Лето семьдесят первого (джен)

— Бабушка велела передать тебе приглашение на ужин. Будут пирожки с грибами, — Генри кинул очередной камушек в ручей и мечтательно закатил глаза. Он был большим любителем пирожков.

— Прости, но сегодня не смогу, — искренне расстроился Ремус. Ненадолго замолчал, сосредоточенно пытаясь выдумать правдоподобный предлог, и не заметил, как друг нахмурился. — Я буду занят — мама просила...

— Хватит! — решительно перебил его Генри, скрестив руки на груди и сверля Ремуса суровым взглядом.

Тот испугался, потому что не понимал причин подобного поведения. Он неуверенно и с некоторой опаской посмотрел в ответ.

— Перестань врать, пожалуйста, — Генри и не думал смягчаться. — Ты регулярно пропадаешь, ссылаясь на разные неубедительные обстоятельства, выглядишь в эти дни смертельно больным и усталым, хотя остальное время всё в порядке. Сначала я думал, что ты и вправду чем-то болен, даже отправил отцу письмо с подробным описанием симптомов — думал, он сможет чем-нибудь помочь, но такой болезни попросту не существует. Что мне остаётся думать? Тебя обижают? Расскажи, что происходит! Я твой друг, Ремус, и я беспокоюсь. Позволь мне помочь.

Под конец свой речи Генри растерял всю уверенность, и просьба прозвучала жалобно, а Ремус пребывал в полной растерянности. Он давно знал: Генри умный и наблюдательный, и его частенько охватывал ужас от одной только мысли, что тот догадается: друг частенько врёт; и смертельно обидится. Ну вот, самое страшное случилось: Генри всё понял... и хочет помочь, беспокоится.

Это было невыносимо — Ремуса раздирали противоречивые желания: он был благодарен за такое отношение, которого, как сам считал, совершенно не заслуживал, хотел всё рассказать, но боялся нарушить Статут и быть отвергнутым, если Генри узнает всю правду.

Проклятие, грязная тайна, из-за которой Ремус не сможет быть нормальным волшебником, снова грозила разрушить его жизнь, лишить единственного близкого, кроме родителей, человека.

— Я... — начал было Ремус, но замолк, не в силах продолжить, и выкрикнул: — Не могу!

Он бросился домой, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются бессильные злые слёзы.

Генри так и остался сидеть у ручья, в том самом месте, где они познакомились. Он решительно прищурил глаза и сжал кулаки. Было очевидно, что Ремус страдал и не мог ничего рассказать. Вполне вероятно, что ему чем-то угрожали, заставили молчать. Идти к его родителям Генри не рискнул: пусть они и казались хорошими людьми, но он знал, что нельзя исключать никакие варианты. Жаловаться в полицию или просить помощи отца, не имея доказательств, было бессмысленно, и Генри решил, что нужно сначала узнать всё самому и уже тогда определить, к кому можно обратиться.