8 Марта (гет)

Весь день Герминэ провела в ожидании дополнительного восьмого урока. Во время занятий она рассеянно смотрела в окно, украдкой улыбалась своим мыслям и задумчиво выводила шариковой ручкой на последних страницах тетрадок причудливые завитушки, которые складывались в имя «Север» (правда, потом Герминэ спохватывалась и, чтобы никто ничего не заподозрил, приписывала «Юг», «Запад» и «Восток»). Не одна только Герминэ не могла отвести взгляд от сияющего весеннего мира за окном: день выдался такой чудесный, что даже Минерва Ибрагимовна во время классного часа то и дело останавливалась на полуслове и, утирая платком слезящиеся глаза, любовалась чистым, без единого облачка, голубым небом, забывая, о чем только что говорила. Школьники маялись, желая поскорее вырваться на волю под яркое весеннее солнце. Ромка нетерпеливо ерзал на скамье, открывал и закрывал крышку парты, пытаясь то заглянуть Герминэ в тетрадку, то расслышать, о чем шепчутся Гарик и Давид.

Наконец Минерва Ибрагимовна закончила нудить про дежурства, уборку класса и дисциплину и, напоследок трубно высморкавшись, объявила с непонятной радостью:

— А теперь пусть дежурные останутся мыть класс, а остальные могут идти домой! И не забудьте завтра принести по десять копеек — мы идем на экскурсию в краеведческий музей!

Обрадованные восьмиклассники, хлопая крышками парт, начали шумно собираться; особо прыткие, оттеснив Минерву Ибрагимовну к доске, бросились к двери, моментально создав там давку, когда Герминэ, воспользовавшись своим правом старосты, крикнула:

— Минерва Ибрагимовна, не отпускайте их! У нас есть еще восьмой урок у Севера Анатольевича! Он сказал, что всем, кто не явится, поставит двойки в четверти! — добавила она от себя для пущего эффекта.

Восьмиклассники, за праздник уже успевшие позабыть обо всем на свете, а особенно о такой неприятной вещи, как дополнительный урок НВП, разочарованно загудели. Обреченно они поплелись на четвертый этаж: конечно, двойка в четверти могла испугать только отличников и хорошистов, но вот Снейпикова боялись все. Одна лишь Герминэ шла с чувством радостного предвкушения: теперь Север Анатольевич казался ей еще одним долгожданным подарком весны.

Она первой подошла к двери кабинета НВП и, торопливо оправив фартук и тряхнув волосами, хотела было распахнуть дверь, но та оказалась заперта.

— Эх ты, дохлятина, — сказал Малфоядзе, оттирая Герминэ от двери. — Дай, я открою, — покраснев от натуги, он принялся изо всех сил дергать дверь.

— Сам ты дохлятина белобрысая, — огрызнулась Герминэ, стукнула Малфоядзе сумкой по спине и гордо отошла к подоконнику.

— Наверное, Север Анатольевич еще не пришел, — хриплым баском объяснил Ромка. — У него сегодня нет занятий с другими классами, он только к нам должен прийти.

Сима Паркинсон встрепенулась.

— А давайте пойдем в кино на дневной сеанс! — предложила она с воодушевлением. — Снейпиков сам виноват, что не пришел вовремя.

Девочки, заинтересованные, стали спрашивать Симу, какой сейчас идет фильм и сколько стоят билеты; мальчишкам же в кино не хотелось, да и денег у них никогда не было, но они все равно с энтузиазмом поддержали Симу Паркинсон, лишь бы поскорее улизнуть из школы. Герминэ поняла, что пора вмешаться в этот бунт на корабле. Она достала тетрадь, на последней странице которой так любовно выписывала имя «Север», вытащила из пенала красную ручку и заявила:

— Если кто-нибудь сбежит, я запишу их фамилии и отдам список Северу Анатольевичу! — подумав, она добавила для большей острастки: — А еще Минерве Ибрагимовне и директору!

— Предательница… — обиженно пробурчал кто-то из мальчиков, а девочки зашептались:

— Что это она о себе возомнила?

Маленькая пузатая Сима, подбоченившись точь-в-точь как ее бабушка, возмущенно высказала Герминэ:

— В прошлый раз ты вместе со всеми сбежала с уроков домоводства на французский фильм, а теперь что за блажь такая на тебя нашла? — повторила она бабушкино выражение.

Герминэ вдруг испугалась, что ребята могут догадаться об истинной причине ее любви к НВП; смутившись, она ничего не ответила напористой Симе. Воспользовавшись минутным замешательством Герминэ, Сима, как полководец Чапаев, махнула рукой и крикнула:

— Айда все из школы! Бегом, пока Снейпиков не пришел!

Лавина школьников хлынула по коридору, а затем — вниз по лестнице, едва не сметя зазевавшегося завхоза Аркадия Филипповича, который вороватым хозяйским глазом осматривал свои владения. Последними не спеша удалились Гарик и Давид; Малфоядзе закинул руку на плечо Гарику и, хихикая, что-то говорил ему на ухо. Герминэ услышала обрывок фразы:

— Пошли лучше ко мне домой. Тебе же вчера понравилось?

Что ответил Гарик, Герминэ уже не слышала, да и не прислушивалась. Она с беспокойством посмотрела на часики: прошло уже почти пятнадцать минут урока, а Снейпикова всё не было.

Рядом засопели. Даже не обернувшись, Герминэ спросила:

— Ромка, а ты почему не ушел вместе со всеми?

— Я с тобой остался, Герминэ, — ответил преданный Ромка.

Герминэ вздохнула, снова посмотрела на часы.

— И что нам теперь делать? — пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Ромке.

— Надо подождать, — рассудительно сказал Ромка. — Север Анатольевич никогда не пропускает дополнительные занятия.

Герминэ устала стоять у окна: было тепло, а отопление еще не отключили, и Герминэ уже порядком зажарилась. Оставив сумку на подоконнике, она прошлась по коридору. Мамины туфли, которые она надела ради Снейпикова, начинали натирать; Герминэ вернулась к подоконнику и со вздохом оперлась на него, устало переминаясь с ноги на ногу.

Сердобольный Ромка предложил:

— Герминэ, если хочешь, садись на мой портфель. Я всегда на нем сижу, когда скамейки нет…

В другое время Герминэ ни за что бы не стала сидеть на Ромкином портфеле, но сейчас школа опустела, «лажаться» было не перед кем, и она с удовольствием села на задрыпанный ранец, блаженно вытянула ноги, прислонившись спиной к стене, и прикрыла глаза.

Ромка присел рядом с ней на корточки. Немного покряхтев, он спросил:

— Герминэ, у тебя ничего нет покушать? А то у меня уже живот болит…

Не открывая глаз, Герминэ ответила:

— Возьми там, в сумке, пирожки. Можешь съесть все, я не хочу.

Ромка подошел к окну, порылся в сумке, пошуршал целлофановым пакетом и, сопя, зачавкал. Герминэ не слушала Ромкину возню: в мыслях она уже была далеко, вспоминая судьбоносную встречу со своим принцем в растянутых бриджах. Теперь всё, что было связано с необыкновенным Сережей Снейпиковым, казалось Герминэ по-настоящему волшебным и романтичным: и испанская кровь, и занятия фехтованием (привет благородному Атосу!), и загадочное судно, которое Сережа зачем-то должен был принести своей маме… Город Советск был сухопутным городом, и Герминэ видела судно только один раз в жизни, когда в шестом классе ходила в гости к Давиду Малфоядзе на День Рождения: ее воображение поразила прекрасная модель парусника, стоявшая на столе в кабинете Люци Вахтанговича. Гордый Давидик завел одноклассников в кабинет, чтобы похвастаться судном, которое «папе подарили на День Рождения друзья из Болгарии», и никому, кроме Герминэ, не разрешил его потрогать. Герминэ бережно погладила шелковистые паруса и стройный корпус судна и сразу вспомнила романтичный фильм про Ассоль и отважного красавца Грэя. Но теперь Герминэ не сомневалась, что судно Снейпиковых еще красивее, чем у Малфоядзе — ведь мама ей рассказывала, что у Снейпиковых всё было самое лучшее…

От мечтаний ее отвлек Ромка.

— Герминэ, я уже всё съел, — прогундосил он. — Вкусные были пирожки, особенно с капустой. Тебе отдать пакет? — Ромка протянул Герминэ жирный, пахнущий жареным пакет.

Герминэ брезгливо отшатнулась.

— Фу, Ромка! Выкинь его в урну!

— А моя мама стирает целлофановые пакеты, — заметил Ромка, с сожалением глядя на пакет. — С хозяйственным мылом… Можно я его домой заберу? Дай мне портфель, я его туда засуну.

Герминэ встала с Ромкиного портфеля и, разминая ноги, посмотрела на часики. Восьмой урок заканчивался, ждать уже не было смысла. Она взяла с подоконника сумку, бросила прощальный взгляд на дверь с табличкой «НВП» и неловко поковыляла домой, жалея, что, как оказалось, зря целый день мучилась в этих дурацких туфлях на платформе. Ромка, благодарный за пирожки, поплелся было за ней, но Герминэ, повернув у ворот школы в свою сторону, велела Ромке идти домой.

Ее настроение было безнадежно испорчено: мало того, что Герминэ прождала Снейпикова целых восемь уроков, а он, вероломный, не пришел, так еще и после бесконечной ходьбы в неудобных туфлях вверх-вниз по школьным кабинетам страшно болели ноги — жаль, что нельзя было разуться и идти босиком. Герминэ решила вернуться домой через сквер: она настолько устала, что ее не пугала даже перспектива встретить несчастного Долбика.

Герминэ повезло — Долбик ей не встретился, но она не успела порадоваться этой удаче: подходя к дому, Герминэ уже издалека увидела необычное скопление людей у своего подъезда. Встревожившись, она прибавила шаг, на какое-то время даже забыв про натертые пятки.

У входа в подъезд, рядом с коричневой деревянной дверью, краснело что-то продолговатое; подойдя поближе, Герминэ к своему ужасу поняла, что это — обтянутая красной тканью крышка гроба. Рядом стояли родители Герминэ: папа обнимал маму, а та всхлипывала, приговаривая:

— Вот и отмучился наш Сереженька…

У Герминэ подкосились ноги.

Во дворе суетился дядя Сурен: он прокричал что-то шоферу грузовика, а потом подошел к папе и сказал, снимая кепку и вытирая пот со лба:

— Сейчас еще ПАЗик подъедет, а то все в грузовике не поместятся. Самые близкие сядут в грузовик рядом с гробом, а остальные — в ПАЗик. Через пять минут ребята подойдут — будем гроб выносить. Хорошо, что еще рано — успеем и на кладбище съездить, и поминки сделать.

Мама вдруг заметила Герминэ.

— Доча, на ключи, — сказала она. — Иди домой, сама что-нибудь поешь, мы поздно будем.

Герминэ, ни жива ни мертва от свалившегося на нее горя, подошла к маме, молча взяла у нее ключи и на ватных ногах преодолела пять ступенек первого этажа. Дверь Снейпиковых была открыта; Герминэ машинально повернула голову.

В прихожей стоял одетый в черный костюм Север Анатольевич, живой и невредимый, — только еще бледнее, чем обычно. У него на плече рыдала неопрятная темноволосая женщина, похожая на растрепанную ворону; она висла на Снейпикове и причитала:

— Сереженька, я не виновата! Я только отошла судно помыть, а она сама схватила со стола эти таблетки, даже водой не запила! Я и не знала, что она их столько проглотила! Она же в последнее время не вставала совсем — вот я на столе все лекарства и оставила, кто ж знал, что она сумеет до них добраться! Я и скорой помощи так сказала, и милиции!

— Успокойтесь, Белла Сигизмундовна, — отозвался Снейпиков глухим голосом. — Вас никто не обвиняет. Все знают, что мама была очень больным человеком.

У Герминэ закружилась голова; она ухватилась за перила. Как она могла подумать, что умер ее Сережа?! Ведь она знала, что у Севера Анатольевича старая больная мать. Герминэ захотелось утешить Сережу, сказать ему, что теперь он не один, что у него есть она, Герминэ… а кроме того, ей очень хотелось отцепить от него эту надоедливую прилипчивую женщину, которую Герминэ отчего-то сразу же возненавидела. Но вместо этого Герминэ, застеснявшись, просто прошла мимо, даже не поздоровавшись с Севером Анатольевичем, поднялась на свой этаж, вошла в квартиру, разулась и прямо так, в школьной форме, без сил бухнулась на свою кровать.

Должно быть, Герминэ задремала, потому что за окном уже вечерело, когда ее разбудили голоса в коридоре. Мама говорила с соседкой:

— Тетя Клава, давайте еще табуретки с кухни возьмем. Ставьте все стулья в прихожую — ребята поднимутся и спустят всё к Снейпиковым. А то много народу пришло, стульев не хватает.

Соседка, не слушая, продолжала громко твердить свое:

— Вот оно, сердце-то материнское… Ведь совсем чокнутая бабка была, а сообразила, освободила Сережку, не хотела, значит, сыночку родному в тягость быть, жизнь молодую заедать. А сиделка-то, Белла эта, вороватая была: я заметила, Нариночка, — она каждый день от Снейпиковых с полными сумками уходила. Вы, значит, Гренджиряны, всю жизнь туда, к ним тащили, а она — ишь, какая ушлая! — оттуда. И где вы только ее нашли такую?

— Ее Люци Малфоядзе нашел, — ответила мама. — Родственница его жены. Да что уже об этом сейчас говорить, теть Клав, таскала и таскала, всё равно больше никто не соглашался с тетей Элей сидеть. Вы же вон не согласились в свое время, когда мы вас просили.

— Упаси боже! — так же громко отозвалась соседка. — Я один день с ней побыла и сама чуть не чокнулась. Что-то ребята не идут… Давай я спущусь, потороплю их, и пару табуреток заодно захвачу.

Мама зашла в комнату Герминэ.

— Доча, ты спишь? Я стул твой возьму для поминок, а то не хватает. А ты разденься, раз спать хочешь, школьную форму пока на кровать повесь. Мы с папой поздно придем, пока всё уберем после людей… Если голодная, на столе — компот и печеное, сама поешь. Я дверь тебе прикрою, мы сейчас стулья таскать будем.

— Ладно, — сквозь сон сказала Герминэ — и перевернулась на другой бок.

Она проснулась среди ночи. Полная луна светила в окно, на ковре лежали белые отсветы, в доме было уже тихо. Герминэ встала, сняла форму, переоделась в свою старую фланелевую пижаму, которую сшила мама в прошлом году, и на цыпочках вышла на кухню. Не включая свет, она взяла со стола банку с компотом, попила из нее стоя, потом нашарила под салфеткой кусок пирога, пожевала, определила на вкус, что он — с курагой, и сунула недоеденный край пирога в карман — вдруг еще захочется. Позевывая, Герминэ сходила в туалет и так же на цыпочках вернулась в свою комнату.

Она уже собиралась нырнуть в теплую постель, когда услышала звук открываемого на первом этаже окна. Через некоторое время в приоткрытую форточку проник запах сигарет, который показался Герминэ необычайно волнительным. Она нашарила ногами тапочки, осторожно, чтобы не заскрипела, открыла дверь на балкончик и на четвереньках выползла посмотреть, кто это там внизу так вкусно курит.

Герминэ подползла к краю балкончика и приникла к щели между кусками шифера, прикрученными к железной оградке. Внизу, под спальней родителей, у Снейпиковых светилось открытое окно. С замиранием сердца Герминэ увидела Сережу: накинув на плечи болоньевую куртку, он сидел на подоконнике, ссутулившись, и курил. Время от времени Сережа поднимал голову, смотрел на луну, и тогда Герминэ казалось, что она видит слезы в его красивых темных глазах.

У Герминэ сжалось сердце от жалости и любви. Она не могла налюбоваться на Сережу, вдыхала запах его душистых сигарет («Наверное, болгарские», — восхищенно предположила Герминэ) и думала, что готова всю жизнь просидеть тут на корточках, глядя одним глазом в балконную щель.

Однако очень скоро Герминэ почувствовала, что продрогла на открытом воздухе в своей старой пижамке. Она так же на четвереньках уползла с балкона, тихонько закрыла дверь и с наслаждением нырнула под одеяло. «Бедный мой Сережа», — с мечтательным вздохом прошептала она, принюхиваясь к волшебному запаху весны и сигарет, проникавшему в комнату через форточку. Герминэ нащупала в кармане остаток пирога, со вкусом доела его, вытряхнула из постели крошки. Пожалела, что не захватила с собой и компот, но вылезать из уютной постели и снова идти на кухню не хотелось. Герминэ еще несколько раз сонно повторила: «Бедный мой Сереженька… Мой красавчик… бедненький…», устроилась поудобнее и крепко заснула до самого утра.