Записки о Северусе Снейпе (джен)

Сейчас я часто задаю себе вопрос: «С чего же все это началось?». И не нахожу ответа. Возможно, оттого, что прошло довольно много лет. Или оттого, что те несколько недель, которые можно было бы считать отправной точкой в наших отношениях, были переполнены событиями и эмоциями.

Но чаще всего в памяти всплывает тот день в больнице Святого Мунго, когда я проснулся от яркого солнечного луча, падавшего мне на лицо, и вдруг понял, что война закончилась. Странное дело… Я ощутил, как сильно скучал по солнечному свету. Неужели за весь наш последний год в Хогвартсе не было ни одного солнечного дня? Это что, тоже были происки Волдеморта? Или мы просто не в состоянии были обращать внимание на такие будничные вещи как солнечный свет?

Я осмотрелся по сторонам и пришел к выводу, что солнечный луч был единственным позитивным элементом окружавшего меня мира. В знакомой до зубовного скрежета, точно такой же, как у мамы с папой, больничной палате каким-то чудом помещалось сразу десять кроватей. Не иначе, целители использовали чары, расширяющие пространство.

Все кровати были заняты. Я вглядывался в лица своих соседей со смешанным чувством тревоги и радости, надеясь найти знакомых. С одной стороны, если волшебник очутился в Мунго, значит, он, как минимум, жив. С другой стороны, лучше бы он очутился где-нибудь на праздничном пиру по случаю Победы. Если, конечно, таковой имел место быть. Знакомые лица обнаружились. Через две кровати от меня лежал Терри МакМиллан, шестикурсник с Райвенкло. Судя по безмятежному выражению лица и книжке в его руках, ничего серьезного с Терри не произошло. Скорее всего, зацепило вскользь какой-нибудь пакостью. Я сильно подозревал, что всех участников последней битвы отправили в Святого Мунго, предоставив целителям разбираться, кому требуется помощь, а кому нет. Ну а эти параноики в зеленых халатах готовы из-за одной царапины месяц постельного режима назначить, кто их не знает. А теперь вот у них мест не хватает, кровати друг на друге стоят.

Лично я чувствовал себя вполне нормально. Ну, голова немного болит и тяжелая, будто внутрь свинца налили. Вместо мозгов. Впрочем, многие школьные учителя с этим бы согласились, наверное. И нога ноет. Ничего смертельного. Жить буду.

Об этом я и сообщил целительнице, подошедшей ко мне сразу, как только мое пробуждение было обнаружено. А заодно сообщил и о своем желании покинуть это милое заведение, освободив пространство кому-то, кто больше в этом нуждается.

— Ни в коем случае, мистер Лонгботтом, — целительница замахала на меня руками. — У вас сотрясение мозга, вы должны как минимум неделю провести в постели. И травма ноги, поверьте, очень неприятная. Так что сейчас я вас осмотрю, после чего вы примете Костерост и еще несколько необходимых зелий.

Решив не спорить с почтенной дамой, — на вид ей было никак не меньше лет, чем нашему гриффиндорскому декану, — я откинул край одеяла, благодаря небо за то, что в Мунго на пациентов надевали длинные ночные сорочки. Думать о том, кто и в каких обстоятельствах меня в эту самую сорочку переодевал, не хотелось.

Когда повязка с моей лодыжки была снята, мне пришлось согласиться с миссис Веллингтон, приятного действительно мало. Выглядела нога отвратительно. Нечего было и думать о том, чтобы в ближайшие несколько дней встать на посиневшую и распухшую ступню.

— Вам еще повезло, мистер Лонгботтом, — заметила миссис Веллингтон, смазывая мою ногу прохладной мазью странного прозрачно-фиолетового цвета. — Это не самая страшная травма, которую мне доводилось видеть у защитников Хогвартса. Тем, кто попал в лапы акромантулов или столкнулся с великанами, гораздо хуже. Все-таки лечить от проклятий намного легче, чем от физических повреждений.

С этим я бы поспорил. Когда к кому-то из Армии Дамблдора Кэрроу применяли Круцио, последствия ощущались еще много дней подряд. И лично я бы предпочел получить в морду кулаком, нежели Ступефаем, например. Но только я собрался возразить, как из глубины комнаты раздался какой-то странный звук, похожий на стон и хрип одновременно. Кто там лежит, мне было не видно, но судя по реакции моей собеседницы, там был по меньшей мере Волдеморт собственной персоной. Но он, кажется, в помощи целителей уже не нуждается?

— Вот же еще на мою голову! — взвилась миссис Веллингтон. — Всех сейчас перебудит, тролль его раздери! За каким лысым Мерлином его нам навязали! Подыхал бы в Азкабане, все равно не жилец. А нам возись тут, потом за лишний труп отчитывайся. Все ваше гриффиндорское благородство. А дальше хуже будет! Теперь не только главный целитель Мунго, теперь все министерство у нас краснож… гриффиндорцы!

Видимо, это моя упавшая челюсть заставила целительницу подобрать в последний момент более приличную лексику. Просто я впервые слышал нечто подобное от колдомедика, да еще в адрес своего же пациента. К тому же приходить на помощь страждущему миссис Веллингтон явно не спешила. Неторопливым шагом она пересекла палату, остановилась перед источником ужасных звуков, брезгливо поджав губы и скрестив руки на груди:

— И по какому поводу вопли? Обезболивающее на тебя сегодня уже переводили. Еще чего? Будешь орать, отлевитирую в коридор.

Лекция не возымела должного действия, душераздирающие стоны-хрипы не прекратились. Казалось, что несчастный тщетно пытается глотнуть воздуха, но по какой-то причине ему это не удается. У бабушки была одна подруга, страдающая астмой, если она забывала вовремя выпить зелье, то начинала так же хрипеть и задыхаться. Правда, при этом она не стонала.

Тем временем целительница достала палочку и, направив ее на больного, произнесла самое странное целительское заклинание, которое я когда-либо слышал:

— Silencio!

Стоны мгновенно прекратились.

— То-то же, — удовлетворенно кивнула миссис Веллингтон. — Что вы уставились, мистер Лонгботтом? Он все равно без сознания. И вряд ли придет в себя. Стараниями вашей знакомой змеи, которую вы имели честь героически убить. Как же, наслышана, наслышана. Так что можете на этого полюбоваться и самому себе позавидовать, что так легко отделались.

Кто-то из соседней палаты окликнул миссис Веллингтон, и она, еще раз бросив презрительный взгляд на умолкнувшего пациента, покинула нас, наказав ни в коем случае не вставать. Естественно, данное приказание я нарушил сразу же, как только дверь в палату затворилась. Переглянувшись с Терри МакМилланом, я осторожно сел, а потом и встал, держась за спинку кровати. Голова кружилась, немного подташнивало, но любопытство было сильнее неприятных ощущений. Кто же заслужил столь нежное отношение со стороны персонала больницы? Ну правда, не Волдеморт же у нас в палате? Если здесь всех так лечат, то, пожалуй, давно надо было бы забрать моих родителей домой. Уж лучше никакой медицинской помощи, чем такая.

Я прошел вдоль ряда кроватей, придерживаясь за металлические спинки, остановился у последней и замер. Пожалуй, Волдеморт не вызвал бы у меня такую бурю эмоций. На кровати лежал мой боггарт. Но если учесть, что боггартов вряд ли лечат в Мунго, сомнений не оставалось — это был Северус Снейп, мой персональный кошмар всех семи лет обучения.

Выглядел он, мягко говоря, неважно. Шея была перевязана уже изрядно пропитавшимися кровью бинтами. Лицо, и без того бледное, стало совершенно бескровным, с нехорошим синеватым оттенком. Под глазами красовались синяки, какие бывают при переломе носа. Нос, кстати, был самый обычный, снейповский и вполне целый. Рот приоткрыт, грудь судорожно вздымается. Он пытается дышать, но рана на шее не дает ему делать это нормально. Если бы не заглушающее заклятие, мы бы все еще слышали душераздирающие хрипы.

Руки профессора, единственное в профессоре, что вызывало у меня восхищение, а не отвращение, какой-то не в меру веселый колдомедик скорбно сложил на укрытой простыней груди. Правая рука также была забинтована. Одним словом, выражение «краше в гроб кладут» сейчас как нельзя лучше подходило Снейпу.

Несколько минут я молча его разглядывал, вспоминая слова миссис Веллингтон о том, что он все равно не жилец, и место ему в Азкабане. А потом голова стала кружиться слишком сильно, и я счел за благо вернуться в свою кровать, после чего почти сразу же провалился в сон.

* * *

Как потом выяснилось, собственные силы я не рассчитал. Остаток дня и весь следующий я провел в полусне. Просыпался, когда приносили зелья или меняли повязку на ноге, что-то ел, борясь с тошнотой, и снова засыпал. А возможно, мне стали давать снотворное или успокоительное. Сквозь полудрему я как-то раз слышал, как целитель отчитывает миссис Веллингтон за то, что у нее пациенты бродят по палате.

Когда я вынырнул из забытья второй раз, была ночь. Спать больше не хотелось абсолютно. В окно проникал лунный свет, да и на прикроватных тумбочках мерцали слабенькие светильники, так что я сразу смог заметить, что населения в палате поубавилось. Осталось всего две кровати — моя и Снейпа. Причем палата приобрела стандартные размеры, видимо, с нее сняли заклинание расширения пространства. Так что Снейп оказался от меня в непосредственной близости. Он опять то ли стонал, то ли хрипел. Бдительной целительницы рядом не наблюдалось, Silencio наложить было некому.

До рассвета оставалось несколько часов, и заняться мне было решительно нечем. Поэтому я валялся, уставившись в потолок, и под аккомпанемент хрипов Снейпа предавался размышлениям.

Сначала я думал о том, как быстро смогу выйти отсюда и увидеть бабулю. Надеюсь, с ней все в порядке. Во время битвы я несколько раз ее видел, и то, как она расшвыривала Пожирателей, свидетельствовало о ее отнюдь не беззащитности. Потом размышлял о том, чем заниматься дальше. Здравый смысл подсказывал, что больше всего толку от меня будет в гербологии. Но нужен ли в послевоенном, разрушенном и еще не зализавшем раны мире герболог с шестью (будем откровенны, последний год мы не столько учились, сколько воевали) классами образования? Потом мои мысли плавно перетекли на Армию Дамблдора. Я ведь так и не знал судьбу всех ребят. К тому же я беспокоился за Гарри. Когда я видел его в последний раз, у него был вид человека, сделавшего большое, но не слишком приятное открытие. А еще у меня не шли из головы слова миссис Веллингтон о мире, в котором правят красно… гриффиндорцы. Странный какой-то получался мир. Мир, в котором больному, пусть даже врагу, затыкают рот Silencio, чтобы не мешал другим спать. Мир, в котором жалко дешевого обезболивающего зелья, которое даже я к шестому курсу мог более-менее сносно сварить.

Как-то все это не укладывалось в мои представления о гриффиндорском благородстве и врачебной клятве. Оказывается, я еще далеко не все видел.

Под утро Снейпу, видимо, стало совсем хреново. Стоны приобрели какой-то булькающий оттенок, и я очень надеялся, что он не своей собственной кровью пытается захлебнуться. У него явно был жар, здоровая рука комкала простыню, он беспрестанно ворочался, причиняя себе тем самым новые страдания. Думать о чем-либо еще стало совершенно невозможно. Нет, он, конечно, редкостная скотина и заслуживает Азкабана. Но не пыток же! К тому же, лично я ничем не заслужил сомнительное удовольствие все это слушать и наблюдать.

Несколько раз я порывался позвать кого-нибудь, но каждый раз меня останавливала мысль о том, что этим кем-нибудь может оказаться миссис Веллингтон, и тогда лучше никому не станет. Может быть, станет только тише.

В конце концов я не выдержал и подошел к нему. Снейп по-прежнему был без сознания, к тому же без палочки, так что я ничем не рисковал. Не без отвращения я прикоснулся к его лбу, убеждая себя в том, что трогал вещи и похуже (Мимблюс-Мемблетонию в период плевания гноем, например). К моему удивлению, лоб ненавистного профессора оказался гораздо приятнее на ощупь — абсолютно сухой и очень горячий. Как я и думал, у него жар. Из-за температуры он бредил, отсюда и булькающие звуки — пытается что-то говорить, но связки наверняка повреждены.

Надо остановить это безумие. На моей тумбочке обнаружилось обезболивающее зелье, его я узнал по характерному ромашковому запаху. Видимо, мне на утро с вечера оставили. А вот жаропонижающее мне не полагалось, к сожалению.

Зато оно полагалось какому-то древнему волшебнику с огромной, почти как у Дамблдора, бородой из соседней палаты. Конечно, я сильно рисковал, зелья-то были не подписаны, а с моими знаниями в зельеделии только целительством и заниматься. Но рассудив, что хуже Снейпу уже не будет, ибо хуже уже некуда, зелье я все-таки стащил. И встал над Снейпом с двумя склянками, не зная, что делать дальше. Как прикажете вливать в него лекарства, если у него горло разорвано, а сам он без сознания?

Встав в изголовье кровати, я осторожно просунул одну руку под затылок Снейпа, приподнимая голову, а второй рукой поднес склянку с обезболивающим к приоткрытым обветренным губам. Пить Снейп, естественно, не собирался. Ну что, вливать в него? Захлебнется не собственной кровью, так моим зельем? Достойная перспектива.

— Пей, твою мать, — прошептал я сквозь зубы, начиная злиться то ли на Снейпа, то ли на собственную беспомощность.

Я ни на что не рассчитывал, просто хотел выплеснуть эмоции. Но Снейп вдруг неожиданно послушался, распахнул глаза и сделал глоток. Взгляд у него был совершенно безумный, но я и не думаю, что он меня тогда узнал. В том состоянии он и яду бы хлебнул с удовольствием.

Глотание явно причиняло ему дополнительные мучения, но оба зелья он выпил. Я опустил его на подушку, отмечая, что на повязке проступили свежие пятна крови. Взгляд Снейпа блуждал, но в какой-то момент, когда он задержался на мне, в его глазах проскользнуло удивление. Комментировать свои действия я никак не стал, еще не хватало уподобляться местным целителям. Я не для вас стараюсь, профессор, просто очень хочу тишины.

Мне показалось, или Снейп задышал легче? Метаться во всяком случае перестал. Ну и слава Мерлину. Я сделал все, что мог. Теперь может даже и посплю.

Но поспать не особенно удалось. Только я задремал, как в палату с утренним обходом ввалились сразу два колдомедика — миссис Веллингтон и целитель Стейн, грузный волшебник, на котором с трудом сходился изумрудный халат.

— Так, что тут у нас? — с порога поинтересовался Стейн. — А, мистер Лонгботтом, пришли в себя? Позвольте пожать вам руку. О вашем подвиге говорит весь магический мир. И ногу, если можно. Осмотреть.

Юмора я не оценил. И подвигом отрубание башки одной конкретной змее тоже не считал. Но руку все-таки пожал, а ногу из-под простыни вытащил. После чего задал давно волновавший меня вопрос:

— Я могу увидеть своих друзей, сэр? И… — я запнулся, — …родных?

Ну да, Невилл. Своих родных даже звать не надо, они двумя этажами выше. Разве что бабушку.

— Не вижу препятствий, мистер Лонгботтом, — пожал плечами Стейн. — Тем более что миссис Лонгботтом уже неоднократно присылала просьбы о визите. Теперь, когда вы пришли в себя, я могу ответить ей положительно. Я распоряжусь, чтобы авроры ее пропускали.

На мой удивленный взгляд Стейн пояснил:

— Ваша палата находится под особым контролем Министерства и охраняется аврорами. Из-за этого, — он кивнул в сторону кровати Снейпа. — Хотя лично я сомневаюсь, что он сбежит. Разве что на тот свет.

Мда, что-то я ночью никакой охраны не видел, когда зелье воровал. Или ваши доблестные охранники ночью дрыхнут где-нибудь на свободной койке? Я невольно посмотрел на Снейпа. Профессор спал почти даже спокойно, что не укрылось и от взгляда целителя:

— Хм, а этой сволочи, похоже, лучше. Живучий гад, оказывается. Не зря ходят слухи, что он темный маг. С такими повреждениями столько не живут.

И все! Глянул, развернулся на каблуках и вышел. Он даже не приблизился к Снейпу! То есть получается, что Снейп тут для галочки лежит, ждет своего поезда на тот свет! Велело Министерство отправить предателя в Мунго, его отправили. А лечить приказа не было. Сам сдохнет. Чудесно! Поэтому и повязки не меняются, и лекарства не даются. Мерлин, да по сравнению с этими «светлыми» магами сумасшедшая сука Беллатрисса просто добрая фея. Говорят, она мучила моих родителей Круциатусом несколько часов. А сколько дней продолжается эта пытка?

Пока я пытался все это уложить в голове и хоть немного успокоиться, принесли завтрак. Все та же миссис Веллингтон отлевитировала два подноса с овсянкой и молоком на прикроватные столики и ушла.

Овсянку я не любил, но выбирать не приходилось. После нескольких дней на одних зельях, аппетит при виде еды проснулся зверский, и я уже ни о чем другом думать не мог. Я только успел закончить, как целительница вернулась за посудой. Забрала мой поднос, а потом, ничуть не колеблясь, и поднос Снейпа. С нетронутыми тарелками, разумеется. Кажется, ее ничуть не волновало, что есть самостоятельно Снейп не в состоянии. Почему-то возникла неуместная мысль, заботится ли кто-то об обратном процессе?

Словно в подтверждение моих мыслей миссис Веллингтон, опять же не приближаясь, метнула в Снейпа очищающее заклинание и удалилась, левитируя перед собой подносы. Мерлин…

Наверное, мне должно было быть противно в этот момент. Мне и было, вот только к Снейпу это никакого отношения не имело. А он еще и глаза открыл, видимо, очищающие чары его разбудили. Обвел палату уже более осмысленным взглядом, сфокусировал его на мне. Кажется, даже узнал. Но, по понятной причине, от комментариев воздержался.

— Расслабьтесь, — хмыкнул я. — Вас здесь все хотят убить, но я, как всегда, не со всеми. Хотите пить?

Снейп смотрел на меня с каким-то странным выражением не меньше минуты. Потом прикрыл глаза.

— Значит, хотите, — заключил я и пошел за стаканом.

Почему-то мне стало казаться важным помогать ему. Вот просто назло всем этим «светлым» целителям. И правительству этому, светлому. Пусть вылечат сначала, а потом судят. Если будет кого, после их стараний.

Снейп одарил меня взглядом василиска, когда я приблизился к нему со стаканом.

— Мда, профессор, в бессознательном состоянии вы куда приятнее, — сообщил я.

Он машинально открыл рот от такого хамства, забыв, что возразить или снять баллы вряд ли получится. А я воспользовался ситуацией, прижав край стакана к его рту. Стоило влаге коснуться его губ, как он резко раздумал сопротивляться. Никогда не видел, чтобы человек пил так жадно. Мне стоило больших усилий не дать ему захлебнуться. Пришлось опять придерживать ему голову, тревожа рану на шее. И, кажется, не только на шее, повязка на руке тоже была пропитана кровью. Наконец Снейп напился, и я смог опустить его на подушки.

— Отдыхайте, профессор.

Судя по закатившимся глазам, этих слов Снейп уже не слышал, снова погрузившись в блаженное беспамятство.

* * *

— Зачем вам все это вспоминать и уж тем более записывать?

На лист пергамента легла тень. Профессор стоял у меня за спиной. Подошел как всегда неслышно, но с годами я перестал вздрагивать и привык к его манере перемещаться в пространстве.

— Не дают покоя лавры Риты Скитер? — не унимался он. — Учтите, я не позволю делать из себя героя женского романа!

— Прямо так и героя? — усмехнулся я, закрывая рукой написанное. — Что за дурная манера читать из-за спины? Я не собираюсь писать роман, просто хочу упорядочить и зафиксировать свои воспоминания.

— Для этого есть думоотвод, — Северус обошел мой стол и сел в кресло напротив, скрестив руки на груди.

Все, закрылся. И зачем, спрашивается, было отвлекать меня от работы, если все равно не в настроении разговаривать?

— Ну хорошо, я стремлюсь придать воспоминаниям литературную форму.

— Зачем? Благодарных потомков, которых чисто теоретически, могли бы заинтересовать ваши сказки, у нас нет. Не вижу смысла жечь свечи, ломать перья и переводить пергамент просто так. К вашему сведению, камин намного эффективнее топить дровами, нежели рукописями. Последние, знаете ли, не горят.

Я усмехнулся. Профессор в последнее время увлекся маггловской литературой.

— Вы могли бы воспользоваться тем, что я вам не надоедаю, сэр, и почитать в тишине и покое, — заметил я.

— К сожалению, мистер Лонгботтом, у нас с вами всего одна гостиная, а созерцание того, как вы мараете бумагу, наводит на меня тоску. Если у вас переизбыток свободного времени, могу предложить вам провести его в лаборатории.

Мне пришлось все-таки оторваться от рукописи. Во-первых, он все равно уже сбил меня с мысли. Во-вторых, прожив с Северусом Снейпом под одной крышей почти двадцать лет, я прекрасно знал, что эти придирки к моему творчеству означают всего лишь попытку привлечь внимание. Если перевести на человеческий язык, профессор Снейп только что сообщил, что у него есть несколько свободных часов, которые он желал бы провести в моем обществе. А значит, мне придется на время покинуть моего уважаемого читателя с тем, чтобы вскоре обязательно вернуться.

У Северуса совершенно потрясающие глаза. Он крайне сдержан в проявлении эмоций, по его лицу очень трудно догадаться о его настроении или самочувствии. Но глаза могут рассказать очень много. Если, конечно, он не закрывается с помощью окклюменции. Тогда у него не глаза, а, по меткому выражению Гарри, холодные черные тоннели. Но от меня профессор уже давно перестал закрываться.

Когда он работает в лаборатории, в его глазах блестят искорки любопытства и азарт ученого. В такие минуты даже его движения теряют свою сдержанность. Мне часто приходится наблюдать, как он почти что летает от разделочного стола к котлу, от котла к шкафу с ингредиентами, от шкафа к другому котлу и так по кругу.

С таким же интересом и любопытством он часто смотрит на меня. Наверное поэтому я до сих пор не могу отделаться от мысли, что Невилл Лонгботтом — всего лишь очередной эксперимент в жизни ученого Северуса Снейпа. Пускай и не из области зелий, а из области психологии человеческих отношений.

На студентов Северус смотрит с изрядной долей скепсиса, слегка прищуривая глаза и вздергивая бровь, словно не ожидая от них ничего хорошего. К счастью, преподавать он перестал, отчасти по собственному желанию, отчасти вняв моим горячим просьбам. И теперь на его плечах исключительно директорские обязанности. Вкупе с собственными исследованиями и постоянными заказами на зелья из серии «только Вы, мистер Снейп, можете их сварить», этого вполне достаточно, чтобы вечером он валился с ног от усталости и засыпал, не всегда успевая раздеться.

В минуты душевной близости, когда мы сидим у камина в гостиной и беседуем, потягивая маггловский, но столь любимый им «Джек Дениэлс», у него совершенно другой взгляд — мягкий, внимательный, чуточку насмешливый. Иногда мне кажется, что так мог бы на меня смотреть мой отец, если бы, конечно, он был здоров.

Есть еще одно выражение его глаз, которое, к счастью, я видел всего лишь однажды, но которое не могу забыть даже спустя двадцать лет. Эта странная смесь боли, животного страха и обреченности, застывшая в его огромных черных глазах, снится мне в ночных кошмарах. Я уже давно не встречался с боггартом, но я уверен, что теперь у моего боггарта именно такие глаза.

* * *

Перед сном мне удалось влить в Снейпа еще одну дозу Обезболивающего зелья. На этом я счел свой долг выполненным и завалился спать. Устал я сегодня смертельно — сначала навещал родителей, благо, недалеко. Чертова нога не позволяла особенно наслаждаться прогулками даже по больничному коридору. Вообще-то мне запретили вставать, но здесь все так заняты своими делами, что никто и внимания не обратил на бредущего по стеночке очередного героя войны. Тут таких пачками в каждой палате. Потом меня самого навещала бабушка. Сухо сообщила, что гордиться мною, оставила пригоршню галлеонов «на буфет» и испарилась. По-моему, ее не столько беспокоила моя нога, сколько тот факт, что я могу остаться голодным. Зато от бабушки я узнал, что почти все члены Армии Дамблдора уцелели в последней битве. А еще она сообщила мне совершенно ошеломляющую новость о том, что Гарри находится здесь же, в Мунго, на четвертом этаже. Это сообщение меня несколько насторожило, ведь на четвертом были и мои родители. Но бабушка меня успокоила, сказав, что с Гарри все в порядке. По ее словам, он пережил сильное нервное потрясение и теперь приходит в себя. Отдельная палата в Мунго хотя бы защищает его от журналистов и поклонников.

К Гарри меня, кстати, не пустили. Аврор на входе сказал, что посещения запрещены целителем. Черт знает, что творится, не больница, а какой-то филиал аврората, честное слово. У нас на дверях амбал в лиловой мантии, здесь тоже. Зато во время моей вылазки мне удалось своровать для Снейпа зелье. Словом, день был насыщен событиями, и я с большим удовольствием вернулся в кровать. Но долго проспать мне не удалось.

Меня разбудил дикий, леденящий кровь звук, который просто не способен издать человек. В первую минуту я подумал, что какой-то идиот пересаживает взрослую мандрагору. Потом вспомнил, где нахожусь, и пришел в ужас.

Крик оборвался, перейдя в тихий стон, вслед за которым я услышал злобный шепот:

— Вы совсем с ума сошли, Бербидж? Наложите заглушающее заклинание, мальчишка услышит.

— Пусть слышит. Этот мальчишка — герой войны, и на войне наверняка десяток положил таких вот… Вы не забыли, Стейн, у вас тут по соседству его до безумия замученные Пожирателями родители прописались?

— И Снейп составит им компанию от ваших методов, если не отправится к праотцам раньше, — хмыкнул Стейн. — Чего вы от него добиваетесь? Он все равно не в состоянии говорить, поверьте целителю.

— О, вы не представляете себе всех возможностей этой твари, — возразил тот, кого назвали Бербиджем. — Говорят, он может летать без метлы. Так что я не удивлюсь, если он заговорит с разорванным горлом. Если захочет, конечно. А я заставлю его захотеть. Ну, скотина, отвечай, что стало с моей женой?

Еще один нечеловеческий крик. Я вгляделся в темноту, пытаясь рассмотреть, что происходит. Две фигуры стояли возле кровати Снейпа. Одна, грузная и широкая, замерла в нескольких шагах, сложив руки на груди, как бы подчеркивая свою непричастность. Это Стейн, его трудно не узнать из-за веса. Второй, худой и высокий, очевидно, Бербидж. Где же я слышал эту фамилию? Ах, да, Чарити Бербидж преподавала у нас маггловедение. Исчезла на нашем шестом курсе, говорят, была убита Волдемортом.

Бербидж стоял, склонившись над Снейпом, и одной рукой, в которой была зажата палочка, целился ему в грудь, а второй…

Когда я понял, что вторая рука Бербиджа лежит на горле Снейпа и периодически надавливает на рану, что и является источником нечеловеческих звуков, меня затошнило.

— Ты знаешь, что тела так и не нашли, тварь? — продолжал допрос Бербидж. — Что вы с ней сделали? Скормили гадюке своего лорда? Как жаль, что тобой она подавилась. Ты ведь при этом присутствовал, да, Снейп? Присутствовал! Твои дружки на допросах много интересного рассказали. Но я хочу услышать от тебя, каково это, когда твою коллегу едят у тебя на глазах?

Еще один крик. Мерлин, я сейчас сознание потеряю. Тело покрылось противным холодным потом, а голова закружилась.

— И на что ты надеешься, а, Снейп? Валяешься тут на чистых простынях вместо того, чтобы гнить в Азкабане! Мне кажется, наше новое правительство слишком мягко с вами обходится! На допросах их не пытать, легиллименцию строго дозированно, Веритасерум при свидетелях. Курорт просто! А потом мы ни одного преступления доказать не можем! Стейн, когда вы его наконец выпишете и отдадите в руки правосудия?

— Пока не могу ничего поделать, — развел руками целитель. — В его отношении личное указание министра Шеклболта — держать у себя и лечить до получения иных распоряжений. Говорят, Гарри Поттер собирается сделать какое-то заявление. Ну, лечить его, конечно, никто не собирается, но жизнь ему поддерживать приходится, мне проблемы с Министерством не нужны. Так что давайте закругляйтесь, он все равно ничего о вашей жене не скажет.

Бербидж с явной неохотой отпустил горло Снейпа, пообещав напоследок:

— Подожди, мы еще встретимся с тобой в аврорате. И поговорим по душам.

Перед тем, как уйти, Стейн влил что-то в рот Снейпа. Снова раздались хрипяще-булькающие звуки, видимо, придержать ему голову никто не удосужился. Мы остались со Снейпом вдвоем в зловещей тишине, нарушаемой лишь его тяжелым свистящим дыханием.

Я сидел на своей кровати и отчаянно хотел проснуться. Но минуты текли, ничего не менялось, и я понимал, что все, произошедшее сейчас в этой комнате, мне не снилось. Повинуясь неясному порыву, я взял палочку и, произнеся «Lumos», подошел к Снейпу. И тогда я увидел то выражение его глаз, которое снится мне в кошмарах. Затравленные глаза раненого зверя. Сильного, умного, но смертельно уставшего и измученного, доведенного до крайней степени отчаяния.

Каждый год, когда мне нужно идти на официальный прием по случаю годовщины Победы и надевать свои боевые награды, я вспоминаю эти глаза. И нахожу предлог не являться на праздник. Каждый раз, когда я вижу на мантии какого-нибудь министерского чиновника значок-эмблему Гриффиндора (после войны стало модно среди взрослых волшебников подчеркивать свою факультетскую принадлежность), я слышу стоны, смешанные с хрипами. Вспоминаю, как судорожно он пытался вздохнуть, как каждый глоток воздуха давался ему с невероятным трудом и невероятной болью. И руку Бербиджа на его разорванном горле я тоже вспоминаю.

В ту ночь я впервые понял, что передо мной не злобный преподаватель, Пожиратель смерти и убийца Дамблдора, а живой человек. Не враг. Я не мог воспринимать его, стонущего и хрипящего, как врага. Враг — это тот, кто стоит перед тобой с палочкой в руках, готовый сражаться. Бабушка всегда говорила, что сражаться можно только с равным или превосходящим тебя по силе. Тот, кто слабее, врагом быть не может по определению.

В свете палочки было видно, что и без того грязная повязка на шее Снейпа пропиталась кровью. Тогда я удивлялся, как он остался жив с таким обращением и без надлежащей медицинской помощи. Потом уже узнал, что Стейн давал ему очень популярное в аврорате и, разумеется, запрещенное зелье Optimus Mundus, основой которого является кровь единорога. Оно не позволяло человеку умереть, какими бы страшными ни были его ранения. В целительстве не использовалось во-первых из-за того, что кровь единорога считалась запрещенным ингредиентом. Во-вторых, применение этого зелья сохраняло жизнь, но наносило здоровью непоправимый вред. Со многими последствиями того «лечения» мы боремся до сих пор.

Но все это я узнал гораздо позже. А тогда я стоял над ним, освещая перекошенное страданиями лицо, и не знал, что делать. Я задал самый идиотский вопрос, который только можно было задать:

— Чем вам помочь, сэр?

Как ни странно, Снейп на него отреагировал. У него хватило сил протянуть ко мне тощую, окровавленную руку (он постоянно хватался за горло, пытаясь облегчить себе вздох) и просипел:

— Убить.

Меня затрясло, столько искреннего желания было в этой просьбе, но я все же совладал с эмоциями и выдавил:

— Нашли время для сарказма, сэр. Я, конечно, теперь убийца с опытом, но надо же и совесть иметь, сейчас я на законном больничном и работать героем не собираюсь.

Снейп со стоном прикрыл глаза. То ли не мог меня видеть, то ли силы кончились.

Мерлин, что же делать? Он же просто истечет тут кровью. Звать другого целителя? Но кто сказал, что другой будет вести себя иначе, чем Стейн? Вспомнить хотя бы миссис Веллингтон, чем она лучше? Позвать целителя с четвертого этажа, который лечит моих родителей? Вроде нормальный человек, доброжелательный. Стоп! Четвертый этаж! Там ведь и Гарри находится. А Стейн говорил, что Гарри собирается сделать какое-то заявление относительно Снейпа, и все ждут этого заявления, потому Снейпа тут и держат. Значит, Гарри может прекратить издевательства над раненым. Пусть делает свое заявление, и Снейпа судят. Уж лучше сразу получить поцелуй дементора, чем вот так мучиться.

— Сэр, я сейчас вернусь, — обратился я к Снейпу. — Потерпите немного, хорошо?

Зельевар на мои слова никак не отреагировал, и я выскользнул из палаты.

Гарри я нашел почти сразу, благо, в коридорах четвертого этажа я ориентируюсь как в собственном доме. Мне повезло, дежурный аврор на входе спал. Или это ему повезло, он десятый сон видит, а я со своей ногой по коридорам бегаю.

Герой магического мира дрых, раскинувшись на кровати в позе морской звезды. Я потряс его за плечо:

— Гарри! Гарри! Просыпайся, дружище!

Гарри нехотя открыл глаза, пошарил рукой на тумбочке, нацепил очки.

— Невилл? Что случилось? Что ты здесь делаешь?

— Пытаюсь спасти Снейпа, — не задумываясь выпалил я, запоздало сообразив, что при такой формулировке Гарри, ненавидевший профессора, моего энтузиазма не разделит.

Но, видимо, сведения мои устарели. Потому что Гарри отреагировал совсем иначе:

— Снейпа? — наш герой резко сел в кровати. — Разве он не здесь?

— Он здесь, но его не лечат. Даже не пытаются лечить, понимаешь? Дают что-то, чтобы копыта не отбросил. И то только потому, что министр приказал. Все ждут твоего заявления, но медлить больше нельзя. Профессор просто кровью истечет. Они его по ночам пытают, типа допрашивают. А я не могу этого больше слушать и…

Закончить Гарри мне не дал.

— Что??? Они пытают Северуса Снейпа? Да как они смеют! Я же сказал Кингсли! Я же велел сделать для профессора все, что только возможно! Да я же их всех сейчас….

Я еще успел подумать, что мальчик в пижаме с четвертого этажа Святого Мунго, раздающий приказы министру, это несколько…гм… экстравагантно, но Гарри уже выбежал из палаты. И я поспешил за ним.

— Я им покажу! Я им сейчас устрою! — возмущался Гарри, спеша по коридору к лестнице.

Я едва успел его догнать и остановить.

— Гарри, подожди. Так мы ничего не добьемся. Если ты будешь орать, все просто решат, что ты тронулся на войне. Тебя накачают успокоительным и запрут здесь.

Мои слова возымели действие, Гарри немного остыл.

— Нужно отправить министру сову, рассказать о том, что творится в Мунго. Даже если Снейп преступник, пусть его поскорее судят и казнят, потому что так мучить нельзя даже убийцу.

Гарри оторопело посмотрел на меня:

— Преступник? Невилл, да ты что? Северус Снейп больший герой, чем мы все вместе взятые. Он все это время был на нашей стороне. Он отдал мне свои воспоминания, я знаю правду. И я смогу это доказать.

В первый момент я почувствовал, как с души падает камень. Не враг. Не предатель. Мне почему-то это было не все равно. Наверное потому, что теперь было оправдание жалости и сочувствию, которые я испытывал к этому человеку. А потом на место камня навалилась скала понимания. На нашей стороне… Двойной агент… Он ни в чем не виноват…

— Гарри! — я забыл обо всем на свете и сам заорал чуть ли не на всю больницу. — Почему же ты молчал? Почему не сказал раньше?

— Но я думал все рассказать на суде, когда профессор поправится, — растерялся Гарри. — Я был уверен, что его лечат. Мне сказали, что с ним все будет в порядке. Невилл! Мне надо срочно увидеть Кингсли.

— Отправь ему патронуса, сову ты здесь вряд ли найдешь, — посоветовал я, приваливаясь к стенке.

У меня как-то резко закончились силы.

Уже рассветало, так что долго ждать министра не пришлось. Сначала появилась пантера, пообещавшая голосом Шеклболта скоро быть. Я оставил Гарри дожидаться министра, а сам отправился к Снейпу.

Профессор находился в полубессознательном состоянии и моего прихода не заметил. Я сел рядом с ним. Не предатель. Не враг. Герой. Это тогда не укладывалось у меня в голове. Я не знал всех подробностей, но если даже Гарри верил Снейпу, я не мог не верить. Тем более что верить отчаянно хотелось.

Я взял его прохладную руку, безвольно лежавшую вдоль тела, и легонько сжал ее, удивляясь про себя ее тонкости и хрупкости. Моя рука по сравнению с его — просто лапа горного тролля. Не враг…

— Терпите, профессор. Совсем немного нужно потерпеть.

* * *

Утро началось с грандиозного скандала. В нашу с профессором палату ввалилась целая толпа народа. Возглавлял делегацию лично министр Шеклбот, с ним было еще несколько министерских работников, которых можно легко идентифицировать по казенным лицам и строгим нарядам. Вокруг всех них суетились целитель Стейн, миссис Веллингтон и еще один колдомедик в изумрудном халате, которого я не знал. Судя по всему, Стейн еще в коридоре по дороге к нам в чем-то пытался убедить министра, он и сейчас не переставал заискивающе заглядывать ему в глаза и что-то объяснять. Но Кингсли его не слушал, его внимание было сосредоточено на Гарри, который тоже что-то рассказывал на ходу, наверно, посвящал министра в подробности. Последней в палату протиснулась Рита Скитер со своим Прытко Пишущим Пером. Вот кого я бы точно не хотел здесь видеть. А говорят, что в Мунго журналистов не пускают!

Мисс Скитер с любопытством покосилась на меня, сидящего возле постели Снейпа. Руку профессора я поспешно отпустил, но Прытко Пишущее Перо уже запрыгало по страницам блокнотика.

— И вы будете утверждать, Стейн, что безукоризненно выполняли мое распоряжение? — прогремел Кингсли, едва успев оглядеться.

Он быстрыми шагами пересек палату, остановился напротив постели и резким движением откинул простынь, прикрывавшую Снейпа, прежде чем я успел что-либо возразить. Профессор, к несчастью, был в сознании. Я видел, как расширяются его глаза от ужаса и полной невозможности что-либо предпринять.

В одну секунду на всеобщее обозрение были выставлены и еще больше исхудавшее за эти дни (или казавшееся мне таким без привычных слоев одежды) тело, и искалеченная рука, и промокшая от крови повязка на шее, и не слишком чистое белье, и нижнее, и постельное. Скитер аж затрясло от подобной сенсации, Перо заметалось по блокноту как сумасшедшее.

— Это вы называете должным уходом и адекватным лечением? — взревел Кингсли, оборачиваясь к целителям. — Что-то не похоже, чтобы его хоть как-то лечили! Вы игнорируете распоряжения Министерства Магии? Вы хотите заниматься другой работой, Стейн? Может быть, выносить горшки? Начнете практиковаться прямо сейчас?

— Но позвольте, это же Пожиратель смерти и убийца профессора Дамблдора, — лепетал Стейн, не зная, в какой угол вжаться.

— Какая разница? Наше правительство обеспечивает равную медицинскую помощь всем без исключения! К тому же насчет Снейпа вам были отданы особые распоряжения. Мы все ожидали заявления Гарри Поттера на этот счет, которое и будет сделано сегодня. Вы должны были использовать самые лучшие зелья, привлечь самых квалифицированных специалистов!

— Я достаточно квалифицирован, — не выдержал Стейн, — но случай совершенно безнадежный. Ваш подопечный сейчас жив исключительно благодаря применению Optimus Mundus.

Тогда я еще ничего не знал об этом зелье, но по тому, как ахнула Скитер, и даже наш чернокожий министр заметно побледнел, понял, что штука это совсем не хорошая.

— Вот именно, — продолжил Стейн, вдохновившись общей реакцией. — Я мог бы не использовать запрещенное и, кстати, очень дорогое зелье, рискуя нажить неприятности, но я выполнял ваше распоряжение. Снейп жив. Но, если прикажете, я могу положить конец его мучениям, просто не влив в него очередную дозу.

— Прекратите это немедленно! — тут я уже не выдержал. — Вы не понимаете, что профессор вас прекрасно слышит? Прекратите говорить о нем так, как будто его здесь нет!

Я вырвал из рук министра конец простыни, которую он все еще держал в руке, и прикрыл Снейпа чуть ли не до подбородка.

— Профессору Снейпу нужна помощь, а не ваши препирательства! И лично мне плевать, есть у него шанс или нет. Вы должны лечить его, а не заставлять захлебываться собственной кровью в грязной постели. Что вы здесь рассказываете, Стейн? Вы думаете, я не видел, как вы пытали его ночью? А вы, миссис Веллингтон, вы хоть раз к нему подошли? Воды стакан принесли хотя бы?

Кингсли с минуту ошарашено смотрел на меня, наверное, пытался вспомнить, кто я такой. Потом, видимо, вспомнил, даже улыбнулся и кивнул:

— Ну вот что. Мы действительно видели и слышали достаточно, дальше выяснять вопрос о вашем соответствии должности, Стейн, мы будем в другом месте. Профессору Снейпу требуется квалифицированная медицинская помощь и тишина. Немедленно переведите его на первый этаж в секцию «А».

Что это за секция знал даже я, слышал от бабушки. Специальное отделение для VIP-персон, членов Визенгамота, крупных министерских шишек и других знаменитостей. Там работают лучшие колдомедики Британии, которые одновременно являются и невыразимцами. Мера безопасности: мало ли, какие личные тайны могут быть у их высокопоставленных пациентов. Теперь можно было не сомневаться, что для профессора сделают все возможное. Только вот будет ли этого достаточно?

Сам не знаю, зачем я это сказал. Вырвалось, наверное. А может быть, причиной были глаза профессора, в которых плескались все те же отчаяние и безысходность, что и до светлого явления министра. Но я все-таки сказал:

— Я хочу быть рядом с профессором.

— О, как это трогательно! — Скитер все-таки не удержалась от реплики с места. — Какая необычная привязанность героя войны и убийцы!

— И другого героя войны! — резко перебил ее Гарри. — Мисс Скитер, сейчас мы с вами спустимся в холл, и я все объясню.

Профессор попытался протестующе поднять здоровую руку, но сил у него не хватило, и рука безвольно упала на кровать. Мерлин, что такого Гарри собирается рассказать, что профессор категорически против?

Я хорошо знал Гарри и его чувство такта, позаимствованное не иначе как у горного тролля. Но следующая его фраза заставила меня изменить свое мнение.

— Действительно, Кингсли, пусть Невилла тоже переведут в секцию «А». Ему тоже не помешает квалифицированная медицинская помощь. И заодно Невилл приглядит, чтобы с профессором Снейпом обращались как положено. Лично я уже никому тут не доверяю!

Как ни странно, Шеклболт согласился, и через несколько минут действующие лица сменились. Гарри в компании Риты Скитер отправился делать свое сенсационное заявление, министр со своими сотрудниками пошел дальше разбираться с произволом колдомедиков. А к нам явились две целительницы, внешность которых я сейчас не могу ни вспомнить, ни описать. Помню только, что это были очень внимательные и обходительные леди, которые должны были с нами аппарировать в секцию «А». Профессора для аппарации предлагалось обездвижить, чтобы не причинить ему дополнительных страданий. Но обездвиживать его показалось мне настоящим кощунством. Видимо, в тот день я решил исчерпать лимит безрассудных поступков до дна, и поднял профессора на руки, поддерживая под лопатки и колени. Целительницы тут же возмущенно зашипели на меня, Снейп заскрипел зубами, но мне кажется, был благодарен.

В секции «А» все было совсем иначе. С профессором нам пришлось все же ненадолго расстаться, в процедурную меня не пустили. За то время, что с ним возились целители, одна из милых леди, сопровождавших нас, привела в порядок мою ногу, заменив повязку и наложив какое-то заклинание, полностью устранившее все неприятные ощущения. Если бы не видел, как нога выглядит, решил бы, что полностью здоров.

Из процедурной профессора принесли, слава Мерлину, уже спящим. За те дни, что нам пришлось пережить в этой больнице, я не один раз пожалел о том, что сам не владею чарами Наведенного Сна, чтобы применить их к Снейпу. Теперь и без меня было кому о нем позаботиться. Повязки на руке и шее заменили на чистые, кровотечение остановили. Да и зелий, я думаю, в него влили немало. Во всяком случае теперь он дышал ровно, и вообще, на чистых простынях, заботливо укрытый до середины груди, смотрелся гораздо лучше. Кроме того, теперь у нас в палате была постоянная сиделка, которая следила за его (ну и моим тоже, но мне-то что сделается) состоянием. Так что я смог наконец-то с чистой совестью завалиться спать.

* * *

Нет, это слишком тяжело вспоминать. Я отложил перо и, откинувшись на спинку стула, потянулся за бокалом виски, ожидавшим своей участи уже несколько часов. Хорошо, что Северус сегодня ушел спать пораньше. Смешно сказать, но в его присутствии я ужасно стесняюсь писать. Дело даже не в его привычке заглядывать через плечо, достаточно было один раз попросить, чтобы он перестал это делать. Но даже если он сидит в другом конце комнаты и читает или занимается своими бесконечными директорскими бумагами, расписаниями и табелями, я все равно жутко стесняюсь. Потому что он знает, о чем я пишу. И наверняка не одобряет. И даже если бы одобрял содержание, все равно придрался бы к форме. Я ведь не писатель, я всего лишь скромный учитель Гербологии, и не должен заниматься подобными глупостями.

Но я думаю, дело на самом деле в другом. Просто Северус тоже не хочет, чтобы я вспоминал то трудное время. И тем более фиксировал, переживая его еще раз сам, заставляя переживать его своих возможных читателей. Но я должен был начать с самого начала, иначе нарушится хронология повествования, и я не смогу рассказать обо всех тех замечательных событиях, которые были дальше. Ну, не только замечательных, конечно, события были разные. Но все же начинать нужно именно с начала, пусть даже такого печального.

Я опустошил бокал и уже решил было вернуться к рукописи, как вдруг почувствовал смутную тревогу. Я слишком хорошо знал это ощущение, чтобы игнорировать его или списывать на алкоголь, усталость и разыгравшееся к ночи воображение. Ментальная связь с профессором возникла много лет назад благодаря постоянному общению. Думаю и наши занятия легилименцией сыграли свою роль. Северус сумел сделать из меня очень неплохого легилимента, а с наставником в этой сложной науке у ученика всегда возникает особая связь. Одним словом, мимолетного ощущения мне хватило, чтобы без особых колебаний сделать то, за что любого другого профессор неминуемо бы проклял на месте — войти в его спальню.

— Успели закончить свои литературные изыскания, или я должен испытывать угрызения совести, что прервал полет вашей мысли, сэр? — поинтересовался насмешливый голос из темноты, едва я открыл дверь.

От сердца сразу отлегло. Судя по тому, что в вопросе содержалась изрядная доля ехидства, ничего страшного не произошло.

— Что случилось, сэр?

Пришлось зажечь Lumos, в спальне было абсолютно темно. Профессор сидел в кресле-качалке в углу комнаты, на мои попытки осветить его фигуру ответил гневным взглядом, так что я быстро отвел палочку.

— Иногда я начинаю жалеть, что учил вас легилименции, мистер Лонгботтом. Или жалеть нужно о том, что научил вас недостаточно хорошо, и вы так и не умеете ставить защиту от чужих мыслей и эмоций. Как вы не сваливаетесь с мигренью после каждого занятия со студентами, с такой-то восприимчивостью?

— Вы прекрасно знаете, сэр, что я умею ставить защиту, но не хочу закрываться от вас. Это может быть опасно.

Мерлин, сколько будет продолжаться эта пикировка? Он может просто сказать, что случилось? Откуда это щемящее чувство? У него что-то болит? Приснился кошмар? Не может уснуть?

— Ничего из того, что вы подумали, Лонгботтом. Не устаю напоминать вам, что я не китайская ваза из Британского Национального Музея, надо мной не надо трястись. Мне просто нужно поразмышлять кое о чем в одиночестве.

Ну да, именно поэтому он сидит тут в одной ночной сорочке, босой и растрепанный, и раскачивается взад-вперед в одном ритме так, что меня при взгляде на него начинает подташнивать.

Я подошел ближе, стараясь не светить ему в глаза, присел на корточки перед креслом, чтобы не возвышаться над ним.

— Профессор?

Прохладная рука легла мне на затылок. Тонкие пальцы чуть взъерошили волосы. Вот сейчас я услышу правду:

— Я взорвал котел, Невилл.

Голос прозвучал мягко и устало.

— Я не взрывал котлы уже пятьдесят лет! Даже в школе у меня не взорвался ни один котел. Только в детстве, когда мама учила меня варить мои первые зелья. Но это было в том возрасте, когда нормальные волшебники еще не держали в руках волшебную палочку. А если человек начинает делать то, что делал только в детстве, это уже деградация. И старость.

— Глупости, сэр. Котел может взорваться у волшебника в любом возрасте. Что вы варили?

— У этого зелья пока нет названия.

— То есть очередной эксперимент?

Северус кивнул.

— Тогда тем более нет повода расстраиваться. Вы ведь не ошиблись каком-то стандартном рецепте. Просто ваше экспериментальное зелье требует доработки.

— Да, доработки оно определенно требует, — невесело усмехнулся он.

Я поднялся и осторожно взял его за руку:

— Вставайте, сэр. Нужно вернуться в постель. Давайте я принесу вам зелье Сна без сновидений. А завтра вы продолжите свой эксперимент.

Профессор позволил взять себя за локоть и помочь встать, но, оказавшись на ногах, ловко вывернулся из моего захвата, призвал комнатные туфли и халат.

— Вы правы, Лонгботтом, эксперимент нужно продолжать.

И направился к дверям. Мерлин мой, теперь можно даже не надеяться, что сегодня он ляжет спать!

Из всех школьных предметов единственным, в котором я добился успехов, была Гербология. Не то чтобы я особенно тщательно изучал учебник или внимательно слушал лекции профессора Спраут. Никаких специальных усилий я не прилагал, просто у меня получалось само собой. Я как будто чувствовал, что нужно растению, а растение чувствовало, что я отношусь к нему с симпатией, и отвечало тем же. А еще я мог оживить начавший увядать куст или дерево, просто поговорив с ним, погладив листья, поделившись частью своей энергии. Совершенно случайно обнаружил эту способность еще на третьем курсе, когда мой Buxus sempervirens, который нужно было вырастить с помощью особой подкормки из черенка до приличного дерева за лето, вдруг начал увядать. Как потом оказалось, бабушка решила, что я про него забыл, и поливала каждое утро. Я, как и требовалось, поливал его под вечер. В итоге мы чуть не загубили несчастное растение. Когда оно начало сбрасывать листья, я пришел в отчаяние и начал с ним разговаривать. Уговаривал выздороветь, гладил ствол, оставшиеся редкие листочки, ни на что не надеясь. А через два дня оно вдруг выпустило с десяток новых побегов! Я был на седьмом небе от счастья. Кажется, именно тогда я впервые задумался о том, что нужно уделять больше внимания Гербологии.

И вот теперь я гладил руку своего самого нелюбимого когда-то профессора Зельеварения и отчаянно жалел, что это не растение. И как бы я ни хотел поделиться своей энергией, теплом и жизненной силой, которых у меня хоть отбавляй, а у профессора нет совсем, я не мог этого сделать.

Спокойная жизнь продлилась совсем недолго, буквально несколько часов. Ровно на столько хватило действия зелий и чар Наведенного сна. А потом профессор проснулся оттого, что снова начал задыхаться. Опять открылось кровотечение. Дежурная целительница, конечно, сразу подняла тревогу, профессора снова в срочном порядке унесли в процедурную. Вернули совершенно побелевшего и измученного.

— Обезболивающее больше давать нельзя до вечера, сердце может не выдержать, поэтому я ему не завидую, — мрачно изрекла целительница в ответ на мой вопросительный взгляд. — Пришлось наложить маггловские швы, иначе кровотечение не остановить. Чары не действуют. То же самое было с Артуром Уизли, несколько лет назад он тоже стал жертвой этой чертовой змеи.

Вот как. Значит, отец Рона довольно важная шишка, если в секцию «А» тогда попал. Странно, а по их семье не скажешь. Или для людей Дамблдора тогда были особые привилегии?

Целительница устало опустилась на стул рядом с постелью Снейпа. Выглядела она, надо сказать, немногим лучше своего подопечного.

— Вторые сутки на дежурстве, — доверительно сообщила она. — Во всем госпитале уже посвободнее, а у нас полный завал. Всех преподавателей Хогвартса к нам, всех министерских детей, пострадавших в последней битве, к нам, авроров тоже к нам. А у нас штат всего десять целителей! За всеми пациентами уследить хроноворот нужен!

Мне стало жалко бедную ведьму, вид у нее был совершенно измученный.

— Вы можете пойти отдохнуть, — предложил я. — Я посижу с профессором. Для этого сюда и попросился, чувствую-то я себя отлично.

Ну, это если не считать, что меня начинает трясти от одного взгляда на Снейпа, и в груди что-то сжимается от каждого его вздоха.

— Спасибо, мистер Лонгботтом.

— Невилл.

— Спасибо, Невилл. Учти, ему сейчас нельзя активно двигаться, швы могут разойтись. Если очнется, сразу выгляни в коридор и кого-нибудь позови.

Я кивнул. Что-то я сомневался, что профессор в ближайшее время будет тут отплясывать джигу. Похоже, у него едва хватало сил, чтобы дышать.

Я занял место целительницы на стуле возле кровати Снейпа и взял его совершенно холодную руку в свою. Рука чуть дрогнула. Не спит, значит. Но глаза не открыл.

— Простите, профессор. Я понимаю, что вам неприятны физические контакты. Но иногда я таким образом приводил в чувство больные растения. Вы, конечно, мало похожи на цветочек, но вдруг поможет?

Мерлин, что я несу? Он же меня заавадит, как только сможет.

А через полчаса я понял, о чем предупреждала целительница. У профессора начался жар. Сначала я заметил, что рука стала немного подрагивать. Потом на бледных щеках проступил румянец, тут я уже понял, что что-то не так. А еще через некоторое время профессор начал ворочаться, пытался дотянуться до повязки на горле, видимо, желая ее содрать. Я едва успел перехватить его руку, сжал ее чуть сильнее, чем следовало. На бледной коже тут же проступили красные пятна. Ты идиот, Лонгботтом, мысленно обругал я сам себя. Еще сломай ему пальцы, тролль несчастный.

Профессор тем временем беспокоился все сильнее. Глаза он открыл, но судя по затуманенному взгляду, меня не видел и вообще вряд ли понимал, где находится. Я попытался напоить его, но он дернулся от стакана, расплескав воду.

— Профессор, успокойтесь! Вам нельзя шевелиться, швы разойдутся, — пытался я воззвать к его благоразумию, но куда там.

На шум к нам заглянул проходивший мимо палаты колдомедик. Осмотрел профессора, констатировал очевидное: то, что у него температура поднялась, я и без него знал. Но сделать ничего нельзя, лимит зелий до вечера исчерпан, слишком много в него уже влили сегодня. Так что, мол, держитесь. Предложил позвать нашу дежурную целительницу, но я отказался. Смысл, если все равно ничего сделать нельзя? Только ждать вечера и «держаться».

Мы и держались, в буквальном смысле. Мне пришлось обнять профессора за плечи, чтобы удерживать его наименее травматичным способом. Свободной рукой я гладил его спутанные волосы, говорил ему что-то ободряющее, хотя вряд ли он меня слышал.

А потом в графине, стоящем рядом на тумбочке, начала кипеть вода. Пока я соображал, в чем дело, графин лопнул, вода потекла на пол. Уже начиная догадываться, я схватился за палочку. Мерлин, только пусть ничего не поджигает! Запотели оконные стекла.

— Профессор! Профессор, вы меня слышите? Да очнитесь же вы!

Тормошить его я не решался, а на мои призывы Снейп никак не реагировал. Я не имел ни малейшего представления, как остановить выброс магии, но точно знал, что остановить надо. Дело даже не в том, что сейчас здесь что-нибудь загорится. Я прекрасно понимал, что профессор неосознанно тратит последние силы. Пришлось звать целителей.

Опять сбежалась целая толпа. Я уже испугался, что с профессором опять будут делать что-нибудь неприятное, но ему просто надели на здоровую руку какой-то браслет.

— Это Ограничитель магии, — пояснил целитель. — Как только жар спадет, нужно будет сразу же снять. Без магии он не сможет бороться с болезнью. Но и выбрасывать вот так силы ему тоже нельзя.

В общем, ситуация патовая. И медики это тоже понимали, я видел по их лицам, по тому, как они отводили глаза, разговаривая со мной. И я все-таки задал вопрос, который меня мучил уже давно:

— А то зелье, что ему давали раньше, ну это, которое Mundus?

И снова этот убегающий взгляд. Мерлин, их что, специально учат в глаза не смотреть?

— Понимаете, мистер Лонгботтом, Optimus Mundus запрещенное зелье, и последствия его применения крайне негативны.

— Будет лучше если он…?

Сказать это слово вслух я не мог. Но меня и так поняли.

— Будет лучше, если вы перестанете кричать, мистер Лонгботтом. Мы можем перевести вас в другую палату, вы не должны выполнять обязанности дежурного колдомедика при мистере Снейпе. Желаете другую палату?

— Нет, сэр, — процедил я.

Не знаю, как мы прожили еще несколько часов, потом принесли ужин для меня и зелья для профессора, Жаропонижающее и Обезболивающее. Есть я не хотел, да и не мог. Сам влил в профессора лекарства, после чего чуть ли не секунды считал. Через десять минут жар начал спадать, и я смог снять с него Ограничитель, и отпустить его плечи. О том, сколько раз все это еще может повториться, думать не хотелось.

* * *

Следующие несколько дней прошли для меня как в тумане. События развивались по одной и той же схеме: утренние зелья и перевязки, сон до обеда, нарастающая лихорадка, к вечеру переходящая в метания по кровати и выбросы магии, вечерние зелья, приносящие долгожданный покой, и более менее спокойная ночь. Спокойная — понятие относительное. Профессор, измученный за день и напоенный зельями, все же спал. А я по большей части прислушивался к его дыханию, просыпался от каждого шевеления.

За это время меня дважды навещала бабушка, встречались мы в коридоре, чтобы не тревожить профессора. В первый раз я подвергся допросу, каким образом оказался в секции «А». И если сначала бабушка сказала, что гордится мной, потому что это отделение для «нужных людей», то, узнав подробности, была, мягко говоря, разочарована. Ну да, бабуля решила, что меня за военные подвиги сюда определили, а я, оказывается, тут в качестве сиделки нахожусь. Для нее, выше всего ценящей «социальный статус», это огромное разочарование. Тем более что к профессору у нее отношение неоднозначное. Сказала, что не верит в его невиновность, пока об этом не сообщат официально. Бред какой-то, на мой взгляд. Можно подумать, что официальное признание властью чего-либо делает это правдой по определению.

Зато придя во второй раз бабуля, сияя, как новый галлеон, вручила мне свежий номер «Пророка» и заявила, что у меня настоящий дар самопожертвования. Из чего я сразу сделал вывод, что профессора оправдали.

Газету я развернул уже в палате. Мерлин, если бы я тогда знал, какую роль она в итоге сыграет, сжег бы к черту ее Insendio еще в коридоре.

Профессор как раз спал после утренней перевязки, так что я имел возможность «насладиться» чтением. На первой странице красовалась наша со Снейпом колдография, на которой я держал его за руку, а сам профессор поражал воображение окровавленной повязкой и оголенным торсом. Мерлин, как же мне захотелось придушить эту суку Скитер! Когда она только успела сделать снимок?

А потом я увидел заголовок статьи, и мне стало совсем тошно. Огромные буквы просто кричали: «Северус Снейп: сволочь или святой? Читайте сенсационное признание Мальчика-Который-Выжил-И-Победил». Сенсационное признание мальчика я, конечно, прочитал. И очень порадовался, что всю эту историю уже слышал накануне, когда Гарри приходил навестить нас с профессором. Его уже выписывали, и он решил лично убедиться, что с нами обращаются должным образом. И рассказал мне о том, что видел в думосбросе Дамблдора. Наверное, его рассказ должен был вызывать у меня бурную реакцию, во всяком случае, Гарри явно на нее рассчитывал. Думаю, сам он был очень впечатлен увиденным в воспоминаниях покойного директора. Но меня в тот момент гораздо больше волновал сам профессор, у которого как раз снова начала подниматься температура. К тому же в тот день ему надели Ограничитель слишком рано, когда он еще осознавал происходящее. Кто бы мог подумать, что это вызовет у него такой ужас? Едва увидев браслет, он начал вырываться с такой силой, что я с большим трудом удержал его, наверняка оставив еще несколько синяков у него на плечах. И, черт меня подери, когда нам вдвоем с целителем все же удалось защелкнуть замок браслета на его запястье, я отчетливо видел в уголках заполненных ужасом черных глаз слезы.

Вряд ли после этого меня могло что-то впечатлить сильнее. Поэтому Гарри я слушал вполуха. И теперь, читая ядовитые строки мисс Скитер ( у этой леди явно талант даже положительные факты описывать так, чтобы всех затошнило), я все больше приходил в ужас. Как у Гарри хватило ума рассказать всю правду этим кровожадным журналистским тварям? Зачем было вспоминать про лань, трогательную историю любви к Лили Эванс? Неужели нельзя было никак обойти эти моменты и изложить только факты, касающиеся шпионства и Ордена Феникса? Неужели Гарри не понимал — то, что для него красиво и благородно, для широкой публики всего лишь повод перемыть кости, обсудить и поглумиться? Тем более после того, как Скитер добавила к его рассказу кучу собственных пассажей про «разбитое сердце хмурого зельевара», «вечную преданность изменившей подруге» и «унижения детства, оставившие неизгладимые шрамы на душе».

На второй странице сообщалось, что всеми забытый герой «находится при смерти в Больнице Святого Мунго». Далее шли отвратительные подробности истории со Стейном, которая, как выяснилось, закончилась отстранением последнего от должности и даже судебным разбирательством о преступной халатности. А из статьи на третьей странице я узнал, что все обвинения с профессора официально сняты указом министра. Вот так вот просто, даже без судебного слушания. Интересно, однако, у нас теперь правосудие вершится. Но это неважно, главное, что профессора все-таки оправдали. Не знаю только, станет ли ему от этого легче.

Газету я легкомысленно оставил на прикроватной тумбочке, о чем потом горько пожалел.

* * *

В тот день профессору как будто стало немного лучше. В обед мне даже удалось напоить его бульоном. Всего несколько ложек, но все же полезнее, чем бесконечные Укрепляющие и Питательные зелья, заменяющие нормальную еду. Потом он снова задремал, и я решил, что могу на час оставить его с дежурной целительницей, которой и так значительно облегчал жизнь, практически освободив от обязанностей по уходу за Снейпом. Я хотел навестить родителей. Все эти дни меня не оставляли в покое муки совести. Еще и бабушка масла в огонь подлила, как будто я сам не понимаю, что это ненормально — вот так заботиться о чужом человеке, пусть даже учителе, а о родителях вспоминать раз в месяц.

По правде сказать, я всегда чувствовал себя виноватым перед мамой и папой. За то, что бываю у них недостаточно часто. За то, что думаю о них недостаточно много. За то, что если бы не бабушка, наверняка забывал бы и раз в месяц приходить в больницу. За то, что во время посещений отмечаю минуты до того момента, когда можно будет уйти. Иногда я ненавидел себя за это. И считал себя очень плохим человеком, ведь сын не должен так относиться к своим родителям. Но я ничего не мог с собой поделать. Мне было физически невыносимо смотреть в их пустые лица. Брать обертки от конфет и делать вид, что мне приятно. Мерлин, иногда я даже завидовал Гарри. У него, хотя бы не было этой призрачной иллюзии существования родителей. От них осталась только память и колдографии. А у меня — постоянное чувство стыда. Сначала за них, а потом, когда повзрослел, за себя.

А теперь еще и за бабушку. Позавчера, после ее визита, сидя рядом со Снейпом и обнимая его, пышущего жаром, за плечи, слегка укачивая, пытаясь успокоить, я вдруг подумал о том, что даже с ним колдомедики не делают ничего, чего нельзя было бы сделать в домашних условиях. Зелья, повязки, Ограничитель магии, опять зелья. Сейчас, когда на раны наложены швы, какой-то сверхквалифицированной медицинской помощи уже не требуется, только наблюдение за состоянием, диагностирующие чары и хороший уход. С тем же успехом можно было бы приглашать колдомедика домой для консультаций. Правда, у профессора нет дома, где о нем бы заботились. Наверное.

Но у моих родителей-то такой дом есть. И состояние их более чем стабильно. Им даже не требуются какие-то постоянные процедуры, перевязки там или зелья. Насколько я знаю, им дают только Общеукрепляющие. То есть колдомедики только следят, чтобы они вовремя поели, были умыты-одеты, и не натворили что-нибудь. Что в любом случае сложно сделать, ведь у них нет палочек. И даже если допустить, что они смогут что-то наколдовать без палочек, есть ведь Ограничители магии, да и еще какие-нибудь подобные штуки, о которых я не знаю. Таким образом получается, что мои мама и папа вполне могли бы жить дома, под присмотром бабушки и домового эльфа. Ну и моим, когда я свободен. Совсем не обязательно было все эти годы держать их здесь, в казенных больничных стенах. И может быть, им было бы лучше?

Почему же бабушка никогда даже не упоминала о такой возможности? Не хотела обременять себя? Ведь тогда пришлось бы отказаться от постоянных званых вечеров, толп ее подруг и друзей семьи. Семьи, которой давно нет.

Этот вопрос я решил обязательно задать ей при следующей встрече. А пока просто отправился навестить родителей.

Свидание прошло по обычной схеме. Мама, глядя куда-то сквозь меня, сунула мне в руку кусочек золотистой фольги от какого-то лакомства. Папа вообще никак не отреагировал на мое появление, так и остался сидеть с ногами на постели, раскачиваясь взад-вперед. А я стоял у окна и привычно считал минуты. Бабушка всегда полагала, что тридцати вполне достаточно. Осталось еще пять.

От мамы с папой я пошел в буфет. Ужасно хотелось выпить чашку приличного кофе. На обед и ужин приносили почему-то все время чай с молоком, редкая гадость. К тому же предыдущую ночь я опять почти не спал из-за профессора, и теперь мне хотелось немного взбодриться. Но едва я успел сделать первый глоток ароматного напитка, как понял, что это была очень плохая идея. Потому что от дальнего столика ко мне спешил молодой, чуть старше меня, наверное, волшебник с пером и блокнотом наготове:

— Мистер Лонгботтом, вы позволите пару вопросов?

Ответить сразу я не успел.

— Как вы прокомментируете заявление Гарри Поттера? Почему вы предпочли остаться в одной палате с Северусом Снейпом? Что связывает вас с двойным агентом Дамблдора? Вы знали о его истинной миссии?

И так далее, и тому подобное. Я со звоном опустил чашку на блюдце.

— Я не буду давать никаких комментариев!

— Вы стесняетесь вашей славы, мистер Лонгботтом? Не любите прессу? Вам есть, что скрывать? А правда ли, что вас с мистером Снейпом связывают личные отношения?

Вот тут я окончательно вышел из себя. Чувствуя, как краска заливает лицо и как горят уши, я бросил на столик деньги за кофе и со словами: «Да пошли вы» чуть ли не бегом вылетел из буфета.

К счастью, до секции «А» было недалеко, а вход в нее охранялся, и последовать за мной репортер не мог. Сгорая от переполнявшего меня возмущения, я подлетел к нашей палате, и тут понял, что что-то произошло.

* * *

Дежурная целительница сидела в коридоре около двери нашей палаты и плакала навзрыд, закрывая лицо руками. Как я уже говорил, лица ее я не помню, но тогда я четко понял, что она совсем девчонка, не намного старше меня. Из палаты доносились громкие и взволнованные голоса. Кажется, кто-то из целителей сильно ругался непечатными выражениями, в которых фигурировало нижнее белье Мерлина. Уже этого мне хватило, чтобы сердце забилось как сумасшедшее, словно пытаясь выпрыгнуть из груди.

Я ворвался в палату, страшась того, что могу увидеть, и застыл на пороге.

Больше всего на свете я боялся, что кровать профессора будет пуста. Но Снейп лежал на своей постели, вот только в каком виде!

Профессор был бледен как полотно. На лбу блестели капельки пота, волосы разметались по подушке, а на левой щеке я отчетливо видел влажную дорожку. Но хуже всего было то, что обе руки профессора были пристегнуты к кровати широкими ремнями. Приглядевшись получше, я увидел ремни и на его лодыжках, которые не прикрывала сбившаяся простыня. При этом не было заметно, чтобы Снейп оказывал какое-либо сопротивление, он выглядел совершенно изможденным и обессилевшим.

В первую секунду мне показалось, что вернулся кошмар первых дней нашего пребывания в больнице.

— Что здесь происходит? — взревел я, подскакивая к Снейпу. — Что вы с ним сделали?

И невольно отшатнулся, встретившись с полными лютой ненависти глазами профессора. Мне казалось, за это время он привык к моему присутствию и даже стал предпочитать мою компанию компании колдомедиков. По крайней мере, мне позволялось гораздо больше, чем им. Например, покормить его с ложки бульоном, не рискуя, что он выбьет тарелку с горячей жидкостью из рук прямо тебе на колени. Или держать его за плечи во время приступов лихорадки, тогда как остальным он не позволял к себе прикасаться. Что же случилось? Мерлин, если бы он хотя бы мог говорить.

— Успокойтесь, мистер Лонгботтом, — целитель положил руку мне на плечо, но я ее скинул резким движением. — Мы ничего не сделали. Профессор Снейп сам сделал.

Кто-то сунул мне в руки стакан с Успокоительным зельем, мне пришлось его выпить, чтобы выслушать рассказ целителя.

— Вы разбаловали вашу дежурную целительницу, мистер Лонгботтом, предоставив ей слишком много возможностей для отдыха. Когда вы ушли, она наложила Очищающие чары на постель, после чего задремала. Палочка осталась на тумбочке возле кровати. Это неслыханное разгильдяйство, недопустимое для колдомедика. Профессор Снейп воспользовался доступностью палочки и взял ее.

Я ошарашенно переводил взгляд с профессора на колдомедика и обратно. Зачем ему сейчас палочка? Мне и в голову не приходило прятать свою от профессора. В бессознательном состоянии он и без палочки прекрасно умудряется чай в графине кипятить. А в здравом рассудке у него ни сил, ни желания на волшебство нет.

— Но зачем?

Губы колдомедика кривятся совсем как у профессора в лучшие времена. Он словно через силу произносит:

— Мистер Снейп решил избавить нас от дополнительных забот, связанных с его лечением, и послал себе в лоб Аваду.

Это было сказано таким будничным тоном профессионального циника с многолетним стажем!

— К счастью, он не учел, что чужая палочка, принадлежащая светлому, я подчеркиваю это, магу, всю свою жизнь лечившая и сохранявшая жизни, может его просто не послушаться.

Потом, разумеется, сработали Сигнальные чары, фиксирующие Непростительные заклинания, примчалась охрана, да и дежурная проснулась и сообразила, что произошло. Профессора привязали таким вот варварским способом как буйнопомешанного. Мне не хотелось думать, что с моими родителями могли поступать так же. Что с людьми вообще можно так поступать.

В мозгу билась только одна мысль: «Зачем?»

Зачем он это сделал? Столько сил было положено на то, чтобы его спасти. Он ведь уже начал поправляться, несмотря на все неутешительные прогнозы, положительная динамика была, как говорил этот же колдомедик только сегодня утром.

И тут мой взгляд упал на газету. Тот самый злосчастный выпуск «Пророка», полностью посвященный ему. С интервью Гарри, с комментариями Скитер. Я точно помню, что оставлял ее на тумбочке. Сейчас газета лежала на его кровати. Он прочитал… Мерлин…

Колдомдик вопросительно изогнул бровь. Кажется, он решил сегодня копировать всю мимику нашего профессора.

— Развязать и потом отвечать за самоубийство в стенах моего отделения?

— Вы ведь отобрали у него палочку, не так ли? Или вы считаете, что он может себя убить беспалочковой магией?

Кое-как мне удалось его убедить. Ремни с профессора сняли под мою ответственность. Из палаты тоже все убрались, кроме новой дежурной. Старая, заливаясь слезами, отправилась в кабинет начальника — объясняться. Мне было жаль ее, но гораздо больше меня волновал в тот момент профессор.

Он, кажется, потерял всякий интерес к происходящему. Просто лежал и смотрел в потолок неподвижным взглядом. Только слабо поднимающаяся и опускающаяся грудная клетка свидетельствовала, что это живой человек, а не изваяние из белого мрамора. Он не реагировал ни когда я растирал ему наверняка затекшие кисти, ни когда укрывал, устраивая поудобнее. Ни когда демонстративно поджег газету.

Наверное, мне надо было что-то сказать ему. Найти правильные слова о том, что не надо обращать внимание на журналистский бред. Что никому нет дела до того, что пишут в газетах. Но я не мог ему врать. Даже меня передергивало от мысли, что вся немалая аудитория «Пророка» теперь в курсе сердечных дел и истинных мотивов действий Снейпа. Что говорить о нем, таком неприступном, закрытом на сто замков человеке, привыкшем хранить свои тайны?

Поэтому я просто молчал. Молча сидел рядом, молча поил его вечерними зельями, молча делал все, что необходимо.

* * *

— Невилл! Иди сюда, ты мне нужен!

Я улыбнулся и поспешил на зов. Какие приятные слова. Как это здорово, когда ты кому-то нужен. Даже если это всего лишь фигура речи.

— Да, профессор?

Северус стоит над котлом с чем-то фиолетовым и источающим запах мирта и сосредоточенно помешивает содержимое по часовой стрелке.

— Возьми у меня ложку и продолжай мешать. Мне кажется, здесь не хватает одной унции корня асфоделя.

Я ловко перехватил у него ложку, стараясь не нарушить ритм помешивания. Северус прошелестел к разделочному столу. Люблю наблюдать за ним в лаборатории. Его перемещения похожи на танец. Страстный, затягивающий, красивый. Его движения за столько лет нисколько не потеряли плавности и изящества.

— То самое экспериментальное зелье, сэр? — поинтересовался я, продолжая помешивать.

— Да, — Северус уже мелко нарезал корень асфоделя.

— Вы хотя бы скажете, для чего оно?

— Скорее, для кого. Заказчик вам хорошо известен. Ваш друг мистер Гарри Поттер.

— О! — только и сказал я.

С Гарри у профессора всегда были непростые отношения. Начиная со школьной вражды и кончая острым желанием прикончить героя за его словесную невоздержанность после Победы. Потом страсти поутихли, и они даже могли при встрече переброситься парой фраз, не переходящих в дуэль. Но представить себе, чтобы Северус взялся за заказ Гарри, я мог с трудом. Индивидуальная разработка зелий — слишком сложный и трудоемкий процесс. Северус никогда не берется за подобное, если только ему самому не интересен результат.

— Миссис Поттер верна семейным традициям Уизли, — усмехнулся профессор в ответ на мой незаданный вопрос. — В этом году в школу идет младшая дочь Поттеров. А это значит, что у Джиневры образуется масса свободного времени. Она уже неоднократно заводила речь о пополнении семейства. Вы же понимаете, трое наследников — это очень мало.

Я усмехнулся. Хорошо, что над котлом сейчас стою я, иначе яд Северуса стал бы дополнительным ингредиентом экспериментального зелья.

— Мистер Поттер не хочет превращать свой дом в аналог Норы, где количество детей превышает количество садовых гномов. Но и скандалов с супругой тоже не хочет. В результате мы имеем данный эксперимент.

— Так просто, профессор? — удивился я, возвращая ему ложку. — Вы взялись за изобретение очередного контрацептива?

— Не очередного, мистер Лонгботтом. А первого безвредного контрацептива для волшебниц в истории зельеварения.

И все равно я не мог в это поверить. Так банально для зельевара его уровня. Это из-за подобной глупости он не спал всю ночь в тот раз, когда взорвал котел?

— О, вы рассуждали бы совсем иначе, если бы я привел вам статистику беременностей среди студенток шестого и седьмого курсов.

У меня округлились глаза. Статистику? Такое что, часто бывает?

— Более чем. И если удастся создать зелье, не позволяющее наступить беременности и при этом не причиняющее вреда здоровью, я вас уверяю, оно будет в каждом стакане тыквенного сока старшекурсниц. А я буду избавлен от еще одной головной боли каждый год. Или вы думаете, что с этим разбирается одна мадам Помфри?

Я вздохнул. По пальцам можно пересчитать, с какими проблемами в Хогвартсе разбирается кто-нибудь, кроме директора. Скоро начнется новый учебный год, а мы даже не отдохнули толком за лето. Мне считаные разы удавалось вытащить Северуса из замка, и каждый из таких походов приходилось обосновывать крайней необходимостью. Единственное, на что он охотно соглашался, это на прогулки по Запретному лесу, которые позволяли собрать особо ценные ингредиенты для зелий. Лесной воздух, конечно, тоже полезен для здоровья, вот только сами прогулки по Запретному лесу опасны для жизни. Впрочем, он все же директор Хогвартса, а эта должность даже для лесных обитателей имеет вес.

Северус погасил огонь под котлом и, набрав черпаком получившееся зелье, осторожно перелил в кубок.

— На ком будем пробовать, сэр? — усмехнулся я.

— Даже не знаю, — Северус сделал вид, что задумался. — У вас, мистер Лонгботтом, случайно не найдется жабы женского пола?