Кто первым сойдет с ума? (гет)

Ты ничего не знаешь о чудном мире подростков. Они все сумасшедшие.

Эдвард руки-ножницы

1.

Это была идея Вики. Очередная дерзкая идея, которая не предвещала ничего хорошего. Иногда я не понимал, откуда в её белокурой головушке брались все эти затеи. Но что поделать, если Вики — манипулирующая сучка, а я черствый пофигист. Скажем спасибо родителям обортням, вейлам и метаморфам, чья взрывная комбинация сносила нам крышу и позволяла улетать на седьмое небо от сухого аконита.

Моё первое детское воспоминание о Вики на удивление яркое. Виктуар исполнилось три. Я, в шортах и запачканной майке, совершенно нелепо смотрюсь с красавицей Вики, протягивая ей большого плюшевого медвежонка. Вики морщит носик, берет медвежонка, а потом с силой кидает его на пол и начинает кричать: “Я хотела куклу!!!”

Тогда я терпеть не мог малышку Вики и совсем не хотел с ней дружить. Избалованная кукла, которая только и умела, что плакать, кричать и топать ногами. Но для всех остальных Вики была ангелом с очаровательной улыбкой. Ей было дозволено все, и я считал это возмутительной несправедливостью, но бабушка лишь шикала на меня и дарила Виктуар клубничные леденцы. Яркая, заметная, малышка Вики притягивала к себе взгляды прохожих, ей нравилось чужое внимание, она любила, когда люди восхищались ей.

Но я видел за её слащавыми улыбками мерзкие ухмылки, а за ярким блеском в глазах — желание причинять боль окружающим. О да, Вики была ненормальной. Она любила делать больно другим, видеть их слезы и перекосившиеся лица, ей это доставляло неимоверное удовольствие. Но больше всего ей нравилось травить малышку Доминик. Вики не могла пережить, что уродливый комочек привлекает к себе всё внимание взрослых, а до неё, красавицы Виктуар, никому нет дела. Она травила Доминик день за днём и никто этого не замечал. Никому и в голову не могло прийти, что идеальная Вики на самом деле не так уж и идеальна.

Маленькая Мини была похожа на пушистый одуванчик. Воздушная и легкая. Она боготворила Виктуар и была ни капли на неё не похожа. Но как и одуванчики превращаются в некрасивые жёлтые сорняки, так и Доминик было суждено превратиться в очередную рыжую Уизли. В ней не было ничего особенного, разве что затравленный взгляд и боязнь старшей сестры. Малышка Доминик до дрожи в своих тощих коленках боялась Вики, которая никогда не упускала возможности поиграть с сестрёнкой в кошки-мышки.

И всё-таки идеи Вики никогда не заканчивались ничем хорошим. Особенно, когда они приходили в её белокурую головушку под кайфом и под полной луной. А в тот день мы сидели на крыше дома её родителей и курили магловскую дурь. Виктуар только закончила Хогвартс и ей казалось, что мир у её ног. Она не собиралась ни работать, ни продолжать учиться дальше. Ей хотелось путешествий и приключений. Оплаченных за счет родителей, разумеется.

Я покрывал шею Вики укусами, когда она оттолкнула меня и указала пальцем на дорожку у калитки:

— О, Те-е-е-дди, это же малышка Мини!

Мне не было дело до невзрачной Доминик, и я лишь забрал у Вики из рук косяк и затянулся.

— Кажется, я сказала этой сучке не выходить из своей комнаты. Совсем страх потеряла.

В ее глазах появился маниакальный блеск, и я застонал от разочарования. Я не видел её больше двух недель, а она так нагло решает динамить меня?

— Вик, ну зачем? — протянул я, предпринимая последнюю попытку остановить её.

— Она заебала меня, куда бы я не пошла — везде эта соплячка.

Вики улыбнулась и выкинула окурок в песок. А мне не оставалось ничего, кроме как сдаться, ведь для Вики это была очередная игра, и она не могла проиграть. Она Виктория. Победительница.

— Ну давай, что ты придумала?

 

2.

Вики сидела на нашей крыше и курила.

Ей было страшно. Я чувствовал ее страх, слышал, как лихорадочно колотится ее сердце.

Я видел, она винила себя. Это было так не похоже на Вики, которая никогда не отвечала за свои поступки и не думала о последствиях. Ей всю жизнь было все равно. А теперь она плачет.

— Вик, кончай реветь, в чем дело?

Она не ответила, и я потряс её за плечи. Вики отстраненно посмотрела на меня и просипела:

— Она хотела покончить с собой. Из-за меня.

Ах да. Вчера малышку Доминик нашли без сознания в её спальне. По мне, лучше бы сдохла. Тоже мне — королева драмы. Вот если бы Вики решила покончить с собой, она бы выбрала что-то демонстративное и душераздирающее, с кровью и криками. Но Вики была со мной не согласна. Было так странно слышать страх в её голосе. Она будто находилась в каком-то трансе и я, не зная, что делать, сел рядом и взял сигарету из её рук. Вики вскочила и заорала:

— Она, блядь, чуть не сдохла по моей вине, Тед!

— Но ведь не сдохла, — я затянулся, — так что заканчивай истерить.

Вики снова села и прижала коленки к груди.

Ей было страшно. Она винила себя. Но я все равно её не понимал. Она же терпеть не могла Доминик, нет?

— Вик, с чего вдруг такая забота о Доминик?

Она посмотрела на меня, как на умалишенного, и прошептала:

— Она моя сестра.

Я приподнял брови:

— И?

— Она, блядь, моя сестра, что тут непонятного? Я люблю её!

— У тебя странные методы показывать свою любовь. Так себе, на троечку.

Вики смерила меня уничтожающим взглядом.

— Она бесила меня, но это не значит, что я хотела, чтобы всё так вышло.

— У неё, мать твою, клаустрофобия из-за тебя.

— Заткнись Тед! Заткнись-заткнись-заткнись!!! Проваливай. Убирайся! Не желаю тебя видеть!

А потом она столкнула меня с крыши. Просто взяла и столкнула, чокнутая сука. И в её глазах было столько ненависти, что я уверен, ей было наплевать, упал я на твердый грунт или мягкий песок.

— Ебанутая, — проорал я ей и трансгрессировал с громким хлопком.

 

3.

Вики не могла жить без истерик. Вся её жизнь состояла из бесконечных истерик, фальшивых рыданий и вранья. Придумывать херню и вешать лапшу на уши — вот настоящий талант Вики. В пятнадцать напиться в хлам и рассказывать незнакомцам небылицы о своей жизни было её любимым занятием. Но враньё стало частью Вики еще в детстве, когда солгать родителям не стоило и труда.

— Играем в Снитч?

— Что?

Мне пять, и я играю в ГеймБокс, а Вики три, но её совсем не смущает разница в возрасте.

— Ну… Снитч! Я прячусь, ты ищешь, найдешь — догони!

— Нет. Ни во что я с тобой играть не буду, отстань, малявка.

И Вики начинает плакать. Нет, рыдать. Громко, взахлеб, так, чтобы каждый в доме услышал. На громкий рёв сразу прибегают взрослые.

— Вики, солнышко, что случилось? Ты ушиблась?

Вики отрицательно мотает головой, а потом…

— Тедди ударил меня!!!

Стоило мне сделать что-либо, что ей не нравилось, она бежала в комнату ко взрослым, обнимала маму или Гарри и, заливаясь слезами, всхлипывала:

“Тедди отнял у меня мишку”.

“Тедди не делится конфетами”.

“Тедди назвал меня дурой”.

Маленькая ябеда. Мне хотелось разорвать её на кусочки, впиться в глотку и почувствовать вкус её крови, услышать её крики, молящие о пощаде. Наши бабушки находили нашу дружбу умилительной.

Мне было восемь, когда я решил, что больше не намерен терпеть истерик Вики. Я схватил её за запястье и потащил в чулан. Оказавшись в полном мраке, я закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Сознательный метаморфоз давался мне пока с трудом. Но я не зря оттачивал этот трюк уже несколько месяцев. Снова открыв глаза, я понял, что у меня все получилось. Мои глаза превратились в круглые глаза хищника с дикими желтыми зрачками, а рот исказился в страшной ухмылке с острыми клыками. Я посмотрел на Вики и моё сердце упало. На ёе лице не было ни страха, ни хотя бы отвращения.

— Уау, — наконец выдохнула она, — научишь меня?

Я не понимал эту девчонку. Она должна была завизжать от страха и больше не сметь ко мне приставать, а вместо этого она начала восхищаться мной?

От возмущения и досады я зарычал.

Вики захлопала в ладоши.

В тот момент я её ненавидел.

А во время очередного шумного ужина в Норе мы понимаем, что похожи. Джинни начинает историю о зубе Лили, и мы синхронно вздыхаем. Вики замечает это первой и легонько пинает меня под столом.

— Сад, — произносит она одними губами, а потом просит у бабушки позволения выйти из-за стола.

Мы лежим посередине поля и смотрим на звезды. Высокая трава скрывает нас от взглядов любопытных родственников.

— Как меня достали эти дети, — Виктуар первая нарушает тишину.

— И не только дети.

И мы рассказываем друг другу, как нас притягивает луна, и как нас обоих бесит Доминик, и пора бы старушке МакГонагалл свалить на пенсию.

— А давай убежим, — тогда предлагает она.

— Убежим? Куда? — мне было семнадцать, и единственное, о чём я думал, так это о вырезе её майки.

— Трансгрессируй нас в Лондон. Эта деревня и пение птичек выводят меня из себя.

И мы проводим целое лето вместе. Самое сумасшедшее лето моей жизни. Вики напивается, сосется с незнакомцами и врёт, принимает экстази и даёт себя трахать. Ей пятнадцать, и меня совсем не удивляет, что я у неё не первый. Мы часами сидим на крыше Ракушки, слушаем море и думаем о будущем. Нам кажется, что взрослые нас совсем не понимают, и мы курим сигареты пачками, учимся заворачивать косяки и пробуем кокаин. Мы хотим свободы, хотим покорять мир, хотим целыми днями курить траву, а потом сходить с ума вместе.

Вики открывает для меня мир наркотиков. Запретное, нелегальное, неправильное — мы не могли не поддаться соблазну. Марихуна, экстази, кокс. Мы курим бонг и целуемся, выдыхая дым друг другу в губы. Нам сносит крышу, и нам это нравится, мы наслаждаемся моментом и друг другом. Нам хорошо, и нас ничто не волнует. Мы включаем музыку погромче, поём и смеёмся. Мне семнадцать, и моя жизнь идеальна.

А потом снова начинается школа, и она ведет себя так, как будто лета не было. Как будто мы не разговаривали ночи напролет, как будто я не прикрывал её перед родителями. Когда на школьной вечеринке я пытаюсь залезть ей в трусы, она лишь улыбается и качает головой. Она флиртует с парнями и отказывает, когда её приглашают на свидания, и мне хочется заорать на весь зал, какая же она лицемерка.

Иногда я не понимал, что меня так привлекало в этой сумасшедшей суке. Да, её красота была завораживающей, но будь Вики бездушной фарфоровой куколкой, я бы и пальцем к ней не притронулся. Наверное, всё дело было в самой Вики, в её пронизывающем взгляде, который бросал в жар и пожирал тебя, высасывал всю энергию, всё до капли, и оставлял беспомощным и зависимым. И снова, и снова, и снова, и опять, и опять. И каждый раз было всё сложнее выбраться из цепких лап этой сирены. Вики умела показать без слов, лишь вглядом и улыбкой, что она нуждается в тебе, что ты особенный, что она хочет тебя, и это было всё что нужно, чтобы снести голову семнадцатилетнему мальчишке.

А ещё в Вики жила неудержимая тяга к безумию. Ей нравилось, что её поступки шокировали, и никто о них даже не догадывался. Чокнутая, безбашенная, она ничего не боялась, ей постоянно хотелось нового, она не могла сидеть на месте. Однажды, проиграв в настольную игру, Вики сошла с ума. Она завизжала во всю глотку, начала прыгать и топать ногами, схватила игральную доску и кинула её через комнату. Она визжала и визжала, пока на крик не сбежались испуганные взрослые. Меня гипнотизировало это её безумие, её ярко горящие глаза, которые всегда обещали ужасное веселье. Наверное, это меня и манило в Вики. Я хотел жить, как она. Я хотел стать частью её мира, частью самой Вики.

Я ловлю её на перемене и тащу в туалет плаксы Миртл.

— Какого черта? — ору я и с силой прижимаю эту суку к стене.

— Что-то не так, Тедди?

Вики смотрит мне в глаза и невинно хлопает ресницами. И я не сдерживаюсь и ударяю её по лицу, желая стереть с её губ, таких соблазнительных губ, наглую ухмылку.

— Т-с-с, — шепчет она и встает на колени, расстёгивая ремень моих брюк.

И я совсем не против, что о нас никто не знает, до тех пор пока она дает ебать свой миленький ротик.

“Стерва”, — говорят однокурсники.

“Шлюха”, — знаю я.

И поэтому, когда через несколько дней она аппарирует ко мне домой с криком “Тед! ”, я нисколько не удивляюсь и лишь вспоминаю, куда положил презервативы.

1.

С детства мама любила повторять, что я принцесса. Её маленькая, ненаглядная принцесса. Но я не хотела быть принцессой, и никогда ей не была. Я была королевой. Все порхали вокруг меня, суетились и выполняли мои любые капризы. Слезы и жалобный голосок для мамы с папой. Повышенный голос и угрозы, и Доминик сделает всё, что я ей скажу. Кокетливые улыбки и майки с открытым вырезом — и даже безбашенный Тедди слушается меня.

Я была королевой и умела управлять своими поданными.

Пока в один прекрасный день моё королевство не потерпело крах, и я сама не сошла с престола.

 

2.

— Вики, солнышко, ты хочешь сестренку?

Малышка Виктуар посмотрела на папу удивленными глазами, как будто он спросил самый глупый вопрос на свете, и, не задумываясь, ответила:

— Нет.

Билл, ожидавший совсем другого ответа, нахмурил брови и посмотрел на Флер.

— Нет? Но ведь с сестренкой ты могла бы играть в кукол и принцесс. Вы могли бы быть лучшими подругами. Разве это было бы не замечательно? — попыталась убедить трехлетнюю дочку Флер.

Красивое личико Вики исказилось.

— Не хочу сестренку! — закричала Вики и для убедительности топнула ножкой.

— Вики, солнышко, вот у мамы...

— Не хочу сестренку! Не хочу сестренку! Не хочу сестренку!!!

 

3.

— Ты вконец ебанулась?

Доминик сидит на больничной кровати и неотрывно смотрит на белую стену. Ее спокойное лицо нервирует меня, и мне хочется вытрясти из неё всю эту чушь. Я хочу сжать её запястья так сильно, чтобы остались синяки от моих пальцев. Я хочу, чтобы она кричала, и плакала, и пообещала мне никогда так больше не делать. Я знаю, я съехала с катушек, я ебанулась нахрен. Я, блядь, переживаю за эту ебнутую Доминик, будь эта сучка проклята.

— Зачем ты это сделала?

Доминик устало смотрит на меня и говорит:

— Оставь меня в покое.

— Черта с два я оставлю тебя в покое, — мой голос срывается на крик, — Что за херню ты вытворяешь? Тебе жить надоело?

— Да.

Ее спокойствие выводит меня из себя, и я хочу расцарапать ей лицо, придушить её, сделать что-нибудь, лишь бы вывести её из этого транса и нежелания жить дальше.

— Ну и дура! Жизнь она же только одна. Она же такая, мать твою, замечательная!

— И это говоришь мне ты? — с неверием в голосе шепчет Доминик, — это ты превратила мою жизнь в ад.

— Ты не могла подождать еще месяц? Я бы свалила нахрен, и меня бы больше не было в твоей жизни!

На губах Доминик появляется злая ухмылка:

— Ты всегда будешь в моей жизни. В моих самых страшных кошмарах.

 

4.

Доминик четыре. Рыжие локоны смешно подпрыгивают при каждом её шаге. В руках она держит маленького плюшевого зайчонка Бу — самого любимого. Сегодня в гостях Тедди, а Вики не любит, когда она мешает им играть. Вики сердится. А Доминик очень любит Вики и не хочет, чтобы та грустила. Но из гостиной доносится смех, и Доминик очень интересно, чем же занимаются взрослые, и она спускается вниз.

На полу валяются книги, а вырванные из них страницы летают по комнате. Вики прыгает на диване, широко раскинув руки, а Тедди ловит бумажки и делает из них самолетики. Это зрелище завораживает.

— Мини!

От неожиданности Доминик подпрыгивает на месте. Вики, продолжая прыгать на диване, зовет сестру. Неужели ей разрешат играть со взрослыми?

— Видишь, все эти порванные книжки? Скажешь маме, что это ты виновата.

Доминик поднимает на сестру изумленные глаза.

— Но это не я! Я ничего не делала!

— А ты скажешь, что делала. Взяла все эти книги и вырвала странички.

Тедди издает смешок, а глаза Доминик наполняются слезами.

— Но-но-но…

— Хватит мямлить!

— Мама будет ругать меня!

Виктуар ловко вырывает из рук сестры зайчонка.

— Не скажешь, я выброшу этого глупого зайца.

— Нет!!! Не надо!!!

— А еще лучше, я порву его в мелкие клочья.

— Пожалуйста, Вики, не надо!!!! Не трогай Бу, я-я скажу.

А вечером на кровати Доминик находит своего зайчонка. Искромсанного ножницами и с огромной дыркой в животе из которой торчит вата.

“Ненавижу тебя. Зачем ты вообще родилась? Без тебя было намного лучше”.

Маленькой Доминик шесть. Она на цыпочках заходит в комнату старшей сестры и старается беззвучно закрыть за собой дверь. Ей сюда нельзя. Вики не разрешает трогать её вещи, но она не будет трогать. Честно-честно. Она только посмотрит. Ей ведь тоже хочется быть красивой, такой же красивой как Вики. На прикроватной тумбочке лежит заветный блеск для губ. Может из-за него мальчики так смотрят на Вики? Может дело всего навсего в вишневом блеске для губ?

Дверь открывается и на пороге стоит разъярённая Виктуар, и Доминик страшно. Но она же ничего не сделала, правда?

— Что ты тут делаешь?! — спрашивает Вики, — ты копалась в моих вещах?!

— Нет, Вик, нет, я…

Виктуар видит в руках сестры маленькую коробочку с блеском.

— Это моё. Положи на место, — шипит она.

— Я знаю, я просто, я не собиралась…

— Какая же ты глупая, малышка Мини. И страшная. Никакая косметика никогда не сделает тебя красивой. Ты уродина!

Глаза Доминик наполняются слезами, а губы начинают дрожать. Она страшная. Некрасивая. Ей никогда не быть такой, как Вики.

Вдруг Виктуар хватает сестру за волосы, и Доминик вскрикивает. Но Вики всё равно. Она упорно тянет сестру за волосы и останавливается у шкафа.

Доминик вся дрожит, и теперь ей по настоящему страшно. Она начинает брыкаться и пытается вырваться, но Вики даже не замечает жалких попыток сестры.

— Нет-нет-нет, Вики, не надо, я буду хорошей девочкой, я больше не буду заходить в твою комнату, пожалуйста, я прошу, не надо.

Вики лишь хмыкает и шепчет сестре на ухо: “Я знаю”, перед тем как толкнуть её в шкаф и закрыть дверцу на ключ. Вики знает, как сильно младшая сестренка боится темноты.

А у Доминик начинается паника. Она забивается в угол и тщетно пытается успокоиться. Ей страшно-страшно-страшно. Сердце бьётся так быстро. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. По щекам давно текут слезы, и становится трудно дышать. А вдруг Вики не придёт? Вдруг Вики забудет про Доминик, и она умрёт?

“Ты никогда не станешь такой, как я, и ты это знаешь”.

Доминик восемь, а Тедди тринадцать. Он уже такой взрослый, а она ещё совсем маленькая. Он проводит целые дни с Вики в саду, а на неё даже не обращает внимания. В Норе есть телевизор и Доминик обожает смотреть диснеевские мультики про принцесс. Ей тоже хочется жить в сказочном замке и встретить своего принца. А Тедди… чем Тедди не принц? Ах… как бы ей хотелось, чтобы Тедди узнал её получше! Тогда бы он обязательно влюбился, и они бы жили долго и счастливо. Прямо как в сказке!

— Почему твоя сестра так на меня таращится?

— Эта идиотка влюбилась в тебя.

А после обеда она находит записку под дверью.

“Милая Доминик,

Давай встретимся в саду под большим дубом. Я хочу рассказать тебе один секрет.

Твой Тедди”

И она ждет Теда. Несколько часов под злосчастным дубом. Ей холодно, и она хочет домой, но вдруг Тедди придет именно тогда, когда она решит уйти?

“Всем наплевать на тебя, глупая. Никто тебя не любит”.

Доминик почти одиннадцать, и она ждёт не дождётся письма из Хогварста. Вики говорит, что таким страшным и неуклюжим уже ничего не поможет, но Доминик надеется, что это неправда и старается не думать о плохом, ведь скоро Рождество, а что может быть чудеснее?

Вики приезжает на зимние каникулы, но она почти все время проводит у Тедди дома и почти не обращает на сестру внимания. Вики по-прежнему толкает Доминик с лестницы, убирает стулья и ставит подножки, но ведь можно и потерпеть, правда? И когда Вики запирает входную дверь, Доминик совсем не расстраивается, что она несколько часов не может попасть в дом — по крайней мере, она не заперта в чулане или шкафу, правда?

“Рэйвенкло? Серьезно? Ты сплошное разочарование”.

Доминик двенадцать, и это ее первый год в Хогвартсе. На дворе февраль, а она до сих пор ни с кем не подружилась. Конечно, есть Джейми и братья Скамандеры, но ей не хочется навязываться, и она, наконец, решается подойти и предложить однокурсницам поиграть во взрывающиеся карты после занятий. Она находит девочек с факультета в библиотеке и с улыбкой подходит к ним. Но тут юбка Доминик взлетает, показывая окружающим её детские трусики со снитчами. Всего на мгновение, но все в библиотеке начинают смеяться и показывать на нее пальцем. Глаза Доминик наполняются слезами, и она убегает под хохот однокурсников и насмешливый взгляд Виктуар.

“Не такими как все быть плохо, Доминик”.

Доминик четырнадцать, и все знают, что ей нравится Эйдан Финниган.

Виктуар только закончила Хогвартс, и ей скучно. Она запрещает сестре выходить из комнаты, просто потому что ей так хочется, просто потому что та мозолит ей глаза.

Джейми приглашает Доминик на вечеринку, и там будет Эйдан, и Доминик просто обязана туда попасть. Как назло у камина нет летучего пороха, и Доминик тихонько крадется к сараю, надеясь, что сестра слишком занята Тедди, чтобы её заметить.

Коробочка с летучим порохом падает из рук Доминик, когда Тедди и Вики аппарируют рядом с ней. Доминик сглатывает. Она не смеет смотреть сестре в глаза и стоит перед дней, опустив голову, словно провинившийся ребёнок.

“Жалкое зрелище”, — хмыкает Тед.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Вики толкает сестру к стене, и та жмурится, ожидая удара.

— Джейми устраивает вечеринку, и я эм-м, я хотела…

— Иди, — вдруг говорит Виктуар.

Доминик с недоверием смотрит на сестру.

— Иди, пока я не передумала.

А на вечеринке её находит Эйдан и ведёт в пустую комнату. Он запирает дверь, и Доминик становится не по себе.

— Открой дверь, пожалуйста, — просит она.

Но Эйдан лишь припирает её в угол, загораживая собой дверь. Доминик оглядывает стены и потолок в поисках выхода, и у неё начинает кружиться голова, и темнеет в глазах. Она пытается контролировать подступающую панику и представляет яркое, голубое небо. Вдох-выдох. Не думать о комнате, не вспоминать тёмный шкаф, в котором она так часто плакала, не открывать глаза.

Эйдан хватает её запястья и сильно сжимает их одной рукой над головой. И целует. Грубо, больно.

Доминик начинает хныкать и пытается вырваться, а Эйдан, не обращая внимания на её жалкие попытки сопротивления, пробирается пальцами в её трусики. Доминик вскрикивает, когда его палец оказывается внутри неё. И, видимо, только этого и ждавший Эйдан отстраняется.

И Доминик видит, что это не Эйдан вовсе, а Тедди, и она ложится в комочек, и ей стыдно и противно от себя самой. Мерзко, гадко. Тедди смеётся, а она не понимает, за что он так поступил с ней, за что в очередной раз унизил. Доминик плачет, и в голове отчётливо звучит голос Виктуар:

“Неужели ты думала, что такая замухрышка как ты может кому-то понравиться?”

 

5.

Я не хотела сестру. Мне было четыре, и я боялась, что меня больше не будут любить, что с рождением сестры, обо мне все забудут. Ведь это я должна была быть в центре внимания. Я и только я. Гермиона называет меня эгоисткой. А я и не отрицаю. А ещё я сумасшедшая. Об этом знает только Тедди. Мы с ним сумасшедшие на пару. Я девочка, рождённая в день победы. Новое поколение. Счастливое будущее. Он мальчик, рождённый во время войны. Сирота. Вечное напоминание о тех, кого не вернуть. Мы вроде как единое целое, пересечение прошлого и будущего. Только херня всё это. Мы просто два ебанутых, избалованных подростка.

Поэтому после разговора с Доминик я аппарирую к Теду. Больше не к кому. Эмоции душат меня, что-то тяжелое давит на грудную клетку, и мне кажется, что я задыхаюсь.

— Тед!

Тедди думал, я ненавижу Доминик. Я её не ненавидела. Она меня раздражала. Вечно ходила со страдальческим лицом, плакала по ночам в подушку и смотрела на меня, как на богиню. Меня это бесило. Я хотела, чтобы она очнулась, перестала смотреть на мир сквозь розовые очки, умела постоять за себя. А она была мямлей, размазней.

— Тед, что же мы натворили?

Мне часто хотелось ударить её, сделать ей больно. Хуже всего было в дни приближающегося полнолуния. Я не могла смотреть на Доминик. Мне хотелось расцарапать ей лицо до крови. Я запирала её в шкафу, а потом сидела, прижавшись к стенке, и упивалась её плачем. Родители были уверены, что мы играем в куклы.

Но это не значит, что я её не любила. Любила. Люблю.

— Посмотри на нас, Тед! В кого мы превратились?

Я продолжала тянуть за ниточки, продолжала толкать к обрыву, мне было интересно, когда же она сломается.

Когда же ответит мне.

Когда осмелится ударить в ответ.

— Неужели ты не видишь? Неужели тебе наплевать, что из-за нас кто-то чуть не покончил свою жизнь?

Тедди не понимает. Он не видит. Он лежит на кровати и смотрит на меня, нахмурив брови. “Тебе не надоели твои истерики?” — говорят его глаза. И мне хочется взвыть. Потому что ему действительно наплевать. Наплевать на Доминик, наплевать на последствия и наплевать на меня.

— Хорошо, что твои родители сдохли и не видят, каким ты вырос!

— Посмотри на себя, шлюха.

— Мне хотя бы не похуй на людей, Тед.

— Странно, что ты выбрала именно это время, чтобы мне об этом сказать. Твоя сестра решила покончить с собой. И ты решила измениться. Как удобно.

Наверное, он прав. Но я не хотела меняться. Нет. Меняться было поздно, и я это знала. Разве можно начинать с чистого листа, когда всю свою жизнь ты только и делала, что издевалась и насмехалась? Я не ожидала, что мои невинные действия могут к такому привести. Это пугало. Видеть, как искажается лицо Доминик, как дрожат её губы и как она пытается сдержать слёзы, как боится посмотреть мне в глаза или как на коленях умоляет не трогать её, да, это было весело. Но я не могла представить, что всё зайдет так далеко. Я не хотела этого. Я всего лишь хотела напугать её. Напугать, унизить, не больше. Я не хотела быть причиной её смерти. Мне было страшно от того, что я натворила. А еще страшнее было признаться себе, что в произошедшем виновата я.

Я боялась, какие еще действия могли последовать за моими поступками.

Я смотрю Теду в глаза и ничего не вижу. Ни осознания наших поступков, ни вины. Он считает, что ничего страшного не произошло. И можно продолжать жить дальше.

Как можно продолжать жить, зная, что ты чуть не убил человека?

Меня начинает трясти, и я ищу в карманах сигареты. Тед протягивает мне зажигалку.

— Прости, — говорит он.

И я не слышу в его голосе ни капли сожаления.

— Пойдём напьемся и забудем об этом вечере, а? Как раньше? — предлагает он.

Я смотрю на Теда и понимаю, что как раньше уже никогда не будет, что обречённый взгляд Доминик будет преследовать меня всю жизнь, ведь это я сломала её, ведь это из-за меня она решила, что не заслуживает жить. Тошнота подкатывает к горлу, но я лишь проглатываю образовавшийся комок и пытаюсь зажечь сигарету, но руки дрожат, а пальцы не слушаются. Мне хочется плакать от бессилия.

Тедди по прежнему лежит на кровати и наблюдает за мной. И я, наконец, понимаю зачем пришла. Не для утешения или понимая, я пришла, чтобы попрощаться.

— Нет, Тед, не забудем.

И я ухожу. Я чувствую его взгляд, но не оборачиваюсь. Я наигралась.

1.

Моё сердце лихорадочно билось в груди, просило одуматься, просило пожить еще. Но зачем жить, если жизнь тебе безразлична, если ты никто, всего лишь имя в списке учеников? Ты не существуешь, ты давно упала в пропасть и знаешь, что никогда не сможешь выбраться из неё. Пропасть боли, отчаяния и страха. И как бы ты не карабкалась, царапая коленки до крови и сдирая кожу с пальцев, выхода нет. И лишь смерть освящает тебе путь и улыбается, раскрывая руки для объятий.

 

2.

Снег.

Я лежала на квиддичном поле, покрытом белым пушистым снегом.

Я коснулась его пальцами, и мурашки пробежали по всему телу. Пальцы онемели от холода, но я не сопротивлялась этому чувству. Наверное, так и наступает смерть. Сладковатый привкус снотворного чувствовался на губах, я облизнула губы и улыбнулась.

Надо мной простиралось яркое голубое небо, такое красивое и чистое, что мне хотелось дотянуться до него. Мне было так спокойно и хорошо, и я надеялась, что это и есть смерть. А потом вышло солнце, и всё полетело к чертям, и я проснулась от яркого света в палате святого Мунго.

 

3.

“Что заставило тебя так отчаяться, что ты решила, что больше не стоит жить?”

С этим вопросом меня каждый раз встречала целитель Мюррей.

Я стучала в её кабинет, садилась на удобный диванчик и рассказывала о себе. О невыносимой беспомощности и безнадежности, когда кажется, что никто тебя не понимает, когда ты ощущаешь, что не можешь контролировать свою жизнь. Целитель порекомендовала мне вести дневник, и я запихнула выданную мне чёрную книжку под ножку кровати, чтобы та не шаталась.

Наверное, правильным ответом на вопрос целителя было бы “Вики”. Но Вики — это воспоминания о детстве, это боль и бесконечные слезы и непонимание, что же я делаю не так. Ребёнком я боялась сделать и шага, каждый раз ждала с замиранием сердца, когда Вики рассердится на меня и ударит, швырнет об стену, схватит за волосы и запрет в чулане или шкафу. Её приступы ярости были непредсказуемы, а грубые слова причиняли больше боли, чем синяки и царапины. Я боялась вызвать её гнев, спрашивая, что же я сделала не так в очередной раз. Ведь любые вопросы приводили её в бешенство, и я могла только надеяться, сжавшись в комочек на кровати, что она разгромит мою комнату, а не меня.

Неделю назад, после моей жалкой попытки суицида, меня перевели в психиатрическое отделение под руководством целителя Анны Мюррей. Это была изолированная зона всего с пятью пациентами, которые находились в эмоционально нестабильном состоянии. Занятия с психиатром должны были помочь пациентам раскрыться, понять, что они не одиноки, и выбраться из пропасти, в которой они оказалась, уверяли целители. Но я не хотела делиться, не хотела раскрываться, не хотела, чтобы мне помогали. Я не хотела выбираться из моего ада, это было больно и никому не нужно. Я всего лишь хотела запереться в комнате и никого не видеть.

Я знала, что сама не давала никому приблизиться, не позволяла заглянуть внутрь, в мою темноту, в мою душу. Но ведь никто и не хотел. Никто даже не пытался протянуть руку помощи, вытащить меня из моей темноты, которая уничтожала меня день за днем. Мне хотелось грызть локти от отчаяния и чувства беспомощности. Темнота ломала меня изнутри, и я не могла вздохнуть свободно, а стены все продолжали давить, не позволяя сделать и шага. Но всем было все равно. Очередная Уизли, до которой никому нет дела. У меня никого не было, и я никому не была нужна.

После вечеринки Джейми я несколько дней не выходила из спальни. Я не могла смотреть никому в глаза, мне было стыдно и противно от самой себя. Я не могла поверить в произошедшее и никому не могла рассказать о случившемся. К тому же, Тедди ведь не изнасиловал меня, просто проучил. Я знала, что ослушалась Вики, я сама была виновата. Я заслуживала это. Но никогда я не чувствовала себя настолько опустошенной. Ночью страх парализовывал мое тело, и мне снилась та комната на Гриммо 12 и злой оскал Тедди. И я поняла, что больше не выдержу.

А теперь, теперь я не знала, что делать. Ведь у меня отняли единственную вещь, принадлежавшую мне. Мою смерть.

 

4.

Я сидела на подоконнике в пустой спальне, когда в комнату вошла Сабин Энглерт, одна из пациенток, с которой я делила палату.

Когда я впервые зашла в отделение, она смерила меня своим цепким взглядом с ног до головы и ухмыльнулась:

— Добро пожаловать в сумасшедший дом.

Наглая, дерзкая, она постоянно грубила целителям, а ее черные глаза, казалось, могли видеть тебя насквозь, залезая глубоко в душу.

Сабин залезла на кровать и начала шарить руками под матрасом пока не достала оттуда пачку сигарет.

— Будешь? — спросила она, затянувшись.

— Я не курю, спасибо.

— Не куришь или никогда не пробовала?

Я не успела ответить, как Сабин издевательски протянула:

— По глазам вижу, что не пробовала.

— Мне всего четырнадцать, — напомнила я.

— И что? — Сабин стряхнула пепел в пластиковый стаканчик, стоявший на прикроватной тумбочке.

И я подумала, и вправду, ну что сделает одна сигарета? Все вокруг курят. Даже правильные братья Скамандеры. А я в жизни сигарету в руки не брала.

— А не поймают?

— Стивенс придёт на проверку только через два часа. К тому же, мне девятнадцать, пусть только попробуют что-то сказать. Ну так что, будешь? — Сабин протянула мне свою уже раскуренную сигарету.

Едкий дым коснулся стенок горла, и я закашлялась. Это было отвратительно. Нет, мне абсолютно не нравились эти сигареты, и я не понимала, что все в них такого находят.

— Нет-нет-нет, — возмутилась Сабин, — ты неправильно вдыхаешь. Затянись, и не отпускай дым, сделай вдох, ртом, постарайся втянуть дым в легкие. Почувствуй его здесь, — и она коснулась моей грудной клетки.

Я смотрела, как Сабин подносит сигарету к обветренным губам.

Она не была красивой как Вики. Острые черты лица, нерасчёсанные чёрные волосы, мешковатые рубашки, которые только выделяли болезненную худобу и многочисленные браслеты на руках, звенящие при каждом движении — вот что бросалось в глаза при взгляде на Сабин Энглерт. Но было в ней что-то завораживающее и интригующее, и мне захотелось узнать её поближе.

— Ты умеешь играть на пианино? — спросила я, указав на её длинные худые пальцы.

Сабин приподняла брови:

— Было дело. Но ты не отвлекайся, кури давай.

Табачный дым коснулся моих легких, и у меня закружилась голова. А после ещё двух затяжек, я коснулась лбом стекла не в силах двигаться от сладкой и тягучей головной боли. Удивительная приятная нёга и расслабленность расползлись по моему телу. Я смотрела в окно и мне казалось, что я нахожусь за пределами палаты. Я чувствовала себя окрылённой.

— Уау, — только и могла сказать я.

Сабин хмыкнула. Умиротворённую тишину нарушал только звук её браслетов, стучащих друг о друга.

Если ты всегда так себя чувствуешь во время курения, то я начинала понимать, почему все курят.

Ощущение эйфории прошло так же быстро, как и началось, и я попросила у Сабин еще одну сигарету.

— Эй, поосторожнее, красотка, не увлекайся, — сказала Сабин, но вновь полезла под матрас за пачкой и раскурила для меня сигарету, — так почему ты хотела отправиться на тот свет?

— А это важно?

— Нет, просто интересно. Диондрия блюет в туалете каждую ночь, потому что зациклена на идеальном теле, а Каролина так боится потолстеть, что не может съесть даже яблоко. У маленького Макса умерли родители, и он разговаривает только со своей сестрой. А ты? Какая у тебя история?

Я затянулась, и приятное тепло снова наполнило каждую клеточку моего тела. Было так легко и спокойно.

— Жизнь больше не казалось мне важной. Я чувствовала себя беспомощной и никому ненужной, — я вспомнила ответ, который давала каждый раз целителю Мюррей.

— А хочешь я открою тебе секрет? — прошептала Сабин.

Я кивнула.

— Ты можешь заставить людей делать так, как ты хочешь, они будут выполнять твои самые дикие капризы. Вот это я называю сила.

— Империо? Но ведь это непростительное!

Но Сабин лишь расcмеялась.

— Ты такая смешная, Доминик. Кому нужна эта магия? От магии одни неприятности.

— Но как тогда быть сильной?

Сабин приподняла многочисленные браслеты-фенечки, показывая мне шрамы на запястьях.

— Никакой магии. И все вокруг боятся даже дышать около тебя. Работает каждый раз, — Сабин с какой-то больной любовью рассматривала уродливые шрамы на запястьях.

— Почему ты хотела покончить с собой?

Сабин с удивлением посмотрела на меня.

— Вот глупышка. Я не собиралась умирать.

— Но как же… — прошептала я, указывая на браслеты.

— Я не собиралась умирать, но ведь никто об этом не знал.

И Сабин приложила палец к губам, словно поведала мне страшный секрет.

Но ведь это и было страшно — шантажировать близких своей смертью. Неправильно.

— Хотеть умереть — тоже неправильно, — заметила Сабин, и я поняла, что произнесла последнее слово вслух.

Наверное, она была права, но тогда смерть казалась мне единственным выходом, лучиком света в моей собственной темноте, в моей пропасти ужаса и страха.

И я рассказала ей, этой незнакомой девочке, наверное, еще более сумасшедшей, чем я, о своем отчаянии и боли. О кошмарах, в которых темнота поглощала меня, и я просыпалась в холодном поту и с немым криком на губах. И о Вики. Я впервые рассказала кому-то о том, как Вики отняла у меня всё, до чего могла дотянуться — искренние улыбки, незнание страхов, уверенность в себе, друзей и даже первый поцелуй. О том, как я боялась поступить на Гриффиндор, куда угодно, лишь бы подальше от Виктуар и Тедди, подальше от слов, которые резали больнее Диффиндо. О том, что я сплошное разочарование, замухрышка, невидимка.

Я говорила и говорила, и даже не заметила, как по моим щекам начали катиться слезы.

— Почему-то всем наплевать, что меня зовут Доминик. Мама называет меня Ники, и иногда я передергиваюсь, когда слышу это имя. Мне кажется, что мама хочет видеть во мне Виктуар, что она ждет, когда же я наконец изменюсь. Виктуар и Тедди издевательски используют мое детское произвище “малышка Мини”, от которого мне хочется взвыть. В школе меня называют “Уизли”, а кузены сократили мое имя до грубого “Дом”. Иногда мне хочется наорать на всех — хватит коверкать мое имя, но потом я понимаю, что Вики может ударить меня, а мама обидится и недовольно подожмет губы.

Я судорожно сделала еще одну затяжку. Сабин внимательно слушала меня, выпуская колечки дыма.

— Я пыталась рассказать родителям, — мой голос перешел на всхлипы, — я говорила, что Виктуар меня обижает, но мама только сердилась и спрашивала, почему мы не можем дружить, а папа считал, что я преувеличиваю. Они никогда бы не подумали плохо о своей идеальной Виктуар. Никто не воспринимал мои слова всерьез. “Дети, — думали они, — сами разберутся”. Я все время спрашивала себя: “За что Вики меня так ненавидит?” Наверное, за то, что я родилась.

В воздухе повисла тишина. Мы сидели на подоконнике и курили. И мне казалось, что дышать стало легче, словно какой-то груз наконец-то покинул меня.

— Знаешь, Сабин, — я вытерла слёзы рукавом рубашки, — я хочу убежать, далеко — далеко, туда, где я смогу быть собой, а не жалкой пародией на Вики.

Сабин потушила сигарету о подоконник и улеглась на кровать, закинув руки за голову.

— В этом твоя главная ошибка. Убежать? Замкнуться в себе? Это не выход.

А где же выход? Где же он? Что я должна сделать, чтобы боль ушла? Чтобы мои страдания закончились и темнота не пугала меня? Как остановить мои кошмары? Как выбраться из пропасти? Я была уверена, что покончив с собой, уйдя из этого мира, уйдет и моя боль.

— Ты должна заглянуть своим страхам в глаза. И послать Вики на хер.

Но ведь это тоже не выход. Я не могу взять и забыть все те разы, когда я не могла постоять за себя, когда я опускала взгляд и дрожала при одном лишь взгляде на Виктуар. Такие вещи не забываются. Я не могу сделать вид, что всего этого не было, и начать жить заново, стать новой Доминик, умеющей смотреть страхам в глаза. Ведь этот страх все равно будет жить во мне, он часть меня. Воспоминания преследуют меня и пожирают изнутри, уничтожая мою душу, делая из меня бездушную куклу.

Я застряла.

В моих страхах.

В моих кошмарах.

В моих воспоминаниях.

Где же он? Где же выход из моей пропасти?

 

5.

В вестибюле в Мунго меня ждала Виктуар. Я ожидала этого. Вики была не из тех, кто пытается убежать от реальности, как бы ей этого не хотелось.

— Когда ты в последний раз расчесывалась? — вместо приветствия сказала она, — Выглядишь ужасно.

Я не дала ее словам задеть меня. Я слышала вещи и похуже.

— Нет, серьезно, Доминик, почему ты не следишь за собой?

Вики потащила меня в туалет и, достав из сумочки свой гребень, начала медленно проводить им по моим волосам. И впервые за долгое время я ее не боялась.

Ведь единственный выход — это простить, и я, наконец, поняла это.