Записки о Северусе Снейпе (джен)

Из всех школьных предметов единственным, в котором я добился успехов, была Гербология. Не то чтобы я особенно тщательно изучал учебник или внимательно слушал лекции профессора Спраут. Никаких специальных усилий я не прилагал, просто у меня получалось само собой. Я как будто чувствовал, что нужно растению, а растение чувствовало, что я отношусь к нему с симпатией, и отвечало тем же. А еще я мог оживить начавший увядать куст или дерево, просто поговорив с ним, погладив листья, поделившись частью своей энергии. Совершенно случайно обнаружил эту способность еще на третьем курсе, когда мой Buxus sempervirens, который нужно было вырастить с помощью особой подкормки из черенка до приличного дерева за лето, вдруг начал увядать. Как потом оказалось, бабушка решила, что я про него забыл, и поливала каждое утро. Я, как и требовалось, поливал его под вечер. В итоге мы чуть не загубили несчастное растение. Когда оно начало сбрасывать листья, я пришел в отчаяние и начал с ним разговаривать. Уговаривал выздороветь, гладил ствол, оставшиеся редкие листочки, ни на что не надеясь. А через два дня оно вдруг выпустило с десяток новых побегов! Я был на седьмом небе от счастья. Кажется, именно тогда я впервые задумался о том, что нужно уделять больше внимания Гербологии.

И вот теперь я гладил руку своего самого нелюбимого когда-то профессора Зельеварения и отчаянно жалел, что это не растение. И как бы я ни хотел поделиться своей энергией, теплом и жизненной силой, которых у меня хоть отбавляй, а у профессора нет совсем, я не мог этого сделать.

Спокойная жизнь продлилась совсем недолго, буквально несколько часов. Ровно на столько хватило действия зелий и чар Наведенного сна. А потом профессор проснулся оттого, что снова начал задыхаться. Опять открылось кровотечение. Дежурная целительница, конечно, сразу подняла тревогу, профессора снова в срочном порядке унесли в процедурную. Вернули совершенно побелевшего и измученного.

— Обезболивающее больше давать нельзя до вечера, сердце может не выдержать, поэтому я ему не завидую, — мрачно изрекла целительница в ответ на мой вопросительный взгляд. — Пришлось наложить маггловские швы, иначе кровотечение не остановить. Чары не действуют. То же самое было с Артуром Уизли, несколько лет назад он тоже стал жертвой этой чертовой змеи.

Вот как. Значит, отец Рона довольно важная шишка, если в секцию «А» тогда попал. Странно, а по их семье не скажешь. Или для людей Дамблдора тогда были особые привилегии?

Целительница устало опустилась на стул рядом с постелью Снейпа. Выглядела она, надо сказать, немногим лучше своего подопечного.

— Вторые сутки на дежурстве, — доверительно сообщила она. — Во всем госпитале уже посвободнее, а у нас полный завал. Всех преподавателей Хогвартса к нам, всех министерских детей, пострадавших в последней битве, к нам, авроров тоже к нам. А у нас штат всего десять целителей! За всеми пациентами уследить хроноворот нужен!

Мне стало жалко бедную ведьму, вид у нее был совершенно измученный.

— Вы можете пойти отдохнуть, — предложил я. — Я посижу с профессором. Для этого сюда и попросился, чувствую-то я себя отлично.

Ну, это если не считать, что меня начинает трясти от одного взгляда на Снейпа, и в груди что-то сжимается от каждого его вздоха.

— Спасибо, мистер Лонгботтом.

— Невилл.

— Спасибо, Невилл. Учти, ему сейчас нельзя активно двигаться, швы могут разойтись. Если очнется, сразу выгляни в коридор и кого-нибудь позови.

Я кивнул. Что-то я сомневался, что профессор в ближайшее время будет тут отплясывать джигу. Похоже, у него едва хватало сил, чтобы дышать.

Я занял место целительницы на стуле возле кровати Снейпа и взял его совершенно холодную руку в свою. Рука чуть дрогнула. Не спит, значит. Но глаза не открыл.

— Простите, профессор. Я понимаю, что вам неприятны физические контакты. Но иногда я таким образом приводил в чувство больные растения. Вы, конечно, мало похожи на цветочек, но вдруг поможет?

Мерлин, что я несу? Он же меня заавадит, как только сможет.

А через полчаса я понял, о чем предупреждала целительница. У профессора начался жар. Сначала я заметил, что рука стала немного подрагивать. Потом на бледных щеках проступил румянец, тут я уже понял, что что-то не так. А еще через некоторое время профессор начал ворочаться, пытался дотянуться до повязки на горле, видимо, желая ее содрать. Я едва успел перехватить его руку, сжал ее чуть сильнее, чем следовало. На бледной коже тут же проступили красные пятна. Ты идиот, Лонгботтом, мысленно обругал я сам себя. Еще сломай ему пальцы, тролль несчастный.

Профессор тем временем беспокоился все сильнее. Глаза он открыл, но судя по затуманенному взгляду, меня не видел и вообще вряд ли понимал, где находится. Я попытался напоить его, но он дернулся от стакана, расплескав воду.

— Профессор, успокойтесь! Вам нельзя шевелиться, швы разойдутся, — пытался я воззвать к его благоразумию, но куда там.

На шум к нам заглянул проходивший мимо палаты колдомедик. Осмотрел профессора, констатировал очевидное: то, что у него температура поднялась, я и без него знал. Но сделать ничего нельзя, лимит зелий до вечера исчерпан, слишком много в него уже влили сегодня. Так что, мол, держитесь. Предложил позвать нашу дежурную целительницу, но я отказался. Смысл, если все равно ничего сделать нельзя? Только ждать вечера и «держаться».

Мы и держались, в буквальном смысле. Мне пришлось обнять профессора за плечи, чтобы удерживать его наименее травматичным способом. Свободной рукой я гладил его спутанные волосы, говорил ему что-то ободряющее, хотя вряд ли он меня слышал.

А потом в графине, стоящем рядом на тумбочке, начала кипеть вода. Пока я соображал, в чем дело, графин лопнул, вода потекла на пол. Уже начиная догадываться, я схватился за палочку. Мерлин, только пусть ничего не поджигает! Запотели оконные стекла.

— Профессор! Профессор, вы меня слышите? Да очнитесь же вы!

Тормошить его я не решался, а на мои призывы Снейп никак не реагировал. Я не имел ни малейшего представления, как остановить выброс магии, но точно знал, что остановить надо. Дело даже не в том, что сейчас здесь что-нибудь загорится. Я прекрасно понимал, что профессор неосознанно тратит последние силы. Пришлось звать целителей.

Опять сбежалась целая толпа. Я уже испугался, что с профессором опять будут делать что-нибудь неприятное, но ему просто надели на здоровую руку какой-то браслет.

— Это Ограничитель магии, — пояснил целитель. — Как только жар спадет, нужно будет сразу же снять. Без магии он не сможет бороться с болезнью. Но и выбрасывать вот так силы ему тоже нельзя.

В общем, ситуация патовая. И медики это тоже понимали, я видел по их лицам, по тому, как они отводили глаза, разговаривая со мной. И я все-таки задал вопрос, который меня мучил уже давно:

— А то зелье, что ему давали раньше, ну это, которое Mundus?

И снова этот убегающий взгляд. Мерлин, их что, специально учат в глаза не смотреть?

— Понимаете, мистер Лонгботтом, Optimus Mundus запрещенное зелье, и последствия его применения крайне негативны.

— Будет лучше если он…?

Сказать это слово вслух я не мог. Но меня и так поняли.

— Будет лучше, если вы перестанете кричать, мистер Лонгботтом. Мы можем перевести вас в другую палату, вы не должны выполнять обязанности дежурного колдомедика при мистере Снейпе. Желаете другую палату?

— Нет, сэр, — процедил я.

Не знаю, как мы прожили еще несколько часов, потом принесли ужин для меня и зелья для профессора, Жаропонижающее и Обезболивающее. Есть я не хотел, да и не мог. Сам влил в профессора лекарства, после чего чуть ли не секунды считал. Через десять минут жар начал спадать, и я смог снять с него Ограничитель, и отпустить его плечи. О том, сколько раз все это еще может повториться, думать не хотелось.

* * *

Следующие несколько дней прошли для меня как в тумане. События развивались по одной и той же схеме: утренние зелья и перевязки, сон до обеда, нарастающая лихорадка, к вечеру переходящая в метания по кровати и выбросы магии, вечерние зелья, приносящие долгожданный покой, и более менее спокойная ночь. Спокойная — понятие относительное. Профессор, измученный за день и напоенный зельями, все же спал. А я по большей части прислушивался к его дыханию, просыпался от каждого шевеления.

За это время меня дважды навещала бабушка, встречались мы в коридоре, чтобы не тревожить профессора. В первый раз я подвергся допросу, каким образом оказался в секции «А». И если сначала бабушка сказала, что гордится мной, потому что это отделение для «нужных людей», то, узнав подробности, была, мягко говоря, разочарована. Ну да, бабуля решила, что меня за военные подвиги сюда определили, а я, оказывается, тут в качестве сиделки нахожусь. Для нее, выше всего ценящей «социальный статус», это огромное разочарование. Тем более что к профессору у нее отношение неоднозначное. Сказала, что не верит в его невиновность, пока об этом не сообщат официально. Бред какой-то, на мой взгляд. Можно подумать, что официальное признание властью чего-либо делает это правдой по определению.

Зато придя во второй раз бабуля, сияя, как новый галлеон, вручила мне свежий номер «Пророка» и заявила, что у меня настоящий дар самопожертвования. Из чего я сразу сделал вывод, что профессора оправдали.

Газету я развернул уже в палате. Мерлин, если бы я тогда знал, какую роль она в итоге сыграет, сжег бы к черту ее Insendio еще в коридоре.

Профессор как раз спал после утренней перевязки, так что я имел возможность «насладиться» чтением. На первой странице красовалась наша со Снейпом колдография, на которой я держал его за руку, а сам профессор поражал воображение окровавленной повязкой и оголенным торсом. Мерлин, как же мне захотелось придушить эту суку Скитер! Когда она только успела сделать снимок?

А потом я увидел заголовок статьи, и мне стало совсем тошно. Огромные буквы просто кричали: «Северус Снейп: сволочь или святой? Читайте сенсационное признание Мальчика-Который-Выжил-И-Победил». Сенсационное признание мальчика я, конечно, прочитал. И очень порадовался, что всю эту историю уже слышал накануне, когда Гарри приходил навестить нас с профессором. Его уже выписывали, и он решил лично убедиться, что с нами обращаются должным образом. И рассказал мне о том, что видел в думосбросе Дамблдора. Наверное, его рассказ должен был вызывать у меня бурную реакцию, во всяком случае, Гарри явно на нее рассчитывал. Думаю, сам он был очень впечатлен увиденным в воспоминаниях покойного директора. Но меня в тот момент гораздо больше волновал сам профессор, у которого как раз снова начала подниматься температура. К тому же в тот день ему надели Ограничитель слишком рано, когда он еще осознавал происходящее. Кто бы мог подумать, что это вызовет у него такой ужас? Едва увидев браслет, он начал вырываться с такой силой, что я с большим трудом удержал его, наверняка оставив еще несколько синяков у него на плечах. И, черт меня подери, когда нам вдвоем с целителем все же удалось защелкнуть замок браслета на его запястье, я отчетливо видел в уголках заполненных ужасом черных глаз слезы.

Вряд ли после этого меня могло что-то впечатлить сильнее. Поэтому Гарри я слушал вполуха. И теперь, читая ядовитые строки мисс Скитер ( у этой леди явно талант даже положительные факты описывать так, чтобы всех затошнило), я все больше приходил в ужас. Как у Гарри хватило ума рассказать всю правду этим кровожадным журналистским тварям? Зачем было вспоминать про лань, трогательную историю любви к Лили Эванс? Неужели нельзя было никак обойти эти моменты и изложить только факты, касающиеся шпионства и Ордена Феникса? Неужели Гарри не понимал — то, что для него красиво и благородно, для широкой публики всего лишь повод перемыть кости, обсудить и поглумиться? Тем более после того, как Скитер добавила к его рассказу кучу собственных пассажей про «разбитое сердце хмурого зельевара», «вечную преданность изменившей подруге» и «унижения детства, оставившие неизгладимые шрамы на душе».

На второй странице сообщалось, что всеми забытый герой «находится при смерти в Больнице Святого Мунго». Далее шли отвратительные подробности истории со Стейном, которая, как выяснилось, закончилась отстранением последнего от должности и даже судебным разбирательством о преступной халатности. А из статьи на третьей странице я узнал, что все обвинения с профессора официально сняты указом министра. Вот так вот просто, даже без судебного слушания. Интересно, однако, у нас теперь правосудие вершится. Но это неважно, главное, что профессора все-таки оправдали. Не знаю только, станет ли ему от этого легче.

Газету я легкомысленно оставил на прикроватной тумбочке, о чем потом горько пожалел.

* * *

В тот день профессору как будто стало немного лучше. В обед мне даже удалось напоить его бульоном. Всего несколько ложек, но все же полезнее, чем бесконечные Укрепляющие и Питательные зелья, заменяющие нормальную еду. Потом он снова задремал, и я решил, что могу на час оставить его с дежурной целительницей, которой и так значительно облегчал жизнь, практически освободив от обязанностей по уходу за Снейпом. Я хотел навестить родителей. Все эти дни меня не оставляли в покое муки совести. Еще и бабушка масла в огонь подлила, как будто я сам не понимаю, что это ненормально — вот так заботиться о чужом человеке, пусть даже учителе, а о родителях вспоминать раз в месяц.

По правде сказать, я всегда чувствовал себя виноватым перед мамой и папой. За то, что бываю у них недостаточно часто. За то, что думаю о них недостаточно много. За то, что если бы не бабушка, наверняка забывал бы и раз в месяц приходить в больницу. За то, что во время посещений отмечаю минуты до того момента, когда можно будет уйти. Иногда я ненавидел себя за это. И считал себя очень плохим человеком, ведь сын не должен так относиться к своим родителям. Но я ничего не мог с собой поделать. Мне было физически невыносимо смотреть в их пустые лица. Брать обертки от конфет и делать вид, что мне приятно. Мерлин, иногда я даже завидовал Гарри. У него, хотя бы не было этой призрачной иллюзии существования родителей. От них осталась только память и колдографии. А у меня — постоянное чувство стыда. Сначала за них, а потом, когда повзрослел, за себя.

А теперь еще и за бабушку. Позавчера, после ее визита, сидя рядом со Снейпом и обнимая его, пышущего жаром, за плечи, слегка укачивая, пытаясь успокоить, я вдруг подумал о том, что даже с ним колдомедики не делают ничего, чего нельзя было бы сделать в домашних условиях. Зелья, повязки, Ограничитель магии, опять зелья. Сейчас, когда на раны наложены швы, какой-то сверхквалифицированной медицинской помощи уже не требуется, только наблюдение за состоянием, диагностирующие чары и хороший уход. С тем же успехом можно было бы приглашать колдомедика домой для консультаций. Правда, у профессора нет дома, где о нем бы заботились. Наверное.

Но у моих родителей-то такой дом есть. И состояние их более чем стабильно. Им даже не требуются какие-то постоянные процедуры, перевязки там или зелья. Насколько я знаю, им дают только Общеукрепляющие. То есть колдомедики только следят, чтобы они вовремя поели, были умыты-одеты, и не натворили что-нибудь. Что в любом случае сложно сделать, ведь у них нет палочек. И даже если допустить, что они смогут что-то наколдовать без палочек, есть ведь Ограничители магии, да и еще какие-нибудь подобные штуки, о которых я не знаю. Таким образом получается, что мои мама и папа вполне могли бы жить дома, под присмотром бабушки и домового эльфа. Ну и моим, когда я свободен. Совсем не обязательно было все эти годы держать их здесь, в казенных больничных стенах. И может быть, им было бы лучше?

Почему же бабушка никогда даже не упоминала о такой возможности? Не хотела обременять себя? Ведь тогда пришлось бы отказаться от постоянных званых вечеров, толп ее подруг и друзей семьи. Семьи, которой давно нет.

Этот вопрос я решил обязательно задать ей при следующей встрече. А пока просто отправился навестить родителей.

Свидание прошло по обычной схеме. Мама, глядя куда-то сквозь меня, сунула мне в руку кусочек золотистой фольги от какого-то лакомства. Папа вообще никак не отреагировал на мое появление, так и остался сидеть с ногами на постели, раскачиваясь взад-вперед. А я стоял у окна и привычно считал минуты. Бабушка всегда полагала, что тридцати вполне достаточно. Осталось еще пять.

От мамы с папой я пошел в буфет. Ужасно хотелось выпить чашку приличного кофе. На обед и ужин приносили почему-то все время чай с молоком, редкая гадость. К тому же предыдущую ночь я опять почти не спал из-за профессора, и теперь мне хотелось немного взбодриться. Но едва я успел сделать первый глоток ароматного напитка, как понял, что это была очень плохая идея. Потому что от дальнего столика ко мне спешил молодой, чуть старше меня, наверное, волшебник с пером и блокнотом наготове:

— Мистер Лонгботтом, вы позволите пару вопросов?

Ответить сразу я не успел.

— Как вы прокомментируете заявление Гарри Поттера? Почему вы предпочли остаться в одной палате с Северусом Снейпом? Что связывает вас с двойным агентом Дамблдора? Вы знали о его истинной миссии?

И так далее, и тому подобное. Я со звоном опустил чашку на блюдце.

— Я не буду давать никаких комментариев!

— Вы стесняетесь вашей славы, мистер Лонгботтом? Не любите прессу? Вам есть, что скрывать? А правда ли, что вас с мистером Снейпом связывают личные отношения?

Вот тут я окончательно вышел из себя. Чувствуя, как краска заливает лицо и как горят уши, я бросил на столик деньги за кофе и со словами: «Да пошли вы» чуть ли не бегом вылетел из буфета.

К счастью, до секции «А» было недалеко, а вход в нее охранялся, и последовать за мной репортер не мог. Сгорая от переполнявшего меня возмущения, я подлетел к нашей палате, и тут понял, что что-то произошло.

* * *

Дежурная целительница сидела в коридоре около двери нашей палаты и плакала навзрыд, закрывая лицо руками. Как я уже говорил, лица ее я не помню, но тогда я четко понял, что она совсем девчонка, не намного старше меня. Из палаты доносились громкие и взволнованные голоса. Кажется, кто-то из целителей сильно ругался непечатными выражениями, в которых фигурировало нижнее белье Мерлина. Уже этого мне хватило, чтобы сердце забилось как сумасшедшее, словно пытаясь выпрыгнуть из груди.

Я ворвался в палату, страшась того, что могу увидеть, и застыл на пороге.

Больше всего на свете я боялся, что кровать профессора будет пуста. Но Снейп лежал на своей постели, вот только в каком виде!

Профессор был бледен как полотно. На лбу блестели капельки пота, волосы разметались по подушке, а на левой щеке я отчетливо видел влажную дорожку. Но хуже всего было то, что обе руки профессора были пристегнуты к кровати широкими ремнями. Приглядевшись получше, я увидел ремни и на его лодыжках, которые не прикрывала сбившаяся простыня. При этом не было заметно, чтобы Снейп оказывал какое-либо сопротивление, он выглядел совершенно изможденным и обессилевшим.

В первую секунду мне показалось, что вернулся кошмар первых дней нашего пребывания в больнице.

— Что здесь происходит? — взревел я, подскакивая к Снейпу. — Что вы с ним сделали?

И невольно отшатнулся, встретившись с полными лютой ненависти глазами профессора. Мне казалось, за это время он привык к моему присутствию и даже стал предпочитать мою компанию компании колдомедиков. По крайней мере, мне позволялось гораздо больше, чем им. Например, покормить его с ложки бульоном, не рискуя, что он выбьет тарелку с горячей жидкостью из рук прямо тебе на колени. Или держать его за плечи во время приступов лихорадки, тогда как остальным он не позволял к себе прикасаться. Что же случилось? Мерлин, если бы он хотя бы мог говорить.

— Успокойтесь, мистер Лонгботтом, — целитель положил руку мне на плечо, но я ее скинул резким движением. — Мы ничего не сделали. Профессор Снейп сам сделал.

Кто-то сунул мне в руки стакан с Успокоительным зельем, мне пришлось его выпить, чтобы выслушать рассказ целителя.

— Вы разбаловали вашу дежурную целительницу, мистер Лонгботтом, предоставив ей слишком много возможностей для отдыха. Когда вы ушли, она наложила Очищающие чары на постель, после чего задремала. Палочка осталась на тумбочке возле кровати. Это неслыханное разгильдяйство, недопустимое для колдомедика. Профессор Снейп воспользовался доступностью палочки и взял ее.

Я ошарашенно переводил взгляд с профессора на колдомедика и обратно. Зачем ему сейчас палочка? Мне и в голову не приходило прятать свою от профессора. В бессознательном состоянии он и без палочки прекрасно умудряется чай в графине кипятить. А в здравом рассудке у него ни сил, ни желания на волшебство нет.

— Но зачем?

Губы колдомедика кривятся совсем как у профессора в лучшие времена. Он словно через силу произносит:

— Мистер Снейп решил избавить нас от дополнительных забот, связанных с его лечением, и послал себе в лоб Аваду.

Это было сказано таким будничным тоном профессионального циника с многолетним стажем!

— К счастью, он не учел, что чужая палочка, принадлежащая светлому, я подчеркиваю это, магу, всю свою жизнь лечившая и сохранявшая жизни, может его просто не послушаться.

Потом, разумеется, сработали Сигнальные чары, фиксирующие Непростительные заклинания, примчалась охрана, да и дежурная проснулась и сообразила, что произошло. Профессора привязали таким вот варварским способом как буйнопомешанного. Мне не хотелось думать, что с моими родителями могли поступать так же. Что с людьми вообще можно так поступать.

В мозгу билась только одна мысль: «Зачем?»

Зачем он это сделал? Столько сил было положено на то, чтобы его спасти. Он ведь уже начал поправляться, несмотря на все неутешительные прогнозы, положительная динамика была, как говорил этот же колдомедик только сегодня утром.

И тут мой взгляд упал на газету. Тот самый злосчастный выпуск «Пророка», полностью посвященный ему. С интервью Гарри, с комментариями Скитер. Я точно помню, что оставлял ее на тумбочке. Сейчас газета лежала на его кровати. Он прочитал… Мерлин…

Колдомдик вопросительно изогнул бровь. Кажется, он решил сегодня копировать всю мимику нашего профессора.

— Развязать и потом отвечать за самоубийство в стенах моего отделения?

— Вы ведь отобрали у него палочку, не так ли? Или вы считаете, что он может себя убить беспалочковой магией?

Кое-как мне удалось его убедить. Ремни с профессора сняли под мою ответственность. Из палаты тоже все убрались, кроме новой дежурной. Старая, заливаясь слезами, отправилась в кабинет начальника — объясняться. Мне было жаль ее, но гораздо больше меня волновал в тот момент профессор.

Он, кажется, потерял всякий интерес к происходящему. Просто лежал и смотрел в потолок неподвижным взглядом. Только слабо поднимающаяся и опускающаяся грудная клетка свидетельствовала, что это живой человек, а не изваяние из белого мрамора. Он не реагировал ни когда я растирал ему наверняка затекшие кисти, ни когда укрывал, устраивая поудобнее. Ни когда демонстративно поджег газету.

Наверное, мне надо было что-то сказать ему. Найти правильные слова о том, что не надо обращать внимание на журналистский бред. Что никому нет дела до того, что пишут в газетах. Но я не мог ему врать. Даже меня передергивало от мысли, что вся немалая аудитория «Пророка» теперь в курсе сердечных дел и истинных мотивов действий Снейпа. Что говорить о нем, таком неприступном, закрытом на сто замков человеке, привыкшем хранить свои тайны?

Поэтому я просто молчал. Молча сидел рядом, молча поил его вечерними зельями, молча делал все, что необходимо.

* * *

— Невилл! Иди сюда, ты мне нужен!

Я улыбнулся и поспешил на зов. Какие приятные слова. Как это здорово, когда ты кому-то нужен. Даже если это всего лишь фигура речи.

— Да, профессор?

Северус стоит над котлом с чем-то фиолетовым и источающим запах мирта и сосредоточенно помешивает содержимое по часовой стрелке.

— Возьми у меня ложку и продолжай мешать. Мне кажется, здесь не хватает одной унции корня асфоделя.

Я ловко перехватил у него ложку, стараясь не нарушить ритм помешивания. Северус прошелестел к разделочному столу. Люблю наблюдать за ним в лаборатории. Его перемещения похожи на танец. Страстный, затягивающий, красивый. Его движения за столько лет нисколько не потеряли плавности и изящества.

— То самое экспериментальное зелье, сэр? — поинтересовался я, продолжая помешивать.

— Да, — Северус уже мелко нарезал корень асфоделя.

— Вы хотя бы скажете, для чего оно?

— Скорее, для кого. Заказчик вам хорошо известен. Ваш друг мистер Гарри Поттер.

— О! — только и сказал я.

С Гарри у профессора всегда были непростые отношения. Начиная со школьной вражды и кончая острым желанием прикончить героя за его словесную невоздержанность после Победы. Потом страсти поутихли, и они даже могли при встрече переброситься парой фраз, не переходящих в дуэль. Но представить себе, чтобы Северус взялся за заказ Гарри, я мог с трудом. Индивидуальная разработка зелий — слишком сложный и трудоемкий процесс. Северус никогда не берется за подобное, если только ему самому не интересен результат.

— Миссис Поттер верна семейным традициям Уизли, — усмехнулся профессор в ответ на мой незаданный вопрос. — В этом году в школу идет младшая дочь Поттеров. А это значит, что у Джиневры образуется масса свободного времени. Она уже неоднократно заводила речь о пополнении семейства. Вы же понимаете, трое наследников — это очень мало.

Я усмехнулся. Хорошо, что над котлом сейчас стою я, иначе яд Северуса стал бы дополнительным ингредиентом экспериментального зелья.

— Мистер Поттер не хочет превращать свой дом в аналог Норы, где количество детей превышает количество садовых гномов. Но и скандалов с супругой тоже не хочет. В результате мы имеем данный эксперимент.

— Так просто, профессор? — удивился я, возвращая ему ложку. — Вы взялись за изобретение очередного контрацептива?

— Не очередного, мистер Лонгботтом. А первого безвредного контрацептива для волшебниц в истории зельеварения.

И все равно я не мог в это поверить. Так банально для зельевара его уровня. Это из-за подобной глупости он не спал всю ночь в тот раз, когда взорвал котел?

— О, вы рассуждали бы совсем иначе, если бы я привел вам статистику беременностей среди студенток шестого и седьмого курсов.

У меня округлились глаза. Статистику? Такое что, часто бывает?

— Более чем. И если удастся создать зелье, не позволяющее наступить беременности и при этом не причиняющее вреда здоровью, я вас уверяю, оно будет в каждом стакане тыквенного сока старшекурсниц. А я буду избавлен от еще одной головной боли каждый год. Или вы думаете, что с этим разбирается одна мадам Помфри?

Я вздохнул. По пальцам можно пересчитать, с какими проблемами в Хогвартсе разбирается кто-нибудь, кроме директора. Скоро начнется новый учебный год, а мы даже не отдохнули толком за лето. Мне считаные разы удавалось вытащить Северуса из замка, и каждый из таких походов приходилось обосновывать крайней необходимостью. Единственное, на что он охотно соглашался, это на прогулки по Запретному лесу, которые позволяли собрать особо ценные ингредиенты для зелий. Лесной воздух, конечно, тоже полезен для здоровья, вот только сами прогулки по Запретному лесу опасны для жизни. Впрочем, он все же директор Хогвартса, а эта должность даже для лесных обитателей имеет вес.

Северус погасил огонь под котлом и, набрав черпаком получившееся зелье, осторожно перелил в кубок.

— На ком будем пробовать, сэр? — усмехнулся я.

— Даже не знаю, — Северус сделал вид, что задумался. — У вас, мистер Лонгботтом, случайно не найдется жабы женского пола?