Мы никогда не умрем (джен)

— На счет три, — объявил распорядитель. — Раз.

Геллерт отсалютовал ему Старшей палочкой, будто бы хвастаясь: ну разве можно ее победить в честном поединке?

— Два.

Они играли в раз-два-три каждый день, в качестве тренировки. Учились аккуратно вторгаться в разум, считывать поверхностные эмоции, ворошить воспоминания. Альбус до сих пор помнил их первый раз: у Геллерта заклинание получилось лучше, не так прямолинейно, без напора и жесткости.

— Нет же, Альбус, — поморщился он от головной боли, — давай покажу, — и положил пальцы на виски Альбуса, прикасаясь своим лбом к его лбу: — Я пускаю тебя, добро пожаловать. Следуй за образами, просто плыви по течению.

Геллерт не шутил: бурный поток Рейна, вопреки всем законам географии, вынес Альбуса в Вену. Мельком пролетели дворцы и площади, памятники и мостовые. Пришел черед и альпийских деревушек. На склонах холмов паслись черно-белые коровы, а внизу блестело лазурью озеро.

Альбус видел небольшой домик в горах — один на всю округу, стога сена рядом. Но он также видел и глаза Геллерта — потемневшие с расширенными зрачками.

Эйфория заполняла каждую клеточку его тела. Растворение в чужих воспоминаниях, совместное переживание чувственного опыта — он не только разглядывал красивые колдографии, но и ощущал все то, что чувствовал когда-то Геллерт: и запах венской выпечки, и сухого сена, и коровьего навоза. Слышал звуки симфонического оркестра, звон колокольчиков, гудки поездов и стук колес.

А еще он мог разделить все, что пережил Геллерт: надежду, злость, скуку, вдохновение, душевный подъем, эйфорию, печаль, горечь.

Альбусу открылась целая вселенная, восхитительная и бескрайняя. И хотелось поделиться не меньшим.

— Дверь открыта, проходи, — предложил он.

Вот только показывать совсем нечего. Диагон-аллею, несколько маггловских улиц в Лондоне. И Хогвартс — конечно, Хогвартс.

Геллерт с удивлением озирался в Большом зале, глядя на стеклянные колбы с баллами. Посидел в кресле у камина в гостиной Гриффиндора. Прошелся по Запретному лесу.

— Завтра повторим! — пообещали они друг другу. — Надо же оттачивать мастерство.

Оттачивали мастерство они не только завтра, послезавтра, но и несколько последующих недель продолжали мысленно гулять по закоулкам воспоминаний.

Естественно, ничего они не оттачивали, им просто понравилось ощущать себя одним целым. Растворяясь в чужих воспоминаниях, стать другими, но быть вместе — волшебное единение: ближе, чем физическое слияние. Ничего сильнее они никогда не испытывали.

— Прекращайте! — однажды потребовал Аберфорт. — Всё это блажь. Да-да, все ваши сумасбродные идеи о переделе мира.

Геллерт заносчиво улыбнулся, не снисходя до ответа, и Аберфорт обратился к Альбусу:

— Ты проводишь все свободное время с ним, либо болтая о глупостях, либо занимаясь ерундой. А я скоро уеду, и Ариана останется совсем одна. Она больна, за ней нужен присмотр. Ты не можешь отправиться путешествовать или вербовать своих сторонников, взяв ее в качестве багажа, пряча в гостиницах и постоялых дворах.

— В том весь смысл, я не собираюсь ее больше прятать.

— Ты собираешься отправить ее в больницу святого Мунго?

— Нет, я просто перепишу историю, отменю Статут.

— Даже такой вундеркинд, как ты, не сможет изменить устоявшиеся порядки в одночасье.

— Ерунда! Так всегда говорят те, кто ни разу не пробовал что-то изменить, — вмешался Геллерт, — и те, кто стоят на пути у новаторов. Неужели тебе хочется, чтобы брат похоронил себя в этой деревне? Неужели не хочется сделать мир чуточку лучше?

— Так, как планируете вы — нет, не хочется.

Они стояли друг против друга, бросая презрительные взгляды, и Альбуса поразило, что Геллерт ровесник Аберфорта — они еще мальчишки, пятнадцатилетние мальчишки, тогда как он — единственный взрослый, который должен немедленно вмешаться и остановить их. Но он застыл вместе со временем, будто кто-то заколдовал его.

— А разве тебе не хочется сделать так, чтобы не было больше нужды прятать Ариану? — продолжал Геллерт. — Не думаю, что тебе нравится ее зависимость от тебя, ее унизительное положение. И брату ты вряд ли завидуешь, так? И ведь ты любишь сестру, а не власть над ней, как над одной из своих дрессированных козочек, я прав? Так почему тебе не нравится идея об отмене Статута?

— Потому что, потому что ты… педрила! А я никому не завидую! И Ариану люблю. Уж больше своего братца, которому тесно и скучно в деревне.

— Кто? — Геллерт нехорошо прищурился.

— Да вы на себя посмотрите! Жить не можете, не заглянув друг другу в глаза, педрилы и есть!

Палочка в руках Геллерта появилась молниеносно. А заклятие, ударившее Аберфорта, поразило и Альбуса, так как Геллерт произнес с чувством лишь одно слово:

— Круцио!

Время, только что замершее, хлынуло, как вода сквозь пальцы. Альбус не помнил, сколько мгновений потерял, прежде чем вмешаться.

— Фините Инкантатем, — рука дрожала, но заклятие вышло отменным.

Аберфорт, бледный, с испариной на лбу, лежал на полу и задыхался.

— Вот он какой, твой драгоценный друг! — сквозь судорожный выдох бросил он.

Альбус ничего не успел ответить: дом ощутимо тряхануло, и на Геллерта обрушилась мебель.

Они все трое забыли об Ариане, а она, ничего не понимая, кроме того, что Аберфорту причинили боль, испуганно забилась в угол. От нее исходила плотная волна стихийной магии, та самая, что убила маму, и с этим надо было срочно что-то делать. Как-то успокоить ее.

Геллерт подумал то же самое, но решение нашел радикальное — Ступефай. Альбус едва успел поставить щитовые чары, отвлекаясь от Аберфорта. Того мигом вздернуло на ноги, и секунды не прошло, как лучший друг и брат сцепились не на жизнь, а на смерть. Неуправляемые шкафы, дверцы, стулья, книги, вазы, горшки с цветами, атакующие свечки сильно мешали Альбусу прекратить дуэль.

* * *

Первый тур дуэли, где они скорее разминались, чем серьезно пытались достать друг друга, закончился ничьей.

— Виртуозно! Ты стал настоящим мастером трансфигурации, — одобрительно улыбнулся Геллерт, и Альбус нахмурился. Он ожидал либо объяснений, либо угроз, но явно не этого.

Первое время Альбус считал, что Геллерт исчез только затем, чтобы оградить его и Аберфорта от разбирательств с аврорами. Кто же виноват, как не беглец, которого, кстати, отчислили из школы за применение запретных заклятий? Но дни сменялись годами, и вера в лучшее иссякла, оставив голые факты, изначально понятные окружающим, трезво глядевшим на их отношения: Геллерт уехал, чтобы обезопасить себя; он не думал ни о тетке, души в нем не чаявшей, ни об Альбусе.

Он часто представлял их встречу и так часто уклонялся от нее, что ему действительно полегчало бы, скажи Геллерт все что угодно, кроме пустой похвалы.

— Ты же понимаешь, что не сможешь меня победить, пока я сражаюсь ею? — негромко, чтобы никто, кроме Альбуса, не разобрал слов, поинтересовался Геллерт.

— Но ты же ее как-то получил. И насколько я знаю историю, у нее ветреный характер.

— Альбус! Ты снова одушевляешь вещи, как те неработающие часы. Маги выбирают палочки, а не палочки магов.

Если бы Геллерт промолчал, то мог бы победить, но он по-прежнему перескакивал с темы на тему, что пришлось как раз кстати для Альбуса.

Он достал часы. И свои, и Геллерта.

— Даже если бы я забыл, ты бы напомнил.

И открыл их.

Золотой вихрь воспоминаний заволок обоих.

Три сотканные из искр фигуры сражались на дуэли: двое бросали заклятия, третий молниеносно блокировал их. Один из лучей рикошетом отклонился в сторону…

Двое мальчишек лежали на траве и смотрели вдаль на город под стеклянным куполом.

Барабаны вступили со своим странным ритмом на четыре четверти, но громче, чем обычно. И Альбус вспомнил, что они предвещают войну, гораздо страшнее нынешней, маггловской, с более совершенным оружием. На языке вертелось имя, и Альбус сделал все, чтобы не вспоминать: он мысленно начал перечислять имена всех своих студентов.

Альбус знал откуда-то, что если поддастся этому вихрю, то проиграет. Ему станут безразлична не только судьба Арианы и Аберфорта, но и судьба магического мира. Виртуозная ловушка: Геллерт, скорее всего, специально подкинул ему часы, чтобы он их открыл. Чтобы сам отказался от победы. Ведь как бы тот ни хвалил Старшую палочку, порой ее добывали и в битвах, а Альбус искуснее в трансфигурации, заклятиях и чарах, а значит и в поединках. Он может победить.

Надо только закрыть часы. Не время вспоминать всё.

Альбус так и произнес про себя: «Закрыть свои часы».

Одни часы захлопнулись, прыгнув ему в карман, и золотое марево потускнело, оставаясь плотным коконом вокруг Геллерта.

Геллерт стоял, опустив палочку, и удивленно разглядывал сотканные из золотых искр постоянно меняющиеся картины. А вместе с ними их разглядывали и все свидетели поединка.

В том числе и Альбус.

Нет, Геллерт не замышлял ловушку, он был слишком потрясен для этого. В таком состоянии он точно пойдет до конца. Куда же приведет его любопытство? Может он не прав, и стоило дойти до конца, может снова стоит открыть часы?

Вокруг Геллерта расцветали и гасли созвездия, появлялись и пропадали лица людей, порой причудливо одетых, порой похожих на животных в странных карнавальных костюмах. Воспоминания Геллерта — или, точнее, химеры из снов, ни на что не похожие, угнетали еще и тем, что показались Альбусу знакомыми — и немудрено после их двойной легилименции. Мигрень некстати напомнила о себе: по темечку снова выбивал барабанную дробь невидимый молот.

Он пропустил тот миг, когда пальцы Геллерта разжались, выпуская палочку, и она покатилась к ногам Альбуса. Зато лицо Геллерта, ошеломленное из-за поражения, пот на висках и испарина на лбу, уставшие, потухшие глаза и кислая улыбка — особенно врезались в память.

Самое странное Альбус обнаружил уже по дороге домой: на часах в кармане, которые он закрыл, предопределив победу, стояла гравировка Геллерта.

Неужели за те сорок пять лет, что он хранил их, он сочли его своим хозяином?

Неужели магические вещи могут выбирать своего хозяина?