Отчий дом (гет)

Когда Марта Кент отдала Богу душу, а отношения с Лоис затрещали по швам, Кларк вернулся в Канзас, в отчий свой дом с первым же попутным грузовиком.

Они жили вместе уже год, работали в одной команде, Лоис из первых уст узнавала все подробности чудесных появлений Супермена, и честолюбивая её натура не могла этим не воспользоваться. Она просто не могла удержаться. С лёгкой её руки криптонианец стал брэндом, Дэйли Плэнет получало эксклюзивные материалы, сметая на своём пути конкурентов, а Лоис Лэйн стремительно делала себе имя. Материалы внештатника Кларка Кента она запарывала, частично присваивала себе, возмещая ему профессиональные обломы нежной улыбкой и ночами, полными страсти. Нет, не потому что она была плохой, отнюдь. Просто это была Лоис Лэйн. И Кларк это понимал, и с этим пониманием доверие его гасло, как звезды на утреннем небе, до которых он мог долететь за считанные секунды…

На обочине Кларк подобрал тощего рыжего котёнка — кто-то наигрался и выбросил беднягу, оставил на трассе, уповая на естественный отбор. Силен — значит выживет. Кларк перестал удивляться жестокости человеческой расы, людей, которых он поклялся оберегать и направлять, и ему становилось страшно от своего равнодушия, которое раковой опухолью расползалось в его душе — он не мог спасти всех. И даже самого себя.

Пищащий комок он поднял и рассмотрел на вытянутых руках, подставляя огненную шкурку лучам заходящего солнца. Животное щурилось и смешно вытягивало все четыре лапки ему навстречу, а на проводах уныло перекаркивались два ворона, ожидая, когда можно будет поживиться свежим кошачьим мясом. Кларк вздохнул, сунул котенка во внутренний карман куртки, до того он был мал — овчарка Дасти давно умерла, и дома его уже никто не ждал.

По ухоженным когда-то дорожкам ветер гонял пустые бутылки и пакеты из Макдоналдса, небесно-голубая краска с крылечка смылась от дождей, и крыша собачьей будки прогнила безвозвратно. Недопитая кружка ромашкового чая на любимом мамином журнальном столике покрылась густой плесенью, и пожелтевшая газета так и лежала на полу, рядом с местом, где Кларк почти год назад нашёл уже остывшее её тело. На первой полосе немым укором застыл красный плащ и криптонский символ надежды, который у землян обозначал букву «S», а мама оказалась одной из первых, кого он не смог спасти. Не успел…

Дом был словно пропитан запахом печеного хлеба и подгнившей картошки, залежавшегося тряпья и пыли, так пахнет в доме, где живут одинокие старики. Кларк выпустил котенка на пол, и сел рядом сам, обхватив руками колени и не сдерживая слёз — здесь его никто не увидит и не осудит. Здесь его отчий дом.

У неё никогда не было дома. О семейных ужинах, походах на баскетбол, пикниках у озера она знала лишь по рассказам случайных знакомых, из фильмов или книг. Три приемные семьи отказались от неё, четвертая, многодетная, взяла её ради дотаций, которые пошли в счет погашения кредита на дом, и увезла в Париж.

У Одри не было ничего, кроме рюкзака и старых поношенных кроссовок, когда она сбежала в Штаты, едва ей исполнилось восемнадцать. За пять лет исколесила всю Америку автостопом, работала заправщицей в Техасе, официанткой в Нью-Йорке, раздавала листовки и красила стены в в Огайо, выгуливала собак и чистила пляжи в Лос-Анджелесе, не задерживаясь на одном месте дольше полугода. Когда становилось совсем туго, спала на вокзале, прячась от полицейских, на лавке в парке или на автобусной остановке, от приступов голода не гнушалась тащить со столиков уличных кафе то, что плохо лежит. Одри не нравилась такая жизнь, но улица не научила её жить иначе, наградив её опытом на три жизни вперед.

У неё не было никого. В школе, которых она сменила десяток, её не любили. Мальчишки не смотрели в сторону её, маленькой и нескладной, с громадными черными глазищами в пол-лица и толстой черной косой, а девчонки и вовсе насмехались, когда она приходила в школу в одежде с плеча старших детей, великой ей на два размера. Ночью, шагая мимо проституток, которые кучковались стайками под навесами дешевых баров, она отчетливо понимала, что до такого никогда не опуститься, как бы ни были пусты её карманы.

Одри ехала на заднем сиденье пикапа подобравшей её на дороге семьи с двумя маленькими детьми и собакой, наблюдая с натянутой улыбкой, как они смеются и поют песни хором. Даже суровый на вид отец семейства подтягивал басом какую-то детскую песенку, которую Одри слышала однажды, но явно не над собственным изголовьем. Всё это казалось ей чужим и наигранным, словно телешоу, она отвечала на их вопросы уклончиво и неизменно улыбалась, надеясь, что в конце пути вдоль Великих Равнин она найдет лучшую жизнь. Как неизменно надеялась все эти годы и тысячи миль назад...

— Плесни крошке пивка! — бородатый водила-дальнобойщик явно в хорошем расположении духа кивнул бармену и подмигнул Одри. Она сидела у самого дальнего столика и мусолила трижды заваренный чай, глядя на пыльный хайвэй, подкрашенный в рыжий лучами заходящего солнца. Сдержанно улыбнувшись, она покачала головой отрицательно и собралась было ретироваться, но мужчина оказался проворнее, водрузив на пластиковый столик прямо перед нею две внушительные кружки пенного.

— Простите, я не пью алкоголь, — Одри до сегодняшнего дня счастливо удавалось избегать домогательств, но этот тип отступать был не намерен.

— А еще не куришь и не трахаешься? — он придержал её за рукав и засмеялся хриплым, пропитым голосом и водрузил обратно на стул. Пластиковый столик покачнулся от неловкого её движения, и хмельная жидкость плеснула на его липкую, щедро усыпанную крошками и поломанными зубочистками поверхность. — Ну, вооот. Пролила! Возмещать придется!

Возмещать было нечем — в кармане гремела мелочь, заступаться за автостопщицу никто не спешил, бармен только сально посмеивался в усы, а остальным и дела не было до возни в хвосте длинного, как вагон зала. Изобразив покорность и накинув рюкзак на одно плечо, девчонка вышла из забегаловки следом за шофёром, напряженная и собранная до кончиков пальцев. Позволила прижать себя к кирпичной стене бара, замызганной, в потеках мочи и блевотины, шарить под курткой грубыми, мозолистыми от руля ладонями, кряхтеть и бормотать гнусности ей в шею, пока она нашаривала по его карманам бумажник. Мужик собрался было приспустить штаны, когда она обнаружила искомое и вдарила его коленом прямо в пах, отчего тот согнулся пополам и завыл. Схватив рюкзак, она помчалась в сторону трассы, едва сдерживая слёзы и дрожь в подгибающихся коленках, пока увесистый камень не прилетел ей прямо в затылок.

— Я, твою мать, чемпионом школы по регби был! — Одри рухнула на четвереньки, спасительная магистраль дважды крутанула сальто мортале перед глазами, и её немедленно вырвало. Партия была проиграна, проучить козла у неё не вышло, что будет дальше, она представлять не хотела и молила чёрствую свою судьбу о единственной милости — вырубиться и ничего не чувствовать. Отчаянный крик огласил погруженную в ночь округу, когда Одри безуспешно пыталась сбросить с себя пьяного насильника, пока тот не влепил ей пощечину с оттяжкой и не зажал соленой от пота ладонью рот.

— Отпусти её! — вязкую тьму на границе сознания взрезал чей-то голос, а мутный свет фар выхватил крепкий мужской силуэт.

— Пошел вон, сосунок! Не лезь! — омерзительный хриплый баритон шофера прогремел прямо над нею, заставляя содрогаться в новых приступах тошноты. — Сссука, заблевать меня решила? — добавил он чуть тише, склоняясь прямо над ухом и щекоча до мурашек кожу у виска.

— Я сказал, отпусти! — Одри услышала шуршание гравия под чьими-то тяжелыми ботинками, или её нежданный заступник сам был тяжел, как племенной бык-лонгхорн. Насильник отступился от неё и выпрямился, Одри в животном, безотчетном страхе поползла прочь с поля брани, намереваясь спрятаться за огромным колесом ближайшего тягача.

— Эта тварь меня ограбила, — оттуда, снизу девчонка услышала, как пошатнулась его решительность, будто тот, невидимый ей из-за бьющего по глазам света фар, человек, одним своим видом, на уровне инстинктов, внушал страх и заставлял его слушаться.

— Забирай, — спаситель швырнул в него бумажником, который он ювелирно, почти не дотрагиваясь до дрожащего её тела, вынул из заднего кармана ее джинс, но ожидаемой возни и драки не последовало, шофёр выматерился, подобрал свое добро, закусил губу и поковылял обратно в бар, не оглядываясь и тихо ругаясь себе под нос. Помедлив несколько тягучих, бесконечных секунд, парень опустился перед ней на колени, легонько сжал её за плечи, стараясь привести в себя её, совсем девчонку, сжавшуюся в комок, словно в ожидании удара. Одри же, напротив, сжалась еще сильнее, закричала и позволила себе, наконец, расплакаться, стараясь скинуть с себя чужие, пусть и заботливые, руки.

— Я ничего тебе не сделаю! Поняла? — уверенный, глубокий тембр защекотал уши, отдаваясь гулким эхом где-то в грудной клетке. Одри разлепила веки. Спаситель склонился над ней, сложив бровки домиком так сочувственно, а лицо его, словно словно выточенное из мрамора, внушало вселенское доверие и ощущение безопасности. Он едва заметно кивнул ей, она кивнула в ответ несознательно, обмякла и разревелась ещё сильнее. Парень поднял её с земли и поставил на подгибающиеся ноги легко, как пушинку, так, будто ему это не стоило никаких, даже самых маломальских усилий. Одри едва не ударилась лбом ему в грудь, до того шатало после вывернутого наизнанку скудного обеда и пережитого омерзения и до того он был высок ростом.

— Ты в порядке? В больницу не надо? — девчонка густо покраснела и покачала головой, прошелестев «нет» — пьяная скотина не успел сделать ей ничего, кроме, пожалуй, болезненно вспухшей шишки на затылке и, кажется, небольшого сотрясения. То, что у неё разбита губа, и кровь тоненькой струйкой текла к подбородку, Одри даже не чувствовала.

— Где ты живешь? — Вопрос вогнал её в ступор, заставляя судорожно перебирать в памяти все дома, семьи, ночлежки и хостелы, которые служили ей временным пристанищем, но ничего, решительно ничего из этого не могла назвать она домом.

— Нигде, — вдруг неожиданно для себя самой выдала Одри, и глаза её наполнились слезами. Совсем-совсем не хотелось ей сегодня храбриться, как она делала постоянно, врала себе и окружающим, что всё у неё в порядке, что кочевая жизнь её выбор, и она вполне им довольна. А под испытующим, кристально-прозрачным взглядом незнакомца она вдруг отчаянно призналась себе. Вслух. — Мне некуда идти…

— Что ж, — спаситель нахмурился и глубоко вздохнул, окидывая внимательным взором просторы штата, будто на многие мили вперед видел. — Здесь тебе точно оставаться нельзя. У меня здесь ферма недалеко…, — Одри отшатнулась, зацепившись ногой за торчащий из земли корень, и чуть не навернулась снова. — Я тебя не трону, клянусь, — он примирительно поднял руки и отступил на пару шагов. — Меня зовут Кларк. Кларк Кент.

Парень протянул ей руку, и девушка, помедлив секунду, пожала её.

— Одри. Просто Одри, — Кларк едва заметно улыбнулся, поднял с земли её потрепанный, вымазанный в грязи рюкзак, и зашагал к своему старому Форду-пикапу родом из семидесятых. Девушка тут же заснула на переднем сиденье, привалившись головой к боковому стеклу, и не увидела, как кабина тягача её обидчика была отделена от кузова и теперь чернела вывернутыми кишками проводов, вспыхивая искрами, словно фейерверк, далеко в кювете.

Солнечные зайцы бодро кусали её лицо, и утреннее птичье щебетание наполняло сознание диковинным для неё умиротворением, будто сон наяву, пока лопнувшая корочка на разбитой губе не кольнула острой болью, возвращая воспоминания прошлой ночи. Одри обнаружила себя на диване в маленькой милой гостиной, под колючим пледом из верблюжьей шерсти, в громадной фланелевой рубашке с чужого, явно очень широкого плеча — в длину рукава могла уместиться ещё одна её рука. Её одежда колыхалась на ветру во дворе, аккуратно развешенная по веревкам, и Одри с облегчением вспомнила, что переодевалась вчера сама, но вот сил на стирку у неё точно не оставалось…

Ситцевые шторки в рюшах и в мелкий цветочек едва покачивались от прикосновения ветерка, крадущегося в гостиную из приоткрытой деревянной рамы, которая от времени рассохлась и потеряла белоснежный свой цвет. Два плетеных кресла и подушечки на них из той же простенькой и милой ткани, стеклянный журнальный столик с едва заметными следами от чашки и груботканый ковёр с кистями на полу — всё было напитано любовью и заботой. Каждая вещь будто хранило тепло рук своей хозяйки, чистой, опрятной женщины, терпеливой, понимающей матери и нежной, заботливой жены. Марта Кент оставила частику себя в любовно вышитых наволочках и вывязанных крючком белоснежных салфетках, но они словно осиротели без должного внимания и ухода, запылились и загрустили, даже растения в глиняных, расписанных ею же горшках не цвели больше пышным цветом, болели и медленно погибали без бодрого духа своей хозяйки. Этот дом не был похож ни на одно её прошлое пристанище. Это был Дом. Настоящий, уютный, семейный, дом, в котором маленькая Одри мечтала жить со своей семьей, единственной и настоящей.

Маленькое рыжее существо звякнуло коготками, приземляясь на стеклянную поверхность стола, зашевелило усами и принюхалось, изучая незнакомку настороженными зелеными глазищами с круглыми, словно черные блюдца, зрачками. Прошло только лишь пару месяцев, а котик поправился и возомнил себя полноправным хозяином дома, вытягивался на диване в полный рост, будто резиновый, и занимал своим тоненьким рыжим телом почти всю его поверхность. Теперь же законное его место занимала человеческая самка, и он тут же вздыбил шерстку на хвосте и загривке, будто лапу в розетку засунул, и Одри расхохоталась, звонко, до слёз, выступивших в уголках глаз и капелек крови в уголке рта.

— Доброе утро, — вчерашний спаситель, назвавшийся Кларком Кентом, явился в дверях гостиной, утирая лицо и руки вафельным полотенцем в крупных красных яблоках. Одри чуть ли не закашлялась, отмечая краем сознания, что он занимает собою весь дверной проём в ширину и в высоту.

— Доброе, — ответила она бесцветно, утирая ладошками слезы на щеках.

— А это Рэд, вы, я вижу, уже познакомились, — он двигался быстро и бесшумно и через мгновение присел на корточки прямо напротив Одри. Глаза его казались кристально-зелеными, вдвое светлее, чем у котёнка, который теперь старательно вылизывал заднюю лапку, не обращая на них ни малейшего внимания, и такими прозрачными, будто вся его душа была в них видна до самого дна. Волосы его были влажными и уже начинали кудрявиться, а белая майка под рубашкой в клетку намокла, очерчивая тугие мышцы под нею, будто он только-только вышел из уличного душа. Кларк убрал с губ её капельки крови тем же полотенцем и забросил его на плечо. Одри неосознанно отшатнулась, Кент грустно усмехнулся, опустил голову и выпрямился — девчонке ещё понадобиться время. Кларк очень хотел понять, как и чем может ей помочь…

— Я уеду в поле. В холодильнике полно еды… В общем… Располагайся, Одри, — парень улыбнулся широко и открыто, обнажая белые зубы и чуть выдающиеся вперед клыки, густые брови вразлет снова поползли наверх домиком, в жесте каком-то извиняющемся, будто это он против воли сграбастал её, притащил на свою ферму и удерживает силой, как пресловутое чудовище красавицу Белль.

— Где у тебя ведра, тряпки? — неуверенно подала голос Белль, когда чудовище было развернулось и мягкой, кошачьей поступью направилось на улицу.

— Зачем? — скуластое, рельефное лицо вытянулось от удивления.

— Я помочь хочу, — Одри поднялась на ноги, забыв совсем, что в одной только рубашке, по всей видимости, его, и упруго приземлилась назад, кутая тонкие ноги в колючем одеяле, от которого они нещадно зудели. — И отблагодарить... Не знаю, ещё как…

— Тебе отдыхать надо, — уловил её смущение и как-то по-глупому смутился сам.

— Я без фанатизма, честно, — Одри не выдержала бы целый день бездействия в обстановке и без того полной неопределенности. — Мне лучше. Уже намного лучше.

Кент опустил глаза в пол, сомневаясь, удобно ли незнакомке копаться в многолетней пыли, до которой у него так и не дошли руки, пока он восстанавливал кукурузное и пшеничное поле, перебирал двигатель трактора и чинил обвалившуюся крышу сарая. На ферме, которую он ненавидел до побеления костяшек на смуглых, обожженных солнцем пальцах, с которой так хотел сбежать, чтобы приносить пользу человечеству. На ферму, куда он вернулся, как блудный сын, в объятия отчего дома, израненный предательством и коварством большого мира.

— Только комнату наверху в конце коридора не надо. Там спальня родителей, я хочу оставить там всё как есть… — криптонианец кивнул в сторону подсобки, из приоткрытой двери которой торчал черенок швабры, как бы намекая, что и там полнейший швах.

— Кларк, — Одри крикнула ему в спину, когда за ним уже захлопнулась, звеня китайскими колокольчиками, внутренняя стеклянная дверь. — Спасибо…

«Спасибо» ему редко удавалось слышать — он исчезал быстрее, чем спасенные им люди успевали осознать всё, что с ними произошло. Лишь в утреннем выпуске новостей парень в очках, пивший по дороге в редакцию свой утренний кофе, прямо не слезая с велосипеда, видел блестящие от страха и благодарности глаза и восторженные речи, восхвалявшие загадочного Супермена...

— Я увольняюсь, — Кларк бросил на стол мисс Лэйн свой контракт, толстую папку с бумажками и корпоративный смартфон. Очки в роговой оправе (для серьезности, а не от близорукости), взлохмаченные кудри и пиджак, не подходящий по цвету к брюкам — никто в таком виде никогда не признал бы в нем супергероя.

— Ты серьезно? — тонкие светлые брови Лоис взметнулись вверх, кристально-чистые глаза напротив излучали решительность, не хуже пламени, а поджатые губы — твердость принятого решения. Она знала такой взгляд. — Ооо, ты серьезно…, — Лэйн на минутку стушевалась, глаза её бегали по белоснежному ковру, будто среди пушистых ворсинок затаилось верное решение. — Может, ты подумаешь, Кларк? Я могла бы взять тебя в штат…

— Нет, Лоис, — Кларк отстранил её руки, машинально разглаживающие несуществующие складки на вороте его пиджака.

— Ты хочешь бросить помогать людям?

— Нет, не брошу. Просто… Просто буду делать это по-старому… Тихо… Без помпы, — он опустил глаза, собираясь с силами для решающего рывка. — Я возвращаюсь домой…

Только сейчас она заметила, что на полу, возле его ног стоит пузатая спортивная сумка, набитая, вероятно, его немногочисленными вещами. Он съезжал с её квартиры…

— Кларк?!! — Лоис Лэйн в этот раз не нашлась, что ответить, только всплеснула руками, скривив аккуратный тонкий ротик от удивления и досады. — Тебе нужно побыть одному, хорошо. Пары недель тебе хватит? У меня как раз сдача материала по разведывательной миссии НАСА…

— Лоис! — Кент перебил её дрожащий голосок своим бархатистым, внушающим спокойствие звучанием. — Я возвращаюсь домой… Насовсем.

«Я любил тебя», — он не произнес этого вслух, хотя должен был, оставляя хрупкую, но сильную рыжеволосую женщину одну, такую близкую и такую теперь далёкую, стоять неподвижно посреди огромного её кабинета. Женщину, которая давно сделала свой выбор и далеко не в его пользу…

Одри доводилось жить на ферме, но только в Техасе, и работы по дому там всем хватало. Головокружение сошло на нет, когда она вышла на скрипучее крылечко и вдохнула пыльного, знойного воздуха, подставляя лицо колючему июльскому ветру-суховею. Вдалеке гудела магистраль, у крыльца торчали три подсолнуха, а домик, гараж и хозяйственные постройки окружали плотные стебли кукурузы, шуршащие и переплетающиеся длинными листьями в такт ветряным порывам. Над полем тут и там возвышались тополя и молодые дубки, скрипел ржавыми лопастями ветрогенератор, ухнула жестяная бочка с водой на крыше дома, расширяясь и накаляясь от полуденного солнца, а на соседней ферме залаяла собака. Никогда Одри не было так хорошо, словно набрела она на убежище, в котором хотелось спрятаться от всех и вся, от себя и своей кочевой судьбы, остаться навсегда, забыть, что «остаться» и «навсегда» неприменимые к ней слова.

Одри, закатав рукава рубашки, начала со двора. Сгребла мусор в контейнер и вымыла окна снаружи, хотела даже покрасить крылечко, найдя в сарайке краску и растворитель, но решила дождаться, когда уляжется ветер, гоняющий пыль, словно стаи мошкары. В подсобке обнаружилась старенькая, но очень вместительная стиральная машина и гладильная система, тоже отнюдь не передовая. Одри сгрузила в неё пыльные шторки и скатерть, выбила на крылечке подушки и стряхнула плед, плеснула на пол мыльной воды из ведра и уселась на коленки драить и полировать рассохшиеся, скрипучие половицы. Она напевала задорную песенку по-французски, которую выучила во время отдыха в Провансе с последней своею семьей — тогда ей тоже было очень и очень хорошо. На лавандовых полях, за старым каменным монастырём она проводила дни напролет, вдыхая головокружительный аромат трав, вдали ото всех (никто ни разу её не хватился), предавалась девичьим мечтам и пела вслух Эдит Пиаф так громко, что звонкий её голосок звенел по холмам и пропадал в низинах, далеко-далеко, на самом краю земли...

Котёнок неотступно следовал за ней, охотился за тряпкой и играл с солнечными зайчиками, отскакивающими от поверхности воды в ведерке, потом осмелел и закусал её ноги, игриво прячась за шкафом — поймай меня, если сможешь. Одри выплеснула грязную воду с крыльца и развесила мокрые тряпки прямо на перила сушиться. Кошачья миска, жестяная и слишком для кота большая, с подписью Дасти, была пуста, и девушка покачала головой — хозяин рассеянно забывал покормить маленькое животное, хотя, по всей видимости, у него когда-то была собака. Пошарив по ящикам, корма она не нашла и плеснула в миску молока, Рэд набросился на еду и громко захлебал, а Одри снова рассмеялась — у неё никогда не было животного, хотя ей очень хотелось.

У двери комнаты в конце коридора второго этажа Одри замешкалась — хозяин дома просил её ничего не трогать, но заходить не запрещал, а что не запрещено, то разрешено, потому, отринув сомнения, она переступила порог спальни Кентов. В воздухе витал запах таблеток от моли, как ни странно, с ароматом лаванды, лиловые шторы были задернуты, а постель заправлена бархатным покрывалом в мелкий сиреневый цветочек. На нём собралась шапками пыль, и пыль же царила на семейных фотографиях в резных деревянных рамочках, которых был целый батальон, как на комоде, так и на стенах. Марта Кент любила прованский стиль, и Одри вдруг подумала, что они бы неплохо с нею поладили.

Девушка уселась на мягкий пуф, подняв сноп ржавой пыли, и прочихавшись, разглядела фотографии. Молодая пара, а снизу подпись «Марта и Джонатан. Навсегда. С любовью», они же возле нового трактора, а следом малыш с черными кудрями и грустными светлыми глазами. Тот же малыш, но постарше — натянул на плечи простынь плащом и бегал по двору, разгоняя куриц. Её спаситель, уже узнаваемый, но ещё юный, в глазах озорство против сегодняшней задумчивой грусти, пухлые щеки взамен острым, грубо вытесанным скулам и улыбка, пока ещё беззаботная. Нигде на фото Марта не была беременной, не то Кенты верили в приметы, не то Кларк не был им родным сыном. Одно было очевидно для Одри, даже если он был приёмным, то ему явно повезло больше, чем ей...

Седушка пуфа откидывалась, и девушка не смогла сдержать любопытства — пути назад всё равно уже не было. Внутри, за свертками тканей, она обнаружила сложенные в трубочки и связанные пояском от халатика старые газеты. «Супермен» — кричала каждая обложка и каждый заголовок. Размытый силуэт парящего в небе человека и символ «S» чернел на пожелтевших от сырости газетных фотографиях. Разве стала бы взрослая женщина, счастливая жена и мать собирать вырезки о супергерое-пришельце? Только если он важен лично для неё… На самом донышке обнаружилась резная шкатулка, расписанная карминовыми розами и белолицыми купидонами, она могла бы принадлежать юной девушке, такой нежной и воздушной она казалась. Одри осторожно её открыла. Внутри не было ничего выдающегося — пара жемчужных серег и золотой крестик на золотой же цепочке, почерневшая серебряная ложечка с гравировкой «Кларк. Будь всегда здоров, сынок» и странный грифельно-серый кусочек металла, гладкий и матовый, а на кончике, словно герб, символ или печать, тот же знак — «S».

Одри не поверила своей догадке, резко встала с колен, и чуть не рухнула обратно — голова снова закружилась. Она все ещё сжимала странный предмет в кулачке, не в силах вернуть его на место, будто хотела взять на память, изучить, рассмотреть. По неистребимой привычке прихватила вдогонку золотую цепочку и захлопнула крышку пуфика — она слишком тут задержалась. Нужно было уходить, пока новые знания и догадки о спасителе не сковали её по рукам и ногам — у неё никогда не было дома, и чужой дом никогда не станет её, можно сколь угодно много проводить параллелей между нею и Кларком-возможно-тем-самым-пришельцем — это ничего не изменит. У неё никогда не будет дома, потому что она этого не достойна.

Одри закусила губу, чтобы не расплакаться. Краденое жгло карман, и она сбежала вниз по лестнице, натягивая на ходу свою счастливую, «походную» куртку, в которой всегда отправлялась в очередное путешествие, вытащила из шкафа в прихожей свой рюкзак и стянула с ключницы брелок от пикапа. Одри не знала, что толкнуло её на это — зависть или месть за то, что брошена была еще младенцем, кочевала из семьи в семью, словно изломанная кукла — она угоняла машину человека, виновного лишь в том, что не бросил её в беде. Кажется, единственного человека, который действительно что-то для неё сделал. И это было так нелепо, так неправильно и непривычно, что ей хотелось бежать, бежать снова, ехать, не останавливаясь, пока мили серых дорожных полотен не оставят позади всё то, что так жгло ей душу…

Он стоял прямо посреди трассы, в мятых, пыльных фланелевых штанах и рубашке в бордовую клетку, темный его силуэт подсвечивался заходящим солнцем, и Одри ударила по тормозам так, что её едва не вынесло в глубокий кювет. Она вынула из бардачка и нацепила солнечные очки (от рыжих закатных лучей уже слезились глаза), кажется, его, потому как слишком были широки ей, и оказалось, что бампер застыл в каких-то считанных дюймах от его коленей. Кларк будто парил над раскаленным за день асфальтом, не касаясь земли, или ей это только показалось, а во взгляде его не было ни злобы, ни ярости, только досада и разочарование, и от этого было только хуже.

— Ты тот парень в плаще? — она прыгнула на пыльную дорогу, оставив дверцу открытой, и переступила двумя неверными шагами ближе. — Это ведь ты, да?

— Одри, верни, что взяла. Эти вещи ничего не стоят, но они дороги мне, как память, — и снова ни нотки, ни полутона желчи в голосе, только бархатистые переливы, расходящиеся волнами внизу грудной клетки, хотя ей хотелось самой себе настучать по голове и провалиться прямо под канзасскую плодородную почву, до того было стыдно.

— Я ничего не брала… — девчонка опустила глаза, отчаянно пытаясь выкрутиться, но кончики ушей и щёки вспыхнули пламенем, под испытующим взглядом ставших под открытым небом прозрачно-голубыми, глаз, будто он сканировал её, прожигал сквозь одежду, кожу, хитросплетение мышц и нервов до самых костей, до самого сердца, до самого дна души.

— Не играй со мной, — Кларк шагнул ближе, так, что разлетающиеся от ветра полы его рубашки немым намеком скользнули по дрожащей её руке, спрятанной в карман. — Я тебя отпущу, и машину можешь забрать. Закончится бензин — оставь на обочине. Только границу штата не пересекай — у неё документы не в порядке.

Кларк протянул раскрытую ладонь и кивнул, строго и вместе с тем умилительно сложив брови домиком и наморщив лоб. Это была последняя капля — Одри выдернула руку из кармана и ссыпала в его громадную, в два раза её больше ладонь украденные вещицы. Снова глянула исподлобья в небесные глаза, печальные и необъятные, как бесконечные во все стороны просторы космоса, резко развернулась на пятках и шагнула к машине.

— Кларк! — что она хотела, извиниться или поблагодарить или сказать какую-нибудь глупость в своё оправдание, Одри так не поняла, но на дороге перед нею уже никого не было, только невесть откуда поднявшийся ветер ударил ей в лицо вихрем пыли и мелкого дорожного гравия. Она завертела головой, пробежалась вокруг пикапа, даже глянула в небо, но хозяин фермы Кентов словно растворился в воздухе. Может, он ей и вовсе привиделся, как фантом воспаленной её совести, но пустой карман, где еще минуту назад змейкою путалась в пальцах золотая цепочка Марты Кент, говорил об обратном.

Одри плюхнулась на сиденье, все же не удержалась и, размахнувшись, приложилась лбом об руль, вспугнув гулким уханием клаксона стайку ворон.

— Д-д-дура, — процедила она, растирая ладошкой теперь дважды ушибленную голову, воткнула с трудом первую передачу тугой, старой коробки и рванула вперед. Как можно дальше…

Кларка встретил сытый кот, вычищенный до блеска дом и даже нехитрый, остывший ужин.

Лоис в своей новой квартире кухню так ни разу и не обновила, таскала Кларка с собой по модным ресторанам, где он чувствовал себя форменным клоуном. Никто, конечно, не узнавал в нём того самого Супермена, но от похотливых взглядов девиц, разглядывающих его крепко сложенную, статную фигуру, ему становилось не по себе. Лоис же, напротив, явно этим наслаждалась, и тащила его за собой везде, словно сумочку от кутюр из последней коллекции — та ещё любительница мериться, хммм… членами.

— Ты чего такой кислый? — Лоис задорно подмигнула ему с противоположного конца слишком большого для двоих стола, пробуя дорогущее белое вино многолетней выдержки.

— Просто устал немного, — Кент ковырял вилкой блюдо из неизвестного ему морского существа «…по-итальянски». — Мы вроде как собирались взять по пиву и посмотреть игру по телику…

— Боже, Кларк, не будь унылищем! — она промокнула ярко накрашенные губки белоснежной салфеткой, оставляя на девственной её поверхности бордовые пятна. — У нас сегодня отличный повод! Пэрри уходит, и я, та-дааам, основной кандидат на место главного редактора! — Лоис едва не захлопала в ладошки, а Кларк против воли спал с лица.

— Ты не рад? — Лэйн нахмурилась.

— Рад, конечно, рад, — Кларк вымученно улыбнулся. — Ты этого заслуживаешь.

— А то! Конечно, заслуживаю! — Лоис бросилась в пространственные рассуждения о будущем «Дэйли Плэнет», когда она окажется в её цепких руках, о новых карьерных горизонтах и непокорённых вершинах, пока самый сильный человек на земле вспоминал запах маминого яблочного пирога с корицей. Он даже однажды пытался сделать его сам, но пробивать лбом в щепки вражеские космические шаттлы оказалось проще, чем совладать с духовкой. Этот запах семейной теплоты и уюта навсегда остался на ферме Кентов, пропитавшись в дубовый шпон кухонного гарнитура, в белые марлевые шторки и пушистые полотенца. Запах, который никогда не поселится в квартире Лоис Лэйн…

Кларк давно перестал удивляться жестокости человеческой расы, но ему становилось страшно от мысли, что он к этому привыкает. Он снова не удивился, когда не нашел Одри дома и услышал знакомый звук несколько раз перебранного отцом мотора за десяток миль от фермы. Не удивился, когда осмотрев родительскую спальню инфракрасным и рентгеновским зрением, обнаружил свежие следы на пыльном полу и пропажу в мамином сундуке. Но он не поверил своим глазам, когда на рассвете к крыльцу подъехал пикап, чихавший и глохнувший от недостатка горючего, и из него выпрыгнула Одри, уставшая и потерянная, громко хлопнув проржавевшей от времени дверцей.

Она гнала вперёд, взрезая желтым, болезненным светом фар плотную темноту шоссе. Окна пикапа были настежь раскрыты, прогоняя сквозняком лишние мысли, а она подпевала Джонни Кэшу под старое, хрипящее радио. Миновав забегаловку, где чуть не пострадала и где впервые встретила Человека из стали, Одри увидела толпу, лежащий в кювете развороченный в лоскуты тягач и даже своего обидчика, который кричал, размахивал руками и держался за голову. Она ударила по тормозам, оставляя за собой черный след покрышек, круто развернулась и поехала обратно, пока авто не встало, как заартачившийся жеребец, без капли бензина, прямо напротив крылечка и трех подсолнухов, где сидя на ступеньках её спаситель встречал рассвет.

— Можно мне остаться? — она присела рядом, едва касаясь его горячего плеча своим.

— Почему ты вернулась? — предрассветные лучи плескались в небесной лазури его глаз, словно подернутой белой лентой облаков, Кларк задал ей вопрос, на который ответа она не знала.

— Я просто устала, Кларк, — Одри, не в силах выдержать испытующий взгляд, прикрыла веки, вдыхая аромат одичавших гортензий и последних цветков мирабилиса, который распускался лишь на закате, благоухал целую ночь, а на рассвете умирал, чтобы на следующий день повториться заново. — Я устала ездить…

Кларк не сводил с неё глаз, будто девчонка с каждым гулким ударом своего маленького сильного сердца пробивала стальную броню, разрывала его шаблоны, разрушала его защиту от мира, где от добра не ищут добра. Каждый толчок её крови по венам чувствительный слух его воспринимал бесконечными разрывами снарядов, а дыхание — вихрями смерча, похожего на тот, что унес жизнь его отца и вот-вот унесёт и его собственную.

На рассвете Кларк ушёл, оставив Одри отсыпаться в своей спальне после бессонной ночи за рулем, а она долго не могла заснуть, вдыхая аромат можжевельника, пены для бритья и запах мужчины с его подушки, набитой гречишной шелухой и травами. Отпустив беспокойный, поверхностный сон, Одри спустилась в кухню, где возле своей миски её ждал голодный котенок, нашла в ящике старый ежедневник Марты, а вечером Кларка встретил запах яблок и корицы, заставив его мучительно гадать, почему Одри раскрыла мамины записи именно на этой странице...

* * *

— Какие планы на день? — Кларк отхлебнул из щербатой кружки и смущенно улыбнулся, забыв стереть молочные усы, за окном вырастало августовское солнце, трогая верхушки кукурузных стеблей желто-рыжим пожаром, на траве блестели бриллианты росы, а деревянный флюгер на крыше сарая предсказывал южный ветер.

— Постараться ничего не украсть, — криптонианец рассмеялся, а Одри стянула со стола салфетку и стёрла капли молока с его губ, как недавно он стирал кровь с её. Жест столь по-домашнему близкий, что Одри сама испугалась своего порыва, а Кларк задержал её ладонь своею, неосознанно продлевая прикосновение, коснулся кожи кожей столь легко и невесомо, что дрожь пламенем промчалась вдоль позвоночника, выжигая остатки кислорода в лёгких.

— Я хотела посадить зелень за домом, — Одри освободила руку, старательно сделав вид, что воздух в помещении не искрит сотнями электрических разрядов, и прибавила громкость телевизора, стараясь отвлечься на утренние новости. — Нашла семена в сарае, может, они ещё не испортились... Кларк?

Молоко в кружке еще не успокоилось, подёрнутое дрожью, а шторы затрепетали порывом сквозняка. Одри убрала выбитую ветром прядку за ухо и обнаружила, что спасителя уже нет на месте, а в новостях вещали экстренный выпуск.

Перестрелка, взрыв, пожар и гул военной техники — Одри решительно выключила ящик. Со дна души поднималось цунами, вытаскивая наружу погребенные под толстым слоем ила страхи и безотчётную панику, даже будь он, дитя другого мира, хоть тысячу раз неуязвим. Она вышла на крыльцо и долго глядела в небо, представляя недоступные ей дали других вселенных, где светят собственное солнце и звёзды, уже зная наперёд, что не сможет уснуть и не сможет угомонить заполошное сердце, пока её герой, её спаситель не вернется домой.

Было уже за полночь, рыжий зверёк сыто спал у неё на коленях, а Одри куталась в плед на диване, листая книгу и ничего решительно не понимая в ней — мысли её были слишком далеко. Глухой стук о землю — в шкафу звякнула посуда и переливчато зазвенела стеклянная люстра, волны подземных толчков прокатились и растаяли под её ногами, пока она бежала на улицу прямо в одной ночной рубашке. Кларк стоял перед нею, заволоченный алой тканью плаща, вокруг него идеальным кругом, словно циркулем выведенным, улеглась трава, и собрался холмиками мелкий гравий. Он словно упал с большой высоты — сверхсущество, Супермен, человек из стали, но всё же человек, уставший и измотанный, склоненный до сутулости плеч ношей ответственности за всё живое, предначертанной ему судьбой ещё при рождении.

Одри сбежала с крыльца и бросилась его обнимать, не дотянулась даже до плеч, так что Кларку пришлось поднять её над землей и закутать её хрупкое, прикрытое лишь полупрозрачным лоскутком тело в плащ, чтобы она не замерзла посреди ночной прохлады. Она нашла его обветренные губы с привкусом пыли и крови, запустила пальцы в мягкие, смоляные кудри, прижимая ближе к себе его, такого дорогого, такого желанного, пока в груди не закончился воздух. Слушала, как он произносит её имя, щекоча горячим дыханием шею, как он просит прощения и разрешения, ощущая, как пламенеет кожа под его руками и как часто вздымается его грудь, а она говорила «да» на каждое сказанное им слово.

Давно забытое чувство, что его ждут, что его хотят и любят, воспламеняло тело, избавленное от внеземной брони мимолетным движением, как и её мягкие ладони, скользящие по напряженной спине водопадом. Он боялся сделать ей больно, смотрел в её глаза, черные и бездонные, как сингулярность и фантомная зона вместе взятые, с тенью переспелой вишни и конского каштана, искал в них отблески страха или сомнения, но раз за разом падал в бездну нежности и горячего желания.

Двигаясь настойчивыми таранными толчками, Кларк удерживал на локтях стокилограммовое тело, отлитое из стали и собранное из сверхпрочных костей, чтобы не похоронить нежное создание под собою, не поранить и не сломать фарфоровые косточки землянки, которая безоговорочно захватила его сердце. Он не смог удержаться, просветил её насквозь, как мальчишка, ещё тогда, когда остановил её на хайвэе, удирающую с его фермы в неизвестность. Сильное сердце и развитые мышцы, у неё не болела шея и спина, как у белых воротничков, не были натружены ноги, как у танцовщиц или официанток, тонкое хлопчатобумажное бельё обнимало белую кожу — никакой синтетики и пошлых кружев. Слишком открытая, слишком настоящая, слишком чужая в мире, который и ему родным не был, до тех пор, пока он не ощутил медовый вкус её кожи на тонких, выпирающих ключицах, её разгоряченную, влажную нежность, которая принимала его безоглядно. Пока не услышал её стон, глубокий, срывающийся, тягучий, будто она умирала в его объятиях, разрушалась на атомы, чтобы соединиться с ним, проникнуть в каждую клеточку его тела, создавая новую вселенную среди миллиардов звезд. Кларк прикрыл глаза, чтобы ненароком не устроить пожар, не услышал собственного крика, оглушённый волной наивысших ощущений, мучительно долго целовал её после, не размыкая объятий и не выходя из неё, а утром Одри сожгла во дворе свою счастливую «походную» куртку в знак того, что больше никогда отсюда не уедет.

— Мы пропустили одну очень важную стадию! — Кларк Кент был серьезен, как никогда, но в небесных глазах вспыхивали озорные искорки, а Одри от неожиданности едва не обожгла язык утренним кофе. — У нас не было свидания, — он засиял широкой, белозубой улыбкой, а Одри звонко расхохоталась, разбудив Рэда. Кот недовольно мявкнул, потянулся, потоптался на мягкой подстилке и демонстративно улегся к ним хвостом.

— Хорошо, мистер Кент. Я пойду с вами на свидание. — Без вариантов. И неважно, что она уже живёт с ним бок о бок, и всё с самого начала пошло шиворот навыворот. Одри притянула его к себе за край футболки, поднимаясь на цыпочки так высоко, почти как балерина, поцеловала в полные, чётко очерченные губы и мужественный подбородок с ямочкой, в широкую жесткую грудь, где из-под ворота майки крались тёмные волоски.

— Ладно… Можно его немного перенести, — Кларк подхватил под бёдра, усаживая на себя, с холодильника посыпались магниты, звонко разлетаясь по всей кухне, когда он прислонил к дверце её разгорячённую спину, а она сдирала с него футболку, желая ощущать его всей кожей, сильнее, ближе, без единой преграды.

Одри заснула в машине по пути на назначенное свидание, на которое они оба опоздали на час. Когда пикап остановился у обочины, а Кларк аккуратно вытащив её с сиденья, баюкал на руках, прижав к плечу её темноволосую, маленькую голову, она проснулась. Полуденное августовское небо было одного цвета с его глазами, воздух был напитан запахом цветущей зеленью реки и умиротворения, и Одри невольно сощурилась от солнечных бликов, пляшущих по речной глади.

— Боже мой! — возлюбленный привёл её за руку под раскидистый, старый дуб со стволом в три обхвата её объятий на самом берегу реки. Шафранно-зеленые волны размывали могучие его корни, а в болотно-тёмной, резной его листве мелодичной флейтой звучали песни маленьких пташек с желтыми брюшками. Время здесь словно замедляло свой ход, наполняя Одри до самого дна покоем, единением с невозможно прекрасной, необъятной красотой земной природы, которая и не снилась погибшему Криптону, и беспредельной нежностью, грозившейся выплеснуться через край, к существу с другой планеты, чье тепло она ощущала спиною. — Нуу, можно сказать, ты меня впечатлил.

— Как быстро, — Кларк обнял её сзади, касаясь губами и пряча смешок в её густых, каштановых волосах, впитавших ароматы корицы и кофе, всматриваясь в речные дали вместе с нею, лелея робкую надежду, как последний романтик, что теперь они до конца жизни будут смотреть в одну сторону. — Я так поверю в свою неотразимость.

— А разве ты еще в этом не убедился? — Одри повернула к нему лицо, подставляя для поцелуя щёку.

— Ну, у меня есть слабости…

— Наверное, мне нужно многое узнать? — она развернулась к нему, пряча руки под полами свободной серой рубахи, лаская широкую спину, неподвластную пулям, но такую чувствительную к её прикосновениям.

— Даже не знаю, с чего начать, — Кларк аккуратно поддерживал её под локотки, чтобы она не оступилась на неровной почве, а совладать с собственной речью ему как никогда было трудно — темные глубины её глаз в противовес его прозрачным прожигали насквозь всё его существо, хотя их хозяйка вовсе не обладала неземными способностями.

— Ну, хотя бы, откуда ты…

На ночной рыбалке у берегов Канзас-ривер Кларк встретил своё семнадцатилетие. Не с шумной компанией сверстников, которая только-только начинала пробовать алкоголь, не с Ланой Лэнг, первой красавицей школы и его несбывшейся мечтой, а с отцом, в старой лодке-моторке, набитой снастями от кормы до носа. Он мог бы наловить рыбы голыми руками за пару минут два ведра с горкой, но Джонатан объяснял ему, долго и терпеливо, что иногда важна не цель, а путь к ней, терпение и последовательность в её достижении — это делает людей людьми.

— Мир ещё не готов, Кларк. Но ты каждый день принимаешь решения, делаешь выбор, и от этого зависит, каким ты станешь, сынок. И какую сторону бы ты не принял, будет ли твоя сила служить только тебе или на благо всему человечеству — ты изменишь этот мир.

Марта и Джонатан вели его к свету, как путеводные звёзды, тихие острова посреди бушующего океана, но юный посланник далекого космоса каждую ночь смотрел на небо, маясь неутолимой тоскою по дому, влекомый памятью генов, мучимый сотнями вопросов, чтобы потом отправиться по свету искать ответы на них.

— Когда ты встретишь девушку, с которой захочешь связать жизнь, отведи её к тому дубу, — Джонатан махнул рукой на берег, где царствовало могучее дерево, с чёрными, искрученными корнями, что тянулись к воде, будто хотели напиться.

— Пааап, — Кларк улыбнулся, и еще по-детски пухлые его щеки его залились румянцем.

— Я серьезно! — отец рассмеялся и ободряюще хлопнул его по плечу. — Оно счастливое. Мы с твоей матерью часто там бывали…

— Я не уверен, что когда-нибудь смогу кому-то довериться, — мальчишка провожал взглядом уплывающее дерево, разглядев сквозь густую листву и через десятки футов высеченную на вековой древесной коре надпись, обведенную в сердечко.

— Ты это почувствуешь, сынок. Поверь мне.

Одри растворялась в медовых переливах его голоса, прислонялась ухом к его груди, впитывая бархатистые его интонации до мурашек, с трепетом запоминала то, что скрывал он долгие годы из страха быть отвергнутым. Она изучила кончиками тонких пальцев каждую складочку на лбу, каждую морщинку, что были собраны на переносице в неправильные треугольники от того, что он часто хмурился. Покрывала лёгкими поцелуями острые скулы и широкие брови, ямочки на щеках и едва наметившиеся паутинки у глаз, допуская в сознание мысль, которую она оставит от него в тайне — ей хотелось, чтобы её будущий сын унаследовал эти черты.

Кларк любил её на разложенном клетчатом пледе под тенью дуба, на выщербленном стволе которого белела шлифованная ветрами и десятками лет надпись «Марта + Джонатан», мучительно нежно, пыточно сладко, зацеловывая её губы до боли, до воспаленной красноты, до опьянения. Одри заново обретала смысл в его стальных объятиях, возрождалась девственно чистой, оставляя позади чёрствую свою судьбу и жестокие воспоминания прошлого, до мелкой дрожи в ногах и до болезненных ощущений меж бедрами, когда она больше не в силах была ему отдаваться.

После заката они сидели на крылечке дома в плетеном кресле, под тусклым светом уличного фонаря, и он читал ей вслух книгу о коренных американцах, историю о приключениях, о храбрых индейских воинах и их прекрасных скво, ту самую, которую она бессмысленно листала в ожидании его возвращения. Ему не нужен был яркий свет — зрение никогда его не подведёт.

Одри свернулась калачиком на его коленях, словно кошка, убаюканная мерным вздыманием его груди, уснула у него под бочком на постели слишком узкой для них двоих, чтобы проснуться почти к обеду и не найти его рядом. Земляне снова нуждались в нём, и она готова была делить его со всем миром, только бы он возвращался. Возвращался на тихую ферму в Канзасе, в её объятия, в свой отчий дом, который теперь стал её домом тоже.

Когда всё встало на свои места, когда ответы были найдены, когда жизнь обрела смысл и выстроилась из расколотых кусочков мозаики в единую картину, Кларк, окрыленный, вернулся домой в Канзас, с первым же попутным грузовиком.

— Мама! Я нашёл их! — он закружил миссис Кент в воздухе под звонкий лай Дасти, которая норовила броситься ему на плечи и вылизать лицо, до того, бедная, соскучилась.

— Кого? — она едва удержала панаму, что чуть не слетела с её седой головы, а тяпку и вовсе потеряла где-то в кустах гортензий.

— Своих родителей. Свой народ, — лицо её сына, родного сына, не смотря на инопланетный корабль в подвале, принесший его на их кукурузное поле, сияло тысячей солнц, а Марта словно постарела на добрый десяток лет.

— Что? — Кларк не мог не заметить, как переменилось её лицо, как залегли под глазами тени и обострились морщинки у тонких, сухих её губ.

— Да, ничего, — Марта тяжело опустилась на облупленное, давно не крашеное крылечко, а он присел рядом с нею, накрыл её маленькую, но сильную руку, перепачканную землей, своей широкой ладонью.

— Когда ты был маленький, я ложилась рядом с твоей колыбелью. Слушала, как ты дышишь. Дышал ты тяжело. Ты мучился, и я все время беспокоилась…

— Боялась, что правда раскроется?

— Правда о тебе прекрасна, сынок. Мы поняли это, как только увидели тебя. Мы знали, что однажды весь мир это увидит, — Марта глядела в бездонные глаза своего сына, преисполненная гордости и щемящей тоски. Её маленький Кларк вырос, встал на ноги, обрёл опору, не нуждаясь более в тихом острове посреди океана миллиардов человеческих жизней, которым она для него была. Пришла пора отпустить его, как бы то ни было горько, и она беспомощно расплакалась. — Просто я боюсь, что они заберут тебя у меня.

— Я никуда не уйду, мам. Обещаю, — он обнял её худые плечи, поцеловал в лоб, даже не допуская мысли, что не все данные обещания в силах будет исполнить.

Он не давал Одри обещаний вслух, не рассказал о раздирающих его переживаниях и окрыляющих его чувствах, но решительно поклялся сам себе, что никто и ничто у него её не отнимет.

На рассвете Кларк обнаружил её на кухне, она колдовала над дымящейся аппетитными ароматами сковородкой под бубнёж утреннего телешоу. Рэд терся возле неё, обвивая стройные её щиколотки рыжим, пушистым хвостом — маленький предатель безоговорочно принял её и даже спал теперь на её стороне, и Кларк со смехом жаловался, что в доме против него сформировалась коалиция. На ней была его старая, наспех перешитая майка (где только нашла такую дрань?!), одетая поверх её спортивного топа, который она носила вместо бюстгальтеров с косточками и кружевами — она их ненавидела и называла конской сбруей, а густые каштановые волосы собраны были наверх и заколоты огрызком простого карандаша.

Она ни минуты не сидела на месте, возвращала жизнь в его дом, наполняла его уютом, а сердце его хозяина неохватной нежностью, щемящей, острой тревогой за её благополучие, за жизнь её и её безопасность, не в пример сильнее тысячи криптонских солнц, безвозвратно потерянных — её потерю он не пережил бы. Одри лишь улыбнулась, не пожелав традиционно доброго утра. Утра, дни и ночи вместе нон-стоп путались друг с другом, а стремящееся вперед стрелою время остановилось, превратилось в голубую, кристально-прозрачную под цвет глаз криптонианца, гладь озера, окружённого зелёными земными берегами.

Она спрятала непроглядную тьму взгляда под пушистыми ресницами, по-прежнему смущаясь его близости, и он прижался губами к её шее, прикусил выпирающий под оливковой кожей позвоночек, вдавливая в стол и забирая из её рук поварешку. Она звякнула о поверхность и безвольно грохнулась на пол, потянув следом молочник и стеклянку со специями.

— У меня завтрак сгорит, — пожелтевшая от времени майка с треском на ней разорвалась, превращаясь в тряпку для уборки, а спина её покрывалась испариной от прикосновений его мускулистой груди, покрытой мягкими темными волосами.

— Уделишь мне десять минут? — пропало в копне волос её, выпущенных на волю. Всю жизнь, каждую её секунду, забирай! Кларк спихнул с горячей плитки сковородку голыми руками, чтобы этими же руками, еще хранящими тепло, клонить её спину вниз, сжимать полукружия её груди, покрывая поцелуями кожу вдоль позвоночника, томительно, невыносимо сладко толкаться в неё, выманивая стоны с карминовых её губ. Десять минут растянулись на трижды по десять, Одри сидела на его жестких коленях, уплетала подгоревший омлет и перебирала его взлохмаченные кудри, пока щекочущий холод металла не коснулся её груди.

— Эта вещь не должна пылиться в сундуке, — тонкая золотая цепочка Марты Кент, с которой она была поймана за руку по дороге из Канзаса в никуда, кусала её воспаленную кожу, всполошила её сердце, цепью приковала его к другому сердцу, беспокойно стучащему в стальной груди.

Она отдавалась ему под навесом сарая, заскочив туда в перерыве между домашними делами и делами в саду, чтобы принести ему обед, но обратно Кларк её не выпустил. Одри вжималась спиною в пыльную и ржавую решетку радиатора безнадежно старого пикапа, вгрызаясь пальцами в бугрящиеся мышцами плечи, сжимая неистово их до боли, которую он не испытывал, до зацелованных губ, до затекших в неудобном положении ног, которые он закидывал себе за спину. Она толкала его в грудь бессознательно, выставляя вперед маленькие кулачки, вымученная ласками так что, казалось, даже кости ноют и плавятся от жара, а нервы вот-вот зазвенят и лопнут, словно струны. Сопротивление её он сламывал играючи, похищая её у самой себя в капкане прочных объятий, и Одри знала, что как бы ни уставало её тело под его безудержным напором, она будет тосковать по нему, когда он сорвется посреди ночи на другой край земли.

Она отдавалась ему на заднем сиденье того же пикапа далеко в поле, оседлав сверху и зачерпывая ладонями мягкие кудри, запрокидывала его голову, чтобы впиваться в его полные, с ума её сводящие губы. Вонзаться языком во влажное тепло его рта резко, неуклюже, стукаясь зубами, без подобострастного восхищения, с которым целовала его Лоис, так беззастенчиво и бесстыдно, будто завопить хотела через всё поле, через весь плодородный штат «Ты мой! Мой!». Она кусала нежные мочки ушей, жесткий выступ на шее, свойственный лишь мужчинам, чётко вычерченный рельеф твердых, как камень мышц пресса, безраздельно главенствуя над ним, подчиняя своему ритму, ловя трепет его ресниц и выманивая собственное имя с его с приоткрытых губ. Пряжка его ремня царапала нежную кожу на её бёдрах, Кларк насаживал её на себя разнузданно и бесстыже, а ночью Одри, укутанная в плащ, смотрела на сияющие тысячами огней города с самой возможной высоты, которую смогло бы перенести без вреда её хрупкое земное тело.

Она любила его на полу у камина, который они разжигали прохладными сентябрьскими вечерами, чтобы согреться, Кларк держал язычки пламени на кончиках пальцев, а они играли алыми отблесками в его глазах. Рыжие всполохи огня отскакивали бликами на вспотевшей от страсти спине, от сложенных аккуратно поленьев, которых Кларк наломал голыми руками, потому что так быстрее, а звонкий смех любимой, её чуткий шепот разливался огненной лавой земного ядра по венам посланника далёкой сверхцивилизации, будто во всей вселенной не было ничего важнее её слов.

— Мой отец считал, что если бы люди узнали кто я, меня бы отвергли. Он думал, что мир не был готов. А что думаешь ты?

— Я не знаю, Кларк. Я просто хочу, чтобы ты возвращался домой…

* * *

Лоис явилась спустя две недели, впервые в жизни не к месту и не вовремя, вопреки её журналистской чуйке — она уже ничего не могла изменить. Одри намыливала усталые плечи Кларка в маленькой ванне, в которой он едва помещался и почти засыпал после долгого трудного дня, проведенного в эпицентре взрыва баллистических ракет, когда в дверь позвонили.

— Почту принесли, наверное. — Он не стал проверять её догадки и продираться исключительным зрением сквозь перекрытия дома на улицу, Одри сбежала вниз по лесенке, в чем была, в намокшей от брызг майке и с мыльными хлопьями в волосах, с глупой, мечтательной улыбкой, пока она не сползла с неё медленно, в предчувствии беды. Перед нею высилась светловолосая женщина, со строгими, гордыми чертами на веснушчатом лице и нахально вздернутым носиком, в строгом костюме тройке и бежевых лодочках на каблуках, а у крылечка припарковался черный, блестящий наполированными боками "Шевроле Камаро".

— Привет, я Лоис Лэйн, — девушка бесцеремонно отодвинула Одри и прошла по-хозяйски в дом, будто имя её открывало все двери, пока не уперлась лбом в грудь, спрятанную в мокрой, натянутой наспех футболке — он услышал знакомые интонации и сорвался вниз, расплескав полванны на пол. — Ты нанял домработницу?

Лоис окинула взглядом хрупкую фигурку и маленькое лицо без капли макияжа, с громадными черными глазищами в пол-лица, хмыкнула, старательно не замечая очевидного — её тут давно не ждут. Одри молчала, сложив ручки на груди в жесте защиты, наблюдая за разворачивающейся на её глазах драмой без антракта, будто смотрела на всё со стороны и происходящее её вовсе не касалось.

— Она не домработница, Лоис. Это Одри — моя невеста. Одри, это Лоис — моя бывшая коллега из «Дэйли Плэнет» первый человек, который узнал обо мне правду и… принял меня таким, как есть, — честно и откровенно, но Лэйн ожидала услышать о себе совсем не такую сухую характеристику. Одри обняла себя сильнее под хищным взглядом зеленых глаз, враз обо всем догадалась и закусила губу. Огонь волною захлестнул её, до дрожи в коленках и вспыхивающей внутри ярости — Кларк не рассказывал ей о Лоис Лэйн, а её саму не называл никогда вслух своей невестой, решив, вероятно по простоте своей душевной, что это само собой разумеющийся факт.

— Ты разыгрываешь меня, Кент? — зашипела она на него и злобно глянула на Одри. — Мисс, вы не могли бы выйти, нам надо поговорить?!

— Это правда, Лоис. Я давно всё для себя решил, — Кларк смотрел на неё, взъерошенную и разъяренную, глазами полными грусти и досады, и Одри хотелось провалиться сквозь землю, не в силах осознавать, что эта красивая, ухоженная женщина — инородный элемент в их тихом мирке, словно это она тут инопланетянка — встала между ними непробиваемой стеной.

— Это несерьезно, Кларк! Ты с ней, чтобы насолить мне, — от беспомощности Лоис сорвалась на визг, не стесняясь, тыкала в Одри наманикюренным пальцем с остро заточенным ногтем, словно в бессловесную куклу, пока та на краю сознания, пыточно медленно переваривала происходящее. — Это я открыла тебя! Я поверила в тебя! Я шла за тобой, рискуя жизнью и репутацией! А что ты для меня сделал?! Как ты поступил со мной?!

Одри пришла в себя, когда бежала среди стеблей кукурузы, хлеставших ей по щекам длинными острыми своими листьями. Не помнила, как сбежала из дома, едва не вынеся дверь, и свалила с крылечка глиняный горшок, разбившийся в мелкие черепки. Боль, отчаяние и навалившаяся слабость плавили ей кости, и её стошнило возле термитника, где туча мелких насекомых пожирала мертвую маленькую птицу. Одри не услышала, как машина Лэйн, навсегда ею побежденной, вздымая снопы пыли и скуля покрышками, покинула ферму Кентов, а она безнадежно заблудилась в зеленом море двухметровых растений, охваченная паникой ещё и от этого.

Поток воздуха совсем рядом от неё пригнул толстые стебли к земле, и Кларк Кент, любимый и ненавистный, Супермен, возле которого теперь сосредоточилась вся её жизнь, Человек из стали, её семья и её дом, схватил её, словно цетнерный мешок пшеницы, легко и грубо.

— Мы с Лоис давно не вместе, — сжал в объятиях, не рассчитав силы, выбив из её легких остатки воздуха вместе с предательскими всхлипами. — Я люблю тебя, только тебя.

«Ты — мое спасение, Одри. Глоток кислорода среди дымных пожарищ, запах костра среди стылых равнин, ты — мой океан, моя вселенная, моя семья» — шептал еле слышно то, что не мог сказать вслух так долго, словно боялся сглазить, потерять, развеять по ветру словами. Поклялся не отпустить больше, и не отпустит, даже если придется держать ее силой, вырывающуюся, обиженную. Кларк прижимал к себе её вздрагивающее от рыданий тело, слушал её бешеный сердечный ритм, срывающееся дыхание, движение каждой её мышцы, принимая в себя её мятущиеся чувства, стремясь забрать их себе, пока не услышал внутри неё слабое биение ещё одного сердца…

Столь очевидный факт, что во время любви надо оберегаться от последствий, пусть даже твой любовник не с этой планеты, совершенно вылетел у неё из головы, а неосторожно отпущенная на волю мысль воплотилась в реальности. Одри ожидала малыша с того самого свидания у счастливого дуба, думая, что долгая задержка результат сбоя в организме от частых и интенсивных занятий любовью. Ей было страшно и радостно одновременно — Одри боялась стать плохой матерью, не увидев в детстве достойных примеров заботы, доверия и любви в семьях, где ей доводилось жить. Она не хотела становиться такой — черствой, требовательной, безразличной, поклявшись себе, что будет любить своё дитя безотчетно, как она любила Кларка. Как Марта любила свою семью.

Кларк определенно сошел с ума, запрещая Одри вставать рано по утрам и много ходить, однажды даже вырвал у неё из рук садовую леечку в полтора галлона и накричал на неё, на что Одри, одолеваемая перепадами настроения, тошнотой и слабостью, облила его водой, обозвала придурком и заперлась в спальне. В ту ночь Супермен спал на диване, в обнимку с котом (кота Одри тоже прогнала) и ему приснился Джор-Эл.

Серые стены зала, красный закат на планете незнакомой, но родной до дрожи нутра, испитой своим же народом и навечно потерянной. Серое ложе в серой комнате, опутанной темными нитями проводов, искрящиеся золотыми и голубыми всполохами приборы в лаборатории его родного отца, искусственный разум-помощник, бесшумно парящий возле прекрасной женщины, чьи тёмные кудри разметались по подушке и намокли от пота. На лбу её блестела испарина, но она была счастлива — её лицо сияло ярче криптонского заката. Она только что родила сына.

— Здравствуй, Кал-Эл, — отец его, облаченный в доспех, с сединой в отросшей щетине и висках, возвышался у ложа своей Лары, баюкающей малыша, словно в застывшем эфире, одна реальность мучительно медленно накладывалась на другую, и Кларк был там и не был одновременно. — Сын мой, ты скоро сам станешь отцом.

— Это я? — Кларк, не отрываясь, смотрел на свою мать, в глаза её, небесные, как у него, в которых застыли сотни световых лет нежности и тоски — она не могла и не хотела отнимать от себя родное дитя, мучительно понимая, что обязана отдать его Земле, спасти ему жизнь.

— Да, это ты, сынок. Мы так ждали тебя, — Кларк обошел ложе, будто ступая по вате, с трудом передвигая конечности, как всегда бывает во снах. Младенец на руках, такой крошечный и чумазый, пронзительно кричал и плакал, словно знал наперёд, что судьба его не будет лёгкой. — Я сам тебя принял, сынок. Я слышал твой первый вздох, твой первый крик, я первым взял тебя на руки. Это невозможно ни с чем сравнить, нельзя передать словами, и я счастлив за тебя. Счастлив, что скоро и ты испытаешь подобное.

— Я так взволнован… — обуреваемым не меньшим страхом, чем Одри, Кларк боялся не справиться. Сотни тысяч земных катастроф обратились в ничто перед лицом неизвестности, желанием защитить самое дорогое, что теперь у него было, оберегать до абсурда, сдувать пылинки и строго запрещать любимой привычные действия — он не знал, как поступать иначе.

— Этот пройдет. Единственный страх, который всегда будет с тобой — страх потерять их, и он никуда не уйдет. — Джор-Эл взял его за плечи и глянул в глаза, до самого сердца дотянулся. — Ты станешь таким отцом, каким я не смог стать. Ты справишься с этой ответственностью. Ты воспитаешь и вырастишь своего сына прекрасным человеком, великим воином Земли. Я верю в тебя, Кал. Всегда верил…

Кларк проснулся посреди ночи, сердце его рвалось сквозь рёбра наружу, а небритые щеки кусала застывшая соль.

* * *

Они поженились в маленькой сельской церкви, вдвоём перед лицом Господа и его представителя, молодого святого отца Леона, без единой пары чужих, лишних глаз — им не хотелось ни с кем делиться своим священным счастьем. Кларк был в джинсах, а Одри легком ситцевом платье в горошек, в котором округлившийся животик едва угадывался. Она держала букет полевых цветов и почти не слышала отца Леона, крепче сжимая вспотевшей от волнения ладошкой руку любимого, почти мужа, едва сдерживая слёзы — благодатная нежность, нечаянное, внезапное счастье, встреченное случайно среди бесконечных перипетий её нелегкой жизни не умещалось в её душе, грозилось выплеснуться через край. Она любила весь мир, и если б провидение предложило ей переписать свою историю жизни заново — она бы оставила всё как есть. У неё никогда не было семьи, но она готова была жить ради неё и только ею.

Одри часто бывала одна, давно осознав, во что ввязалась. Покачивалась в старом плетеном кресле-качалке, вязала шапочки и крохотные носочки по старым выкройкам Марты, пока Рэд внимательно выжидал момент, когда можно будет броситься и изловить ускользающую ниточку пряжи. Мастерила саше из ромашки, зверобоя и розовых лепестков, раскладывала их по ящикам шкафа, где лежали с любовью выглаженные фланелевые рубашки, оплетала тесьмой и бечёвкой старые бутылки из под молока, делая из них красивые вазы для цветов, а во дворе она посадила лаванду, и та, на удивление, прижилась. Одри завела куриц и индюшек, сыпала по утрам зерно прямо с крылечка и хохотала над неуклюжими несушками, отнимающими друг у друга крошки, а вечером топала в сарай умилительной утиной походкой и собирала только-только снесенные, ещё тёплые яйца, с прилипшими к ним пёрышками.

Кларк принёс домой щенка с автозаправки, которого вынул из куста репейника. Дрожащего, грязного, с печальными желтыми глазами, с толстой, мягкой шерстью, милого, как медвежонок, чтобы любимая не скучала, и чтобы у их будущего малыша был маленький друг и защитник, а Одри шутила, что у них на ферме теперь целый зоопарк. Рэд отнёсся к новому жителю настороженно и по-кошачьи негодовал, когда пёсик пытался играючи цапнуть его за рыжий хвост. Собственную комнату он отремонтировал в детскую, с трепетом и смятением переступил порог спальни родителей, чтобы сделать её их с Одри спальней — жизнь продолжается, не смотря ни на что. Памятью о Марте и Джонатане напитана вся ферма, а в его сердце они всегда будут живы.

Всю зиму Одри грелась у камина и читала, смотрела старые, чёрно-белые французские комедии и старый мультик о Золушке, думая, что Золушки чаще бывает счастливее принцесс. Выпекала хрустящий хлеб с тмином и кардамоном, а Кларк вечерами гладил её круглый животик, целовал и рассказывал ему о далёких мирах, о том, как прекрасна его будущая мама и как им с нею повезло. Одри наслаждалась блаженной рассеянностью, свойственной почти всем беременным женщинам, много спала, подоткнув под бок подушки, потому что удобных положений со временем становилось всё меньше и меньше. А когда воздух наполнился ароматом цветущих трав, жужжанием пчёл с соседней пасеки, хозяин которой угощал Одри целыми пинтами ароматного и свежайшего цветочного меда совершенно бесплатно, и в садике зацвели молодые яблони и сливы, Одри почувствовала, что время пришло...

Кларк принял своего сына сам — все страхи и неуверенность враз отошли на задний план, а в его мыслях воплотились знания его отца. Он держал жену за руку, пока она толкала на свет их дитя, изнемогая от боли и бессилия, шептал, как сильно он её любит. Первым взял его на руки, сидя на коленках прямо на полу, в рубашке, перемазанной кровью, и мокрой от пота спиной, прижимал к груди своего сына, крошечного и такого хрупкого, слушал его первый плач и плакал сам. Сам перерезал пуповину и выкупал своё дитя, справился, сам того не ожидая — самый сильный человек на земле стал самым чутким и нежным. Головенка младенца утопала в его широкой ладони, Кларк, завернув малыша в белоснежную простынку, качал его на руках, напевая ему колыбельную песенку, которых он выучил множество, а крошка смотрел на него внимательно, совсем как взрослый, изучал черты своего отца, успокоенный его обволакивающим голосом.

Кларк не выпускал его из рук, укладывал спать, переодевал и кормил из бутылочки, ведь криптонианец совсем не уставал, как уставали землянка Одри. Поднимался к нему по ночам, сохраняя для любимой крепкий сон, выходил с ним во дворик, где благоухала лаванда, а белые клематисы змейкой оплетали водосток и крылечко, рассказывал ему о далеких звездах, устройстве вселенной и красоте природы в мире, в котором ему посчастливилось родиться. Подросший щенок тыкался мокрым носом в его маленькую ладошку, и малыш смеялся, смотрел в небесно-голубые глаза отца такими же кристально-лазурными, и Кларк видел в их прозрачной глубине всю вселенную, все ответы, всё, ради чего следует жить...

Со временем алый цвет плаща его потускнел, а Одри на ферме развела лошадей и лонгхорнских мясных быков, нанимая рабочих в сезон. Намыливая густой ароматной пеной мощный лошадиный круп, она смотрела сквозь туман слёз на своих самых любимых мужчин, гонявших во дворе мяч, не веря до сих пор, что судьба подняла её с придорожного гравия до космических высот неизмеримого счастья.

Маленький Джонатан перенял всю силу криптонской крови в полной мере, был силён, быстр и очень смышлен, приносил медали, выигранные на школьных соревнованиях по физике и истории родного края, которые очень любил. Джонатану так же, как и Кларку пришлось скрывать свою истинную природу, но он был не один — рядом всегда был отец, который прошел через это, и мальчишка жалел лишь о том, что не может похвастаться перед сверстниками. Ведь его отец — Человек из стали. Супермен.