Кто первым сойдет с ума? (гет)

1.

Моё сердце лихорадочно билось в груди, просило одуматься, просило пожить еще. Но зачем жить, если жизнь тебе безразлична, если ты никто, всего лишь имя в списке учеников? Ты не существуешь, ты давно упала в пропасть и знаешь, что никогда не сможешь выбраться из неё. Пропасть боли, отчаяния и страха. И как бы ты не карабкалась, царапая коленки до крови и сдирая кожу с пальцев, выхода нет. И лишь смерть освящает тебе путь и улыбается, раскрывая руки для объятий.

2.

Снег.

Я лежала на квиддичном поле, покрытом белым пушистым снегом.

Я коснулась его пальцами, и мурашки пробежали по всему телу. Пальцы онемели от холода, но я не сопротивлялась этому чувству. Наверное, так и наступает смерть. Сладковатый привкус снотворного чувствовался на губах, я облизнула губы и улыбнулась.

Надо мной простиралось яркое голубое небо, такое красивое и чистое, что мне хотелось дотянуться до него. Мне было так спокойно и хорошо, и я надеялась, что это и есть смерть. А потом вышло солнце, и всё полетело к чертям, и я проснулась от яркого света в палате святого Мунго.

3.

“Что заставило тебя так отчаяться, что ты решила, что больше не стоит жить?”

С этим вопросом меня каждый раз встречала целитель Мюррей.

Я стучала в её кабинет, садилась на удобный диванчик и рассказывала о себе. О невыносимой беспомощности и безнадежности, когда кажется, что никто тебя не понимает, когда ты ощущаешь, что не можешь контролировать свою жизнь. Целитель порекомендовала мне вести дневник, и я запихнула выданную мне чёрную книжку под ножку кровати, чтобы та не шаталась.

Наверное, правильным ответом на вопрос целителя было бы “Вики”. Но Вики — это воспоминания о детстве, это боль и бесконечные слезы и непонимание, что же я делаю не так. Ребёнком я боялась сделать и шага, каждый раз ждала с замиранием сердца, когда Вики рассердится на меня и ударит, швырнет об стену, схватит за волосы и запрет в чулане или шкафу. Её приступы ярости были непредсказуемы, а грубые слова причиняли больше боли, чем синяки и царапины. Я боялась вызвать её гнев, спрашивая, что же я сделала не так в очередной раз. Ведь любые вопросы приводили её в бешенство, и я могла только надеяться, сжавшись в комочек на кровати, что она разгромит мою комнату, а не меня.

Неделю назад, после моей жалкой попытки суицида, меня перевели в психиатрическое отделение под руководством целителя Анны Мюррей. Это была изолированная зона всего с пятью пациентами, которые находились в эмоционально нестабильном состоянии. Занятия с психиатром должны были помочь пациентам раскрыться, понять, что они не одиноки, и выбраться из пропасти, в которой они оказалась, уверяли целители. Но я не хотела делиться, не хотела раскрываться, не хотела, чтобы мне помогали. Я не хотела выбираться из моего ада, это было больно и никому не нужно. Я всего лишь хотела запереться в комнате и никого не видеть.

Я знала, что сама не давала никому приблизиться, не позволяла заглянуть внутрь, в мою темноту, в мою душу. Но ведь никто и не хотел. Никто даже не пытался протянуть руку помощи, вытащить меня из моей темноты, которая уничтожала меня день за днем. Мне хотелось грызть локти от отчаяния и чувства беспомощности. Темнота ломала меня изнутри, и я не могла вздохнуть свободно, а стены все продолжали давить, не позволяя сделать и шага. Но всем было все равно. Очередная Уизли, до которой никому нет дела. У меня никого не было, и я никому не была нужна.

После вечеринки Джейми я несколько дней не выходила из спальни. Я не могла смотреть никому в глаза, мне было стыдно и противно от самой себя. Я не могла поверить в произошедшее и никому не могла рассказать о случившемся. К тому же, Тедди ведь не изнасиловал меня, просто проучил. Я знала, что ослушалась Вики, я сама была виновата. Я заслуживала это. Но никогда я не чувствовала себя настолько опустошенной. Ночью страх парализовывал мое тело, и мне снилась та комната на Гриммо 12 и злой оскал Тедди. И я поняла, что больше не выдержу.

А теперь, теперь я не знала, что делать. Ведь у меня отняли единственную вещь, принадлежавшую мне. Мою смерть.

4.

Я сидела на подоконнике в пустой спальне, когда в комнату вошла Сабин Энглерт, одна из пациенток, с которой я делила палату.

Когда я впервые зашла в отделение, она смерила меня своим цепким взглядом с ног до головы и ухмыльнулась:

— Добро пожаловать в сумасшедший дом.

Наглая, дерзкая, она постоянно грубила целителям, а ее черные глаза, казалось, могли видеть тебя насквозь, залезая глубоко в душу.

Сабин залезла на кровать и начала шарить руками под матрасом пока не достала оттуда пачку сигарет.

— Будешь? — спросила она, затянувшись.

— Я не курю, спасибо.

— Не куришь или никогда не пробовала?

Я не успела ответить, как Сабин издевательски протянула:

— По глазам вижу, что не пробовала.

— Мне всего четырнадцать, — напомнила я.

— И что? — Сабин стряхнула пепел в пластиковый стаканчик, стоявший на прикроватной тумбочке.

И я подумала, и вправду, ну что сделает одна сигарета? Все вокруг курят. Даже правильные братья Скамандеры. А я в жизни сигарету в руки не брала.

— А не поймают?

— Стивенс придёт на проверку только через два часа. К тому же, мне девятнадцать, пусть только попробуют что-то сказать. Ну так что, будешь? — Сабин протянула мне свою уже раскуренную сигарету.

Едкий дым коснулся стенок горла, и я закашлялась. Это было отвратительно. Нет, мне абсолютно не нравились эти сигареты, и я не понимала, что все в них такого находят.

— Нет-нет-нет, — возмутилась Сабин, — ты неправильно вдыхаешь. Затянись, и не отпускай дым, сделай вдох, ртом, постарайся втянуть дым в легкие. Почувствуй его здесь, — и она коснулась моей грудной клетки.

Я смотрела, как Сабин подносит сигарету к обветренным губам.

Она не была красивой как Вики. Острые черты лица, нерасчёсанные чёрные волосы, мешковатые рубашки, которые только выделяли болезненную худобу и многочисленные браслеты на руках, звенящие при каждом движении — вот что бросалось в глаза при взгляде на Сабин Энглерт. Но было в ней что-то завораживающее и интригующее, и мне захотелось узнать её поближе.

— Ты умеешь играть на пианино? — спросила я, указав на её длинные худые пальцы.

Сабин приподняла брови:

— Было дело. Но ты не отвлекайся, кури давай.

Табачный дым коснулся моих легких, и у меня закружилась голова. А после ещё двух затяжек, я коснулась лбом стекла не в силах двигаться от сладкой и тягучей головной боли. Удивительная приятная нёга и расслабленность расползлись по моему телу. Я смотрела в окно и мне казалось, что я нахожусь за пределами палаты. Я чувствовала себя окрылённой.

— Уау, — только и могла сказать я.

Сабин хмыкнула. Умиротворённую тишину нарушал только звук её браслетов, стучащих друг о друга.

Если ты всегда так себя чувствуешь во время курения, то я начинала понимать, почему все курят.

Ощущение эйфории прошло так же быстро, как и началось, и я попросила у Сабин еще одну сигарету.

— Эй, поосторожнее, красотка, не увлекайся, — сказала Сабин, но вновь полезла под матрас за пачкой и раскурила для меня сигарету, — так почему ты хотела отправиться на тот свет?

— А это важно?

— Нет, просто интересно. Диондрия блюет в туалете каждую ночь, потому что зациклена на идеальном теле, а Каролина так боится потолстеть, что не может съесть даже яблоко. У маленького Макса умерли родители, и он разговаривает только со своей сестрой. А ты? Какая у тебя история?

Я затянулась, и приятное тепло снова наполнило каждую клеточку моего тела. Было так легко и спокойно.

— Жизнь больше не казалось мне важной. Я чувствовала себя беспомощной и никому ненужной, — я вспомнила ответ, который давала каждый раз целителю Мюррей.

— А хочешь я открою тебе секрет? — прошептала Сабин.

Я кивнула.

— Ты можешь заставить людей делать так, как ты хочешь, они будут выполнять твои самые дикие капризы. Вот это я называю сила.

— Империо? Но ведь это непростительное!

Но Сабин лишь расcмеялась.

— Ты такая смешная, Доминик. Кому нужна эта магия? От магии одни неприятности.

— Но как тогда быть сильной?

Сабин приподняла многочисленные браслеты-фенечки, показывая мне шрамы на запястьях.

— Никакой магии. И все вокруг боятся даже дышать около тебя. Работает каждый раз, — Сабин с какой-то больной любовью рассматривала уродливые шрамы на запястьях.

— Почему ты хотела покончить с собой?

Сабин с удивлением посмотрела на меня.

— Вот глупышка. Я не собиралась умирать.

— Но как же… — прошептала я, указывая на браслеты.

— Я не собиралась умирать, но ведь никто об этом не знал.

И Сабин приложила палец к губам, словно поведала мне страшный секрет.

Но ведь это и было страшно — шантажировать близких своей смертью. Неправильно.

— Хотеть умереть — тоже неправильно, — заметила Сабин, и я поняла, что произнесла последнее слово вслух.

Наверное, она была права, но тогда смерть казалась мне единственным выходом, лучиком света в моей собственной темноте, в моей пропасти ужаса и страха.

И я рассказала ей, этой незнакомой девочке, наверное, еще более сумасшедшей, чем я, о своем отчаянии и боли. О кошмарах, в которых темнота поглощала меня, и я просыпалась в холодном поту и с немым криком на губах. И о Вики. Я впервые рассказала кому-то о том, как Вики отняла у меня всё, до чего могла дотянуться — искренние улыбки, незнание страхов, уверенность в себе, друзей и даже первый поцелуй. О том, как я боялась поступить на Гриффиндор, куда угодно, лишь бы подальше от Виктуар и Тедди, подальше от слов, которые резали больнее Диффиндо. О том, что я сплошное разочарование, замухрышка, невидимка.

Я говорила и говорила, и даже не заметила, как по моим щекам начали катиться слезы.

— Почему-то всем наплевать, что меня зовут Доминик. Мама называет меня Ники, и иногда я передергиваюсь, когда слышу это имя. Мне кажется, что мама хочет видеть во мне Виктуар, что она ждет, когда же я наконец изменюсь. Виктуар и Тедди издевательски используют мое детское произвище “малышка Мини”, от которого мне хочется взвыть. В школе меня называют “Уизли”, а кузены сократили мое имя до грубого “Дом”. Иногда мне хочется наорать на всех — хватит коверкать мое имя, но потом я понимаю, что Вики может ударить меня, а мама обидится и недовольно подожмет губы.

Я судорожно сделала еще одну затяжку. Сабин внимательно слушала меня, выпуская колечки дыма.

— Я пыталась рассказать родителям, — мой голос перешел на всхлипы, — я говорила, что Виктуар меня обижает, но мама только сердилась и спрашивала, почему мы не можем дружить, а папа считал, что я преувеличиваю. Они никогда бы не подумали плохо о своей идеальной Виктуар. Никто не воспринимал мои слова всерьез. “Дети, — думали они, — сами разберутся”. Я все время спрашивала себя: “За что Вики меня так ненавидит?” Наверное, за то, что я родилась.

В воздухе повисла тишина. Мы сидели на подоконнике и курили. И мне казалось, что дышать стало легче, словно какой-то груз наконец-то покинул меня.

— Знаешь, Сабин, — я вытерла слёзы рукавом рубашки, — я хочу убежать, далеко — далеко, туда, где я смогу быть собой, а не жалкой пародией на Вики.

Сабин потушила сигарету о подоконник и улеглась на кровать, закинув руки за голову.

— В этом твоя главная ошибка. Убежать? Замкнуться в себе? Это не выход.

А где же выход? Где же он? Что я должна сделать, чтобы боль ушла? Чтобы мои страдания закончились и темнота не пугала меня? Как остановить мои кошмары? Как выбраться из пропасти? Я была уверена, что покончив с собой, уйдя из этого мира, уйдет и моя боль.

— Ты должна заглянуть своим страхам в глаза. И послать Вики на хер.

Но ведь это тоже не выход. Я не могу взять и забыть все те разы, когда я не могла постоять за себя, когда я опускала взгляд и дрожала при одном лишь взгляде на Виктуар. Такие вещи не забываются. Я не могу сделать вид, что всего этого не было, и начать жить заново, стать новой Доминик, умеющей смотреть страхам в глаза. Ведь этот страх все равно будет жить во мне, он часть меня. Воспоминания преследуют меня и пожирают изнутри, уничтожая мою душу, делая из меня бездушную куклу.

Я застряла.

В моих страхах.

В моих кошмарах.

В моих воспоминаниях.

Где же он? Где же выход из моей пропасти?

5.

В вестибюле в Мунго меня ждала Виктуар. Я ожидала этого. Вики была не из тех, кто пытается убежать от реальности, как бы ей этого не хотелось.

— Когда ты в последний раз расчесывалась? — вместо приветствия сказала она, — Выглядишь ужасно.

Я не дала ее словам задеть меня. Я слышала вещи и похуже.

— Нет, серьезно, Доминик, почему ты не следишь за собой?

Вики потащила меня в туалет и, достав из сумочки свой гребень, начала медленно проводить им по моим волосам. И впервые за долгое время я ее не боялась.

Ведь единственный выход — это простить, и я, наконец, поняла это.