Списки (гет)

В комнате было очень тихо, так тихо, что это даже мешало — я могла слышать, как скрипит перо, когда я вожу им по бумаге. Периодически раздавалось недовольное уханье совы, которая всё никак не могла дождаться обещанного письма, и бой курантов — свидетельствовало о том, что я просидела над этим клочком бумаги больше двух часов.

Это раздражало.

Впрочем, нет, раздражало не это, а то, что я не смогла вымучить и двух предложений.

Ну как, спрашивается как, спустя полгода, я им скажу о том, что я жива-здорова, что выжила и теперь сознательно прячусь в магловском мире?

Я сердито отбросила ручку в сторону и угрюмо посмотрела на то, как она подкатилась к самому краю стола, но так и не упала на пол.

Последний месяц был просто ужасен: я побывала на приёме у кучи врачей, общалась с докторами наук, переписывалась с тибетским монахом — ответ один и тот же: шрам можно сделать менее видимым, но убрать полностью не получится.

Возможно, — они сказали, возможно, — проведя несколько операций, через полгода каждая, удастся его удалить, но гарантию мне никто не давал.

Одно не дало мне сдаться: никто не сказал категорическое «нет», значит, была надежда.

Но день за днём, неделя за неделей, надежда таяла, как снег на солнце и я, в конечном счете, не выдержала.

Прорыдав весь вечер, всё же заставила себя собраться и, после достаточно продолжительных раздумий, решила, наконец, связаться с друзьями — как бы я не хотела навсегда остаться «мёртвой», пора возвращаться в мир живых.

Я стараюсь не думать о том, как могла сложиться моя жизнь, если бы он выжил. Перед решающей битвой Северус сделал мне предложение, мы собирались пожениться, я даже заказала мантию у портнихи...

Конечно же, тогда мы не знали о том, что час решающего сражения близок — в последние два года война текла так вяло, так медленно и, даже лениво, что многие расслабились и позволили себе непозволительную роскошь — планы на будущее.

И жестоко поплатились.

Как я.

Сначала жить не хотелось совершенно: я отказывалась принимать лекарства, проходить осмотры у врача и выходить на улицу, но потом... не то, чтобы мне захотелось жить, но я подумала, что ему бы такое моё поведение не понравилось, и...

Не знаю, наверное, сыграло роль то, что я всегда считала любую форму самоубийства — ярчайшим проявлением трусости, а может быть, проснулось врождённое гриффендорское упрямство — у меня нет ответа на этот вопрос.

Да и важно ли это сейчас?

Сейчас надо сделать одну очень простую, но в тот же момент безумно сложную вещь — написать письмо: я уже битый час сижу и что? Никакого результата кроме больной головы и вконец расшатавшихся нервов.

Потянувшись, я стала из-за стола и направилась на кухню. Заварив себе крепкий чай, я подошла к окну и, смотря на заходящее солнце, пыталась решить, как мне быть дальше.

Я отчаянно старалась не думать о том, что и кого забрала у меня эта война, через какую мясорубку пропустила и что заставила пережить, но бывали минуты, как эта, когда становилось так отвратительно и мерзко, так хотелось себя пожалеть, вновь расплакаться, что...

Я тяжело вздохнула и присела на подоконник.

В конечном счете, всё это уже не важно, скоро моя жизнь вновь вернётся в прежнее русло.

Ну, по крайней мере, у меня будет такая видимость.

Я вновь тряхнула головой и, допив чай, вернулась в комнату — письмо всё же, надо дописать.

Или переписать.

Я с досадой смяла бумагу и бросила в мусорную корзину.

Нет, не буду я ничего объяснять, всё равно у меня это плохо получается.

Взяв ручку в руку, я занесла её над бумагой и несколько секунд тупо смотрела на конец золотого пера.

Наконец, собравшись с мыслями, я написала:

Гарри, Рон,

Я знаю, прошло много времени, меня все считают мёртвой, но... Ждите меня завтра вечером в Дырявом котле.

Я всё объясню, в письме получается просто отвратительно — два часа сидела и не написала ничего путного.

Ваша Гермиона.

Перечитывая послание, я невесело улыбнулась: не пишут такое после шести месяцев мнимой смерти, но... или я отправлю письмо сейчас, или не отправлю его вообще.

Сложив лист бумаги и запечатав его в конверт, я отдала драгоценную ношу сове, которая, казалось, уже извелась в ожиданиях.

Недовольно ухнув, она расправила крылья и вылетела в открытое окно.

Что ж, осталось ждать ответа.

Впрочем, в ожидании я пребывала недолго — уже через полчаса сова ко мне вернулась и протянула лапу с привязанным к ней листом пергамента. Трясущимися руками отвязав зелёную ленту от лапы птицы, я вскрыла конверт.

Сначала мне показалось, что я что-то не так поняла или прочитала — я перечитала письмо несколько раз, но содержание осталось прежним:

Гермиона, слава Мерлину!

Мы ищем тебя уже не первую неделю! Где ты была?!

Почему скрывалась, глупое ты создание!

Никогда больше не смей нас так пугать!

До одури радый тебе Сириус.