Глинтвейн (гет)

Знала я одного человека, его, пожалуй, можно было назвать «акулой пера» и, смею заметить, называли мы его так без малейшей степени сарказма. Внешне он больше походил на тюленя, писать он и не начинал, исключая школьные сочинения десятилетней давности, но Миха, а именно так его звали, настолько лихо управлялся со словами, что у любого его слушателя сбивалась дыхание и выскакивало сердце.

В тот вечер, он, нарушая заведенную традицию, выбрался не в светлое бистро, а в темный бар, чтобы потравить свои байки. Миху в нашем окружении любили, поэтому беспрекословно следовали за ним по кабакам и ресторанам — вдохновение у него было весьма специфично, и требовало то соблюдения традиций, то полного хаоса передвижений.

— Итак, мы пришли в этот трактиръ, — начал он свою историю, рыкая в последнем слове, — что бы послушать одну любопытную историю.

Он намеренно выдержал паузу, что бы все устроились по-удобнее, раскурили трубки, торопливо похватали бокалы и приготовились слушать.

— Форьнит сам форьнюс⁽¹⁾, — прогудносил Миха и мы затаили дыхание.

* * *

Знал я одного человека, талантливого — без сомнения! Умного, немного сатиричного, даже в меру красивого, но — увы и ах! — нельзя было ему причислить свойство доброты и сострадания. Его повсюду сопровождал Ыымваук. Подобное имя, конечно, непривычно для нашего уха, но в краях Ыымваука все имели подобные имена и они никого не смущали. По своей профессии Ыым (именно так называли его малочисленные друзья) был дарословом, мастером поиска слов и идей, музой.

Профессия, казалось бы обывателям, безобидная: сиди да нашептывай авторам разной пробы идеи на ухо — ан нет! — надо всегда, для начала, приручить идею, отмыть её — они необыкновенные замарашки — выпестовать, одеть в шелка или же опутать рюшами, потом получить согласие идеи, и лишь после всех этих ухищрений можно рассказать о ней автору.

В этот раз идея Ыыму попалась особо строптивая, но особо прекрасная. К нему она даже и не думала подходить, являя собой полную его противоположность: высокая, тощая, абсолютно лысая, но тем не менее прекрасная. Руки её украшали узоры засохшей крови, глаза были подобны пустым плошкам, но автору, которому она была обещана, Идея сулила всё: от смерти до гениальности.

Что бы ни сулила вечность, идея предназначалась одной девушке и сулила лишь безумие: истерзанные сердце, ум и душу. Ыым всё это видели решил, отдать идею своему спутнику — тот был силен, талантлив и сумел бы идею обуздать, превратить в гения, но — ох уж это мерзкое слово но! — у него не вышло.

Идея, придя к девушке обросла призрачной плотью слов, нашептывая о Ыымвауке, о недобром джентльмене от которого она сбежала, о мирах в которых она была...

* * *

Девушка взяла в руки ручку и начала писать:

«Знала я одного человека, его, пожалуй, можно было назвать „акулой пера“ и, смею заметить...»

1) Имеется ввиду Fornit Some Fornus, приблизительный перевод: Форнит, немного Форнуса (вдохновения)

Вернуться к тексту