Ночные разговоры (гет)

Каллидора Блэк… Новое имя? Нет, ей было наплевать на это. Новая жизнь — вот что  действительно волновало. Директор Диппет говорил, что она многое приобретает с этим именем. А вот ей кажется, наоборот — теряет. Что именно, она пока не знала. Но что-то умерло в ее душе, что-то новое, только появившееся, и вот  уже — утерянное. Так и оставшееся непонятым, неизведанным…

Каллидора Блэк… Необычное имя, красивое. Но слишком уж холодное для такой девушки, как она. Оно походило на тихий, но мелодичный перезвон колокольчиков прохладной летней ночью, на взмах невесомого крыла бабочки, на распустившийся бутон прекрасного цветка, по лепесткам которого сбегают холодные капельки росы, оставляя за собой едва заметный след. Это прекрасно, удивительно, далёко. Ее жизнь тоже обещала быть прекрасной. По крайней мере, все так говорили. Но ведь им было невдомек, что этой юной девушке не нужно ничего из того, что обещает ей предоставить ее фамилия. Ей нужна лишь свобода. 

Каллидора Блэк… Это сломает ее. Сломает, не даст жить дальше. Да, она сильная, но еще слишком юная для того, чтобы суметь вынести все, что свалилось на ее хрупкие плечи за каких-то там четыре дня. Мерлин, как же все глупо, нелепо! Она должна сейчас радоваться тому, что наконец узнала, кто есть на самом деле, узнала о своей прошлой жизни. Это то, о чем она совсем недавно могла только мечтать. И вот все более-менее прояснилось…Правда, легче ей от этого не стало. Уж лучше бы совсем ничего не знать...

Удивительно красивая девушка с печальными глазами внимательно наблюдала, как постепенно солнце сгорает в огне заката, бросая на землю свои последние, еле теплые лучики. Надежда, еще недавно теплившаяся в ее сердце, теперь угасала. Наверное, она сгорала вместе с солнцем, превращаясь в горсть пепла, который позже развеется на ветру, исчезнет, словно и не было никогда этой Надежды. Определенно, этот закат унес из ее жизни что-то необъяснимое, но очень важное… Вот так просто, дети, ломаются жизни людей. Так теряют Надежду. 

Она устало прикрыла глаза. Может, стоит распахнуть окно, чтобы подставить лицо прохладному летнему ветерку, наполнить легкие спасительным свежим воздухом? Хотя нет, лучше не стоит. Зачем? Это все равно не поможет. 

Солнце все сгорало и сгорало, пламя вокруг него разрасталось. Ей казалось, что вот-вот, еще совсем немножко, и огонь охватит  весь небосвод. Тогда сгорит все небо. Сгорит, и весь мир погрузится в темноту. Скорей бы. Она так об этом мечтала! Чтобы не видеть, как с каждой встречей в глазах Альбуса что-то умирает, чтобы не помнить, кто она, кем является. А еще ей хотелось, чтобы завтра никогда не наступило…

Что будет завтра, спросите вы? А завтра ее Надежда окончательно исчезнет, сгорит вместе с солнцем. Только солнце каждое утро будет вновь и вновь возвращаться, подниматься над  неровной линией верхушек деревьев Запретного леса, как ни в чем не бывало. А Надежда уйдет навсегда. Почему нельзя оттянуть время? А еще лучше — заморозить его, остановить. Почему, почему, почему? 

Надежде жить осталось совсем немножко. До того, как солнце полностью сгорит в закатом пламени. Считанные минуты. И все. А потом наступит завтра. Утром она проснется, но будет уже совершенно другим человеком. Сегодня она — беззаботная девчонка, не знающая жизни, не знающая страданий, даже своего имени не знающая! А завтра — Каллидора Блэк, холодная и расчетливая аристократка, истинная наследница своего рода. Почему? Потому что завтра ей предстоит встреча со своей семьей. Переживала ли она? Нет. Совсем-совсем. Переживать она будет завтра, а тогда ей нужно было только набраться сил, чтобы навсегда оставить свою Надежду в тишине августовского вечера. Последний луч солнца погас, потерпел поражение в неравной борьбе. Пламя охватило горизонт. 

* * *

В комнате было невыносимо душно. Не помогало даже открытое окно, которое, по идее, должно было впускать в комнату прохладный вечерний ветерок. Наверное, стоило подняться с кресла, взять в руки волшебную палочку и использовать Освежающие чары, способные подарить спасительную прохладу даже в самый жаркий день, но Альбус этого, тем не менее, не делал. У него в руках была кружка внушительных размеров, над которой то и дело поднимался теплый пар. Мерлин и Моргана, выглядело это более, чем странно — пить горячий чай, когда в комнате и без того жарко. Впрочем, профессора Трансфигурации это, видимо, не смущало. 

Поставив на стол большую разноцветную кружку (к которой, кстати, так и не притронулся), он шумно поднялся с кресла. Старинные часы в кабинете показывали без пяти семь. Значит, скоро ужин. У Альбуса не было совершенно никакого желания туда идти. Ему нужно было время, чтобы обо всем подумать, попытаться разобраться. Жаль, что этого времени не было. Уже завтра в Хогвартс приедут Блэки. Тут сразу понятно, что его ждет долгий и утомительный разговор с ними, а потом… потом они заберут ее. Мерлин, зачем он это сделал? Зачем сообщил в Министерство о том, что несколько дней назад в школе появилась девушка, очень похожая на Каллидору Блэк? Естественно, он не сказал, при каких обстоятельствах она появилась. Может, это и противозаконно, но Альбус не собирался окончательно портить жизнь бедной девушке. Даже страшно было представить, кого из нее сделают Блэки. 

А вообще, если говорить честно, то Дамблдор сразу понял, что дело тут нечисто. Слишком уж теплой и беззащитной она была для того, чтобы носить такую фамилию. Может, это вовсе не она, не Каллидора Блэк? Ну, бывают же в мире двойники, например. Альбус улыбнулся своим мыслям. Это просто смешно, нелепо. Ему уже давно пора понять, что она действительно Каллидора. Понять и принять. А уже потом — смириться. Вот только ничего из этого у него не получалось. Мысли все мучили и мучили его. А особенно — та, которая каждую секунду пульсировала в его голове. 

"Это действительно она. Таких совпадений не бывает…"

А может, бывает? В мире много чудес, в них только нужно уметь верить. Просто верить, и все получится. Все прояснится и станет на свои места. Недаром говорят, что Вера  — одно из самых сильных чувств, которые только могут быть у человека…

* * *

Солнце запуталось в тяжелой бордовой гардине, взрываясь миллионами ярких бликов, что поспешно разбегались друг от друга по разным углам потолка. Красиво… Чарис Блэк ценила красоту. Ее всегда привлекало то, что красиво. Это манило, неудержимо притягивало… Очаровывало. Откуда же у нее такая тяга к прекрасному? Неизвестно. Наверное, потому что красота всегда оставалась для нее чем-то недосягаемым. Странно, не правда ли? Но, тем не менее, это так. Чарис Блэк еще не видела настоящей красоты. Во всяком случае, настоящей — в ее понимании. Грустно. И очень уж неправдоподобно звучит все это. Наследница древнего рода, обладательница знатной фамилии… Мерлин, да она же видела за свои семнадцать лет больше, чем некоторые взрослые люди! Но все это не было для нее красиво. Роскошно — да. Дорого — тоже. Но не красиво. 

Чего же ей не хватало? Она сама не могла точно ответить на этот вопрос… Однако она знала точно, что никогда не увидит и не почувствует того, в чем так нуждалась. А нуждалась она в красоте. Ее ведь тоже можно чувствовать. По крайней мере, так ей казалось на тот момент. Но, если подумать, она ведь была права. Что мы чувствуем, когда смотрим в глаза матери, будучи еще ребенком? Спокойствие, теплоту, красоту. Когда понимаем, что впереди — целая жизнь, которую мы можем провести с любимым человеком; когда имеем возможность каждый день прикасаться к нему? Любовь? Не только. Красоту мы тогда тоже чувствуем. Когда держим на руках младенца, маленького ребенка, воплощение нежности и страсти между влюбленными, а на его губах, кажется, еще блестит материнское молоко? Тоже красоту. И пусть она теряется в водовороте остальных чувств — нежности, теплоте, беспокойстве, удовлетворения, той же любви. Но она все же есть. Ведь все светлые чувства — и есть красота. А ничего из этого Чарис никогда не видела. И, скорее всего, не увидит. 

— Мисс Чарис, хозяйка настоятельно просила Вам передать, чтобы Вы явились в главный зал к четырем часам дня, — девушка настолько погрузилась в свои мысли, что  не услышала хлопка аппарации домового эльфа. Он был одет в белоснежный нелепый передник, который забавно приподнимался, когда эльф  кланялся своим хозяевам. Его большие уши заметно дрожали — домовик очень боялся Чарис, хотя та ни разу не сделала ему ничего плохого. Впрочем, это не должно ее волновать. 

— Хорошо, Брут. Можешь идти, если это все, — Чарис попыталась придать голосу как можно больше холода. Она сама не знала, почему, но ей это нравилось. Нравилось ощущать себя эдакой "ледяной дамой". Нравилось, когда остальные говорили, что она неспособна ни на какие светлые чувства. Вот только очень ошибались эти люди. Ведь чувствовать она могла. И любить — тоже могла. И даже, к ее большому сожалению, любила. Но, тем не менее, старалась об этом не говорить. Наверное, Чарис слишком увлеклась тогда своей игрой. Игрой в "холодную леди". И упустила что-то важное. Что-то, что навсегда умерло в ней, что сделало такой высокомерной, неживой. Что превратило в "Девушку-Лед", "принцессу холода", "ледяную сказку"… Какие прозвища ей только не давали! 

А вот он всегда называл ее только "Снежной Королевой". Чарис до сих пор не могла понять, откуда он взял это название (кажется, из какой-то очередной его дурацкой магловской книги, которые ему так нравилось читать), но, тем не менее, она любила, когда он так обращался к ней. Очень любила. И всегда улыбалась в ответ на это. 

Снег был повсюду. Пушистый, мягкий, ослепительный и белый… А еще — холодный, очень холодный. Тяжелые снежные хлопья кружились в воздухе, а молодая девушка все подставляла и подставляла ладони снегу. А потом смотрела, как он тает от тепла ее тела. Ей это нравилось — ощущать себя теплой, живой. А такой она была крайне редко. Вот с ним — всегда. 

— Чарис, умоляю, одень хотя бы мою мантию! Замерзнешь же! — темноволосый парень все протягивал девушке свою мантию, но та каждый раз легко ее отталкивала. 

— Не замерзну! Ты же сам говоришь, что я Снежная Королева! А Снежные Королевы не должны бояться холода! — она весело рассмеялась и потянулась к его волосам, чтобы стряхнуть снежинки. 

— Вот заболеешь, будет тебе тогда Снежная Королева… — побурчал он себе под нос. 

— Ну, не будь таким занудой! Рождество скоро, радоваться надо! — она тепло улыбнулась ему, проведя рукой по его шоколадным волосам, тем самым забавно растрепав их. 

— Я не зануда, Чарис, я просто за тебя волнуюсь… — с недовольством сказал он, но потом, кажется, смирился с непокорностью девушки, потому что притянул ее к себе и быстро коснулся губами ее светлых волос на макушке. 

— Но если ты меня поцелуешь, то я — так уж и быть — прощу тебе эту прогулку без зимней мантии по морозу, — с мягкой улыбкой сказал он. В его светло-карих глазах плясали веселые огоньки. 

Девушка на это лишь звонко рассмеялась, а потом вдруг привстала на носочки и резко подалась вперед, нежно касаясь его губ своими. Снег снова был повсюду. На волосах, на щеках, на губах. Но ее это не волновало — сердце начало отплясывать бешеный ритм, как в первый раз, когда они поцеловались.  А действительно, ощущения не изменились! Все те же теплые и нежные губы, все то же сбивчивое дыхание, все тот же невероятно громкий стук ее сердца…

— А хочешь, я теперь все время буду выбегать в одной осенней мантии на мороз, чтобы ты всегда прощал меня?..

Молодая девушка задумчиво смотрела в окно, не замечая ничего вокруг. В такие моменты она чувствовала себя самой счастливой на свете. Интересно, а что чувствует он?.. А мечтает ли он, как она, суметь остановить неумолимый бег времени, чтобы растянуть вот такие сладкие минуты? Время… Почему же оно остается неподвластно человеку?

Она медленно перевела взгляд на старинные часы в золотой оправе, доставшиеся ее семье от прабабки. Тик-так, тик-так… Они показывали без десяти минут четыре. Кажется, пора идти — не хочется выслушивать фирменные лекции матушки по поводу ее опоздания. Уже поднявшись с любимого кресла, на которое она так любила залезать с ногами, пока никто не видит, отряхнув юбку от невидимых пылинок, Чарис Блэк бросила быстрый взгляд на свое отражение в зеркало и, оставшись довольна, направилась к двери. Уже выходя из комнаты, она последний раз взглянула на пейзаж за окном. Все небо разгорелось ярким пламенем заката, подсвечиваемое светлыми лучиками вечернего солнца. Красиво… Все-таки удивительный сегодня закат.

* * *

Зеленый, голубой, красный… Больше красок, больше мазков. И обязательно — ярких. Цедрелла Блэк очень любила рисовать. Разве это не прекрасно — видеть, как буквально из ничего  появляется целый рисунок? Всех сестер Блэк учили рисовать с самого детства. Но никому из них не нравилось это настолько, насколько нравилось Цедрелле. Было трудно не заметить, что в ее рисунках всегда присутствовал синий. Она сама не знала, почему, но этот оттенок чем-то завлекал ее с каждым новым штрихом. Цвет спокойствия, цвет мысли, цвет тишины. Все, к чему стремилась Цедрелла. Если бы она спросила у Чарис, то та, несомненно, ответила бы, что синий — еще и цвет холода. А Цедрелла бы с ней не согласилась. Наверное, потому что в любом цвете, в любой вещи каждый ищет что-то свое, что важно для него. Для Чарис это был холод. А вот Цедрелла никогда не стремилась стать такой же холодной и ко всему равнодушной, как ее старшая сестра. Она хотела быть сильной, спокойной. Но не холодной. Холод всегда ее пугал. 

Если бы спросила у Каллидоры, той бы показалось, что синий — цвет уверенности и безразличия. Цедрелла даже понимала, почему. Наверное, все дело в глазах. У Каллидоры они — синие. В детстве Цедрелла даже завидовала сестре. А потом поняла, что завидовать-то и нечему. Ей нравились глубокие глаза. Нравилось, когда по ним можно было понять все, что чувствует человек в этот момент. А глаза Каллидоры были слишком холодными для этого. И всегда в них читалось безразличие, всегда — уверенность. Отсюда и сравнение. У Каллидоры просто такие глаза — синие, уверенные, но безразличные. 

Кстати, о глазах… Ей показалось, или она действительно увидела во взгляде Каллидоры страх в тот день, когда та пропала? Цедрелла поежилась от своих мыслей. Ей было неуютно думать о том, что же случилось  с ее сестрой. Признаться честно, никто в семье не воспринимал это всерьез. Отец и мать были уверены, что это всего лишь очередная выходка их избалованной дочери, прихоть, каприз — не более. Что думала по этому поводу Чарис, девушка не знала. Она всегда умело скрывала свои чувства за пеленой равнодушия и холода. Еще будучи ребенком, Цедрелла как-то подумала, что ее старшая сестра и вовсе не может чувствовать. А когда сказала об этом самой Чарис, та лишь улыбнулась. Так загадочно, легко и… радостно. Цедрелла  еще тогда поняла, что Чарис нравится, когда ей говорят такое. 

Так что пока девушке казалось, что она — единственный человек, который искренне переживает за Каллидору. И пусть они не очень дружные, пусть слишком разные… Это неважно, ведь разными были все трое сестер. Чарис — все время холодная, равнодушная, с презрительной улыбкой на лице. Каллидора — самоуверенная, язвительная, упрямая. А Цедрелла — всегда мечтательная, молчаливая и… очень грустная. Она по-своему любила каждого члена семьи — мать, отца, сестер… Но эти чувства были строго по запретом в семье Блэков. Здесь нельзя любить. Здесь можно только ненавидеть. 

Девушка перевела задумчивый взгляд на холст. Только сейчас она заметила, что ее пальцы судорожно сжимают кисточку, а синяя краска, изобильно разбавленная водой, неслышно капает на белую юбку Цедреллы…