О дне судят по вечеру (гет)

— Да, мама, сегодняшняя ночь идеально подходит для астрономических наблюдений, — подтвердила Кассиопея. — Погода обещает быть очень ясной, и с определённой точки мы сможем увидеть Сириус, о котором я как раз пишу свои заметки.

— И что же, вы будете заниматься своими исследованиями всю ночь? — спросила леди Блэк.

— Думаю, до самого рассвета, — ответила её старшая дочь. — А начнём готовить оборудование мы ещё до захода солнца. К тому же, нам придётся до этого заскочить на Дайагон аллей. Мне нужно посмотреть более сильные линзы для телескопа.

— Я никогда не думала, что ты с таким энтузиазмом возьмёшься за серьёзные научные исследования, Дора, — с лёгким недоумением сказала мать, обращаясь к младшей дочери.

— Ты же знаешь, мама, Дорее всегда нравились звёзды, она находила их романтичными, — ответила Кассиопея. — И потом, мне одной с этим не справиться.

— Я уверена, что мне понравится наблюдать за звёздами, это должно быть очень красиво, — вымолвила Дорея.

— Ну что ж, конечно, отправляйтесь, девочки, — проговорила Виолетта. — Только постарайтесь не задерживаться.

— Конечно, мама, — серьёзно кивнула Кассиопея. — Мы останемся там ровно столько времени, сколько потребуется, не больше.

* * *

Когда они вышли на улицу, было уже совсем поздно. После клубного жара и дыма ночной воздух казался особенно свежим. Ясное лондонское небо мерцало звёздами. Улицы притихли и опустели. Только свет фонарей мягко рассеивал темноту. По тротуару тенью пробежала кошка и исчезла между прутьями ограды одного из домов. Ночной ветерок мерно раскачивал деревья за решёткой сада. Они шли по тёмной мостовой, всё ещё дыша упоительной атмосферой трепещущих звуков. Тёмный спящий город перестал быть чужим миром. Теперь он был тем сказочным местом, где сияли, ловя блики ночных фонарей, его глаза. А в воздухе ещё витала отзвучавшая мелодия истинных чувств.

Он рассказывал ей о музыкантах в далёком Новом Орлеане, о танцах в портах Южной Америки и о красках карнавала. Горячо и вдохновенно он говорил о музыке, не различая в темноте цвета её блестящих глаз. А она тихо улыбалась, и её каблучки постукивали по плитам прохладного тротуара. Мимо проплывали дома с тёмными витринами и редкими огоньками в окнах квартир. За всё время им встретилась лишь одна машина — припозднившееся такси.

— Эта музыка волшебна, — вымолвила Дорея, глядя на мерцающий свет фонарей. — Вы не представляете, как странно, что я говорю так о ней, что именно эта мысль пришла мне в голову.

— Уверяю, не вы одна так думаете, — отозвался Чарлус.

— И всё же, — вздохнула Дорея и замолчала. — Мне сейчас кажется, что я в жизни не слышала ничего более удивительного, более прекрасного, — мягко продолжала она. — То, о чём вы говорите, похоже на сказку гораздо больше, чем многое в моей жизни. — Она взглянула на него и опустила голову. Свежий ночной ветерок коснулся её волос. — У вас никогда не бывало чувства, что вы жили всю жизнь, не подозревая о существовании целого мира? Удивительного, полного вещей, о которых вы не имели ни малейшего понятия и могли бы никогда так и не узнать? Будто что-то проходило мимо вас, и вы лишь благодаря какой-то случайности обнаружили нечто потрясающее?

Дорея теперь смотрела на звёзды, едва не касавшиеся скатов крыш.

— Неужели вы говорите сейчас о джазе? — силясь улыбнуться, выдавил Чарлус и был чрезвычайно обязан окружающей темноте и звёздам за то, что Дорея не видела его лица в этот момент.

— Я говорю обо всём, — отозвалась Дорея, невольно опомнившись и вновь повернувшись к нему. — О жизни вообще, — добавила она.

— В таком случае, я думаю, мне знакомо это чувство, — проговорил Чарлус, и губы Дореи тронула улыбка.

Несколько шагов они прошли в молчании. И всё это время Чарлус с волнением обдумывал её слова. Они прошли мимо ещё горящей огнями гостиницы, затем свернули на тихую спящую улочку.

— Вы не устали? — спросил Чарлус.

— Нет, — покачала головой Дорея. — Даже если бы я захотела, сейчас, я ни за что не смогла бы заснуть.

— Тогда, позвольте, я покажу вам кое-что, — проговорил Чарлус. — Здесь совсем рядом есть одно место... Пойдёмте, я уверен, вам понравится.

— Пойдёмте, — согласилась Дорея.

Пока они поднимались по тёмной боковой лестнице на самый верх, Чарлус крепко держал Дорею за руку. Однако дверь, ведущая на чердак, оказалась закрыта.

— Должно быть, её запер кто-то из жильцов, — прошептал Чарлус. — Я пойду посмотрю, чем можно подцепить замок...

Он нырнул в темноту. Дорея оглядела тёмный пролёт лестницы и повернулась к двери.

— Мистер Форд, кажется, он всё-таки не заперт! — через несколько мгновений позвала она, дотронувшись до дверной ручки.

— В самом деле? — удивился молодой человек, тут же вернувшись к ней. — Что ж, в таком случае, взломщиками нам сегодня не бывать, — весело заметил он и, пропустив Дорею вперёд, вошёл внутрь.

Комната оказалась маленькой мансардой, где не было ничего кроме нескольких коробок со старым никому не нужным хламом, пыльного рояля в углу и огромного окна, сквозь мутноватые стёкла которого светили звёзды. Пока Дорея с любопытством оглядывала обстановку, Чарлус зажёг керосиновую лампу, стоявшую на груде ящиков. Забрезживший огонёк мягко осветил помещение. Дорея медленно подошла к роялю и провела рукой по крышке.

— Что это за место? — спросила она.

— В этом доме живёт один мой знакомый, который был столь любезен, что разрешил мне бывать здесь, когда мне заблагорассудится, — отозвался Чарлус, беря лампу и подходя к ней. — Так что я иногда прихожу сюда, чтобы подумать. Это место невольно располагает к размышлениям. Когда я бываю здесь, я чувствую себя настоящим писателем.

— А в остальное время? — поинтересовалась Дорея.

— А в остальное время я мало похожу на профессионального литератора, скорее на бездельника и праздного наблюдателя, — вымолвил Чарлус. — Но я привёл вас сюда не для того, чтобы вы слушали жалобы непризнанного гения, — усмехнулся он. — Вы позволите?

С этими словами он поставил светильник на гладкую поверхность рояля и сел за инструмент. Легко подняв крышку клавиатуры, он на секунду замер с сосредоточенным видом и, также серьёзно кивнув своей единственной слушательнице, коснулся потемневших клавиш.

Рояль отозвался тускло, но стройно. Он отсырел и запылился, и имел, в общем, потёртый и заброшенный вид, но мелодия различалась, и ловкость исполнителя скрашивала недостатки инструмента. Лёгкая джазовая мелодия скользила и переливалась, накатывая волнами и ожидая вступления голоса.

"Просыпающееся небо на рассвете и каждый заход солнца мне приносят воспоминания о тебе".

Голос Чарлуса тепло и ровно, не спеша, выводил трепетную мелодию. Он тянулся и расширялся, вздыхая и разгораясь.

"Везде и всюду, все моменты, которые мы провели вместе, я просто вспоминаю их и вспоминаю о тебе".

Мелодия покачивалась, серебрясь трелями рояля, и ещё теплее, чем летний вечер светились при этом глаза певца.

"Как бы я хотел забыть те счастливые годы, что оставили мне розарий слёз... Но твоё лицо светится нежной улыбкой в моих мечтах. И что бы я ни делал, мне кажется, что всё приносит мне воспоминания о тебе!" *

В грусти, страсти, и в последнем вздохе — воспоминания о тебе.

Тёмная душная комната и дрожь огонька керосиновой лампы вернулись, лишь когда звуки песни отзвучали.

Дорея обошла рояль и села рядом с ним. Чарлус, молча, смотрел на неё, и в его глазах она могла прочесть гораздо больше, чем способны выразить словами величайшие умы.

— Теперь ваша очередь, мисс Блэк, — вымолвил, наконец, Чарлус, бесшумно коснувшись клавиш. — Вы ведь не откажете мне в этой маленькой просьбе?

Она, молча, кивнула, и он поднялся с места, давая ей возможность сесть удобнее. Старый рояль вздохнул и зазвучал нежными, чуть приглушёнными временем, звуками печального ноктюрна. Легко и нежно её пальцы касались отяжелевших клавиш. То затихая, то вновь чисто сверкая трелями высоких октав, музыка одну за другой раскрывала двери сердца и, словно ветер, проносилась по комнатам души.

Облокотившись на крышку рояля, Чарлус замер, слушая волшебные звуки фортепиано и глядя на хрупкую фигуру девушки, покачивающуюся в такт движениям мелодии. Её руки скользили и порхали, и плавными взмахами напоминали крылья лебедей. Пушистая волна волос скрывала её лицо, и лишь когда она на мгновение поднимала голову, чтобы встретиться с ним взглядом, в её глазах отражался огонь одинокой лампы.

Мелодия замерла и растворилась в тишине. Дорея медленно опустила руки на колени и взглянула на молодого человека. В окно по-прежнему светили звёзды, и лунный свет серебрил крыши домов и верхушки деревьев, но тишину ночи не нарушало больше ни звука.

__________________________

* Waking skies — at sunrise

Every sunset too

Seems to be — bringing me

Memories of you

Here and there — every-where

Scenes that we once knew

And they all — just recall

Memories of you

(Oh) How I wish I could forget those, happy yesteryears

That have left a rosary of tears

Your face beams — in my dreams

Spite of all I do

Everything — seems to bring

Memories of you.

“Memories of you”, стихи — Энди Рэйзаф, музыка — Юби Блейк.

* * *

Через несколько дней Дорея вновь встречалась с Генри Фордом. Она знала, что у неё должно было найтись множество возражений и разумных доводов, призванных убедить её в безрассудстве её поведения и в бесспорной бесперспективности её поступков. Эти встречи были недопустимы, возмутительны и опасны с точки зрения всех её родных, за исключением Кассиопеи. Кассиопея всегда имела на всё своё независимое суждение, поэтому по природе своей была далека от предрассудков. Ей никогда не изменяли хладнокровие и рассудительность, разве что в вопросах, касавшихся Дореи.

Но Дорея, в отличие от сестры, никогда не была бунтаркой. Скорее наоборот, всю жизнь она оставалась послушной дочерью, примерной ученицей, приветливой и отзывчивой подругой. Она никогда не придавала особого значения чистокровной идеологии, чья жестокость и непримиримость не вязались с её характером, но, всё же, Дорея уважала семейные традиции и никогда не собиралась намеренно нарушать их.

Но что она могла поделать с тем, что её сердце начинало биться сильнее при одной мысли о простом магле? До встречи с ним ей были незнакомы смятение, необъяснимое волнение и упоительный восторг робко просыпающихся нежных чувств. И доводы благоразумия оставались неуслышанными, неизменно заглушаемые голосом сердца.

Дорея вновь проходила по шумным и солнечным магловским улицам, и всё с большей ясностью осознавала, что маглы ровным счётом ничем не отличались от волшебников, за исключением магических способностей. Они так же плакали, смеялись и любили. И вообще жили прекрасно без всякой магии. Хотя у маглов было и своё волшебство — всякие чудесные изобретения, научные открытия, которые Дорее казались намного удивительнее самых изощрённых заклинаний и самых невероятных магических трансформаций.

Она перешла через улицу, сразу узнав кафе, где они с Чарлусом сидели в их вторую встречу. Он уже ждал её на месте, сидя за одним из круглых столиков. Едва заметив Дорею, он поднялся, чтобы поприветствовать её.

— Я боялся, что вы не придёте, — сказал он, как только они устроились.

— Почему? — удивилась Дорея. — Разве я не пообещала вам, что приду?

— Да, но ваш приход мне всегда кажется чудом, — ответил он, обезоруживающе улыбаясь. — Вы всегда появляетесь, будто из ниоткуда, совсем как в известной песне: "Ты пришла ко мне из ниоткуда и забрала моё сердце" (прим. “Out of Nowhere”, стихи — Эдвард Хейман, музыка — Джонни Грин).

— Из ниоткуда? — переспросила Дорея.

— Из ниоткуда или из неприступной дали, куда я не могу последовать за вами, — продолжал Чарлус. — Так что, каждый раз, когда мы расстаёмся, я начинаю бояться, что вы не вернётесь.

Дорея на мгновение замерла под его взглядом.

— Но ведь сегодня я пришла, — мягко сказала она.

— Это правда, — просиял Чарлус, — и я безмерно счастлив этому. Я надеюсь, вы хорошо провели то время, что мы не виделись.

— Довольно скучно и однообразно, — отозвалась Дорея, качнув головой.

— А я кажется вовсе не могу вспомнить, что делал без вас, — ответил Чарлус пылко. — Всё время думал о вас.

Дорея смущённо улыбнулась.

— Должно быть, это занятие сильно отвлекало вас от работы над одной из ваших книг, — проговорила она.

— Я всего лишь занимаюсь правкой моего неизданного сборника, — отозвался Чарлус. — Но сейчас, мне кажется, я нашёл что-то гораздо более важное…

— Вы имеете в виду сюжет будущей книги? — живо поинтересовалась Дорея.

— Хм… надеюсь, это будет роман, — улыбнулся Чарлус. — И я с нетерпением жду развития его сюжета.

— Желаю вам в этом удачи, — сказала Дорея.

— Благодарю, — ответил Чарлус, склонив голову. — И очень надеюсь на вашу помощь.

— А я могу вам чем-то помочь? — недоумённо проговорила Дорея.

— Да, и боюсь, без вас у меня ничего не выйдет, — вымолвил он.

— Не хотите же вы сказать, что сделали меня персонажем вашего романа? — спросила Дорея, пристально глядя на него.

— Ни одно искусство на свете, ни одно перо, намного более умелое, чем моё, не смогли бы достойно описать вас, — убеждённо проговорил Чарлус. — Но если я не могу не думать о вас, то как же мне писать, не вспоминая вас? Так что, если вы запретите мне писать о вас, то мне придётся навсегда замолчать.

— Ну, в таком случае, я разрешаю вам писать обо мне, с моей помощью... как захотите, — рассмеялась Дорея. — Мне это будет даже приятно. Тогда вы, наверное, меня не забудете.

— Даже забвение... даже амнезия и контузия не заставили бы меня забыть вас, — с жаром проговорил Чарлус.

— И всё же бумага порой надёжнее, — ответила Дорея, качнув головой.

Чарлус не стал возражать ей. Вскоре они покинули кафе и отправились гулять по городу. По-настоящему летняя погода стояла уже несколько недель, и многие горожане, спасаясь от жары, уехали загород. Поэтому город меньше напоминал шумный, загруженный делами муравейник.

Вдоволь насладившись видом раскалённых тротуаров, ослепительно сверкающих окон и изнывающих от духоты балконных цветов, Чарлус и Дорея вошли в большой городской парк, где в тени аллей можно было укрыться от солнца и перевести дух.

Лёгкий ветерок едва касался изумрудной листвы, и солнечные лучи тонкой паутинкой пронзали кроны деревьев, чертя замысловатые узоры на посыпанных песком дорожках. Плутая по тропинкам, они вышли к мостику, перекинутому через парковый пруд. Остановившись на середине, они принялись наблюдать за переливами воды. Из зарослей камышей выплыли утки и заскользили вдоль берега, выискивая корм. Чарлус достал из кармана бумажный кулёк.

— Хотите их покормить? — улыбаясь, спросил он.

— Кончено, — просияла Дорея, с радостью беря из его рук свёрток с хлебными крошками. — Как это они у вас оказались?

— Когда я собираюсь гулять по городу, я иногда захватываю с собой остатки хлеба, — вымолвил он, с улыбкой наблюдая за тем, как она бросает на воду кусочки булки. — На случай, если встречу где-нибудь голодных птиц.

Дорея рассмеялась и сунула ему в руки горсть крошек. Птицы оживлённо суетились в воде, шустро подбирая кусочки корма.

— Давайте спустимся поближе, — предложила Дорея, и они сошли с моста и спустились к самой кромке воды.

Птицы последовали за ними. Неизвестно откуда среди них появился чёрный лебедь.

— Какой красавец, — восхищённо проговорила Дорея, кидая ему комочек хлеба.

— Мне он тоже приглянулся, — фыркнул Чарлус.

Они кормили птиц, пока бумажный пакетик не опустел.

— Это всегда так приятно — делать кого-то чуточку счастливее, — проговорила Дорея, довольно стряхивая остатки крошек.

— Даже птиц небесных, — кивнул Чарлус, наблюдая, как те потихоньку начинают расплываться в разные стороны.

Их чёрный лебедь ещё покружил у берега и тоже заскользил к камышовым зарослям. Чарлус с Дореей медленно побрели вдоль кромки воды, мимо пустых скамеек и пушистых зелёных кустов.

— С вами я, кажется, совсем забываю, кто я на самом деле, — сказала Дорея, глядя на отражавшееся в озере небо.

— Ваше происхождение нечасто даёт вам возможность забыться? — спросил Чарлус, сосредоточенно наблюдая за легко покачивающимися камышами.

— Практически никогда, — покачала головой Дорея. — Никогда у меня не было времени, чтобы вот так просто гулять дни напролёт, не думая ни о чём, делая, что захочу… — Она вздохнула. — Вам, наверное, трудно себе такое представить? Не знать, что такое просто жить и делать, что захочется?

— Довольно трудно, — тихо отозвался Чарлус.

— А мне кажется, что моя жизнь вся заранее расписана, решена за меня, — выдохнула Дорея. — С детства мне всегда говорили, что я должна делать, как себя вести, что думать и с кем общаться, чтобы не уронить честь рода.

— Разве это не ужасная жизнь? — мрачно спросил Чарлус.

— До какого-то времени я не задумывалась об этом, — ответила Дорея. — Другой я не знаю, — просто добавила она.

Они прошли несколько шагов в молчании.

— Я знаю, как сильны бывают традиции и предрассудки, — отрывисто заговорил Чарлус. — Но неужели вы, вы способны слепо подчиняться им?

— Отдавать естественную дань воспитанию и привитым с детства жизненным устоям, — замотала головой Дорея, — это вы называете слепым подчинением?

— Да, если вы не хотите видеть большего, — сказал Чарлус напряжённо.

Дорея слегка поморщилась.

— Разве у вас нет права решать за себя в вопросах более существенных, чем какой наряд следует надеть на такой-то приём? — спросил Чарлус, чувствуя горечь и негодование.

— Неужели из-за уважения к тому, что я привыкла считать дорогим для себя, вы считаете меня бесхарактерной? — осведомилась Дорея, вскинув голову.

— Вы сами сказали, что ваша жизнь вам не принадлежит, — быстро проговорил Чарлус, — так чья же она тогда? И кто в ней всё решает? Я ведь говорю не о взбалмошных прихотях, а о собственной судьбе! Мне сложно понять, как можно отдавать её в чьи-либо руки.

— Даже в руки людей, которые вам дороги? — спросила Дорея. — Должно быть, вы всегда обладали большей свободой или достаточным мужеством для того, чтобы поступать согласно лишь вашим желаниям, — вымолвила она. — Не все могут похвастаться тем же.

— Поверьте, мне нечем хвастаться, — проговорил Чарлус, — но я всё же верю, что человек должен иногда прислушиваться к своему сердцу и поступать так, как считает нужным. И я вовсе не хочу сказать, что это легко.

Его горячие слова глубоко взволновали Дорею. И какое-то время они, молча, смотрели друг на друга. Лучи солнца по-прежнему играли на воде, и камыши покачивались на ветру.

— Должно быть, я всё это сказал, потому что чувствую ту пропасть, которая нас разделяет, — снова заговорил Чарлус, — и всё же я верю, что она преодолима, — продолжал он, сжимая её руки в своих. — Я хотел бы сказать вам… я просто не знаю как… я…

И он замолчал, глядя ей в глаза, а потом медленно склонился и коснулся её губ своими — мимолётно и нежно. В следующую секунду они отпрянули друг от друга, и он отпустил её руки. Мгновение он стоял, не в силах совладать с волнением и растерянностью, а затем развернулся и пошёл прочь вдоль берега. Какое-то время, должно быть, не больше нескольких секунд, Дорея оставалась неподвижно стоять на месте, глядя на его удаляющуюся фигуру, но затем бросилась за ним вслед.

— Генри! — воскликнула она, хватая его за руку и заставляя остановиться. — Останься, прошу тебя…