Грешники (джен)

Автор: Katarina

Название: Предатель

Бета: I.Hate.Humanity

Рейтинг: PG

Тип: джен

Жанр: Общий/Ангст

Персонажи: Генрих Поттер, Джеймс Поттер, Гарри Поттер

Размер: мини

Дисклеймер: Всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит.

Саммари: Семнадцать лет назад он принял самое страшное решение в своей жизни. Пятнадцать лет назад он лишился семьи. Семнадцать лет назад в последний раз захлопнулась дверь за спиной его единственного наследника. Семнадцать лет назад он позволил случиться непоправимому. Семнадцать лет назад он прогнал из своей жизни родного сына. Семнадцать лет назад он стал предателем.

Статус: закончен

Одни предаются воспоминаниям,

другие их предают.

Яна Джангирова

Покрывало тяжёлого бархата упало на старый дощатый пол, поднимая облако пыли. Казалось удивительным, насколько резко различаются между собой идеальная чистота, в которой всегда поддерживалось остальное поместье, с пыльной заброшенностью чердака, где домовикам было разрешено появляться только с разрешения хозяев. А последние полтора десятилетия о существовании этого места и тех вещей, что здесь хранились, было не принято вспоминать. Пыль улеглась, и в неярком свете заходящего солнца можно было увидеть прислонённый к стене портрет, скрытый под покрывалом от людских глаз вот уже почти пятнадцать лет. На тяжёлой резной раме, сделанной из позолоченного дерева, играли неяркие отблески последних пробивающихся через чердачное окно закатных лучей. Созданный умелым мастером портрет изображал молодого мужчину, ещё практически юношу, сидящего в глубоком кресте, обитом тёмно-бардовым бархатом. На задней стене, сразу за креслом был виден фамильный герб — чёрный олень с ветвистыми рогами на пурпурном поле. Одет юноша был более чем официально — из-под парадной мантии чёрного цвета выглядывает воротничок идеально белой рубашки, указательный палец правой руки, царственным жестом положенной на подлокотник кресла, украшает массивный перстень с фамильной печаткой. Проработанное до малейших деталей бледное лицо юноши было серьёзным, однако в ярких, казавшихся почти живыми светло-карих глазах плясали чёртики. Несмотря на идеально подобранную одежду и строго-торжественного вид, чёрные волосы молодого человека пребывали в художественном беспорядке, словно их и не пытались никогда уложить. Казалось, работа художника была совершенна, если бы не один отсутствующий фактор, свойственный всем портретам умерших магов. Картина была абсолютно безжизненной.

Генрих Поттер в удивлении выдохнул, позволяя себе хотя бы в полном одиночестве это маленькое проявление чувств. Поднимаясь на чердак и готовясь к встрече с портретом давно погибшего сына, он ожидал чего угодно, — потока ругательств, обвинений, полного равнодушия, нежелания общаться, — но только не этого. Пятнадцать лет, пятнадцать долгих лет этот портрет, присланный семейным художником вскоре после того трагического Хэллоуина, пылился на чердаке в окружении старого хлама, и никто не смел даже заикнуться в присутствии «железного виконта Ирландии» о том, что у него когда-то был сын. И все эти годы, все эти долгие годы он, невозмутимый и непробиваемый аристократ, человек, которого опасается сам Альбус Дамблдор, отчаянно боялся, периодически ловя на себе осуждающие взгляды многочисленных предков, чьи портреты висели в верхней галерее. Боялся подниматься на чердак и снимать тяжёлое покрывало с картины, боялся заглянуть в глаза сыну — пусть уже не настоящему, а всего лишь нарисованному, — и попросить прощения. Боялся своей совести, упрямо твердившей ему, что по его собственной вине, из-за его гордости и высокомерия погиб его сын, а жизнь его внука и единственного оставшегося в живых наследника рода все эти годы зависела от прихотей властолюбивого старика.

Генрих отвёл взгляд от неподвижного лица сына, убедившись, что минуты утекают, а в таких знакомых и любимых чертах ничего не меняется. Они застыли раз и навсегда, как застыло пятнадцать лет назад лицо настоящего Джеймса Поттера в тот миг, когда его груди коснулся зелёный смертоносный луч проклятия. Генрих закрыл глаза и медленно сполз по стене, пряча лицо в ладонях. Один из самых влиятельных магов Ирландии, а некогда и всех Британских островов, он никогда не позволял себе показывать свои чувства на публике и даже в самые сложные моменты жизни держался так, словно ничто и никто не может его сломать, за что его и называли за глаза «железным виконтом». Кто-то поговаривал даже, что у него нет сердца или что оно давно зачерствело и превратилось в камень. Однако сердце у него всё же было, пылая сейчас такой болью, что мужчина к своему стыду должен был признать, насколько легко разрушились все барьеры, что он строил, чтобы не дать эмоциям и воспоминаниям вырвать наружу.

Хватило одного короткого взгляда на картину, а в голове уже проносились обрывки того судьбоносного разговора, который и был началом конца. Джеймс приехал тогда из Лондона, чтобы побыть хотя бы несколько дней дома, и в первый же вечер они поссорились из-за его самовольного вступления в орден дамблдоровских птичек. И если тут винить нужно было в первую очередь старого директора, который пудрил мозги своим выпускникам, обеспечивая стабильные поставки «пушечного мяса» для своей войны, то решение сына жениться выбило Генриха из колеи. С Лили Эванс он уже был знаком — Джеймс впервые привёл эту девушку в дом сразу после окончания школы. И она ужасно не понравилась ни самому Генриху, ни пожилой уже Дорее, которая на правах бабки воспитывала Джеймса и которая тогда ещё была жива. Они вдвоём тогда долго убеждали юношу, что эта Эванс ему совсем не пара, и дело здесь было отнюдь не только в том, что она была магглорожденной. Было в этой девушке что-то такое, что заставляло насторожиться и вызывало нехорошие предчувствия. Должно быть, её очевидная преданность Дамблдору. Как бы то ни было, Джеймса не волновало мнение отца по поводу выбора супруги, а Дорея, которая ещё могла как-то повлиять на решение внука, к этому времени успела отбыть на тот свет. И тогда Генрих сорвался — много гадостей было сказано в тот вечер между отцом и сыном, но апофеозом и самый большой глупостью, которую старший маг совершил за всю свою жизнь, было требование выбрать между «этой женщиной» и семьёй. В ответ на это Джеймс встал из-за стола и, бросив короткое, но вонзившее в сердце сотни иголок «Тогда у тебя больше нет сына», вышел из кабинета, после чего, не собирая вещи, уехал из поместья, чтобы навсегда исчезнуть из жизни своего отца.

Да, в последний раз — почти семнадцать лет назад! — он видел сына именно таким — как всегда, растрёпанным, злым до дрожания стёкол, но решительным, непоколебимым, смелым и упрямым. Настолько похожим на самого Генриха. Мерлин и Моргана, столько раз Дорея говорила, что упрямство однажды заведёт Поттеров в тупик, и оказалась права. Она всегда оказывалась права. Да и никак по-другому нельзя назвать сложившуюся ситуацию, в которой сам Генрих, последний виконт Поттер, медленно, но верно старел в одиночестве своего огромного поместья; в семье нет наследников, а единственная надежда на выживание рода — всего лишь напуганный мальчишка-полукровка, полностью управляемый Дамблдором, официально не принятый в род и ничего не знающий о том, кто он. Гарри Джеймс Поттер. Его внук, названный в его честь. Ребёнок любимого сына и ненавистной невестки, которого Генрих даже никогда не видел. Мерлин, да он даже на свадьбе Джеймса не был! Во-первых, он не был приглашён, а во-вторых, он тогда был слишком зол, чтобы вообще думать о том, что у него есть сын.

Не было Генриха и на похоронах. Пусть не по его вине, но он всё равно чувствовал себя предателем. Хуже, чем Питер Петтигрю, сдавший Джеймса красноглазому ублюдку. Крысёныш хотя бы не предавал своих родных. А он… Он предал сначала сына, а потом и внука, оставив их уязвимыми без семейной защиты.

— Внук, — прошептал мужчина, поднимаясь на ноги и возвращая себе свой привычный вид холодного и непреклонного виконта. Вот только глаза у него теперь горели опасным пламенем. — Гарри.

Поначалу Генрих не мог думать о мальчишке без злости и раздражения, отказываясь принимать его за кого-то, кроме как сына женщины, из-за которой он потерял собственного наследника. Узнав о рождении мальчика и о выборе имени, он был в ярости и в тот день совершил ещё одну ошибку, которая стоила ему права находиться на территории Англии и хоть как-то вмешиваться во все игры старого манипулятора. Последовали разборки и короткий суд, превратившийся в личное противостояние главы Визенгамота и одного из лучших юристов страны, которым слыл Генрих, а потом и вердикт. Начиная с шестого августа тысяча девятьсот восьмидесятого года, Генрих Карлус Поттер не имеет права в течение шестнадцати лет пересекать границу Соединённого Королевства и связываться совиной почтой или каким-либо другим способом с любым из его граждан под страхом заключения в Азкабан. После этого Генриху только и оставалось что с бессильной злостью наблюдать из своего родового поместья в Ирландии за тем, как Дамблдор, наконец-то избавившийся от своего главного соперника по эту сторону баррикад, систематически рушит всё, на что Поттер потратил половину своей жизни. Ему даже не было позволено приехать на похороны сына, которые состоялись в чёртовой Англии, а не на родине мальчика, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то попытаться предотвратить готовящееся убийство и последовавший за этим кошмар. Сириуса Блэка — человека, у которого не было Чёрной метки! — без суда, следствия, Омута памяти, Легиллименции или Сыворотки правды отправили в Азкабан по обвинению в пособничестве Реддлу и предательстве лучшего друга, практически брата. Чудом выжившего Гарри поселили с семьёй сестры-магглы Лили Эванс, обосновав это каким-то бредом, связанным с магией Крови. Когда Генрих прочитал об этом в местной газете, — Мерлин, узнать о гибели родного сына из прессы! — он готов был броситься душить Дамблдора, наплевав на все запреты. К счастью, он тогда быстро взял себя в руки, здраво рассудив, что в соседней с Блэком камере он уж никому точно не сможет помочь.

Генрих не помнил, когда Гарри Поттер превратился для него из «того мальчишки» во внука. Наверное, не так давно — мужчина вообще редко позволял себе думать о том, что осталось от его семьи, но в то же время внимательно следил за всеми заметками в прессе, касающимися мальчика. Отношение Генриха к погибшей Лили Эванс едва ли изменилось, да и особой любви к внуку он не испытывал, однако, несмотря ни на что, Гарри оставался единственным законным наследником Поттеров. И теперь, когда срок действия запрета наконец-то подошёл к концу, Генрих собирался вернуться в чёртову Англию, чтобы напомнить всем этим лицемерам, что Поттеры обид не забывают и что с ними стоит считаться.

Глаза Джеймса с портрета смотрели на отца всё так же весело и задорно, не отрываясь и не мигая. Мерлин, портрет… На долю секунды Генрих снова потерял всё своё самообладание, однако тут же стал опять тем «железным виконтом», который привык поступать не так, как диктуют чувства и эмоции, а строить логические цепочки и чётко обдумывать план действий. А сейчас логика недоумевала, поставленная в тупик. На портрете — магическом портрете! — был изображён Джеймс. Его Джеймс, погибший пятнадцать лет назад. А по всем законам магии сделанный мастером портрет умершего после наложения специальных чар оживал. Этот же был таким же неподвижным, как и те картины, что рисуют магглы. Невероятно. Совершенно невероятно. Если бы кто-то другой рассказал Генриху о таком феномене, он бы не поверил, но сейчас ему пришлось самому стать свидетелем такого. И не просто свидетелем — это случилось с портретом его сына, лишая Генриха даже возможности сказать последнее прости. Пусть только сейчас, спустя столько лет. Лучше поздно, чем никогда.

И всё-таки годы в обществе книг и интриг сыграли свою роль, превратив Генриха в настоящего учёного, который тут же бросался решать очередную загадку, едва она появляется на горизонте. Вот и сейчас необходимо было выяснить причину, по которой портрет не ожил. Генрих распрямился и, оставляя покрывало лежать на полу, твёрдым шагом прошёл к выходу с чердака и, плотно закрыв за собой дверь, спустился вниз. Глядя на него сейчас, невозможно было даже предположить, в каком состоянии он находился буквально несколько минут назад, — идеально прямая спина, величественная, несмотря на уже немолодой возраст, осанка, высоко поднятый подбородок, бесстрастное выражение лица, уверенные, хорошо отточенные движения. Даже находясь в собственном доме в одиночестве, Генрих Поттер всегда вёл себя словно важный гость на приёме Её Величества.

В кабинете царила приятная прохлада, несмотря на удушающую жару, что стояла уже вторую неделю на улице. Генрих был уже немолод и плохо переносил подобную погоду, о чём прекрасно были осведомлены домовые эльфы, своей магией всегда поддерживающие в доме идеальную для хозяина температуру. Мужчина опустился на стул, осторожно отодвинул бумаги, которыми он планировал сегодня заняться, и легонько забарабанил костяшками пальцев по деревянной поверхности стола, погружаясь в свои мысли. Первой мелькнувшей в голове мыслью было то, что портрет Джеймса не ожил из-за того, что он официально больше не принадлежал к роду Поттеров, однако она тут же была отметена как неправдоподобная. Принадлежность или непринадлежность к тому или иному роду или семейству не могла никак влиять на магические свойства портретов. В том же Хогвартсе висело немало картин, изображённые на которых люди были вообще магглорожденными волшебниками, и это не мешало им двигаться и общаться. Нет, тут причина была явно в другом. Однако больше догадок не было, исключая одну, которая казалась настолько невозможной, что о ней не хотелось и думать. А это могло означать только то, что либо специальные чары были наложены неверно или же не наложены вовсе, что было маловероятным, учитывая опыт мастера, либо портрет подвергся какой-то дополнительной магической обработке. Но кто мог это сделать? И главное — зачем?

Генрих, не отрываясь от своих мыслей, встал из-за стола и уже хотел было направиться в библиотеку, чтобы узнать побольше о магии портретов, но был прерван характерным стуком в окно. В два широких шага он пересёк комнату и открыл окно, впуская незнакомую крупную сипуху, принёсшую привязанный к лапке конверт. Маг отвязал послание, привычным жестом дал сове несколько припасённых заранее совиных печений, после чего выпустил её в окно, плотно закрыв его, чтобы впустить в комнату как можно меньше обжигающего воздуха. Конверт был маггловским, как и сложенный вчетверо тетрадный лист, на котором было написано письмо. Буквально несколько начирканных в спешке неровных строчек, но их смысл всё никак не мог добраться до сознания Генриха.

Дрожащими руками Генрих отложил письмо и практически упал на стул, словно его уже не держали ноги. Неожиданно все прожитые годы, все несчастья и потери разом навалились на него, делая из «железного виконта» Поттера обычного пожилого мужчину, отца и деда, который так долго шёл вперёд, боясь оглянуться, пока то прошлое, которому он боялся посмотреть в глаза, само не превратилось в его настоящее и будущее. Портрет Джеймса Поттера не ожил по самой простой, самой банальной причине, вариант которой Генрих даже не рассматривал. Он давно разучился верить в чудо и надеяться на невозможное.

…Ожить может только портрет мёртвого человека…