Idus Martiae (джен)

«Цезарь:

Настали Иды марта.

Прорицатель:

Да, о Цезарь,

Но не прошли».

«The Tragedy of Julius Caesar» by William Shakespeare.

Четырнадцатого марта, за сутки до начала третьей фазы плана — собственно силового захвата «важных лиц» и государственного переворота, как такового, Гермиона от волнения уже не знала, куда себя деть. Час назад Рин попрощался с ней — очень тепло, несмотря на внешнюю строгость — и отправился в тайное убежище в столице. Гермиона не была в курсе, где оно — «для твоей же безопасности» — но подозревала, что совсем рядом с центром города, где располагался дворец Императора, Имперская канцелярия, прочие учреждения и службы.

Если всё пройдёт гладко, следующий раз они с Рином увидятся только через несколько дней, когда Император подпишет отречение от престола. А заодно — проект Конституции и указы, необходимые для: наделения новых институтов власти положением легитимных; преобразования Сената в верхнюю палату парламента с жёстким ограничением полномочий последнего; создания нижней палаты с возможностями войти в неё для граждан из любого слоя общества; принятия для скорейшего рассмотрения ряда законов; и так далее…

Она попыталась читать — но строки не достигали сознания и даже любимый Тацит не мог развеять полных сомнений дум. Гермиона сомневалась не в успехе задуманного, как могло показаться — она твёрдо верила в успех каждого плана, если его продумывал Рин. Нет, она переживала, что не справится с ответственностью. Конечно, Гермиона занималась вопросами государственного управления, но вряд ли опыт квестора поможет в организации новой власти на территории огромной Империи, раскинувшейся от Валлийских земель на западе до Месопотамии на востоке и от Германии и Дакии на севере до Эфиопии и Египта на юге. Почти неосвоенные Западные колонии можно не считать — всё равно те уже давно стремятся к «самоопределению» и организации своего правительства, чему мешает только постоянное пребывание в Терра Винакеа и Терра Аурэа⁽¹⁾ одиннадцати имперских легионов. В отдалённые планы «Фронта освобождения» входило помочь колониям с организацией независимых властных структур и заключить политический союз.

Она отправилась в купальню — но ощущение воды, всегда приятно охлаждающей кожу и расслабляющей, сейчас раздражало, а плавание от бортика до бортика в бассейне, хоть и большом — создавало ощущение потерянного впустую времени.

Тщетно верная Линти уговаривала «учительницу Гермиону» поужинать — аппетита не было совершено, так что, взяв бокал ежевичного сока, та вышла на балкон. Здесь, как и в Риме, давно стемнело. Высоко поднявшаяся над горизонтом Луна едва тронула лучами верхушки деревьев внизу, под обрывом, над которым висел балкон, посеребрила столбики и перила балюстрады. Когда там, внизу, поднимался ветер, сосны шумели, словно армия спящих великанов, шепчущих земле сокровенные тайны на неведомом своём языке.

В такие ночи спать не хочется — глаза отдыхают и без того, мысли сами собой становятся возвышенно-неторопливыми, наводняя воображение странными фантазиями, что, кажется, никому из людей не приходили в голову. Их хочется сохранить, но совершенно не тянет записывать — ведь пока не взойдёт солнце, они так ясны, стройны, прозрачны! Сердце наполняет тихая, не приносящая боли горечь — от осознания вечности Вселенной или собственной краткости… кто знает?

Глубоко дыша, она наслаждалась вкусом ветра — свободным, сладким, пахнущим тёмными небесами, ветра, приносящего сюда холод космоса — или это Никта летит в своей колеснице, сопровождаемая властным Аквилоном? В такие мгновения Гермиона сама себе казалась ничем не скованной, невесомой, чувствовала, как незримые нити действительности утончаются, исчезают, отпуская разум странствовать в мечтах о небывалом…

В такие ночи ей казалось: всё, случившееся в жизни — имеет свой смысл и свою цель, все достижения, промахи и ошибки — сливались в причудливую, разноцветную, изменчивую мозаику. Как она есть. Сейчас Гермиона даже готова была поверить: прав был автор той странной пьесы из далёкой островной страны на востоке, которую она, ещё подростком, смотрела вместе с отцом. Затаив дыхание, следила за историей «убийцы с человеческим сердцем» и случайно попавшего к нему ребёнка, девочки, постепенно теряющей человеческое в себе — в обмен на силу, о которой можно только мечтать. Силу, которая должна была выпить саму возможность чувствовать и переживать, сломать её ради исполнения единственного желания убийцы — спасти дорогого ему человека от потери самой себя.

Мама тогда всерьёз разозлилась на папу — она считала, что «ребёнка нельзя водить на такие вещи», а Гермионе запала в сердце реплика одного из персонажей, вдруг появившегося на сцене и пропавшего почти сразу.

«Разве мало того, что люди встречаются на мгновение, просто проходя мимо... Возможно, когда-нибудь они снова случайно встретятся. Разве этого мало?»

Гермиона вспоминала — тех, кого любила она, тех, кто дорожил ей и гадала: найдётся ли человек, который ради неё будет готов если не позабыть обо всём — этого слишком много, но хотя бы — не стараться переделать под себя. Таким был Рин — но он для неё как старший брат, равный, партнёр, друг — кто угодно, но не возлюбленный. А кроме него и отца она подпустила к себе, себе — настоящей, только двоих. И что же? Один предал её, оказавшись из Тайной стражи, а второй… будь честной, Гермиона, второго ты оттолкнула сама. Причём даже не нашла в себе смелости спросить у Луны, когда он вернётся, и — вернётся ли вообще.

Почувствовав боль, Гермиона поняла, что ногти впились в ладони, разжала кулаки и, медленно выдохнув, попыталась прогнать своевольные воспоминания — о том, как встретила его, как интересно, легко и… тепло ей было рядом с ним. Всего несколько дней — пока её дурацкое любопытство и уже укоренившаяся привычка не доверять ни разрушили всё. «Не дурацкое! — в который раз поправила она саму себя. — Правильное. Необходимое».

Чуть слышно вздохнув, поставила опустевший бокал на перила и отправилась внутрь — нужно попытаться уснуть. Это тоже правильно. Как и постоянная осторожность. Как недоверчивость. Как исполненное подозрительности любопытство — неужели тогда, по отношению к Гарри — оно было именно таким?

«Да, это правильно, полезно, нужно — и много других важных слов. Но всё же… всё же…» — думала она, отчего-то легко засыпая.

Спи, Гермиона. Завтра тяжёлый день, а ты — ты ещё не понимаешь. Теперь все они будут такими.

* * *

Спустя дней шесть после возвращения из Рима Гарри вызвал к себе легат. Акер, приказав ему сесть, бросил на стол официального вида пергамент и, буравя взглядом, потребовал объяснить, «какого демона моего примипила постоянно таскают в столицу» и «когда это закончится». Пергамент оказался официальным вызовом в Имперскую канцелярию за подписью претора Боунс «по делу государственной важности», как значилось в документе.

Без утайки Гарри рассказал всё — невзирая на секретность и подписки о неразглашении он не собирался скрывать от своего легата столь важных вещей. Результат не заставил себя ждать: Акер сперва хмурился, а затем разразился проклятиями. К счастью, не в адрес подчинённого, но если бы слова легата исполнились, граждане Империи лишились бы столицы, большей части магистратов и Сената в полном составе, а традиционные жреческие коллегии — доброй трети тех, в кого верили.

Немного успокоившись, Акер уселся напротив, налил себе воды — он совсем не употреблял вина — и постановил:

— В столицу отправишься не один. Я бы и сам туда съездил, чтобы поставить на место этих… бумагомарателей, но ты знаешь нынешнее положение. Когда разберёшься с вызовом — когда, примипил, а не если — навестишь моего старого друга. Письмо к нему я тебе дам. Если он попросит тебя о чём-то — сделай. И…

— Да, легат?

— …попробуй только не вернуться! Плевал я на их проблемы — ты мне нужен на своём месте! — вновь вспылил Акер. — Всё, иди!.. Стой! Надень доспех. Оружие не бери, и пусть кто-то из твоих — кого возьмёшь — экипируется так же.

Гарри согласно поклонился и вышел. Ему не слишком улыбалось тащиться в Рим в боевой броне, но у легата — свои резоны. Может, он хочет создать впечатление, что его офицера вытащили прямо из боя, а может, это интуиция опытного воина подсказывает решение ещё не возникшей трудности. Всё это неважно. Важно, что если командир говорит сделать то-то и то-то, можно быть уверенным — это не простая прихоть.

К тому времени, как он вернулся к своей палатке, там уже ждал как всегда обо всём осведомлённый опцион. Знаком позвав его за собой, Гарри отдёрнул полог и, собираясь, начал механически перечислять указания на время своего отсутствия, затем взглянул на бесстрастное лицо Урбина и с улыбкой закончил:

— …да ты и сам всё знаешь.

— Будет исполнено, господин примипил. Позвольте личную просьбу?

— Излагай… — чуть удивлённо разрешил Гарри.

— Я бы хотел отправиться с вами в столицу.

— Если у тебя в Риме личные дела, предупреждаю: вряд ли мы задержимся там надолго.

— Нет. Я… называйте, как хотите, но я чувствую, что должен быть там, — и добавил, видя немой вопрос Гарри: — Не могу объяснить. Просто чувствую.

— А на кого я оставлю центурию, ты подумал?

Урбин переступил с ноги на ногу и неуверенно протянул:

— Кто угодно из спецотряда…

— Кто угодно из спецотряда может в одиночку уничтожить бронешагатель сарматов. Подорвать крепостную стену. Десантироваться с импульс-планёра прямо на передовые позиции противника и устроить там такое, что не приснится и в кошмарах.

— Я…

— Ты не можешь ничего из этого, — вновь перебил его Гарри. — Да и не нужно — для подобного есть они. Но зато ты умеешь и знаешь достаточно, чтобы я мог со спокойным сердцем оставить под твоим командованием две сотни человек и твёрдо знать, что ничего плохого с ними не случится, а если случится — ты умрёшь, но вытащишь их из практически любой переделки.

Урбин молчал, и в этом молчании звучало упрямое: «Возьмите меня с собой». Гарри вздохнул:

— Я не перехваливаю тебя, опцион, если ты ещё и об этом подумал. Говорю, как есть. А теперь прямо и честно, как всегда, ответь на мой вопрос: кому ещё кроме себя и тебя я могу доверить первую центурию?

— Никому, — не сразу и тихо, словно стесняясь своих слов, ответил тот.

— Именно. Через час подойдёшь к стационарным порталам на случай, если у меня будут какие-то особые указания. Трибун Энтвистл в лагере?

— Вчера вызвали в резиденцию Наместника. До сих пор не возвращался.

— Вот как… тогда найди мне Беллу.

* * *

Завтракать «как следует» не хотелось. Гермиона буквально заставила себя выпить кофе со свежими лепёшками с тмином, а потом села разбирать почту, то и дело бросая взгляд в угол, где стоял массивный напольный хронометр с маятником, привезённый в подарок отцу из заснеженной страны рутенов его другом-варваром. Маленькая Гермиона, которой только исполнилось шесть, поначалу испугалась гостей — высокие, широкоплечие, все как один — на огромных серых лошадях и с длинными широкими мечами в простых чёрных ножнах. Они звучно говорили на странном напевном языке, а их громогласный смех наполнял залы и коридоры в доме, отдаваясь, казалось, в самых далёких и тёмных уголках. Тогда же Гермиона впервые поехала верхом: в память врезалось ощущение широких ладоней папиного друга, мягко поддерживающих её в седле, цокот копыт и фырканье лошади, глубокий низкий голос, отвечавший маме что-то о том, чтобы она не волновалась…

Писем оказалось много — видно, в последние дни Палареру было не до разбора корреспонденции. Бросая на край стола приглашения на выставки и светские мероприятия, Гермиона откладывала в отдельные стопочки послания деловые и личные. В маленькую хрустальную барбарину легли ещё две визитки, видимо, доставленные курьером — скреплённые висящим на шнурке оттиском личной печати одного из бывших сенаторов. В любом случае, отвечать сегодня она не станет — как тут сосредоточишься, зная, что уже вечером… «так, Гермиона, остановись. Успокойся. Попробуй хотя бы несколько минут не думать об этом».

Безделье утомляло, а опустевший особняк — все разъехались, кто с Рином в столицу, кто в другие назначенные места — наводил тоску. Гермиона совершенно отвыкла ничего не делать.

Обычный её день начинался рано утром — завтрак, сообщение Паларера о поступивших предложениях, документы с собой, и — вперёд. Почти до ночи: поездки, перемещения порталами, изредка, где возможно — с помощью «слуг». Встречи, переговоры, уговоры, соглашения, сделки и споры… всё, что необходимо для функционирования «Школы-пансиона мадам Грейнджер». А под предлогом этого — свидания тайные, где даже собеседника не видишь, записки и пакеты в заранее определённых местах с информацией, нужной уже «Фронту…» Вечером — встреча с Рином, подведение итогов дня и планы на следующий. Ужин, во время которого Гермиона обычно уже клевала носом, и — спать.

На сегодня она даже не отменила — проигнорировала все запланированные встречи, в этом пойдя вопреки плану Рина, который таким образом, хоть и не говорил этого прямо, собирался обеспечить её алиби… на случай провала. Отменила даже не потому, что была уверена в успехе — а она уверена, но потому, что слишком волновалась за всех них. За тех, кто пойдёт во дворец, кто ворвётся в здания канцелярии и Сенат, кто перенесёт вместе с собой преторианцев за границы Империи. За тех, наконец, кто должен будет ждать сигнала о захвате Императора, штурмом взять укрепления Вечного города и развернуть защитный купол, чтобы никто не проник внутрь и не вышел наружу, неважно, порталами или своим ходом — на случай, если о перевороте раньше времени узнают легионы. Да, потом Рин будет ругать её, но сейчас Гермиона чувствовала, что не сможет обсуждать поставки продовольствия с купцами или найм «выпускников» — когда все её мысли сосредоточены на ином.

Почта закончилась. Тишина и пустота вокруг — остались. В поисках, чем же заняться, Гермиона вспомнила, что так и не разобрала вещи, вернувшись из отпуска. Поднявшись винтовой лесенкой в спальню, достала из шкафа старенький потрёпанный чемодан, уселась прямо на пол и, поколебавшись, щёлкнула замком. Несмотря на спешный отъезд, вещи аккуратно сложены — сразу видно, что собирала не сама. На самом дне — названием вниз — книга. Гермиона прикоснулась к ткани переплёта и вспомнила: именно этот томик она держала в руках тем утром на рассвете, когда в последний раз говорила с Луной. Что он делает здесь? Почему Линти не убрала его к остальным? Вынув книгу, Гермиона заметила в углу чемодана что-то светлое и наклонила его. С негромким стуком на середину выкатился небольшой, жемчужно блестящий кругляш. «Гиалит, — всплыло в памяти, — он укрепляет здоровье и дарит покой». Она прикрыла глаза, даже не борясь с воспоминаниями — слишком живыми и яркими, хотя прошёл почти год: солнечный свет, шум водопада, тёплый камушек на ладони и почти нежное прикосновение рук… Гарри. «Ты опять не сдержала обещание, Гермиона. Произнесла это имя. Но его дар я всё равно оставлю себе — как напоминание и чтобы стать сильнее. Забыть — слишком просто».

Поднявшись с пола, она отряхнула удобные домашние штаны от пыли и спустилась в кабинет. Положила гиалит поверх уложившихся причудливой горкой-пирамидкой визиток и глядела, почти улегшись на стол и устроив голову на сложенных «домиком» пальцах, как вспыхивают внутри полупрозрачного камушка солнечные искры. Лёгкий прохладный ветерок проникал через полураскрытые двери, ведущие на балкон, чуть трогал её волосы и шелестел бумагами на столе. Он словно охлаждал лучи ясного весеннего солнца, косо падающие сквозь стекло створок, наполняя их внутренним движением.

Это было так… покойно, безмятежно, что Гермиона погрузилась в странно-умиротворённое, почти медитативное состояние. Даже мысли о том, что произойдёт сегодня вечером, воспоминания о Гарри, беспокойство за Рина и остальных — словно померкли.

* * *

Гарри быстро шёл по коридору, стараясь не обращать внимания на выглядывающих из дверей служащих Канцелярии — на легионеров в боевой броне те глазели как на опасных зверей в непрочной клетке: со смесью любопытства, страха и презрения.

Вообще-то, проблемы начались раньше: сразу после перемещения стационарным порталом к ним с Беллой привязались люди из дневной стражи столицы с вопросами из разряда: «кто, зачем и почему». К счастью, пергамент с вызовом у Гарри был с собой, а имя претора Боунс произвело нужное впечатление — их даже проводили до дверей в Канцелярию, хотя Белла и съязвила: дескать, это потому, что «они боятся, как бы мы что не натворили, а жалких силёнок этих задохликов не хватит, чтобы помешать».

Кстати, о Белле. Она идёт рядом с таким видом, словно не слышит испуганно-брезгливого шёпота, в котором то и дело прорываются слова «нелюди», «модификаты» и прочие, какими в Риме принято называть легионеров. Такое ощущение, что для неё люди вокруг — не существуют: спина прямая, шаг ровный, почти чеканный, взгляд направлен вперёд — и в никуда.

Гарри так не может — или это только пока? Гарри не привык к такому — наверное, ещё придётся, ведь и он однажды уйдёт со службы.

Там, на границах, а часто и на чужой территории всё просто: есть ты, свои рядом и враги — по ту сторону. Легион — не замкнутая структура: трибуны часто сменяются, а они — не аугментированы, как и сигнифер, корницены, буцинаторы… да что там, есть обоз, целиком и полностью состоящий из «обычных» людей — а их, между прочим, четыре тысячи, но Гарри ещё не слышал, чтобы возникали конфликты. Хотя… вспомни, когда ты последний раз напрямую контактировал с кем-то из обозников? Два года назад? Три? Если возникала нужда в чём-то простом, шли к тессерарию, а тот уже добывал искомое, наверное, через интенданта обоза. Если же нужна была редкость…

Точно, три года назад, когда провожали в отставку центуриона четвёртой, страсть которого к редким винам была известна всем. Гарри добыл несколько бутылок синенского ему в подарок — Меттий обрадовался, как ребёнок, тут же принявшись вспоминать, что последний раз такое вино он пил ещё в середине правления старого Императора, когда легион по соглашению с властями «Земли-под-небесами» стоял далеко на востоке. Разыскивая интенданта, Гарри тогда спросил о дороге человек десять — ни один даже косо не посмотрел, всё отвечали вежливо и с уважением, и ни в ком он не почувствовал страха.

А эти… суетятся, перешёптываются, бросая в спину оскорбления, но отводят глаза в тот же миг, стоит посмотреть прямо. Сам воздух здесь словно пропитан интригами, завистью и привычкой до предела усложнять жизнь себе и другим.

Гарри смог расслабиться, только когда закрылись позади вычурные, покрытые золотом двери Канцелярии. Встреча с консулярным трибуном прошла легче, чем он думал: Рекс был настойчив, но без ультимативности, почти непреклонен, но готов вовремя отступить и принять точку зрения собеседника, даже если не согласен с ней. Когда Гарри, тщательно подбирая слова, отказался покинуть легион, тот попытался его переубедить, упирая не только на долг или обязанности перед Империей — нет, он ещё говорил с Гарри попросту, объясняя, почему им необходимо его — именно его согласие. Трибун то был предельно серьёзен, планомерно приводя и так известные примипилу доводы; то запальчиво уговаривал, расхаживая по кабинету; то шутил: «а там, глядишь, и свадьбу устроим. Астерия часто спрашивает о тебе, так что готовься, ей решимости не занимать!» — сбиваясь на «ты». Однако, убедившись, что Гарри менять решение не собирается, сумел скрыть мелькнувшее на миг разочарование и попрощаться с ним так же достойно и уважительно, как приветствовал. Удивительный человек. Если кому и можно доверить власть — то такому, как Рекс.

Услышав негромкий, сквозь зубы, шипящий звук, Гарри взглянул на Беллу. Похоже, он переоценил её выдержку.

— Не-на-вижу! — процедила та и, судя по голосу — не шутила. — Слизняки. Ничтожества! Презренные твари!!

— Белла! — она развернулась — глаза сверкают, скулы побелели, а пальцы правой руки словно сжимают чьё-то горло. — Пойдём отсюда. У нас — своя жизнь.

* * *

Подняв голову и увидев потемневшее небо, Гермиона поняла, что задремала. Осматриваясь, она искала, что же её разбудило. Сквозь раскрытые окна в комнату проникал холодный ветер, в углах таился мрак, а тишину нарушало лишь тиканье настольного хронометра. Ничего необычного. Оставалось только прислушаться к себе — ведь если причины нет вовне, она просто обязана быть внутри. Соображая, чем занималась, пока не уснула, она резко, словно вспышкой, вспомнила, какой сегодня день. Порывисто развернувшись в кресле, схватила хронометр: шёл второй час ночи⁽²⁾. Если события развиваются по плану, Рин и остальные уже должны блокировать дворец и Канцелярию, занять здание Сената — к этому времени там пусто — и начать непосредственно захват Императора. Гермиона шагнула к дверям, но спохватилась: сейчас её не должно быть в Риме. Вернувшись к столу, постояла, остановившимся взглядом следя за медленно ползущими стрелками и борясь с собой: ей хотелось, так хотелось оказаться там, узнать, что всё хорошо, но она понимала, что будет лишь отвлекать всех — ведь только у неё нет конкретной роли в событиях этой ночи. Заставив себя опуститься в кресло, Гермиона засветила «вечную» лампу, достала из ящика бумагу и подвинула к себе письменный прибор — из всех возможных занятий сейчас она может только ждать. Ждать и писать «заметки о жизни и обществе», которые, быть может, однажды найдёт время и решится собрать в книгу.

Выходило плохо. Мысли, обычно стремительные и звонкие, лёгко претворявшиеся в слова, сейчас путались, переплетались и гасли раньше, чем ей удавалось поймать их и превратить в иссиня-чёрные округлые значки, оживляющие едва намеченные тонкими штрихами пустые строки на белой бумаге. То и дело останавливаясь, Гермиона пыталась внутренне собраться, но становилось только хуже — мысли окончательно разбредались, вытесняясь всё усиливающимся чувством чего-то неправильного, каким-то назойливым беспокойством.

Откинувшись на спинку кресла, она глянула в совсем уже тёмное небо, давая отдых глазам, когда заметила звезду, приближавшуюся к ней… приближавшуюся? Мерцающий огонёк, увеличиваясь в размерах, маленькой кометой нёсся к балкону. Влетев в кабинет, он превратился в сияющего серебристого оленёнка — нет, это же даниэль⁽³⁾, и вдруг отрывисто заговорил мужским голосом:

— Посылал вам письмо. Прочтите немедленно. Предупредите Уэсли!

Окончив последнюю фразу, даниэль растаяла в воздухе, а Гермиона, не медля, подтащила к себе пачку писем. Перебирая их, лихорадочно размышляла: пославший это существо должен быть техномагом немалой силы и благородства — «свет сердца» мало кому удаётся, но даже ему это будет дорого стоить… нашла! Простой конверт, шершавая плотная бумага и оттиск личной печати: снова даниэль. Конечно же, она узнала — так скреплял свои послания агент «Лёд», но Гермиона и ведать не ведала, что он техномаг! Из разорванного конверта выпал тонкий листок. Всего одна строчка: «Один из ваших информаторов пойман. Заговор будет раскрыт. Действуйте скорее или бегите». Сердце замерло на миг и застучало быстро-быстро, горло сжало, так что лишь со второй попытки ей удалось позвать Линти.

— Учительница Гермиона, вы что-то…

— Быстрее, Линти! Перемести меня туда, где Рин! Нужно предупредить!

— Нам нельзя! — в ужасе замотала головой та. — Господин Уэсли строго-настрого запретил!

— Нужно! Они же ничего не знают! Очень нужно, маленькая! Пожалуйста! Точно туда, где Рин!

Та вновь замотала головой, даже отступила на шаг, но умоляющий взгляд и выражение лица Гермионы, видимо, убедили её: протянув своей «учительнице» тонкую ручку, Линти зажмурилась — всё вокруг словно выцвело, а Гермиона почувствовала, как теряется ощущение собственного тела.

Когда всё прошло, она увидела перед собой взломанный неведомой силой мрамор ступеней, ведущих на второй уровень дворца — в личные покои Императора, двух преторианцев наверху лестницы, удерживаемых «слугами», и дальше — Рина, окруженного ещё пятью агентами во главе с Паларером. Она видела, как те оборачиваются, а затем из-за спины послышался глухой удар, грохнуло об пол что-то тяжёлое, и накатил ужас — внезапный, иррациональный, такой силы, что Гермиона рухнула на пол, сжимая ладонями голову, видя, как падают остальные; сжалась в комочек, дрожа всем телом и думая только о том, когда же это пройдёт. Мимо пронеслось что-то тёмное, оттуда, с лестницы, послышались сдавленные крики, а затем Гермиона услышала прямо над собой смутно знакомый голос с жёстким акцентом и ясно различимыми в нём металлическими нотками:

— Белла, отключай эмпатическое поле, а то допрашивать будет некого.

— Seadh direach!⁽⁴⁾

«Что же это за женщина, которую назвали «войной»?..»⁽⁵⁾ — сквозь облегчение от ушедшего ужаса и нарастающую головную боль успела подумать Гермиона перед тем, как потерять сознание.

1) «Терра Винакеа и Терра Аурэа» — я попытался представить, как римляне, открыв Северную и Южную Америку в древности, назвали бы их. Простейшая логика: по продуктам, которые выращивались бы там земледельцами-колонистами с возможностью экспорта и ценностям, которые можно захватить и вывезти. В результате и получились Terra Vinacea — «Земля виноградных ягод» и Terra Aurea — «Золотая земля». Признаться, на мысль о первом названии меня натолкнуло в том числе известное «Винланд», а о втором — испанские и португальские завоевания в Америке. Ну а всё вместе — «Западные колонии».

Вернуться к тексту

2) «шёл второй час ночи» — как и в «Аквитании», время здесь даётся по той системе, которой пользовались в Риме с тех пор, как было введено разделение суток. А именно: день и ночь разделены на двенадцать часов, в сумме составляя двадцать четыре часа.

Однако если в Риме в разное время года продолжительность одного часа дня/ночи менялась, так как день — считался от восхода до заката, ночь — соответственно; то в этом мире — всё более организованно и точно. День считается — по нашей системе — строго с шести утра до шести вечера, с шести же вечера до шести утра — ночь.

Таким образом, «второй час ночи» по системе, принятой у нас — это период с семи до восьми часов вечера.

Вернуться к тексту

3) «даниэль» — иное название лани, также «dama» или «Dama dama»(лат.).

Вернуться к тексту

4) «Seadh direach!» — «точно!», «именно!» (гэльск.).

Вернуться к тексту

5) Гермиона ошиблась. Не зная полного имени Беллы — Bellatrix, «воительница» — по имени гаммы Ориона, она решила, что это имя происходит от «bellum»(ед.ч.) — «война», «bella»(мн.ч.) — «войны». Учитывая обстановку, такую ошибку ей вполне можно простить.

Вернуться к тексту