Кабаре «Бешеная Лошадь» (джен)

— Вирджиния, говоришь, тебя зовут… — Брюс вальяжно развалился на громадном своем кресле, обитом изумрудно-зелёным сукном, выскабливая из-под ногтей грязь ножичком для разрезания конвертов и изредка бросая оценивающие взгляды на новую кандидатку на место безвременно почившей прима-балерины.

— Да, мистер Бэннер. Я играла в театре при воскресной школе. Мы ставили «Синюю птицу», и ещё я играла Ассоль в «Алых Парусах»…

— Нет, волосы оставим, как есть! — Пеппер, казалось, никто не слушает, Старкони нарезает круги вокруг неё, осматривая с ног до головы, что корову на базаре. Берет за руку, рассматривает ногти, пальцы и ладони, приподнимает брезгливо двумя пальчиками подол пальто, рассматривая колени, звонко шлёпает по заду, отчего Вирджиния, совершенно потерявшись от такого обращения, лишь вскрикнула, не зная как реагировать.

— Пардон, мадам, — хищно ухмыляется Старкони, обходит её за спину и хватает за грудь.

— Вы что делаете?!

— Это кастинг, милая, размерчики определяем, — подмигивает ей балетмейстер, и Пеппер закусывает губу. Она совсем-совсем не так представляла себе просмотр на роль в театре, и смутное сомнение закралось в её чистую, доверчивую, ещё не испорченную душу… — Рыжая, бледная. Немка. Марлен. Марлен Вильковская. Немецкая еврейка. Сбежала от гонений национал-социалистов. Да! — он подпрыгивает и трёт от предвкушения маленькие ручонки. — Народ повалит толпами! Акцент немецкий изобразишь?

Пеппер, отринув все сомнения, довольная тем, что её так сразу, без проб, берут на главную роль, радостно кивает головой, едва сдерживаясь, чтобы не захлопать от радости в ладоши. Старкони проворно цепляет её, высокую, на голову выше его, под руку и сопровождает через весь зал под удивленные, сочувствующие и местами откровенно заинтересованные взгляды рабочих прямо в гримёрную Натали.

Незаменимых не бывает, а шоу должно продолжаться, потому в комнатке по приказу Бэннера не оставили ни намёка на бывшую звёздную жительницу. Антонио стремительно распахивает дверцы шкафчиков, вываливает цветное тряпьё на софу и увлеченно в нём копается, как такса-ищейка, шевеля усами и бубня что-то себе под нос. Из громадной кучи перьев, мехов и лоскутков балетмейстер вытаскивает черно-белый корсет, забавно напоминавший маленький фрак, с торчащими конусом чашечками, заячьи ушки на резинке и белый мохнатый хвостик. Весьма довольный собой, Старкони с ослепительной улыбкой оборачивается к Пеппер, предлагая примерить «наряд».

— А где платье? — наивно вопрошает Вирджиния, пунцовая по самый вырез, такой костюм не то, что надеть, на него стыдно было даже смотреть девушке из приличной семьи.

Старкони всплескивает руками, едва ли не кудахчет, как потревоженная наседка, хлопал себя то по бокам, то по лбу, приседая и возмущаясь глупой девичьей наивности.

— Золотце! Здесь надо работать лицом, ногами и задницей! Это кабаре, а не «Мэдисок Сквер Гарден», лапочка! Если хочешь кушать, и кушать хорошо, ты будешь ещё и не такие услуги оказывать!

Вирджиния всё враз понимает, вспыхивает, как спичка, подобрав подол пальто и сунув узелок под мышку, выскакивает на улицу пулей. Слезы обиды и разочарования льются из светлых её глаз, туманят взгляд мутной поволокой, Пеппер вздрагивает от громкого автомобильного гудка и успевает в последнюю секунду убежать с дороги. Водитель высовывается, обзывает её шлюхой и прибавляет газу, а девушке сейчас же, немедленно захотелось домой в Ирландию, к матушке на ферму, в свой дикий и прекрасный край из этого жестокого, огромного, грязного города.

Утирая ладошками слёзы, потому как носовой платочек с инициалами, заботливо вышитыми матушкой, она обронила на дороге, Пеппер побрела к автобусной остановке. Пока она копалась в сумочке в поисках мелочи, галдящая толпа мальчишек на велосипедах промчалась со свистом и улюлюканьем прямо по тротуару, едва не сбив её с ног. От испуга Вирджиния не сразу заметила, что узелок её смело прямо из рук, словно ураганом, следом за мальчишеской стайкой.

Она едва не упала в обморок, обмерла и похолодела, ведь всё, всё абсолютно осталось в маленькой матерчатой сумочке, украденной голодными, оборванными пацанятами. Документы, семьдесят пять долларов и двенадцать центов, платье и даже чулки с панталонами. Пеппер, готовая завыть белугой, присела на краешек грязной, некрашеной лавочки у остановки и горько заплакала от обиды уже второй раз за сегодняшний, ужасно неудачный день. Прохожим до несчастной девчонки дела не было никакого. Погруженные в свои заботы, которых в это неспокойное время было немало, они спешили мимо, опустив головы и крепко держа в руках буханки хлеба и бутылки с молоком, добытые в громадных очередях. Вирджиния дрожала и кусала губы до крови, ведь она осталась совершенно одна, без средств к существованию и даже без паспорта. Скрепя сердце, глубоко вздохнув, она поднялась на ноги и побрела обратно, в сторону кабаре, уговаривая себя, что всего лишь заработает на обратный билет…

* * *

Benny Goodman — Sing, sing, sing

Изрядно надравшаяся по дороге компания выгрузилась у «Бешеной лошади». Девушки разделили кавалеров ещё на берегу, и к плечу Джеймса жалась брюнетка по имени Пэгги, приземистая и крепко сбитая, коротконогая, с алыми губами и чёрными кудрями. Надушена она была до того сильно, что у детектива разболелась голова и в горле оседала горечь, которую не мог смыть даже крепкий алкоголь. Вторая — премилая белокурая испанка Лорейн, целовалась с Рамлоу почти без передышки, и Барнсу подумалось, что зря эта парочка с горячей латиноамериканской кровью вообще покинула квартиру.

В зале гремела музыка. Бэннер притащил откуда-то целый оркестр, колоритных, чернокожих трубачей и саксофонистов, а дородная мулатка в чёрном блестящем одеянии распевала зычным, глубоким, грудным контральто популярные песни. У сцены танцевали, в углу расположились бильярдные столы и даже рулетка, а спуск в подвал был расчищен и украшен неоновыми лампами и афишами, на которых умелой рукой художника были изображены сердитые бойцы в трико.

В подвале было дымно и накурено так, что можно смело вешать топор лесоруба Роджерса и молот кузнеца Свенссона в придачу. Под потолком густился сизый туман, и свет, и без того приглушенный, стал совсем мутным, а глаза слезились от терпкого запаха сигар, дымящихся трубок, тонких, длинных дамских мундштуков, сигарилл и самокруток. Слева резались в покер, справа — в блэк-джек. Официантки в умопомрачительно коротких юбках плыли между столами, покачивая аппетитными бедрами и перьями на маленьких, аккуратных шляпках-цилиндрах.

Гости в кабаре были разных мастей — от портовых рабочих до партийцев и даже начальник полиции, с размалёванной толстой девицей на руках сидел за большим столом в углу, огороженном темно-бордовой тяжелой портьерой. Рядом с ним восседал Бэннер в любимом своем изумрудно-зелёном кресле, одетый в безупречный костюм-тройку и с позолоченной тростью в руках. Он лениво курил и смеялся, и Джеймс снова удивился той поразительной манере Брюса в одну секунду разгоняться от светского льва до неуравновешенного психопата.

На ринге разминались ребята помельче, а в рефери Джеймс не сразу узнал конферансье и балетмейстера Старкони. Из жеманного и манерного хлыща-пидераста с подведёнными глазами тот превратился во вполне себе брутального арбитра, который бесстрашно лез под кулаки и даже отразил пару ударов зарвавшихся, слишком азартных бойцов.

— Ну, и где ты теперь? — удивление от столь разительной перемены детектив тут же залил очередной порцией виски, плюхнувшись на свободный диван рядом с Рамлоу и его спутницей, Томми же затерялся где-то за их спинами.

— Ребята Кастелло* теперь прикрывают мой бизнес, так что у меня развязаны руки, и денежки теперь потекут ко мне рекой, бамбини, — оторвавшись от своей блондинки и утерев рот тыльной стороной ладони, отвечает Рамлоу. — Давай ко мне, старина, хватит протирать штаны в отделе! Мне нужен толковый помощник!

— Не сегодня, Брок, не сегодня, — вздыхает Барнс, некстати вспомнив Тощего Стиви, который часто приходил к нему во снах и глядел укоризненно на старого своего друга, похоронившего на дне души своей рядом с совестью понятие о чести и доблести. Никакие обстоятельства не могли сломить того мальчишку, а Джеймс всегда казался себе куда слабее своего бесстрашного друга, который не боялся получить от целой толпы старших ребят за то, что отстаивал свои принципы...

По залу пронёсся звон гонга, толпа воодушевилась, и часть гостей устремилась к огороженной канатами площадке. Рамлоу хватает детектива за рукав и тащит поближе к углу ринга, где уже разминался Сэм Уилсон в широких боксёрских трусах. Ноги и руки его были обмотаны белыми эластичными бинтами, а на плотных, стальных мышцах под вспотевшей кожей, тёмно-коричневой, как кубинский кофе, белесо-жёлтыми бликами играл неоновый свет.

— Дамы и господа! Леди и джентльмены! То, чего вы так долго ждали! — конферансье важно прохаживался вдоль ринга, горланя во весь голос. — Непобедимый, устрашающий, убивший на ринге троих противников, чемпион — Громила Сэ-э-э-эм!

Под оглушительные аплодисменты Бэннер заметно оживился, предчувствуя очередную несокрушимую победу и лёгкие деньги, выглянул из своего угла и одобрительно кивнул своему протеже.

— Кто решится бросить вызов чемпиону? Кто рискнёт попытать счастья, ведь цена успеха велика! Пятьдесят долларов за участие и две сотни за победу! — прокричал Тони, и толпа одобрительно загудела. — Никто ещё не смог уйти на своих ногах после его коронного удара справа…

— Я! — послышался голос из толпы и народ расступился. На ринг поднимался Стивен Роджерс, лесоруб из Тексберри, невозмутимо снимая на ходу потрепанную кожанку и клетчатую застиранную рубаху.

Старкони живо подскочил к нему, дернул его за плечо, чтоб тот, высокий и статный, чуть наклонился, и прошипел прямо на ухо:

— Тебя как звать, удалец?

— Стив Роджерс, лесоруб, — отвечает парень уверенно, и Тони тут же гремит на весь зал:

— Лесной Воитель Стив Роджерс против Громилы Сэма-а-а!

— Какого, мать его, хрена? — брови ползут вверх от удивления, а пепел с сигариллы сыплется детективу прямо на брюки. Он невежливо отстраняет парнишку, который принимал ставки, и смотрит в оба глаза на нового своего знакомого, которого не видел после той попойки у Дум-Дума. Роджерс преспокойно разминался в углу ринга, не представляя по наивности или самоуверенности своей, что его ожидает.

Объявляется первый раунд, и на ринг, нагнувшись под канатами, выплыла хрупкая молодая девушка с табличкой в руках, грустная и испуганная, в нелепом и непристойном для её нежной, неиспорченной красоты наряде, обнажавшем стройные белые ноги и нежно-розовые, усыпанные тысячами веснушек, плечи. Едва переступая ножками в узких лодочках, в которых ещё позавчера дефилировала Натали, Пеппер обходит ринг, высоко поднимая над головой табличку с номером один. Старкони шлёпает её хлёстко и едва заметно по спине, чтобы не горбилась и улыбалась. Этот жест не ускользнул от пытливого взора юного пианиста, что спрятался за дверью кладовой, и он сжал кулаки и зубы от негодования. Он знал всех артисток кордебалета в лицо, и эта девушка явно была новенькой, милое создание, попавшее в беду и натерпевшееся горя, и в этот раз обнажённые чувства и тонкая, поэтическая душа не позволили Томми обмануться.

Отчаянный девичий взор скользил по гудящей толпе, по головам и шляпам, полный горечи и слёз, в поисках спасения, тугой корсет не позволял дохнуть, и сердце бешено стучало от страха и стыда. Лишь от одного мимолётного взгляда светло-серых глаз юной ирландки, прозрачного и полного слёз, у Томми защемило сердце, и он в эту же секунду, непреклонно, раз и навсегда решил для себя, что эту заблудшую и прекрасную душу он спасёт непременно, излечит своим состраданием и любовью и увезет в родной Лондон, во что бы то ни стало...

Мощный удар справа отбрасывает Роджерса на канаты, струйка крови с разбитой брови заливает глаза, а в голове гудит колокол от сокрушительных ударов железных кулаков. Лесоруб продержался достойно целых три раунда, что стало почти рекордом за всю историю боев в «Бешеной Лошади», ведь громила Сэм отправлял противников в нокаут уже после второго. Стив пошатывается, но всё ещё стоит на ногах, рёбра нещадно ноют, и он с досадой думает, что заработал трещину в кости, и теперь долго не сможет взяться за топор. Громадная чёрная фигура в заплывших потом и кровью глазах разделилась надвое, и Роджерс пропускает коронный удар Уилсона справа. Он с грохотом падает на дощатый настил, а рефери начинает обратный отсчёт. Лесоруб силится на счёт восемь встать, но детектив Барнс резко дёргает его за штанину, и тот скатывается с ринга прямо под ноги гудящей толпе.

— Ты спятил?! — шипит на него Джеймс, на что Стив только улыбается, обнажая белые, омытые кровью зубы.

— Я дожал бы его, — невозмутимо отвечает он, встаёт на ноги, покачиваясь, и рефери под гром толпы объявляет победу Уилсона.

— Это же Громила Сэм, ты хоть знаешь, кто это такой?! Какого чёрта ты полез на него?! Сдохнуть решил?! — детектив, отгоняя от себя смутное ощущение дежавю, водружает товарища за свой столик, сует парню носовой платок, тот стирает кровь с лица и щупает себя за бока.

— Мне деньги нужны были. Я должен тебе за работу, — бурчит он, шмыгнув носом.

— Ты сказал, что у тебя есть деньги?!

— Я соврал. Разве иначе ты бы согласился? — Роджерс горько усмехнулся, и гадливое презрение к самому себе снова подступило Джеймсу к горлу. Пэгги подсаживается к поверженному, но достойному бойцу, порхает вокруг него бабочкой, стирая кровь платочком и болтая что-то без умолку, а Старкони зазывает для Громилы нового противника. Мальчонка подбегает к столику, суёт лесорубу пятьдесят долларов, и он смущённо улыбаясь, протягивает мятую бумажку детективу. Джеймс деньги принимать отчего-то медлит, сложив упрямо руки на груди…

— Наш новый претендент на титул чемпиона, отважный кузнец Джейк Свенссон по прозвищу Могучий То-о-о-ор! — взревел Антонио, Роджерс уронил челюсть, а Джеймс, сидящий к рингу спиной, немедленно развернулся.

— Тот самый? — Стив утвердительно качает головой в ответ. — Сегодня что, вся лесопилка съехалась?!!

— Я не знал, что он тоже здесь…

Джейк Свенссон, кузнец из Тексберри, светлый и широкоплечий, как скандинавский викинг, ростом был чуть ниже Роджерса, но кость его была шире и крупнее. Мощи в его крепких, рабочих руках было в избытке, а ярость и безрассудная отвага молниями вспыхивала в светлых его глазах. Измученная, с натоптанными в кровь мозолями, Вирджиния потеряла счёт, в который раз она выходила с тяжелой табличкой над головой, и руки её уже дрожали от напряжения…

Поединок начался. Сэм прохаживался вдоль канатов, примеряясь к новому противнику, а Роджерс, прижимая надушенный платочек Пегги к разбитой брови, вместе с Барнсом неотрывно следили за каждым их движением. Противники схлестнулись, и Бэннер сжал набалдашник своей трости до посинения пальцев, ведь первый удар кузнеца заставил несгибаемого, как скала Сэма, отшатнуться и отступить от центра ринга назад на целых два шага. Матч обещал быть захватывающим и непредсказуемым, кузнец Тор не уступал Громиле в силе, и к концу четвертого раунда они сошлись в клинч. Сэм злился и шипел проклятия на своём родном языке, пот струился с него ручьями, в глазах от напряжения полопались сосуды, а грозный вид его становился ещё более ужасающим.

Когда Свенссон увернулся от коронного удара и обрушил свой кулак-молот прямо на голову измотанному Громиле, зал ахнул.

— Меня?! Тора?! Искупать в отбросах?! — прорычал кузнец, вспоминая тот позорный свой вечер, когда он завалился в «Лошадь» пьяным, чтобы забрать назад свою невесту. Он наносил удар за ударом, не разбирая, куда и как бьет. Буйная ярость застилал его глаза, рефери давно покинул пределы площадки, и Свенссон остановился лишь тогда, когда Уилсон рухнул, как подкошенный, к его ногам, под гробовую тишину в зале, нарушаемую лишь тяжелым его дыханием.

Громила Сэмми с разбитой в кровавое месиво физиономией в себя не приходил, Бэннер подбежал к краю ринга, а Старкони, пощупав пульс бойца, отрицательно покачал головой. Джеймс ожидал чего угодно, что Брюс броситься на Тора, как разъярённый хищник, будет вопить и разгонять посетителей, но тот, лишь сделав знак музыкантам, чтобы те продолжали, с неизменным выражением лица, под грохот джаза лениво и с достоинством отправился в свой кабинет.

Ринг обступили со всех сторон суровые, рослые ребята — охрана и блюстители порядка кабаре, зажав растерянного Свенссона в кольцо, и Джеймс, посчитав себя, представителя закона, обязанным вмешаться, поднимается с дивана и стучится в каморку Бэннера. Ответа он не слышит, потому толкает дверь и осторожно проникает в темное помещение, в котором Бэннер не потрудился зажечь даже лампы. Полоска ржавого света озаряет комнатушку, и Барнс едва не спотыкается о чей-то гипсовый бюст. В помещении царил полный бардак, стол был опрокинут, всё, что могло разбиться, было разбито, книги и бумаги были разорваны и раскиданы по полу, даже толстенный том «Капитала» был разодран пополам чьей-то неведомой силищей. Во главе всего этого безобразия восседал хозяин кабаре в зелёном кресле, которых детектив насчитал в его имении уже три штуки. Бэннер, казалось, не мог сидеть на чём-либо иного цвета… Он, словно паук, чёрный, мрачный и ужасающий, притаился в центре своей паутины, и Джеймс в очередной раз поймал себя на мысли, что ему страшно смотреть Брюсу в глаза, да он и не помнил, когда в последний раз делал это…

— Я разрешал входить? — сдержанно и спокойно, чётко проговаривая каждое слово, произносит Брюс, и Джеймса пробирает озноб.

— Сэр, в кабаре произошло убийство по неосторожности, и я должен…

— Разве я разрешал входить?! — хозяин показался на свет, поднявшись с кресла, остановился прямо напротив детектива, которому ничего не оставалось, как поднять на него глаза. Никто и никогда не внушал Барнсу такого безотчётного ужаса. Если бы дьявол, которым пугала его в детстве матушка, когда он забывал молиться на ночь или перед обедом, принял человеческий облик, то выглядел он бы точно, как Бэннер сейчас. Мягкие черты лица его заострились, мышцы на лице дёргались, будто его одолел нервный тик, ноздри раздувались, как у быка на корриде, которую так любил Рамлоу, а глаза, пустые и мертвые, прожигали душу насквозь адским пламенем, отравляя и забирая её в преисподнюю без покаяния...

— Уберите из моего клуба эту мразь, детектив! Посадите его за решётку. Не мне вам объяснять, что и как тут произошло, — Брюс мотнул головой, указывая детективу за дверь, и тот немедленно покинул разрушенную его обитель.

«Да. Ни о каких боях, само собой, речи быть не может. Напился, подрался, силу не рассчитал. Лет пять общего режима. Не повезло, чёрт, не повезло парню».

Барнс почувствовал неодолимую тягу закурить, направился сквозь толпу к выходу, нащупывая в штанах портсигар, и застыл на полдороги. Взгляд его намертво был прикован к позолоченным часам с гравировкой в виде лука и стрелы, которые вынул, раскрыл и тут же спрятал обратно в нагрудный карман серого жилета молодой светловолосый мужчина. Он медленно спускался по лестнице в подвал, серьёзный и внимательный, а Джеймс неотрывно следил за каждым его движением, готовый броситься на него, как охотничий пёс на добычу.

— Это он, — со спины к нему подошёл Томми, который и поведал ему накануне о загадочном ухажере Натали. Мужчина словно ощущает пристальное внимание к своей персоне, рассматривает толпу и встречается с льдисто-голубым, острым и пристальным взглядом детектива, заносит ногу над ступенькой, но тут же разворачивается и мчится обратно, вверх по лестнице, к выходу из кабаре.

Джеймс жалеет, что оставил табельное оружие дома, бросается за ним, за рукав его хватает кузнец, на которого в проходе уже надевают стальные браслеты, и он вынужден задержаться, теряя драгоценные секунды.

— Детектив! Я убил эту чёрную гниду, но я не трогал Натали! — Барнс освобождает руку, и продолжает преследование.

— Я любил её, детектив! Я не убивал её! — кричит вслед Свенссон, но Джеймс уже летит через ступеньку вверх по лестнице, вышибает дверь и видит, как журналист прыгает в автомобиль, стоящий на углу, и немедленно исчезает за поворотом. Барнс чертыхается, пинает со злости какой-то мусор на дороге и присаживается на край мостовой, прямо на мокрый асфальт, чтобы отдышаться.

«Слишком много дерьма за один вечер! Слишком много!»

— Эй, старина! — за плечо его дёргает Рамлоу. — Ты во что впутался, а?! Сдалась тебе эта шлюха?!

— Я должен, Брок! Я должен, — выдыхает детектив давно забытое им слово, уронив на руки голову.

— Так вот что за дело у тебя! — негодует Брок, размахивая руками в обычной своей, темпераментной манере. — Да этих шлюх тут полная улица! Помирает одна, на её место приходит другая! Нашел, чем озаботиться!

— Не хочешь помочь — не мешай!

— Не собираюсь делать ни того, ни другого! — Рамлоу, нашумевшись как следует, присаживается на корточки рядом. — А что, если это Бэннер?! Что ты можешь против него? Я бы не стал идти против Бэннера. Он ненормальный, Джеймс…

«Последние годы я ходил в «Лошадь», чтобы надраться и поглазеть на Натали, и дела мне не было ни до Громилы, ни до Старкони с его наклонностями, ни до Бэннера с его припадошностью. А теперь ты погряз в этом змеином гнезде с головой, дружище! И чем всё это для тебя кончится, известно одному Богу. А всё из-за тебя, Тощий Стиви! Из-за тебя…»

— Поступай, как знаешь, Джеймс, тут я тебе не помощник. Аdiоs, старина, — Брок перебегает улицу к ожидавшим его у входа девушкам, бросает колкий взгляд на побитого лесоруба, который только что выполз из кабаре, пошатываясь, и растворяется в толпе.

— Тебе бы к врачу, — Барнс поднимается на ноги и придирчиво осматривает нового своего товарища с ног до головы.

— Я справлюсь сам. Это не первая моя драка.

— Ты похож на одного моего друга, тот ещё был любитель подраться, — он усмехается, вспоминая, что погибший друг его Стиви, худой, болезненный и чрезмерно принципиальный, был побит в каждой потасовке, в которой участвовал, и Роджерс отчего-то улыбается ему в ответ. — Ты где остановился?

— В Гувервилле**, — пожимает плечами лесоруб и опускает взгляд на землю, с грустью вспоминая, что ему сегодня ночевать в холодном сыром бараке под боком у старого пьяницы, которому он обещал десятку за койку в углу.

— Ты нужен мне завтра. Есть одна зацепка о твоей сестре, — Джеймс поднимается на ноги и отряхивает штаны и руки, собираясь уходить. — И забери с собой вон того чудика, он тоже где-то там обосновался.

Детектив указал на бледного Томми, который мрачно бродил туда-сюда вдоль здания кабаре, заглядывал в окна и удручённо вздыхал, высматривая среди пляшущих теней свою новую, юную и нежную возлюбленную, которая об этом ещё не знала, и, спрятав руки в карманы, пошёл вниз по улице пружинистой своей походкой.

— И, Стив, — он вдруг остановился и обернулся. — Я не возьму твоих денег. Сними лучше себе комнату. Зима скоро.

«Проклятье! Заигрался ты в хорошего копа, Барнс. А в этой игре совсем другие правила».

— Баки! — Джеймс собрался было свернуть за угол, как Роджерс окликнул его старым, забытым прозвищем, отчего сердце его пропустило удар.

— А где сейчас твой друг? — простодушно поинтересовался лесоруб.

— Он умер, Стив, — детектив скрылся за углом, погружаясь в растревоженные бесхитростным парнем с лесопилки воспоминания, и Роджерс застыл посреди дороги, расстроенный, что не успел извиниться за неудобный вопрос...

* * *

Rossi Tino et orchestre — Un violon dans la nuit

Барнс бросил на пыльный стол связку ключей, скинул грязные ботинки, штопанные не один раз носки бросил в плетёную корзину для белья, а грязную, пропахшую потом и сигаретами рубашку небрежно оставил на спинке кресла. Домовладелица сегодня не прибралась, вероятно, Джеймс задолжал ей за прошлый месяц и совершенно об этом забыл, а вчерашний визит Рамлоу разозлил старушку окончательно.

Джеймс бегло оглядел в зеркале сетку шрамов на своём теле, которые он получил ещё мальчишкой в бруклинских подворотнях, вступаясь за своего друга, на плече белел след от пули, полученной в первый год службы, а сбоку виднелся неровный шов от операции — в пятнадцать лет у него случился аппендицит. Мрачные мысли выветрились по дороге, и детектив, подходя к умывальнику, с довольной ухмылкой отметил про себя, что всё же неплохо сложён и даже вполне симпатичен.

От водных процедур его отвлёк негромкий, но уверенный стук в дверь.

«Кого там ещё принесло на ночь глядя, чёрт подери!»

Джеймс, не надев рубашки, отпирает замок. На пороге стояла Лорейн, улыбаясь и снимая с худой своей ладони бежевую кружевную перчатку неторопливо, пальчик за пальчиком. Платиновые кудри сбились от дождя и ветра, на зацелованных губах розовели остатки помады, а чёрная подводка и тушь чуть растеклись по нижнему веку и длиннющим ресницам, отчего взгляд блондинки становился манящим и притягательным.

— А я к тебе, — отчего раньше он не обратил внимания, какой у неё бархатный и певучий голос? — Пустишь?

Почесав затылок, удивлённый, но ничуть не расстроенный детектив пропускает даму в квартиру и услужливо помогает ей снять пальто.

— А что же Рамлоу? — интересуется Джеймс, на что Лорейн одарила его ослепительной улыбкой, скользнув оценивающим взглядом по его обнаженному торсу.

— Твой друг только болтать умеет. Надеюсь, ты не такой.

Девушка, соблазнительно покачивая бёдрами, проплыла в спальню, и Барнс, намереваясь отыграться за свой позорный провал после той жуткой попойки у Дум-Дума, когда он притащил домой девицу и бесстыдно захрапел, отправился следом за Лорейн, прикрыв за собой дверь...

*Фрэнк Костелло (1891 — 1973) — реально существовавший гангстер.

Франческо Кастилья родился в 1891 году в Италии и в возрасте 4 лет переехал в Соединенные Штаты. В возрасте 13 лет он вступил в преступную группировку и поменял имя на Фрэнк Костелло, занимался бутлегерством и азартными играми. Сила Костелло состояла в том, что он был связующим звеном между мафией и политиками, особенно с членом Демократической партии Таммани Холлом в Нью-Йорке, что позволяло ему избегать преследований.

**Гувервилль (назван так по имени президента США Г. Гувера) — это трущобы, возведённые в Центральном парке Нью-Йорка во времена Великой депрессии.