Игра с вечностью (гет)

Нарцисса Малфой не спала всю ночь. Она недвижимо сидела у ледяного окна и смотрела, как тихую усадьбу засыпает первый снег. Он медленно опускался на гладкое подернутое льдом озеро, на черные станы деревьев, на мраморные статуи античных героев, чьи нагие тела таинственно и странно блестели в свете молодого месяца.

Никогда она не была так спокойна. Никогда она не была так одинока. Струна лопнула внутри и затихла. Застыла. Только где-то глубоко билось сердце, которое ничего не понимало. Оно не знало, что груз одиночества как приговор, оно не хотело понимать, что прошлого не вернуть, оно билось – неистово, словно в последние минуты жизни.

Нарцисса провела холодной ладонью по будто горящим щекам. В стекле отражалось лицо – когда-то красивое – а теперь исчерченное мелкими морщинами, обрамленное белоснежными волосами, а в глазах не было ничего, кроме боли и старой привычки, как у собаки. Да, собаки! Нарцисса взглянула на осколок луны и ей, как никогда, захотелось завыть, заплакать – но слез больше не было и глаза оставались сухи. И вдруг негромкий хлопок где-то внизу вывел её из оцепенения. Она, быстро вскочив, словно и не просидела без единого движения всю ночь, сбежала вниз по винтовой лестнице. Что-то безумное и радостное на миг отозвалось в её сердце, но сразу пропало, когда она увидела облокотившуюся на перила родную сестру.

— Это неприлично, — холодно заметила Нарцисса и остановилась на верхней ступени, — врываться в дом без приглашения.

— Зато у меня к тебе есть приглашение, – равнодушно сказала Беллатрикс, даже не посмотрев на свою сестру.

— Я никуда с тобой не пойду, — Цисси сузила глаза в презрительные щелочки, а уголки губ опустились вниз.

— Думаю, все-таки пойдешь…

— Нет!

— Нет? Я думала ты хочешь вернуть то, что у тебя отобрали…

Нарцисса долго и внимательно смотрела на свою сестру:

— Тебе что-то известно о нем?

— Конечно, — Белла безразлично пожала плечами, — мне что-то известно о нем, а Лорду все известно о нем… и обо всех нас.

— Что я должна делать?

— Не ожидала, что ты задашь этот вопрос. Я была уверена, что после моих слов ты как собачонка побежишь куда я скажу, — губы Беллы изогнулись в презрительной усмешке.

— Я иду с тобой, — коротко ответила Нарцисса.

… С вечера в его душу закралось какое-то странное гнетущее чувство. Впрочем, оно так часто посещало его, что стало почти незаменимым. Ему снова казалось, что его укрытие ничтожно, что здесь его не найдет разве что мертвец – но ведь про каждое свое логово он думал так. А с другой стороны – кто здесь в тихом магловском поселении вблизи Эдинбурга станет искать казнокрада и бывшего Пожирателя Людо Бэгмена? Хорошо кто-то сказал, если хочешь что-то спрятать, положи его на видное место. Людовик, применив косметические чары (на всякий случай), прогуливался по проселочной дороге. На душе его было тяжело и он не отказался бы глотнуть пива в обычной магловской придорожной забегаловке.

Холодало. Ветер с внушающим трепет завыванием носился по опустошенным выродившим полям, шевелил сухую ковыль, скользил по оледенелым бороздам. Вечер постепенно превратился в ночь. Незаметно из-за туч показался тонкий месяц и осветил извилистую дорогу, по которой шел высокий немного ссутулившийся человек в широкополом черном плаще и шляпе. Его фигуру проводили взглядом трое парней со старенькими мотоциклами, заваленными на обочину, и как только он скрылся в ночной мгле, забыли о нем. А человек шел и шел – и ему видно не доставляли неудобства ни острый колючий снег, бьющий по лицу, ни ветер, раздувающий полы брезентового плаща, ни непроглядная темнота. Возможно, потому что он был волшебником. А возможно потому что ему не было дела до всего этого. Он шел не глядя под ноги, тихо напевая одну и ту же строку, не замечая что поет её уже который раз подряд:

— Вот и все: закончилось время печали!

Вот и все: настало время войны!

А все потому что его мысли были заняты совершенно другим. Он думал о том, что полжизни его уже позади и в прошлом ничего не изменить. Он думал о том, что его будущая жизнь будет также скучна и невыносима, он вечно будет скитаться по магловским районам, меняя свои пристанища так часто, что уже не будет помнить каждый предыдущий дом. А своего дома у него никогда не будет. У него никогда не будет своего дома, откуда так приятно наблюдать за гнущимися от ветра деревьями и жаться поближе к камину, удивленно шепча «Каково бродить такой ночью…», у него никогда не будет жены – с горячими и нежными руками, понимающими глазами, которая может обнять так ласково, что внутри все затрепещет, не будет детей, с которыми можно играть во дворе и рассказывать истории об особо шустрых снитчах. Словом, у него никогда не будет нормальной жизни. Он обречен на одиночество. Людовик Бэгман шел, не видя перед собой ничего, и в голове молоточками стучали мысли: «Я бы столько изменил, если бы мог вернуться в прошлое… Наверное это рекордное число ошибок, который может совершить человек за такой короткий срок… Мне не нужны эти проклятые галеоны! Знать бы тогда, что кредиторы это такой навязчивый народец… Клянусь бородой Мерлина, я бы изменил все! А впрочем больше всего мне хочется…». Но мысль он не закончил.

Вдруг человек в плаще упал на колени и страшно закричал. Казалось, даже ветер испуганно примолк. А человек кричал, отчаянно сжимая свое левое предплечье. Он упал в мокрый снег, с нечеловеческими воплями извиваясь на дороге. Дикая боль сбившая его с ног прекратилась также мгновенно как и началась. Когда Людо, тяжело дыша и обливаясь ледяным потом, поднялся на дрожащие ноги, он не сразу заметил, что на дороге совсем рядом с ним появилось три темных фигуры. А когда заметил, задрожал ещё сильнее. Его рука нырнула под мантию и нащупала привычное тепло волшебной палочки.

— Людо, дружище! – раздался насмешливый голос, — привет-привет! Экспелиармус! – раздалось сразу три голоса и волшебная палочка замешкавшегося Бегмена выскользнула из его пальцев и в воздухе лопнула на три части.

Вниз полетели щепки и какая-то труха. Бегмен растерянно смотрел на мусор, которым стала палочка, прослужившая ему больше двадцати лет. В детстве он всегда хотел знать, как выглядит щетина дракона (магическая субстанция его оружия). Нда, сейчас это знание оказалось таким неуместным…

Он всегда понимал, что они придут за ним. Те, кого Людо боялся больше, чем гоблинов из Гринготтса. Те, кого нельзя было не бояться.

— Ты пойдешь с нами.

Неужели они не станут убивать его прямо сейчас? Ну почему?! Почему все эти страдания достанутся ему? Как он желал смерти сейчас, простой Авады, простой, как сама смерть… Неужели они приготовили ему что-то страшнее смерти? Страшнее смерти может быть только Он.

… Тонкс спала, положив голову на его колени. Быть может, она не спала, а думала о чем-то, прислушиваясь к его дыханию. В её шелковистых темно-каштановых волосах играли отблески от огня. Ремус дотрагивался до них – осторожно и мгновенно, словно к чему-то бесценному и хрупкому. Он никогда и не думал, что на свете есть счастье. Просто счастье.

В камине трещал огонь. За темными окнами как-то по себе, отдельно жила земля. Да и кому какое дело – как она там жила? Там, похоже, падал снег. А может бесконечными потоками лил дождь. А может, гремела гроза. А может, рушилось небо.

Тонкс что-то пробормотала во сне (значит, все-таки спала) и, вздохнув, повернулась на другой бок. Теперь Рем мог смотреть на её прекрасное лицо. Мог чуткими пальцами дотрагиваться до её слегка приоткрытых губ, мог осторожно, чтобы не разбудить, целовать её веки. Молодой месяц выплыл из-за тучи и Рем устало и коротко взглянул на него. До полнолуния нескоро. У них ещё столько дней и ночей счастья впереди! Какой-то странный, мальчишечий восторг переполнял его грудь так, что становилось тяжело дышать. Ему так нравилась эта ночь – этот блеск огня, эти черные портьеры, скрывающие их ото всех, этот тихий звук времени, которое настолько прекрасно, что ему даже не хочется кричать вдогонку «Остановись!»… Это тепло – такое непривычное, с одной стороны, но с другой, такое родное – самое родное, единственно родное на всей земле.

Тонкс потянулась и открыла глаза. Несмотря на то, что она была метоморфиней, глаза её не изменялись. Они были такими нежными и горячими, словно расплавленное черненое серебро. В бездонных мерцающих зрачках отражались пурпурные блики пламени. Она улыбнулась и потянулась к Рему. На её губах остался след осеннего ветра и терпкий вкус вина. Теперь Рем знал, что все это время он ошибался. Все это время, когда думал, что на земле нет счастья. Просто счастья.

Они ничего не хотели знать сейчас, поэтому и не слышали, как в коридоре почти одновременно раздались два характерных при аппатации хлопка. Два человека в черном ворвались в комнату.

— Инкрастус! – завопил один, направив палочку на Тонкс, которая раскинула руки, словно пытаясь защитить любимого. Мгновенно её тело оцепенело, покрытое тонкой коркой льда. В её серых глазах отразился ужас.

Тот, который ударил заклятием в Нимфадору, мгновенно исчез с телом обездвиженной девушки. Рем не понимая что произошло, машинально ударил во второго невербальным заклятием паралича, но тот также же без слов и мгновенно отразил его.

В душе Ремуса пробуждался зверь. Его глаза округлились от ярости, а лицо исказилось от негодования. Послав в противника Чары Помех, Рем вскочил наконец на ноги и встал в боевую позицию. Человек в уродливой маске отразил заклятие Люпина и в свою очередь взмахнул волшебной палочкой. На груди Рема образовалась кровоточащая рана, но он стойко продолжал слать в противника заклятия.

— Инсендио! – крикнул он, но струя жидкого огня рассыпалась пеплом даже не коснувшись цели. Люпин чувствовал, что вместе с кровью, теряет и силы. Отразив проклятие, он вдруг понял, что падает. Ему представилось, что он видит себя со стороны, и это казалось ему и странным, и страшным. Человек в маске подошел к нему близко-близко и почти прошептал – так знакомо, насмешливо и холодно:

— Impedimenta!…

Рем почувствовал, словно его лодыжки крепко охватили невидимые веревки. Он и не пытался шевелиться, чтобы не доставлять удовольствия своему врагу. Северусу Снейпу. А Северус не спешил его убивать. Сдернув с лица свою маску, он стал прохаживаться по комнате. Рем со смешенным чувством ненависти и жалости следил за своим бывшим коллегой. Сжав челюсти, он сказал твердо, настолько мог:

— И какие у тебя планы на мой счет, Северус?

— Знаешь, — растягивая слова заговорил Снейп, чувствовалось, что он просто давиться своим превосходством и всем своим высокомерием, — я так мечтал применить к тебе одно заклятие… Ну Крутиатос, слышал наверное? Жаль, ты так быстро сломался… А бить лежачих не в моих принципах, — и он холодно посмотрел на поверженного врага, который не говорил ни слова. Тогда Снейп продолжил, — Я всегда знал, что ты поплатишься, за все что сделал со мной… Впрочем, я не хочу опускаться ещё ниже и жаловаться тебе на жизнь, — и мастер зелий усмехнулся, — Тебе – тому, кто даже не смог достойно умереть в бою и теперь сдохнет, как раб. Я, конечно, не знаю что думает насчет тебя Лорд…

— Знаешь, Снейп. Тот кто не родился рабом и не умрет им. Я никогда не стану его слугой… Нет, Северус, не из принципов… Я не такой принципиальный, как ты… Но для меня лучше быть мертвым, но свободным, чем живым и порабощенным, как ты…

— Замолчи!

— Я замолчу… — согласился Рем. Говорить становилось все труднее, сгустки черной крови остались на губах, когда он очередной раз закашлялся, — я хочу сказать тебе кое-что… Я мог бы простить человеку все – предательство, страх, обман… Но не трусость…

— Ты не смеешь называть меня трусом! Никто не смеет называть меня трусом! – закричал Снейп, направив палочку на Рема. Перед глазами Люпина все померкло, а его вдруг отяжелевшая голова упала на пол с глухим стуком.