Ночные разговоры (гет)

Мягкий ковер, тяжелые занавески, тусклый свет от огня в камине и едва уловимое потрескивание поленьев — все создавало уют этой прекрасной зимней ночью. Может, кому-то такая жизнь показалось бы излишне скучной и банальной, но не старой женщине, которая сидела в своем любимом кресле перед камином, укрытая теплым шерстяным пледом. Тепло согревало ее сердце этим вечером, счастье наполняло душу. Никто не вправе судить ее за такую слабость — за всю свою долгую жизнь она и так многого натерпелась. Главное, что сейчас она была счастлива, а счастье ее заключалось в трех маленьких очаровательных человечках, которые играли друг с другом на ковре. Несомненно, внуки — это самое дорогое, что было у нее сейчас.

— Жаклин, душа моя, подойди ко мне.

Ее спокойный хрипловатый голос звучал очень мягко и тепло, поэтому маленькая девочка с темными кудрями и ясными синими глазами неспешно поднялась с ковра и направилась к старушке. На ее светлом акварельном личике играла детская наивная улыбка, добрая и всепрощающая.

— Я хочу поведать тебе одну историю, думаю, что твои брат и сестра тоже заинтересуются ею. Прошу, сядьте передо мной, я хочу видеть ваши глаза — так мне будет намного проще рассказывать... — тем временем продолжала старушка.

Три очаровательных малыша неслышно опустились на пушистый ковер перед ней, приготовившись слушать. Каждый вечер она рассказывала им чудесные истории, хранящие в себе неумирающую, вечную истину; видимо, сегодняшняя ночь не стала исключением.

— Прошу, повернись ко мне лицом, Джоконда. Думаю, вы готовы? Тогда я, пожалуй, начну свой рассказ...

* * *

... Порой судьба играет с нами злые шутки, злые и жестокие — так кажется нам на первый взгляд, но потом оказывается так, что эта же шутка и приносит в нашу жизнь много-много счастья. Человек бывает уж слишком ослеплен этим, поэтому он даже и не вспоминает то, как когда-то проклинал свою судьбу за то, что та сделала его таким несчастным. Можно ли его за это винить? Думаю, нет, но ведь иногда нам нужно задуматься — почему же мы забываем о том, что ничего не бывает просто так, почему живем лишь настоящим, совершенно забывая заглянуть в свое будущее и найти в произошедшем светлые стороны? А ведь их можно найти во всем, если постараться. Но уж так устроен человек, наверное, это и есть его вечное проклятие... Но речь пойдет не об этом, это лишь вступительная часть нашей истории, так сказать — предисловие. Не пугайся, Жаклин, она не будет такой мрачной и страшной, как те рассказы, о которых так любит говорить твой брат, правда, Жорж? Это замечательная история о любви и чудесах, хоть порой прийдется столкнуться и с болью, и с горечью потерь. Надеюсь, что мой рассказ научит вас верить и любить, любить горячо и страстно, но вы еще слишком малы для того, чтобы в полной мере осознать значение этих слов. Впрочем, не будем отходить от темы — что-то я заговорилась. Вернемся к нашему рассказу.

В ту далекую и прохладную летнюю ночь замок спал. Да-да, это именно тот замок, о котором вам так часто рассказывает ваша сестра, которая уже удосужилась поехать туда. Так вот, весь Хогвартс спал тихим и беспробудным сном, когда начиналась наша история. Именно та ночь и послужила ее началом. Я бы могла сказать, что тогда случилось чудо — ведь как еще можно назвать неземную, самозабвенную и чистую любовь? Впрочем, таковой она являлась далеко не для всех, но не будем забегать вперед — вы знаете, что я это не люблю, правда? В общем, вернемся к нашей истории. Начиналось все весьма необычно и запутанно — по темным коридорам Хогвартса шла хрупкая девушка, которая и сама не знала, куда направляется. Самое главное — это то, что она практически ничего не помнила, да что там практически — вообще ничего! Да-да, дорогие мои. Должна вам сказать, что мы с вами не в состоянии осознать того ужаса, который поселился тогда в ее хрустальном сердце, ведь понять может только тот, кто прочувствовал это на себе.

Девушка шла вперед, даже не представляя, что в тот момент начиналась ее история, история любви и жизни. Прекрасной любви, должна заметить, про которую обычно пишут в красивых романах. Но тогда ее волновало лишь то, что ее память начиналась именно с этих темных коридоров. Она не знала, где находится, но чувствовала, что здесь ей не причинят вреда — этот замок внушал ей уверенность. При одном только взгляде на его стены, на статуи и горгульи, что встречались на каждом повороте, ее сердце освобождалось от ледяных пут всепоглощающего страха, словно что-то хорошее происходило с ней здесь, что-то, что она никак не могла вспомнить.

Знали бы вы, что это была за девушка! Какой хрупкой она казалась снаружи, какой сильной была внутри. Длинные светло-рыжие волосы, белая кожа, пронзительные глаза. Жаль, что тогда она не знала, насколько прекрасна — да что там, она даже имени своего не помнила!

Впрочем, это вы уже и так поняли, поэтому я не буду тянуть время — наверняка вам уже не терпится услышать, что было дальше?

Она шла довольно долго, по крайней мере, ей так показалось. На самом же деле, прошло лишь несколько секунд, но затуманенное страхом сознание совершенно не воспринимало это. Она бы шла так и дальше, но ей пришлось остановиться, потому что откуда-то из-за поворота донеслись тихие голоса, а мягкий свет факела заиграл бликами на темной каменной стене. Конечно же, она не могла пройти мимо — в таких ситуациях обычно просыпается любопытство; наша незнакомка послужила тогда ярким примером этого.

Немедля, девушка прислонилась спиной к стене и осторожно выглянула из-за угла. В поле ее зрения попали две фигуры. Одна была довольно высокая, одетая в длинный халат и колпак для сна, вторая — чуть ниже, довольно худая, но с идеально ровной осанкой.

Незнакомка (вы не против, если я буду так называть ту девушку, о которой идет речь до тех пор, пока мы не узнаем ее имени?) старалась прислушаться к тому, о чем они говорят, но у нее это совсем не получалось. Она чувствовала, что это очень важно для нее, но ее слух не смог разобрать ни одного слова. А жаль, ведь это действительно напрямую касалось ее, правда, сами собеседники об этом еще не знали. Я вижу по вашим глазам, что вам так и не терпится все узнать, но я не буду ничего рассказывать — ведь вам тогда будет неинтересно, а я просто не могу такого допустить.

Совершенно неожиданно для нее самой, незнакомка вздохнула и вышла из-за угла — навстречу своей судьбе. Собеседники сразу же обернулись (видимо, они заметили ее боковым зрением) и внимательно посмотрели на нее. Странно, но в их глазах не читался ни страх, ни даже удивление, будто так и должно быть.

— Кто ты? Я хочу видеть твое лицо. Подойди сюда, пожалуйста... — сипловатый голос принадлежал первой фигуре, теперь незнакомка могла разглядеть ее повнимательнее — это оказался мужчина с каштановыми волосами по плечи и небесно-голубыми глазами, такими же прозрачными, как вода в роднике.

Она направилась к нему, даже не задумываясь — почему-то ей казалось, что этот человек не причинит ей вреда.

Это очень странно и непривычно — полагаться только на свои ощущения и впечатления, жить лишь чувствами, когда не можешь быть уверенным в чем-то.

— Скажите мне, где я нахожусь? — спросила она, хотя понимала, насколько странно это прозвучало.

Она подошла к этому мужчине и заглянула в его притягательные глаза. Они были такими печальными, что сердце девушки невольно сжалось в порыве жалости к этому человеку.

— Ты находишься в Хогвартсе, школе Чародейства и Волшебства. Неужели ты никогда не слышала о таком месте? — подала голос уже вторая фигура, оказавшаяся пожилой женщиной.

Незнакомка ничего не ответила на это, лишь задумалась, попыталась вспомнить, но — увы. Ничего не получилось.

— Подожди, Гвинея, не сейчас. Могу ли я узнать твое имя, дитя мое? — снова подал голос мужчина с каштановыми волосами.

Незнакомка только прикрыла глаза и тихо проговорила:

— Я... я не помню своего имени...

Мужчина слегка кивнул головой, а женщина, которая стояла рядом с ним, едва коснулась его плеча:

— Я думаю, ее надо отвести к директору, Альбус.

Мужчина снова кивнул, а потом шепотом произнес:

— У тебя очень теплые синие глаза, моя девочка. Такие глаза даны не каждому, слишком чисты они для этого. Не волнуйся, синеглазая, все будет хорошо... — он протянул к ней руку и легонько сжал ее хрупкое плечико, как бы в знак поддержки.

Странно, но ей вовсе не было страшно. Она даже нашла в себе силы улыбнуться, хоть и вышла эта улыбка уж слишком печальной для такой юной особы, как она. Ей хотелось верить в его слова, несмотря ни на что — просто верить. И, кажется, у нее это получалось...

— Спасибо, сэр... — начала она, но мужчина не дал ей договорить:

— Нет-нет, что ты... Мое имя — Альбус Дамблдор. Но ты зови меня просто Альбус.

* * *

Она сидела в кабинете директора и смотрела за окно — там, у самой кромки горизонта забрезжил рассвет. Первый рассвет в этой жизни. Она совершенно не помнила ту, прошлую жизнь, поэтому сейчас у нее все делилось на "до" и "после". То, что было "до" — неизвестно, это оставалось для нее тайной, неизведанной и такой желанной. Чуть забежав вперед, я скажу вам, что она никогда не переставала верить — даже в самые трудные моменты в ее сердце все еще теплилась надежда на то, что утраченная память все-таки восстановится. Она не могла знать, что послужило причиной потери памяти, не могла знать, как оказалась в этом замке, ведь директор, Альбус и та женщина, которая позже представилась Гвинеей Винслет, профессором гербологии — все они утверждали, что ни разу не видели ее в замке до этой ночи, а значит, ученицей школы Хогвартс она не являлась. Она не знала, да и не могла знать, что же произошло с ней. Все, что было в ее силах — это просто верить, и она не забывала об этом никогда. Она верила.

— У вас весьма занимательная история, мисс... э-э-э, просто мисс. Я полагаю, вы хотите остаться в нашем замке? — директор Диппет откинулся на спинку своего старого кресла, сцепив руки замком. Ей не нравился этот жест, да и сам мужчина ей не особо нравился. Нет-нет, она его не опасалась, не боялась — она была в нем уверена. Просто ее не сильно привлекали такие люди — слишком увлеченные своей работой, не в состоянии думать ни о чем другом, неспособные ценить каждую минуту жизни. Она не знала, какой она была тогда, "до", но потеря памяти научила ее ценить каждый прожитый миг, каждый вздох, каждую мысль. Наверное, она просто старалась заполнить свое сознание впечатлениями и ощущениями, а следовательно — мыслями, чтобы заставить исчезнуть эту гнетущую пустоту, которая была у нее внутри. Ох, бедная девочка...

— Если это возможно, сэр, то я бы не отказалась... — тихо проговорила она, нервно сжимая ткань своей ночной рубашки, которая оказалась на ней. Ее тогда даже не волновало, что одеяние было практически прозрачным, но — тем не менее — девушка не отказалась от тонкого пледа, который ей сразу же предложил директор.

— О, я хорошо вас понимаю... Но и вы меня поймите — я не могу оставить в школе человека, о котором совсем ничего не знаю! — воскликнул он, ударяя руками о стол. Кажется, он сам не знал, что делать — было видно, что ему жаль эту девушку, но в то же время, он не мог полностью ей доверять.

— Я понимаю вас, сэр. И поверьте, я с радостью рассказала бы вам о себе, но... но сама совершенно ничего не знаю.

Кажется, ее голос вздрогнул в конце, но ни одна слезинка не скатилась по ее щеке. Диппет лишь кивнул, взгляд его был направлен на огонь, что полыхал в камине.

— Думаю, мы можем отложить разговор до утра, правда, Армандо? Полагаю, наша гостья и так устала — слишком много событий и впечатлений за один день для столь хрупкого создания. Я отведу ее в свою комнату, пусть она отдохнет. Завтра мы продолжим наш разговор... — подал голос Альбус, который все это время стоял подле двери кабинета директора. Диппет лишь кивнул на это, тем самым давая свое согласие.

— Конечно, я тоже так считаю. Доброй ночи, Альбус. До свидания, мисс... Хм, я думаю, что вам следует выбрать себе имя на то время, пока вы не знаете своего настоящего? — осторожно спросил он, подбирая слова так, чтобы не ранить хрупкоe сердце этой таинственной особы. Девушка лишь судорожно вздохнула — она знала, что этого следовало ожидать. После недолгих раздумий, синеглазая легко кивнула головой.

— Х-хорошо, я обещаю подумать над этим. Доброй ночи, сэр... И я хотела бы узнать — какой сейчас год? — последняя фраза прозвучала едва слышно и настолько неуверенно, что незнакомка уже было и сама засомневалась в том, что директор услышал ее вопрос.

— О, сегодня двадцать третье августа тысяча девятьсот сорок четвертого года!.. — недолго думая, ответил ей мужчина за несколько мгновений до того, как легкий хлопок двери оповестил его об уходе Альбуса и их нежданной гостьи.

Милые мои, вы ведь даже не представляете, насколько сложно было этой бедной девушке! Все чувства, все яркие краски прошлой жизни — всё это смешалось в один грязно-серый поток уже ничего не значащих эмоций. Ее сознание упорно пыталось добраться до исчезнувших по неизвестным причинам воспоминаний, но какая-то прочная стена мешала сделать это. Ничего не получалось. И вот однажды — двадцать пятого августа тысяча девятьсот сорок четвертого года — произошло очень любопытное и, в то же время, по-настоящему страшное событие! Признаться честно, начиналось все весьма банально…

Ярко-красный диск солнца потихоньку скрывался за изумрудно-зелеными верхушками деревьев Запретного леса, окрашивая закатное небо вокруг себя в самые разные тона. Последний тонкий лучик запутался в светло-рыжих волосах удивительно красивой девушки, чьи хрупкие плечики почему-то сильно дрожали. Со стороны могло показаться, что она просто замерзла и дрожит, но на дворе было лето, хотя в последнее время длинные августовские вечера действительно стали довольно прохладными. На самом же деле, девушка не замерзла, нет. Она просто плакала — горько, но тихо, не издавая ни одного звука. У любого, кто увидел это, сердце сжалось бы от сострадания и жалости к этой девчонке. Да-да, именно девчонке — такой маленькой и беззащитной казалась она тогда. Что же творилось в ее душе? Что заставило эту обычно радостную девчушку ронять горькие-горькие слезы? Думаю, вы и без меня уже обо всем догадались, ведь правда, Джоконда? Дело в том, что вот уже целых два дня ее мысли занимала таинственная потеря памяти. И, пожалуй, не менее таинственное появление в этом замке, произошедшее позапрошлой ночью. Естественно, ваша старшая сестра, Сьюзен, уже рассказала вам о Хогвартсе, так ведь? Поэтому я не буду тратить время на рассказы о том, что это за место такое, а сразу приступлю к тому, чем же наша незнакомка была расстроенна. 

В тот прохладный летний вечер она сидела у опушки Запретного леса и отчаянно пыталась вспомнить все, что так старательно скрывалось от нее толстым покровом пустоты, зияющей дырой в ее же памяти. Тогда, возможно, все стало бы на свои места. Девушка смогла бы вспомнить то, как она сюда попала, почему все ее воспоминания исчезли, словно их кто-то стер. Узнала бы свое имя — настоящее имя, данное ей родителями. Родители… Кто же они? А вдруг они ищут ее, беспокоятся за свою дочь? А у нее даже нет возможности написать им письмо и сказать, что все хорошо, потому что она попросту не знает, кому писать! Осознание этого порождало в ее сердце злость и отчаяние, но были во всем происходящем и светлые стороны: например, как только девушка поняла, что ничего не знает о своей прошлой жизни, поклялась самой себе, что обязательно все вспомнит. Она даже и не думала выполнять просьбу директора Диппета — выбрать себе новое имя, если не знает настоящего - зачем же ей это, если она была уверена, что сможет все вспомнить? Но — увы! Жизнь играет судьбами людей, словно марионетками. Вы никогда не наблюдали за морской волной в шторм? Это очень похоже на игры Жизни, очень. Сначала она никого не жалеет, без предупреждения наносит очередной удар, часто — в самое больное и уязвимое место; она разбивает надежды людей о скалы Гордости, Презрения, Глупости, разбивает все светлые мысли и сокровенные мечты, разбивает сердца и их самих. Именно поэтому порой нам кажется, что выхода нет, а осколки Надежды не собрать, не слепить воедино. Нам кажется, будто  наш мир навсегда погрузился в опустошающую и холодную тьму. Но я прошу вас — никогда, никогда не забывайте: шторм всегда заканчивается,  и наступает штиль. Прийдет спокойствие, прийдет счастье. Все обязательно будет, может — совсем скоро, может — потом. Просто нужно уметь ждать, уметь Надеяться, что тьма рассеется, уступив место свету, пусть поначалу тусклому и даже резкому, зато потом — мягкому, порождающему в израненных (иногда — разбитых) сердцах Надежду. Жизнь мудрее нас, просто мы не всегда способны понять ее Мудрость. Наша незнакомка не осознавала этого, она была слишком юной для того, чтобы в полной мере понять эту истину. Поэтому тогда она просто не видела выхода, не видела Света. Но разве можно ее судить за это? Нет. Ее можно понять, в такой ситуации потерять себя может даже взрослый, мудрый человек. А она была юной и несмышленой, еще не знающей всех тайн и уловок Жизни. В ее сердце была только безысходность, обреченность. Темные чувства, превращающиеся в горькие прозрачные слезы этой девушки, которая была беззащитна перед своей судьбой. Ее хотелось защитить, укрыть надежным одеялом Веры, Надежды и Любви от всех жизненных невзгод. Но — увы — этим желаниям не суждено сбыться. В тот далекий день она осталась одна, одна против игры самой Жизни. И она это прекрасно понимала. Помощи и утешения ждать было не от кого. Хрупкое девичье сердце разрывалось от этой боли и несправедливости. Она пыталась, отчаянно пыталась все вспомнить, но ничего не получалось. Ни-че-го. Пустота. Пустота в воспоминаниях и чувствах. Хотя нет, кое-что она все же ощущала…

Внезапная головная боль затмила все, даже боль душевную. Это было очень странно — как только девушка пыталась вспомнить хоть маленький кусочек своей прошлой жизни, боль в голове сразу же яркой вспышкой затмевала все вокруг. Просто совпадение или же все-таки нет? Какое-то предчувствие поселилось  в ее сердце, ощущение было не из приятных. Дело в том, что как раз утром того же дня за завтраком у нашей незнакомки состоялся разговор с Альбусом Дамблдором, профессором трансфигурации в Хогвартсе…

* * *

Он смотрел на нее из окна своего кабинета. Даже отсюда было видно, что она плачет. Пойти успокоить ее? Сказать, что все будет хорошо? Что все обязательно станет на свои места? Нет. Ее нельзя было трогать, она должна сама пройти через это. Сердце разрывалось от жалости к этой девочке, но он просто не имел права что-либо предпринимать. И Альбус прекрасно это знал. Дамблдор был мудрым человеком, и он понимал, что нужно дать ей шанс самой разобраться во всем. Этой девочке нельзя ничего внушить, для нее это губительно. Даже если он скажет ей, что все образуется, она все равно не поверит. Так зачем же тогда стоит обманывать ее (да и себя заодно) ложными надеждами?

"Около недели назад в Хогсмиде пропал человек! Каллидора Блэк, третья дочь Арктура и Лизандры Блэк, днем двадцать третьего августа тысяча девятьсот сорок четвертого года пошла в Хогсмид со своими сестрами, Чарис и Цедреллой Блэк, но домой так и не вернулась. Никто из жителей деревушки не видел ничего подозрительного. Чарис Блэк заявила, что они уже собирались отправляться домой, как вспомнили, что им еще нужно забежать в один магазин, но Каллидора Блэк отказалась идти под предлогом, что ей ничего не надо покупать. Больше ее никто не видел — на назначенное сестрами место встречи девушка не явилась. В тот же вечер началось расследование, лучшие авроры магической Британии взялись за это дело. Но — к сожалению — поиски так и не обвенчались успехом, Каллидора Блэк до сих пор не была найдена.  Показания взяты у всех жителей Хогсмида, никто не видел пропавшую девушку, да и вообще ничего подозрительного в тот день не заметили.  "Это был солнечный, теплый летний денек, ничем не примечательный. Весь день я была дома, из деревни никуда не выезжала, но ведь я и подумать не могла, что где-то поблизости может случиться такое!" — с ужасом заявляет Мелисса Беттерфок, жительница Хогсмида и хозяйка "Трех метел". Что же это? Умышленное похищение наследницы одного из самых древних и глубокоуважаемых родов магического мира? Или все же что-то иное?

Особые приметы: светло-рыжие волосы, синие глаза, светлая кожа, рост небольшой. Средних размеров родинка на шее, возле ключицы. Просьба обратиться в Министерство, отдел магических происшествий и катастроф, в том случае, если вы знаете что-либо о пропавшей девушке."

Дальше шла большая колдография на пол страницы, с которой на Альбуса смотрела рыжеволосая девчонка с показным равнодушием и безразличием ко всему в удивительно синих глазах. Нет, это не могла быть она. Не мог-ла! Может, у них были похожи черты лица или цвет волос, но глаза..! Глаза не могут так измениться... Вроде бы, одинаковые — аквамариново-синие, большие, миндалевидные. Но одни были теплыми, такими доверчивыми и невинными, а вторые — холодные — нет, ледяные! — равнодушные, словно стеклянные. И это один и тот же человек? Да в жизни Дамблдор не поверит в это! 

Он снова посмотрел в окно — на хрупкую красивую девушку, которая, вроде бы, уже упокоилась, но все так же вздрагивала всем телом (может, ей просто холодно?). Нет, это не может быть она. Ну, не может, и все тут! Но факты говорили сами за себя. Все сходится…

Мерлин великий, как же он мог не узнать в ней Каллидору Блэк?! Конечно, ученицей Хогвартса она не являлась, их семья совсем недавно переехала в Англию из Франции, как и Малфои. Может, поэтому он сразу не понял, что это за девушка? Только после прочтения той статьи в "Ежедневном Пророке" он заметил, что эта девочка действительно очень похожа на наследницу древнего рода Блэков. Да что там, она была ее точной копией! Значит, Каллидора… А что еще более важно — Блэк. Блэк… Кажется, этим все сказано. Теперь перед Альбусом были открыты все карты. О, великий Годрик… Или Салазар/Хельга/Ровена — не важно! Главное — это дальнейшая судьба хрупкой девушки, которая тогда даже не догадывалась, что ее ждет… Но разве можно было по этой девчушке сказать, что она — Блэк? Нет. Альбус сразу признал это — нельзя. Она совершенно не похожа на таких холодных, жестоких и расчетливых аристократов, коими являлись Блэки… Дамблдору было искренне жаль людей, носящих эту фамилию. Хотя… Разве это фамилия? И снова нет. Клеймо. Самое настоящее и страшное.  Блэк — и ты уже не можешь принимать собственные решения, за тебя уже и так все решено. Блэк — и ты лишаешься всего, у тебя есть лишь знатная фамилия  и бесконечный холод в душе. Что это, по сравнению с настоящими чувствами? Ничто. Блэк — и больше нет наивной жизнерадостной девчонки, ее больше не существует. Именно так и случится, Альбус знал это уже тогда. Она не выдержит, не сможет носить эту фамилию. У них, Блэков, не было ничего, кроме целого состояния, фамилии и равнодушия. А у нее — было.  У нее была душа…

* * *

Красивая рыжеволосая девушка неподвижно сидела на каком-то темном корне старого дерева рядом с Запретным лесом. Ее слезы давно высохли, а горечь и обреченность отступили, оставив в душе лишь пустоту. Почему пустота? Да потому, что все чувства исчезли, превратились в слезы и легкой дымкой испарились из ее души. Внезапная догадка заставила пережить нечеловеческий ужас, теперь же девушка не была способна ни на какие чувства. Все мысли занимало недавнее открытие…

Странное стечение обстоятельств? Совпадение? Нет. Теперь она поняла, что все намного сложнее. Не зря ее смутила внезапная, ослепительная боль в голове. Вспомнив, что значит эта боль, девушка пришла в дикий ужас…

Воспоминания. Стертые. Да-да, именно стертые — это и значила сильная головная боль, словно стальным обручем сдавливающая виски. Кто? Кто это сделал?

"… Сильная головная боль является естественным побочным эффектом после стирании памяти. Если человек почти разрушил барьер в своем сознании, если почти добрался до стертых воспоминаний, он также может испытывать острую боль…" 

Это отрывок из книги, которую она прочла сегодня утром. Серьезно занявшись вопросом своего появления в Хогвартсе и потери памяти, девушка целые дни напролет проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть маленькую подсказку. Ей было достаточно сделать лишь маленький шажок навстречу разгадке. Что ж, сделала. Но это ее совершенно не успокоило, а наоборот — сбило с толку. Теперь в ее сердце разгорелся целый пожар из чувств, сжигающих ее изнутри: страх, отчаяние, боль, интерес, ужас. Она должна все узнать. Нет — обязана. К тому же, ведь эта девчонка не требует многого! Ей просто нужно знать, кто она есть на самом деле…

Каллидора Блэк… Новое имя? Нет, ей было наплевать на это. Новая жизнь — вот что  действительно волновало. Директор Диппет говорил, что она многое приобретает с этим именем. А вот ей кажется, наоборот — теряет. Что именно, она пока не знала. Но что-то умерло в ее душе, что-то новое, только появившееся, и вот  уже — утерянное. Так и оставшееся непонятым, неизведанным…

Каллидора Блэк… Необычное имя, красивое. Но слишком уж холодное для такой девушки, как она. Оно походило на тихий, но мелодичный перезвон колокольчиков прохладной летней ночью, на взмах невесомого крыла бабочки, на распустившийся бутон прекрасного цветка, по лепесткам которого сбегают холодные капельки росы, оставляя за собой едва заметный след. Это прекрасно, удивительно, далёко. Ее жизнь тоже обещала быть прекрасной. По крайней мере, все так говорили. Но ведь им было невдомек, что этой юной девушке не нужно ничего из того, что обещает ей предоставить ее фамилия. Ей нужна лишь свобода. 

Каллидора Блэк… Это сломает ее. Сломает, не даст жить дальше. Да, она сильная, но еще слишком юная для того, чтобы суметь вынести все, что свалилось на ее хрупкие плечи за каких-то там четыре дня. Мерлин, как же все глупо, нелепо! Она должна сейчас радоваться тому, что наконец узнала, кто есть на самом деле, узнала о своей прошлой жизни. Это то, о чем она совсем недавно могла только мечтать. И вот все более-менее прояснилось…Правда, легче ей от этого не стало. Уж лучше бы совсем ничего не знать...

Удивительно красивая девушка с печальными глазами внимательно наблюдала, как постепенно солнце сгорает в огне заката, бросая на землю свои последние, еле теплые лучики. Надежда, еще недавно теплившаяся в ее сердце, теперь угасала. Наверное, она сгорала вместе с солнцем, превращаясь в горсть пепла, который позже развеется на ветру, исчезнет, словно и не было никогда этой Надежды. Определенно, этот закат унес из ее жизни что-то необъяснимое, но очень важное… Вот так просто, дети, ломаются жизни людей. Так теряют Надежду. 

Она устало прикрыла глаза. Может, стоит распахнуть окно, чтобы подставить лицо прохладному летнему ветерку, наполнить легкие спасительным свежим воздухом? Хотя нет, лучше не стоит. Зачем? Это все равно не поможет. 

Солнце все сгорало и сгорало, пламя вокруг него разрасталось. Ей казалось, что вот-вот, еще совсем немножко, и огонь охватит  весь небосвод. Тогда сгорит все небо. Сгорит, и весь мир погрузится в темноту. Скорей бы. Она так об этом мечтала! Чтобы не видеть, как с каждой встречей в глазах Альбуса что-то умирает, чтобы не помнить, кто она, кем является. А еще ей хотелось, чтобы завтра никогда не наступило…

Что будет завтра, спросите вы? А завтра ее Надежда окончательно исчезнет, сгорит вместе с солнцем. Только солнце каждое утро будет вновь и вновь возвращаться, подниматься над  неровной линией верхушек деревьев Запретного леса, как ни в чем не бывало. А Надежда уйдет навсегда. Почему нельзя оттянуть время? А еще лучше — заморозить его, остановить. Почему, почему, почему? 

Надежде жить осталось совсем немножко. До того, как солнце полностью сгорит в закатом пламени. Считанные минуты. И все. А потом наступит завтра. Утром она проснется, но будет уже совершенно другим человеком. Сегодня она — беззаботная девчонка, не знающая жизни, не знающая страданий, даже своего имени не знающая! А завтра — Каллидора Блэк, холодная и расчетливая аристократка, истинная наследница своего рода. Почему? Потому что завтра ей предстоит встреча со своей семьей. Переживала ли она? Нет. Совсем-совсем. Переживать она будет завтра, а тогда ей нужно было только набраться сил, чтобы навсегда оставить свою Надежду в тишине августовского вечера. Последний луч солнца погас, потерпел поражение в неравной борьбе. Пламя охватило горизонт. 

* * *

В комнате было невыносимо душно. Не помогало даже открытое окно, которое, по идее, должно было впускать в комнату прохладный вечерний ветерок. Наверное, стоило подняться с кресла, взять в руки волшебную палочку и использовать Освежающие чары, способные подарить спасительную прохладу даже в самый жаркий день, но Альбус этого, тем не менее, не делал. У него в руках была кружка внушительных размеров, над которой то и дело поднимался теплый пар. Мерлин и Моргана, выглядело это более, чем странно — пить горячий чай, когда в комнате и без того жарко. Впрочем, профессора Трансфигурации это, видимо, не смущало. 

Поставив на стол большую разноцветную кружку (к которой, кстати, так и не притронулся), он шумно поднялся с кресла. Старинные часы в кабинете показывали без пяти семь. Значит, скоро ужин. У Альбуса не было совершенно никакого желания туда идти. Ему нужно было время, чтобы обо всем подумать, попытаться разобраться. Жаль, что этого времени не было. Уже завтра в Хогвартс приедут Блэки. Тут сразу понятно, что его ждет долгий и утомительный разговор с ними, а потом… потом они заберут ее. Мерлин, зачем он это сделал? Зачем сообщил в Министерство о том, что несколько дней назад в школе появилась девушка, очень похожая на Каллидору Блэк? Естественно, он не сказал, при каких обстоятельствах она появилась. Может, это и противозаконно, но Альбус не собирался окончательно портить жизнь бедной девушке. Даже страшно было представить, кого из нее сделают Блэки. 

А вообще, если говорить честно, то Дамблдор сразу понял, что дело тут нечисто. Слишком уж теплой и беззащитной она была для того, чтобы носить такую фамилию. Может, это вовсе не она, не Каллидора Блэк? Ну, бывают же в мире двойники, например. Альбус улыбнулся своим мыслям. Это просто смешно, нелепо. Ему уже давно пора понять, что она действительно Каллидора. Понять и принять. А уже потом — смириться. Вот только ничего из этого у него не получалось. Мысли все мучили и мучили его. А особенно — та, которая каждую секунду пульсировала в его голове. 

"Это действительно она. Таких совпадений не бывает…"

А может, бывает? В мире много чудес, в них только нужно уметь верить. Просто верить, и все получится. Все прояснится и станет на свои места. Недаром говорят, что Вера  — одно из самых сильных чувств, которые только могут быть у человека…

* * *

Солнце запуталось в тяжелой бордовой гардине, взрываясь миллионами ярких бликов, что поспешно разбегались друг от друга по разным углам потолка. Красиво… Чарис Блэк ценила красоту. Ее всегда привлекало то, что красиво. Это манило, неудержимо притягивало… Очаровывало. Откуда же у нее такая тяга к прекрасному? Неизвестно. Наверное, потому что красота всегда оставалась для нее чем-то недосягаемым. Странно, не правда ли? Но, тем не менее, это так. Чарис Блэк еще не видела настоящей красоты. Во всяком случае, настоящей — в ее понимании. Грустно. И очень уж неправдоподобно звучит все это. Наследница древнего рода, обладательница знатной фамилии… Мерлин, да она же видела за свои семнадцать лет больше, чем некоторые взрослые люди! Но все это не было для нее красиво. Роскошно — да. Дорого — тоже. Но не красиво. 

Чего же ей не хватало? Она сама не могла точно ответить на этот вопрос… Однако она знала точно, что никогда не увидит и не почувствует того, в чем так нуждалась. А нуждалась она в красоте. Ее ведь тоже можно чувствовать. По крайней мере, так ей казалось на тот момент. Но, если подумать, она ведь была права. Что мы чувствуем, когда смотрим в глаза матери, будучи еще ребенком? Спокойствие, теплоту, красоту. Когда понимаем, что впереди — целая жизнь, которую мы можем провести с любимым человеком; когда имеем возможность каждый день прикасаться к нему? Любовь? Не только. Красоту мы тогда тоже чувствуем. Когда держим на руках младенца, маленького ребенка, воплощение нежности и страсти между влюбленными, а на его губах, кажется, еще блестит материнское молоко? Тоже красоту. И пусть она теряется в водовороте остальных чувств — нежности, теплоте, беспокойстве, удовлетворения, той же любви. Но она все же есть. Ведь все светлые чувства — и есть красота. А ничего из этого Чарис никогда не видела. И, скорее всего, не увидит. 

— Мисс Чарис, хозяйка настоятельно просила Вам передать, чтобы Вы явились в главный зал к четырем часам дня, — девушка настолько погрузилась в свои мысли, что  не услышала хлопка аппарации домового эльфа. Он был одет в белоснежный нелепый передник, который забавно приподнимался, когда эльф  кланялся своим хозяевам. Его большие уши заметно дрожали — домовик очень боялся Чарис, хотя та ни разу не сделала ему ничего плохого. Впрочем, это не должно ее волновать. 

— Хорошо, Брут. Можешь идти, если это все, — Чарис попыталась придать голосу как можно больше холода. Она сама не знала, почему, но ей это нравилось. Нравилось ощущать себя эдакой "ледяной дамой". Нравилось, когда остальные говорили, что она неспособна ни на какие светлые чувства. Вот только очень ошибались эти люди. Ведь чувствовать она могла. И любить — тоже могла. И даже, к ее большому сожалению, любила. Но, тем не менее, старалась об этом не говорить. Наверное, Чарис слишком увлеклась тогда своей игрой. Игрой в "холодную леди". И упустила что-то важное. Что-то, что навсегда умерло в ней, что сделало такой высокомерной, неживой. Что превратило в "Девушку-Лед", "принцессу холода", "ледяную сказку"… Какие прозвища ей только не давали! 

А вот он всегда называл ее только "Снежной Королевой". Чарис до сих пор не могла понять, откуда он взял это название (кажется, из какой-то очередной его дурацкой магловской книги, которые ему так нравилось читать), но, тем не менее, она любила, когда он так обращался к ней. Очень любила. И всегда улыбалась в ответ на это. 

Снег был повсюду. Пушистый, мягкий, ослепительный и белый… А еще — холодный, очень холодный. Тяжелые снежные хлопья кружились в воздухе, а молодая девушка все подставляла и подставляла ладони снегу. А потом смотрела, как он тает от тепла ее тела. Ей это нравилось — ощущать себя теплой, живой. А такой она была крайне редко. Вот с ним — всегда. 

— Чарис, умоляю, одень хотя бы мою мантию! Замерзнешь же! — темноволосый парень все протягивал девушке свою мантию, но та каждый раз легко ее отталкивала. 

— Не замерзну! Ты же сам говоришь, что я Снежная Королева! А Снежные Королевы не должны бояться холода! — она весело рассмеялась и потянулась к его волосам, чтобы стряхнуть снежинки. 

— Вот заболеешь, будет тебе тогда Снежная Королева… — побурчал он себе под нос. 

— Ну, не будь таким занудой! Рождество скоро, радоваться надо! — она тепло улыбнулась ему, проведя рукой по его шоколадным волосам, тем самым забавно растрепав их. 

— Я не зануда, Чарис, я просто за тебя волнуюсь… — с недовольством сказал он, но потом, кажется, смирился с непокорностью девушки, потому что притянул ее к себе и быстро коснулся губами ее светлых волос на макушке. 

— Но если ты меня поцелуешь, то я — так уж и быть — прощу тебе эту прогулку без зимней мантии по морозу, — с мягкой улыбкой сказал он. В его светло-карих глазах плясали веселые огоньки. 

Девушка на это лишь звонко рассмеялась, а потом вдруг привстала на носочки и резко подалась вперед, нежно касаясь его губ своими. Снег снова был повсюду. На волосах, на щеках, на губах. Но ее это не волновало — сердце начало отплясывать бешеный ритм, как в первый раз, когда они поцеловались.  А действительно, ощущения не изменились! Все те же теплые и нежные губы, все то же сбивчивое дыхание, все тот же невероятно громкий стук ее сердца…

— А хочешь, я теперь все время буду выбегать в одной осенней мантии на мороз, чтобы ты всегда прощал меня?..

Молодая девушка задумчиво смотрела в окно, не замечая ничего вокруг. В такие моменты она чувствовала себя самой счастливой на свете. Интересно, а что чувствует он?.. А мечтает ли он, как она, суметь остановить неумолимый бег времени, чтобы растянуть вот такие сладкие минуты? Время… Почему же оно остается неподвластно человеку?

Она медленно перевела взгляд на старинные часы в золотой оправе, доставшиеся ее семье от прабабки. Тик-так, тик-так… Они показывали без десяти минут четыре. Кажется, пора идти — не хочется выслушивать фирменные лекции матушки по поводу ее опоздания. Уже поднявшись с любимого кресла, на которое она так любила залезать с ногами, пока никто не видит, отряхнув юбку от невидимых пылинок, Чарис Блэк бросила быстрый взгляд на свое отражение в зеркало и, оставшись довольна, направилась к двери. Уже выходя из комнаты, она последний раз взглянула на пейзаж за окном. Все небо разгорелось ярким пламенем заката, подсвечиваемое светлыми лучиками вечернего солнца. Красиво… Все-таки удивительный сегодня закат.

* * *

Зеленый, голубой, красный… Больше красок, больше мазков. И обязательно — ярких. Цедрелла Блэк очень любила рисовать. Разве это не прекрасно — видеть, как буквально из ничего  появляется целый рисунок? Всех сестер Блэк учили рисовать с самого детства. Но никому из них не нравилось это настолько, насколько нравилось Цедрелле. Было трудно не заметить, что в ее рисунках всегда присутствовал синий. Она сама не знала, почему, но этот оттенок чем-то завлекал ее с каждым новым штрихом. Цвет спокойствия, цвет мысли, цвет тишины. Все, к чему стремилась Цедрелла. Если бы она спросила у Чарис, то та, несомненно, ответила бы, что синий — еще и цвет холода. А Цедрелла бы с ней не согласилась. Наверное, потому что в любом цвете, в любой вещи каждый ищет что-то свое, что важно для него. Для Чарис это был холод. А вот Цедрелла никогда не стремилась стать такой же холодной и ко всему равнодушной, как ее старшая сестра. Она хотела быть сильной, спокойной. Но не холодной. Холод всегда ее пугал. 

Если бы спросила у Каллидоры, той бы показалось, что синий — цвет уверенности и безразличия. Цедрелла даже понимала, почему. Наверное, все дело в глазах. У Каллидоры они — синие. В детстве Цедрелла даже завидовала сестре. А потом поняла, что завидовать-то и нечему. Ей нравились глубокие глаза. Нравилось, когда по ним можно было понять все, что чувствует человек в этот момент. А глаза Каллидоры были слишком холодными для этого. И всегда в них читалось безразличие, всегда — уверенность. Отсюда и сравнение. У Каллидоры просто такие глаза — синие, уверенные, но безразличные. 

Кстати, о глазах… Ей показалось, или она действительно увидела во взгляде Каллидоры страх в тот день, когда та пропала? Цедрелла поежилась от своих мыслей. Ей было неуютно думать о том, что же случилось  с ее сестрой. Признаться честно, никто в семье не воспринимал это всерьез. Отец и мать были уверены, что это всего лишь очередная выходка их избалованной дочери, прихоть, каприз — не более. Что думала по этому поводу Чарис, девушка не знала. Она всегда умело скрывала свои чувства за пеленой равнодушия и холода. Еще будучи ребенком, Цедрелла как-то подумала, что ее старшая сестра и вовсе не может чувствовать. А когда сказала об этом самой Чарис, та лишь улыбнулась. Так загадочно, легко и… радостно. Цедрелла  еще тогда поняла, что Чарис нравится, когда ей говорят такое. 

Так что пока девушке казалось, что она — единственный человек, который искренне переживает за Каллидору. И пусть они не очень дружные, пусть слишком разные… Это неважно, ведь разными были все трое сестер. Чарис — все время холодная, равнодушная, с презрительной улыбкой на лице. Каллидора — самоуверенная, язвительная, упрямая. А Цедрелла — всегда мечтательная, молчаливая и… очень грустная. Она по-своему любила каждого члена семьи — мать, отца, сестер… Но эти чувства были строго по запретом в семье Блэков. Здесь нельзя любить. Здесь можно только ненавидеть. 

Девушка перевела задумчивый взгляд на холст. Только сейчас она заметила, что ее пальцы судорожно сжимают кисточку, а синяя краска, изобильно разбавленная водой, неслышно капает на белую юбку Цедреллы…

В тот день небо было не обычного голубого цвета. Хмурое, пепельно-серое, затянутое многочисленными кучерявыми темными тучами, грозно нависающими над замком, башни которого словно пронзали их насквозь. Казалось, вот-вот пойдет дождь, проводя тонкую холодную линию капель от высокого неба до потрескавшейся от былой жары земли, тем самым соединяя их, две несовместимости и противоположности. Но так казалось уже довольно давно, a до сих пор с неба не сорвалось ни единой капельки, что одновременно и радовало, и огорчало. 

Альбус Дамблдор стоял возле широкого окна, одной рукой опираясь о подоконник из светлого дерева, а второй теребя небольшой желтоватый конвертик, в котором было запечатано письмо от его старого товарища. Последний раз они виделись около двадцати лет назад, а это письмо — первая весточка от него за столь долгий период, что несколько удивило Альбуса — с чего бы это Эльса вдруг решил ему написать после стольких лет молчания? Впрочем, об этом у него будет время подумать потом. Сейчас его голова была занята совершенно другими мыслями, которые изо дня в день словно терзали изнутри. Уже вторую ночь подряд Дамблдор не мог сомкнуть глаз. Всего за несколько дней произошло столько, сколько не происходило за целый год. И это пугало Альбуса. Вот и сейчас он стоял около окна, облаченный в мягкий спальный халат темно-бордового цвета, держал в руках внушительных размеров кружку с душистым жасминовым чаем и внимательно рассматривал окрестности Хогвартса, окутанные молочным туманом, что клубнями стелился по земле. 

Вдруг его взгляду предстала одинокая тоненькая фигурка, которая быстрыми шагами удалялась от главного входа в замок. Кто бы это мог быть? Ученики прибудут в Хогвартс только послезавтра, значит, скорее всего, это кто-то из преподавателей… Но кто? Никто из женщин, работающих в Хогвартсе, не обладал такой хрупкой и точеной фигурой, хотя — быть может — это лишь обман зрения? Действительно, рассвет только-только забрезжил мягко-розовым пятном над горизонтом, Альбус не мог видеть точный силуэт. И нечего ему переживать! Наверное… 

Дамблдор еще раз бросил взгляд вслед удаляющейся фигуре. Темные одежды, в которые она была облачена, придавали ощущение, будто этот силуэт возник прямо из утренних сумерок. Возник, чтобы снова раствориться в предрассветном тумане, который окутывал всё вокруг, скрывая от глаз Альбуса убегающую прочь незнакомку (или все-таки незнакомца?), исчезающую в серой и неприветливой тьме, чтобы уйти как можно дальше от этого места, запутаться в слишком длинной мантии и спотыкнуться посредине выложенной темно-серым камнем дорожки, на миг представив взору Дамблдора светло-рыжие волосы...

* * *

Каллидора Блэк (как она старалась, для начала, хотя бы в мыслях себя называть) быстро бежала по широкой дорожке, ведущей к главному входу в Хогвартс. Только вот бежала она не к замку, а наоборот — от него. Причем, не просто бежала, а неслась, словно вихрь, смерч или что-то еще, очень быстрое и неуловимое. Стук каблучков эхом отдавался в ее голове, заглушая даже шум крови в ушах. Утренняя тишина, всегда завораживающая девушку своей, как ей казалось, таинственностью, сегодня невыносимо раздражала и была не спасительной, а гнетущей. Густой туман стелился по земле вязкими молочными клубнями, создавая ощущение, будто его можно потрогать. Правда, желания это сделать у Каллидоры не возникало, так что она продолжала бежать прочь от входа в замок, изредка останавливаясь, чтобы перевести дыхание. В голове пульсировала только одна, пусть и совершенно безумная, мысль: «Убежать, убежать, убежать…» Ей вдруг захотелось разом оказаться подальше от этого замка, от жалостливых взглядов, которыми ее каждый день одаривали все преподаватели, от той статьи «Ежедневного Пророка», которую она по чистой случайности нашла в кабинете Альбуса, когда зашла туда, чтобы поговорить... Эта злосчастная статья просто перевернула мир Каллидоры с ног на голову. Почему, почему она последняя узнает об обстоятельствах своего исчезновения? В принципе, ничего такого не произошло, просто… в душу каким-то образом прокралась (и, как девушка предполагала, поселилась там) обида — она не могла понять причины того, почему Альбус не рассказал ей о ее прошлой жизни. Все, что ей было известно — так это ее настоящее имя и то, что у нее, помимо родителей, есть еще две сестры. Но девчонка даже и не предполагала, что является наследницей целого состояния, что имена ее сестер — Чарис и Цедрелла... Конечно, это просто мелочи — банальные, не слишком важные, но так много значащие для нее мелочи. Два дня назад, узнав о том, кто она есть в этой жизни, ей вдруг захотелось побольше  разузнать о своей семье. Внутри словно появилось какое-то странное рвение ко всем, даже почти не важным, фактам — она захотела посмотреть на колдографии своих родственников, взглянуть им в глаза, попытаться понять, чем они живут, узнать хоть что-нибудь, хоть мелкую деталь из их жизни, но Альбус был на удивление молчалив — он не сказал ей даже того, как зовут ее родителей и сестер... Теперь же девушка узнала все это. 

Нет, она ни в коем случае не держала на Альбуса обиду, более того — понимала его. Действительно, за каких-то четыре дня после ее появления в замке произошло столько всего… Порой ей казалось, что Дамблдор и сам пока что не разобрался во всем. Поэтому и не винила его в молчании. Ей просто захотелось оказаться подальше от всех этих жалостливых взглядов и не произнесенных слов. Ей захотелось почувствовать свободу, наполнить грудь воздухом, насквозь пропитанным этой самой свободой… В конце концов, она имеет на это право. Ведь так же?

* * *

Под равномерный стук колес и плавное покачивание экипажа ужасно хотелось спать. Хотя, нет, даже не спать — просто на секунду прикрыть глаза, чтобы сознание ускользнуло из этого мира, на какой-то незначительный миг освобождая от таких понятий, как «долг» или «обязанность». В случае Цедреллы, это — одно и то же. С самого детства ей внушали, что в ней должно быть идеально все. Идеальная внешность, идеальные наряды, идеальные манеры. Только вот самой Цедрелле совсем не хотелось такой быть. 

Будучи еще маленькой девочкой, она воспротивилась всем этим показным идеалам родителей: ее волосы старательно укладывали во всевозможные сложные прически, а она, при первой же возможности, растрепывала их, после чего копна густых каштановых волос смешно топорщилась во все стороны; ей подбирали роскошные одежды, изысканные платья, но девочка, как только оставалась наедине с собой, сразу же переодевалась во что-то более простое. Так было, но продолжалось это не больше года, потому как маленькая одиннадцатилетняя девочка не может устоять под напором правил и обязанностей, которые каждый божий день обрушивались на нее бесконечным потоком. 

Со временем  это прошло, огонь протеста утих, больше не тревожа сердце Цедреллы. Но она не смирилась. Просто ушла в себя, стала жить больше в своих мечтах, нежели в реальном мире, но не смирилась. Почему? Наверное, потому что девочка просто не понимала такой жизни. Зачем нужно быть холодной и вечно ко всему равнодушной, если вместо этого можно просто радоваться тому, что ты живешь? Но, тем не менее, выбора ей никто не предоставил. Она должна, и на этом поставлена точка. Должна. Какое страшное слово! Почему она обязана жить так, как хотят этого другие? Почему не так, как хочет  она сама? Да потому, что это — ее долг. Это — ее обязанность. Перед матерью, перед отцом. Перед всей семьей. И поэтому Цедрелла не стала сопротивляться. Ведь родители не могут сделать ей хуже, так ведь? Это ради ее же блага. 

Только вот сердце совсем не хотело подчиняться здравому смыслу. Пятнадцать лет. Ей только пятнадцать лет, а ведь в этом возрасте каждый хочет получить хоть капельку свободы. Хочется жить так, как угодно тебе, а не другим. Но — увы. Для Цедреллы это желание было невыполнимым. 

И вот сейчас она, вместе с родителями и сестрой, с каждым мигом приближалась к каменным стенам старинного замка Хогвартс. Зачем это понадобилось в такую рань, Цедрелле не сказали. Только матушка намекнула, что это связано с исчезновением Каллидоры. И теперь сердце девушки стучало в такт стуку колес экипажа, а равномерное покачивание из стороны в сторону вызывало сонливость. 

Хочется только прикрыть глаза, на один лишь миг…

* * *

Тук, тук, тук…

Стук колес доносится до нее, мешая сосредоточиться на своих мыслях. Вот уже битых полчаса Чарис пытается обдумать фасон нового платья, подаренного отцом к совершеннолетию, или, на худой конец, его цвет, но каждый раз что-то обязательно мешало. Вот сейчас это, например, стук колес экипажа. А пятнадцать минут назад ее мыслям препятствовал внимательный взгляд Цедреллы. Чарис знала, что сестра очень волнуется — родители даже не потрудились ей объяснить цель столь раннего визита в Хогвартс. Впрочем, разве это должно волновать кого-то, кроме самой Цедреллы? Не должно. Это только ее проблемы. И Чарис действительно было все равно. По крайней мере, она хотела, чтобы так было. 

Матушка рассказала Чарис только то, что они едут в Хогвартс, чтобы забрать оттуда Каллидору. Больше ничего не сказала. Ни того, как же ее неугомонная сестрица появилась в школе; ни того, почему они все узнают об этом только сейчас… Правда, по взгляду матери девушка поняла, что та и сама этого не знает. Но это не страшно. Разве что-нибудь кода-то обходило стороной семью Блэк? Нет. Как раз их семья всегда находится в центре событий. А пока из всей этой ситуации можно вычислить только один, но неизменно большой и жирный плюс — доверие матери. Если уж она рассказала Чарис о причине визита в старинную школу, а ее младшую сестру не удосужилась предупредить об этом, значит ей она доверяет больше. И это хорошо. Доверие родителей всегда только прибавляло козыри. Прибавляло козыри... Доверие родителей всегда прибавляло козыри…

Тук, тук, тук…

* * *

Каллидора неслышно ступала по неровной поверхности земли Запретного леса, мокрой от утренней росы. Она чувствовала это даже через тонкую подошву летних туфелек, которая, казалось, уже насквозь промокла, хоть это и невозможно. 

«Вообще-то, возможно, — поправила она саму себя, — в этом мире всё возможно.» С недавних пор это стало ей ясно. 

Чувство обреченности, которое застало ее врасплох в кабинете Альбуса, когда она прочитала ту злосчастную статью, почти прошло, уступив место какой-то пустоте и пугающему безразличию. И именно это волновало ее больше всего — не значит ли это, что она становится такой же, как и все Блэки? Безразличной, равнодушной. Холодной. Может, гены все-таки сыграли свою роль; ведь неважно то, что она совсем ничего не помнит, что она сама не хочет становиться аристократкой, не живой и не живущей? Гены есть гены. 

Каллидора вздрогнула при этих словах. Почему-то ей казалось, что это слова из ее прошлого. 

Нет, не надо думать о прошлом. Только не сейчас. Не тогда, когда у нее получилось вырваться на какой-то час из пут жестокой реальности, которая убивает в ней что-то с каждым днём…  Потом. Сейчас нужно наслаждаться свободой и независимостью, которые насквозь пронзали прохладный августовский воздух. Возможно, это последний раз, когда она сможет вздохнуть полной грудью и с уверенностью сказать, что ее жизнь — в ее руках. Что она свободна и не от кого не зависит. Хотя нет, последний раз уже был. Когда-то, но точно не сейчас, потому что она уже не может так сказать. Не посмеет. 

Остаётся только смириться со всем происходящим. 

— Ты не должна смиряться с тем, что тебе не нравится. 

Девушка резко остановилась и вскинула голову, с трудом оторвав взгляд от тонких изумрудных травинок, купающихся в прозрачной росе. Ее сердце забилось быстрей от удивления и неожиданности, но когда она увидела перед собой Альбуса, все эти чувства без остатка растворились в нахлынувшей на неё печали. Вот и закончились минуты ее мнимой свободы. 

— Твоя жизнь по-прежнему зависит только от тебя. 

Создавалось впечатление, что Альбус читал ее мысли. Хотя, может, так и было? Что-то подсказывало Каллидоре, что не так прост этот волшебник, как может показаться на первый взгляд. Только вот интересно — верил ли он сам в свои слова? Лично ей казалось, что да. Но почему тогда не верит она?

— Ты не должна бояться… — начал он, но так и не успел договорить. Еще не прозвучавшие слова утонули в прохладном летнем воздухе. Только уже не пропитанном свободой. 

— Почему вы так боитесь назвать меня по имени? — просто спросила девочка, даже не глядя на мужчину. Она и так знала, что сейчас в его глазах зажглась искорка удивления, но так же быстро и погасла. Альбуса сложно было удивить. Пару раз у неё возникало такое чувство, что он знал практически всё. 

— Я не боюсь этого. Ты ошибаешься. 

— Тогда скажите мне. Скажите мне моё имя! — она подняла взгляд и посмотрела в печальные глаза Альбуса. Он смотрел на неё с грустью и пониманием, и что-то в его взгляде дало девушке понять, что… что она обречена. 

— Зачем ты играешь? Тебе ведь и самой уже всё известно, не так ли, Каллидора? — мужчина посмотрел на нее, и впервые за время своего пребывания здесь она утонула в кристально-чистых волнах тепла, что излучали его глаза. В этот момент она была готова поверить каждому слову, что он произнесёт, более того — хотела этого. Всё, в чем она нуждалась сейчас — это в трёх простых словах, которые могли хоть на время подарить покой её сердцу. Ей не нужны были заумные фразы, философствования на тему правды жизни. Только три слова, произнесённые с тем же невероятным теплом глаз, который согревал её каждой своей искоркой мягкого света. Всё будет хорошо. Скажите, скажите это… Скажите, что всё будет хорошо… И тогда она действительно поверит. 

— Пойдём, Каллидора. С минуты на минуту в замок должна прибыть твоя семья, — твердо произнёс Альбус, и иллюзия исчезла. Растворилась в воздухе, который уже совсем не дарит ощущение свободы, разбилась на миллионы острых осколков. Пропала. И не было больше иллюзорного спокойствия, что заставляло с трепетом замирать её сердце в ожидании тех самых слов. Ничего больше не было. Всё, что ей осталось — это разбитая вдребезги надежда. 

Холодная слезинка обожгла щёку Каллидоры. Одна единственная, одинокая слезинка. Как символ конца какой-то части её жизни. Теперь всё это нужно оставить позади. Наверное, вся надежда и вера в счастливую жизнь растворились в той самой слезинке, а прежняя Каллидора так и осталась навсегда стоять посреди лесной поляны Запретного Леса, окутанная прохладным дыханием августовского ветерка и запахом множества диковинных трав, что росли поблизости. 

Наверное, она слабая. Конечно, слабая, иначе не позволила бы себе думать о прошлом, которого ей так и не дано узнать. Но разве можно в пятнадцать лет быть сильной, не сломаться под давлением жестокости окружающего мира? Можно. С этой минуты она будет сильной. Она не позволит себе сломаться. Теперь смысл её жизни — это вырости достойной представительницей рода Блэков. А остальное — лишь жалкие людские заботы, ненужная суета. Это не коснётся её. Она должна быть выше всего этого. 

Когда Альбус подавал ей руку для трансгрессии, Каллидора с безразличием в глазах окинула взглядом лесную поляну. Дикие травы, небрежно растущие под ногами, высокие деревья, которые, казалось, упирались своими верхушками прямо в серый небосвод. Вдалеке виднелась башня Хогвартса, вся в багровых рассветных лучах. Неужели она так далеко ушла? Девушка горько усмехнулась краешком губ. Теперь это казалось смешным. 

— Можно вопрос? — тихо, но слишком уверенно и равнодушно спросила Каллидора. Альбус не ответил, но девушка поняла — он просто ждёт, что же она скажет дальше. — Вы говорили, что на территории Хогвартса нельзя трансгрессировать. Тогда как вы собираетесь сделать это сейчас?

Дамблдор грустно улыбнулся. Он видел её перед собой, такую хрупкую, растрёпанную, печальную, но уже неуловимо меняющуюся. Даже за каких-то несколько минут их разговора она стала другой, словно раз и навсегда что-то для себя решила, с чем-то попрощалась. Или же просто смирилась. Скорее всего, так и было, и, надо признаться, Альбуса совсем не радовали эти перемены. За несколько дней он слишком привязался к этой девушке, привык видеть рядом её робкую улыбку и печаль в глазах. Слишком больно было терять всё это, но уже поздно что-либо менять. Великий Мерлин решил всё за них, и судьба этой девочки теперь не зависела от него. Он сделал всё, что было в его силах. Всё и ничего сразу. 

— У меня есть некие привилегии в этом плане, — сказал и сам удивился, как отстраненно звучал его голос. А она только кивнула. И было в это жесте что-то… обречённое.

Когда он почувствовал в своей руке её маленькую ладошку, солнце осветило лучом поляну. Тонкий, неуверенный лучик. Чем-то он напомнил Альбусу Каллидору — с первого взгляда, его было так легко сломать, но он всё равно продолжал дарить свет всему вокруг. Быть может, это хороший знак? Значит ли это, что Калоидора всё выдержит, не сломается? Дамблдор надеялся на это. Потому что меньше всего на свете ему хотелось терять эту девочку, которая, сама того не осознавая, согревает всех, кого только встречает на своём пути. 

Дождь так и не пошёл в тот день. Небо серело с каждой минутой, воздух становился прохладнее, раскаты грома всё чаще стали раздаваться над головой, и когда, казалось, вот-вот первая холодная капелька сорвётся вниз, вдруг ничего не происходило. Тонкие светлые лучики, что предвещали начало рассвета, упорно пытались пробиться сквозь плотную пелену грозовых облаков, но все их усилия оказывались тщетными. Лишь только самой верхушки Астрономической башни легко коснулись утренние лучи, а весь остальной мир словно погрузился во тьму. Для кого-то, возможно, так и было. А вот чьё-то сердце наоборот озарилось мягким светом надежды, надежды на право выбора и счастливое будущее. Словно в подтверждение этому, восходящие лучи солнца засияли на гладкой поверхности башни Хогвартса ещё сильнее прежнего, но глухой раскат грома тут же возвестил о том, что не отступит. Казалось, вся природа ждала дождя. Но их надеждам не было суждено сбыться в тот день, потому что слишком неважными они были. Как  и взгляды  троих подростков, направленные на небо с печалью и обречённостью, задумчивостью и отрешённостью, ожиданием и надеждой… Такими же — неважными. Каждый из них ждал от неба (или, может быть, от целой жизни?) что-то своё. И в то время, как одной нужна была забота и понимание со стороны родителей, другой — просто возможность быть рядом с любимым человеком, касаться его, вдыхать в себя его запах и иметь полное право на эту любовь, третья девушка мечтала лишь разобраться во всём, что за слишком короткое время свалилось на её хрупкие девичьи плечи… Но разве могут желания троих человек перевернуть мир с ног на голову, лишь чтобы исполнить их, заветные мечтания? Нет. И именно этот день запомнился каждому из этих подростков, потому как сегодня стало понятно, что легче сломать жизнь одного человека, чем изменить весь мир… И даже если этим человеком станет кто-то из них, человеком с разбитым сердцем и очернённой душой, то жизнь не остановится, а лишь продолжит свой ход. Как и было до них, потому что они — лишь пешки в  большой игре. И от этого осознания было больно. Ведь не каждый день жизнь даёт тебе понять, что даже если ты сломаешься — от этого не перевернётся небо и не погаснет солнце. Это будет неважно никому, за исключением разве что тех, кто тебя любит и ждёт… Таких не много. Но они есть. Иначе всё существование было бы бессмысленным, таким же неважным, как и они сами. Так говорила Цедрелле бабушка, которая всю жизнь пыталась сделать из неё нечто наподобие куклы, лишь бесчувственной куклы с идеально правильными манерами и взглядами на жизнь. А вот за несколько дней до своей смерти вдруг взяла — и сказала эти слова, перечеркнув тем самым все свои былые наставления и рассуждения. Впервые за столько лет бабушка показалась Цедрелле… человеком. Живым человеком, тоже способным на какие-то чувства, опытным, мудрым… и жутко уставшим. Наверное, именно эта усталость во взгляде пожилой женщины заставила девушку тогда впитывать в себя каждое её слово, чтобы запомнить их и пронести в своём сердце через всю долгую жизнь. Бабушка сказала, что самое страшное — это понять, что во всём огромном мире нет человека, который бы ждал тебя. Тогда всё твоё существование действительно можно назвать бессмысленным…

Цедрелла устало оторвала взгляд от высокого неба, что виднелось из окон повозки. Медленно прикрыла глаза и легонько тряхнула головой. На миг ей показалось, что она вернулась в тот день. Тот самый день, когда стояла перед своей бабушкой, впервые за столько лет осознавая, что это — родной человек. Что они друг другу не чужие. Девушке казалось, что она снова видит перед собой уставшие серые глаза, в которых было слишком много мудрости и печали. Именно этот взгляд и заставил её навсегда вслушаться и поверить в слова, ставшими одними из самых правильных слов, сказанных когда-то миссис Блэк за всю её прошедшую жизнь. Взгляд из прошлого, из её детства. Счастливая пора… В каком-то смысле. Только в её детстве не было качель на заднем дворе, бумажных змеев, которых родители заставляют взлететь в небо с помощью простейшей магии, пока ты стоишь и восхищённо следишь за каждым жестом взрослого, и думаешь, что в мире всё таки случаются чудеса… Нет. В её детстве был лишь недовольный голос матери и внимательный взгляд вот этих серых глаз. Но Цедрелла была счастлива тогда, в той далёкой поре. Потому что у неё было кому верить. А сейчас — нет. Она больше никогда не взглянет в удивительные глаза её бабушки, никому больше не поверит. И ещё ей вдруг стало понятно, что в этом мире её никто не ждёт. Она — хрупкая, ненужная маленькая девчонка против всего озлобленного мира. Честна ли эта борьба? Не нужно быть великим предсказателем, чтобы предвидеть исход этой битвы…

* * *

Темноволосый юноша задумчиво откинул чёлку, всё время падающую на глаза. Старинные часы с гербом знатного рода на руке показывали только пять часов утра, о чём свидетельствовал и утренний сумрак, что окутывал его комнату. Редкие солнечные лучи всё же пробивались сквозь дорогие гардины, но тут же гасли — видимо, растворяясь в серой пелене грозовых туч. Настроение тоже было каким-то серым, скучным и печальным. 

С одной стороны, ему бы радоваться сейчас, а не убивать время не менее серыми, чем небо за тонким стеклом окна, мыслями. Только вот чему?.. Всего через каких-то два незначительных дня, которые, он не сомневался, пролетят так же быстро, как и все предшествующие им, лето подойдёт к концу. А окончание летних каникул всегда сулило возвращение в Хогвартс. И он, несомненно, обрадовался бы этому, так как непременно встретит там её — ту, которая занимала  его мысли всё это время — если бы не одно «но». Теперь он совершеннолетен, а все наследники знатных и почитаемых семейств, достигнувшие совершеннолетия, должны быть помолвлены.

Он знал, что когда-нибудь это произойдёт. Знал, но старался не думать, а просто наслаждаться временем, проведённым рядом с ней. А сейчас, когда вот-вот — и отец должен объявить избранницу, тем самым поставив все точки и оборвав все его связи с ней, самой нужной, он просто сидит в своей комнате и с отстранённым спокойствием наблюдает за тем, как утренние лучи упорно продолжают схватку с первыми признаками грозы. А что ему ещё остаётся делать? Он сидит — и знает, что сейчас, именно в этот момент, её тоже настигают эти мысли, только с одной лишь разницей, что он готов пойти против семьи, лишь для того, чтобы быть с ней, а она — нет. Не готова. Слишком уж привязана она к своей семье, чтобы ослушаться, чтобы пойти против воли отца и надежд матери, чтобы заплатить такую цену взамен на своё, собственное счастье. Даже когда дело касается него. 

И именно поэтому он сейчас сидит в этой комнате, вместо того, чтобы встать, пойти в кабинет к отцу — и впервые поступить так, как желает того сердце, и сделать тем самым себя счастливым. И себя, и её. Только он не может решать за них двоих. Она не согласится, не пойдёт против семьи. И потому на всех его планах можно поставить точку. Она. Не. Захочет. 

А может, счастье всё же заглянет и в их дом, озарит собой его жизнь?.. Вдруг его избранницей станет именно она, и тогда зря он боялся её потерять? Только вот сердце подсказывало, что не прийдёт к нему счастье. Не в этот раз. Потому что их семьи не были связаны между собой доверительными отношениями, так какая им, собственно, выгода организовывать помолвку своим наследникам, если можно найти партнёра в более ближнем кругу? И он слишком уж хорошо понимал это, чтобы тешить себя ложными надеждами. Счастья — не будет. Без неё ничего не будет. Да и не нужно оно ему, это счастье, без неё. 

Вот и всё. Все карты разложены, их судьбы предсказаны. Они не будут счастливыми — видимо, это не их предназначение. И всё, что ему остаётся делать — это сидеть здесь, в приюте отстранённого спокойствия и безнадёжности, коим вдруг показалась ему его комната, и думать, что её  волосы всегда пахнут холодом — каким-то зимним воздухом, который обычно бывает только на Рождество. 

Вдруг тихий стук в чуть приоткрывшуюся дверь прерывает все его мысли. 

— Можно?.. — голос, в котором нет и нотки сомнения, что вход в эту комнату для его обладателя всегда открыт. 

Лёгкая полуулыбка появилась на его лице. Неслышные шаги — и вот перед ним возник образ сестры, хрупкий и растрёпанный, от холода переминающийся с ноги на ногу. 

— Мерлин, как ты можешь спать с открытыми окнами? 

— Ну если я сегодня стал Мерлином, то холод мне теперь точно не страшен, — он улыбается, только вот она не приняла его шутку. Немножко улыбнулась, едва приподняв краешки красивых губ, и запросто можно было бы подумать, что радость озарила её улыбку, только вот он слишком хорошо знал свою младшую сестру.  

— Завязывай с этим. А то заболеешь… — тихо проговорила она, внимательно наблюдая за светлыми бликами, что старательно вырисовывало тусклое утреннее солнце на каменном полу. Беспокоится, подумал он. По голосу слышно, что беспокоится, пусть и не хочет этого признавать.

Молчание затянулось. 

— Я точно не помешала? 

— Ты не можешь помешать, — внимательно посмотрел на неё, слегка склонив голову, а потом молча подвинулся на кровати, освобождая место для сестры.

Она улыбнулась. Легко и неуловимо, словно чего-то остерегаясь. И пусть эта улыбка была чуть ярче и естественней предыдущей, но всё равно сквозило в ней какое-то… волнение? Ожидание? Недосказанность? Как всегда небрежным  жестом она откинула назад длинные волосы — тёмно-каштановые, как и у него самого, а потом мягко села на освободившееся место рядом с ним, привычно устроившись  на груди старшего брата.

— Расскажи мне, — тихо попросила она, так и не уточнив, что именно. Как будто это само собой разумеется. Легко подтянув ноги к груди, она свернулась калачиком, всем телом прижимаясь к нему и вырисовывая на тонкой ткани его футболки только ей известные причудливые узоры. Сначала он пытался следить за отрывистыми движениями её холодных пальцев, а потом мысли вдруг резко переключились на то, что она сейчас похожа на испуганного десятилетнего ребенка, но никак не на пятнадцатилетнюю девушку. 

— Что тебе рассказать? Сказку на ночь? — засмеялся он, и только через несколько секунд, по её внимательному и встревоженному взгляду, он понял, что только она способна различить в его смехе безнадёжность. 

— Можно и сказку. Что-нибудь, что отвлечёт тебя от мыслей о…

Сказала — и сразу же замолчала, не решившись продолжить. Оборвав на этом так и не законченную фразу. Она так и не решилась произнести её имя. Видимо, побоялась увидеть боль в глазах брата, который всегда казался ей таким сильным и надёжным, как отважный рыцарь из какой-нибудь доброй сказки. Всё своё детство она думала, что брат — это тот самый рыцарь, словно сошедший со страниц волшебной книжки, чтобы защищать её, хрупкую и наивную девчонку, от всего, что может помешать ей наслаждаться детством. Только вот детство прошло. И хоть сейчас ей — всего пятнадцать, она прекрасно понимала, что та счастливая пора, именуемая детством, со звонким смехом старшего брата и гордостью во взгляде родителей, и безоблачным небом над головой, и детскими книжками про тех же отважных рыцарей, осталась далеко позади. И в какой-то момент она поняла, что никакой он не рыцарь в железных доспехах, как ей казалось раньше. И даже при всей его внутренней силе, он всё  равно оставался её любимым старшим братом, которому… тоже может быть больно.

Он только сильно зажмурился и крепче прижал сестру к себе, всем телом ощущая, как она порывисто обнимает его в ответ. Тонкий шерстяной плед, что поначалу был накинут сверху её плеч, неслышно сполз вниз и упал на пол, невесомой серебряной лужицей растекаясь у их ног. Она что-то прошептала, но он уже не слышал этого, с трепетом вдыхая запах её волос. Воздушный, прохладный. Какой-то волнительный и беззащитный. Прямо как она сама. Вдруг ему подумалось, что, наверное, именно так пахнет зимнее солнце. И внезапно захотел, чтобы она, его поразительно хрупкое зимнее солнышко, всегда оставалась рядом с ним. 

* * *

Каллидора Блэк медленно, словно в любую секунду ожидая наступить на что-то взрывающееся, как рождественские хлопушки в лавке «Зонко», только более серьёзное и опасное, подошла к широкому окну. Провела бледной рукой по идеально гладкому подоконнику из светлого дерева, как будто стряхивая с его поверхности несуществующие пылинки, и аккуратно села на него, придерживая пышные юбки нового платья. Как только пальцы почувствовали под собой дорогую плотную ткань, взгляд девушки тут же опустился на шикарные одежды, в которые она уже успела облачиться — по поручению матушки. Сказав это, Каллидора горько усмехнулась. Удивительно, как быстро она смирилась с этим. И даже, кажется, привыкла, будто всё так и должно быть. Снова усмехнулась, только теперь к горечи добавилась ещё и безысходность. А ведь всё действительно так и должно быть. 

Сейчас она вернулась домой. Надо же — промечтать об этом около недели, что находилась в Хогвартсе, чтобы сейчас понять, что совсем не этого она хотела. Она мечтала о месте, которое можно было бы назвать домом. То место, где тебя всегда кто-то ждёт, где в каждом уголке прячется чувство уюта и сладостного спокойствия, где ты ощущаешь себя счастливым. Только так вот получилось, что это место, при всем его богатстве и роскоши, нельзя было назвать домом. Она ощущает себя здесь чужой и ненужной, но никак не счастливой. От неё ждут исполнения семейного долга, а она ждёт хоть капельку тепла и заботы. И не дождётся, вдруг сама добавляет про себя Каллидора. 

То, что происходило после её с Альбусом возвращения из леса, она старалась не вспоминать. Всё, казалось, тонуло в серой дымке — может, из-за тумана, который окутывал землю своим призрачным одеялом, а может, из-за безысходности, которой она задыхалась с самого утра. Ей смутно помнилось, как они с Альбусом встречали семейство Блэков у ворот Хогварта, и как она старательно прятала взгляд от новоиспечённых родственников, и как боялась посмотреть им в лицо. Потому что сделать это — означало  посмотреть в лицо новой жизни. А уж чего-чего, но этого ей совершенно не хотелось. И пусть какая-то её часть — наверное, та, что смирилась — желала поскорее с этим покончить, но другая часть — та, что продолжала надеяться — всеми силами, насколько только возможно, оттягивала этот момент. И не оттянула. Потому что невозможно вечно прятаться от своей судьбы — на то она и судьба, что обязательно тебя настигнет. Везде. Где бы ты ни был. Вот и Каллидору настигла её судьба, а может быть — её проклятие…

В любом случае, сейчас она здесь, в имении Блэков, предоставлена  себе и своим мыслям до самого ужина… А потом, как догадывалась девушка, её ждал серьёзный разговор. Об этом говорили глаза её… отца, когда он выходил из кабинета Альбуса — после разговора, при котором ей не позволили присутствовать… Но в его глазах горел недобрый огонь, а взгляд Дамблдора наоборот всё больше и больше наполнялся печалью и ещё, пожалуй, жалостью… Не значит ли это, что для неё, Каллидоры, всё кончено?..

* * *

От внушительных размеров кружки сливочного пива, как ему показалось, исходило слабое желтоватое свечение. Нужно было чем-то убить время, поэтому полноватый мужчина с проседью в когда-то угольно-чёрных волосах сидел, ссутулившись, над какой-то пухлой книжкой, но суета и оживлённость "Трёх мётел" только отвлекала. Перечитывая одну и ту же строчку уже в девятый раз, он, видимо, отчаявшись, со вздохом захлопнул книгу и отложил её на край стола. Сделал большой глоток из кружки, помотал головой, как только от сладости этого напитка свело зубы, и начал устало разглаживать складки на золотистой скатерти. До встречи было ещё полно времени, поэтому мысли с завидной скоростью стали одолевать его голову. 

Ему нужно попасть в Хогвартс. Устроить это было легко, особенно учитывая былые дружественные связи с Альбусом Дамблдором, который нынче работал в школе профессором… кажется, Заклинаний. А может и Трансфигурации. Кто его знает, этого Альбуса!.. Всегда он был слишком наивен и доверчив к людям. Попасть в Хогвартс не составит труда, только нужно придумать выгодную причину. Да и проблема не в этом, а совсем в другом. 

Сделать это нужно как можно быстрее. Время не ждёт, и уже послезавтра в школу приедут ученики. Тянуть нельзя — все уже в сборе. Карты у них на руках, осталось только использовать козыри. Можно считать, игра началась. С этого дня. В тот самый момент, когда юная Каллидора Блэк вернулась в свою семью.