Отчий дом (гет)

Солнечные зайцы бодро кусали её лицо, и утреннее птичье щебетание наполняло сознание диковинным для неё умиротворением, будто сон наяву, пока лопнувшая корочка на разбитой губе не кольнула острой болью, возвращая воспоминания прошлой ночи. Одри обнаружила себя на диване в маленькой милой гостиной, под колючим пледом из верблюжьей шерсти, в громадной фланелевой рубашке с чужого, явно очень широкого плеча — в длину рукава могла уместиться ещё одна её рука. Её одежда колыхалась на ветру во дворе, аккуратно развешенная по веревкам, и Одри с облегчением вспомнила, что переодевалась вчера сама, но вот сил на стирку у неё точно не оставалось…

Ситцевые шторки в рюшах и в мелкий цветочек едва покачивались от прикосновения ветерка, крадущегося в гостиную из приоткрытой деревянной рамы, которая от времени рассохлась и потеряла белоснежный свой цвет. Два плетеных кресла и подушечки на них из той же простенькой и милой ткани, стеклянный журнальный столик с едва заметными следами от чашки и груботканый ковёр с кистями на полу — всё было напитано любовью и заботой. Каждая вещь будто хранило тепло рук своей хозяйки, чистой, опрятной женщины, терпеливой, понимающей матери и нежной, заботливой жены. Марта Кент оставила частику себя в любовно вышитых наволочках и вывязанных крючком белоснежных салфетках, но они словно осиротели без должного внимания и ухода, запылились и загрустили, даже растения в глиняных, расписанных ею же горшках не цвели больше пышным цветом, болели и медленно погибали без бодрого духа своей хозяйки. Этот дом не был похож ни на одно её прошлое пристанище. Это был Дом. Настоящий, уютный, семейный, дом, в котором маленькая Одри мечтала жить со своей семьей, единственной и настоящей.

Маленькое рыжее существо звякнуло коготками, приземляясь на стеклянную поверхность стола, зашевелило усами и принюхалось, изучая незнакомку настороженными зелеными глазищами с круглыми, словно черные блюдца, зрачками. Прошло только лишь пару месяцев, а котик поправился и возомнил себя полноправным хозяином дома, вытягивался на диване в полный рост, будто резиновый, и занимал своим тоненьким рыжим телом почти всю его поверхность. Теперь же законное его место занимала человеческая самка, и он тут же вздыбил шерстку на хвосте и загривке, будто лапу в розетку засунул, и Одри расхохоталась, звонко, до слёз, выступивших в уголках глаз и капелек крови в уголке рта.

— Доброе утро, — вчерашний спаситель, назвавшийся Кларком Кентом, явился в дверях гостиной, утирая лицо и руки вафельным полотенцем в крупных красных яблоках. Одри чуть ли не закашлялась, отмечая краем сознания, что он занимает собою весь дверной проём в ширину и в высоту.

— Доброе, — ответила она бесцветно, утирая ладошками слезы на щеках.

— А это Рэд, вы, я вижу, уже познакомились, — он двигался быстро и бесшумно и через мгновение присел на корточки прямо напротив Одри. Глаза его казались кристально-зелеными, вдвое светлее, чем у котёнка, который теперь старательно вылизывал заднюю лапку, не обращая на них ни малейшего внимания, и такими прозрачными, будто вся его душа была в них видна до самого дна. Волосы его были влажными и уже начинали кудрявиться, а белая майка под рубашкой в клетку намокла, очерчивая тугие мышцы под нею, будто он только-только вышел из уличного душа. Кларк убрал с губ её капельки крови тем же полотенцем и забросил его на плечо. Одри неосознанно отшатнулась, Кент грустно усмехнулся, опустил голову и выпрямился — девчонке ещё понадобиться время. Кларк очень хотел понять, как и чем может ей помочь…

— Я уеду в поле. В холодильнике полно еды… В общем… Располагайся, Одри, — парень улыбнулся широко и открыто, обнажая белые зубы и чуть выдающиеся вперед клыки, густые брови вразлет снова поползли наверх домиком, в жесте каком-то извиняющемся, будто это он против воли сграбастал её, притащил на свою ферму и удерживает силой, как пресловутое чудовище красавицу Белль.

— Где у тебя ведра, тряпки? — неуверенно подала голос Белль, когда чудовище было развернулось и мягкой, кошачьей поступью направилось на улицу.

— Зачем? — скуластое, рельефное лицо вытянулось от удивления.

— Я помочь хочу, — Одри поднялась на ноги, забыв совсем, что в одной только рубашке, по всей видимости, его, и упруго приземлилась назад, кутая тонкие ноги в колючем одеяле, от которого они нещадно зудели. — И отблагодарить... Не знаю, ещё как…

— Тебе отдыхать надо, — уловил её смущение и как-то по-глупому смутился сам.

— Я без фанатизма, честно, — Одри не выдержала бы целый день бездействия в обстановке и без того полной неопределенности. — Мне лучше. Уже намного лучше.

Кент опустил глаза в пол, сомневаясь, удобно ли незнакомке копаться в многолетней пыли, до которой у него так и не дошли руки, пока он восстанавливал кукурузное и пшеничное поле, перебирал двигатель трактора и чинил обвалившуюся крышу сарая. На ферме, которую он ненавидел до побеления костяшек на смуглых, обожженных солнцем пальцах, с которой так хотел сбежать, чтобы приносить пользу человечеству. На ферму, куда он вернулся, как блудный сын, в объятия отчего дома, израненный предательством и коварством большого мира.

— Только комнату наверху в конце коридора не надо. Там спальня родителей, я хочу оставить там всё как есть… — криптонианец кивнул в сторону подсобки, из приоткрытой двери которой торчал черенок швабры, как бы намекая, что и там полнейший швах.

— Кларк, — Одри крикнула ему в спину, когда за ним уже захлопнулась, звеня китайскими колокольчиками, внутренняя стеклянная дверь. — Спасибо…