Хэппи-энд для тех, кто выживет (джен)

17 июля 2008 года, девять часов утра, Москва, Лубянка.

— Ты это чего зеваешь? — спросил Калачев, поднимая голову от бумаг и папок. Он сидел за своим рабочим столом, который вчера вечером все-таки привел в порядок. — Не выспался?

Григорьев прикрыл рот рукой. Встал с дивана, зашагал по кабинету.

— А ты, что ли, выспался? Я вчера всю ночь про этого дурного китайца материалы читал. Причем у меня вообще с английским не очень, я в школе немецкий учил. А «Промт» как-то по-левому переводит, я лично ничего не понял. Пришлось настоящий словарь взять, талмуд такой, на три кило потянет. Ну и когда я сам полстраницы накропал, мне из референтуры девчонки толковый переводище сбросили. Вот блин! Хорошо хоть Салтыков утром позвонил, а то бы я проспал, прикинь?

Калачев покачал головой. Он хотя и понимал, что Мишка Григорьев шутит и пытается развеселить его, Калачева, такого по-утреннему мрачного и серьезного, но даже мысль о том, что на службу можно проспать, не укладывалась у него в голове.

— Сегодня у нас кто? — спросил Григорьев.

— Валерий Микоян, аспирант МГУ, в Америку ездил учиться по обмену, два семестра там сидел.

— А, покоритель политтехнологий?

Григорьев опять плюхнулся на диван, едва не зацепив аккуратно сложенную стопку газет. Калачев нахмурил брови.

— Он историк, между прочим.

— Так это почти одно и тоже, — важно сказал Григорьев, — без политтехнологии истории не бывает. Ну, кого ты там еще вызвал?

— Эллу Сотникову. Которая официально как правозащитник и борец с кровавым режимом у нас проходит. «Объединенный гражданский фронт». В рядах Каспарова зажигает иногда. Старший лейтенант ФСБ, между прочим, недавно повысили.

— О, помню ее, умная тетка.

— Она в Готэм недавно ездила на конференцию, — Калачев сверился с досье, — ей «Национальный фонд поддержки демократии» грант выписал под это дело.

— Хорошо американские деньги пилятся, — одобрил Григорьев. — А еще?

— Вон, возьми, сам почитай.

Григорьев поднялся, взял из рук Калачева список. Стал читать вслух.

— Павел Кошкин, программист, был в Готэме на конгрессе инфотехнологий и сетевой безопасности. Максим Вишневецкий, исполнительный директор ООО «Супер Сатори», ездил в командировку. Александр Козинцев, спортсмен, занимается плаванием, поехал тренироваться… , — он пропустил еще пару фамилий. И тоже нахмурился. Но не от раздражения, а от скуки. — Ты думаешь, нам эти твои программисты и исполнительные директора много расскажут?

— Они знают обстановку, Мишка, — твердо сказал Калачев. — Они там были. Выслушаем и сделаем выводы.

— И какие мы вчера сделали выводы? А ведь тут человек десять прошло.

— Одиннадцать, — поправил его Калачев.

— Ну, одиннадцать.

— А китаец? Про которого ты ночью читал? Тебе же самому показалось, что там дело нечисто.

— Показалось, — согласился Григорьев. Он моментально посерьезнел, а Калачев в который раз подумал, что именно это особое чутье и ценит в товарище. Ни дисциплиной, ни организованностью, ни настойчивостью Григорьев не блистал, да и внимательность его нередко подводила, но зато по части догадливости дал бы фору многим сотрудникам Лубянки.

Хоть бы на этот раз чутье его не подвело.

— Итак, что мы имеем, — начал рассуждать Калачев.

— Мы имеем китайца, — вздохнул Григорьев. — Хотя я бы предпочел китаянку.

Калачев снова сдвинул брови.

— Есть некий бизнесмен Лау. Глава китайского концерна «Лау Моторз». Прилетел в Готэм на переговоры с корпорацией «Уэйн Энтерпрайз». Потом у полиции возникли к нему какие-то вопросы и Лау тут же смылся в Гонконг. Очень странно.

— Ну, может америкосы ему про свободный Тибет напомнили, а?

— Да в гробу он тот Тибет видел вместе с Мао… Короче, Лау сбежал, а через несколько дней опять объявился в Готэме, где его сразу замела полиция. Обвинения так и не выдвинули, хотя подозревали в отмывании денег… это что значит? Это значит, что узкоглазый решил спасать свою шкуру и всех сдал. И вон, гляди, через неделю после этого ихний прокурор кучу народа захомутал. Типа борьба с организованной преступностью, вон как круто, в суд пятьсот дел пошло… Нет, больше! Ну а потом сам знаешь что там в городе началось. Про Лау после этого никто не слышал, а позже китаец исчез.

— Вот интересно, зачем он в Готэм вернулся? Он что, идиот?

— Может, он у них за общак отвечал, а вся касса в Готэме осталась.

— Может, — кивнул Григорьев. — Странно все это.

— Нелогично. А чтобы было логично…Значит так, тут два варианта. Первый: Лау вернулся в Готэм потому что он дурак или ему очень плохо было в Гонконге без денег.

— Точно, я слышал, Гонконг очень дорогой город.

— Он бы к нам в Москву заехал, этот Лау, — фыркнул Калачев. — Второй вариант: Он не хотел возвращаться.

— Это как это не хотел?

— Ну, экстрадировали его.

— Так для этого Лау должен был у себя в Гонконге кому-то сильно хвост прищемить или еще чего похуже… чтобы китайцы своего выдали, причем не кому-то, а задолбавшим америкосам?

— Чего-то у нас не клеится, — Калачев снова помрачнел.

— Подожди!

— Ну?

— А что, если… — Григорьев щелкнул пальцами. Глаза его заблестели, — если его кто-то незаконно экстрадировал? Неофициально? А?

— Итальянцы какие-нибудь или вон, местная русская мафия?

— Макаронники не потянут. А вот наши это могут, не вопрос.

— Наши, — Калачева едва не передернуло.

— А что? Послали кого-нибудь в Гонконг, китайца поймали, запихнули в контейнер, и поплыл он в Готэм за общак ответ держать.

— Может, эти твои «наши» и Козырева так вытащат? Подумаешь, ФБР, ЦРУ, у нас тут крутые русские авторитеты!

— А что, про братков это мысль, да…

Григорьеву отчаянно хотелось пошутить, но не вышло. Он погрустнел.

— Зачем мафии его вытаскивать? — спросил Калачев. — Лау же их сдал сразу как попал в Готэм? Или он от них сбежал, и тут его копы взяли? А мафия на хвосте… ну да… Не, все равно фигня какая-то получается. Не сходится что-то… Если, конечно…

Они переглянулись.

— Бэтмен, — вырвалось у обоих одновременно.

— Слишком просто, — сказал Калачев.

— Слишком красиво, — ответил Григорьев. — Черт, да это же офигительно красиво. Володя, ты понимаешь, как это круто?

— Я же говорил, что этот Бэтмен — провокация ФБР, а может и ЦРУ. Это ж охренеть что такое, — возмутился Калачев. — Это уже не порядок на месте навести, блин, это похищение гражданина из страны! И заметь, его никто не заподозрил даже. И улик, наверно, никаких. Значит, его покрывают в верхах!

Григорьев замотал головой.

— Нет, Мишка. Он настоящий. Бэтмен этот — настоящий. Не из ФБР он. И Козырев не зря хочет, чтобы мы на него вышли. Нам только надо разобраться, что к чему. Эх, если б нам повезло, ну хоть чуточку повезло б…

— Понять бы, кто он такой.

— Мда.

— Есть идеи?

Ответа Калачев так и не дождался. С минуту они помолчали, а потом подполковник ФСБ посмотрел на часы.

— Девять двадцать семь. Сейчас она придет.

— Кто это она? Сотникова?

— Корнилова Наталья Андреевна, тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения, гражданка Российской Федерации. Прима-балерина Московского театра балета.

Григорьев не встал — вспорхнул с дивана.

— Ты что? Ты серьезно, Володя?

— Отставить панику, — скомандовал Калачев. — Ты не знал, что она у нас тоже как осведомитель числится?

— Не знал. А ты, гад такой, и не сказал мне, — Григорьев спешно поправил галстук, одернул рукава кителя. Бросился к шкафу, открыл, посмотрелся в прилаженное на внутренней стороне зеркало. Пригладил волосы. — Все про каких-то программистов и исполнительных директоров речи толкал.

— А что это ты так разволновался? Может, тебя в референтуру послать на пятый этаж? Проверь, как там у девчонок с шифровками дела идут. Тебе ж там Светка нравилась, нет?

— Да мы со Светкой уже давно не…

Взгляд Григорьева был достаточно красноречив, и Калачев махнул рукой.

— Ладно, ну тебя, — ответил он. — Девять тридцать.

Григорьев скользнул к двери, а через минуту он уже представлял Наталье Корниловой большого и влиятельного начальника самой главной спецслужбы России подполковника Владимира Георгиевича Калачева. Сам он тоже без труда изобразил бывалого контрразведчика, пусть и званием пониже, но тоже влиятельного, важного, а главное, очень галантного.

— Здравствуйте, Наталья Андреевна, — сказал Калачев. — Садитесь.

— Спасибо.

Наталья не прошла — прошествовала к столику. Григорьев услужливо пододвинул ей стул, а Калачев подумал, что видит знаменитую балерину в первый раз вот так, рядом, а не по телевизору и не на обложках глянцевых журналов, лежавших у жены.

— А где Виктор Васильевич? — спросила Наталья, имея в виду своего куратора — майора Батурина.

— Виктор Васильевич сейчас, к сожалению, в служебной командировке, — объяснил Калачев. — Поэтому ваш рапорт пришел ко мне. С его согласия, разумеется.

Она кивнула, с интересом огляделась по сторонам, и Калачев почему-то подумал, что еще пара минут, и эта Наташа здесь совсем освоится.

— Все в порядке, но будет несколько вопросов.

— Хотите чаю? — ввернул Григорьев. — Чай с утра очень бодрит.

— Да, — Наталья улыбнулась. — Не откажусь.

Григорьев вскочил, и, совершенно не спрося разрешения, немедленно принялся хозяйничать в кабинете Калачева с его же личными калачевскими вещами — милым домашним чайником для заварки, чашками и подносом. А еще он при всем этом сумел выбрать такое удобное место, что то и дело бросал взгляды на Наталью. Точно боялся, что вот он нечаянно отвернется, а девушка тем временем таинственно исчезнет.

— Как прошло ваше турне? — спросил Калачев.

— Хорошо, — профессионально сияющая улыбка. — Спасибо!

— А где больше всего понравилось?

— В Вене, наверное, — сказала Наталья. — И в Нью-Йорке.

— А Париж?

— Ну, это все говорят — Париж да Париж, а я туда еще в школе на экскурсию ездила. И потом тоже.

— Не удивили вас французские людовики с генрихами, одним словом.

— Не удивили, — Наталья рассмеялась. — А в Нью-Йорке, кажется, половина зала по-русски говорила. Как будто дома выступали.

— А в Готэме вам как?

— Я так и знала, что вы про Готэм будете спрашивать, — Наталья прищурилась. Взглядом скользнула по Григорьеву. — А можно мне с сахаром?

— Конечно, — мгновенно отозвался тот.

Калачев уже представил, как напарник начнет искать сахарницу по всему кабинету, и пожалел, что первым не предложил заварить чая — сам-то он пил его безо всяких добавок, но Григорьев и в этом раз проявил чудеса изобретальности. Отдернул занавеску и обнаружил на подоконнике стеклянную банку с сахаром.

А вот про ложки он забыл.

И когда чай уже был разлит по чашкам, а Григорьев сел напротив Натальи, Калачеву пришлось подняться. Но через секунду перед балериной лежала серебряная ложка и бумажные салфетки, правда, с новогодней картинкой.

— Нам при нашей работе до Америки не доехать, — улыбнулся Калачев. — Так что вся надежда на вас. Тем более что вы и в кругах таких вращаетесь… культурных… с влиятельными людьми встречаетесь… английским владеете, а значит, и обстановку чувствуете иначе, изнутри, верно?

Наталья снова улыбнулась. Теперь куда искреннее.

Вот почему люди к нам идут, подумал Калачев. Хотят быть полезными.

И тут же сказал себе: а что, это мне еще Николаев когда-то говорил. Первым делом человека заинтересовать надо, и тогда он сам тебе поможет.

— Готэм, наверно, на Нью-Йорк похож, — вставил Григорьев.

— Это только на первый взгляд, — сказала Наталья.

— А на второй?

— Ну другой он. Я уж тут правильных слов не подберу. Красивый город, большой. Жизнь кипит, — Наталья запнулась. Потянулась к чашке с чаем. А потом что-то в ней перещелкнуло, и она заговорила другим тоном. — Мне кажется, строили его сильные люди для сильных людей. Давно строили. С тех времен все изменилось. И осталось их, сильных этих, немного. А остальных, тех, кого надо защищать — тридцать миллионов.

Григорьев слушал ее почти что завороженно. Да и Калачев, который решил было уже перейти к конкретным вопросам, теперь думал, что когда Наталья танцует, глаза у нее должны блестеть также как сейчас.

— И Готэм такой… ну, как если бы Москву у моря построили, — закончила она.

— Вот оно как, — сказал Калачев. — Вы в рапорте перечислили людей, с которыми встречались. В том числе упомянули окружного прокурора Харви Дента.

— Его я только один раз видела, — Наталья сдвинула брови, — девятнадцатого июня, около шести вечера в ресторане «Метрополь». Я про это, кстати, написала. Вы рапорт точно читали?

Калачев еле сдержал улыбку — ишь какая строгая.

— Читали, — уверил он Наталью. — Но там же не отмечено, о чем вы беседовали с Дентом.

— Да так, обычная светская болтовня. Харви был со своей девушкой, она тоже в прокуратуре работает. Рейчел Доуз.

— А вас сопровождал…

— … Брюс. Ну, Брюс Уэйн.

— И этот Брюс Уэйн, он для вас, то есть он ваш… — Калачев галантно сделал паузу.

— Поклонник, — выразительно сказала Наталья.

Григорьев сглотнул. Подключился к разговору:

— И это он вас представил мистеру Харви Денту?

— Нет, — сказала Наталья. Тоже очень выразительно. — Наоборот. Брюс представил Харви — мне.

— Извините. Я хотел сказать «познакомил».

Калачев покачал головой — жест предназначался напарнику.

— Познакомил он меня с той Рейчел. Потом мы сдвинули столы, заказали какую-то… ну в общем там французская кухня, я ее не очень люблю.

— Наталья Андреевна, постарайтесь вспомнить, Харви говорил с вами о работе?

— Ну, только очень общие вещи. Он вообще такой немного пафосный… знаете, как это бывает? Вроде человек по-настоящему во что-то верит, но иногда выглядит это… странно выглядит, короче. Рассказал нам про то, что во времена Цезаря римляне выбирали одного гражданина решать за всех.

— То есть вы разговаривали с ним на тему истории?

— Я там что-то ляпнула про демократию. Знаете, американцам это жутко нравится. Когда кто-то приезжает из России и говорит про демократию. Мне это еще Михал Михалыч сказал, он знает, в Америку уже десять лет катается. Говорит, так можно на людей впечатление произвести.

— А Михал Михалыч это кто?

— Наш художественный руководитель.

— Понятно, — сказал Калачев. — Скажите, а никаких конкретных фамилий мистер Дент не упоминал?

— Да вроде нет… может, вы сами кого-нибудь назовете?

— Ну, например, Лау.

— Лау? — Наталья удивилась. — Не помню никакого Лау.

— Китайский бизнесмен.

— Нет, про него точно ничего не было. Я бы запомнила.

— Ну, а криминальную ситуацию в Готэме, мафию, каких-нибудь крестных отцов Дент не упоминал? Не жаловался, что у него много работы?

— Я же говорю, что нет, — Наталья допила чай. — Мы сначала про этого Бэтмена говорили, потом я сказала, что порядок должен наводиться демократически, по закону.

— Про Бэтмена? — спросил Григорьев.

— Ну да. Это их местная легенда. Не слышали? Говорят, на самом деле такой человек есть. Сам преступников ловит. Я еще пошутила, что мол, Харви и есть Бэтмен. А Харви сразу смутился. Ну а потом он про свой Рим речь сказал, а дальше я уже про балет им рассказывала и про Россию… знаете, на Западе обязательно спрашивают, правда ли то, что в Москве летом снег идет.

— А потом?

— А потом мы разъехались. Больше я этого Дента не видела. Он к нам на балет собирался, но…

— Ваше повторное выступление отменили.

— Да, — тон Натальи снова стал требовательным. — Я же про это написала в рапорте.

— И в газетах про это тоже написали, — прибавил Калачев.

— Конечно. Это ж не военная тайна, правда?

— А выступление отменили потому, что ваш американский приятель-миллионер…

— … поклонник! — перебила его Наталья.

— Ваш американский поклонник увез весь ваш состав кататься на яхте.

— Да. Но понимаете, в чем дело, — Наталья задумалась. — Брюс Уэйн — человек очень широкой души. Я бы даже сказала, у него есть наш русский размах.

— Он, значит, романтик? — вставил Григорьев.

— В чем-то да, — согласилась она. — Мечтатель. Но мне показалось, Брюс редко кого подпускает к себе близко. Может быть, вообще никого. И вот что еще важно. Сделать дорогой подарок легко. Только деньги нужны. А Брюс… он делает необычные подарки. Мы с девчонками и не отдыхали почти, и тут он вдруг приходит и говорит — устала ты, Наташа, поедем со мной на яхте. А я говорю — нет, работать надо. Уперлась и все. Мы ж зачем в этот Готэм ехали? И вообще, говорю, как это понимать, я с тобой на яхте, а другим значит работать? А он тогда к Василию Федоровичу и Михал Михалычу пошел. Все объяснил и заплатил за выступление. И мы всей труппой с ним поехали. Короче, с размахом мужик.

— С размахом, — повторил Калачев. Григорьев многозначительно вздохнул. — И вы с ним, значит, двадцать пятого числа…

— Двадцать пятого июня. Обратно в Готэм вернулись тридцатого июня. Было очень классно. Почти неделю в море.

— Представляю, — согласился Григорьев.

— Это тоже было в рапорте, — заметила Наталья.

— Да. А вот этот Брюс… Брюс Уэйн, — Калачев осекся.

Черт, подумал он. Так этот Уэйн — владелец Уэйн Энтерпрайз? А ведь это та самая корпорация, к которой хотел подъехать Лау. Интересное совпадение!

Он переглянулся с Григорьевым.

— Вы что-то хотели спросить, Владимир Георгиевич?

Калачев моментально отметил, что память у девушки и правда хорошая — запомнила же его имя и отчество.

— Прошу простить, отвлекся. А чем вы там занимались на яхте?

— Плавали, загорали. Ну да, а что еще на море делать?

— А Брюс?

— Брюс тоже развлекался. Ну, он иногда уходил к себе в каюту. Я же говорю, что он очень закрытый на самом деле. А один раз он вообще на самолете улетел.

— На самолете улетел?

— На маленьком таком. Он и объяснять ничего не стал, да и я не спрашивала. На следующий день вернулся. Усталый какой-то, но с розами для всех. И с шампанским.

— Минуточку, — это снова был Григорьев, — Наталья Андреевна, а в какой день Брюс Уэйн отлучился с яхты?

— Двадцать восьмого, — сказала Наталья. — Двадцать девятого вернулся.

— Ясно, — кивнул Калачев. — Кстати, а что ваш американский знак… поклонник говорил про Бэтмена?

— Про Бэтмена? Ну, Брюс вообще считает, что если человек одевается как летучая мышь и ночью по крышам бегает — то надо к доктору обращаться. Но я думаю, это он в шутку. У них в Готэме Бэтмен — это такой символ справедливости. А Брюс не дурак, нет.

— Ну что ж, — протянул Калачев. — Кажется, у вас в одиннадцать репетиция. Я вас не слишком задержал?

— Ничего, — ее глаза вновь просияли, — я успею.

— Тогда еще один вопрос, можно?

— Конечно.

— Наталья Андреевна, вы слышали о недавних событиях в Готэме?

— Там какие-то взрывы были, да? Я в интернете читала.

— Именно так: террористы взорвали больницу. К счастью, людей удалось вовремя эвакуировать. А вы в курсе о том, что окружной прокурор Харви Дент погиб?

— Погиб? — она запнулась. — Наверно, он местных братков сильно прижал…

— По официальной версии его убил Бэтмен.

— Не может быть, — твердо сказала Наталья. — Я же говорю, Бэтмен у них символ справедливости и надежды.

— Полиция считает иначе.

— Завидуют, — определила она. — Официальной власти он неудобен. Вот и повесили на него убийство.

На словах про официальную власть Григорьев и Калачев переглянулись.

— Интересное мнение, — заключил Калачев. — И большое вам спасибо за информацию. Вы нам очень помогли, Наташа.

Калачев встал, пожал ей руку.

Григорьев как будто сразу не нашел слов. Поднялся со стула. Наталья улыбнулась, и сама протянула ему руку.

А когда через пару минут за ней закрылась дверь, Григорьев первым делом сказал:

— Что ж ты ее так быстро отпустил?

— А что?

— Ух какая девушка! Балерина! Красивая, умная, веселая, — перечислял Григорьев. Потом состроил обеспокоенную рожу. — Или может ты не заметил?

— Я женат, — сухо сказал Калачев. — В отличие от некоторых.

— А я вот подумал, что давно на балете не был. Надо будет как-нибудь сходить.

— Сходи. Тебе бы такая, кстати, подошла. С характером девка, себя в обиду не даст, и тебя прикроет. Вон как она мне про рапорт — аж три раза напомнила.

Григорьев ухмыльнулся, а потом улыбка разом померкла.

— Ей миллионер нравится…

— Миллиардер, — поправил его Калачев. — Владелец корпорации «Уэйн-Энтерпрайз». Ты же про Лау материалы наизусть знаешь?

— Точно, а я то думаю, почему фамилия такая знакомая.

— То то же. И вот смотри, Мишка. Лау когда сбежал из Готэма?

— Двадцать второго июня. А вернулся тридцатого.

— Верно. — Калачев хитро сощурился. Широко улыбнулся. — А с двадцать восьмого по двадцать девятое число Брюс Уэйн слинял со своей яхты. Тебе не кажется, что нам повезло?

— Ч-черт…, — Григорьев ударил кулаком о ладонь. — Не может быть.

— Может. Теперь даже я поверил. И знаешь, почему?

— Почему?

— Наташу эту мне Витька Батурин передал. Осведомителем она у нас уже четыре года. А Батурин раньше с Козыревым в одной группе работал. Понимаешь?

— Козырев знал, что мы на нее выйдем?

— Конечно. Если о ней все газеты писали, и даже о том, что она с этим Уэйном на яхте ускакала. Мы бы обязательно ее вызвали. А по его плану мы должны были вычислить Бэтмена. Причем не вылезая с Лубянки. Это как иголку в стоге сена искать, причем стог сена на Луне стоит. Но если Козырев знал, что именно Бэтмен экстрадировал Лау из Гонконга, и что именно в это время Уэйн с нашей Наташей по морю развлекался, то все сходится.

— Сходится, — согласился Григорьев. — И мы его вычислили. Знаешь, я бы это дело как-нибудь отметил.

— Потом отметим. У нас еще шестеро на сегодня, — напомнил Калачев. — И вот что. Сбегай в архив, пусть поднимут всю информацию по Уэйну и его корпорации. И к Салтыкову зайди, спроси, что там с «Артемидой». Может, она нам что-нибудь новенькое про Бэтмена расскажет.

— Есть!

  

17 июля 2008 года, час дня, Готэм, местное управление ФБР.

Зря я надеялся, что сегодня никто не позвонит, подумал Кроули. А они, оказывается, просто взяли моду звонить в обед.

Точнее, сразу после обеда. Едва он успел попросить секретаря заварить еще кофейку, как раздался звонок. Штаб Маккейна, разумеется.

И пока Кроули разговаривал по телефону, он то и дело представлял как стынет кофе за запертой дверью. Очень хотелось нажать на кнопку коммуникатора и спросить, чего стесняется Боб и откуда взялось мнение, что во время телефонного звонка нельзя входить в его кабинет. Но Кроули знал причину — Боб давно догадался, кто звонит шефу.

Секретарь стеснялся, а кофе тем временем стыл. Пусть не самый вкусный в городе, но свежий, горький и крепкий. Такой как надо.

— Это не страшно, что нет прямых доказательств, — убеждал его сенатор. — Если бы вы смогли ввести нас в курс дела…

Кроули захотелось не фыркнуть — зарычать. А может, и застонать.

— О нет, что вы, мистер Кроули! Я совершенно не имел ввиду никакой конфиденциальной информации! Так, некоторые намеки, которые бы помогли нам составить полную картину.

— Вы хотите сказать «нарисовать полную картину», не так ли?

На том конце провода повисла пауза. Секунда, не больше. А потом сенатор продолжил с неменьшей настойчивостью:

— Я объясню, в чем дело. Стране давно пора обратить серьезное внимание на внешнюю политику. У Соединенных Штатов слишком много врагов. Наше благородство и наше великодушие могут очень дорого обойтись нашим гражданам. И именно поэтому нам давно пора разобраться в том, кто нам друг, а кто враг, и объяснить это нации.

— Но ведь вы уже знаете, кто враг? — прервал рассуждения сенатора Кроули.

— Ни для кого не секрет, что нынешние режимы в Иране, Северной Корее и Венесуэле не являются дружественными нам. Более всего это касается Ирана. Китай сильно зависит от нас в сфере экономики, и я думаю, это неплохой поводок. Что касается России, то нам скоро представится возможность попробовать их на прочность. А вот Ближний Восток. . увы, ситуация там заботит нас все больше.

Кроули понял, что сенатор так просто не отвяжется.

— Почему?

— Мистер Кроули, вы хорошо помните 11 сентября?

— Да.

— Вы помните, какое горе испытала нация? Все эти люди, которых мы не спасли. Эти несколько тысяч жизней, как внезапно потухшие свечи, всегда будут напоминать нам о…

— У меня тогда погиб двоюродный брат.

На миг сенатор замялся. Пафос с настоящей потерей сочетался плохо.

— Соболезную, мистер Кроули. Но именно поэтому вы должны понимать — виновные так и не были найдены и наказаны. Не те несколько арабов, которых взяли ваши коллеги, а те, кто задумал сломать нашу волю этой невиданной жестокостью.

Слова сенатора о действиях контрразведчиков отдавали пренебрежением. Кроули тогда работал в Филадельфии, и прекрасно знал, что происходило и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и во всей стране, и сколько сил спецслужбы бросили на арест террористов. Он немедленно вернул удар:

— Насколько я помню, арабам из богатых семей удалось тогда смыться из США, и позволили им это сделать именно ваши коллеги по партии.

— Это не совсем так, мистер Кроули. В любом случае, нападение на родину заставило нас призадуматься, так ли это правильно — все время играть роль Санта-Клауса для развивающихся стран, помогать им, тратить миллионы долларов, а потом получать удар в спину. Правительству удалось сплотить нацию, и благодаря этому мы смогли сломить хребет Талибану, а позже прекратить бесчеловечный режим в Багдаде. Остается Иран, который ни во что нас не ставит, осуждает наши действия на Востоке, открыто сочувствует шахидам и укрывает террористов. Я понимаю, что расследование не закончено. И что у вас нет пока прямых доказательств того, что именно Иран финансировал теракты в Готэм-Сити. Но если бы вы помогли нам и…

— Вы хотите, чтобы мы нашли нужные вам доказательства?

— Поймите, мистер Кроули. Это не обман. Ни в коем случае. Это всего лишь превентивный удар по врагам Америки. Если вы докажете, что ваши террористы работали на Иран, мы сможем вместе нанести этот удар. И отрубить голову гидре.

— Вы плохо помните греческие мифы, — сказал Кроули. — У гидры на месте отрубленной головы вырастает новая.

— Мистер Кроули…

Им ничего не стоит начать новую войну, подумал он. А что? Химического оружия, а тем более ядерных реакторов в Ираке так и не нашли. И разве кто-нибудь ответил за ту ложь?

— Если для того, чтобы нанести превентивный удар, вам нужно так мало, зачем вам я и мое расследование? Вы можете сфабриковать доказательства как угодно, нет?

— Под превентивным ударом я подразумевал вовсе не ковровые бомбардировки, — с сожалением ответил сенатор. — Нам нужно просто высказать свое подозрение вслух. Для начала.

Провокация, понял Кроули. Они хотят спровоцировать Иран и посмотреть, как те будут реагировать.

— И я убедительно прошу вас подумать. Мы очень надеемся на вашу помощь.

— Я должен продолжить расследование, — сказал Кроули.

Разговор был окончен. По крайней мере, на сегодня.

Через минуту в кабинет Кроули вошел секретарь, и на подносе у него стояла чашка с горячим кофе. Видимо, заварил второй раз.

Как только Кроули размешал сахар, телефон зазвонил снова. На линии был соратник Обамы.

— Я позволю себе предположить, что с вами уже связывались из штаба Маккейна?

— И из штаба Барака Обамы тоже, — ответил Кроули. — Вы звоните мне в третий раз.

Пафоса здесь было много меньше, прагматизма — больше. Слова Кроули ничуть не проняли звонившего.

— А я думал, в четвертый, — весело парировал сенатор. — Я знаю, что Маккейн хочет вывернуть ситуацию в Готэм-Сити в свою пользу. Заставить вас принять неверное решение. Мы можем помочь вам. Вам остается только подтвердить шантаж и давление, остальное мы сделаем сами. Идет?

— Не идет, — сказал Кроули.

— Мистер Кроули, но ведь они давят на вас, верно? А мы можем освободить вас. Вы должны лишь сказать, кто связывался с вами из штаба Маккейна.

— И что тогда?

— Мы проведем кампанию в прессе и на телевидении, затронем все важнейшие СМИ. Покажем, как Маккейн покупает себе дешевую популярность. Потерял свои готэмские капиталы, а теперь наживается на горе, охватившем ваш родной город!

— Готэм мне не родной город, — Кроули осекся. — Дело не в этом. Я, знаете ли, не публичная персона.

— Знаем. Вам и не нужно выступать по телевизору. Вам достаточно только назвать несколько фамилий тех людей, которые осмелились звонить и угрожать директору местного управления ФБР.

— Мне никто не угрожал.

— Я могу сам назвать вам несколько фамилий, а вы подтвердите… Понимаете, то, о чем я говорю — это ведь по сути превентивный удар. По внутренним врагам Америки. И мы можем нанести этот удар вместе, и сломить хребет силам, которые мешают прогрессу.

Они даже говорят одинаково, ужаснулся Кроули.

— Я уже связался со своими знакомыми в ЦРУ и знаю, что это не обычные террористы вроде шахидов или басков. Понятно, что за событиями стоит кучка местных психов. Это сейчас все любят говорить про Аль-Каиду, а вы вспомните нашего собственного Эрика Рудольфа! (1) Четыре теракта, сотня раненых в Атланте, а сам скрылся в горах. Или этот Унабомбер. (2) Шестнадцать взрывов за семнадцать лет. И это тоже сделал один человек. Ну или вон что стряслось год назад у вас в Готэме. Когда кто-то выпустил психов из дурдома и начал распылять токсин, вызывающий панику. Прямо как Аум Синрике (3) в токийском метро! Кстати, ведь их тогда не арестовали и насколько я помню, ФБР вообще замяло то дело.

— Я тогда еще не работал в Готэме, — объяснил Кроули.

— Зато теперь работаете. И у вас, насколько я знаю, минимум десяток задержанных. Конечно, нас бы устроила и версия с сектой. Да, я уверен, что эту версию вы тоже прорабатываете. И — как можно быстрее закрыть это дело, сосредоточив внимание на бесстыдном поведении Маккейна и его сторонников…

Кроули залпом выпил холодный кофе.

Стрелки часов показывали полвторого, и он почувствовал, что уже устал. И что хочется не кофе, а стакан «Джека Дэниэлза». И снова, как пару лет назад, хочется курить.

А вот думать о политических перипетиях совсем не хочется.

Мне нужно узнать правду, сказал себе Кроули. Тогда я решу, что делать дальше.

Он поднялся, прошелся по кабинету, открыл окно, выглянул. Будто сунул голову в сушилку для белья или в микроволновку. Солнце так нещадно жгло город, что Кроули вспомнил вчерашний заголовок в газете «Где же знаменитые готэмские ливни?»

Он закрыл окно, подумав, что рассматривать пекло лучше издалека.

Сел на диван. Массивная мебель — обитые темно-коричневой кожей диван и кресло «Роуз Британниа» — досталась Кроули от предшественника, и он до сих пор ничего не стал менять в кабинете. Разве что принес сюда еще тонну папок, новый ноутбук и велел заменить архивный шкаф.

Он запрокинул голову. Достал мобильный телефон, набрал номер.

— Лиз?

— Джеймс, привет.

Удивилась. Конечно, он очень редко звонит с работы. И обычно только для того, чтобы сказать, что задерживается.

— Ты как?

— Отлично. А ты?

— Работаю. Думаю… о нас думаю.

Смешок. Очень добрый и теплый.

— У тебя ведь сегодня испанский?

— Да, — ответила Лиз. — Иду на курсы. Я попрошу Джудит присмотреть за детьми. Это всего два часа, ну и час на дорогу.

— Правильно.

— «Правильно» — твое любимое слово, да?

— Наверно. Ты у меня такая славная, Лиз.

— Ты у меня тоже. Сходим куда-нибудь в субботу?

Он сглотнул. К такому вопросу Джеймс Кроули готов не был.

— Сходим, — пообещал он. — Пока, Лиз.

— Пока.

А еще Лиз умеет делать отличный массаж, и он легко представил себе, как ее пальцы, сильные, умелые, касаются его напряженных плеч и разминают затекшие мускулы, а потом она садится к нему на колени и улыбается…

… разорванным ртом клоуна в гриме.

Я не позволю этому случиться, сказал себе Кроули. Никто не посмеет разрушить мою семью. Никто не посмеет угрожать моим детям и Готэму.

Он вернулся к столу, наклонился к коммуникатору.

— Боб, найдите мне Рингсби. Он должен был придти в два, но если может — пусть зайдет пораньше.

— Сделаю все что смогу, сэр.

Рингсби нашелся через пять минут. Запыхавшийся и усталый, он вошел-вбежал в кабинет Кроули.

— Я только что с базы. Никаких эксцессов, — доложил он.

— Это вы о чем? — спросил Кроули.

— О том, что сегодня ночью мы доставили задержанного номер 29 на базу к генералу Чаттертону.

— Я в курсе.

Рингсби все еще не мог отдышаться.

— Я хотел сообщить, что никаких попыток нападения на наш кортеж зафиксировано не было. Разумеется, мы приняли всевозможные меры для предотвращения таких попыток. Кортежей было два. И ничего, все прошло тихо.

— А разве что-то должно было случиться? Поймите, Рингсби, на ваш кортеж никто не напал только потому, что в этом городе пока есть только один сумасшедший, у которого бы хватило на это наглости, и именно его вы везли в тюремной машине. Да и у него это получилось благодаря тому, что когда нашему прокурору вдруг захотелось погеройствовать, полиция наделала ошибок.

— Я просто подумал, — Рингсби запнулся. С надеждой в голосе добавил. — Может, этот псих уже никому не нужен?

Кроули покачал головой.

— Я так понимаю, вас он уже совсем достал.

— Честно говоря, да.

— И результатов у вас все еще нет.

— Это не совсем так, — возразил Рингсби.

— Я утром читал копии протоколов, которые вы прислали. У вас есть что-то новое?

— В его поведении обнаружены некоторые закономерности, — сообщил Рингсби. Открыл папку, достал несколько сшитых листов. — Я сделал тут кое-какие выводы.

— Давайте, — кивнул Кроули, взял распечатки и углубился в чтение. — Боже мой, вы даже таблицу составили. Рингсби, но ведь это очевидно, что у него есть данные на нас. Вопрос в том, откуда у него эти сведения о сотрудниках ФБР?

— Я в таблицу включил случай с Кэвендишем.

— Да, и что там?

Кроули перевел взгляд на Рингсби. Вникать в составленную с таким усердием таблицу не хотелось. Пусть лучше помощник сам расскажет.

— Кэвендиша к нам перевели позже вас. То есть номер 29 никак не мог успеть собрать сведения о нем. Но ему номер 29 тоже рассказал историю про шрамы. Ничего конкретного, но он здорово проехался по тому, что Кэвендиш афроамериканец и считает, что из-за этого у него трудности с карьерой, хотя на самом деле все наоборот — Кэвендишу не хватает способностей, и повысили его недавно только потому, чтобы нас не обвинили в расовой дискриминации…

— Это ваше личное мнение о Кэвендише, — Кроули прищурился, — или это мнение, которое составил номер 29?

— Сэр…

— Вы оставили Кэвендиша там и не боитесь, что он теперь от обиды перестарается?

— Я дал ему указания работать осторожно. Сказал, что у нас еще суд на носу.

— Мда, — Кроули выразительно вздохнул. — Буду с вами откровенен. Кэвендиша я знаю всего неделю, но, пожалуй, в этом вопросе я полностью согласен с задержанным.

Рингсби предпочел промолчать.

— Ладно, уже неважно. Тут написано, что он опять говорит про Бэтмена?

— Он требует очной ставки.

— Он требует… вы лишили его сна больше чем на двое суток, проводите конвейерный допрос, и он еще чего-то требует?

— Я и сам не сплю, — заявил Рингсби. — Я не забыл, что отвечаю за ход расследования и я делаю все возможное, чтобы скорее узнать истину. Почти все это время я был там, в камере или на базе. А когда не был, то читал отчеты и документы!

Вот это да, подумал Кроули. А ведь наш Рингсби и вправду считает себя героем. Не хватало нам еще одного Дента.

— И он ненормальный, — продолжил помощник. — У него совершенно отсутствует инстинкт самосохранения. А может, он на самом деле хочет убиться. Сегодня утром мы использовали «симуляцию утопления». Все, что сделал бы обычный человек — попытался бы задержать дыхание насколько это возможно, а потом начал бы вырываться и только тогда наглотался бы воды. А этот… этот сразу втянул в легкие воду. Нам пришлось его вытащить и откачивать.

Кроули поморщился.

— Он сделал это специально. Вы ведь больше не будете использовать такой «метод», верно?

— Наверно, смысла нет, — ответил Рингсби.

— Правильно. А он, кстати, выиграл время. Что, правда, не очень логично. Вчера он, наоборот, нарывался изо всех сил.

— Я же говорю, что он ненормальный. Но у меня есть одна идея. Помните, что сказал Энквист? Ну, этот доктор из Аркхэмской психушки. Что на него можно будет повлиять, только обеспечив сильный шок. И при этом у него явная фиксация на шрамах. Так вот…

Их отвлек голос секретаря в коммуникаторе:

— Сэр, к вам Гиллеспи.

Рингсби не договорил, а Кроули задержал на нем взгляд, и только потом распорядился впустить сотрудника.

Гиллеспи принес с собой новую толстую папку — новые данные по задержанным.

Он тоже спешил. И тоже, войдя в кабинет, застегивал на ходу пиджак и вытирал пот со лба.

— Давайте кратко, — сказал Кроули.

— Мы установили, что задержанные номер 31, 32, 33 и 34 не входили в контакт с кем-то из тех арестованных, которых мы взяли в здании Прюитта.

— И что это значит?

— Это значит, что если номера с 31 по 34 выполняли поручения главного подозреваемого, то в его агентуре были группы для выполнения разных заданий.

Кроули потер переносицу.

— И на это вы потратили день?

— Мы провели допросы задержанных номер 31 и 32. Это те, кто пытался разнюхивать, куда едут наши сотрудники со стоянки. Как я и сказал вчера, оба работают на семью Марони. Вчера вечером номер 31 признался, что идти следить на стоянку его заставил главный подозреваемый. Номер 32 сказал почти тоже самое, но обвинил Вито Марони. И готов свидетельствовать против семьи Марони в суде.

— На безрыбье и рак рыба, — одобрительно кивнул Кроули. — В общем, так. Я прочел ваш отчет. Все, что вы мне выслали к обеду. Я считаю, что надо начать все с самого начала. Расспросить спецназ — тех, кто был в здании Прюитта и участвовал в арестах. Когда они туда прибыли, как проходила операция. Приказ ведь отдал Гордон? Еще стоит посмотреть записи камер наблюдения. Да, и займитесь вещественными доказательствами, в конце концов. Оружие, бумажники, одежда — что угодно.

— Все это сейчас находится в полиции, — сообщил Гиллеспи, — но у нас есть точная опись…

— Очень плохо, что вещи задержанных находятся в полиции.

Гиллеспи ничего не оставалось, кроме как согласиться с шефом и уйти.

Они вновь переглянулись с Рингсби.

— Вы что-то хотели предложить по допросам? — спросил Кроули. — У вас была какая-то идея?

— Да, — сказал Рингсби и отошел к окну.

Полюбоваться контуром небоскребов на горизонте — в этом Кроули даже не сомневался.

Брайан Рингсби вырос в Готэме, и очень любил свой родной город.

 

(1) Эрик Рудольф — гражданин США, совершивший четыре теракта в конце 90хх годов, в том числе и знаменитый теракт 1996 года во время Олимпиады в Атланте. Арестован только в 2003 г, осужден на пожизненное заключение.

(2) Унабомбер или Теодор Качински — — гражданин США. С мая 1978 по 1995 Унабомбер организовал 16 взрывов, посылая бомбы по почте, минируя офисы фабрикантов и индустриалистов, а также взрывая лаборатории. Арестован в 1995 году, диагноз — шизофрения.

(3) Аум Синрике — японская неорелигиозная группа, причислявшая себя к буддизму. Известна преимущественно участием группы последователей в зариновой атаке в токийском метро, состоявшейся в 1995 году. В настоящий момент причислена к числу террористических групп в США и ЕС.

  

17 июля 2008 года, одиннадцать часов вечера, Готэм, дом Джима Гордона.

Бесшумный и невидимый, он провел пятнадцать минут на крыше дома, и только когда убедился, что кроме него, тут никого нет, послал сообщение на мобильный.

Тишина оглушала. Он слишком привык появляться здесь в дождь, мерно отстукивающий секунды и заливающий давно прогнившие доски террасы. Привык к одиноким автомобилям, скрипящим шинами по асфальту чернеющей внизу улицы.

А сегодня — ни ветра, ни шороха, точно город устал и впервые за много лет крепко уснул, укрывшись июльской ночью.

Наконец, по крыше шаркнули шаги.

Стараясь не выходить из тени, Брюс пошел навстречу.

— А вы сегодня рано, — заметил Гордон.

Кивок в ответ.

— Мне очень жаль, что вчера в Нэрроуз все так получилось, — продолжил Гордон. — Патрульные должны были заниматься грабителями, а не палить по…

— Вы не должны извиняться.

Гордон осекся и замолчал, хотя по лицу его было видно — комиссар заранее приготовил речь и, скорее всего, длинную.

Гордон вздохнул.

— Тогда я просто скажу, что я очень рад вас здесь видеть.

Еще один кивок.

— Как ваша семья?

Вот это был совсем необязательный вопрос. Потому что у темного рыцаря Готэма нет такой роскоши, как друзья, нет знакомых, нет приятелей, нет даже соратников.

Только информаторы.

И об этом надо помнить, и никогда не подпускать людей слишком близко к себе.

И еще месяц назад Бэтмен никогда не задал бы такого вопроса.

И всего две недели назад Брюс Уэйн оплакивал Рейчел Доуз и поклялся себе, что никогда не позволит повториться чему-то подобному.

Но как забыть то, что случилось всего несколько дней назад? Когда под ударом была семья одного из тех немногих и единственных людей в городе, которому темный рыцарь доверял целиком и полностью?

А Гордон — Гордон почему-то совсем не удивился. Улыбнулся — своей легкой и чуть виноватой улыбкой. Как всегда.

— Барбара хочет переехать, подыскать что-нибудь получше, мне же повысили жалованье. Но я ее уговорил пока этого не делать. Мне кажется, я должен жить здесь. А она все равно смотрит объявления. А дети… дети нормально.

— Хорошо.

Еще немного, и он пригласит меня на чашку чая, подумал Брюс. И сразу перешел к делу:

— Я был в Аркхэме.

— Что-нибудь стряслось?

— По бумагам неделю назад в изолятор больницы поместили одного крайне опасного преступника.

… Неделю назад. А кажется — прошла целая вечность.

— Я понимаю, — кивнул Гордон.

— Его там нет. Где он?

— Дело передали в ФБР. И, — комиссар замялся, — его, видимо, тоже.

— Почему?

— Потому что соответствующая статья уголовного кодекса называется терроризм, — объяснил Гордон. Помедлил секунду, подал плечами — вид у него снова стал удрученный и виноватый. — Ну и мне намекнули, что полиция показала себя не с лучшей стороны.

Брюс сложил руки на груди.

Услышал шум — стекло разбилось о камень, сделал пару шагов вправо и осторожно, не покидая тень, заглянул вниз. По улице топала пьяная компания. Один орал песню, второй дирижировал пустой бутылкой, а остальные пытались подпевать, даже не подозревая, кто сейчас провожает их взглядом.

Эти безобидные, счел Брюс. Да и я не нанимался на работу в полицию нравов.

— А чем занималось ФБР две недели назад?

— Их прежний директор контактировал с полицией только когда это было очень нужно, — объяснил Гордон. — ФБР же все больше не крупным делам, не какие-нибудь мелкие ограбления…

Они переглянулись.

— Убийство судьи и комиссара полиции — недостаточно крупное дело для них?

— В тот день мы пытались запросить помощь. Но от них пришел ответ, что ФБР ведет собственное расследование.

— Странно.

Гордон опустил глаза, точно рассматривал свои домашние тапки, в которых выскочил на крышу.

— У меня есть ощущение, что они не хотели вмешиваться. Или кто-то дал им приказ не вмешиваться. До поры до времени. А потом уже было поздно. Знаете, когда это все началось, у нас тоже многие говорили, что вот теперь правительство будет готово на жесткие меры, на ответный удар… может, и наверху кто-то на это надеялся? Я вчера смотрел телевизор.

— Интервью с кандидатами? — глухо спросил Брюс.

Комиссар полиции удивленно вскинул взгляд.

— Да, — ответил он. — Маккейн как раз говорил про Готэм и ратовал за то, чтобы закрутить гайки посильнее. Он считает, что наш кризис выгоден внешним врагам Америки.

— Я понял, — кивнул Брюс. — Спасибо за сведения.