть человека, который так сильно любит столь прозаическую вещь, как завод.

Сейчас я уже не помню, каким представляла собеседника сурового кредитора, но меньше всего ожидала увидеть именно того, кто прошел мимо меня по аллее парка Берков. Мы почти не общались в Хогвартсе, а после окончания школы виделись считанные разы и вообще не разговаривали, но, как ни странно, я узнала его сразу — и окаменела от изумления.

В красавчика Люциуса Малфоя были влюблены все слизеринки, а также как минимум половина студенток других факультетов. Особенно усердствовала моя однокурсница Марджори Хиггс. Она прятала фотографию «лапочки Люци» под подушку и всем рассказывала, что по окончании школы непременно выйдет за него замуж, ведь родители будущих супругов уже обо всем договорились, и помолвка будет объявлена на днях.

Однако мечты моей честолюбивой однокурсницы так и остались мечтами, и год спустя после окончания Хогвартса Мардж стала женой очень богатого Карадока Паркинсона, который до невероятности напоминал слегка увеличенного в размерах мопса. Свадьба была пышная и безвкусная, а сейчас молодые супруги уже воспитывали сына.

Мне же Люциус никогда не нравился: меня раздражало его типично плебейское стремление к роскоши во всем и чрезмерная забота о собственной внешности. Малфой носил школьные форменные мантии, сшитые из тончайшего шелка и дорогого бархата, и обувь из драконьей кожи. Личные вещи, которыми пользовался кумир большинства студенток Хогвартса, тоже были излишне броскими и неприлично дорогими для студента, а уж вел себя этот потомственный торгаш с такой нелепой напыщенностью, словно задался целью полностью соответствовать своему фамильному гербу, изображавшему белого павлина на розово-зеленом поле.

После окончания школы Люциус, насколько я могла судить, абсолютно не изменился. Мы очень редко встречались на балах и приемах, но всякий раз, когда я видела его, он был одет в изысканно-вычурные мантии светлых тонов, которые больше бы подошли юной девушке, а не взрослому мужчине. Малфой выглядел таким ухоженным, что мне казалось, будто он по вечерам снимает с плеч голову и кладет ее на столик у кровати, чтобы не помять лицо и прическу во сне. Не люблю мужчин, которые слишком уж дрожат над своей внешностью! По-моему, это вернейший признак отсутствия ума…

Тем не менее, мои взгляды на Люциуса не разделял почти никто. Малфой и после окончания школы оставался кумиром незамужних девушек и их мам, в том числе и высокородных; его чуть ли не каждый месяц прочили в мужья очередной блеснувшей в свете барышне — то красивой, то высокородной, то богатой. За прошедшие годы Люциус делал предложения руки и сердца нескольким девушкам, и о каждом таком событии непременно с умилением сообщало «Волшебное зеркало», однако всякий раз он расторгал помолвку пару месяцев спустя. Я сильно подозревала, что подобными действиями Малфой стремится, с одной стороны, хоть на некоторое время обезопасить себя от поклонниц, а с другой — несколько охладить пыл потенциальных невест.

Впрочем, о Люциусе я знала очень мало, поскольку мы принадлежали к разным слоям общества. Ведь вопреки мнению тех, кто никогда здесь не бывал, высший свет — это не единый круг общения, а несколько кружков, завсегдатаи которых почти не поддерживают контакты с чужаками.

Блэки и Розье принадлежали к тому кругу светского общества, в который входили высокородные волшебники. А Малфои, несмотря на то, что в конце XIX века они были удостоены герба и права именоваться высокородными, так не стали своими среди представителей древних фамилий, многие из которых вели происхождение от рыцарей короля Артура и спутников Вильгельма Завоевателя.

Кстати говоря, свой нелепый герб Малфои получили неслучайно. По слухам, почти сто лет назад они заплатили совершенно безумные деньги за то, чтобы их признали высокородными, и отказаться от такого щедрого дара Министерство Магии не могло. Но сотрудники геральдической комиссии, как и все люди нашего круга, не забыли, как в середине XVII века, в эпоху Войны Бледного Всадника и голода, Малфои продавали высокородным семьям Англии хлеб из червивой муки и тухлое мясо, принимая в качестве оплаты земли, замки и фамильные драгоценности. Отразить в гербе истинную сущность этой торгашеской семьи специалисты по герольдике не могли, но продемонстрировали хотя бы ее внешнюю форму…

Так что родичи Люциуса, как и он сам, по-прежнему входили в круг деловых людей, к которому также принадлежали Паркинсоны, Флинты, Флагштоки, Блетчли… Некоторые из этих семей тоже получили право именоваться высокородными, другие, наоборот, гордились плебейским происхождением, но сути дела это не меняло: истинно высокородные волшебники не считали нуворишей равными себе и в свой круг не принимали. Исключение было сделано лишь для сказочно богатых Буллстроудов, которых с равным радушием принимали и высокородные, и плебеи.

Эти традиции существовали долгие века, и мне больно видеть, что в последние годы они попираются все чаще и чаще: высокородные вступают в браки с плебеями и радуются при этом так, словно супруги оказывают великое одолжение наследникам древнейших фамилий Англии, принимая их в свои вульгарные дома. Понятно, что после войны с Темным Лордом в высокородных семьях осталось очень мало женихов, но нельзя же забывать о чести!

Да, мне тоже похвастаться нечем, но Малфои, несмотря на свои недостатки, живут в Англии с XVII века и, как-никак, все же были признаны высокородными! А когда Доротея Макмиллан, предки которой известны со времен войны Алой и Белой Розы, выходит замуж за Кассиуса Флагштока — внука крестьянина, арендовавшего землю у семьи Уизли, — это, по-моему, возмутительно! Надеюсь, что лет через пять, когда повзрослеет новое поколение молодых людей, подобные неравные браки навсегда уйдут в прошлое!

Но обо всем этом я, разумеется, не думала в тот момент, когда Люциус Малфой, одетый так же нелепо, как обычно, быстро прошел мимо меня по аллее к дому Берков, где продолжался бал. Выждав некоторое время, я последовала в том же направлении.

В бальном зале ничего не изменилось: гремела музыка, гости танцевали, флиртовали или сплетничали. Я не сразу, но нашла в толпе Люциуса Малфоя — он стоял у окна, мрачно и неприязненно глядя прямо перед собой. Заметив Люциуса, я смутилась и опустила глаза — очень уж не подходящим к обстановке было выражение его лица. Обычно Малфой выглядел благодушным и невероятно довольным собой, но стоящий у окна человек ничем не напоминал того самовлюбленного типа, которого я видела прежде.

Сейчас Люциус был очень похож на штырехвоста — загнанного в угол, но не сдавшегося, готового продолжать борьбу или хотя бы дорого продать свою жизнь. Мне казалось, Малфой не очень понимает, где сейчас находится, и держит себя в руках отчаянным усилием воли. Люциус настолько отличался от других гостей, — веселых, беззаботных, довольных собой и жизнью, — что я удивилась, почему на него никто не обращает внимания.

И еще стоящий у окна человек выглядел невероятно ЖИВЫМ, как бы странно это ни звучало. В Малфое не было ничего стертого, и на фоне равнодушных или стертых гостей он выделялся так же ярко, как павлин среди серых и коричневых кур и уток. Лишь намного позже я узнала, что в клуб, в котором состояла моя сестра и многие знакомые, Люциус вступил в шестнадцать лет. Однако все время до нашей встречи на балу у Берков и еще два года после нее участие Малфоя в клубной работе ограничивалось лишь регулярными солидными финансовыми взносами и присутствием на выступлениях главы клуба. Лишь в начале 1980 года одноклубники сделали Люциусу предложение, от которого он не смог отказаться. Если бы я знала обо всем, то вместе мы непременно бы что-нибудь придумали, но в кои-то веки раз он поступил как настоящий высокородный волшебник и решил не впутывать меня в свои дела. Что ж, прошлое нельзя изменить — его нужно принять и продолжать жить дальше…

Но всего этого я, стоя в бальном зале дома Берков, разумеется, тоже не знала, а просто краем глаза наблюдала за стоящим у окна человеком. Тем временем закончился менуэт, и на несколько мгновений музыка смолкла. В наступившей тишине дирижер торжественно объявил:

— Дамы и господа, а теперь… — он немного помолчал, а затем провозгласил: — Белый танец — вальс! Дамы приглашают кавалеров!

Возникла пауза; девушки смущенно хихикали и переминались с ноги на ногу.

Этот плебейский обычай пришел к нам с континента во время войны с Гриндевальдом. На балах в домах, где жили отпрыски самых древних родов Англии, разумеется, никаких белых танцев не было, но Берки, находившиеся на грани разорения, старались угодить и высокородным, и плебеям, и мне такая позиция не нравилась. Ни одна уважающая себя высокородная барышня, разумеется, никогда не позволяла себе пригласить на танец мужчину — разве только нареченного жениха, да и то незадолго до свадьбы. Нет нужды говорить, что я никогда не танцевала белых танцев…

— Ой, душка Люци вернулся, — прощебетала подруге совсем молоденькая девушка, стоявшая неподалеку. — Таааакой мужчина — и не женат! Нет, Марси, я его сейчас приглашу!

— Неужели у тебя хватит смелости, Крисси? — удивилась подруга очередной поклонницы Малфоя.

Та, кажется, сама немного опешила от собственной смелости, но через мгновение решительно кивнула:

— А почему бы и нет?! Сме…

Я не стала дожидаться конца фразы и быстро зашагала к окну. Я видела, что Люциус держится из последних сил, и одно неосторожное слово способно заставить его потерять над собой контроль. Я сама удивилась, почему меня это волнует, но быстро поняла, в чем дело. Малфой сейчас выглядел более живым, чем все остальные гости, вместе взятые, и я не хотела, чтобы человек, способный испытывать такие сильные чувства, потерял лицо перед людьми, умеющими любить только себя и радоваться лишь чужим промахам. То обстоятельство, что объектом страсти кумира как минимум половины великосветских барышень был абсолютно неромантичный завод, ничего для меня не меняло: любовь многолика, но всегда прекрасна. Ведь моя мама тоже не понимала, почему мы с отцом любим Шекспира, Мольера и Гёте…

Подойдя к Люциусу, я сказала, сама удивляясь своему спокойствию:

— Мистер Малфой, разрешите пригласить вас на танец!

Он вздрогнул и взглянул на меня с невероятным изумлением.

Я поспешила объясниться:

— Так бал же, мистер Малфой! Только что объявили белый танец — вальс! Разрешите вас пригласить!

Он кивнул, возвращаясь к реальности, и мы вышли на середину зала. Еще ни одна девушка не успела пригласить кавалера, и потому на нас внимательно смотрели все гости, а также музыканты и даже домовики, разносившие закуски и напитки. Впрочем, наш пример вдохновил многих, и скоро на середину зала вышли немало пар. Заиграла музыка, и мы начали вальс.

Под пристальными взглядами не танцевавших гостей я чувствовала себя не очень уверенно, да и Люциус смотрел на меня как-то странно. Я решила молчать, дабы не усугублять и без того неловкую ситуацию, но вдруг, к собственному бесконечному изумлению, открыла рот и спросила:

— Вы выглядите усталым и встревоженным, мистер Малфой. У вас какие-то проблемы в бизнесе?

Люциус сильнее обнял меня и спросил, кривя рот в усмешке:

— А почему вы думаете, что мои проблемы связаны именно с бизнесом, мисс…

Он умолк, вспоминая мое имя.

— Мисс Блэк, мистер Малфой. Мисс Нарцисса Блэк. Я считаю, что ваши проблемы связаны с бизнесом, поскольку не знаю, из-за чего еще вы можете так волноваться. Вы молоды и здоровы, да и с личной жизнью у вас вроде все в порядке…

— Вы правы, мисс Блэк. Но неужели мое волнение так заметно?

— Да, очень заметно, мистер Малфой. Собственно, поэтому я и осмелилась пригласить вас на танец. Мне показалось, вы так глубоко погрузились в размышления, что забыли, где находитесь, а это опасно. Светская публика не прощает тех, кто, в отличие от нее, способен волноваться за кого-то или за что-то…

— Вы очень наблюдательны, мисс. Я действительно беспокоюсь из-за проблем своего завода, но, поверьте, они вовсе не так велики, как вам, боюсь, показалось.

— А что производит ваш завод? — я очень старалась выглядеть естественно и скрыть тот факт, что подслушала разговор Люциуса с его кредитором. Я от всей души надеялась, что мой собеседник не владеет легилименцией и не способен прочитать мои мысли.

— Он будет производить волшебные радиоприемники, — торжественно ответил Малфой, — и скоро вытеснит с рынка всех конкурентов!

— А почему вы так уверены, что сумеете победить конкурентов? — удивилась я. — Радиоприемники сейчас производит завод, принадлежащий семье Блетчли. У нас тоже есть их радиоприемник, и он очень хорошо работает!

— А потому, — Люциус просиял, — что мои радиоприемники будут продаваться почти в два раза дешевле, чем те, что производят Блетчли!

— Но как вам удалось этого добиться?! Вряд ли вы намерены разориться…

— Мы сумели значительно удешевить технологию производства! — мой собеседник победно улыбнулся.

— Но почему же Блетчли не сумели этого сделать, а вы — смогли?

— А потому что Блетчли не любят шевелить мозгами…

За следующие два часа я узнала о радиоприемниках больше, чем за всю свою прежнюю жизнь. Люциус рассказывал о технологии производства, о том, как находил инженеров и рабочих, как искал кредиты и договаривался с хозяевами магазинов о поставке своей продукции… Только намного позже я поняла, в каком отчаянии он находился в тот момент: обычно Люциус никогда не говорил со своими светскими знакомыми о бизнесе.

Я слушала, удивляясь сама себе: мой собеседник говорил очень просто и толково, и оказалось, что бизнес может быть не менее интересным, чем искусство и история. Тем не менее, некоторые моменты мне были все же неясны; я переспрашивала, желая их уточнить, и Люциус объяснял все очень понятно и доходчиво…

Когда музыка стихла и долго не начиналась, я оглянулась и с изумлением обнаружила, что за окнами уже стемнело. Позже выяснилось, что мы с Люциусом танцевали больше двух часов, ни на секунду не размыкая рук.

Мой кавалер тоже недоуменно оглянулся, слегка улыбнулся, а потом, низко поклонившись, поцеловал мне руку:

— Благодарю за чудесный вечер, мисс Блэк! Для меня большая честь познакомиться с вами!

— Благодарю за чудесный вечер, мистер Малфой, — эхом откликнулась я, склоняясь в глубоком реверансе. — Знакомство с вами — большая честь для меня!

Я пошла к маме, стоявшей у стены, чувствуя на себя взгляды всех без исключения гостей. На меня продолжали смотреть, и когда мы с мамой направились к выходу из зала.

Когда мы сели в карету и гиппогрифы быстро взмыли в воздух, радуясь возвращению домой, мама спросила дрожащим голосом:

— Нарцисса, как ты могла?! Танцевать столько времени с одним кавалером, да еще с Люциусом Малфоем, да еще в отсутствие своего жениха…

— Мне очень жаль, — ответила я, не думая о своих словах.

— Мерлин великий, что скажут люди? — мама, несмотря на отчаянный тон, в глубине души явно наслаждалась скандальным происшествием. — Люциус ведь известный волокита, а ты столько лет помолвлена с Басти…

Мамин голос звучал, словно ручей, и я быстро перестала обращать на него внимание, погрузившись в свои мысли. Я вспоминала рассказ Люциуса о заводе и инженерах, — магах, сквибах и даже маглах, — придумавших новый способ волшебной радиотрансляции. Жизнь этих людей была наполнена событиями, борьбой с собой и обстоятельствами, поисками, победами и поражениями… Почему некоторые способны противостоять судьбе, а у меня это не получается?! Почему чья-то жизнь интересна и исполнена смысла, а моя — пуста и бессмысленна?

Я плохо помню, как мы вернулись домой. В ту ночь я почти не спала — то лежала без сна, то ходила по комнате. Когда за окном забрезжил рассвет, я приняла решение, но это уже совсем другая история.