По-волчьи жить (гет)

Часть 3. Враг. Глава 1.

Настоящий враг никогда тебя не покинет.

Станислав Ежи Лец.

Глава 1.

— Лухи, наконец-то мы снова дома! — растянулась на постели Марисса.

— Снова в колледже, ты хочешь сказать? — хмыкнула я, раскладывая свой незатейливый гардероб по полкам.

— Это как посмотреть, — хитро глянула на меня Марисса. — Я так соскучилась по Дуноффу!

— А он-то как соскучился, — засмеялась я.

— Надо его чем-нибудь порадовать, — села на кровати Марисса. — Отметить наше возвращение!

— Пожалей Гитлера, Марисса, — попыталась я воззвать к ее разуму. — Его и так чуть инфаркт не хватил после прошлогодних событий.

— Не называй его так, — строго поправила Марисса. — Дунофф был молодцом в конце года, так что я не собираюсь пока с ним воевать. Наоборот, надо придумать что-нибудь приятное…

— Что, например? — изобразила я крайнюю заинтересованность.

Марисса не успела ответить, потому что в комнату робко постучались.

Мы переглянулись. С каких пор Лаура или Фернанда стучатся?

— Войдите, — пожав плечами, крикнула Марисса.

В дверном проеме показалась знакомая физиономия.

Еще какие-то два года назад я и мысли не могла допустить, что когда-нибудь так обрадуюсь этому человеку. Были времена, когда я даже мечтала хорошенько всыпать ей и оттаскать за волосы. Но в тот момент я едва не завизжала от восторга, и внутри все перевернулось от радости.

— Луна! — завопили мы в унисон с Мариссой и набросились с поцелуями на хрупкую русоволосую девочку с робкой, но широкой улыбкой.

— Девочки, как же я скучала! — всхлипнула она, пытаясь обхватить руками нас обеих.

— Как? Как ты здесь оказалась? — запрыгали мы вокруг нее. — Вы поссорились с Нико?

— Нет, нет, типун тебе на язык, Марисса! — счастливо рассмеялась Луна. — Просто мама согласилась отпустить меня доучиваться в этой школе. Мы с Нико вернулись сюда вместе.

— Ур-р-а-а-а! — Мы подсадили Луну на руки и сделали почетный круг по комнате. Она испуганно завизжала.

— Как поживает мой Кактус? — деловито поинтересовалась Марисса, когда мы поставили Луну на пол.

— Сестренке лучше… — Луна чуть погрустнела, но глаза ее по-прежнему лучились. — Пока все так, как я тебе описывала в письмах, Марисса, у меня нет новостей… — Она уселась поудобнее на кровати и, сложив руки на коленях, вопросительно посмотрела на нас. — Рассказывайте лучше про свои! Марисса, ты же снова с Пабло?

— Да, — довольно протянула она. — Я тебе писала: наш Супермен наконец-то выбросил свой волшебный телефон и стал нормальным человеком. Кстати, Бустаманте в тюрьме, ты знаешь?

— Все знают, — посерьезнела Луна. — Должно быть, Пабло очень переживает… Но с другой стороны, его отец был не очень хорошим человеком — может быть, ему будет полезно понести наказание.

Марисса поджала губы.

— Пабло навещает его по выходным, но Серхио даже не выходит к нему. Мне вообще кажется, что Бустаманте серьезно болен, — странно, что он не попытался выбить себе место в психушке. Хотя думаю, ему и в камере неплохо — даже телевизор есть. Ладно, не будем об этом…

Луна понимающе кивнула и посмотрела на меня.

— Ну а ты как, Лухан? — спросила она, ласково улыбаясь. — Как продвигаются поиски твоего опекуна? Вы переписываетесь?

Внутри у меня все оборвалось, и я почувствовала, как улыбка медленно сползает с лица. Пару секунд я лишь молча переводила взгляд с Луны на Мариссу, не зная, как реагировать. С одной стороны, я была рада, что Марисса не сплетничала в письмах Луне о моих злоключениях, но с другой… Неужели Луна сама ни разу не поинтересовалась, как у меня дела?

— Луна, у нас тут многое изменилось… — начала Марисса, смущенная не меньше моего, но я перебила:

— Я нашла его, — сообщила я будничным тоном.

Луна охнула.

— Да ты что! Это же замечательно, Лухи! Поздравляю.

— Спасибо, спасибо, — разулыбалась я. Марисса бросила на меня нерешительный взгляд, но промолчала.

— И вы…встречались? — Луна смотрела на меня в радостном ожидании.

— О, каждый день! — Я энергично закивала.

— Да ты что! — радостно захлопала в ладоши Луна и с упреком посмотрела на Мариссу: — А ты ничего не писала!

Марисса поежилась, а Луна снова восторженно обратилась ко мне:

— Как же здорово! Значит, вы подружились…

— Не то слово! — заверила я ее. — Так подружились, что он даже уволился из колледжа.

У Луны отвисла челюсть.

— Что? — воскликнула она. — Как это? Он устроился сюда на работу? Ничего себе, как много я пропустила!

На Мариссу было жалко смотреть: она то и дело порывалась что-то вставить, но не решалась и лишь с болью глядела на меня. Я вдохновенно продолжала: мной овладел какой-то бессознательный протест, хотя Луна не была виновата в том, что невольно разбудила во мне болезненные воспоминания. Минувший год снова встал у меня перед глазами, и я заново переживала события последних месяцев.

— Да нет, он здесь давно работал, — пояснила я и с каким-то мазохистским чувством прибавила: — Хотел быть ближе ко мне, чтобы я не чувствовала себя одинокой.

И без того огромные выразительные глаза Луны еще больше расширились.

— Лухи…. — растерянно пробормотала она. — Так я что, получается, могу его знать?

— Это Блас, Луна, — не выдержала Марисса, и в комнате повисла напряженная тишина. Видимо, о смерти Бласа Марисса писала.

Луна выглядела такой несчастной, что мне стало немного стыдно. Я подсела к ней на кровать и приобняла за плечи:

— Ну, прости, Луна! Просто мне очень больно обо всем этом вспоминать…

Луна помотала головой.

— Да ты что, Лухи! Я все понимаю! Представить себе не могу, как тебе тяжело!

— Да ничего, все в порядке, — попыталась я улыбнуться. — Я уже немного оправилась, не бери в голову.

Ну вот, теперь и Луна смотрела на меня этим сочувственным взглядом. Впрочем, у нее-то всегда такой — этим она порой жутко раздражала. За одну секунду радость от ее приезда испарилась.

— Не могу поверить! — лепетала она. — Блас! Но он же ненавидел тебя…

Я криво улыбнулась.

— Это долгая история, — попыталась я замять тему. — Как-нибудь расскажу тебе.

Луна продолжала сокрушенно качать головой, затем вновь вскинула на меня полный сострадания взгляд и с болью в голосе воскликнула:

— Но это что же теперь, ты, получается, совсем… одна?

Слова повисли в воздухе, и я вздрогнула как от удара. Эти душевные, жалостливые люди вроде Луны могут ранить больнее, чем иные язвы.

— Она не одна! — схватила меня за руку Марисса и торжественно объявила: — Франко и Соня удочерили Лухан! Так что мы теперь сестры!

Луна радостно охнула и снова бросилась нас обнимать. Я покорно хлопала ее по плечу и принимала поздравления, но от щемящего чувства в груди избавиться не могла.

«Но что же теперь, ты, получается, совсем… одна?».

* * *

— Ты знаешь, куда тебя поселят? — спросила я, когда первое радостное возбуждение от встречи улеглось.

— Нет, — покачала головой Луна. — Хотела попроситься к вам, но здесь, вижу, и так битком.

— Дунофф сделал перестановку, еще в прошлом году, — пояснила я. — Теперь нас по четверо в комнате.

— Луна будет жить у нас, слово Мариссы Андраде! — ткнула себя пальцем в грудь Марисса. — Думаю, Фернанда будет не против переселиться к Сол. Вместо Фелиситас.

Я вспомнила, что Фелиситас больше не будет учиться с нами. Она взяла академический отпуск и устроилась на работу — мать перестала спонсировать Фели с тех, пор, как они с Лало съехались.

— За что ты так с Мией? — вытаращилась я на Мариссу. — Эти кобры выживут их с Вико! — Внезапно меня осенило. — Подождите-подождите, девочки… А разве Фернанда не забрала документы?

— Точно! — щелкнула пальцами Марисса. — У нас же теперь обычная общеобразовательная школа! Фернанду и Сол наверняка как ветром сдуло!

— Нужно узнать! — загорелась идеей Луна. — Было бы замечательно, если бы мы снова могли жить вместе.

— Узнаем прямо сейчас! — подскочила Марисса с кровати. — Пошли к Дуноффу!

— Сейчас? — оробела Луна.

— Лунита, ну а когда? — Марисса силой подняла Луну на ноги и посмотрела на меня. — Ты с нами?

— Да, — поколебавшись, ответила я и встала. — Конечно, с вами!

* * *

— Мичу-у-у-у, — повисла Марисса на массивной секретарше. Мичу тоже восстановили в должности после реорганизации школы.

— Ну-ка не подлизывайся, — добродушно пробурчала она, пытаясь отодрать от себя Мариссу. — Сразу говори, что надо от меня.

— Какая ты подозрительная, — неодобрительно покачала головой Марисса и подскочила к Луне. — Познакомься, это наша подруга! Луна, это Мичу, Мичу, это Луна, — быстро проговорила она.

— Что-то я тебя здесь раньше не видела… — Мичу смерила Луну оценивающим взглядом.

— Она училась здесь в позапрошлом году, — ответила за в конец смущенную Луну Марисса. — Нам нужно к директору — уговорить подселить ее к нам.

— Только не сейчас, — категорично покачала головой Мичу.

— Ну Мичу, это очень срочно, — заканючила Марисса.

— Дайте директору прийти в себя. На него и так посыпались все шишки с началом учебного года.

— С каких это пор ты такая заботливая? — поддела ее Марисса. — Влюбилась, что ли?

Мичу осеклась.

— Все такая же бесстыжая! — возмущалась она, пока мы всей компанией протискивались в кабинет директора. Дунофф сидел, склонившись над каким-то документом; на его остром носу красовались огромные старомодные очки.

— Что там за шум? — проворчал он, поднимая голову и, увидев нас, картинно схватился за сердце. — Скажите, что мне это снится, — простонал Дунофф.

— Мы тоже по вам скучали, директор Дунофф! — сверкнула жизнерадостной улыбкой Марисса и подошла к столу, бесцеремонно плюхаясь в кресло напротив. — Как отдохнули? На солнце не обгорели? Что-то у вас нос облез, по-моему…

Директор побагровел.

Я закатила глаза. Если актриса из Мариссы непревзойденная, то дипломат — никакой. Хотели, чтобы Луну к нам подселили, — теперь все будет с точностью до наоборот. Как Луну могли подселить наоборот, я не успела додумать, потому что Дунофф разразился гневной тирадой:

— Спирите, тьфу, Андраде, вы совершенно не изменились! Никакого уважения к старшим, да что там к старшим — к директору школы!

Что-то не меняется…

-…Сколько раз можно повторять, что я запрещаю вам врываться в мой кабинет…

— Гит… Директор Дунофф, — покорно сложив ручки на коленях, вставила Марисса. — Простите меня, я что-то ляпнула, не подумав.

Дунофф так и замер с отвисшей челюстью. Марисса потупила взор. Я чуть не покатилась со смеху.

— Вы меня не проведете… — выдавил Дунофф, окидывая нас подозрительным взглядом.

— Что вы! — воскликнула Марисса, помотав головой. — Даже не пытаемся! Я теперь очень вас уважаю! После того, как вы выдали Бустаманте… Вы мой герой! Я все лето ждала, чтобы сказать вам это.

Дунофф захлопнул рот.

— Я выполнял свой долг, — приосанился он, перекладывая бумаги с места на место. — Так поступил бы любой уважающий себя директор колледжа. Должен признать, я, конечно, рисковал…

Человеку моего статуса и семейного положения, разумеется, всегда есть, что терять, но тем не менее…

— Вы большой молодец, — перебила Марисса, кивая. — А к нам вернулась Луна! — лучезарно улыбнулась она, подскакивая с места, и практически силой выдвинула Луну вперед.

Дунофф с секунду морщил лоб, что-то припоминая, но почти сразу на его лице отразилось понимание.

— А-а, Фернандес, если не ошибаюсь? Когда вы восстанавливались, я не сложил два и два, — выразительно посмотрел он на Мариссу.

Та с надеждой взглянула на него.

— Вы же поселите нас снова вместе? Место Фернанды освободилось…

Лицо Дуноффа приняло выражение плохо скрытого торжества.

— А кто вам сказал, что оно свободно? — пожал плечами он. — У меня нет никаких сведений на этот счет…

— Значит, Фернанда остается? — Наши лица вытянулись.

— Нет-нет, этого я не говорил, — замахал руками Дунофф. — Синьорита Рамос действительно покинула наш славный колледж, как и добрая половина консервативно настроенных учащихся…

Я усмехнулась про себя. Давно ли Дунофф сам стал либерально настроенным директором?

— Но, — поднял он указательный палец, когда Марисса попыталась что-то вставить, — в вашу комнату уже заселили новую ученицу, и я не вижу смысла ее тревожить.

Луна покорно закивала и попыталась остановить Мариссу, но та вывернулась и бросила воинственный клич:

— Кто она? — Пожалуй, выражение ее лица было даже угрожающим. Дунофф явно испугался за новенькую.

— Я не имею права озвучивать данную информацию, — важно заявил он.

Марисса закатила глаза.

— Мы же все равно узнаем. Она будет жить в нашей комнате, — как маленькому ребенку разъяснила она.

Директор смешался.

— Вот от нее и узнайте, а меня оставьте сейчас же!

— Но если мы с ней договоримся, вы разрешите им с Луной поменяться комнатами? — заискивающе заглянула в лицо Дуноффу Марисса.

С секунду он раздумывал, затем раздраженно всплеснул руками.

— А, делайте, что хотите! — выдал он, и Марисса, взвизгнув, повисла на шее у Луны. Та смущенно улыбнулась.

— А теперь покиньте кабинет, мне нужно работать, — буркнул Дунофф, и мы гуськом двинулись к двери. Марисса уже повернула ручку, когда он внезапно окликнул меня:

— Синьорита Линарес!

Я обернулась.

— Останьтесь, будьте добры, у меня к вам разговор.

Я поймала настороженный взгляд Мариссы и пожала плечами, отпуская ее кивком. Та потянула Луну за рукав и вышла. Дверь хлопнула, и я с любопытством посмотрела на директора.

— Присаживайтесь, — указал он на стул. Я медленно вернулась к столу и села.

— Снова проблемы с отделом опеки? — глухо спросила я. — Меня удочеряет Колуччи, я больше не нуждаюсь в услугах…

— Нет-нет, речь пойдет не об этом, — Дунофф прервал меня жестом. — Точнее, об этом, но, как бы это сказать… С другого конца.

Я слушала, не перебивая, опасаясь, что если скажу хоть слово, он отойдет от темы.

— Как вы помните, недавно до нашей администрации дошло пренеприятнейшее известие, что ваш опекун погиб в автокатастрофе, — продолжал ходить вокруг до около Дунофф.

Я напряглась.

— Пренеприятнейшее известие? — холодно переспросила.

— Не цепляйтесь к словам, — раздраженно отмахнулся Дунофф. — И не перебивайте.

Я умолкла, но продолжала испепелять его взглядом.

— Так вот, — кашлянул Дунофф. — В отделе опеки, как вы, несомненно, помните, полагали, что с его смертью вы лишились наставника и нуждаетесь в новой семье.

Я помрачнела. После смерти Бласа меня действительно едва не отправили на окраину города в какую-то приемную семью. Соня тогда вовремя успела вмешаться и подать заявление на удочерение. Но почему Дунофф снова вспомнил об этом?

Директор странно мялся. Он бегал глазами по комнате, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Так… — осторожно подбодрила я его.

Дунофф, наконец, решился.

— Так вот… Дело в том, что совсем недавно выяснилось… Ваш опекун еще при жизни успел передать юридическую ответственность за вас другому человеку, — выпалил он.

Мои ладони взмокли. Я облизнула пересохшие губы и подалась немного вперед на стуле.

— Что? — только и спросила я, будучи не в силах породить что-то более осмысленное.

Дунофф откинулся на кресле и неторопливо продолжил.

— Незадолго до своей гибели ваш опекун снял с себя все полномочия и передал ответственность другому лицу, которое вступило в опекунские права еще до смерти вашего прежнего наставника. К сожалению, вся эта бумажная волокита продлилась дольше, чем предполагалось, поэтому в отделе опеки об этом узнали только сейчас, — развел руками Дунофф. Его голос звучал чуть виновато. — Поэтому, как видите, синьор Колуччи не сможет удочерить вас. Ваш нынешний опекун пребывает в добром здравии, и все права закреплены за ним.

Я ничего не понимала.

— Какой еще новый опекун, о чем вы? Бла…Мой опекун не знал, что погибнет, он не мог перепоручить меня… — бормотала я.

Дунофф смерил меня пристальным взглядом.

— Не думаю, что вы осведомлены в достаточной мере, синьорита. Он мог это сделать, не подозревая о предстоящей кончине. Опекунство — большая ответственность и тяжелый груз…

Я слышала его болтовню словно через какую-то вязкую пелену.

Соня и Франко знали. Все это время они знали…

-… Возможно, он был уже пожилым человеком, и ему было не под силу решать ваши проблемы. Вы действительно проблемный ребенок, Линарес, вечно попадаете в какие-то истории. Ваш прежний опекун мог просто не выдержать постоянных встрясок ...

И сообщить об этом мне удосужился только Дунофф…

— … Нет, не подумайте, конечно, я вам очень сочувствую и соболезную по поводу кончины вашего прежнего опекуна… Но должен вам сказать, с нынешним вам повезло не меньше! Он собирался оплатить ваше обучение, и когда я ему сообщил, что наш колледж теперь стал общеобразовательной школой, он перечислил деньги в качестве пожертвования, можете себе представить? А ведь школа теперь нуждается в финансовой поддержке как никогда!..

Мне хотелось накричать на него, чтобы он, наконец, замолчал. Из-за его болтовни я никак не могла нащупать что-то важное. Какую-то связную мысль среди потока обрывочных фраз…

Блас меня бросил. Скинул на постороннего человека. Выбросил, как надоевшую тряпичную куклу, и сбежал.

Дунофф смолк, заметив, что я не слушаю. Видимо, мое состояние отражалось у меня на лице, потому что взгляд его стал таким же сочувственным, как у всех остальных.

— Имя нового опекуна? — прохрипела я.

Дунофф развел руками.

— Условия остаются теми же. Имя мне неизвестно.

Я не сводила с него пристального взгляда.

— То есть, его вы тоже не видели?

Дунофф отрицательно покачал головой.

— Я получаю анонимные письма, как и от предыдущего опекуна.

— Анонимные письма? — фыркнула я и вдруг ощутила несмелую надежду. — И вы поверили? Может, кто-то так подшутил!

Дунофф снова покачал головой.

— Разумеется, я проверил, позвонил в социальную опеку — мне подтвердили данную информацию. Я хотел, чтобы эту новость сообщили вам Колуччи, — насколько я знаю, вы провели каникулы у них в доме. Но ваш опекун настоял, чтобы я лично сообщил вам обо всем.

Вот, почему мне так долго не давали разрешение на выезд. Я вспомнила заговорщицкие взгляды и шушуканье Сони и Франко. Ничего мне не казалось — им давно все известно.

— Уверен, я смогу связаться с вашим опекуном через социальный отдел. Если у вас есть к нему вопросы, вы можете написать…

— У меня нет вопросов, — резко перебила я, и стала медленно подниматься со стула.

Дунофф явно растерялся.

— Что ж, тогда я попытаюсь хотя бы выяснить имя и…

— Да мне все равно, — резко перебила я и поняла, что говорю правду. Мне действительно было наплевать, кто мой новый наставник. На сей раз, ни капельки не любопытно. Это был чужой человек, с которым меня связывал лишь общий счет в банке.

— Это все? — с вызовом посмотрела я на Дуноффа.

— Пока да, — кивнул он, чуть помедлив.

На негнущихся ногах я прошла к двери и повернула ручку.

— Спасибо, — бросила я через плечо и, не оборачиваясь, вышла из кабинета.

* * *

Я долго просидела в подвале, рыдая на ставших родными ступеньках пыльной лестницы. Однажды Блас разведал мое укромное место и пришел глумиться надо мной, пытаясь отучить меня плакать по пустякам. Я была еще совсем девчонкой и в тот момент хотела лишь разорвать его на кусочки, но после, прячась здесь, в тайне надеялась, что он появится снова, и снова поможет мне подняться. Иногда он приходил. Приходил и снова оскорблял, но все-таки приходил, потому что ему было не все равно. По крайней мере, так мне до сих пор казалось.

«Не ищи своего опекуна. Смирись с тем, что не нужна ему».

«Ты не понимаешь, как это важно для меня!».

«Но почему? Почему это важно? Думаешь, он тебя любит? Заменит тебе отца? Ты в это веришь? Да? Эти мечты делают тебя слабой. А ты должна быть сильной. Всегда помни о том, что тебя никто не защитит. Твоя жизнь зависит лишь от тебя».

«Я не одна! Я во всем могу положиться на подруг!».

«Когда вы закончите колледж, ты навсегда с ними попрощаешься».

«Мы будем встречаться!».

«Детские иллюзии».

Чья-то ладонь ложится мне на плечо. На этот раз, не обманываюсь: прошли времена, когда я явственно слышала шаги Бласа в коридорах школы и видела его длинную тень за каждым поворотом.

Оборачиваюсь — Марисса.

— Мичу все рассказала мне, — опускается на ступеньку рядом со мной.

— Снова подслушивала…— шмыгаю я носом.

— Что-то не меняется, — улыбается она.

Следует долгое молчание.

— Мы уговорили новенькую переселиться. Теперь Луна будет с нами.

— Здорово, — бесцветно протягиваю я, вглядываясь в темноту.

— Думаешь, Блас действительно перепоручил тебя кому-то? — пристально смотрит на меня.

— Я не знаю, что думать, — качаю головой. — Перед аварией он «успокоил» меня, что деньги по-прежнему будут поступать на мой счет. Я тогда подумала, что он сам собирается переводить их откуда-то издалека. Но возможно, он действительно просто сбросил меня на кого-то другого, — горько усмехаюсь. — Зато теперь понятно, откуда таинственные подарки на день Рождения.

Марисса удивленно присвистывает.

— Думаешь, это он?

Пожимаю плечами.

— Лучше думать, что он, а не какой-нибудь маньяк-педофил.

— Не вяжется, — чуть подумав, цокает языком Марисса. — Думаешь, твой новый опекун стал бы прятаться в кустах, подслушивая наш разговор?

— Он мог подослать шестерку следить за мной?

— Но зачем?

— Может, он помешан на контроле, — презрительно фыркаю. — Или боится юридической ответственности, которая ему грозит, если со мной что-то случится. Не знаю… А про день Рождения шестерка мог случайно услышать и передать.

Марисса ничего не отвечает, задумчиво пожевывая губу.

— Это самое вероятное, — признает она.

Криво улыбаюсь.

— Видимо, так, — горько выплевываю я и снова устремляю мрачный взгляд в темноту.

— Лухи, но почему ты тогда расстраиваешься? — тыкает меня в бок Марисса. — Значит, твой новый опекун — неплохой парень. Смотри, как о тебе заботится. Это же замечательно!

— Не вижу ничего замечательного, Марисса! — резко обрываю ее. Чувствую, что снова собираюсь расплакаться от обиды и смолкаю, упрямо сжав губы.

— Я тебя не понимаю, — качает головой Марисса. — Если все действительно так, как мы думаем, у тебя снова есть опекун. Даже лучше прежнего, скажем так.

— Марисса, мне не нужен другой опекун, ты не понимаешь? — прорывает меня. — Я что, домашний питомец, чтобы передавать меня в хорошие руки? У меня был один опекун — Блас. Хотя он был далеко не идеален, мне казалось, он любил меня! По-своему, конечно, как умел — но любил! — Слезы брызгают из глаз. — А теперь оказывается, он собирался просто уехать, оставив меня на попечении постороннего человека. Он бросил меня, понимаешь? Он тоже меня бросил!

Всхлипываю, и Марисса прижимает меня к себе, успокаивая.

— Никто тебя не бросил, — приговаривает она, поглаживая меня по плечу. — Блас передал тебя другому наставнику — это не значит «бросил». Он мог оставить тебя на попечении социального отдела, но вместо этого нашел тебе другого опекуна.

— Я знаю, что обидела его, — всхлипываю я. — Без спроса залезла в его прошлое, заставила заново все пережить… Но я же не хотела… Я не думала, что так будет… За что он так со мной? Почему он меня бросил?

— Лухи, он тебя не бросил, — продолжает, как мантру, твердить Марисса.

Я отстраняюсь и смотрю на нее в упор.

— Он меня ненавидел, — грустно усмехаюсь. — Мне не в чем его упрекнуть. Предают те, кто любит, а он даже никогда не вводил меня в заблуждение. Я всегда знала, что он меня ненавидит, так что вполне естественно, что он захотел передать опекунство. Странно, что он не сделал этого раньше, когда я освободила его от ответственности!

Марисса смотрит на меня взглядом больной собаки, явно не зная, что ответить. Ну вот, теперь и она.

— Не смей жалеть меня! — прорывает меня. — Мне уже семнадцать. Еще год — и я смогу устроиться на работу, сама обеспечивать себя. Мне не нужны опекуны и благодетели! Мне никто не нужен, — всхлипываю я, и Марисса снова сгребает меня в охапку.

— Лухи, ну не плачь, — растерянно бормочет она.

— Никто,— продолжаю повторять. — Никто не нужен.

— У тебя всегда буду я, — нашептывает мне на ухо Марисса. — Мы же давали клятву, помнишь? Мой дом всегда будет твоим домом. Ну, сестренка? — Она заглядывает мне в лицо и ободряюще улыбается.

Холодно смотрю на нее.

— Это сейчас так кажется, — криво улыбаюсь я. — Когда-нибудь и ты меня бросишь. Как мать, как Маркос, как старик Хосе, как Блас! Лучше ни на что не надеяться, — высвобождаюсь из объятий остолбеневшей Мариссы. — Прости, Марисса, но ты любишь, чтобы тебе говорили правду… — Пожимаю плечами. — Теперь у тебя есть Пабло, а я одна, и так будет всегда. Лучше осознавать это и не жить иллюзиями. Очень больно с ними расставаться, — тихо прибавляю я и, поднявшись на ноги, начинаю медленно подниматься по лестнице, придавленная грузом собственных слов.

Марисса ничего не отвечает. Хочется вернуться и извиниться за свое поведение, но с каждой новой ступенькой сделать это становится все труднее.

В спальне пусто. Я безвольно опускаюсь на кровать и, свернувшись калачиком, обнимаю подушку. Тоже детдомовская привычка. В детдоме некому тебя обнять, и ты обнимаешь подушку. Наверно, это и есть последняя стадия одиночества.

Глава 2.

— Прости меня, — сказала я на следующий день, когда мы остались одни. Вчера приехала Лаура, и они с Луной нашли друг друга. Учеба еще не началась, а они уже добровольно погребли себя под грудой учебников в библиотеке, оставив нас с Мариссой разбирать чемоданы. Марисса хмуро вываливала свои вещи, беспорядочно раскладывая их по полкам. Она явно услышала меня, но не обернулась.

— Это было нечестно, — буркнула она, наконец, через плечо.

— Я знаю, — коротко отозвалась я. — Мне трудно. Я не понимаю, что со мной происходит.

Марисса замерла, затем сорвалась с места и плюхнулась на кровать рядом со мной.

— Если бы Бласу было все равно, он бы просто уехал, не оставив никому инструкций, — завела она старую песню.

— Давай не будем об этом, — попросила я.

Марисса с готовностью кивнула.

— Что ты собираешься делать?

Я пожала плечами.

— А что я должна делать?

Марисса расширила глаза.

— Ты не собираешься найти его?

Я упрямо покачала головой.

— Зачем?

Марисса растерялась.

— Бласа ты искала…

— Потому что Блас заботился обо мне с самого детства. Он стал мне близким человеком за последние годы, а этот знает меня от силы пару месяцев. И то по фамилии.

Марисса понимающе кивнула.

— Все равно, хорошо бы иметь обратную связь. Теперь Франко и Соня не смогут удочерить тебя. Мы могли бы уговорить твоего нового опекуна отказаться от прав…

— Думаю, долго уговаривать бы не пришлось, — хмыкнула я. — Наверняка, он ждет не дождется моего совершеннолетия…

— Лухи, перестань уже, — строго перебила Марисса. — Если бы ему было наплевать на тебя, он не прислал бы подарок.

— Наверняка, Блас оставил распоряжение, — равнодушно отозвалась я. — Я всегда получала подарок на день Рождение. Видимо, это завет его отца.

— Он мог подарить тебе какую-нибудь безделушку, — возразила Марисса. — А не разыскивать каток в Южной Америке.

— Просто совпадение, — пожала плечами я. — Шестерка подслушал наш разговор, а опекун был настолько глуп, что не понял юмора.

Марисса с сомнением покачала головой.

— Ты просто упрямишься.

— Наплевать, — огрызнулась я. — Я не хочу о нем говорить, мне все равно. Я его ненавижу, если хочешь знать!

— Да за что? — воскликнула Марисса.

Я промолчала.

— За то, что он не Блас? — проницательно заметила она.

Я напряглась.

— За то, что его выбрал Блас, — парировала. — Наверняка, они одного поля ягоды, и им обоим наплевать на меня. Я больше не собираюсь ни к кому привязываться. Франко не сможет меня удочерить — что ж, ничего не поделаешь, теперь в этом нет необходимости. Какой-никакой, опекун у меня есть, и у нас с ним будут сугубо деловые отношения. Мне исполнится двадцать один — и мы забудем о существовании друг друга.

Марисса молчала, неодобрительно глядя на меня.

— Почему ты злишься? — покачала она головой.

— Потому что я оказалась дурой, — коротко ответила я и, ничего не прибавив, покинула комнату.

* * *

Я быстро вошла в колею. Начались занятия, горы домашнего задания — у меня просто не было времени упиваться своим горем. Последний курс оказался напряженнее предыдущих, да и статус общеобразовательной школы наложил отпечаток: теперь мы должны были следовать программе министерства образования, а они там явно намеревались свести растущее поколение в могилу.

Марисса первое время не спускала с меня глаз, но заметив, что я пришла в себя, стала проводить больше времени с Пабло. Соня все так же приходила навещать нас едва ли не каждый день. Мы с ней объяснились: они с Франко действительно давно обо всем узнали, но все это время пытались отвоевать меня у социального отдела — даже ходили на судебное слушание. Это опекун прислал мне билет в Мачу-Пикчу и разрешение на выезд — вот, почему Франко купил билеты остальным, не посоветовавшись с нами. Это опекун переводил деньги на счет, который Колуччи открыл специально для меня, чтобы убедить социальный отдел в своей платежеспособности. Как мой новый наставник мог узнать номер этого счета, Франко до сих пор гадает. Я-то теперь понимаю, что если этот человек — из одной шайки с Бласом, ему раз плюнуть разведать и номер счета, и мое местонахождение. Но вот как Колуччи удавалось все это время водить меня за нос, ума не приложу — видимо, решив избавляться от паранойи, я нечаянно отключила мозги совсем. Соня говорит, они не хотели меня тревожить. Она была уверена, что им удастся выиграть дело. Впрочем, несмотря на то, что они с Колуччи и так занимались моим удочерением все лето, Соня не собиралась сдаваться:

— Я этого так не оставлю! — возмущалась она, встав в свою излюбленную изящную позу и активно жестикулируя. — Эти бандиты вообще не имеют права опекунства. Я выведу их на чистую воду!

Я знала, что Соня зря сотрясает воздух, потому что «эти бандиты» наверняка подкупили весь социальный отдел, чтобы получить анонимное опекунство. К тому же, несмотря ни на что, память обоих Фара была мне по-прежнему слишком дорога, чтобы я согласилась выуживать на поверхность всю грязь, которая была с ними связана.

— Соня, не нужно ничего делать, — успокаивала я ее. — Прошу тебя. Я шестнадцать лет жила на деньги бандита и не испытываю никаких угрызений совести. Между прочим, Рикардо Фара-старший воровал, потому что хотел помогать беспризорникам — таким, как и я.

Соня сокрушенно качала головой и глубокомысленно изрекала что-то в ответ, но так как сделать и в самом деле ничего не могла, ей оставалось только смириться.

— Пообещай, что не станешь его искать, — пристально смотрела она на меня.

— Обещаю, — каждый раз легко соглашалась я. И говорила правду.

Не хочу знать, кто мой новый опекун, не хочу знать Бласа. Меня больше не интересует, кто оставляет цветы на его могиле, — да скорее всего, мой новый опекун и оставляет. Мной овладела та же апатия, что и до встречи с Хосе, — словно и не было этого зеленого лета, которое так ненадолго вернуло меня к жизни. Мне снова стало абсолютно все равно, и на сей раз мной овладела холодная решимость. Они меня бросили? Прекрасно! Скатертью дорога. Прощай, мама — где бы ты ни была, не хочу тебя знать! Прощай, Маркос, ты значишь для меня теперь не больше, чем любой другой одноклассник. Прощай, Хосе, я закинула дневник в дальний ящик — спасибо, что не давал скучать летом.

Покойся с миром, Блас. Теперь, когда я знаю, что ты меня предал, забыть тебя станет гораздо легче.

* * *

И снова белая палата, и он полусидит на кровати, опираясь спиной на подушку. Я сижу рядом на одеяле и сжимаю его руку. Это так приятно и непривычно находиться настолько близко от него и держать за руку. Он не вырывает ее, не кричит на меня, а лишь спокойно смотрит мне в глаза, хотя взгляд измученный и грустный.

— Как ты себя чувствуешь?

Усмехается.

— Как после восьмичасовой тренировки по регби.

Улыбаюсь и понимающе киваю.

— Думаю, ты преувеличиваешь. Неплохо выглядишь для трупа.

— Я просто всегда выгляжу неплохо, — хмыкает Блас.

— И скромен до неприличия, — заканчиваю за него.

— Простая констатация факта, — поводит обнаженным плечом Блас и морщится.

— Ребро? — обеспокоенно спрашиваю я, кивая на руку.

Блас качает головой и усмехается.

— Я думал, занятия по анатомии введут с пятого курса. Ты знаешь слово «ребро»? Приятно удивлен.

Сощуриваю глаза.

— Когда-нибудь в научных целях я лично тебе их пересчитаю, — мстительно обещаю я.

Блас одобрительно усмехается.

— Боюсь, тогда мне придется снова написать на тебя докладную.

— Боюсь, тогда тебе нечем будет уже писать, — хмыкаю я.

Блас смотрит на меня насмешливым, чуть удивленным взглядом.

— А ты неплохо отточила язык, — протягивает он.

— Многочасовые тренировки перед зеркалом, — развожу руками. — Да и талант не пропьешь.

Блас кривится.

— Очень изящное выражение, — недовольно фыркает он.

— Значит ли это, что ты признаешь мой талант? — Хитро улыбаюсь.

— Это значит, что ты выражаешься, как гопота в пивнушке.

— Тебе виднее — ни разу не была в пивнушке, — пожимаю я плечами и лукаво смотрю на него.

Блас криво улыбается.

— Уже поздно, — подает он голос после минутного молчания. — Клиника закрывается через пять минут. Тебе пора идти. — Может, мне кажется, но в его голосе проскальзывает нотка сожаления.

Я с огромным трудом заставила себя прийти к нему сегодня, но теперь вдруг осознаю, что не могу расстаться. Знаю, что вернусь сюда завтра и снова увижу его и сяду рядом, чтобы проговорить с ним весь день. Но сейчас выпустить руку не могу.

— Я приду завтра, — твердо обещаю я и вдруг порывисто целую его в щеку. Губы колет жесткая щетина. Резко отстраняюсь, чтобы не успел оттолкнуть меня, но он, кажется, и не пытается.

— Тогда увидимся завтра, — отвечает он, и уголки его губ чуть приподнимаются. Усмешка едва заметная, но мягкая и добрая. Такой я ни разу не видела на его лице.

С тяжелым сердцем выпускаю руку.

— До завтра, — киваю я. — Только ты приходи, — пылко прибавляю.

Блас ухмыляется.

— Это ты должна прийти.

— Точно! — вспоминаю я. — Тогда до завтра? — выдыхаю еще раз.

— До завтра, — кивает Блас и осторожно прибавляет: — Ты придешь?

Я с готовностью киваю.

— Я приду завтра, — повторяю бессвязно.

— Только не забудь.

— Я приду, — обещаю я. — Приду.

— Лухи, — сонный голос Мариссы врывается в палату, и белоснежные стены больницы начинают таять.

— Я приду! — восклицаю я, пытаясь их удержать.

— Хватит бормотать… — Снова сонный голос Мариссы. — Дай поспать!

Палата исчезла, и я резко открыла глаза. Огляделась с непонимающим видом: в темноте видны только очертания кроватей. Осознание приходит постепенно. В последнее время Блас снится мне каждую ночь: ногда я запоминаю сны в деталях, иногда в памяти остаются только очертания Бласа на больничной кровати. Но каждый раз, проснувшись, я начинаю тихонько плакать и, погружая лицо в подушку, чтобы не разбудить Мариссу, едва слышно шепчу:

— Ты предатель, Блас. Ты — предатель.

Глава 3

«Во время нападения индейцев в 1541 году город был сожжён, а в 1580 году восстановлен Хуаном де Гараем. В момент основания и после восстановления, город входил в состав Вице-королевства Перу, которое являлось частью Испанской империи…».

Машина на полной скорости врезается в самосвал. Джип проносит еще на несколько метров, прежде чем самосвал успевает затормозить.

«В 1776 году Буэнос-Айрес стал столицей вновь созданного Вице-королевства Рио-де-ла-Плата. Во время первого британского вторжения, которое произошло в 1806 году, город в течение нескольких месяцев был оккупирован британскими войсками…».

После: скорая, полиция, пожарные — тело Бласа вытаскивают из горящих обломков. Я не подхожу близко, стою, уткнувшись лицом в воротник Маркоса, и боюсь открывать глаза. Нахожусь в странном оцепенении — ноги примерзли к земле, не могу пошевелиться.

«В 1810 году произошла Майская революция, во время которой в городе был смещён испанский наместник и сформирован временный правительственный орган — Первая хунта, ставшая первым национальным правительством Аргентины …».

Как ни странно, слез нет. В горле стоит комок, мысли путаются, и я уверена, что он мертв. Я видела все своими глазами — после такого не выживают.

«Первая хунта, которая пришла к власти после смещения испанского наместника Буэнос-Айреса Бальтасара де Сиснероса, придерживалась сходного с ним политического курса. …»

Подходит офицер. Сообщает номер больницы, в которую отправили Бласа. Решаюсь оторваться от Маркоса и поворачиваюсь к офицеру, блуждая по его лицу бессмысленным взглядом. Первые секунды не могу вникнуть в разговор Маркоса с человеком в форме. Постепенно приходит осознание.

«В 1815 году население провинций критиковало деятельность верховного правителя Объединённых провинций Ла-Платы Карлоса Мария де Альвеара. Он был свергнут 20 апреля 1815 года, через четыре месяца после утверждения в должности…».

Блас жив. Маркос предлагает направить Бласа в лучшую больницу, но офицер говорит, что нужна ближайшая, — иначе не доедет. Внезапно отмираю и хватаю офицера за рукав. Да, потерпевший жив, но находится в тяжелом состоянии. Шансов практически нет.

«Начался период порядка и реформ: создан Генеральный Архив Буэнос-Айреса, открыта товарная биржа. Начал свою деятельность Университет Буэнос-Айреса и создано Общество физики и математики…».

В машину скорой помощи нас не пускают. Маркос берет такси, и мы едем в больницу. Машину трясет, и мы останавливаемся на каждом светофоре. Дергаю за ручку, чтобы выскочить и побежать пешком, но Маркос пытается мне помешать, и я истошно кричу на него. Машина снова трогается с места...

«Таким образом…сеньорита Линарес!», — прервала внезапно свою вялотекущую речь Хильда и недовольно посмотрела на меня.

Я подняла на нее затуманенный взгляд.

— Что произошло после свержения Карлоса Мария де Альвеара?

Я недоуменно нахмурилась и оглянулась на Мариссу. Та сама весь урок увлеченно рисовала на полях тетради, так что теперь в надежде взирала на Маркоса, усиленно подававшего мне тайные знаки. Я вздохнула и измученно посмотрела на Хильду.

— Простите, я задумалась.

Раньше я не сдавалась до последнего. Могла заговорить зубы кому-угодно, кроме, разве что, Миранды, и у учителей возникала иллюзия, что я знаю, о чем говорю. Теперь у меня не было настроения юлить и выкручиваться. Наверно, Хильда все поняла по моим глазам, потому что выражение ее лица сменилось со строгого на встревоженное. Она поджала и без того тонкие губы и сокрушенно покачала головой.

— Вы на каждом моем уроке витаете в облаках. Сосредоточьтесь. Хотите завалить экзамен?

На сей раз Хильда цеплялась ко мне не просто так: я действительно учебу совсем забросила. Виной ли тому новая программа или бессонные ночи, но с тех пор, как я узнала о моем новом опекуне, мне стало плевать и на экзамены, и на уроки. В любой момент я могла вылететь из колледжа или попасть в колонию — кто знал, что взбредет в голову моему благодетелю? Да и теперь, когда выяснилось, что Блас отказался от участия в моей жизни, это стало совсем не важно. Очень многое становится не важным, когда внезапно понимаешь, что твоя судьба никого особенно не интересует.

Что касается Бласа, здесь у меня, по крайней мере, появилась какая-то определенность. Раньше меня сводила с ума его двуличность: я не знала, как объяснить эту странную заботу обо мне, и придумывала себе отношения, которых никогда не было. Выискивала двойное дно в каждом его слове, надумывала какие-то возвышенные чувства, на которые он едва ли вообще был способен. Теперь все стало предельно ясно: Бласу я была даром не нужна — он только и ждал возможности избавиться от меня. Он действительно устроился в колледж, чтобы сделать мою жизнь невыносимой, а когда ему это удалось, просто умыл руки и уехал куда подальше. Теперь я уверенно смотрела правде в глаза: со мной случилось самое страшное, и терять уже было нечего. Сокровенный детский страх, которым я делилась только с Маркосом, стал явью: я постучалась в дверь к моему опекуну и поняла, что не нужна ему. Поняла не тогда, когда разоблачила Бласа, а теперь, когда мне уже просто не за что было ухватиться: он не оставил мне ни единого повода думать иначе.

Для того чтобы оформить опекунство на другого человека, требуется время, много времени. Это не было внезапным порывом, местью за мои попытки сблизиться с ним. Нет, пока я училась смотреть на него по-новому, пока тщетно пыталась разгадать его, Блас спокойно и методично подыскивал кандидата, чтобы свалить ответственность, возложенную на него отцом. Пока я постепенно обретала в нем близкого человека, пока наблюдала за ним из-за колонны и училась сострадать, выискивая в нем свои собственные черты; пока невольно искала у него поддержки, не упуская ни единого случая обратиться к нему за помощью, пока становилась на ноги, впервые за много лет ощущая опору под ногами, он невозмутимо подписывал необходимые бумаги и часами просиживал у нотариуса, лишь бы скорее избавиться от обузы.

Имела ли я право его ненавидеть? Никакого — я могла злиться только на себя. Это я вообразила себе эту странную близость, допустила безумную мысль, что Блас не такой подлец, каким хочет казаться. Уж он-то точно всегда честно пытался убедить меня в обратном. Нет, ненавидеть я его не могла, но могла попытаться забыть. Вычеркнуть из памяти все тревожные воспоминания, все события моей жизни, как-либо связанные с ним. Я запретила подругам заговаривать на эту тему — сама же принималась судорожно вспоминать таблицу умножения, как только непрошеные мысли прорывались в голову. Но все бесполезно: воспоминания пробивали стену обиды и равнодушия, которую я выстраивала вокруг себя. Каждый раз, когда я жестко напоминала себе, что Блас отказался от меня, перед глазами снова вставала больничная палата, и я словно наяву слышала свой собственный голос:

«Вы ничего не понимаете. Ничего! Да, Блас меня доставал. Но он из-за этого страдал. Он хотел как лучше. Он устроился в школу, чтобы помочь мне. Понимаете? Помочь! Он хотел, чтобы я выросла сильной. Чтобы я научилась бороться. Зачем я это говорю? Вам все равно не понять! Зовите, кого хотите, мне наплевать! Я не сдвинусь с места, пока он не очнется. Я останусь здесь».

Всхлипываю и медленно подхожу к кровати Бласа. Он лежит неподвижно, и лицо у него тихое и умиротворенное — никогда такого не было, когда он бодрствовал. Пока глаза были открыты, в них всегда кипел непокой или плескалась ленивая усмешка, но сейчас он спит, и ему мирно. Я поджимаю решительно губы и смотрю на него, запоминая каждую черточку лица.

— Не сдавайся, — твердо шепчу я. — Тебе выпадало еще похуже, но ты выдержал. Даю тебе слово, что очень скоро ты снова встанешь на ноги. Веришь? Ну скажи что-нибудь! — перехожу на крик. — Я же не дура, чтобы говорить сама с собой! Я не брошу тебя одного. Я помогу тебе выкарабкаться, как ты мне помогал. Я в долгу перед тобой! Я не уйду, пока ты не откроешь глаза и не посмотришь на меня!

Слышишь?

Не уйду!

Не уйду!..

Обещаю!

* * *

Мой новый опекун уже проявлял себя пару раз: первый — когда прислал Мичу новую форму для меня, а другой — когда мягко намекнул через Дуноффа, что мои успехи в учебе его далеко не удовлетворяют. Мичу я доверительно сообщила, куда мой новый опекун может засунуть себе новую форму, и до сих пор хожу в старой (хотя если честно, она мне уже тесновата). С Дуноффом же я разговаривать так смело не решилась и лишь вежливо подвела его к выводу, что если моего опекуна подопечная не устраивает, стоит отказаться от нее в пользу Колуччи. Я давно пытаюсь спровоцировать опекуна на эти меры, не надеясь, что Франко и Соня чего-то добьются через суд, но тот почему-то упорно продолжает меня терпеть, несмотря на все мои выходки. Хотя, может, ему просто не обо всем докладывают?

Дунофф, правда, на которого Соня все-таки до сих пор имеет некоторое влияние, проговорился, что мой новый опекун при всем желании не смог бы отказаться от прав, так как находится заграницей. Бедный наивный Дунофф, его постоянно кормят одними и теми же сказочками, а он по-прежнему все с аппетитом съедает и не давится. Но я-то уже все эти байки слышала и не верю ни единому слову: кем бы ни был мой новый опекун, он не смог бы следить за мной и быть в курсе всех моих планов, сидя заграницей. Его нанял Блас, а он, насколько я помню, никуда надолго не отлучался с тех пор как ездил в Мексику, чтобы разоблачить Ману. Вряд ли они нашли друг друга по интернету.

Вообще-то, до сих пор пассивное наличие опекуна меня мало трогало и даже в некотором роде устраивало. Конечно, Франко и Соня в качестве приемных родителей мне нравились куда больше, но с другой стороны, мне с самого начала не хотелось садиться им на шею. Я приняла от них помощь, потому что у меня не было другого выбора, но теперь, когда выбор появился, стоило занять выжидательную позицию. Меня тошнило при одном упоминании о моем новом опекуне, и я не собиралась иметь с ним ничего общего. Все эти подарочки и сюрпризы меня совершенно не трогали и, напротив, раздражали, однако если бы знать, что он в скором времени сдуется и согласится на роль немой банковской карточки, я бы, возможно, смирилась с его существованием. Не то чтобы меня интересовали его деньги, просто так я, по крайней мере, могла бы не прибегать к помощи Мариссы или Сони.

Но если только он будет настойчиво продолжать лезть в мою жизнь и добиваться моего расположения, я лучше снова унижусь и стану обузой для Колуччи. Если мой новый опекун станет и дальше пытаться занять в моей жизни место Бласа, клянусь, я найду способ от него отвязаться.

Потому что никто не займет место Бласа. Что бы ни произошло, никто не посмеет занять это место и не потому, что я все еще на что-то надеялась. Просто оно всегда будет занято.

* * *

— Лухан, тебя вызывает синьор директор.

Я подняла голову от домашнего задания, которое рассеянно изучала уже, наверное, час, и увидела массивную фигуру Мичу, которая нависала надо мной с изяществом гиппопотама.

— Что на этот раз? — возмутилась я. — В митинге против критериев к выпускным экзаменам я не участвовала — меня все устраивает!

Мичу недоуменно приподняла бровь, и я прикусила язык — похоже, митинг еще не состоялся. После смерти Бласа я перестала участвовать в многочисленных акциях нашего неуемного класса, который после смены статуса колледжа лишь пополнился мятежными активистами вроде Мариссы. Меня среди них теперь не было: слишком много воспоминаний, слишком мало желания что-то менять. Очень трудно бороться за справедливость, если ты уже обнаружил, что такой штуки в мире вообще не существует.

— Я ничего не слышала, — успокоила меня Мичу, догадавшись, что я сболтнула лишнее. — Синьор Дунофф вызывает тебя по другому вопросу.

Скользкая улитка шевельнулась внутри.

— Это как-то связано с моим новым опекуном? — осторожно поинтересовалась я.

Мичу отвела глаза.

— Иди в кабинет — он сам тебе все скажет.

— Да не пойду, — отмахнулась. — Я уже сказала, что ничего не хочу о нем знать.

Мичу недовольно фыркнула.

— Нет, эти дети меня точно с ума сведут! — возмутилась она. — Мало того что я почтовым голубем каждый день работаю, так от меня еще и отмахиваются! Ты пойдешь в кабинет как миленькая, потому что иначе директор снова будет на меня орать и уволит! Так ты хочешь отблагодарить бедную Мичу?

Я терпеливо выслушала гневную тираду и спокойно отозвалась:

— Никто тебя не уволит — максимум, я получу выговор. Меня это не волнует.

Мичу снова задохнулась от возмущения и собиралась, видимо, применить насилие, когда позади вдруг раздался решительный голос.

— Лухан, ты должна пойти к директору. Ты же понимаешь, что он все равно найдет способ с тобой пообщаться.

Мичу посмотрела куда-то поверх моей головы и с облегчением вздохнула.

— Синьор Миранда, как вы вовремя!

Я тоже вздохнула, но, скорее, с сожалением, и медленно повернулась, чтобы встретить взгляд высокого светловолосого мужчины лет тридцати пяти, мягко смотревшего на меня сверху вниз.

Миранда устроился в школу, чтобы разоблачить Бустаманте-старшего, проворачивавшего свои махинации в нашем колледже. Отец Миранды был когда-то депутатом одной из конкурирующих партий и после того как Бустаманте разорил и оклеветал его отца, Миранда задался целью отомстить и вывести его на чистую воду. Я мало что знала о нем: вроде бы он был тесно связан со спецслужбами и хорошо разбирался в искусстве, что позволило ему устроиться в наш колледж и прощупать обстановку, прежде чем разоблачить Бустаманте. Параллельно, однако, он как-то незаметно стал нашим любимым учителем и наставником, а после смерти Бласа взял на себя также обязанности старосты. Миранда случайно узнал, что Блас — мой опекун, и в самую страшную минуту протянул руку помощи. По сути, если бы не Миранда, я бы, наверно, не пережила смерть Бласа. Только его спокойная чуткая поддержка помогли мне не сойти с ума за те несколько дней, что я провела в госпитале.

По идее, после того как Бустаманте посадили за решетку, миссия Миранды была завершена, но он почему-то остался работать в этом колледже на двух должностях сразу — учителем и старостой. Я никогда не спрашивала, надолго ли он задержался у нас, потому что боялась услышать отрицательный ответ. Слишком часто в последнее время я теряла людей, к которым успела привязаться.

— Ты знаешь, зачем он меня вызывает? — подала, наконец, голос я, подозрительно вглядываясь в его лицо.

Миранда пожал плечами и спокойно отозвался:

— Пока нет, но знаю, что у тебя будут серьезные неприятности, если ты не пойдешь. С твоими оценками за первую четверть ты итак висишь на волоске.

Я передернула плечами.

— Я уже сказала: мне все равно.

— Думаю, твои друзьям не все равно — подумай хотя бы о них.

Когда-то я уже собиралась уйти из колледжа. Марисса тогда меня едва в порошок не стерла:

«Думаешь, я одобряю твое решение уйти из этой школы? Вовсе нет! Тебе плевать на дружбу! Маркос тебя бросил, значит, тебя здесь нет, и ничто не держит».

Но это было раньше. Теперь у Мариссы был Пабло. Он позаботится о ней.

Я пожала плечами.

— Это моя жизнь, и я буду пускать в нее только тех, кого считаю нужным! Я не имела в виду тебя… — поспешила прибавить я, осознав, что эта фраза может прозвучать обидно, если не знать о моем новом опекуне.

Миранда чуть улыбнулся, заметив мой пыл, и покачал головой.

— Я понял, что ты имела в виду не меня, — усмехнулся он.

Не знаю, почему, но я чувствовала, что он тоже очень тепло ко мне относится. Может быть, его тронули когда-то мои ночные бдения у постели Бласа или это была бессознательная симпатия, но практически с первого дня между нами установились дружеские, доверительные отношения. Мы могли говорить на своем языке — так что окружающие не всегда даже понимали, о чем мы, но друг друга мы отлично понимали.

— Но в данном случае никто не пытается ущемить твою свободу, — продолжал Миранда. — Директор просто хочет с тобой поговорить.

Я кивнула.

— Может быть. Но я имею право сама решать, какую информацию готова воспринимать, а какую нет. Я знаю, что хочет сказать Дуноф, и не буду с ним говорить.

Миранда смерил меня долгим пристальным взглядом, затем посмотрел на Мичу, которая все это время с непонимающим видом вслушивалась в наш разговор.

— Тебе кажется, что ты уже взрослая, — кивнул, наконец, он после недолгого молчания, — так докажи это. Взрослые несут ответственность за каждое свое решение, и ты знаешь, что лежит на весах. В данном случае, от тебя не требуется ничего сверхъестественного. Просто выслушай, что хочет сказать директор, — он сжал мое плечо на прощание и, кивнув Мичу, удалился.

* * *

— Синьор Дуноф? — я заглянула в кабинет.

Директор поднял голову от бумаг и посмотрел на меня.

— Линарес! — кивнул он и указал на кресло. — Садитесь.

Я медленно прошла к месту, не сводя с него настороженного взгляда. У него был тот же растерянный и неуверенный вид, что и в предыдущие разы, и я обреченно вздохнула. Вариантов не оставалось: речь пойдет о моем новом опекуне.

Несмотря на это, я все же села. Слова Миранды подействовали отрезвляюще: не могла же я вечно прятать голову в песок, — а вот показать новому опекуну, кто в доме хозяин, следовало. Он должен понять, что мне безразличен, — больше никаких эмоций. Сугубо деловые отношения.

— Вы хотели мне что-то сказать? — подала голос я после минутного молчания. Дунофф все перекладывал с места на места предметы на столе, время от времени бросая на меня нерешительные взгляды, но до сих пор не произнес ни звука. Как ни странно, ощущая его волнение, я, напротив, почувствовала себя увереннее.

— Да, — издал, наконец, что-то членораздельное Дунофф. — У меня послание от вашего нового опекуна.

Я устало вздохнула и покачала головой.

— Он вам хоть приплачивает? — заботливо осведомилась. — По-моему, вы только и делаете, что сообщения от него передаете… — и осеклась.

Слова вырвались сами собой, и, наверно, не стоило заходить так далеко, но это было сильнее меня. Не первый раз я была вынуждена выслушивать опекуна через директора.

Дунофф побагровел, но остался внешне невозмутимым.

— Синьорита, вынужден признать, что влияние Андраде сказывается на вас не лучшим образом. Поверьте, хамство не красит девушку.

Я промолчала, хотя не могу сказать, что укор директора произвел на меня должное впечатление. Скорее, я недоумевала, причем здесь опять Марисса.

— Ваш новый опекун, — продолжал Дунофф, — видимо, решил воспользоваться методами предыдущего и предоставил вам возможность обратной связи.

Ему удалось меня заинтриговать. Я даже подалась немного вперед, собираясь его внимательно выслушать, но Дунофф, видимо, решил, что и так истратил на меня достаточно красноречия. Без лишних слов он вдруг открыл верхний ящик своего стола и водрузил на него маленький ноутбук.

— Я ощущаю подобие дежавю, — как-то даже доверительно сообщил мне он, — но ваш новый опекун тоже намерен общаться с вами при помощи электронной переписки. Мне пришлось снова согласиться передать вам необходимую для этого технику.

Я не отвечала. Дунофф продолжал разглагольствовать, а я молча смотрела на ноутбук, вцепившись ледяными пальцами в подлокотники кресла, на котором сидела. Взгляд мгновенно нашел знакомую характерную царапину на верхней поверхности корпуса. Какое-то время спустя я отмерла и притянула ноутбук к себе, внимательно осматривая со всех сторон. Медленно открыла крышку и провела рукой по клавиатуре. Буквы Т и V чуть стерты, как я и ожидала.

— Надеюсь, теперь мы с вами будем видеться гораздо реже, и ваш опекун сможет общаться с вами без посредника в моем лице. Признаться, мне это тоже предельно надоело… И нет, мне за это не приплачивают как вы изволили выразиться… Линарес?

Я судорожно кивала, не сводя завороженного взгляда с компьютера. Я словно впала в транс: мысли путались, и я плохо осознавала, что делаю и что происходит. В голове снова проносился нескончаемый поток слов и образов:

«Есть человек, который о тебе заботится. Он побеспокоился о твоем будущем и записал тебе в школу. В лучшую школу…».

«Я хочу знать его имя…».

«Не создавай себе сложностей, не пытайся прыгнуть выше головы. Не важно, кто он. Важна его помощь…».

— Теперь вы можете взять ноутбук к себе в спальню и ознакомиться с ним более детально, — деликатно намекнул Дунофф, указывая на дверь.

Я не смотрела на него, продолжая молча буравить взглядом ноутбук.

«Этот колледж словно создан для тебя. Наберись сил. Не пасуй перед препятствиями, и ты победишь. Я прощупываю Бласа. Когда он тебя достанет — врежь ему…».

«Вы не представляете, как больно быть ниоткуда, ощущать за спиной пустоту, не знать, что тебя ждет завтра или через год! Если вы хотите мне помочь, скажите, кто вы и зачем вам это! И спросите, хорошо ли мне здесь!..»

— Линарес, изучите ноутбук в своей комнате, — начинал терять терпение Дунофф.

«А он клевый парень! Хоть и наивный…».

«Видно, что он за тебя переживает…».

«А что мне с его переживаний, Луна? Он миллионер — а прячется, как крыса. Ему легко быть добреньким. Ладно, Блас меня заждался…»

— Линарес?

«Лухи, ты вычислила настоящее имя Бласа! Садись, напиши опекуну, какая ты у него умница!..»

«Линарес, я не собираюсь отвечать на глупые вопросы о твоем опекуне. Ты никогда его не найдешь…».

«Я уже его нашла — не отпирайся. Мой опекун — ты…».

— Линарес! — рявкнул Дунофф так, что я подскочила на месте от неожиданности. Очнувшись, я вдруг осознала, что все еще нахожусь в кабинете директора и вскинула на него растерянный взгляд.

— Изучите ноутбук в комнате, — повторил Дунофф.

Разорвать последнюю ниточку, связывавшую меня с Бласом. Вычеркнуть его из своей жизни, как вычеркнула свою мать, сжигая в урне единственную информацию о ней.

— В этом нет необходимости, — подала, наконец, голос я. — Я успела отлично его изучить.

Дунофф недоуменно посмотрел на меня и тут же отмахнулся.

— Ну тогда просто заберите компьютер и отпишитесь опекуну. У меня много дел. Помните, ваш новый опекун настоятельно просил проверять почту ежедневно.

«Ваш опекун просил держать ноутбук включенным и быть всегда на связи».

Я медленно покачала головой и вскинула на директора рассеянный взгляд:

— У меня другие планы.

Дунофф устало вздохнул и уставился на меня в нетерпеливом ожидании.

— Ну что еще, Линарес?

Я медленно поднялась со стола и взяла открытый ноутбук в руки.

— Сначала мы сделаем вот так, — я со всей силы швырнула его об пол, так что он подскочил и, отозвавшись жалобным звоном, упал ребром кверху, наизлом.

Дунофф замер в изумлении. Кажется, он впал в состояние шока, потому что даже не попытался помешать мне и не произнес ни звука.

— А потом вот так, — и я безжалостно наступила на ноутбук, отламывая крышку от клавиатуры. Послышался характерный треск, и две половинки легли параллельно полу.

— Так вернее, — окинула я оценивающим взглядом дело рук своих и покинула кабинет, не потрудившись даже взглянуть на директора, хотя выражение его лица в тот момент, должно быть, того стоило. Жаль, мне было не до смеха.

* * *

— Это был мой ноутбук, — рыдала я на коленях у Мариссы двадцать минут спустя. — Он издевается надо мной! Хочет свести с ума! Чтобы я окончательно свихнулась…

— Лухи, ну перестань! — растерянно гладила меня по голове Марисса. Она сидела вместе со мной на моей кровати, а рядом у изголовья пристроились ничего не понимающие Лаура и Луна. — С чего ты решила, что это твой ноутбук? Наверно, Блас просто успел рассказать ему, как поддерживал с тобой связь…

— Это мой! — всхлипнула я и порывисто приподнялась на локте, чтобы заглянуть ей в глаза: — На нем осталась царапина, как на моем после последней поломки. Это он украл мой ноутбук тогда! Гад, ненавижу его!

Марисса снова уложила мою голову к себе на колени и стала вновь приговаривать:

— Ну даже если и так, наверно, у него были свои причины… В конце концов, не украл, а позаимствовал… Он же вернул.

На этом месте она резко смолкла, видимо осознав всю нелепость своего умозаключения.

— Кто, Лухи, кто? — теребила тем временем меня за рукав Луна. — Я ничего не понимаю!

Лаура тоже молчала, пребывая, видимо, в замешательстве. Еще бы: нечасто я вваливаюсь в нашу комнату и начинаю биться в истерике.

— В конце прошлого года у Лухи украли ноутбук, — пояснила Марисса, — почти сразу после смерти Бласа она обнаружила пропажу. Сама понимаешь, ее тогда надолго это выбило из колеи.

— Это было все, что у меня от него осталось, — всхлипнула я. — Он ничего не оставил мне на память — только этот дурацкий ноутбук. У меня только он и оставался! Все письма, все записи…

И я замолчала, чувствуя, что слезы снова подкатывают к горлу. На какое-то время в комнате повисло молчание. Наконец, голос робко подала Луна.

— Но Лухи… — нерешительно пробормотала она. — Если он был тебе так дорог… Зачем же ты разбила его?

Я сдержала очередной всхлип и, медленно вытерла слезы тыльной стороной ладони. Затем поднялась с колен Мариссы и села.

— Все, что писал мне Блас, было враньем, — решительно бросила я. — Теперь это очевидно. Так что пусть новый опекун подавится этим ноутбуком — мне он не нужен!

Девочки не успели меня удержать: я резко поднялась с кровати и стремительно покинула комнату. Кажется, Луна хотела догнать меня, но Марисса ей не позволила. Поэтому Марисса была самой близкой из них: она всегда умела принять мое желание побыть одной и чувствовала, когда я в этом действительно нуждалась.

Я спустилась вниз, нашла самый темный пустынный коридор на первом этаже и привычно заняла свою обжитую еще в прошлом году нишу. В последнее время я много времени проводила здесь — коридор вел в подсобные помещения, так что сюда редко кто забредал — разве что Блас в свое время заглядывал, зная, где можно меня найти.

«Линарес, подойди!» — словно наяву раздался позади его пронзительный голос. Я вздрогнула и судорожно оглянулась, но за спиной никого не обнаружила. Пустынный коридор стоял в скорбной тишине и был немым свидетелем очередной моей встречи с призраками.

«Это не я!», — устало выдыхаю я.

«Не дерзи мне», — раздается в ушах его вкрадчивый голос.

Самое сложное — забыть его голос. Забыть запах, прикосновение — все то, на что раньше я не обращала внимания. Черты его лица постепенно блекли в памяти, хотя я и знала их наизусть, но голос по-прежнему отчетливо раздавался в моей голове. Я до сих пор ощущала его прикосновения — чувствовала тяжесть его ладони на своей голове, вздрагивала от притворно дружеского похлопывания по плечу, ощущала за спиной его руку на спинке стула. Почему-то запомнилось это — не бесконечные тычки и не хватания за локоть. Запомнилось то, что раньше было едва ощутимо.

И запах. Аромат дорогого одеколона — всегда один и тот же. Позже, когда Блас умер, я еще долго старалась вызвать его в памяти. Теперь мне не нужно было стараться — он итак мерещился мне повсюду. Пролетал мимолетным дуновением ветерка и сбивал с меня всякую спесь, обезоруживал, заставляя замирать на месте, закрывать глаза и глотать непрошеные слезы, подступающие к горлу.

Я соврала девчонкам: на самом деле, тот ноутбук был все еще нужен мне. Пусть письма Бласа были сплошным враньем, пусть моего нового опекуна стоило проучить — тот ноутбук был все еще нужен мне, потому что это был последний мостик, связывавший меня с Бласом. Вернувшись от директора и бросившись в слезах к Мариссе, я думала совсем не о предательстве, не о том, что мой прежний опекун был ничтожеством и столько времени водил меня за нос. Я плакала, потому что на сей раз мне пришлось похоронить его — и похоронить окончательно, отрезать себе все пути к отступлению. Я лишила себя последней возможности снова услышать его голос хотя бы в письмах. Я думала, я уже готова, а оказалось, нет. Он все еще жил в моей голове — разве могла я похоронить его заживо?

В коридоре послышались знакомые шаги — Миранда. Я подняла на него безжизненный взгляд, не скрывая покрасневших от слез глаз. Миранда был явно рассержен, но увидев мое лицо, смягчился.

— Лухан, что случилось? — терпеливо спросил он, ожидая объяснений.

— А ты не знаешь? — резко ответила я вопросом на вопрос.

Миранда покачал головой.

— Это как-то связано с твоим новым опекуном?

Я сощурилась.

— Дунофф уже всем разболтал, да?

— Не всем, — спокойно возразил он. — Только мне, когда я потребовал объяснить, почему он собирается временно отстранить тебя от занятий.

«Ты временно отстранена от занятий, бумага подписана директором и вступает в силу с этого момента», — раздается в ушах голос Бласа.

— Лухан, ты слушаешь?

Я испуганно вздрогнула. Видение исчезло: передо мной снова стоял Миранда.

Я выдавила из себя мрачную усмешку:

— Вот как? И что он тебе рассказал? — поинтересовалась я нарочито равнодушным тоном.

— Почти ничего, — мгновенно отозвался Миранда. — Ты разбила ноутбук, который передал тебе новый опекун. Почему?

Я удивилась, что такой проницательный человек, как он, не пришел к ответу самостоятельно, но тут же вспомнила, что он не мог знать, каким способом общался со мной предыдущий опекун.

— Это не важно, — уклончиво ответила я. — Я не хочу его знать. Надеюсь, теперь они с директором хорошо это усвоят.

Миранда усмехнулся и покачал головой.

— Ты ничего не добьешься такими методами…

— Уже добилась, — сверкнула глазами я. — На какой период Дунофф меня отстраняет? Я перееду к Соне на это время.

— Я постараюсь настоять на отмене решения, если ты дашь мне разумное объяснение.

— Не надо, — перебила я его и пожала плечами. — Меня все устраивает, не надо ничего отменять.

Миранда смерил меня пристальным взглядом.

— Хорошо, как знаешь, — кивнул он. Я хотела что-то прибавить, но передумала. Так мы смотрели друг на друга в абсолютном молчании пару секунд.

Наконец, Миранда отвел взгляд и, чуть помедлив, сухо бросил:

— Ладно, мне нужно делать обход… В этом году много работы.

— Иди, Миранда, спасибо, что предупредил, — кивнула я, и прибавила чуть мягче. — Прости, что нагрубила.

Миранда усмехнулся и, покачав головой, повернулся, чтобы уйти. Внезапно он вновь обернулся.

— Хочешь, вместе навестим могилу Бласа? — спросил он ни с того ни с сего. — Ты давно там была?

Вопрос ввел меня в ступор. Я поняла, что мне не удалось обмануть Миранду, и он прекрасно понял истинную причину моего состояния. Однако вместо привычной благодарности за живое участие, мной овладело еще большее раздражение.

— Нет, — отрезала я. — Причем тут это?

Миранда снова смерил меня своим проницательным взглядом, но я ни одним мускулом не выдала, что у меня на душе.

— Хорошо, как скажешь, — кивнул он и снова повернулся, чтобы уйти.

— А ты бываешь там? — неожиданно для самой себя окликнула я его. — Могила Бласа. Ты был там без меня? — голос предательски дрогнул. Я вспомнила о белых лилиях, которые нашла летом на могиле, и о своем безумном предположении, что это мог быть Миранда. Хотя они с Бласом были даже не знакомы, с чего бы ему навещать его могилу?

— Нет, — покачал головой Миранда. — Я не слишком хорошо запомнил ее расположение. А что?

Я поспешно помотала головой.

— Ничего, я просто так спросила, — разбавила я неуверенный тон слабой улыбкой и, подскочив на ноги, поспешила скрыться от пронизывающего взгляда школьного старосты.

* * *

— Что? — подскочила на кровати Марисса. — Дунофф собирается отстранить тебя от занятий? За что?!

— Марисса, спасибо, конечно, за поддержку, но мы обе понимаем, за что.

— Это был твой личный ноутбук! — возмутилась Марисса. — Ты можешь делать с ним что хочешь — он не имеет права…

— Марисса, я разбила ноутбук в его кабинете…

— Ну и что! — не сдавалась Марисса. — Пусть назначит тебе другое наказание, но не отстраняет от занятий на две недели! Ты итак отстаешь…

Он резко смолкла, видимо, решив, что я могу обидеться, но я отреагировала спокойно. Как будто я не знаю, что у меня хвосты по всем предметам…

— Вот и подтянусь по учебникам за это время. Я рада, что он меня отстранил, Марисса, не переживай.

— Что значит, по учебникам? Нет, я так этого не оставлю! — бормотала Марисса, качая головой. — Какое он имеет право? Это твоя личная собственность! Фашист…

— Марисса, Марисса… — мягко потрепала я ее по плечу. — Успокойся, мне так даже лучше. Этот колледж у меня уже в печенках сидит, мне нужно пару недель побыть одной.

— … я соберу ребят, и мы устроим митинг! Это нарушение прав!

— Марисса, ты с ума сошла? — выдохнула я. — Не вздумай! Ты хочешь, чтобы весь колледж узнал о моем опекуне?

Марисса сникла и озадаченно закусила губу.

— Можно что-нибудь придумать, — неуверенно промямлила она, но тут же смолкла, понимая, что зашла в тупик. — Но где ты будешь жить? — сдалась, наконец, она.

— Ну, я надеялась, у тебя… — осторожно ответила я.

— Конечно, у меня! — мотнула головой Марисса. — Я имела в виду, у Колуччи или у Сони? Наша с Соней квартира сейчас пустует.

Я задумалась. Конечно, жить одной в пустой квартире было жутковато, но с другой стороны, так не хотелось выслушивать нравоучения Франко…

— Да, наверно, это был бы идеальный вариант. Квартира Сони, я имею в виду.

Марисса покачала головой, с тревогой глядя на меня.

— Ты уверена? Ты ведь там будешь совсем одна. Ты… сможешь?

Я смотрела на нее рассеянно и думала о том, что люди вокруг меня слишком часто повторяют это слово.

— Да, я буду одна, — бросила, наконец, я. — Мне пора к этому привыкать, Марисса.

* * *

Впрочем, ситуация разрешилась совсем не так, как мы предполагали. Уже на следующее утро меня снова вызвал Дунофф и неохотно сообщил, что отменяет свое решение о моем отстранении. Вместо этого мой опекун предложил другое наказание: «мое поведение» вынудило его запретить мне выходить из колледжа на выходных, и прошение на выход он не подпишет до тех пор, пока я не соглашусь переговорить с ним. Да-да, Дуноф так и выразился: «переговорить».

Вернувшись в комнату, я, кажется, разбила все бьющиеся и не бьющиеся предметы, стоявшие на моей тумбочке, и когда Марисса заглянула в спальню, разыскивая меня, ей не составило труда понять, что мой новый опекун снова довел меня до ручки. К счастью, ей хватило благоразумия не защищать его в этот раз, и мы пропустили алгебру, обдумывая, как можно обойти запрет моего наставника и лишить его опекунских прав.

— Нет, он еще будет меня шантажировать! — металась я по комнате, как раненная волчица. — Думает, поставил мне ультиматум — и я тут же побежала к нему на поклон! Он меня еще не знает… — угрожающе рычала я.

Марисса сидела на кровати, сложив ноги по-турецки, и рассеянно следила за моим перемещением, перебирая вслух самые безумные варианты:

— Назначь ему встречу!

— Еще чего! — фыркнула я. — Зачем?

— Мы заманим его в подвал и запрем!

— Марисса!

— Что? Я серьезно!

— И что это даст?

— Мы его не выпустим, пока не подпишет документы!

— Какие документы?

— Лухан, думай! Отказ от опекунских прав!

Я рассмеялась и покачала головой.

— Марисса, так просто он не придет. И запирать его нельзя: еще упечет нас обеих в колонию за хулиганство. С него станется, не думай, что он такой одуванчик. Ты плохо его знаешь.

— А ты зато хорошо! — фыркнула Марисса.

— Я уже все поняла по его поступкам. Он такой же, как Блас! Он на все способен!

Марисса удивленно уставилась на меня. С тех пор как я узнала, что Блас — мой опекун, я защищала его с пеной у рта, и никто не смел о нем слова плохого сказать в моем присутствии. Но это было раньше. Теперь я была жутко зла на них обоих.

— Мы поступим иначе, — угрожающе протянула я.

— Как? — встрепенулась Марисса.

— Он хочет вынудить меня с ним переписываться? Я это сделаю!

— Что? — глаза Мариссы округлились.

— Напишу, что стану выполнять его требования, только после того как увижу вживую, — мстительно сощурилась я.

— А потом он приедет — и мы его запрем! — оживленно хлопнула в ладоши Марисса.

Я покачала головой.

— А потом мы посмотрим, на чем он приедет, и вычислим имя по номеру машины. Как Бласа. А зная имя, наскребем какой-нибудь компромат — я уверена.

Марисса смотрела на меня в нерешительности.

— Ты собралась его шантажировать?

Я передернула плечами.

— Как он со мной, так и я с ним!

— А что если он не поверит?

Я вскинула на нее холодный взгляд.

— Сдадим компромат в полицию.

Марисса нахмурилась и вновь неуверенно на меня покосилась.

— Ты хочешь подставить его? А что если его посадят?

— Поделом! Я никогда не просила его быть моим опекуном, -процедила я. — Если он думает, что сломает меня, то глубоко ошибается. Я докажу, что сильнее.

Марисса опустила взгляд, но я видела, что ей не понравились мои слова. Однако я ничего не могла с собой поделать. Я слишком его ненавидела.

— А как же Фара? — предприняла последнюю попытку отговорить меня Марисса. — Наверняка они с твоим новым опекуном в одной упряжке. Что если всплывет история Рикардо Фара?

Я мотнула головой.

— Не всплывет, — твердо сказала я. — Ни об одном из Фара я не заикнусь, но своему новому опекуну я ничем не обязана.

— Так уж ничем? — сощурилась Марисса.

— Марисса, чем он тебя так очаровал? Он преступник!

— Ты в этом уверена?

— А ты нет? — всплеснула руками я. — Что ты строишь из себя наивную дурочку? Я тебя не узнаю!

— Я тебя тоже! Откуда столько желчи? Мне кажется, с ним можно договориться.

— Заперев в подвале!

— Ну, хотя бы так! Но не действовать исподтишка.

— Ты на чьей стороне, Марисса?

— На твоей! — Она подскочила на кровати и ткнула меня в плечо. — И поэтому пытаюсь быть объективной. Он не сделал тебе ничего плохого, Лухи! Нам только нужно вынудить его отказаться от опекунства.

— Это я и собираюсь сделать!

— Ты даже не пытаешься поговорить с ним по-человечески!

— Поговорить по-человечески? — задохнулась я. — Марисса, это не люди, понимаешь? Это волки! И с ними надо говорить по-волчьи!

Марисса не ответила. Она смерила меня долгим задумчивым взглядом, и мне на миг даже показалось, что она меня боится.

— Ладно, делай, что хочешь, — проворчала она, наконец. — Давай напишем ему. Только как он хочет, чтобы ты ему написала? Он же знает, что ты разбила ноутбук!

Вместо ответа я поднялась с кровати, медленно подошла к платяному шкафу и, открыв дверцу, наклонилась, чтобы достать коробку из-под обуви. Водрузив ее на кровать, сняла крышку и вынула на свет дорогой, сияющий черным блеском новенький ноутбук.

— Дунофф передал мне вот это, — коротко пояснила я. — И на этот раз мне не хватило духу его разломать.

Глава 4

Мне снится старый друг,

Который стал врагом,

Но снится не врагом,

А тем же самым другом.

Со мною нет его,

Но он теперь кругом,

и голова идет

От сновидений кругом.

Мне пять: меня недавно перевели в детский дом, и я с трудом отвыкаю от улицы. Старших детей отпускают гулять по городу, но я еще слишком маленькая, и мне не разрешают выходить за ворота, а так нужно! Там за перевалом собираются ребята из моей прошлой компании. Они старше меня: Лулу одиннадцать, а Большому Бену четырнадцать, они брат и сестра. Раньше они тоже жили в детдоме, но приемные родители хотели их разлучить, и они сбежали — теперь живут на улице. Мне нужно выйти скорее за ворота, чтобы принести им еду, которую я тайком завернула в салфетку за завтраком, но Анхелика не пускает. Анхелика — воспитательница младшей группы; она хорошая, меня не обижает. Только бывает, засыпает в странных местах: иногда нахожу ее в кабинке, когда ночью хожу в туалет, а один раз слышала ее вопли из прачечной, и всегда от нее противно пахнет. Но это ничего, у всех свои недостатки, зато она меня не бьет. В детдоме меня вообще никто не бьет: здесь очень строгая директор.

Я слышала от тех, с кем жила на улице, что меня нашли в кустах бездомные, когда мне был всего годик. Они выходили меня, научили говорить и называли в шутку Маугли — потому что не знали, как назвала меня мать. Им самим кушать было нечего, но они делились со мной, чем могли, и я выжила. Раньше мы все время путешествовали по городу, искали, что поесть, и меня научили, как еду добывать. Я люблю гулять, люблю спать на улице, поэтому теперь мне трудно привыкнуть жить за решеткой. Но ничего не сделать, недавно ко мне пришли строгие тетенька с дяденькой и сказали, что я больше не буду жить на улице, а буду жить в теплом доме с другими детьми. Я плакала, вырывалась, но моим друзьям пришлось отпустить меня, потому что они боялись полицейских. Они сказали, что полицейские могут посадить их в какую-то тюрьму, и что они не смогут меня защитить.

Вижу ребят из средней группы и прошусь с ними — они смотрят на меня, как на мелюзгу. Хочется дать им хорошего пинка за это, но они выше меня на голову — могут и сдачи дать, да и помогать тогда не станут. Я шепчу им, что у меня есть деньги, — они не верят. Открываю кулак, а там монетки. В детдоме мне каждую неделю дают «карманные деньги». Название смешное, я на этих монетках никаких карманов не нашла — но действует. Не знаю уж, сколько там, однако мальчишки быстро оглядываются и забирают деньги. Подходим к Анхелике. Она смотрит на них подозрительно, но махает рукой, мол, нечего по пустякам отвлекать — значит, отпускает.

У ворот мы расходимся: встречаемся в парке возле памятника через полчаса. Я не знаю, много ли это полчаса, но в крайнем случае, подождут — не хочу вести их на перевал, чтобы не выдать Лулу и Большого Бена. Добегаю до условленного места, но друзей не нахожу. Зову их — никто не отзывается. В какой-то момент мне слышится шорох сзади, но, обернувшись, никого не вижу.

Расстроена, конечно, — итак с трудом вырвалась, — но оставляю завтрак на камне: когда-то же они должны прийти. Бегу в парк, а парни уже там. Они какие-то странные: от них пахнет так же, как от Анхелики, и они очень громко смеются. Я хватаю одного из них за руку, чтобы отвел меня, но он отмахивается, а второй спрашивает, есть ли у меня еще деньги. У меня есть — я отложила, чтобы пойти на перевал завтра, — но я молчу, и парень начинает цепляться ко мне, пытается залезть в карман. Я со всей силы пинаю его под коленкой — так научил меня делать Большой Бен, когда обижают. Говорит, это очень больно, а я и сама знаю: на мне твердые туфли. Мальчик морщится и говорит очень нехорошие слова. Второй тоже тянется, чтобы залезть ко мне в карман, но в этот момент откуда-то из кустов вылетает камень и попадает ему прямо в макушку. Он поворачивается, обозленный, но никого не видит и угрожающе двигается к кустам. В то же время первый снова пытается меня достать, но и ему достается камнем по голове. Пока я в изумлении смотрю на это странное растение, которое вместо семян выбрасывает камни, из кустов вылетает мальчик и со всей дури бьет одного их парней кирпичом по голове. Сначала мне кажется, что это Большой Бен за меня вступился, но присмотревшись, понимаю, что они нисколечко не похожи. У Большого Бена прямые светлые волосы, а этот смуглый и черноволосый: его густые вихры торчат во все стороны. Один из парней сначала ошалело смотрит на друга, затем пытается наброситься на мальчишку, но тот сильно бьет его коленкой пониже живота, и мой проводник сгибается пополам. Тоже хороший прием — надо будет запомнить.

Прежде чем успеваю опомниться, незнакомый мальчик хватает меня за руку и тащит куда-то. Я сначала сопротивляюсь, но затем он шепчет «Бежим», и я понимаю, что он хочет защитить меня от них. Пытаюсь за ним поспеть, но ноги у него в два раза длиннее. Он злится, тащит меня почти волоком и все время оглядывается, но когда видит, что мы оторвались, замедляет ход и, тяжело дыша, оглядывается на меня.

— Зачем ты с ними пошла, дура? — зло выплевывает он.

Замираю от неожиданности. Конечно, не первый раз меня дурой обзывают, но все мои обидчики всегда получают сдачи. А этого я тронуть не могу: он защитил меня от тех парней. Так чего он теперь ругается?

— Меня не отпускают без старших, — обиженно буркаю я. — А мне надо было в город.

Он пристально смотрит на меня. Я тоже с любопытством его разглядываю. На вид ему лет пятнадцать, хотя может, так кажется, потому что он очень рослый. Его лицо словно в какой-то дымке, я не могу разглядеть черты. Только знаю, что глаза светлые.

— Зачем тебе в город?

— Не скажу, — буркаю я.

Сужает глаза, но не отвечает. Неожиданно он протягивает мне свою большую грязноватую ладонь и хмуро бросает:

— Пошли, я провожу тебя обратно.

Я недоверчиво смотрю на его руку.

— Зачем это? — обижаюсь. — Сама дорогу знаю.

Мальчишка снова щурится и убирает ладонь.

— Вижу я, как ты знаешь! — фыркает он. — Того и гляди оберут по дороге! Ты зачем деньги с собой носишь?

Настораживаюсь и инстинктивно касаюсь карманов.

— Откуда знаешь про деньги? — подозрительно спрашиваю я.

Мальчик медлит, но затем ухмыляется и бросает небрежно:

— Да вы орали как резаные. Я слышал.

— И себе забрать решил? — все еще недоверчиво смотрю я на него.

Мальчик снова вскипает и выплевывает:

— Да пошла ты! Добирайся сама как хочешь! — он делает рывок, чтобы уйти, но я хватаю его за край свитера.

— Да стой ты! — останавливаю я его и и доверчиво вкладываю свою ладошку в его. Она у него грубая и шершавая, но теплая. — Что ты сердитый такой? — примирительно заглядываю я ему в глаза. Он встречает мой взгляд и на секунду меняется в лице, но тут же снова становится хмурым и неприветливым.

Мы молча двигаемся в сторону приюта. Мне приходится быстро семенить, чтобы поспеть за его торопливым шагом.

— Как тебя зовут? — решаю познакомиться я. Мне не нравится идти и молчать.

— Не твое дело, — огрызается мальчик.

Я обижаюсь, и моя нижняя губа непроизвольно выпячивается вперед.

Мальчик хмуро косится на меня и буркает под нос:

— Запомни, уличные никогда не называют своего настоящего имени. Иначе их поймают и посадят в тюрьму.

Я широко раскрываю глаза.

— В тюрьму? — охаю я. — За что?

Он передергивает плечами и важно заявляет:

— А ни за что. У нас прав нет — на нас можно что угодно повесить.

Я не очень понимаю, что на нас можно повесить и почему за это сажают в тюрьму, но слово «нас» настораживает.

— А ты тоже живешь на улице? — с любопытством смотрю я на него.

Мальчик мрачнеет, и я уже пугаюсь, что снова его обидела, но он отвечает.

— Я живу в детдоме, — коротко бросает он.

— В нашем? — наивно предполагаю я.

Мотает головой.

— Нет, в другом.

— Жалко, — вздыхаю.

Мальчик бросает на меня быстрый неуверенный взгляд.

— Чего это тебе жалко? — недоверчиво спрашивает он.

— Жил бы ты в моем приюте, мы бы дружили, — поясняю я.

Мальчик усмехается.

— Это вряд ли, — бормочет он себе под нос.

— Чего это вряд ли? — обижаюсь. — Ты стал бы моим старшим братом. У меня никогда не было старшего брата, а я бы хотела… — мечтательно продолжала я. — У Лулу есть Большой Бен, а у меня никого нет.

— Большой Бен? — переспрашивает мальчик.

Я понимаю, что сболтнула лишнее, и испуганно замолкаю. Еще не хватало выдать ему секрет своих друзей.

Мальчик смотрит на меня долгим взглядом, затем передергивает плечами и лениво бросает:

— Все равно мне жить в детдоме недолго осталось. Скоро меня заберут родственники.

— У тебя есть родственники! — восхищенно выдыхаю я.

— А то, — важно кивает он. — Они узнали, в каком я детдоме, и скоро заберут меня. Но я не хочу, — мрачнеет он.

— Почему? — удивляюсь я. Как бы я радовалась, если бы меня забрали какие-нибудь родственники!

— Сейчас я свободен, — вскидывает голову он. — Что хочу, то и делаю. А они начнут указывать.

Я понимающе киваю. Мне тоже не нравится, что в детдоме мне вечно спуску не дают.

— А где твои мама с папой? — спрашиваю я.

Лицо его остается невозмутимым, но я вижу, что челюсти у него плотно сжимаются.

— Мать умерла, отец — в тюрьме.

— В тюрьме? — снова в ужасе восклицаю. — На него тоже что-то повесили?

— Нет, — отрезает мальчик. — Его за дело.

И лицо у него такое злое, что мне невольно становится страшно.

— Ты не любишь его? — удивляюсь я. — Он плохой?

Он оглядывается и смотрит на меня с ненавистью. Мгновение — и его рука выпускает мою.

«Ему плевать на меня. Я каждые выходные жду от него писем, а он только и пишет мне о том, какой я жалкий червяк».

Я сочувственно глажу его по плечу.

«По крайней мере, твой отец не выкинул тебя на улицу», — замечаю я совсем по-взрослому. — Он поднимает на меня быстрый взгляд и скидывает мою руку.

— «Не защищай его», — цедит он сквозь зубы.

— «Я не сделала ничего плохого, — возражаю я. — Я хотела помочь тебе».

— «Так я и поверил! — фыркает он. — Ты вечно мне пакостишь! В этом цель твоей жизни!».

Я замираю от неожиданности.

— «Неправда! Я не стала бы тебе пакостить! У тебя ведь ничего нет, как и у меня!».

Миг, и он дает мне пощечину, от которой я падаю на асфальт.

«Ошибаешься! У меня все есть: и деньги, и власть! И я тебе это докажу!».

Он круто поворачивается и уходит. Я плачу от обиды и боли в ободранных коленках, но пытаюсь подняться и кричу ему что-то вслед. Он не оборачивается. Тогда я с трудом поднимаюсь и нагоняю его. Кричу, чтобы не уходил, обещаю, что больше не буду. Он сердито фыркает, говорит, что мне не верит, что я буду ему мстить, а я отвечаю, что очень зря он мне не верит. Я не собираюсь мстить, потому что он очень много сделал для меня.

Плачу и снова умоляю не уходить, но он лишь ускоряет шаг. Я бегу за ним, и он тоже переходит на бег, и вот он уже убегает от меня на полной скорости, а я все пытаюсь его догнать, хотя легкие рвутся от напряжения. Он выбегает на дорогу, а я из последних сил окликаю его:

— Блас! Бла-а-ас!

Он вдруг резко останавливается посреди дороги и оборачивается, и я вдруг вижу его лицо очень четко. Густые черные кудри спадают на высокий лоб, красивые, словно выточенные черты лица: изящная линия черных бровей, губы идеальной формы и огромные выразительные голубые глаза, в которых смешано удивление и ужас от того, что я назвала его по имени.

Я уже почти выбегаю к нему на дорогу, когда внезапно непонятно откуда возникает огромный грузовик с надписью «Paоlino». Следует скрежет колес, я в последний раз вижу испуганное лицо мальчишки, и его на полной скорости сбивает самосвал.

Я проснулась в поту от собственного истошного крика. Возле меня обеспокоенно склонялись девочки, нашептывая какие-то утешения. Я плакала навзрыд и бормотала какую-то бессмыслицу, пока, наконец, не успокоилась и не отправила подруг спать. Я так и не рассказала им свой сон, хотя помнила его в подробностях, потому что однажды я уже видела этого мальчика наяву.

Мне было лет пять, и детали я давно забыла, но сегодня во сне каким-то странным образом события ожили в памяти в строгой и точной последовательности. Кроме финала, конечно, — на самом деле, расстались мы с тем мальчишкой иначе. Он не ответил на вопрос о родителях, и мы в молчании преодолели остаток пути до калитки. Там он посмотрел на меня, чуть прищурив глаза, и пообещал, что вернется. Я поверила и все ждала, когда же он появится, но так и не дождалась. Поначалу я на него злилась, но, повзрослев, решила, что он, наверно, не так уж и виноват. Скорее всего, его забрали родственники, как собирались, и увезли куда-нибудь далеко.

Жизнь текла своим чередом и вскоре я вовсе забыла о происшествии — разве что стала осторожнее в выборе провожатых. Платить, правда, с тех пор все равно стало нечем: мне вдруг резко перестали выдавать карманные деньги.

С тех пор я больше не видела того мальчишку и ни разу не вспоминала о нем. За прошедшие годы его лицо стерлось у меня из памяти, остались лишь смутные очертания. С чего вдруг сознание сыграло со мной злую шутку, смешав воспоминания о нем и о Бласе, я не знала. Мысль была абсурдной: тот мальчик и Блас не могли быть одним и тем же лицом. Тот хмурый мальчик с грустными глазами не мог вернуться, чтобы мстить мне за то, что мое детство было счастливее его. Если бы тот мальчик вернулся, он бы непременно остался рядом, чтобы помогать мне и защищать. Он бы не сбежал, как Блас, испугавшись разоблачения.

* * *

«Уважаемый синьор опекун № 3, Рикардо Фара — младший глубоко ошибался, если думал, что может бесконечно передавать меня в хорошие руки, как ненужную вещь. Вы для меня чужой человек, и, хотя, наверно, ни в чем не виноваты, я не хочу иметь с вами ничего общего. Тем не менее, если вы все-таки на этом настаиваете, учтите, что я выполню ваши условия только тогда, когда познакомлюсь с вами лично. До тех пор вы можете хоть из штанов выпрыгивать — это ничего не даст. Я не напишу вам ни строчки».

— Может убрать про штаны? — неуверенно предложила Марисса, прочитав мое письмо.

Я зло фыркнула.

— С каких пор ты стала таким дипломатом? Он еще хуже Бласа — нечего с него пылинки сдувать!

— Каким бы он ни был, лучше не портить с ним отношения. Требование разумное — он может согласиться. А вот если ты будешь хамить, он станет делать тебе назло.

Я фыркнула и демонстративно нажала на Enter. Маленькое изображение письма в углу экрана полетело в почтовый ящик.

— Да мне плевать, что он станет делать, — выпалила я, поворачиваясь к Мариссе. — Ничего он мне сделать не может!

— Он уже сделал — запретил тебе выходить из колледжа!

— А мне никуда и не надо!

— Это пока! Сколько это наказание продлится? У нас с Мией день рождения скоро, не забыла? — Марисса встала и подбоченилась. — Я там повешусь со скуки, если тебя не будет.

Я закусила губу. На день рождения Мариссы я попасть планировала.

— Ой, для этого необязательно лизать зад моему опекуну! — сдалась я, наконец. — Я договорюсь с Мирандой, он выпишет мне пропуск!

— Для этого надо, чтобы Миранда согласился!

— Куда он денется!

— Действительно, он же у нас известный душка! — усмехнулась Марисса. — Выпишет пропуск и ничего не спросит.

— Да пусть спросит — я итак ему все рассказываю! — Послышался звук сообщения. — Все, Марисса, я сама решу этот вопрос, — отмахнулась я и снова повернулась к ноутбуку. — Смотри, опекун написал.

Марисса тут же приблизилась к экрану.

«Приехать не могу, встретиться не получится. Но мы можем все обсудить по электронной почте».

Два скупых предложения. Мариссе стоило огромных трудов успокоить меня, потому что я впервые ощутила на себе меткость выражения «рвет и мечет». Теперь я его не просто ненавидела — теперь он представлял для меня реальную угрозу, потому что был абсолютно неуязвим, и я не могла повлиять на его решения.

— Все еще хуже, чем раньше, — бормотала я, теребя края подушки. — У меня нет ни единой зацепки, я не знаю, как его вычислить.

— Успокойся, Лухи, мы найдем его. Я все-таки по-прежнему уверена, что тебе стоит поговорить с ним начистоту.

— Это исключено, Марисса, слышишь? Я не напишу ему больше и строчки, как обещала. И мне наплевать на его угрозы! В конце концов, сбегу из колледжа — и поминай как звали.

— Лухан, ты с ума сошла? — встрепенулась Марисса. — Будешь болтать глупости, я сама ему напишу!

— Только попробуй! — взвилась я и осеклась. Марисса выглядела оскорбленной и удивленной.

— Или что? — едко поинтересовалась она.

Я скрыла лицо в ладонях.

— Марисса, ну прости меня. Ты тоже не говори такие вещи, зачем ты меня провоцируешь? Не видишь, я итак на взводе?

Марисса чуть помолчала и погладила меня по плечу.

— Это меня и беспокоит, Лухи. Ты сама не своя.

— Потому что я не знаю, что мне делать! — мотнула головой я.

— Я уже предложила: попробуй поговорить с ним.

— Нет, — резко перебила я. — Я больше не хочу с ним говорить, я буду действовать.

Марисса вздохнула и вскинула на меня усталый взгляд.

— И как ты собираешься действовать?

— Я должна найти его! Если гора не идет к Магомеду…

— И как ты собираешься его найти, если он даже встретиться не желает? — скептически покосилась на меня Марисса.

— Не знаю, — в отчаянии отозвалась я и, сникла. — В этой деревяшке столько мыслей, что ни один план туда уже не вмещается, — с досадой постучала я себя по лбу.

Марисса в задумчивости покусывала губу. Внезапно она оживилась и потеребила меня за плечо.

— Ладно, не дрейфь, у меня идея!

— Ну! — Я взволнованно заглянула ей в лицо.

— Надо придерживаться прежней тактики, — важно заявила Марисса. — Тебе ведь уже удалось однажды найти своего опекуна! Найдешь и на этот раз.

— Ну как, Марисса, не томи! — потеребила я ее.

Марисса уселась поудобнее на кровати.

— В прошлый раз ты нашла опекуна через Бласа, так?

Я скептически хмыкнула.

— Ну, так, — кивнула. — И мне это удалось, потому что Блас и был моим опекуном.

— Нет, — покачала головой Марисса. — Имя своего опекуна ты узнала почти сразу. О Рикардо Фара мы знали с самого начала, только не догадались, что это и есть твой опекун. Блас сбил нас со следа, заявив, что «знаком» с ним.

— Так,— осторожно кивнула я, по-прежнему ничего не понимая. — И что?

— А то, что твой новый опекун тоже знаком с Бласом, понимаешь? — глаза Мариссы горели азартом.

— Нет, — честно призналась я. — Блас мне уже точно ничего не расскажет.

— Он и тогда был не слишком разговорчив, — хмыкнула Марисса. — Ты до всего докопалась сама.

— Я выкрала ноутбук Бласа, — кивнула я. — Но что я могу теперь?

— Теперь труднее, — подтвердила Марисса, — но все-таки у нас остается зацепка.

Я продолжала недоумевать, перебирая в уме всевозможные варианты, и в комнате надолго повисла звенящая тишина, пока меня вдруг не осенило.

— Ты имеешь в виду… Нет, Марисса, я не могу, — растерянно покачала головой я. — Ты что, смеешься? Нет! Об этом не может быть и речи! Я не могу снова туда вернуться.

Марисса понимающе кивнула и осторожно предложила:

— Да я понимаю, Лухи… Я могу сходить туда одна.

— Нет, — резко перебила я ее. — Ты не все знаешь, Марисса, я не могу вернуться в его квартиру. Я не могу! Не могу! — в отчаянии покачала я головой. — Да и что нам это даст? Он же собирался уехать, неужели ты думаешь, он оставил в квартире важные документы?

— Он уезжал в спешке, — пожала плечами Марисса.

— И нечаянно оставил документы на мое опекунство, — съязвила я. — А мой новый опекун случайно нашел и подобрал.

— Лухи, ну что ты опять! Я просто предлагаю варианты, — возмутилась Марисса. — Ты же сама не хочешь с ним говорить!

— Разговоры не помогут, — согласилась я и примирительно добавила: — Это хорошая идея, я подумаю. Мне теперь не так-то просто выбраться из колледжа…

Конечно, это была лишь отговорка. Я действительно не могла вернуться в его квартиру, но не потому что боялась наказания за побег. Я не могла пойти туда физически — слишком рано. До сих пор мне удавалось запихнуть тоску поглубже и вспоминать о Бласе как можно меньше, но я знала наверняка: как только ступлю за порог его квартиры, воспоминания снова хлынут в голову, и я переживу разлуку заново.

Это была палка о двух концах: с одной стороны, я боялась, что моя маленькая, хрупкая крепость, которую я так старательно возводила, может пошатнуться и рухнуть в одно мгновение. Боялась, что в очередной раз прощу ему все и снова начну выдумывать мир, которого никогда не было. Мне снова станет его мучительно не хватать, и захочется возвращаться в квартиру снова и снова, чтобы вновь ощутить его присутствие.

Но еще больше я боялась, наоборот, не найти его там. Наверно, это означало, что я до сих пор не осознала до конца, что его больше нет. Нигде нет. Я скучала по нему, подавляла тоску, но все-таки подсознательно ощущала, будто он живет в другом городе или где-то, куда я пока не собираюсь, но теоретически могла бы добраться. И мне было страшно, по-настоящему страшно. Что со мной будет, когда я пойму, что его нет и там, где я его оставила, там, где он до сих пор жил в моих воспоминаниях? Что будет со мной, когда я пойму, что его действительно нет нигде?

* * *

Крутой лоб, обрамленный жесткими черными волосами, покрыт испариной. Зрачки быстро двигаются под сомкнутыми веками, опушенными длинными черными ресницами.

«И напрасно ты не веришь! Ты очень много для меня сделал! Больше, чем кто бы то ни было! И я твоя должница… Это ты обо мне заботился — за это я тебе благодарна. Честное слово».

Человек мечется во сне: навстречу на полной скорости несется самосвал. Нужно нажать на тормоз, но нога проходит сквозь воздух. Следует оглушительный скрежет металла и голос, зовущий вдали:

«Блас! Бла-а-ас!».

И тишина. Абсолютная темнота — хоть глаз выколи. Человек пытается встать, но не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. На секунду приходит в голову дикая мысль, что он погребен заживо, но внезапно где-то вдали раздаются приглушенные голоса:

— Давай расскажем директору?

— Нет, никто не должен знать!

— Почему?

— Блас хочет сохранить это в тайне.

Голос приближается, теперь раздается совсем рядом. Ее голос.

— Мы никому не скажем! Никому.

«Линарес», — хочет выдавить он, но язык не слушается.

— Лухан, он тебя не слышит.

«Слышу, идиот!».

— Слышит! — снова она. — Слышит! Я его знаю — он все прекрасно понял.

И голоса смолкают. Человек не ощущает времени и, кажется, совсем скоро он вновь слышит ее голос. Она рассказывает ему что-то бодрым и будничным тоном. Делится с ним, как если бы они всю жизнь прожили вместе. Как если бы были одной семьей.

— Ты бы нас осудил, если бы узнал. Но меня тебя не за что ругать — я не играла. Хотя ты все равно бы придрался…

«Не сомневайся».

— Это не все, девчонки играли за деньги. И мне тоже досталась моя доля. Угадай, что я с ней сделала? Я купила тебе подарок. Цветы, чтобы украсить твою палату. Тебе понравится!

«Вряд ли».

— Так веселее. Ну что? Красиво? Я знаю, ты злишься из-за пари. Ты можешь отругать меня, если хочешь.

Ее голос дрожит. Человек не может двигаться, но от ее слов хочется снова сбежать или броситься под самосвал.

— Ну же! Ругайся! — требует она с надрывом.

Он представляет себе ее решительное лицо в больничной шапочке.

— Можешь даже наказать! Я на тебя не в обиде! — кричит она, и кажется, еще чуть-чуть — и ее звонкий пронзительный голос разорвет цепи, сковывающие тело.

Она еще что-то говорит, но голос исчезает в странном тумане. Человек снова слышит ее лишь спустя какое-то время:

— Чуть не забыла, я принесла тебе шоколад! Когда проснешься и почувствуешь голод, возьми, я оставлю на столе.

«Линарес, я не проснусь…».

— Если меня рядом не будет, ты сам встанешь и возьмешь. Знаешь, сегодня на литературе я читала статьи, скачанные из интернета. Есть немало случаев, когда люди выходят из комы. Ты представляешь?

«Кома…».

— Потом Кармен забрала у меня листок. Ну и что? Я точно знаю, что не ошибаюсь. Ты поправишься. Я в этом уверена. Я спрошу врача, который тебя ведет. Сбегаю, поговорю с врачом. А вы откуда?

Человек слышит тревогу в ее голосе, но не может помочь ей. Он больше не может ее защитить.

— Что ты здесь делаешь, и кто это?

Голос смутно знакомый, но человек не может понять, где слышал его прежде.

— Это мое дело!

— Мое тоже — я твой классный руководитель.

«Классный руководитель…».

— Скажите, чего вы добиваетесь?

Она хочет, чтобы он ушел.

«Проваливай!».

«Ты уже взрослый, а она маленькая», — говорил когда-то отец. — «Ты должен защищать ее».

— Я о тебе забочусь, а ты ерничаешь!

«Ей не нужна твоя забота!» — Человек снова пытается разлепить пересохшие губы, но ничего не выходит. — «Она сильная. Ей теперь никто не нужен!».

— Зачем ты подослала ко мне твоего приятеля, будто это твой опекун?

«Это я ее опекун! Ты ей никто!»

— Мы не в колледже, и вы мне никто! — вторит ее решительный голос.

Человек снова прикладывает все усилия, чтобы пошевелиться, и его внезапно резко подкидывает на кровати. Следует резкий писклявый звук аппарата. Затем снова ее безумный крик — крик, поднимающий из могилы:

— Бла-а-ас! Бла-а-ас, только не умирай, Блас! — Сквозь бешеный стук сердца в уши прорываются звуки возни.

Это он не подпускает ее к нему. Это он мешает ей приблизиться….

— Держись, Блас, не бросай меня одну! — кричит она. — Блас!

Человек должен выжить... Он не может бросить ее одну.

— Нет, ты не можешь умереть! — Сквозь вязкую пелену снова прорывается ее истошный крик и мешает уйти в небытие. — Не умирай!

Все прекратилось в одно мгновение. Снова наступила темнота, и исчезли все звуки. Внезапно сквозь тело прошла тысяча мелких острых песчинок, сердце вдруг пронзила резкая невыносимая боль — и человек проснулся. Огромные волчьи глаза, полные слез, распахнулись и растерянно заметались под полуприкрытыми веками. По щеке скатилась робкая слеза. Резко поднявшись на кровати, Человек провел рукой по влажным от испарины волосам и уставился невидящим взглядом в окно, за которым начинал заниматься рассвет. Осторожно спустив ноги с кровати, человек подошел к окну и сделал глубокий вдох. Холодный воздух обдал легкие свежей живительной волной. Над лесом лежала густая тьма: лишь крупные звезды и растущая луна серебрили верхушки сосен и рассеивали немного сумрак комнаты, в которой находился человек.

«У него есть шанс поправиться?»

«Никакого. Я больше не верю в чудеса. То, что случилось, естественно для его состояния. Жизненно-важные органы постепенно отключаются».

«Понимаю».

«Не обижайтесь, я хочу дать вам совет. Кто-то должен объяснить девочке, что она заблуждается. Мне бы очень хотелось ее обнадежить, но увы я не могу. Нужно смириться и ждать конца».

«Спасибо за откровенность. Я об этом позабочусь».

Когда доктор снова зашел в палату, совершая вечерний обход, он, наверно, снова начал верить в чудеса. Говорят, он застал человека в полузабытьи: тот метался на кровати и хрипло повторял чье-то имя. Ее к тому времени уже увели: она не слышала, как вокруг Бласа Эредиа суетился весь медицинский персонал. Невероятная сенсация: потребовалось очень много денег, чтобы заставить их молчать. Человек вышел из комы.

На следующий день ей сказали, что он умер, а человека перевели в лучшую больницу Буэнос-Айреса. Никто так и не узнал, что это ее тревожный шепот день за днем вытаскивал его из могилы:

— Блас, послушай, ты должен бороться… Не сдавайся! Иногда ты думаешь, что сил уже не осталось, но всегда есть еще шанс, Блас. Ты не должен уходить, ты должен остаться, пожалуйста, не уходи! Я не сдвинусь с места, пока ты не очнешься! Я останусь здесь.

Я останусь с тобой…

Я останусь с тобой…

Глава 5

— 2х + 3y =134, — медленно записывала я на доске.

— Задание, — снова послышался мелодичный голос математички — синьоры Косуэньос, или «синьоры Косинус», как мы ее называли. — Найти, чему равен х, при y = 25.

Я старательно записала задание на доске и повернулась к классу, окидывая его равнодушным взглядом. Заметив, что Маркос снова пытается мне подсказать, я резко отвернулась к учительнице и уверенно встретила ее пытливый взгляд.

— Я не знаю, как это решить, — честно призналась я и положила маркер на место.

Синьора Косинус закусила губу. Она была неплохая, лучше многих — никогда ни на кого не кричала и всегда пыталась объяснить, если что-то непонятно.

— Давай хотя бы попобуем, — мягко предложила она и снова подала мне маркер. Я пожала плечами и повернулась к доске.

— У нас есть два неизвестных, так? — начала она.

Я машинально кивнула.

— Нам нужно сделать так, чтобы х остался по одну сторону уравнения, а y по другую. Как это сделать?

— А зачем? — заинтересовалась вдруг я.

— Ну, как это, — растерялась она. — Мы не узнаем, чему равен х, если не используем все сведения, которыми располагаем. Чтобы решить это уравнение, необходимо оставить неизвестное в стороне и заняться подсчетом тех данных, которые у нас есть. Для этого мы переносим все известные показатели по другую сторону «равно».

— То есть, думаете, стоит просто разделить x и y и искать по отдельности? Так я уже пробовала, — задумчиво протянула я. — Но тогда оказалось, что х равно у.

— Разумеется, такое бывает, — кивнула синьора Косинус. — Но это не значит, что уравнение решено неправильно. Ты свою задачу выполнила — нашла неизвестное.

Я смерила ее долгим взглядом и снова задала вопрос:

— А что если у — тоже неизвестен? Если х и у неизвестны, и у меня есть только конечный результат — есть ли способ найти оба неизвестных?

Синьора Косинус мягко улыбнулась.

— Разумеется, есть, но от тебя пока ничего такого не требуется. «У» тебе известен.

— Да, но теперь даже сложнее, — попыталась объяснить ей, совершенно не обращая внимание на класс, который смотрел на меня, открыв рот. — Тогда у меня был просто у, а теперь 3у! Я не знаю, как вынести его за равно. У меня не получается!

— Мы же отрабатывали это несколько уроков подряд, — с досадой отозвалась Косинус. — Вспоминай. Нужно просто изменить знак на противоположный. Например, если тебе дано +3у, ты переносишь его, и у тебя получится минус. Понимаешь?

Я задумчиво кивнула.

— Спасибо, — оживленно кивнула я. — Вы мне очень помогли. Я попробую… Позже.

— Попробуй сейчас.

— Нет, — мотнула головой я. — Нет, сейчас я не смогу решить. Давайте я потренируюсь самостоятельно?

— Хорошо, — вздохнула Косинус и предупредила: — но в следующий раз я все равно вызову тебя еще раз, у тебя очень мало оценок. Попроси кого-то из друзей помочь тебе.

— Обязательно, — поймала я подозрительный взгляд Мариссы. — Одна я точно не справлюсь.

— Садись, — кивнула синьора Косинус, и я, плюхнувшись рядом с Мариссой, подмигнула ей и прошептала:

— У меня есть план.

* * *

— Ну, говори, что за план? — села Марисса напротив меня в кафе, куда мы зашли выпить по чашке какао.

— Собственно, ничего нового, — предупредила я. — Косинус навела меня на одну мысль…

— Я заметила. Умеешь шокировать публику.

— Да плевать на публику, — отмахнулась я. — Помнишь, ты предложила искать опекуна через Бласа?

— Да, и ты сказала, что тебя не выпустят из колледжа — и не думай, что я поверила, что дело в этом.

— Да, не в этом, — густо покраснела я. — Причина в том, что это бесполезно. Моему опекуну нечего делать на квартире Бласа — скорее всего, у них были сугубо деловые отношения.

— Я и не говорила, что он там бывал, просто на квартире Бласа могли остаться какие-нибудь координаты юридической конторы, в которую он обращался...

— Я поняла, — резко прервала я ее. Мысль о том, что Блас действительно наверняка обращался в юридическую контору, чтобы избавиться от меня, прозвучала, как скрежет ножа по стеклу. — Но все-таки еще один вариант.

— Ну какой, Лухи, не тяни! — поторопила меня Марисса.

— Перенести у, — таинственно заключила я.

— Чего? — уставилась на меня Марисса.

— Перенести у за равно, Марисса. Об опекуне мы не знаем ничего и не узнаем — это х, понимаешь? Надо оставить его за равно и использовать все, что нам известно о Бласе.

— А что нам известно о Бласе? — передразнила меня Марисса.

— А о Бласе нам известно практически все, — с торжеством заключила я. — Мы знаем, где он жил, где лечился и где… — я споткнулась, и выражение торжества слетело с моего лица, как маска, — и где умер.

— Ты хочешь снова оставить на его могиле записку?

— Да нет, — отмахнулась я. — Это тоже бесполезно. Записку все равно найдет мой опекун, а он мне уж точно о себе ничего не расскажет.

— Тогда что? — все еще недоумевала Марисса.

— А то, — отозвалась я. — Нужно узнать, кто был на похоронах Бласа. Может быть, среди них есть мой опекун.

— Среди «них»? Ты же говорила, что на его могиле никто не бывает, кроме опекуна.

— Они не ходят к нему на могилу, но на похоронах были люди не из колледжа, я же помню. Я просто была не в том состоянии, чтобы их допрашивать.

— Ну хорошо, допустим, но где ты теперь их найдешь? — закатила глаза Марисса. — Думаешь, они оставили свои координаты в похоронном бюро, на случай если скоро последуют за Бласом? Помни о смерти и все такое…

— Марисса, прекрати ерничать, — раздраженно пресекла я ее. — Для начала я попробую поговорить с Мирандой.

— С Мирандой? — уставилась на меня Марисса. — Он-то здесь причем?

— А, ты же не знаешь, — вспомнила я и вскинула на нее грустный спокойный взгляд. — Миранда организовывал похороны Бласа. Я уговорила его не раскрывать его настоящее имя, и его похоронили на деньги колледжа под именем Блас Эредиа.

— Точно, — закусила губу Марисса. — Думаешь, кто-то из его друзей мог знать его под именем Блас Эредиа?

Я покачала головой.

— Естественно, нет. Сомневаюсь, что у него вообще были друзья — скорее, это был кто-то из его шайки.

— Тем более! — воскликнула Марисса. — Как они узнали о смерти Бласа?

— Я думаю, им позвонил Миранда, — задумчиво закусила губу я. — У него ведь есть связи в спецслужбах.

— Думаешь, он стал бы заморачиваться?

— Я его просила. Кроме Лауры и Маркоса, никто из ребят не хотел идти к нему на похороны. Вы были на гастролях — остальные не знали, как для меня это важно. Блас был порядочной свиньей, но даже он не заслужил, чтобы на его похороны пришли два человека… — В этот момент мой голос предательски дрогнул.

Марисса смерила меня знакомым тревожным взглядом, но не стала развивать эту тему.

— Ладно, тогда атакуем Миранду, — бодро воскликнула она, и я слабо улыбнулась в ответ.

* * *

— Миранда, мы можем поговорить? — заглянула я в учительскую.

Миранда оторвался от бумаг и, смерив меня своим проницательным взглядом, жестом пригласил меня войти.

— Успокоилась? — поинтересовался он, когда я прикрыла за собой дверь и села напротив. Как всегда, сухо и деловито, но с ноткой участия в голосе.

— Да. То есть, нет…Немного, — нашлась я и пытливо посмотрела на него исподлобья. — Мне нужна твоя помощь. Нужно найти одного человека.

«Я похож на полицейского?».

— Я могу помочь? — чуть улыбнулся Миранда.

«Он ведь тоже из волчьей породы, — вдруг мелькнуло у меня в голове.

Миранда улыбался, но глаза его оставались холодными, а улыбка больше смахивала на оскал. Он не был расчетливым, как Блас, но он был очень умным и осторожным. По его лицу тоже никогда нельзя было ничего прочесть. По сути, Миранда тоже был волком. Волком, живущим среди людей. Его не приручили, нет — он по-прежнему помнил законы леса и следовал им. Но это не мешало ему любить людей и помогать им.

— Да, — кивнула я, чуть помедлив. — Мне нужны телефоны и фамилии людей, которых ты приглашал на похороны Бласа.

Последовала долгая пауза. Миранда продолжал сканировать меня, не издавая ни звука.

— Зачем? — отозвался, наконец, он.

Я посмотрела на него оценивающе. Я не знала, как он отреагирует на правду, но врать было еще хуже — он почувствует ложь. Почует.

— Среди них мог быть мой опекун, — выдохнула я.

Миранда вскинул брови.

— Ты все-таки решила с ним повидаться?

— Да, — кивнула я. Метод полуправды.

— Почему бы тебе не назначить встречу по электронной почте? — простодушно поинтересовался Миранда.

Я насупилась.

— Он не станет со мной встречаться. Я уже ему предлагала.

— Почему?

— Он не отчитывался, — огрызнулась я. — Ты поможешь или нет?

Миранда еще раз смерил меня долгим взглядом и развел руками.

— К сожалению, ничем не могу помочь. У меня нет номеров, которые ты просишь.

— Но ты же как-то их нашел? Найди еще раз! — не сдавалась я.

— Я никого не искал. Их пригласил не я.

Я замерла.

— Как это? — переспросила я. — Они не могли прийти сами, все знали Бласа как Рики Фара! Ты же организовывал похороны!

Миранда молча покачал головой.

— Похороны организовывал не я.

Я опешила.

— А кто? — тупо уставилась я на него.

Миранда встал со стула и прошелся по кабинету. Затем снова сел и внимательно посмотрел на меня.

— В день смерти Бласа мне позвонил какой-то человек, — начал он, — представился его старинным другом и сообщил, что возьмет похороны на себя.

Пару секунд молчала, переваривая информацию. Старинный друг Бласа, который знал его вымышленное имя? Чушь какая-то! Мне было трудно представить себе, что у Бласа могли быть друзья.

— Почему ты мне не сказал? — выдала, наконец, я.

Миранда пожал плечами.

— Мне показалось, это не слишком важно.

— Это очень важно! — с досадой воскликнула я. — Ты должен был мне сказать! Ты видел его? Как он выглядел?

— Мы говорили по телефону, — спокойно отозвался Миранда. — Он позвонил из больницы, сказал, что обо всем договорился с врачами и сообщит мне время и место похорон, когда все будет готово.

— Он не сказал, кто он?

— Он представился, но не думаю, что он назвал свое настоящее имя, — бросил он на меня красноречивый взгляд, и я кивнула. Да, я тоже не думала. «Уличные никогда не называют своего настоящего имени. Иначе их поймают и посадят в тюрьму».

Я закусила губу. Внутри у меня все поднималось от азарта: я чувствовала, что вышла на след. Кто этот человек? Может, Фабиан, его двоюродный брат, объявившийся накануне аварии? О смерти Бласа ему могла сообщить Сол или Фернанда… Но его не было на похоронах…

— У тебя остался его номер?

Миранда, чуть помедлив, кивнул.

— Отлично, дай мне его! — загорелась я.

— И не подумаю, — спокойно отозвался он.

— Что? — тупо переспросила я.

— Я не дам тебе его телефон, — терпеливо повторил Миранда.

— Ты не понимаешь, как это важно? — охнула я. — Может, это и есть мой опекун!

— Может, и так, — согласился Миранда. — Тогда ты можешь с ним договориться о встрече по электронной почте.

— Да пробовала я уже! — с досадой воскликнула я. Проблема пришла оттуда, откуда я не ждала.

— Плохо пробовала, — невозмутимо отозвался Миранда.

— Миранда, ну пожалуйста, — взмолилась я. — Ты не понимаешь, как это важно! Ты должен мне дать телефон этого человека!

— Почему это важно? — резко вскинул он на меня взгляд.

— Потому что! — мялась я. — Я хочу увидеть моего опекуна, а ты не даешь мне!

Миранда усмехнулся и покачал головой.

— Ладно, Лухан, давай начистоту. Что тебе нужно от друга Бласа?

Я в нерешительности посмотрела на него. Скрывать правду и дальше было глупо. Миранда уже меня раскусил.

— Плевала я на опекуна! — сдалась я. — Мне нужно узнать его имя! Ты дашь мне телефон, и я по номеру вычислю личность этого человека.

— Ах вот как… — хмыкнул Миранда. — И почему ты так уверена, что Бласа хоронил твой опекун?

— Кто еще, Миранда? У Бласа не было друзей!

Сказала — и сердце екнуло. Едва не вырвалось: «…кроме меня».

Миранда кивнул.

— И зачем тебе его имя?

Я надулась.

— Разве непонятно? Я хочу знать, от кого завишу!

— Он этого не хочет. Значит, у него есть на это причины.

— Может, он преступник, а ты его покрываешь! — сверкнула глазами я.

— Тем более — значит, это еще и опасно, — парировал Миранда. — Номер я не дам. И не пытайтесь с подругами найти его у меня в телефоне — его там нет.

Я покраснела. Он буквально прочел мои мысли.

— Вы все талдычите одно и то же! — с горечью выплюнула я. — Опасность тут — опасность там! А то, что я нахожусь в абсолютной власти какого-нибудь мафиози — это ничего! В любую секунду он может сделать со мной что-угодно — так это пусть, главное, чтобы не опасно!

Миранда терпеливо выслушал мою гневную отповедь, затем бросил торопливый взгляд на часы.

— Лухан, мне пора на урок, — деликатно намекнул он. — У тебя есть, что сказать мне по существу?

Я лишь смерила его напоследок презрительным взглядом и вышла из учительской, громко хлопнув дверью. Он ошибался, если думал, что меня так просто остановить.

Глава 6

«После этого Гарсиа Маркес переехал в Мадрид, где началась его писательская карьера. Однако знаменитость он обрел не сразу, а долгим кропотливым трудом. Написав сперва несколько рассказов, которые так и не опубликовали, он принялся за свой главный труд, который и принес ему известность…».

И тополя уходят, но след их озерный светел…

И тополя уходят, но нам оставляют ветер…

И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом…

Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам…

В ушах весь урок звучал противный голос Кармен, а в голове — строки, которые она зачитывала сразу после смерти Бласа.

Это придумал Миранда, чтобы поддержать нас и, в частности, меня: попросил Кармен зачитать нам на уроке стихи Гарсиа Лорка. Идея была плохой: заставить бесчувственную ведьму своим противным голосом цитировать Лорку — однако теперь эти стихи прочно засели у меня в голове, как эпитафия, выбитая на могильном камне.

Я помотала головой, чтобы отогнать непрошенные воспоминания. Попыталась напеть про себя какую-нибудь навязчивую песенку из рекламы, чтобы направить мысли в другое русло, но Лорка пробивался из тьмы веков, продолжая настойчиво напоминать:

«Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам».

Тогда я обессиленно легла на парту и, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, стала обдумывать дальнейший план действий. Миранда мне в этом деле не помощник — это ясно. Каким-то странным образом мой новый опекун сумел очаровать и его, так что бессмысленно даже просить Миранду о чем-то. Однако стоило все-таки залезть к нему в стол и поискать номер таинственного друга Бласа... Но это опять же задача невыполнимая: номер может быть записан на клочке бумаги, а клочок бумаги спрятан где угодно! Даже у него на квартире! К тому же, как я узнаю, что номер принадлежит другу Бласа, а не какому-нибудь личному парикмахеру? Вряд ли Миранда подписал номер специально для Лухан: «Друг Бласа, который предложил свою помощь в организации похорон».

От размышлений меня отвлек резкий толчок в спину, и я резко обернулась, раздраженно глядя на Пабло. Они с Гвидо смотрели на меня коровьими глазами, молитвенно сложив руки.

— Лухан, спроси Агеллара, как звали коня Дон Кихота? — в панике прошептал Пабло. — Эта ведьма дала нам дополнительное задание по Сервантесу.

Я равнодушно передернула плечами.

— Спроси сам, — бросила я и отвернулась. Снова взяла ручку и принялась разрисовывать тетрадь. Наверно, если бы я понимала, что рисую, мне стало бы не по себе, но я не замечала, как на листе штрих за штрихом проявляется волчья морда, вскинутая к небу.

— Лухи, — снова ощутила я чувствительный толчок в спину. На сей раз вместе со мной повернулась разъяренная Марисса, сидевшая рядом.

— Лухи, ну спроси! — заканючил Пабло, опасливо покосившись на Мариссу. — Ты к нему ближе сидишь!

— Ты со мной не панибратствуй, — пресекла я его. — Для тебя я всегда Лухан. А Маркоса спрашивать не буду! Попроси Мариссу.

Пабло смерил меня укоряющим взглядом, но не решился и дальше доставать под суровым взглядом Мариссы.

— Росинант, — уже шептала за моей спиной она, предварительно порывшись в своих записях. Пабло крупно повезло: обычно Марисса не записывала даже тему урока и вообще делала конспекты очень избирательно, чаще рисуя на полях, как я, или переписываясь со мной на листке бумаги.

— Бустаманте! — разорвал вдруг сонную тишину класса пронзительный голос Кармен.

Пабло закрыл лицо ладонью и сполз на стуле почти под парту, пытаясь спрятаться от гнева Кармен за моей спиной.

— Андраде! — настиг голос и Мариссу, и та резко вскинула на Кармен невинный взгляд. Раньше такое проходило, но с тех пор, как Марисса стала встречаться с Пабло, она тоже впала в немилость как не оправдавшая доверия.

— О чем вы беседуете, можно поинтересоваться? — едко спросила Кармен.

— Понимаете, у Пабло заболел живот, и я хотела передать ему таблетку, — бойко оттарабанила Марисса.

Лицо Кармен стало похоже, на смятый выжатый лимон.

— Таблетку? — язвительно протянула она. — У синьора Бустаманте расстройство желудка? Отравились собственной желчью?

— Кто бы говорил, — едва слышно буркнул Пабло под нос, но Кармен словно прочитала все по губам.

— Вста-а-ать! — разрезал тишину класса ее пронзительный вопль.

Пабло бросил на Мариссу обреченный взгляд и поднялся на ноги. Марисса, чуть подумав, тоже вскочила.

— Андраде, к вам это не относится. Я говорю с Бустаманте.

Марисса задумчиво покусала губу, но подчинилась, чтобы не раздражать ее еще больше.

— Бустаманте, — Кармен стала прохаживаться вдоль доски походкой хищника. — Вы решили, что раз вам удалось так героически отстоять честь колледжа и предать родного отца гражданскому суду, вы стали его наследником и хозяином колледжа?

Пабло побледнел, но ничего не сказал в ответ. Марисса закусила губу до крови, но не встряла — знала, что любое ее действие повлечет противодействие, от которого хуже станет только Пабло. Остальные ребята тоже то и дело бросали на него сочувственные взгляды, но вмешиваться не решались.

— Сейчас это, должно быть, модно, подавать в суд на «предков», так вы их называете? — продолжала глумиться Кармен. — Слишком ущемляют вашу свободу, да, Бустаманте? Вы привыкли, что можно хамить, нарушать дисциплину — и наказания за это не последует, а если все-таки взрослые посмеют иногда сделать замечание, всегда можно призвать их к юридической ответственности, да? Бедненький, беззащитный Пабло Бустаманте всегда найдет защиту под сенью нашего справедливого закона…

— Да как вы можете! — не выдержала Марисса и вскочила с места.

— Молчать! — закричала Кармен. — Андраде, займите свое место сейчас же.

Марисса поймала умоляющий взгляд Пабло и неохотно села, хотя было видно, что ее разрывает от злости. Мануэль и еще несколько ребят готовы были вскочить вслед за Мариссой, но все знали, что сделают Пабло только хуже. Каждый урок он выстаивал эту битву, потому что знал: если сорвется, она в очередной раз завалит его заданиями, и он останется без выходных. Он не мог дать ей ни малейшего повода сделать это.

— Бустаманте, выйдите к доске!

Пабло бросил на Кармен нерешительный взгляд, но все-таки молча вышел к доске и встал перед классом.

— Расскажите нам, синьор Бустаманте, как же нужно, по-вашему, вести себя взрослым, чтобы не угодить за решетку? — протянула Кармен, словно смакуя каждое слово. — Как вас ублажать? Расскажите нам, Бустаманте, потому что я всерьез опасаюсь за свою безопасность. Что мне сделать, чтобы не оказаться на месте вашего отца, а? Или матери? Вы ведь и на мать, в свое время подавали в суд, если я не ошибаюсь?

Миг — и гипсовый бюст Маркеса, стоявший на учительском столе, полетел в окно. Раздался оглушительный звон разбитого стекла, и тысячи осколков мелкой росой осыпались на подоконник. Кармен беззвучно глотала воздух, раскрывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды, а Пабло тяжелой поступью двинулся вдоль парт, не поднимая головы, и вышел из класса, хлопнув дверью. Он проиграл этот раунд.

* * *

После урока я зашла в кафетерий — просто перекусить, хотя есть не хотелось. Необходимо было поддерживать силы, чтобы дать достойный отпор опекуну, на случай, если он все-таки объявится, да и хронический гастрит не позволял мне долго обходиться без еды. К несчастью, я попала на очередное собрание Че Гевары.

— Ребята, думаю, это было достаточно грязно, чтобы начать принимать какие-то меры, — глухо бормотала Марисса, сидя по-турецки на прилавке и оглядывая внимательных слушателей, которые окружали ее со всех сторон. С удивлением я обнаружила среди них даже Мануэля — давненько он не участвовал в митингах. — Я не хочу, чтобы Пабло знал о наших планах, но мы просто обязаны за него вступиться — ведьма перешла все границы.

— Мы уже пытались, — выкрикнул Гвидо. — Мы сто раз сдавали ее директору — она все время выходит сухой из воды.

— Капля камень точит, — возразила Лаура. — Мы можем попытаться снова.

— В Штатах за такие вещи увольняют, — покачал головой Джейк, новый ученик, который переехал в Южную Америку из США и тут же стал бессменным членом партии Мариссы. Иногда мне казалось, что он немного влюблен в нее, поэтому всегда и во всем с ней соглашается. — Разок записать ее на диктофон — и показать директору.

— Не выйдет, — покачал головой Томас. — Дунофф и так все про нее знает: он все равно будет ее покрывать.

— Почему он ее вечно выгораживает? — всплеснула руками Мия.

— Я поговорю с отцом? — предложила Пилар.

— Без толку, — покачала головой Марисса. — Он не станет ее увольнять. Надо действовать с другого конца.

— Что ты предлагаешь? — преданно посмотрела на нее Кларисса, жуткая прилипала, которая тоже пришла к нам после реорганизации колледжа. Она была типичной блондинкой, повернутой на шмотках, но почему-то постоянно пыталась подружиться с Мариссой, и в конце концов так надоела, что та без обиняков высказала ей все, что о ней думает. Клариссу, правда, это ничуть не смутило, и она продолжала заискивать перед ней, хотя тут же переметнулась в компанию Мии, которая оказалась более приветливой. У меня сложилось впечатление, что она просто ищет себе богатых и популярных друзей.

Марисса проигнорировала ее реплику и оглядела присутствующих.

— Предлагайте варианты, — развела руками она. — У меня пока нет никаких идей.

— Надо сделать так, чтобы она сама захотела уйти, — протянул Роко, задумчиво потирая подбородок большим пальцем.

— Как это сделать? — внимательно посмотрела на него Марисса.

— Компромат? — предложил Диего.

— Какой? — посмотрел на него Нико, прижимая к себе примолкшую Луну.

— Ну не знаю, — пожал плечами Диего и философски заметил: — Совершенных людей нет.

— Мне это не нравится, — подала голос Луна. — Будем обливать грязью в ответ на грязь?

— Да это и невозможно, — поддакнул Гвидо. — Она же старая дева — ее не подловишь ни на чем.

— Ничего лучшего пока не предложили, — обиделся Диего.

— Да проще простого, — вдруг подал голос рыжий веснушчатый парень, развалившись за одним из столиков в углу. Рядом с ним сидела точная его копия, такая же долговязая и худощавая, с огромным горбатым носом и той же озорной улыбкой на губах. Альфредо и Хорхио, братья-близнецы, которые тоже пришли к нам только этой осенью. У них был странный акцент: поговаривали, что они родом из Англии или откуда-то оттуда — но сами они никогда не подтверждали эти слухи. О них вообще мало что знали: им вполне хватало друг друга, так что они не стремились ни с кем подружиться. Они постоянно срывали уроки, устраивали розыгрыши, развлекались с пиротехникой — в общем, стали главными конкурентами Мариссы по безумным выходкам. Все учителя, конечно, за голову хватались и с укором смотрели на Дуноффа, который принял в школу этот ходячий кошмар, зато в нашем классе ребят сразу полюбили, несмотря на то, что учителя из-за них порой отыгрывались и на всех остальных. Что меня удивило, с Мариссой близнецы так и не поладили. Я думала, они сразу подружатся, как было с Мануэлем или Роко, такими же мятежниками, как она, — но с близнецами она словно соперничала и постоянно им противоречила. Рядом с ними Марисса всегда становилась такой взрослой и серьезной, что я диву давалась. Конечно, мне всегда приходилось принимать сторону Мариссы из солидарности, но в душе я все же не могла не симпатизировать близнецам. Казалось, они были бесстрашнее самой Мариссы, и не дорожили ничем.

— И что же ты предлагаешь, о великий гуру? — едко поинтересовалась Марисса.

Альфредо и Хорхио переглянулись и насмешливо посмотрели на нее.

— Таких вот неудовлетворенных тетушек нужно укрощать смехом, — авторитетно заявил Альфредо.

— Выставим ее на посмешище, — добавил Хорхио.

— … и она сама уйдет.

— А не уйдет, мы ей поможем, — подмигнул Хорхио.

Мерный гул стих, все внимательно вслушивались в автоматную очередь, которые выдавали близнецы.

Марисса громко фыркнула.

— Вы ее видели? У нее напрочь отсутствует чувство юмора. Она не даст нам и рта раскрыть.

— Просто надо делать так, чтобы она не успевала открыть свой, — нашелся Хорхио. — Мы будем изысканно вежливо затыкать ее, и она ничего не сможет поделать.

— Пусть попробует доказать, что мы делаем это специально! — подтвердил Алфредо.

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась Марисса.

Альфредо лениво передернул плечами.

— Превратим все в балаган.

— Предоставьте это нам! — в рифму пропел Хорхио.

— Каждый может внести свою лепту.

— Куча способов!

— Можно мычать во время занятий.

— Ам-м-м, — продемонстрировал Хорхио.

— Она поднимет одного, а другой в это время подменит и тоже начнет мычать, — продолжал Альфредо.

— Она не сможет найти виновного — весь класс из кабинета не выгонит, — пояснил Хорхио.

— Можно подпилить стул!

— Можно развинтить стол!

— «Нечаянно» залить журнал соком!

— Подмешать в чай соль!

— Подмешать в чай сахар!

— Насыпать кнопки на сиденье!

Ребята в восхищении взирали на братьев, а Марисса молчала. Было видно, что план ей по душе, но я знала по опыту, что предложение близнецов она не примет, даже если в глубине души одобрит его.

— Она отыграется,— опасливо покосилась на Хорхио Кларисса. — Наставит двоек. Я не хочу отсюда вылететь.

— А мне нравится идея! — воскликнула Мия и возбужденно обратилась к Мариссе. — Она не сможет доказать, что это наших рук дело! Ее все ненавидят.

— Хотя ты права, Мия, идея действительно потрясающая, — тут же передумала Кларисса.

Альфредо бросил на нее насмешливый взгляд и снова обратился к присутствующим.

— У нас есть отличная коллекция фейерверков. Как думаете, наша одалиска оценит?

Кафе огласил дружный хохот. Гвидо одобрительно похлопал Хорхио по плечу:

— Я с вами, ребята!

Хорхио иронично покосился на руку Гвидо и придвинулся ближе к Альфредо.

Внезапно среди гула голосов послышался голос Мануэля:

— Слушайте, ну это детский сад, — поморщился он. — Вы только подожжете школу или дождетесь, пока вас выкинут отсюда! Все знают, у кого в этой школе есть отличная коллекция фейерверков.

Ману старше всех нас на несколько лет, и ему недавно исполнилось двадцать. Раньше он был таким же балагуром, как Альфредо или Хорхио, но после болезни очень изменился. Стал серьезнее, ответственнее и все реже соглашался на безумные выходки.

Марисса, до сих пор занимавшая наблюдательную позицию, охотно его поддержала.

— Эту змею ничем не проймешь, — покачала головой она. — Вы не знаете, сколько тут всего произошло до вас, — обратилась она к близнецам. — Ее ничто не трогает, и она не уйдет сама. Ее даже смена статуса колледжа не вынудила уйти отсюда.

Альфредо насмешливо поднял руки в знак поражения.

— Признаю свою некомпетентность, коллега!

— Смиренно примем ваш вариант… — почтительно склонил голову Хорхио.

Марисса возвела глаза к потолку и сделала глубокий вдох.

— Ману, у тебя есть идеи? — с надеждой посмотрела она на него.

Ману задумчиво смотрел на нее, потирая бровь рукой.

— Кстати, смена статуса колледжа может нам очень пригодиться… — протянул он.

— Что? Что ты придумал Ману? — Марисса соскочила с прилавка.

— В Мексике существует закон, по которому ученики общеобразовательной школы имеют право отказаться от учителя, если единогласно решат, что учитель некомпетентен, — вспомнил он оживленно. — Мы так сбагрили нашего математика. Ребята подписали заявление и отправили в Министерство образования. Я не знаю насчет Аргентины…

— Ману, ты гений! — Кулак Мариссы победно взвился в воздух. — Как же я не подумала об этом? Мы ведь больше не зависим от продажного опекунского совета! Министерство образования — вот, что нас спасет! Мы обойдем Дуноффа и напишем туда!

— Слушайте, а мне нравится! — восхищенно воскликнул Томас и одобрительно потрепал Ману по плечу.

— Но только мы должны быть за одно, — оглядел Мануэль присутствующих внимательным взглядом. — Расписаться должны все до единого. Если кто-то подведет, все рухнет, и мы проиграем. Вико, Роко, вы с нами?

— Я не склонен принимать стороны, — в своей манере протянул Роко. — Но под документом я подпишусь, это точно. Вико кивнула.

— Гвидо, Томас?

— Пабло — мой друг! — воскликнул Томас. — Естественно, мы подпишем.

— Я тоже с вами, — с готовностью откликнулась Пилар.

— Ребята, вы как хотите, но я пас… — последовал смущенный голос Диего. — У меня и так проблем с учебой хватает…

Марисса с упреком посмотрела на него, хотя было заметно, что она не удивлена. Диего частенько увиливал, да и Пабло был не совсем тем человеком, за кого он стал бы бросаться в огонь и в воду.

— Простите, — буркнул Диего, сжавшись, так, что его длинная фигура словно усохла, и оттого он стал казаться маленьким и тощим.

Было время, когда я бы взвилась на месте и накричала на него, и заявила бы, что он предатель. Но это время прошло.

Диего встал со стула и вышел, хлопнув дверью.

— Луна, Нико? — подал голос Мануэль, проводив взглядом Урколу.

— Я подпишу, — кивнул Нико. Луна колебалась, но, бросив быстрый взгляд на Мариссу, тоже кивнула.

— Лухан? — перевел Мануэль взгляд на меня. Я растерялась. Последовала длинная пауза, и постепенно все взгляды стали обращаться на меня.

— Вы же знаете, — бросила я нерешительный взгляд на Мариссу. — Я больше не участвую ни в чем таком.

— Лухи, но речь идет о Пабло! — воскликнула Мия. Марисса молчала, чуть удивленно глядя на меня. Почему-то именно это молчаливое удивление, вдобавок к безмолвной публичной казни Урколы вывело меня из себя.

— А чем таким я обязана Пабло? — выпалила я, обводя присутствующих затравленным взглядом. — Что вы на меня так смотрите? Я что, кому-то что-то должна?

В кафе снова воцарилась тишина. Марисса смотрела на меня, нахмурившись.

— Марисса, перестань молчать! — выплюнула я. — Ты точно так же думала еще полгода назад! Тебе бы и в голову не пришло за него вступаться, если бы вы не встречались!

Марисса опешила.

— Лухи… — растерянно начала она, но я ее перебила:

— Я просто зашла поесть! — продемонстрировала я всем свой сэндвич. — Мне плевать на Пабло и на литераторшу — в конце концов, что такого она сказала, что не было бы правдой?

Я бросила сэндвич на тарелку и, поднявшись из-за стола, вышла из кафе и завернула в ближайшую нишу, опасаясь, что Марисса или еще кто-то последует за мной.

Все это начиналось как борьба с системой. Бунт против фальши и застывшей структуры, которая сдавливала и ограничивала все наши светлые начинания. Но теперь сам бунт стал системой. Теперь у Мариссы были сторонники, которые стали большинством, стадом, подхватывавшим очередную безумную идею, и претворявшим ее в жизнь. Этот процесс больше не был созидательным, это был бунт ради бунта — сопротивление, которое не приносило ничего, кроме разрушения. Выбора больше не было: я должна была принять сторону: или оспаривать любое решение сверху, как делало большинство, — и уже не важно, разумно ли оно, — или добровольно загнать себя в клетку и подчиняться требованиям повседневной рутины.

Так гораздо проще: иметь готовые алгоритмы, так называемые принципы — и следовать им, не вникая в суть. Тем, кто отказывается от них, приходится думать самостоятельно — а это слишком непосильная ноша. Я давно заметила, что как бы рьяно люди вокруг меня ни боролись за свободу, на самом деле, где-то в глубине души они ненавидели ее. Они вручали свою свободу той или иной стороне, но сами от нее отказывались, потому что свобода — это ответственность. Никто не захочет принимать решение, если рядом есть кто-то, кто готов взять это на себя. Раньше я не думала об этом, с облегчением сваливая свою свободу на плечи Мариссы или других мятежников, но теперь что-то мешало мне. Мне становилось душно в этой клетке алгоритмов — хотелось на волю, в лес — подальше от людей, навязывавших мне выбор. Мне хотелось свободы отказаться от выбора, но за эту привилегию платишь одиночеством. Остаться в стороне не может никто: если кто-то решается — он не вписывается. Он становится предателем, к нему относятся с недоверием, потому что человек, который не принимает сторон, — ненадежен, непредсказуем — никогда не знаешь, как он поступит в следующую секунду. Люди, привыкшие к безопасности клетки, не очень-то любят, когда что-то идет не по плану.

Выждав пару минут, я покинула свое укрытие и приникла к двери.

— …Психопатка…

— …Она нас выдаст…

— Да нет, Лухи не такая.

— Она в последнее время сама не своя… Какая муха ее укусила?

— Говорят, у нее умер опекун…

— Томас, заткнись.

— Да я что? Я просто слышал…

— Это же надо, так говорить о Паблито! — прорезал мерный гул голосов писк Клариссы. — Она всегда такая мрачная и недружелюбная. Я знаю этот тип людей. Не удивлюсь, если она нас подставит.

Мне захотелось снова ворваться в кафе и вцепиться ей в волосы, но меня неожиданно опередила Марисса.

— Замолчи, ясно тебе? — послышался ее резкий голос. — Ты здесь первый год, что ты можешь знать о ней?

— Лухан никогда нас не выдаст, — послышался голос Мии.

— Лухан — классная девчонка! — к своему удивлению, услышала я голос Гвидо. — Раньше она была веселой и очень смелой, вы просто ее не знаете.

— Веселой? — послышался смешок Джейка. — Что-то с трудом себе представляю…

— Еще слово — и я поставлю тебе фингал под глазом, чтобы развить твое воображение, — пообещал Мануэль.

— Мы еще посмотрим, кто кому поставит… — завелся Джейк, но его перебила Марисса:

— Фингал тебе поставлю я! И все, у кого еще есть, что сказать по поводу Лухан, зарубите себе на носу: она моя подруга, и это самый лучший человек, которого я знаю. Она переживает сейчас не лучшие времена, но вы своими паршивыми языками не смеете обсуждать ее. Всем понятно?

Последовало молчание. Затем подала голос Андреа, тоже одна из новеньких.

— Что же она тебя не поддержит, если вы такие подруги?

— Так-так, девочки, не ссорьтесь, — послышался вдруг веселый голос Альфредо. Шум голосов смолк — видимо, братьям снова удалось разрядить обстановку.

— Вижу, затея с заявлением трещит по швам, — вздохнул Альфредо с притворным сожалением.

— Вот обидно! — заканючил Хорхио. — Завидев подпись нашего пламенного Луханчика, министр бы тут же примчался к нам в школу увольнять противную Кармен.

— А так… — разочарованно протянул Альфредо.

— Теперь у нас совсем нет вариантов, да, Ал?

— Да, брат, похоже, вариантов не остается, — послышался хлопок по плечу.

Я представила себе, как один картинно склоняет голову и прижимает руку к груди в своей манере, а второй приобнимает его за плечо. Задумавшись, я не заметила, как звуки их шагов приблизились к двери, и лишь в последний момент успела отскочить в сторону.

Альфредо как будто не удивился, увидев меня по другую сторону дверей и, одарив широкой улыбкой, заговорщицки подмигнул. Хорхио же, плотно прикрыв дверь, произнес свистящим шепотом:

— Ай-яй, Луханчик, тебя не учили, что подслушивать нехорошо?

И братья разразились своим звонким жизнерадостным хохотом. Я даже не улыбнулась в ответ — лишь открыла рот от неожиданности и, постояв так секунду, вдруг круто развернулась и пошла прочь по коридору. В глазах стояли слезы, но не от обиды — я все еще думала о том, что услышала там, за дверью.

Вопреки моим ожиданиям, ребята вступились за меня — я даже не подозревала, что они так хорошо думают обо мне. Конечно, они говорили о прежней Лухан, но ведь они знали, как я изменилась, и все же не отреклись от меня. И вот теперь, сжавшись в своей нише в заброшенном крыле, я сидела и беззвучно плакала. Плакала потому, что та Лухан умерла под колесами самосвала, сбившего Бласа; плакала потому, что знала: ту меня уже не вернуть. А еще я плакала потому, что в тот день обнаружила странный и в то же время щемяще радостный факт: мои друзья верили, что прежняя Лухан еще вернется. Верили даже тогда, когда я сама перестала в это верить.

* * *

— Понимаете, синьорита, такая штука, — говорил когда-то Хосе, задумчиво пожевывая травинку и глядя куда-то вдаль. — Тут главное, до последнего не верить, что назад хода нет. Это самое важное, синьорита, послушайте старика. На миг только забудешь, и уже начинаешь думать плохо и делать плохо, будто это ты и есть. А оно неправда, ой как неправда. Надо вспомнить вовремя, кто ты есть, это самое важное. До последнего не верить, что ты плохой человек...

Помню, я посмеивалась тогда.

— С чего бы тебе верить в такое, Хосе? Ты же самый замечательный в мире старичок!

Хосе перевел на меня пристальный взгляд и долго-долго смотрел на меня, прежде чем ответить, затем светло улыбнулся и подмигнул мне:

— Так а я о чем толкую, синьорита? Об том и речь. Я неплохой человек, а вы так и вовсе ангел с крылышками. Никогда не забывайте об этом, синьорита, и крылышек своих не теряйте. Будет казаться, что нет их уже, а вы не верьте. Это все обман, специально вас черт морочит. Есть крылышки-то за спиной у каждого, надо только помнить об этом. Коли вовремя про крылышки-то вспомнишь, глядишь, и понесут снова, и взлетишь. А коли забудешь или поверишь, будто нету крылышек… Нельзя верить, синьорита, не то падать начнешь и не поднимешься. Главное, не поверить…

Он надолго замолк потом, а я рассеянно разбрасывала землю тяпкой. Редко когда понимала Хосе — не поняла и тогда, но теперь, когда изо дня в день меня изнутри снедала ненависть и обида на весь мир, когда я едва могла воскресить в памяти открытую жизнерадостную девочку, которой была еще совсем недавно, я по-настоящему осознала, что имел в виду Хосе. Невероятно трудная, почти невыполнимая задача: лежа на самом дне, вспомнить, кто ты на самом деле.

* * *

С этого года у нас начались занятия по анатомии, и это были единственные занятия, которые я посещала не ради галочки. Почему меня вдруг стало интересовать именно это направление, я не знала, но догадывалась, что причиной послужила смерть Бласа. Смерть поджидает тебя повсюду: малейшая царапина может вызвать заражение крови и убить, поэтому мне казалось очень важным вооружиться против нее хотя бы этими скудными познаниями о человеческом организме. На переменах я увлеченно листала учебник по анатомии, а на уроке всегда слушала, открыв рот, то и дело перебивая учительницу вопросами. К счастью, ту это не злило — и даже напротив, очень скоро я стала ее любимицей. Она была новенькая — раньше я ее в колледже не видела: Маргарита Хуанес, молоденькая улыбчивая девушка, которая пришла в наш колледж сразу после университета. До сих пор стажеры не допускались в элитный колледж, набиравший только самых лучших и опытных учителей — теперь все изменилось: многие учителя ушли из-за резкого снижения зарплаты, и Дуноффу пришлось пополнять штат такими вот неопытными, но очень милыми людьми. Наверное, это к лучшему. Кто знает, может быть, если бы на месте Хуанес сидела мымра вроде Кармен я бы возненавидела анатомию с первого занятия, и моя жизнь сложилась бы иначе.

Ворвавшись в класс посреди урока, я плюхнулась на свое место рядом с Мариссой и виновато покосилась на нее. Она упорно делала вид, что меня не замечает, щурясь и что-то усердно списывая с доски. Я открыла тетрадь посередине и быстро написала:

«Прости меня».

Марисса по-прежнему не желала отрывать взгляд от доски, так что мне пришлось ткнуть ее локтем.

— Ай, — прошипела Марисса, потирая бок, но заметив записку, примолкла. Она бросила на меня обиженный взгляд и, чуть помедлив, написала:

«Лухи, ты знаешь, что я все равно тебя люблю. Но не обижайся, если я как-нибудь не выдержу и задам тебе хорошую трепку!»

Я сдавленно засмеялась и, нащупав руку Мариссы под партой, благодарно ее пожала.

«Я слышала, как ты защищала меня перед ними. Спасибо».

Марисса быстро проглядела текст и, чуть подумав, пожала плечами и написала:

«Я не сказала ничего такого, что не было бы правдой».

Я закусила губу. Марисса не забыла ту мою фразу о Пабло, брошенную напоследок.

«Мари, ты же знаешь, я могу ляпнуть сгоряча. Это не значит, что я так думаю».

Я очень редко звала ее так — Мари. Другие иногда позволяли себе фамильярность, называли «Мариссита» — я же была не приучена называть людей уменьшительно-ласкательно. В детдоме воспитатели всех называли полным именем, и мне понадобилось много времени, прежде чем я сама стала откликаться в колледже на ласковое «Лухи».

«Может быть, ты не хочешь так думать, Лухи, но ты так думаешь», — написала Марисса, грустно усмехнувшись, и я в задумчивости уставилась на доску, чтобы не встречаться с ней взглядом. Мы обе знали, что Марисса права. Я всегда была о Пабло не лучшего мнения, но, наверно, то же чувство милосердия, которое мешало Мариссе плохо отзываться о Бласе, двигало и мной. Мы с ней почти не говорили о Пабло, и до сегодняшнего дня в этом не было никакой необходимости. Но Марисса всегда знала, что я о нем думаю.

Пару раз за урок я украдкой оглядывалась и наблюдала за Пабло. Тот лежал на парте, уткнувшись подбородком в сомкнутые руки, и мрачно смотрел куда-то перед собой. Только теперь я обратила внимание на тени у него под глазами и болезненный взгляд. Может, я действительно ошибалась? Я знала: раньше его бы не тронули намеки Кармен, так как совесть вообще никогда особо не тревожила его по пустякам. История с Бустаманте-старшим была очень неоднозначной, и прежний Пабло непременно нашел бы себе миллион оправданий, чтобы только не думать о том, что он подставил родного отца. Но этот Пабло явно думал и думал, видимо, очень много.

Я всегда считала, что люди не меняются. Так я решила после истории с Маркосом и с тех пор находила этому подтверждение постоянно. Но теперь, наблюдая за Пабло, я не могла избавиться от навязчивой мысли, что могла ошибаться. Теперь, когда Пабло столько времени проводил с Мариссой, не мог ли он, в самом деле, стать другим? Марисса хорошо знала цену верности: она никогда не предавала и никогда не прощала предательство. Если теперь Марисса поддерживала Пабло, значит, было что-то, чего я не уловила, захваченная собственными переживаниями. Ведь я же изменилась: изменилась до неузнаваемости. Если я так стремительно опустилась на дно, есть ли вероятность, что кто-то способен так же быстро подняться? Ведь, в конечном итоге, все зависит лишь от того, кто подаст тебе руку.

Глава 7

— К следующему уроку вам нужно будет прочитать параграф восемь и подготовить доклад по творчеству любого из художников эпохи Ренессанса.

— А какой объем, синьор Миранда? — послышался обеспокоенный голос Маркоса.

— Десять страниц: работы вы сдаете. Зачитывать будут только два человека.

— Но следующий урок уже послезавтра! — в ужасе воскликнула Мия.

— У вас есть целых два дня на подготовку, — невозмутимо отозвался Миранда и, не обращая внимания на возмущенные вопли, жестом подозвал меня к себе.

Я неохотно подошла, угрюмо опустив голову и засунув большие пальцы в карманы брюк. Я все еще злилась на Миранду, но игнорировать его, как Дунофа, не могла — и не потому что боялась. Он много сделал для меня, Миранда. Несмотря ни на что, я была в долгу перед ним.

— Я пробил по базе телефон, который оставил мне друг Бласа, — сообщил он без всякого вступления, будто продолжая начатый разговор.

Я резко вскинула голову, в ожидании глядя на него.

— Ничего, — пожал плечами Миранда. — Номер принадлежит древнему старику из Чили — вряд ли он имеет к Бласу какое-то отношение. Скорее всего, тот человек взял номер из головы.

— Ты звонил по этому номеру? — вполголоса спросила я и огляделась, чтобы убедиться, что класс опустел.

— Он не активен, — кивнул Миранда. — Судя по всему, этим номером давно никто не пользуется.

— Значит, и эта ниточка ведет в никуда, — нахмурилась я.

— Именно, и я настаиваю на том, чтобы больше не было никаких ниточек. Блас вращался не в самом лучшем обществе: тебе не стоит совать туда нос.

— Я уже говорила: Блас ни при чем! — неуверенно фыркнула я и, чуть помедлив, выпалила: — Я ищу опекуна, чтобы нащупать его слабое место и вынудить отказаться от меня!

Миранда усмехнулся.

— Смело… Ты не думала, что он тоже может найти твое слабое место?

— У меня их нет, — уверенно заявила я. — Я все обдумала: ему нечем крыть. Самое страшное со мной уже произошло — теперь даже отчисление из колледжа меня не пугает.

— Очень рад, что самое страшное, что тебе приходит на ум, — это отчисление из колледжа, — хмыкнул Миранда. — Тем не менее, ставки гораздо выше, и я категорически запрещаю тебе продолжать поиски. С этих пор я буду пристально следить за тобой, и не надейся, что я подпишу прошение на выход. До тех пор, пока опекун сам не потребует тебя выпустить, ты будешь сидеть в колледже и наверстывать упущенное по учебе.

На миг я даже онемела от возмущения.

— И ты туда же! — воскликнула я. — А как же день рождения Мариссы? Я думала, ты хотя бы здесь меня выручишь!

— И напрасно, — спокойно отозвался Миранда. — Я отпущу тебя к Мариссе, а ты нечаянно забредешь в самое пекло. Не надейся.

— Да кто ты такой, чтобы распоряжаться моей свободой? — фыркнула я.

— Я твой классный руководитель. И друг, — прибавил он после короткой паузы, и, взяв портфель со стола, покинул кабинет.

* * *

Я не пошла на следующий урок и, лишь только прозвенел звонок, смешалась с толпой и незаметно свернула к лестнице, ведущей в спальню. Пока все были на занятиях, комната была пуста, и я была предоставлена сама себе. На всякий случай я все же заперла дверь и, приблизившись к своей кровати, деловито схватила матрас и сдвинула его вправо, обнажая доски кровати. Сняв одну из них, я сунула руку в отверстие и, выудив оттуда полупустую спортивную сумку, бросила ее на ковер, а матрас вернула на место. Вновь усевшись на кровать, я поставила сумку на колени и замерла, в нерешительности ее оглядывая.

Я не доставала ее с тех пор, как спрятала, — в день, когда ездила за вещами Бласа. Тогда я вырвала ее у Хавьера и, поднявшись наверх, тщательно исследовала каждый ее сантиметр, но вскоре, почувствовав, что снова впадаю в беспросветное уныние, спрятала подальше от глаз Мариссы и моих собственных. С тех пор я не открывала ее — даже не взяла с собой в поместье Колуччи. Сумка так и провела все лето в колледже, скрытая от чужих глаз внушительным матрасом.

Медленно взявшись за язычок молнии, я потянула его влево. Так же медленно и неуверенно приоткрыла сумку и, заглянув внутрь, бережно вынула оттуда белоснежную рубашку и прижалась к ней лицом, жадно вдыхая запах. Она была чистой: тогда она пахла порошком, теперь — пылью. Вещей было мало — и все они были неношеными, а потому бесполезными для меня: они не сохранили Бласа. Однако я прижимала к лицу его рубашку, представляя себе, будто ткань обтягивает его грудь, а я крепко обнимаю его.

Я никогда бы не призналась в этом даже самой себе, но я всегда испытывала странную потребность прикоснуться к нему. Я набрасывалась на него с кулаками, выталкивала за дверь, судорожно цеплялась за его свитер — но всегда будто бы с одной целью: ощутить тепло и упругость его плеча. Убедиться, что снаружи он вовсе не такой ледяной и кремневый, как изнутри. Почувствовать, что под идеально выглаженной рубашкой скрывается тело из плоти, порежешь — и кровь потечет.

А потом я провела несколько дней, сжимая его холодную руку, и не могла согреть, потому что кровь очень медленно двигалась по жилам. Наверно, самое страшное, что мне довелось испытать в жизни, это обнимать холодное тело, которое не только не могло обнять тебя в ответ, но и не становилось теплее от твоих объятий. Именно тогда я поняла, что больше никогда в жизни не почувствую его тепло. И мне не помогут вещи, которые останутся после него.

Я с трудом оторвалась от рубашки и отложила ее в сторону. Затем раскрыла шире сумку и выудила оттуда еще две футболки — такие же выглаженные и аккуратно сложенные. Помню, я еще тогда удивилась, почему Блас взял с собой так мало вещей. Потом подумала, что ему ничего не стоило купить новые — зачем набивать сумку? Теперь куда более странным мне казалось, что сумку отдали мне, а не новоявленному другу Бласа. Раз это он его хоронил, больница должна была отдать вещи ему. Впрочем, здесь уже, наверно, Миранда постарался.

Я снова порылась в сумке и нащупала только дно. Нахмурившись, я заглянула в сумку и почти тут же обнаружила тоненькую книжечку, которую искала, — «Старик и море» Хемингуэя. Знакомое название, мы вроде даже что-то проходили, но я все равно не читала списки по литературе. Не знаю, как занесло такого уважаемого классика в эту сумку — мне казалось, Блас не читал книг или читал что-то попроще. Еще тогда весной я полистала книгу ради интереса, но там не оказалось диалогов, и мне она показалась скучной. Я не думала, что это настольная книга Бласа, поэтому просто отложила ее снова в сумку и больше не вспоминала о ней до сегодняшнего дня. Задумчиво взвесив книгу в руке, я собиралась было и ее отложить на кровать, но в последний момент передумала и сунула в тумбочку. Почитаю как-нибудь перед сном. Я в последний раз ощупала дно сумки, чтобы убедиться, что она пуста.

Что ж, пришло время признать, что Марисса права: проникнуть в квартиру Бласа было необходимо. Эта мысль давно точила меня изнутри: каждый раз с тех пор, как появился новый опекун, я то и дело возвращалась мыслями к сумке, спрятанной под кроватью. Марисса так и не узнала о ее существовании, но даже она понимала, что вернуться в квартиру — самый простой способ разоблачить моего опекуна. Содержимое сумки Бласа о многом могло рассказать, но о большем рассказывало отсутствие. В ней не оказалось ноутбука, это неудивительно: решив поставить на мне крест, Блас, разумеется, не замедлил сжечь все мосты. Но это и означало, что он оставил ноутбук на квартире — больше негде, не выбросил же он его. Все просто, как дважды два: нужно было только вернуться к нему на квартиру и прочесть его переписку с моим новым опекуном. Однако это-то как раз и было для меня сложнее, чем обойти весь Буэнос-Айрес на четвереньках, роя землю носом. Я не могла вернуться в ту квартиру. Я должна была вычислить своего опекуна как-то иначе. Я готова была вовсе оставить поиски — лишь бы мне не пришлось пережить те события заново:

«Они всегда врывались без стука, они хотели заставить меня бояться. А я не боялся. Не боялся!»

«Блас, не плачь…»

«Но они были сильнее…»

«Не надо, прошу тебя…»

«Столько унижений! Почему? Почему?»

«Все, все прошло».

«Уходи, пожалуйста».

«Позволь мне остаться».

«Уходи.Я хочу быть один. Я привык быть один…».

* * *

«Позволь мне остаться…» — и каждый день, словно строчки из навязчивой песенки, ее слова. Во сне, наяву, в доме, на улице — они отпускают его только тогда, когда он начинает говорить. Но говорить Человеку, в последнее время, особенно не с кем. Впервые за много дней он рискнул выехать в Буэнос-Айрес, чтобы заключить один важный договор и подписать документы о передаче собственности. Умер Блас Эредиа, но Рикардо Фара продолжает руководить крупной компанией. Об этом знает только Линарес, но Человек не может рисковать: он должен уничтожить все следы. Необходимо как можно скорее переписать компанию на другое имя — ради этого Человек даже покинул свое укрытие. Еще несколько командировок — и в права вступит Пабло Диас. Пабло Диас напишет доверенность на смышленого заместителя — и Человеку больше никогда не придется возвращаться в Буэнос-Айрес.

* * *

«Синьор опекун № 3», — я продолжала называть его номером три, надеясь хоть как-то задеть его, хотя, конечно, понимала, что его это вряд ли трогает. — «Мне придется снова нарушить свое обещание не писать Вам, чтобы сообщить, что если Вы в течение нескольких дней не отмените запрет на выход их колледжа, я сбегу отсюда навсегда, и вы будете очень долго разбираться с комиссией по делам несовершеннолетних. Поверьте, я все равно найду способ улизнуть из колледжа — не раз находила, вы меня еще не знаете. В ваших же интересах прекратить эту войну и передать опекунские права Соне и Франко Колуччи по-хорошему , потому что по-вашему все равно не будет. Надеюсь, я выразилась ясно».

Я нажала на кнопку «Отослать» и равнодушно проследила за тем, как маленькое изображение конверта на панели отлетает к моему лже-опекуну.

Марисса возмутилась, когда прочитала письмо, и, хотя я изобразила оскорбленную добродетель, не могу сказать, что была удивлена.

— И что ты будешь делать, если он тебе не поверит? — отмеряла шагами комнату Марисса. — Не грози тем, чего не можешь выполнить!

— Чего это не могу? — пожала плечами я. — Если он мне не поверит, сбегу.

— Лухи, я тебя прибью сейчас на месте, — вскинулась Марисса и дала мне подзатыльник.

— Ай, чего дерешься? — потерла я голову.

— Только попробуй сбежать на самом деле, — пригрозила Марисса. — Я найду тебя, и приведу обратно за волосы.

Я засмеялась.

— Да успокойся, — лениво протянула я и спокойно пожала плечами. — Он же не знает, что меня в колледже многое держит. Он мне поверит.

Однако вскоре хладнокровие мне изменило. Прошел день, второй, а ответа от опекуна по-прежнему не было. Я злилась, раздражалась из-за всякой ерунды, и только Марисса понимала, какая муха меня укусила. Каждый день я возвращалась после уроков в свою спальню, открывала ноутбук, в надежде увидеть ответ от опекуна, и внимательно всматривалась в спам, который приходил за утро, но искомого письма не находила. Он игнорировал меня, и это было хуже, чем если бы он обрушился на меня шквалом оскорблений и ответных угроз. Теперь я не знала, чего от него ожидать.

* * *

Прошло еще несколько дней, а от опекуна по-прежнему вестей не было. Близнецы начали операцию по ликвидации Кармен. На следующий же день после митинга, ведьма нашла у себя на столе резинового таракана и долго верещала, пока заботливый Альфредо не окатил ее в качестве первой помощи водой из лейки для цветов. Урок был сорван, а близнецы тут же направлены к директору, но уже в тот момент, когда те обреченно двигались к двери, бормоча под нос, что добро наказуемо, Ману вскочил с места и заявил, что таракана подложил он. За ним встала Мия и заверила, что это была она. Один за другим ребята вставали и клялись, что игрушку подложили они, причем каждый настаивал, что действовал в одиночку. В конце концов на шум прибежал Миранда и отпустил близнецов, пообещав, что во всем разберется, а виновнику придется понести двойное наказание. После этого появился разъяренный Дунофф и заявил, что раз мы терроризируем Кармен сообща, значит, и наказание понесут все до одного. Тогда возмутился Диего и еще несколько учеников, которые заявили, что ничего не подкидывали, на что Дунофф лишь со стоном схватился за голову и ушел.

Я в этих протестах не участвовала и методично продумывала план побега. Опекун по-прежнему не отзывался, и единственное, что мне оставалось, — это сбежать. Зная, что Марисса вряд ли меня поддержит, я не стала делиться с ней своими планами, хотя и не собиралась сбегать из колледжа насовсем. Мне нужно было только незаметно улизнуть, чтобы сходить в больницу, где лежал Блас. Мне так не хотелось возвращаться к нему на квартиру, что я даже придумала новый план. Все гениальное просто: чтобы выяснить личность человека, который занимался похоронами Бласа, достаточно только сходить в больницу и просмотреть список посетителей за те дни. Может, в журнале даже указано, кто приходил именно к Бласу, — тогда поиск и вовсе сужается. Наверняка в регистратуре сохранились эти данные, и на этот раз паспортные, потому что иначе в больницу не пройти.

Честно говоря, возвращаться туда мне хотелось не больше, чем на квартиру Бласа, — я до сих пор помнила каждый сантиметр коридора, ведущего в его палату. Но я решила, что если не подниматься наверх, можно уберечь себя от ненужных воспоминаний, — а все необходимое я действительно могла выяснить внизу, в регистратуре. Окрыленная этой идеей, я едва дождалась урока физкультуры, когда нас должны были отвезти в бассейн, откуда я смогла бы незаметно улизнуть. Конечно, я понимала, что мое отсутствие заметят, и тут же начнут искать с собаками, поэтому заранее подошла к учителю и таинственным шепотом отпросилась с урока, сославшись на женское недомогание. Кивнув, он проставил мое отсутствие в журнал, а я, сделав вид, что направляюсь к колледжу, в последний момент свернула на стоянку и юркнула в автобус. Учитель физкультуры у нас тоже был новый, и я была уверена, что он не обратит на меня внимание.

Поначалу все шло как по накатанной: шепнув Мариссе, что мне нужно переодеть купальник, я выскользнула из душевой и направилась к главному выходу, однако у самых дверей меня остановил знакомый басок:

— Куда собралась, пламенный Луханчик?

Я обреченно вздохнула и повернулась, чтобы встретить взгляд озорных голубых глаз.

— Хорхио, прошу тебя, не говори никому, — прошептала я, предварительно оглядевшись.

— Я не Хорхио, — доверительно сообщил он, тоже понижая голос до шепота.

— Ой, извини, — махнула рукой я. — Не говори, что видел меня, ладно, Ал?

— Кому? — склонил голову он.

— Никому! — отрезала я. — Даже Мариссе! На тебя можно положиться?

— Ложись, конечно! — широко улыбнулся Ал.

Мне пришлось смолкнуть на пару секунд, чтобы подавить приступ бешенства.

— Я серьезно, Ал! — рявкнула я.

Тот выпучил глаза и отшатнулся в притворном ужасе.

— Онемел, — выдавил он.

— Хорошо, — уже спокойнее отозвалась я и повернулась, чтобы уйти.

— А мы вернемся? — догнал меня его нарочито равнодушный голос.

Вопрос меня несколько удивил. Уж не разболтал ли кто братьям о моих проблемах с опекуном?

— Да, конечно! — нетерпеливо бросила я через плечо. — Вечером я вернусь, — только держи язык за зубами, хорошо?

— Хорошо, хорошо, — закивал Альфредо.

Я энергично кивнула и повернула ручку, когда он снова окликнул меня.

— Лухан!

Я обернулась и раздраженно посмотрела на него.

— Я соврал тебе: на самом деле, я Хорхио, — подмигнул он мне.

Я выдавила из себя улыбку и снова схватилась за ручку. Уже закрывая за собой дверь, я слышала, как он бросил мне в спину:

— Я же рыжий — никогда не верь рыжим.

Я не придала этим словам значения. Только потом поняла, что очень зря.

* * *

— Здравствуйте, вы к кому? — вежливо улыбнулась медсестра.

— Я… К Патрисии Доменго, — ляпнула я.

Я добралась до больницы на такси минут за пятнадцать, однако мне казалось, что прошла целая вечность, с тех пор как я улизнула из бассейна. По моим расчетам урок уже подходил к концу, и очень скоро в колледже должны были заметить мое отсутствие. Зная, что первым делом мне начнет трезвонить Марисса, я отключила телефон и теперь прилагала все усилия, чтобы выглядеть спокойной под пытливым взглядом молоденькой медсестры на ресепшне.

— Какая палата? — уточнила она.

— Кажется, тридцатая, — выдумывала я на ходу. Памятуя об истории с Ману, я понимала, что просто так мне журнал посетителей никто не покажет. Приходилось импровизировать. В тридцать второй лежал Блас… При мысли об этом голову словно сжало тисками.

— Тридцатая… — повторила за мной сестра, бегая взглядом по строчкам. — Что-то не нахожу… Вы уверены, что ничего не путаете? — она вскинула на меня недоуменный взгляд.

— Абсолютно! — безапелляционно ответила я. — А что? Там нет? Ну-ка дайте я гляну! — и я вырвала журнал из рук медсестры, прежде чем та успела отреагировать.

— Ну-ка, ну-ка… — я стала водить пальцем по строчкам, стараясь не обращать внимания на тщетные попытки сестры вернуть журнал.

— Вообще-то, мы не даем журнал в руки посетителям… — несмело подала голос она.

— Да подождите-подождите, — отмахнулась я, не отрывая глаз от журнала, и, сделав резкое движение, вдруг уронила его на пол. Многочисленные бумажки, заложенные в него, рассыпались по всему холлу.

Медсестра охнула от возмущения и, обогнув ресепшн, принялась собирать бумаги, в то время как я вновь овладела журналом и стала пролистывать его в поисках нужной мне даты.

— Журнал начинается с июня! — разочарованно выдохнула я. — А где остальное? — посмотрела я на сестру, которая успела выпрямиться и вырвать у меня журнал.

— Все журналы хранятся в архиве, — машинально ответила сестра, затем вскинула на меня подозрительный взгляд. — А зачем вам раньше?

— В архиве? — переспросила я растерянно.

Медсестра нахмурилась.

— Так, поясните, пожалуйста, что вам нужно? — видимо, она начинала терять терпение.

Я задумчиво покусывала губу. Похоже, мне ничего не оставалось, как выложить все как есть. Я не имела ни малейшего представления, где у них тут архив, и как туда пробраться. Оставалась надежда, что медсестра просто войдет в мое положение. Хотя судя по ее свирепому виду, шансов у меня было мало.

— Мне нужна Патрисия Доменго, — промямлила я. — Но кроме того… — я сделала глубокий вдох и решительно посмотрела на нее. — Я хотела узнать по поводу другого пациента… Он лежал у вас здесь весной…

Медсестра продолжала взирать на меня с оттенком недоумения и неприязни.

— Кем он вам приходится?

— Уже никем, он умер, — обронила я.

Медсестра состроила кислую мину в знак сочувствия.

— Простите. А кем приходился?

— Братом, — тут же отозвалась я.

— У вас есть документы, подтверждающие данную информацию?

— Нет, — растерялась я.

— Тогда ничем не могу помочь, — пожала плечами она. — Мы не выдаем конфиденциальную информацию посторонним.

— Я не посторонняя! — воскликнула я с досадой.

— Мне необходимы документы, подтверждающие это.

— Какие документы могут подтвердить, что он мой брат? — разозлилась я. — В паспорте это не указано!

— Метрика, — невозмутимо отозвалась сестра.

Я едва не разнесла стойку.

— Откуда у меня с собой метрика? — возмутилась я.

— Нужно было взять с собой, если собирались запрашивать какую-то информацию…

И в этот момент я поняла, что она просто надо мной издевается. Ей не понравилась моя шутка с журналом, и теперь она просто брала реванш.

Я сделала глубокий вдох и склонилась к ней.

— Послушайте, — уже спокойнее продолжала я. — Мне нужно знать, кто к нему приходил тогда. Пожалуйста, найдите журнал с данными за апрель! Это очень важно.

Медсестра покачала головой.

— Вы можете не давать мне его в руки! Посмотрите сами — а мне только скажете имя. Я должна знать имена посетителей! И все! Вы и мое имя там увидите, меня зовут Лухан Линарес! Я каждый день его навещала, слышите? Мне только надо знать, кто к нему приходил в мое отсутствие…

В этот момент у меня предательски дрогнул голос, — может, поэтому лицо сестры немного смягчилось.

— Поймите, меня уволят, — заговорщицким шепотом сказала она. — У нас очень строго с этим…

— Кто узнает? — так же шепотом отозвалась я. — Помогите мне, — умоляюще посмотрела я на нее. — Я не могу сказать, зачем мне это, но поверьте, это очень важно. Никто не узнает, обещаю.

Медсестра посмотрела на меня оценивающе и, тяжело вздохнув, щелкнула мышкой компьютера.

— Говорите имя, — устало уронила она.

Я с облегчением вздохнула. Ну конечно, какой архив — у них же все забито в компьютерной базе! Все гораздо проще, чем я думала.

— Блас Эредиа, — выдохнула я. — Он был записан у вас как Блас Эредиа. Лежал в тридцать второй палате. Мне нужны имена всех его посетителей.

Я видела, как рука медсестры замерла над мышкой, и она уставилась на экран неподвижным взглядом. Решив, что она не расслышала, я снова продиктовала ей имя по буквам, но сестра не шевельнулась. Наконец, она оторвала взгляд от компьютера и посмотрела на меня оценивающе.

— Как, вы сказали, вас зовут? — спросила она невыразительным тоном.

— Лухан Линарес, — послушно повторила я. — Нашли меня в списке посетителей?

— Да-да, — рассеянно отозвалась сестра. — Вижу.

— Ну, и кто там еще? — попыталась я в нетерпении заглянуть в монитор, но сестра вдруг резко закрыла вкладку.

— Знаете, я передумала, — решительно заявила она, глядя на меня в упор. — У меня дома маленькая дочь. Я вас выручу, а меня потом уволят. Я не могу так рисковать. Отправляйтесь домой и принесите метрику.

Я была сбита с толку такой внезапной переменой.

— Но вы же обещали помочь!

— Я не могу сообщать конфиденциальную информацию посторонним, — отрезала медсестра. — У меня будут проблемы.

— Не будет у вас проблем!

— Вам виднее, — язвительно отозвалась сестра. — Это нарушение правил госпиталя. Да и личных прав человека.

— Да какая теперь разница? — не выдержала я и стукнула кулаком по стойке. — Он же все равно умер! — воскликнула я.

Выпалила — и вздрогнула от слов, которые так легко вырвались у меня после стольких месяцев замалчивания. Казалось, медсестре тоже стало не по себе от этого безысходного крика, потому что она снова замерла, не сводя с меня напряженного взгляда. Однако мгновение прошло. Она снова приняла уверенный и любезный вид.

— Приходите с документами, и я окажу вам любого рода помощь.

— Я не могу! — я с досадой пнула стойку. — Мне очень трудно вырваться сюда!

— К сожалению, ничем не могу помочь, — развела руками медсестра. — Простите, у меня много работы. Если это все…

Я смерила ее напоследок мрачным взглядом и демонстративно отвернулась, направляясь к выходу. У самой двери, однако, я незаметно юркнула за колонну и, дождавшись, пока сестра углубится в бумаги, бесшумно пересекла холл. Двигаясь по стенке, я, никем не замеченная, добралась до служебного коридора и, с торжеством послав медсестре воздушный поцелуй, скользнула внутрь. Теперь оставалось только понять, где у них хранятся медицинские халаты…

* * *

Человек сидит за кухонным столом в полутьме. В кружке остывает чай. Человек наблюдает за тем, как пар поднимается вверх и складывается в странные иероглифы.

Он только что вернулся из Италии, где заключил последнюю сделку, — теперь руководителем "Харекса" стал Пабло Диас. Одновременно, синьор Диас назначил исполнительного директора и предоставил ему самостоятельно решать все вопросы, за исключением продажи компании. Человек же вернулся в укрытие и после шумной суматохи Европы вновь погрузился в сонный покой пригорода. Вместе с тишиной к нему снова возвращались образы из прошлого:

«Нет. Рики Фара совсем не такой. Он сильный! Он никогда не искал чьей-то дружбы или любви. Ему это ни к чему! Он не хочет, чтобы его любили!».

«Да? И чего же стоит такая жизнь? Скажи мне, Рики Фара… Стоит ли так жить?».

Человек делает большой глоток из кружки и морщится — чай еще не остыл. Хочется забыться, спрятаться. Хочется заснуть и не просыпаться. Но ее голос не дает погрузиться в сон — он тревожно звенит в тишине:

«Я не делала ничего плохого. Я хотела помочь тебе!».

«Так я и поверил. Ты мне вечно пакостишь! В этом цель твоей жизни!»

«Неправда! Ты ведь так же несчастен, как и я».

Человек снова стремительно делает глоток из кружки и жалеет, что у него нет под рукой ничего покрепче. Но это было бы слишком просто — забыться в спиртном. Он учил ее быть сильной.

«Я не подозревала, что люблю его, и что он любит меня. А теперь я знаю».

«Иногда самое большое проявление любви — это отпустить близкого человека».

Человек вздрагивает, словно наяву ощущая ее холодные тонкие пальцы на своем лице.

«Блас, несмотря ни на что, я сумела тебя полюбить — ты тоже привязался ко мне. Я не одинока теперь. Где бы ты сейчас ни был, я хочу, чтобы ты обрел то, что искал, — покой. Прощай».

Она ошибалась: он не был к ней привязан. Он всегда ненавидел ее и опекал только из чувства долга. Он бы доказал ей это, если бы она дала ему уехать, если бы дала хотя бы умереть. Но Человек выжил, и жить без нее оказалось гораздо труднее, чем умирать.

Его размышления прерывает телефонный звонок.

— Да, — разрезает тишину его хрипловатый голос.

— Синьор Фара?

Человек щурится и отнимает трубку от уха, чтобы прочитать номер. Звонят с городского.

— Кто это? — осторожно уточняет он.

— Это Пабло Росини, ваш лечащий врач. Как заживают травмы?

Человек молчит.

— Синьор Фара, это действительно Пабло. У меня для вас срочное сообщение. Вы просили сообщить, если вами будут интересоваться.

— Так, — голос Человека становится напряженным.

— Так вот, вами интересовались.

— Кто?

— Она не представилась. Медсестра на вахте сказала, что это была девушка лет шестнадцати. Я подумал, вам будет это интересно…

— Что она хотела? — в голосе Человека слышится сталь.

— Насколько я понял, журнал посетителей. Она настаивала, чтобы ей выдали его.

— Ей выдали?

— Разумеется, нет, у нас это строго запрещено. Но медсестре показалось, что кто-то рылся в архивах.

— Понятно… — голос Человека звучал почти обреченно. Можно было и не спрашивать: если ей нужен был журнал, она его достала. Вопрос, зачем?

— Больше мной никто не интересовался?

— Нет, синьор.

— Если кто-либо придет еще раз, вы помните наш уговор?

— Разумеется, Правда…

— Что?

— Я буду держать язык за зубами, но вот медсестры…

— Вы меня шантажируете?

— Нет, что вы… Просто выражаю сомнения…

— Я заплатил достаточно, чтобы избавить вас от сомнений.

— Разумеется, синьор, но как я могу ручаться за медсестер?

— Очень просто: передайте медсестрам, что я легко найду и уничтожу каждую из них, включая их семьи. Я могу на вас положиться?

— Да, синьор, вам не о чем беспокоиться!..

— Так-то лучше. Держите меня в курсе. Если кто-то будет снова мной интересоваться, незамедлительно сообщайте мне.

— Да, синьор.

— И перестаньте мне поддакивать, — раздраженно бросил Человек и отключил телефон. Отложив трубку, он снова поднял кружку со стола и отхлебнул чай. Затем резко встал, поставил кружку на стол и походил по кухне, привычно подбоченившись. Внезапно он снова схватил со стола телефон и быстро набрал номер:

— Хосе? — разорвал тишину его голос.

— Рики, мальчик мой, — послышалось из трубки.

— Не называй меня так, — резко отозвался человек. — У нас проблемы — нужна твоя помощь.

— У нас? — многозначительно протянул Хосе.

— Сейчас не время для старых обид. Линарес была в больнице.

— Невероятно, — восхищенно выдохнул человек на том конце провода. — Вот смышленая!..

— Ты приедешь?

— Я уж не в тех годах, мой мальчик, чтобы разъезжать туда-сюда, — старческий голос звучал обиженно. — Ты сам меня выпроводил, не забыл?

— Потому что ты едва все не испортил! Но я не из злопамятных.

— Разумеется, мальчик мой, ты просто из тех, кому больше не к кому обратиться.

— Что мне стоит нанять человека?

— Он продаст тебя, и ты это знаешь. Ладно, я приеду, но не ради тебя, Рики. Жалко синьориту — еще наломаешь дров с ней. Диктуй адрес.

— Адрес тебе известен — я все еще в загородном доме Колуччи…

Глава 8

После больницы я тут же направилась в колледж. Мне казалось, прошла целая вечность с тех пор как я пробралась в бумажный архив и раскопала журнал посетителей, но я надеялась, что Мариссе хватит ума не поднимать панику, когда она обнаружит, что меня нет в колледже. По моим расчетам, учитель физкультуры должен был сказать ей, что я отпросилась с урока, — вряд ли он стал уточнять, когда именно. По крайней мере, я надеялась, что не стал.

— Куда ты запропастилась? — налетела на меня разъяренная Марисса, стоило мне войти в комнату.Лухан и Лаура тут же меня обступили с одинаковыми встревоженными лицами.

— Я ходила в гости, — выдала я заранее подготовленный ответ. — Сидела у Мии.

— У Мии значит, — сощурилась Марисса.

Я оставалась невозмутимой. Перед тем как показаться на глаза Мариссе, я заглянула к Мие, оставила ей сумку с купальником и попросила не выдавать меня, если Марисса спросит, была ли я у них.

— Ну, не у Мии, конечно, — решила я уточнить для правдоподобности. — У Вико. Она попросила помочь ей с… географией.

Марисса энергично закивала.

— Понимаю, понимаю… А можно спросить, с каких пор ты у нас гуру географии? — невинно поинтересовалась она.

Я замялась.

— У меня, в свое время, было столько отработок в картохранилище, — нашлась я, — что я теперь знаю географию назубок. Не пойму, ты намекаешь на то, что я не способна кому-то помочь с уроками?

Я решила, что старый добрый прием «защита нападением» придется сейчас как раз кстати.

— Я намекаю на то, что ты сбежала из колледжа! — рявкнула Марисса. — И ничего мне не сказала! Я уже собиралась искать тебя по всему городу!

— С чего ты взяла… — промямлила я.

— Брось, Лухи, — поморщилась Марисса. — Ты знаешь: я терпеть не могу, когда мне врут!

— Хорхио нам все рассказал, — несмело подала голос Луна.

Марисса бросила на нее неодобрительный взгляд. До меня начинало доходить:

— Вот предатель! Ну он у меня получит! — возмутилась я и рванула дверь на себя, чтобы повыдирать рыжие лохмы, но Марисса резко втащила меня обратно и захлопнула дверь.

— Сначала выкладывай, куда тебя опять понесло, — угрожающе протянула Марисса,— или я пристегну тебя наручниками к батарее и смою ключ в унитаз.

Насупившись, я села на кровать.

— Надеюсь, ты не выдала меня Дуноффу? — буркнула я.

Марисса хмыкнула.

— Скажи спасибо Хорхио. Он сказал, что ты обещала вернуться. Я не слишком ему поверила, но решила до завтра ничего не предпринимать.

— Я убью его, — пообещала я. — Я…

Марисса снова силой усадила меня.

— Где ты была? — Она смерила меня далеко не ласковым взглядом.

Я виновато взглянула на нее исподлобья и, вздохнув, начала свой рассказ.

* * *

— Значит, тебе удалось выйти на друга Бласа! — воскликнула Лаура.

— Лухи, ты просто гений! — восхищенно выдохнула Луна. — Надо же до такого додуматься! Как ты не побоялась залезть в архив? Если бы тебя увидели…

— А, я была в халате медсестры, — отмахнулась я. — Никто не обратил внимание.

— И как его зовут в итоге? — поинтересовалась Марисса. Я знала, она была не слишком довольна, что я пошла на эту авантюру в одиночку.

— Грегорио Фуэнтес, — с торжеством объявила я.

— Думаешь, имя настоящее? — скривилась Марисса.

Я пожала плечами.

— Не знаю. Мне стольких усилий стоило уломать медсестру показать мне журнал. Не думаю, что она бы пропустила посетителя, не заглянув в его документы.

— Посетитель мог быть умнее тебя, — постучала мне пальцем по лбу Марисса, — и дать сестре волшебную долларовую бумажку.

Я в задумчивости покусала нижнюю губу.

— Не думаю. Разве что там дежурила другая сестра — с этой каши не сваришь. Она уже почти была готова заглянуть в архив, но...

Я резко смолкла.

— Что? — потеребила меня Марисса.

— Да странно это… — рассеянно протянула я. — Она передумала, когда я назвала Бласа. Как будто ей было знакомо это имя.

— Конечно, знакомо, — фыркнула Марисса. — В Аргентине каждый третий — Эредиа.

— Да нет, — покачала я головой. — Не в этом дело... Мне показалось, она вспомнила именно Бласа. Имя-то редкое.

— Но тогда она бы вспомнила и тебя, — резонно заметила Лаура.

— Необязательно, — пожала плечами я. — Прошло несколько месяцев. Я ведь ее не узнала…

— Ты была не в том состоянии, чтобы запоминать лица, — согласилась Лаура.

— Я бы не придала этому значения, — добавила я, пропустив ее слова мимо ушей, — если бы не заглянула в отдел историй болезней.

— А что там? — охнула Луна.

— А там ничего, — ответила я, обращая на нее внимательный взгляд. — Ни-че-го! Там нет карты Бласа.

На секунду в комнате воцарилась гробовая тишина.

— Чепуха! — подала голос Марисса. — Естественно, там нет карты Бласа! Зачем хранить историю болезни человека, который уже точно к врачу не обратится?

Я смерила ее укоряющим взглядом, и она смолкла, виновато потупившись.

— В том-то и дело, что действующие истории болезни хранятся в регистратуре, — отозвалась я. — А в архиве хранятся истории болезни умерших пациентов — я успела сообразить что к чему, пока рылась там. Видимо, больница не имеет права избавляться от таких документов, поэтому хранит в специальных папках: на каждой проставлена дата рождения и дата смерти. Все папки расставлены по алфавиту, но карты Бласа там не было.

— Может, случайно поставили не под той буквой? — робко предположила Луна.

— Нет, я все перерыла, — отрезала я.

— Думаешь, они ее потеряли? — спросила Лаура. — Поэтому медсестра насторожилась?

— Я не знаю, что думать, — честно призналась я. — У меня голова кругом от всех этих опекунов и неизвестно откуда взявшихся друзей!

— У тебя просто снова паранойя, — «успокоила» меня Марисса. — Ну не нашла ты карту в архиве — и что? Может, она еще в регистратуре, а может, действительно потеряли. Поэтому сестра и занервничала, тебе-то что с этого?

— А может, ее взял друг Бласа… — тихо заметила я.

— Зачем? — фыркнула Марисса.

— Вот и мне интересно, зачем, — буркнула я.

Марисса замолкла на пару мгновений, но затем снова фыркнула:

— Брось, Лухи, хватит заниматься ерундой! Даже если ее взял на память какой-то псих, тебе от этого ни холодно ни жарко. Лучше скажи, что ты собираешься делать с этим Фуэнтесом…

Я задумчиво потерла лоб.

— Да не знаю, что буду делать, — ответила я рассеянно. — Фамилия распространенная. Да и не факт, что он из Буэнос-Айреса…

— Ну, если это и есть твой опекун, он должен быть где-то поблизости, — заметила Луна.

— Если это мой опекун, он мог вообще показать на входе фальшивый паспорт, — передернула я плечами.

Марисса издала нечленораздельный звук и закатила глаза.

— Да-да, Марисса, мой новый опекун не бандит и не мошенник, я все помню, — хмыкнула я. — И вообще он невинная жертва, которую я вознамерилась ни за что ни про что заложить полиции.

Марисса собиралась вступить в полемику, но ее перебила Лаура:

— Давайте исходить из того, что есть. Простым справочником не обойдешься — может, снова обратишься к Маркосу? — несмело предложила она.

— Нет, — отрезала я.

— Почему? — Лаура вперила в меня любопытный взгляд, но первая не выдержала и отвела глаза.

— Просто он ничем не сможет помочь, — буркнула я. — В тот раз у него был хотя бы номер машины.

— Ну а что ты собираешься предпринять? — спросила Марисса. — Будешь обзванивать всех Фуэнтесов Буэнос-Айреса с вопросом «А не вы, случайно, БласаЭредиа хоронили?».

— Буду, — Я упрямо поджала губы. — Не думаю, что в Буэнос-Айресе так уж много ГрегориоФуэнтесов.

* * *

Я ошибалась. В Буэнос-Айресе проживало около пятисот человек с таким именем, и я честно обзванивала телефонный справочник до тех пор, пока разъяренная Мичи не нашла меня и не отобрала трубку, высказав все, что обо мне думает. На то, чтобы воспользоваться автоматом, меня уже не хватило, и я поняла, что выбора у меня нет, — ничего другого не оставалось, кроме как обратиться к Маркосу. Я поймала его тем же вечером и рассказала обо всем, однако вскоре убедилась, что обращаюсь не по адресу. Если бы мне был известен хотя бы номер машины, он мог бы позвонить своему дяде и выяснить адрес, на который машина зарегистрирована. Но у меня не было этого дурацкого номера! У меня вообще ничего не было, лишь сплошные неизвестные, и я могла поклясться, даже синьоре Косинус было бы не под силу решить подобное уравнение.

Маркос предложил другую, совершенно сумасшедшую идею, которую я сперва восприняла с энтузиазмом. Он хотел позвонить в опекунский отдел и запросить данные обо мне, назвавшись именем Грегорио Фуэнтеса. Если это имя действительно носил мой опекун, работники опеки должны были выдать всю необходимую информацию, если же нет, по крайне мере, стало бы ясно, что Грегорио Фуэнтес не имеет ко мне никакого отношения. Раздобыть адрес и телефон соцотдела оказалось легко: я искала данные в приемной директора, пока Мичи отвлекал Маркос. Моего опекуна Маркос тоже изображал не впервые, так что голос его звучал уверенно и твердо. Однако в один момент все рухнуло, потому что имя Грегорио Фуэнтеса в отделе опеки слышали впервые, и только осознав это, я поняла, какой промах допустила. Теперь опекуну могли доложить, что мной интересовался некто Грегорио Фунтес. Если они знакомы, ему не составляло труда убедиться, что тот никуда не звонил, если же нет, он в любом случае мог насторожиться и начать заметать следы. И тогда я уж точно не смогу накопать на него компромат, у меня не останется ни единой зацепки и придется принять его условия. Мне придется впустить его в свою жизнь.

* * *

Вторая четверть подходила к концу, а я так и не придумала, как избавиться от своего опекуна. Ноутбук поселился в коробке навечно: я строго выполняла свое обещание и за весь семестр не написала опекуну ни слова. Из колледжа меня, правда, тоже не выпускали, и это становилось проблемой, учитывая, что близился день Рождения Мариссы. Сама Марисса уже не раз осторожно интересовалась у меня, как я планирую вырваться из колледжа и толсто намекала, что ее день рождения — неплохой повод помириться с опекуном. Я лишь резко отвечала, что все улажу, и на этом все разговоры заканчивались. На самом деле, я понятия не имела, как получить разрешение на выход и опасалась, что вариант побега Колуччи не оценят. Можно было подделать прошение, как когда-то сделал Хавьер, но Миранда обещал быть начеку — он мог мигом обнаружить мое отсутствие и закатить скандал. Решение лежало на поверхности, точнее, на дне коробки из-под обуви, в которой я хранила ноутбук, — стоило лишь попросить опекуна выписать мне разрешение, и он сделал бы это в обмен на обещание, что я буду всегда на связи. Но я не могла и не хотела давать такое обещание — и тем более идти к нему на поклон.

А тем временем колледж снова стоял на ушах. Предстояла грандиозная вечеринка, и о ее масштабе были наслышаны даже те из учеников, кто пришел недавно. Празднование дня рождения опять назначили на один и тот же день и, хотя Марисса и Мия казались не слишком довольными этим фактом, обеим было ясно, что теперь уж это станет их ежегодным бременем. Марисса, памятуя о моем положении, предложила снова закатить вечеринку в колледже, но Мия заявила, что никогда не повторяется и настояла на аренде уличной танцплощадки в крупнейшем парке города. Мариссе явно понравилась эта затея, но она для порядка поупрямилась и смилостивилась лишь тогда, когда Мия пообещала выполнить любые три ее желания. Марисса вообще взяла за правило торговаться с Мией по любому поводу, так что, насколько мне было известно, та задолжала Мариссе уже около десяти таких желаний. Или девять — одно мы потратили, когда просили Мию подтвердить, что у нас ветрянка.

Девочки сутками пропадали в городе, подбирая декорации, меню и музыку, ссорились и опять мирились, пару раз они подрались, и мне лично приходилось отдирать их друг от друга. Ребята же, которые были приглашены, — а приглашены были все наши одноклассники с подачи великодушной Мии, затем, разумеется, получившей втык от Мариссы, — печали не знали и занимались приготовлениями. Девочки листали журналы в поисках платьев, мальчики придумывали, как бы на сей раз протащить на вечеринку алкоголь, рыжие близнецы, лишь завидев Мариссу или Мию на горизонте, издавали победный клич и исполняли горячее аргентинское танго, расталкивая толпу в коридоре. Признаться, даже я, затаившая обиду на Хорхио за его длинный язык, не могла удержаться от смеха, когда видела, как двухметровый Ал делает изящный мах ногой, а Хорхио мужественно опрокидывает брата в страстном па. Мия кокетливо поправляла волосы и начинала перешептываться со своей свитой, Марисса же, как правило, смерив братьев красноречивым взглядом, с достоинством проходила мимо так, будто и не замечала их.

Как-то раз, когда до великого события оставалось недели две, меня поймала в коридоре Мия.

— Лухи, как удачно я тебя встретила, зайди, пожалуйста!

Миг — и ее тонкая изящная рука крепко обхватила мое запястье и втащила меня в комнату прежде, чем я успела опомниться.

— Лухи, — торжественно начала она, загородив своим тщедушным телом все пути к отступлению. — У меня к тебе огромная просьба!

Я засунула руки в карманы джинс и по-мальчишески сурово уставилась на нее исподлобья, ожидая продолжения.

— Понимаешь, — нерешительно продолжила она, — мы ведь теперь одна семья, верно? Скоро папочка уладит все вопросы с твоим опекунством, и ты станешь моей полноценной сестренкой! — она одарила меня своей фирменной ослепительной улыбкой, которая почти тут же погасла при виде моего безжизненного лица.

-Мия, ближе к делу, — подала, наконец, голос я. — У меня мало времени: надо готовиться к контрольной.

— Да-да, конечно, — заторопилась Мия и, снова взяв меня за рукав, осторожно подвела к своей кровати, на которой было расстелено длинное шифоновое платье небесно-голубого цвета.

— Я просто к тому, что мне бы очень хотелось… Как бы это сказать… Ну, ты же помнишь, что у нас Мариссой день рождения в один день, — мялась она.

Я фыркнула.

— Мия, ты не дашь об этом забыть — весь колледж только об этом и говорит…

— Правда? — просияла Мия, но тут же сникла и нерешительно коснулась моего плеча. — Ладно, Лухан, я итак тебя задерживаю… Давай к делу… — Она все еще сомневалась. — Ты только, пожалуйста, не сердись! Я знаю, что тебе сложно выбирать наряды: у тебя немного угловатая фигура, я представляю, как тебе трудно подбирать одежду…

Я жестом прервала ее. Затем медленно отцепила ее руки от себя и уставилась на нее в немом изумлении.

— Мия, скажи, что это не то, о чем я думаю, — протянула я почти угрожающе, медленно опуская взгляд на платье, расстеленное на кровати.

— Мы теперь сестры, а там будут репортеры… — оправдывалась Мия. — Мне так хочется похвастаться перед ними своей новой семьей…

Я сделала глубокий вдох, затем выдох. Мой новый опекун итак вытянул из меня все жилы, но Мия, видимо, решила добить окончательно.

— Мия, — с ангельским терпением выдохнула я, — очень может быть, что я так и не стану твоей сводной сестрой, потому что сейчас моей жизнью распоряжается совершенно чужой человек, и это не твой отец. Это во-первых, — выставила я большой палец. — Во-вторых, — выставила я указательный палец, — очень может быть, что мой новый опекун не разрешит мне выйти из колледжа даже на день рождения Мариссы, так что тебе не придется краснеть за меня на празднике…

— Да нет же, Лухи, почему краснеть… — попыталась вставить слово Мия, но я снова ее перебила.

— И в-третьих, — сунула я три пальца буквально Мие под нос, отчего та испуганно отпрянула, — если ты еще раз пристанешь ко мне со своими шмотками, даю слово, я надену тебе на голову мусорное ведро! — я резко развернулась, чтобы уйти, но внезапно остановилась как вкопанная взирая на прикроватную тумбочку Мии. На ней стояла маленькая круглая свечка, освещавшая небольшую фотокарточку, прислоненную к вазе с цветами. Где-то позади сокрушенно охнула Мия, но я не обернулась, будучи не в силах оторвать взгляд от знакомого лица на фотографии. Я медленно приблизилась к тумбочке и взяла карточку в руки. Зрение не обманывало меня: на ней был изображен Блас.

— Что это? — хрипло спросила я, не оборачиваясь.

— Фотография, — эхом отозвалась Мия.

— Вижу, что фотография, — раздраженно буркнула я, заставив себя оторвать завороженный взгляд от знакомого до боли лица, повернулась к Мии. — Что она делает у тебя на тумбочке?

— Сегодня ведь день рождения Бласа, — ответила Мия почти шепотом. — Я решила его помянуть.

— День рождения? — переспросила я.

— Ты не знала? — удивленно уставилась на меня Мия.

Я не знала. Знала, что он лечился в сумасшедшем доме, что рос в детдоме, что его отец сидел в тюрьме. Все это я раскопала после долгих продолжительных поисков, а вот когда у него день рождения — понятия не имела. Я смотрела на характерную самоуверенную улыбку Бласа, и у меня холодело сердце — до того живым он казался. Я не видела это лицо почти полгода.

— Я сама случайно узнала, — словно опомнившись, прибавила Мия. — Он как-то обронил, что недавно прошел его день рождения, и назвал число — а я почему-то запомнила. Фели сказала, что умерших надо поминать не только в день смерти, но и в день рождения. Это она посоветовала поставить свечку.

Я молчала, силясь оторвать взгляд от прозрачных светлых глаз на фотографии, и пыталась подавить слезы, подступившие к горлу.

— Это бред!— фыркнула я через силу. — Что за дурацкий обычай? — бросила я и, снова сделав шаг к тумбочке, положила на нее фотографию лицом вниз. Взяла в руки свечку и задула ее. Мия следила за мной нерешительным, почти испуганным взглядом. — Еще пожарная сигнализация сработает, лучше погасить, — стала оправдываться я и вдруг замолчала, нервно сжимая свечу в руке и, снова отложив ее на тумбочку, сделала несколько шагов к двери. Мия не препятствовала и не двигалась с места, но я чувствовала ее напряженный взгляд мне в спину. Повернув ручку, я открыла дверь, затем, помедлив, вдруг снова закрыла ее и сдавленно спросила, не оборачиваясь:

— Сколько ему бы исполнилось?

— Двадцать шесть, — тут же отозвалась Мия, словно только и ждала этого вопроса.

Я кивнула и вышла из комнаты, ссутулившись, словно несла на себе все шмотки Мии за последнее десятилетие.

* * *

Тот вечер я провела на заднем дворе колледжа, где просидела на бордюре до глубокой ночи. Небо было ясным, на нем висела огромная луна и крупные яркие звезды. Я всегда испытывала неясный благоговейный страх, когда видела звезды. Не оттого, что смотрела на них, а оттого, что они смотрели на меня, как смотрели на других, таких же как и я, много лет назад. Я представляла себе, какие они древние и сколько тысячелетий висят над землей и наблюдают за всем, что здесь творится. Каким, должно быть, мелким казалось им все, что они видели! Маленькие человечки собирались под ними, чтобы убивать друг друга или чтобы свергнуть очередной режим, сжигали города и строили новые. Целые народы под ними зарождались и вымирали, кричали от боли и, может, взывали к ним, а они только продолжали равнодушно мигать, как теперь.

Будь они живыми, какой пыткой для них было бы это безмолвное и бесполезное всезнание. Звезды смотрели, как люди любили друг друга и теряли, метались в поисках и находили — до нашей эры, в древние времена, в средневековье, в далеком будущем — во все века те же. Наверно, однажды ночью они выйдут на смену, чтобы увидеть сплошные руины и угли вместо планеты, и на ней не будет ни одной живой души, но и тогда звезды все так же будут лишь равнодушно освещать обломки того, что когда-то было моим миром.

«Жжешь мосты? — Голос из прошлого. Мне казалось, будто я вижу в лунном свете двух маленьких девочек, сидящих у костра, и длинную фигуру старосты, возвышающуюся над ними. Он засунул руки в карманы брюк и бросил грустный взгляд на костер, в котором горело мое прошлое.

— Мой отец заблуждался. Ты трусиха».

И больше ничего: ни едких слов, ни пространных нравоучений. Только этот короткий приговор: «Мой отец заблуждался». Я видела, как староста вновь отделяется от костра и удаляется своей плавной волчьей походкой, растворяясь в лунном свете. Поежилась. Ночные призраки — самая изощренная пытка из тех, что выпали мне после его смерти.

Что бы он сказал теперь, если бы увидел меня: такую жалкую и беспомощную в своей бессильной ненависти к самой себе? Теперь, когда тоска и ненависть разъедали меня изо дня в день, когда я медленно и необратимо становилась другой? Одобрил бы он эти изменения или указал бы дорогу назад? Все чаще я ловила себя на этой мысли: «А что сказал бы Блас?». Я слишком привыкла получать ответы на все вопросы в письмах безликого опекуна, слишком близко к сердцу принимала когда-то его желчные замечания, брошенные в лицо. Теперь мне не хватало этого взгляда со стороны, не хватало едких реплик в мой адрес, обнажавших самую суть и открывавших мне мое собственное лицо без прикрас. Каким-то странным образом мнение Бласа стало моим ориентиром, и, потеряв Бласа, я потеряла и ориентир. Мне больше не на что было опереться, и я затерялась в потоке истин, ни одна из которой больше не казалась мне достойной доверия.

Да, Блас был прав, а его отец заблуждался: я была очень слабой. Я обманывала себя, трусливо пряталась от всего, что могло мне напомнить о Бласе, в частности, от нового опекуна, не понимая, что куда бы я ни бежала, от себя самой мне не скрыться. И чем больше я ненавидела своего нового опекуна, тем сложнее было ненавидеть Бласа. Я не могла его простить, потому что он не был передо мной виноват. Он не был передо мной виноват, потому что не был мне должен. Мне не за что было его ненавидеть, и все же я должна была — иначе слишком больно. Перестать ненавидеть означало потерять его. Окончательно признать, что ненавидеть мне больше некого.

Я поняла это очень поздно, когда уже не смогла бы ему об этом сказать, — наверно, это всегда до конца осознаешь, только теряя. Я любила его. Не знаю, как это вышло, и в какой момент это произошло. Казалось, совсем недавно он был чужим, жестоким старостой, третировавшим весь колледж, а меня в особенности. Ненависть порой роднит больше, чем приязнь,— а точнее, прощение. Капля по капле, незаметно, через бесконечные скандалы и преследования он становился мне родным, единственным родным человеком в моей жизни. Когда бродил за мной тенью во время разрыва с Маркосом, заставлял писать дурацкие эссе или разыскивать мою мать. Друзья никогда не оставляли меня и всегда поддерживали — Ману, Марисса, Луна, Лаура — но мой враг всегда был всех ближе. Ему не нужно было приходить мне на помощь — он итак постоянно был рядом. Я не слышала от него слов утешения, но только ему удавалось вытащить меня из самого беспросветного уныния.

Все это время он повсюду следовал за мной, как тень, а я даже не замечала, потому что тень никто никогда не замечает. Теперь же я словно лишилась ее и чувствовала себя голой и незащищенной. Трудно представить, как это, должно быть, тяжело и неуютно проснуться однажды и не найти своей тени. Солнце пригревает, люди вокруг отбрасывают сочные, отчетливые, насыщенные цветом тени, а у тебя нет, сколько ни оглядывайся, — сплошь пустота. Сплошь бессмысленный, пустой и равнодушный солнечный свет, озаряющий стены, и асфальт, и людей, и зелень вокруг, а твоей тени нет. Ты больше не отбрасываешь тень.

Блас был моей тенью и ушел как и подобает тени — незаметно. О знаменитостях пишут в газетах, о семейных людях скорбят близкие. А Блас был сиротой, как я, и у него не было никого, кроме меня. Он умер — и словно вышел из игры, и не было никого, кто бы почувствовал. Не стало Бласа Эредиа, а машины все так же проезжали по шоссе, люди все так же спешили на работу — мир не заметил его отсутствия. В колледже быстро забыли о вредном охраннике, и стайки учеников продолжали задерживаться на перемене без него, лишь изредка вспоминая о временах, когда их разгонял суровый староста и раздавал наказания направо и налево — уж точно никто не сожалел, что эти времена позади. В коридорах больше не было слышно шагов Бласа Эредиа, и я, похоже, была единственной, кто это осознавал.

Странная штука — статистика. Нужно, чтобы ушли миллионы, чтобы люди эшелонами уходили на тот свет — только тогда все охнут, сочувственно подожмут губы, и сокрушенно покачают головами. А если умрет один, всего один никому не известный человек, все, напротив, с облегчением выдохнут: «в аварии почти никто не пострадал». Как будто имеет значение, сколько. Как будто каждый из этих тысяч пострадавших не такой же ОДИН для кого-то. Один-единственный, без которого рушится мир, и вся жизнь теряет основу.

Для меня Блас не просто вышел из игры, для меня он был не просто фигуркой на игральной доске. Я была единственным человеком, чью жизнь он изменил, и, какими бы мотивами он ни руководствовался, я уже не могла этого изменить. Поэтому он продолжал жить в моей голове и в сердце, поэтому я оплакивала его даже после того как узнала о предательстве. Глупые мечты о любящем покровителе, которые Блас так старался выбить из моей головы при жизни, проросли во мне с корнями, и подобно плющу высасывали из меня все соки, окончательно лишая меня душевных сил. Не так-то просто оказалось поверить в реальность: для меня он по-прежнему оставался таинственным заботливым опекуном без лица. И чем дольше я тосковала и скучала по нему — тем больше ненавидела нового опекуна, и, наверно, даже не потому что он служил напоминанием, но потому что казался мне суррогатом. Фальшивкой, пустышкой, которую мне предлагали взамен чего-то очень дорогого и настоящего.

— Ты спать-то идти собираешься? — послышался позади голос Мариссы.

— Я приду. Иди, — тихо отозвалась я, не оборачиваясь, но Марисса естественно, не послушалась.

— У Мии нет мозгов, ты же знаешь! — Она села рядом.

— Почему? — повела плечом я. — Она-то, как раз, вспомнила о его дне рождения.

— Лухи… -Марисса сжала мою руку, — Ты должна это прекратить.

— Прекратить что? — рассеянно отозвалась я.

— Оплакивать его, — решительно произнесла Марисса, затем села так, чтобы видеть мое лицо. — Прошло почти полгода…

— Опять цифры… — пробормотала я.

— Что? — не расслышала Марисса.

Я промолчала, и Марисса, не дождавшись ответа, продолжила:

— Он был твоей единственной ниточкой с твоим прошлым, это ясно. Его отец много сделал для тебя, да и Бласа жаль, даже мне жаль. Но ты слишком зацикливаешься… Тебе пора кончать с этим, Лухи. Нужно идти дальше.

Я продолжала задумчиво смотреть куда-то мимо нее.

Марисса снова помолчала, ожидая моей реакции, затем тяжело вздохнула и снова заговорила:

— Ты опять начнешь талдычить мне, что осталась одна? Лухи, разве я, разве Соня, Маркос не доказали тебе, что это не так? Разве… — Она хотела, видимо, снова вспомнить о моем новом опекуне, но вовремя осеклась. — Ладно, — сурово перебила сама себя Марисса. — Мы все прыгаем вокруг тебя и пытаемся помочь. Ты сама отвергаешь помощь. Это ты оставляешь нас одних, ты сама! Не говори, что у тебя ничего не осталось!

Я повела плечом и вдруг подала голос:

— Я и не говорю.

Марисса недоуменно уставилась на меня.

— Тогда почему ты такая кислая?

— Я потеряла…его, — уронила я.

Теперь я смотрела на нее в упор.

— Понимаешь, дело не в том, что я потеряла все. Дело в том, что я потеряла его. Бласа.

Марисса помотала головой.

— Ничего не понимаю! Еще вчера ты его ненавидела! — воскликнула она.

— И сейчас ненавижу, — кивнула я. — Я ненавижу его больше жизни! Но мне плохо без него, Марисса. Очень плохо.

Марисса в панике схватилась за голову.

— Лухан, ну послушай, что ты говоришь? Вспомни, без кого тебе плохо! Бласа, которого ты себе выдумала, не существует! Его нет, и никогда не было! Вспомни, как он обращался с тобой! Вспомни, как подставил Ману! Вспомни, как он подкупил Обезьяну!

— Я помню, — тихо вставила я.

— И тебе его не хватает? С какой стати? Блас от тебя отказался, — продолжала Марисса, тщетно пытаясь поймать мой взгляд. — Отказался задолго до аварии — то есть, ему было плевать на тебя, понимаешь, Лухи? Это больно и поверь, мне больнее в сто раз говорить тебе это, но ты знаешь, я всегда стараюсь быть с тобой честной. Блас никогда тебя не любил, он был плохим, очень плохим человеком! Смирись с этим! Слышишь? — ее голос дрогнул, словно ей и впрямь говорить это было тяжелее, чем мне слушать.

«Смирись с тем, что не нужна ему».

Я молчала не потому что не слышала, а потому что не знала, что ответить. Слова Мариссы меня не задели: я и сама так думала или заставляла себя так думать. Но в то же время было что-то, чего я не могла выразить и не потому что не доверяла. Мне на ум приходили другие воспоминания: те, которые я могла разделить только с Бласом, и я знала, что делиться ими с кем-либо еще — бессмысленно. Марисса никогда не увидит той едва заметной тени, которая прошла по его лицу, когда я сказала, что отказываюсь от его покровительства. Она не поверит, если расскажу, как однажды Блас едва не убил Пабло за то, что он поднял на меня руку. Я никогда не смогу передать словами, какой у Бласа был виноватый взгляд, когда он пришел ко мне в комнату, чтобы в первый и последний раз попросить у меня прощения. Все эти воспоминания мне пришлось похоронить вместе с Бласом, потому что они принадлежали только ему и мне. И оттого они стали казаться иллюзорными и как будто незначительными — некому было прийти и подтвердить, что все это мне не показалось и не приснилось.

— Ну скажи что-нибудь! — разозлилась Марисса. — Хватит строить из себя загадочного Сфинкса!

Мой взгляд бессмысленно блуждал по отцветшему кусту, который чуть заслоняла Марисса. Внезапно чуть пожелтевшие листочки показались мне знакомыми.

— Жасмин отцвел, — подала голос я.

Марисса не сразу поняла, о чем я, но проследив за моим взглядом, понимающе кивнула и пожала плечами.

— Он давно отцвел, — уронила она. — Еще до начала учебы.

Я покачала головой.

— А я не заметила, — бросила и, спустив ноги, спрыгнула с ограды. Какая-то птица в кустах испуганно вскрикнула и улетела.

Марисса опустила глаза и невесело усмехнулась каким-то своим мыслям.

— Спать? — вновь вскинула она на меня вопросительный взгляд.

— Понимаешь, я ведь даже не знала, сколько ему исполнилось… — с горечью выплюнула я вместо ответа и медленно двинулась к зданию колледжа. Позади шагов Мариссы слышно не было. Она осталась у ограждения и, наверно, смотрела мне вслед.

* * *

Той ночью, когда все уснули, я открыла свой ящик и достала жестяную коробку из-под печенья. Порывшись там, я выудила со дна фотокарточку и, примостив ее на тумбочке, зажгла свечку. Фото Бласа — единственное, что у меня осталось.

Это была не моя фотография — у него на квартире я больше не была, и мне неоткуда было взять его личные вещи. Но как-то раз, через пару недель после того как он умер, я увидела на стенде достижений колледжа фотографию с одного из школьных матчей по регби. На ней были изображены наши мальчишки на поле, а в центре — Блас. Я тайком содрала эту фотографию, пока никто не видел, и Мичу потом еще долго недоумевала, кому она могла понадобиться. Сперва я часто доставала фото и рассматривала его, но затем спрятала в коробке из-под печенья, где хранила дорогие сердцу вещицы, и больше не доставала. Я поняла, что растравливаю себе душу, каждый раз пробуждая воспоминания об этом человеке.

Я больше не могла жить иллюзиями. Лучше было так, как сейчас: окаменелое бесчувствие и равнодушная уверенность. Я еще только училась отключать эмоции, и, как недавно родившийся олененок, с трудом вставала на тонкие неокрепшие копытца. Меня очень легко было пошатнуть, и тогда я стала бы уязвимой, а это больно. Я боялась боли, и это чувство не было истеричным или малодушным — всего лишь естественный инстинкт самосохранения.

Но в тот вечер я решилась снова достать эту фотографию. Я сидела при свете свечи и не могла оторвать от нее взгляд, хотя рассматривать-то, в общем, было нечего. Ребята на фотографии стояли с глупыми лицами, в нелепых позах, и не было ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Правда, приглядевшись, я различила, что Роко все-таки попытался незаметно поставить тренеру рожки, но вспышка застала его на полпути, и нужного эффекта он не достиг.

Блас тоже вышел не очень, и казался застывшей статуей с каменным лицом. Как всегда, чем-то недоволен, густые брови сведены на переносице. И все же глаза его были живые, словно жили своей жизнью, не подчинялись воле хозяина, и не принимали то же застывшее выражение, что и лицо. Глаза были прозрачные и энергичные, и в них стояла какая-то тоска и неотмирность, словно он чувствовал, что ненадолго в этом мире и умрет молодым.

Аккуратно положив фотографию обратно в коробку, я поставила ее в тумбочку и закрыла дверцу на ключ. Затем взяла в руки свечку и, резко дунув, потушила ее. День кончился, и я должна была снова закрыть сердце, как коробку из-под печенья. Иначе нельзя: я должна была оставаться сильной.

Горько усмехнулась.

Как будто нужны фотографии, чтобы помнить о нем.

Как будто можно забыть, надежно спрятав воспоминания в коробке из-под печенья.

Глава 9

Прошла еще неделя, а я по-прежнему не имела ни малейшего представления, как мне выйти за пределы колледжа и попасть на день рождения Мариссы. С ней я этот вопрос больше не обсуждала, так как любые разговоры на эту тему заканчивались упоминанием о моем опекуне — а значит, ссорой. У меня оставался Маркос, но он не мог мне помочь — его отец несколько раз звонил Дуноффу с просьбой отпустить меня к ним хотя бы на выходные, однако директор оставался непреклонен.

В один из таких тревожных дней меня поймал в коридоре Диего.

— Чего тебе? — раздраженно отмахнулась я, пытаясь разглядеть в толпе Мариссу.

— Меня попросили передать тебе, — обиженно отозвался тот.

Я тут же обернулась и увидела сверток у него в руках.

— Кто? — я подозрительно покосилась на него.

— Девчонка с третьего курса, — пожал плечами Диего. — Не знаю, как зовут.

Я снова в изумлении воззрилась на сверток. Затем осторожно взяла его в руки.

— Ну, я пошел, — махнул рукой Диего, однако я удержала его одним словом:

— Стой.

Я заглянула в пакет и выудила оттуда неброское, но очень красивое темно-синее платье. Я было решила, что это Мия не теряет надежды всучить мне свои шмотки, однако в этот момент из пакета выпала записка. Небрежно запихнув платье обратно в пакет, я нагнулась и подняла записку с пола. Развернув бумажку, я увидела короткое послание, напечатанное на компьютере:

«Желаю хорошо провести время. Надеюсь, с размером угадал. Если нет, напиши мне — я пришлю другое платье».

Подписи не было, но мне не составило труда догадаться, от кого записка. Я смяла ее и отбросила на пол.

— Покажи мне девчонку, которая отдала тебе этот сверток, — я сурово посмотрела на Диего.

Тот растерянно огляделся.

— Да делать мне нечего, — пожал плечами он. — Где я тебе ее искать буду?

— Покажи девчонку! — рявкнула я. Меня распирало от злости. Каким-то образом мой опекун прознал о дне рождения Мариссы и решил поиздеваться! Сам же запретил мне выходить из колледжа, а теперь присылает мне коктейльное платье. Или он полагал, что свой день рождения Марисса будет справлять в стенах колледжа? Как бы то ни было, мой новый опекун снова действовал в точности как Блас, и эта мысль вселяла в меня мистический ужас.

— Вот она вроде, — подал голос Диего, поискав глазами девчонку в толпе. Видимо, он смекнул, что так просто ему уйти не удастся.

Я вихрем подскочила к тоненькой блондинке с простоватым выражением лица.

— Говори, где взяла это, — я сунула ей под нос сверток с платьем.

Девушка на миг опешила, затем, увидев сверток, понимающе кивнула.

— А повежливее нельзя? — недовольно поинтересовалась она.

Видимо, по моему лицу даже ей стало ясно, что нельзя, и она не стала долго ломаться.

— Какой-то парень подошел ко мне и попросил передать Лухан Линарес с четвертого курса, — пояснила девушка. — Я новенькая, никого здесь еще не знаю — вот и попросила твоего одноклассника, — она кивнула в сторону Диего.

— Покажи мне парня, который передал тебе это, — не сдавалась я.

— Да я его не запомнила, — отозвалась девушка.

— Придется вспомнить, — решительно отозвалась я и схватила ее за локоть. — Походим по коридорам, и ты мне его покажешь.

— Да не узнаю я его, отпусти меня! — возмутилась девушка, выдирая локоть. — Говорю же, я здесь новенькая. У вас здесь все такие хамки? — доверительно обратилась она к Диего.

Я хохотнула.

— Это она обо мне? — в свою очередь поинтересовалась я у него, все так же улыбаясь. Затем, не дождавшись ответа, набросилась на девушку и вцепилась в белобрысые волосы.

— Ты пойдешь со мной и покажешь мне идиота, который согласился передать мне этот сверток, — кричала я, пока Диего тщетно пытался отцепить меня от блондинки. Ему это удалось, когда я услышала за спиной голос, заставивший меня отпустить ее добровольно.

— Линарес, что вы творите?

Меня словно окатили ведром ледяной воды. Я отпрянула от блондинки и медленно обернулась, чтобы встретить непроницаемое лицо Миранды.

— Я прошу прощения, — буркнула я и подняла брошенную на пол сумку, чтобы быстро ретироваться, однако Миранда снова меня остановил одним взглядом.

— Пройдите со мной в учительскую, нам нужно поговорить, — сухо приказал он.

— Я же сказала, что извиняюсь, — буркнула я. — Вот, — я протянула блондинке пакет с платьем. — Это тебе в качестве моральной компенсации. Оно новое и очень дорогое, можешь быть уверена.

Блондинка презрительно фыркнула и, демонстративно взмахнув волосами, застучала каблучками по направлению к кабинету живописи. Миранда подозрительно покосился на сверток.

— Ну как хочешь, — пожала плечами я и швырнула пакет на ближайшую лавочку.

— Девчонки, Мия Колуччи делится очередной шмоткой! — громко прокричала я на весь коридор, и лавочку тут же облепили проходившие мимо девушки — словно мухи кусок тухлого мяса.

— Теперь мы можем идти, — повернулась я к Миранде. — Диего, спасибо за помощь. Маленькая просьба — больше не соглашайся передавать мне всякий хлам, договорились? — я похлопала ошалевшего Диего по груди и последовала за Мирандой.

— Ну что, я отчислена? — скучающим тоном поинтересовалась я, устало плюхаясь на один из стульев в учительской.

— Не дождешься, — парировал Миранда. — Я вызвал тебя не поэтому.

— Час от часу… Опять что-то случилось? — вздохнула я.

Миранда смерил меня оценивающим взглядом.

— Ты действительно не знаешь?

Я вскинула брови и вопросительно уставилась на него.

— Не знаю чего? — уточнила.

Миранда смерил меня пытливым взглядом.

— Скажи, ты помирилась с опекуном? — он подозрительно сощурился, словно ожидая какого-то подвоха.

— Еще чего, — фыркнула я. — Я с ним не ссорилась, чтобы мириться. Я тебе говорила, что не хочу иметь с ним ничего общего.

— Да, но ты могла пойти на это, учитывая, что приближается день рождения Мариссы, — не сводил он с меня пристального взгляда.

Я на секунду закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Затем снова посмотрела на него и неожиданно рявкнула:

— Что происходит?

Миранду, казалось, такая реакция не шокировала. Он удовлетворенно кивнул и буднично сообщил:

— Твой опекун подписал разрешение на выход. Ты сможешь пойти на день рождения Мариссы.

Пару мгновений я не могла вымолвить ни слова, недоверчиво поглядывая на Миранду.

— Ты шутишь, что ли? — неуверенно спросила я.

Миранда хмыкнул и, порывшись в одной из папок, вручил мне подписанное прошение.

— Синьор Дунофф просил передать тебе. Он считает, что я нашел к тебе подход, и теперь предпочитает общаться с тобой через меня.

Я не сводила с прошения изумленного взгляда. Подпись нового опекуна была крупной и размашистой, но я не могла различить ни единой буквы, чтобы прочитать зашифрованную в ней фамилию или имя. Что ж, выходит, я все-таки была неправа. Опекун не издевался, когда прислал мне платье, — он действительно отпускал меня на вечеринку Мариссы.

— Но с какой стати? — выдавила я после нескольких секунд молчания.

Миранда пожал плечами.

— Вот и мне стало интересно. Я был уверен, что это твоя очередная выходка, но, похоже, ты и в самом деле непричастна…

И снова этот взгляд-рентген.

— Да я понятия не имею, что на него нашло! — не выдержала я. — Я не писала ему!

Миранда кивнул.

— Может, он понял, как для тебя это важно?

Я передернула плечами.

— Как бы он понял, интересно? — фыркнула. — Откуда он вообще узнал о дне рождения Мариссы?

— Тебя правда это удивляет? — криво улыбнулся Миранда.

Наш разговор прервала трель звонка.

— Ладно, мне пора идти на занятие, — очнулся Миранда и мягко напомнил: — Тебе тоже пора на урок.

Я кивнула и, слегка обескураженная, медленно направилась к двери.

— Лухан, — Миранда окликнул меня на пути.

Я обернулась.

— Думаю, теперь тебе нечего с ним делить. Напиши ему.

Вместо ответа я молча покинула кабинет, хлопнув дверью.

* * *

Я нашла Мариссу в буфете.

— Марисса, нам нужно поговорить.

Марисса отвлеклась от разговора с Пабло и жестом указала на стул, приглашая меня присоединиться.

Я покачала головой.

— Нет, наедине. — Я смерила Пабло красноречивым взглядом.

Тот нерешительно переглянулся с Мариссой, затем, махнув рукой Томасу, сидевшему за соседним столом, нарочито галантно уступил мне место.

— Что-то случилось? — напряженно спросила Марисса. Видимо, по моему лицу было заметно, что я сама не своя.

— Да, — решительно кивнула я. — Происходит что-то странное.

Марисса молчала, ожидая продолжения. Я вынула из кармана джинс подписанное прошение и, разгладив на колене, передала Мариссе.

— Опекун подписал разрешение на выход, — выдохнула я.

Лицо Мариссы просветлело. Она пробежала глазами по бумаге и, отложив, снова вскинула на меня пытливый взгляд.

— Вот это да! — воскликнула она. — Но это же замечательно! Ты не рада?

— Я рада, — серьезно кивнула я. — Но это странно, согласись! С какой стати он сменил гнев на милость?

Марисса застыла.

— Что ты имеешь в виду? — Ее голос прозвучал как-то неестественно, хотя, я не придала этому значения.

— Ты не думаешь, что он может что-то замышлять? — вскинула я на нее нерешительный взгляд.

Марисса в задумчивости закусила губу.

— Нет, — решительно выдала она. Затем, помолчав пару секунд, прибавила: — Знаешь, я думаю, тебе лучше написать ему и самой все выяснить.

— Это как? Спросить, не собирается ли он меня выкрасть по дороге на твой день рождения? — съязвила я.

Марисса раздраженно отмахнулась.

— Лухи, что за глупые фантазии! Зачем ему тебя красть? Он и так может забрать тебя из колледжа в любую секунду.

Вот это мне до сих пор в голову не приходило. А ведь действительно мог — забрал же Блас когда-то.

— И ты так спокойно говоришь об этом! — возмутилась я.

Марисса устало вздохнула.

— Если бы он решил тебя забрать, давно бы это сделал. Он ни разу даже не заикнулся об этом, хотя мог бы припугнуть.

На это мне ответить было нечего. Опекун явно передумал не случайно, но ему не нужно было выдумывать такую сложную схему, чтобы до меня добраться. В конце концов, я сама предлагала ему встречу, и он мог выкрасть меня в любой момент.

— Но зачем ему это? — с досадой хлопнула я себя по коленке. — Здесь что-то не вяжется, почему он так быстро сдался?

Марисса пожала плечами.

— Я не буду отвечать, потому что ты снова взбеленишься. Хочешь совет? Сядь и напиши ему. Уверена, как только ты откроешь ноутбук, тебе все сразу станет ясно…

— Да ни за что! — оборвала я ее. — Может, мне еще в благодарностях рассыпаться? Он отравлял мне жизнь несколько месяцев!

— Лухи, — Марисса вдруг схватила меня за запястье и внимательно посмотрела мне в глаза. — Люди… — она помедлила, словно собираясь с духом. — Люди иногда поступают неправильно, но это не значит, что из-за этого стоит поставить на них крест.

— Сказала Марисса Пиа Андраде! — хмыкнула я.

— Сказала, потому что Лухан Линарес, — передразнила меня Марисса, — убеждала меня когда-то, что любовь оправдывает любые средства.

— Да где ты тут любовь увидела, Марисса? — фыркнула я. — Эта свинья наживается на мне и строит из себя строгого наставника! Я не нужна ему!

— По крайней мере, ты нужна ему больше, чем Бласу! — не выдержала Марисса. — Блас ушел, Лухи! — она вцепилась в мою руку, заметив, видимо, как я побелела от ее слов. — Он ушел бы, даже если бы не авария. Прекрати цепляться за него, поняла? — она повысила голос, вбивая в меня каждое слово, словно молотком.

Я сгорбилась под их тяжестью и смотрела на нее исподлобья, недоумевая, что заставляет ее вновь и вновь повторять эти жестокие слова.

— Что на тебя нашло, Марисса? Раньше ты всегда меня поддерживала, — тихо заметила я, — но в последнее время я не могу положиться даже на тебя!

Марисса на миг растерялась, но тут же взяла себя в руки и решительно покачала головой.

— Я всегда готова тебя поддержать, Лухан, — твердо сказала она. — Но если стану изменять себе вслед за тобой, мы обе начнем плавать. Друг тем и ценен, что не станет прогибаться под тебя — только так можно на кого-то опереться. Запомни, Лухи, — она вдруг снова сжала мою руку и заглянула мне в лицо, — что бы я ни делала, я делаю это потому, что люблю тебя и хочу как лучше. Поняла?

Я удивленно смотрела ей в глаза, которые напряженно искали в моем лице согласия, пока не поняла, что если не кивну, мы так и просидим, глядя друг на друга всю оставшуюся жизнь. В качестве компромисса я пожала плечами, и она отпустила меня.

— Есть человек, который искренне о тебе заботится, — хмуро бросила она. — Он не хочет заменить тебе Бласа, он не хочет на тебе нажиться — он просто хочет стать тебе другом, понимаешь?

— Ты ничего о нем не знаешь,— огрызнулась я.

— Ты тоже, — решительно вскинула голову Марисса. — И иногда мне кажется, что ты ничего не знаешь даже о себе.

* * *

Я весь день ходила подобно сомнамбуле, обдумывая слова Мариссы. Мысль о том, что мой новый опекун — продажный тип, которому нет до меня дела, прочно засела у меня в голове, однако теперь впервые за многие месяцы я могла допустить, что ошибалась. Вместе с тем меня не оставляло подозрение, что прошение на выход он выписал не просто так. Наученная горьким опытом, я уже не могла решиться предположить, что кому-то действительно есть до меня дело настолько, чтобы дарить подарки и заботиться обо мне. Однажды я уже понадеялась на это и жестоко ошиблась. Однако в чем-то Марисса была права: я никогда не узнаю правды, если буду вечно игнорировать его.

Вернувшись в комнату и никого там не обнаружив, я заперла дверь и достала из шкафа ноутбук. Плюхнувшись с ним на кровать, я открыла крышку и, чуть помедлив, нажала на кнопку. Экран загорелся под негромкое гудение и короткую мелодию. Привычным движением я навела курсор на значок почты и кликнула мышкой. К своему удивлению, я не обнаружила непрочитанных писем — как будто опекун за все это время даже не попытался связаться со мной. Открыв, однако, папку входящих, я обнаружила с десяток новых писем, однако все они были прочитаны… Мной овладело нехорошее предчувствие, и я щелкнула последнее письмо:

«Хорошо, я выполню твою просьбу. Лухан может поехать на твой день рождения, но ты должна дать мне слово, что будешь присматривать за ней. Я не хочу, чтобы она снова убежала. Постарайся поговорить с Лухан, может быть, теперь она захочет со мной подружиться — мне бы этого очень хотелось».

Из горла у меня вырвался какой-то нечленораздельный звук. Словно заучивая наизусть, я вновь и вновь перечитывала письмо, но содержание постоянно ускользало от меня. Я была слишком потрясена, слишком разочарована, чтобы мыслить ясно. Похолодевшей рукой сдвинула мышку и навела курсор на следующее письмо в списке.

«К сожалению, я не могу пойти на это. Мне известно, что Лухан уже один раз сбежала из колледжа, что будет, если ей представится еще одна возможность? Я попросил директора усилить охрану колледжа и предупредить всех преподавателей, что с Лухан надо быть начеку. Разумеется, я не сказал, что Лухан совершала попытку к бегству, — не хочу, чтобы ее выгнали из колледжа. Рики рассказывал мне, как сильно она привязана к этому месту, и мне будет жаль, если она сломает себе жизнь».

Действуя механически, я закрыла письмо и открыла следующее:

«Почему ты перестала отвечать? Ты получила мое последнее письмо? Пожалуйста, не молчи, благодаря тебе, у меня есть хоть какая-то связь с Лухан».

В недоумении я вернулась к предыдушему письму и сверила даты. Между письмами был интервал в несколько недель. Решив, что обдумаю это позже, нажала на следующее письмо в списке:

«Ты получила мое последнее письмо? Ты не ответила, что-то случилось?».

И так несколько писем подряд. Наконец, я наткнулась на нечто более содержательное:

«Да, перед смертью Рики-младший многое успел мне рассказать. Мне понравилась его идея с ноутбуком, и я решил взять ее на вооружение. Я нахожусь заграницей, и мне очень трудно добраться до вашей страны. Все, что мне остается, — это писать письма и полагаться на людей, которым я доверяю. В том числе и тебе».

Завороженная текстом на экране, я нажала на следующее письмо.

«Я старинный друг Рики Фара-старшего. По его просьбе я все это время присматривал за его сыном и подопечной, но не вмешивался — у нас с Рики-младшим отношения не сложились. Незадолго до своей смерти Рики-младший пришел ко мне и попросил взять опекунство над Лухан. Я человек уже пожилой, но, естественно, согласился в память о друге. Мне бы очень хотелось подружиться с девочкой, очень жаль, что она в штыки воспринимает любые мои попытки сблизиться».

Последнее письмо, а точнее, первое окончательно развеяло все мои надежды на ошибку. Оно буквально сбило меня с ног, размазало по стенке — какая угодно метафора не смогла бы до конца передать, что я чувствовала в этот момент. До тех пор — была лишь неясная догадка, теперь — уверенность сродни приговору:

«Я очень рад познакомиться с тобой, Марисса! Сразу видно, что ты настоящий друг и заботишься о Лухан. К сожалению, она не хочет идти на контакт, и я был бы очень признателен, если бы ты смогла убедить ее со мной пообщаться».

Я обратилась к списку исходящих писем, прикидывая, когда могла начаться эта переписка. По моим расчетам, Марисса написала первое письмо во время нашей размолвки из-за Пабло. Затем, выяснив все необходимое, она прекратила переписку и снова возобновила ее лишь после моего побега.

Я с трудом осознавала, что происходит, точнее, не хотела верить, что понимаю все правильно. Я уже навела курсор на первое исходящее письмо, в надежде, что найду в нем хоть какое-то разумное объяснение, когда раздался громкий стук в дверь. Пару мгновений я не реагировала, продолжая тупо пялиться в экран, но затем медленно поднялась с кровати и на негнущихся ногах проследовала к двери.

— Наконец-то, Лухи, с чего это ты вздумала запираться? — влетела в комнату Марисса и, откинув сумку на пол, плюхнулась на кровать. — Представляешь, я тут такое раскопала… Что с тобой? — насторожилась она, заметив выражение моего лица. Я медленно закрыла дверь и обернулась, подперев ее спиной. — Что-то случилось? — она вскочила с кровати, чтобы броситься ко мне, но внезапно заметила ноутбук.

— А… — только и сказала она и посмотрела на меня в упор.

Я покачала головой, едва сдерживая слезы.

— Марисса… Ну как же так? — вырвался у меня беспомощный стон.

Марисса тут же снова бросилась ко мне, чтобы успокоить, но я оттолкнула ее.

— Ты все это время вела с ним переписку! — кричала я. — Ты предала меня!

— Лухи, что ты мелешь? — возмутилась Марисса. — Я всего лишь написала ему пару писем! Ты же упряма, как ослица! Ничего не хочешь знать!

— Я хочу знать, что моя лучшая подруга плетет интриги за моей спиной! — выплюнула я.

— Какие интриги, Лухи? — опешила Марисса. — У тебя совсем крыша поехала! Я просто спасала твою шкуру! Еще немного — и он бы забрал тебя из колледжа за твои выходки!

«Я не сделала ничего плохого! Я хотела помочь тебе!» — звучало у меня в ушах. Но так же как и он я лишь сильнее вскипела.

— Я не могу в это поверить, Марисса, как ты могла действовать за моей спиной?

— Да почему за спиной, Лухи? — защищалась Марисса. — Я написала с твоего ноутбука и не удалила ни одного письма! Я наоборот уговаривала тебя заглянуть в ноутбук!

В ее словах была доля истины, но мне на тот момент было все равно.

— Почему ты не сказала прямо? — бросила я.

— Потому что ты бы не стала меня слушать! — воскликнула Марисса. — Я хотела, чтобы ты сама прочитала его письма!

— Зачем? Ты знаешь, что он мой злейший враг! Ты знаешь, как я ненавижу его!

— Но почему, Лухи? — заорала в ответ Марисса. — За что ты его так ненавидишь?

— Я сто раз тебе говорила: он преступник! Он такой же как Блас, — выдохнула я в бессильной злобе.

— Он не имеет к Бласу отношения! — парировала чуть спокойнее Марисса. — Он был другом Фара-старшего!

— Который умер в тюрьме! — закончила я за нее.

Марисса поморщилась.

— Лухан, перестань! Тебе и дела не было до того, что Фара-старший преступник! Ты ненавидишь нового опекуна не поэтому.

— Да плевать, почему я его ненавижу! — возмутилась я. — Мне непонятно, как ты оказалась в одной упряжке с тем, кто превращает мою жизнь в ад!

— Это ты превращаешь свою жизнь в ад! — воскликнула Марисса. — Почему ты ненавидишь его, а не Бласа?

— Причем здесь Блас? — простонала я.

— Да притом, Лухан! — воскликнула Марисса. — Это Блас тебя бросил, это он был преступником! Ты его должна ненавидеть, но не решаешься, поэтому спускаешь всех собак на опекуна…

— Я ненавижу Бласа! — перебила я.

Марисса смолкла, покачала головой и невесело усмехнулась.

— Ты ненавидишь опекуна за то, что сделал Блас, — согласилась она. — Но Бласа ты не ненавидишь. Ты, скорее, будешь ненавидеть меня и весь мир, чем станешь ненавидеть Бласа!

В комнате установилась тишина, которая казалась оглушительной после крика, который мы подняли.

Прошла пара мгновений, прежде чем Марисса снова нарушила это гробовое молчание.

— Твой опекун не виноват в том, что Блас был подонком, — твердо сказала она. — Да, если бы он не объявился, ты бы и не узнала, что Блас от тебя отказался, но подумай, Лухи, что в этом хорошего? Ты бы продолжала распускать сопли на могиле Бласа, думая, что где-то глубоко внутри своей вонючей сущности он любил тебя, — только зачем тебе это, если на самом деле все не так? Зачем тешить себя иллюзиями?

Я не отвечала. Марисса тонко чувствовала меня, но одного она не могла понять. Я не просто тешила себя иллюзиями — я жила ими. И обнаружив, что вся моя жизнь — иллюзия, я чувствовала себя так же, как, наверно, чувствует себя лунатик, которого разбудили на краю пропасти.

— Зато твой новый опекун все-таки объявился, — прибавила Марисса. — Потому что ему не все равно…

— Марисса, мне надоело, — резко прервала я ее. — Можешь оправдывать себя и опекуна, сколько влезет, но ты предала меня. Ты знаешь, что предала.

— Чем это? — снова взбеленилась Марисса. — Тем, что хотела помочь тебе?

— Все, Марисса, — отрезала я. — Давай закончим этот разговор, У меня к тебе только одна просьба: не суй свой нос в чужие дела. Усекла?

— Чужие дела? — горько усмехнулась Марисса. — Это с каких пор твои дела для меня чужие?

— С этих, — бросила я и вышла из комнаты, едва не сбив с ног Мию, которая, видимо, заслышав наши вопли, решила выяснить, в чем дело. В другое время я бы не упустила случая поучить ее хорошим манерам, но тогда я лишь смерила ее равнодушным взглядом и прошла мимо.

* * *

Меня раздирали противоречивые эмоции: злоба, обида, горечь, боль. Мне хотелось плакать, хотелось разнести дверь в щепки, хотелось молча забиться в угол и никого не видеть. Первой мыслью было тут же собрать вещи и сбежать из колледжа навсегда. Второй — направиться к Дуноффу и потребовать, чтобы он отселил меня от Мариссы. И только где-то в глубине души билось робкое, несмелое чувство, что я зря назвала ее предательницей. Слишком часто она доказывала мне свою верность, чтобы я могла так просто разбрасываться подобными обвинениями без малейших угрызений совести.

И тогда я направила весь свой гнев на опекуна. Это он манипулировал моими друзьями, моими эмоциями и чувствами. Это он прикидывался добродушным старичком, постепенно и неминуемо отбирая у меня свободу и единомышленников. Меньше чем за полгода ему удалось переманить на свою сторону всех моих друзей, директора и даже Миранду! Был миг, когда я и сама чуть было не дала слабину и не повелась на его уловочки, но история с тайной перепиской расставила все точки над «i». Тот, кто мог так подло, исподтишка пытаться воздействовать на меня, не мог стать мне близким человеком.

Мне хотелось уничтожить его, размазать по стенке, заставить его почувствовать то же, что я ощутила по его вине. Чувство ненависти снедало меня и прежде, но теперь рядом не было Мариссы, чтобы хоть как-то сдерживать мои порывы. Теперь злость вышла за всякие рамки и обрела самые уродливые формы:

«Уважаемый глава комитета по делам несовершеннолетних. Я, Лухан Линарес, обвиняю своего нового опекуна в сексуальном домогательстве. На днях он меня едва не изнасиловал. Мой опекун психически болен и должен быть удален от меня как можно скорее. Прошу рассмотреть этот вопрос по статье о растлении несовершеннолетних и лишить его опекунских прав».

Я сочиняла это письмо весь вечер, предварительно изучив в интернете все возможные юридические речевые обороты и заумные слова. Адрес социального отдела мне был известен, так что оставалось только подписать конверт и опустить его в почтовый ящик. Разум подсказывал мне, что стоит сделать это с утра — на холодную голову, хорошенько обдумав, готова ли я решиться на лжесвидетельство, — но внутри клокотало чувство мести. Тем же вечером я спустилась в холл и решительно опустила письмо в почтовый ящик.

* * *

Я сидела в своей излюбленной нише, направляя невидящий взгляд куда-то перед собой. Близилась ночь, но я не собиралась возвращаться в свою спальню, а куда податься, еще не придумала. Я провела детство на улице, да и в детдоме меня не сразу приняли, но впервые я настолько явственно ощущала эту безысходную тоску, когда тебе негде приклонить голову. В лице Мариссы я потеряла не просто подругу, но и свое последнее убежище.

Мои размышления прервал шорох, и, оглянувшись, я различила в полумраке силуэт Ману. Помедлив, он молча подошел ко мне и опустился рядом по стене — спиной ко мне. Я снова отвернулась, не издав ни звука. Так мы и провели в абсолютном молчании минуты три.

— Поговорим? — он, наконец, подал голос.

Это было что-то из прошлой жизни. С лета мы ни разу не говорили по душам.

— О чем? — коротко бросила я.

— Вы с Мариссой поссорились?

Я фыркнула.

— Она уже и к тебе успела прибежать…

— Это не она, — покачал головой Ману.

— Мия? — осенило меня. — Прекрасно! Тебя подослала Мия! — с досадой выплюнула я.

— Она беспокоится за тебя.

— Я по горло сыта вашей заботой, — мрачно заметила я. — Марисса обо мне уже позаботилась, спасибо.

Ману снова замолк на пару секунд.

— Из-за чего вы поссорились? — вновь подал голос он.

— Ману, отстань! — ощетинилась я. — Я не хочу это обсуждать — иди, куда шел!

— Я шел к тебе, — просто ответил Ману, и я сникла.

— Вот и зря. Я сама справлюсь.

— Не сомневаюсь, — спокойно отозвался Ману. — Но я хочу помочь. Ты поссорилась с Мариссой из-за Бласа?

Я поперхнулась и возмущенно посмотрела на Ману.

— Мы поссорились из-за нового опекуна! — воскликнула я. — Вы достали меня! Причем здесь опять Блас?

— Да при всем, — спокойно отозвался Ману, оборачиваясь и встречаясь со мной глазами. — Думаешь, я не знаю? Когда человек умирает — он при всем. И во всем.

Я снова отвернулась, однако по-прежнему чувствовала на себе его взгляд.

— Ману, я не хочу об этом говорить, — повторила я, чувствуя, что на глазах закипают слезы. — Оставь меня, пожалуйста!

— Лухи, тебе надо выговориться. Мы не можем избегать этой темы вечно…

— Очень даже можем. Мы прекрасно избегали ее почти полгода, — сверкнула глазами я.

Мануэль смолк на минуту и согласно кивнул.

— Ты права, я совсем забросил тебя...

— Меня это устраивает! — заверила я.

— …И я знаю, что не имею права лезть с советами…

— Вот и не лезь, — отрезала я.

Ману устало вздохнул. Между нами снова возникла неловкая пауза.

— Лухи, мы должны поговорить, — решил он, наконец. — Я твой друг и хочу помочь!

— Опять помочь! — воскликнула я. — Да вас тут целый полк желающих мне помочь! Не можете вы помочь, понимаешь! Никто не может!

— Я могу!

— Да? — взорвалась вдруг я. — Тогда скажи, как вернуть человека с того света, а? Ну, скажи! Не знаешь? — едко усмехнулась я и пожала плечами. — Я же говорю, ты не можешь помочь, — тихо прибавила я. — Умер — значит, умер.

Ману ответил не сразу.

— Я-то не умер, — как-то растерянно отозвался он.

Я вздрогнула. Упоенная своим горем я забыла, что чуть больше полугода назад Мануэль и сам едва не угодил на тот свет.

Я вылезла из ниши и села рядом с Мануэлем, прижавшись к нему.

— Слава Богу, хоть ты не умер, — выдохнула я тоскливо. — Хотя я до сих пор не понимаю, как тебе это удалось.

— Я и сам не понимаю, — пожал плечами Ману, задумчиво глядя куда-то перед собой. — Наверно, у меня просто не было выбора. Я знал, что должен бороться. Альтернатива — смерть.

— Альтернативы нет, Ману, — тихо заметила я. — В конце всегда смерть.

И мы вновь надолго погрузились в молчание, потому что возразить было нечего. Он тоже знал это, как никто другой, — хеппи-энда не будет. Часом раньше, часом позже — смерть заберет у тебя все, что ты у нее отвоюешь.

— Может быть, — Ману пожал плечами. — В конечном итоге, единственное, что мы знаем о себе наверняка, это то, что однажды умрем, — задумчиво протянул он. — Но это не мешает двигаться дальше.

— Не мешает, — эхом отозвалась я. — Только зачем? — я с вызовом посмотрела на него. — Зачем идти, если в конце тупик?

Ману ответил не сразу.

— Ну хотя бы ради тех, кому ты дорог, — предположил Ману.

— А кому я дорога, Ману? — меланхолично спросила я.

Ману отстранился и заглянул мне в глаза.

— Ты всем нам дорога, и отлично это знаешь!

Я пожала плечами.

— У тебя есть Мия — ты и без меня проживешь. У Мариссы теперь есть Пабло. А у меня теперь даже Бласа нет. И, оказывается, никогда и не было! Он просто сбежал! Взял и сбежал от меня на тот свет! Представляешь, как я его доконала? — нервно усмехнулась я и неожиданно для самой себя всхлипнула.

Ману крепко прижал меня к себе и стал успокаивающе гладить меня по голове.

— Блас ушел, но у тебя теперь есть новый опекун. Кажется, он неплохой парень…

Я отстранилась и одним движением руки вытерла слезы.

— Он плохой парень, — передразнила я Ману. — Лучше бы он вообще не появлялся! Давай не будем об этом — мне хватает Мариссы.

Ману смолчал, видимо, сразу определив, что спорить бесполезно. Вместо этого он снова обнял меня и задумчиво протянул:

— Когда умер отец, мне тоже хотелось винить в этом весь мир.

На миг в коридоре воцарилось молчание. Я вдруг ощутила это странное единение, связывающее людей, хотя бы раз сталкивавшихся со смертью близких.

— Продал мотоцикл, бросил мать с сестренкой, — продолжал Ману. — Проделал тысячи километров, чтобы приехать в Буэнос-Айрес, — все только чтобы отомстить Колуччи, и знаешь, что?

Я не отвечала.

— Меня бесило, что Франко оказался таким хорошим человеком! — усмехнулся он. — Я ненавидел его за то, что он пытался заменить мне отца. Мне казалось, что я предаю память родного отца, принимая его помощь. А потом как-то так вышло, что Франко спас мне жизнь. Человек, которого я презирал, стал мне вторым отцом, заново подарив жизнь. Понимаешь, к чему я веду Лухи? — он снова заглянул мне в глаза. — Может, Марисса не так уж и не права? Может, ты и правда сможешь полюбить нового опекуна?

Я покачала головой.

— Опекун никогда не станет для меня тем, чем стал для меня Блас.

— Думаешь, Франко стал? — мотнул головой Ману. — Нет, он просто стал мне близким человеком. Еще одним, понимаешь?

— Франко спас тебе жизнь, а мой опекун только портит мне нервы и отнимает друзей, — парировала я.

— Ты знаешь, что дело не в заслугах, — серьезно посмотрел мне в глаза Ману. — Блас тоже тебя заботой не окружал.

— Давай закроем тему, а? — вскинулась я. — Ты его ненавидишь и не можешь судить объективно!

— Ты думаешь, я его ненавижу? — вдруг тихо отозвался Ману.

Я резко вскинула голову, недоуменно глядя на него.

— Тут и думать нечего, — пробормотала я. — Все его ненавидели. Я, если хочешь знать, тоже.

Ману отвел взгляд и посмотрел куда-то прямо перед собой.

— Знаешь, когда я узнал, что меня вызывает врач, — снова подал голос он через несколько секунд, — чтобы сообщить результаты анализов… Я очень нервничал — сразу понял, что дело серьезное. Мне было страшно — ты первая, кому я признаюсь. Впервые в жизни, наверное, было страшно.

Я вскинула голову, и, бросив на него сочувственный взгляд, пересилила себя и крепко сжала его руку. Ману пожал ее в ответ, глядя куда-то перед собой, словно ему до сих было трудно вспоминать те дни.

— Мне пришлось обратиться за пропуском к Бласу, и он без разговоров выписал мне его. И знаешь, он словно почувствовал, как мне плохо… Взял -и ни с того ни с сего по-дружески хлопнул меня по плечу и велел выздоравливать, — продолжал Ману. — Я буркнул что-то в ответ, а когда вышел за дверь вдруг понял, что я больше никогда не смогу ненавидеть Бласа. Было в этом жесте что-то такое, знаешь… — он снова опустил на меня свои черные, как уголь, глаза. — Человеческое.

Я удивленно смотрела на него. В Бласе не могло быть ничего человеческого. Он был волком — таким же диким и беспощадным, как мой новый опекун.

— Я не ненавижу Бласа, Лухи, — пояснил Мануэль. — И не осуждаю тебя за то, что ты до сих пор оплакиваешь его.

— Я не оплакиваю, — перебила я, а он снова усмехнулся.

— Представь себе, что он стоит вот тут, — он ткнул пальцем куда-то в темноту, — и смотрит, как ты расползаешься. Прячешься по углам, ссоришься с опекуном. Уж он бы тебе устроил взбучку, если бы был жив.

Я улыбнулась сквозь слезы. Представить себе было очень просто. Сложно не представлять.

— Не устроил бы, — отозвалась я. — Плевать ему на меня. Хоть на том свете, хоть на этом. Он скинул меня на нового опекуна и сбежал.

Ману покачал головой.

— Мой папа тоже сбежал, — тихо отозвался он. — Но это не значит, что ему было плевать.

— Твой папа — это твой папа, Ману, — грустно отозвалась я. — А Блас — это Блас. То, что он поддержал тебя тогда, ничего не значит. Может, он глумился над тобой, а ты не понял. Советую тебе продолжать ненавидеть его, потому что это гораздо проще. Когда не можешь, — очень больно, — горько прибавила я, и, легко вскочив на ноги, махнула Ману на прощание и быстро зашагала прочь.

* * *

В ту ночь мне снова снился Блас. Теперь это была не больница и не детдом, а какое-то мрачное, темное место. Я ничего не видела вокруг и тыкалась во все стороны, как слепой котенок, но отчетливо слышала до боли знакомый голос.

— Почему ты гонишь меня?

— Блас? — вздрагиваю я и оглядываюсь, не в силах определить, откуда доносится голос. — Блас, где ты?

— Я здесь, Линарес. Я всегда рядом, но ты бежишь от меня.

— Где? — все еще недоумеваю я. — Я никуда не бегу! Это ты постоянно от меня ускользаешь.

— Я рядом — протяни руку.

В надежде поднимаю дрожащую ладонь, и мои пальцы хватают воздух.

— Ты издеваешься надо мной? — кричу я, чувствуя, как на глазах закипают слезы.

— Ты смотришь не туда. Обернись. Я здесь, у дверей — открой мне.

В отчаянии оглядываюсь, но меня по-прежнему со всех сторон обступает вязкая темнота.

— Где двери? Я не вижу двери!

— Прислушайся. Я стучусь. Где стук — там и дверь.

— Я ничего не слышу…

— Я рядом, открой мне.

— Где? — закричала я. — Сколько времени я ищу тебя! Где ты?

— Не ищи меня — я рядом. Я всегда рядом — но ты не видишь меня.

— Как мне найти тебя? — в отчаянии выдохнула я.

— Открой дверь и не гони меня.

— Я не гоню тебя, — в отчаянии прошептала я, сползая по влажной стене. — Он — не ты. Он чужой, он враг. Он подделка.

— Он — это я.

— Я не верю, — мотаю головой. — Я не узнаю тебя.

— Потому что не знаешь.

— Так дай мне узнать! — кричу я. — Покажи мне свое лицо!

— Пока рано.

— Рано? — воскликнула я. — Рано?! Я полгода ищу тебя, но ты ускользаешь! Покажи мне свое лицо, я хочу видеть твое лицо!

— Я не могу, — вновь доносится до меня его печальный голос.

— Почему? — со злостью кричу.

— Я не могу показать тебе свое лицо до тех пор, пока ты не вернешь свое.

* * *

Прошло еще несколько дней, в течение которых я пыталась разобраться в себе и собрать мысли воедино. После разговора с Ману я еще явственнее ощущала, что все меньше похожу на саму себя, и в какой-то момент мне захотелось вернуться. Я мучительно вспоминала, кем была все эти годы и с горечью осознавала, что не смогу заставить себя вновь чувствовать и думать так, как делала это раньше — слишком много пережито. Однако я могла попробовать хотя бы не наломать новых дров, могла попытаться не принимать решений, последствия которых уже невозможно будет исправить.

И я решила помириться с Мариссой. В разных книжках принято красиво описывать смерть, пытки и прочую белиберду во имя любви и дружбы, но никому и невдомек, что самый трудный подвиг — это подойти мириться. Не то чтобы я считала себя неправой: я все еще злилась на Мариссу, по-прежнему презирала опекуна — но не могла позволить себе потерять подругу. Я изменилась, и оттого у меня была возможность взглянуть на прошлую себя со стороны. Я увидела, что за все время моего пребывания в колледже только один человек ни разу не отступился от меня. Марисса.

После уроков, дождавшись, пока Луна и Лаура разбегутся по своим делам, я заперла дверь и подсела к Мариссе на кровать. Она усердно делала вид, что читает учебник, однако, заметив меня, отложила книгу и настороженно посмотрела на меня.

— Поговорим? — тихо предложила я, не решаясь встретить ее взгляд.

Пару мгновений Марисса смотрела на меня во все глаза, словно осмысливая мои слова. Затем вдруг ни с того ни с сего бросилась мне на шею, едва не задушив в объятиях.

— Лухи! — протянула она. — Я так рада, что ты образумилась! Ты же знаешь, как я тебя люблю! Я не хотела причинить тебе боль!

Я отстранилась и, заглянув ей в глаза, кивнула.

— Я знаю, Мари. И я слишком люблю тебя, чтобы позволить этому ублюдку поссорить нас. Но все-таки я должна быть уверена, что ты больше так не поступишь со мной.

Марисса неохотно кивнула.

— Ты права, Лухи. Я собиралась тебе все рассказать, но не решалась. Ты сейчас сама не своя. Я боялась, что ты поставишь на мне крест так же, как на опекуне.

— Зачем тогда вообще писала ему? — горько усмехнулась я.

— Потому что хотела разобраться! — с досадой ответила Марисса. — Я не обязана только по твоей прихоти ненавидеть человека, который столько делает для тебя. Вспомни, ты ведь тоже не вставала на мою сторону, когда я обижала маму!

— Тоже мне сравнила, — буркнула я.

— Ты тогда сказала, что близкие люди не заслуживают такого отношения, что бы они ни сделали, — продолжала Марисса. — Что то не станешь со мной разговаривать, пока я не извинюсь перед Соней!

— Потому что Соня — твоя мать, — горько выплюнула я. — А этот человек мне никто.

— Никто пытается стать тебе близким человеком, — возразила Марисса. — Он не оставил тебя и не засунул в колонию, хотя после смерти Бласа руки у него были развязаны!

— Он просто отмывает деньги, — отмахнулась я.

— Нет, Лухи, он хочет с тобой подружиться, и ты прекрасно это знаешь! — настаивала Марисса.

Я ответила не сразу.

— Может, и знаю, — сдалась я.

Марисса опешила.

— Я просто уже не понимаю ничего, голова кругом! — продолжала я. — Знаю только, что мне все это не нужно. Мне не нужна его забота.

— Но почему, Лухи? — Марисса села по-турецки и, сжав мои руки, заглянула в глаза.

— Потому что! — буркнула я. — Надоело мне. Все, кого я люблю, уходят. Зачем привязываться, если все равно потеряешь?

Марисса замерла, словно пораженная моими словами. Столько времени она пыталась втемяшить мне в голову, что опекун не желает мне зла, и ни разу не догадалась, что я ненавижу его именно за это. Да что говорить о Мариссе — я и сама ни разу не догадалась.

— Ты не должна так думать, Лухи, — неуверенно пробормотала Марисса. — Что же теперь, всю жизнь ни к кому не привязываться?

— Значит, так, — с холодной решимостью заявила я.

Марисса опешила.

— Это не твои слова. В тебе говорит Блас, — попыталась она уколоть меня. — Не самый достойный предмет для подражания!

— Ну и пусть, — отрубила я. — В чем-то Блас был прав. Он проучил меня, и я хорошо усвоила урок.

— Но твой новый опекун — не Блас!

— Да хоть Леонардо да Винчи, Марисса! — взорвалась я. — Я никогда не полюблю его, он никогда не станет для меня тем же, что Блас или его отец. Нельзя войти в одну и ту же реку, — горько прибавила я.

— Войди в новую, — упрямо мотнула головой Марисса.

— Я не хочу, — тихо отозвалась я.

Марисса растерянно смотрела на меня.

— Ты просто еще не оправилась после смерти Бласа, — примирительно начала она. — Это какая-то защитная реакция, скоро это пройдет, и тебе захочется, чтобы рядом был кто-то близкий.

Я издала резкий смешок.

— Марисса, что тут может пройти? Он умер, это не пройдет! Он не воскреснет в третий день и не вернется! Он больше не заговорит со мной, не отругает, не начнет воспитывать посреди коридора, понимаешь? Это болячки разные проходят, а смерть не проходит. Смерть — это навсегда.

Марисса молчала.

— Смерть никому не дает второго шанса, — горько выплюнула я и, почувствовав, как к горлу снова подкатывают предательские слезы, поняла, что пора заканчивать разговор. — Марисса, давай просто договоримся, что больше это не повторится!

Она попыталась возразить, но я не дала ей вставить ни слова.

— Ты — моя лучшая подруга, и кроме тебя, у меня никого не осталось…

Марисса снова открыла рот, чтобы что-то сказать, но я остановила ее жестом. Видимо, лицо у меня действительно было очень серьезным, так как она кивнула и больше не пыталась перебить.

— Если ты предашь меня… — я мотнула головой. — Я знаю, что не предашь, поэтому тебе доверяю. Я не собираюсь прятать от тебя ноутбук или выкидывать его — он будет стоять в шкафу на том же месте, и я по прежнему не собираюсь его даже открывать. Но ты не должна и близко к нему подходить. Я прошу тебя, Марисса. Пообещай мне.

Я смотрела на нее в упор, и она не отводила взгляд. Мы продолжали эту безмолвную дуэль взглядов, должно быть, несколько секунд, и когда Марисса, наконец, отвела глаза, мне показалось, что она поняла меня.

— Спасибо, — просто сказала я.

Марисса неохотно кивнула и нахмурилась.

— Но все равно ты не права. Я подожду, пока ты образумишься и напишешь ему сама.

Я хмыкнула.

— Ну подожди, — ответила я с несвойственной мне, в общем, язвительной интонацией. Во мне снова говорил Блас. Я становилась достойной его преемницей.

* * *

— Я тут не теряла времени даром, пока ты дулась, — шепнула мне Марисса на следующий день во время перемены.

Я покосилась на нее с опаской.

— Марисса, что ты еще выдумала? — устало вздохнула я.

— Да успокойся, тебе понравятся мои новости, — весело подмигнула мне Марисса. — Помнишь Хуана? Знакомый мамы, который помог тебе протащить Лучано в «Харекс»? Менеджер финансового отдела…

Я вздрогнула.

— «Харекс»? Зачем тебе «Харекс»?

— Пока ты гонялась за призрачным Грегорио Фуэнтесом, я тоже времени зря не теряла и порылась там, где действительно можно на что-то наткнуться, — авторитетно заявила Марисса. — Блас был не слишком общительным малым, и я подумала, что этот друг, который хоронил его, мог быть банально его подчиненным.

Я так и замерла с открытым ртом. Почему-то эта простая до зубной боли мысль не приходила мне в голову.

— Марисса, ты гений! — воскликнула я.

— Я знаю, — расплылась в довольной улыбке Марисса.

— И тебе удалось поговорить с ним? С Хуаном?

Марисса самодовольно ухмыльнулась.

— Он давно за мамой бегает. Я пообещала, что устрою ему свидание, если он согласится встретиться.

— И он согласился? — напряженно спросила я.

— Куда он денется? — махнула рукой Марисса.

— И тебе удалось что-то узнать? — подскочила я. — Ну же, Марисса, не тяни!

— Слушай, — было видно, что ей самой не терпелось выложить мне все, что она раскопала. — Он сказал, что в компании сменилось начальство!

— Ну это и так ясно, — нетерпеливо перебила я. — И без него знаем…

— Да подожди, — перебила меня Марисса. — Он сказал, что у компании появился новый владелец. Однако исполнительный директор остался тот же, поэтому на Хуане это никак не отразилось.

— Не понимаю, — нахмурилась я. — Какое нам дело до его исполнительного директора?

— Не понимаешь, Лухи? — глаза Мариссы горели от азарта. — Ты знаешь, кто такой исполнительный директор?

Я покачала головой.

— Это человек, который управляет компанией в отсутствие генерального директора. В случае с Бласом, исполнительный директор выполнял функции гендиректора постоянно, потому что Блас предпочитал торчать целыми днями в колледже и строить школьников.

— Марисса! — строго одернула я ее.

— Ладно, — подняла обе руки Марисса. — Ты меня поняла. Теперь у нас действительно появился шанс найти твоего опекуна!

— Да какой шанс, Марисса? Я не понимаю! Причем тут исполнительный директор? Какое мне теперь дело до начальства «Харекса»? — с досадой пробормотала я.

— Лухи, я тебя сейчас стукну, — взвыла Марисса. — Ты что, не слышишь? Я тебе говорю, исполнительный директор не поменялся!

— И что? — терпеливо повторила я.

— И то, Лухи, — вкрадчиво произнесла Марисса, приближая свое лицо к моему. — Первое: исполнительный директор «Харекса» знал Рики Фара в лицо — иначе нельзя получить доверенность. Второе: Рики Фара достаточно ему доверял, если позволил управлять своей компанией. И третье, Лухи. Новый владелец тоже написал доверенность на него. Это может означать только две вещи.

— Какие? — эхом отозвалась я.

— Либо исполнительный директор знает, кто хоронил Бласа, то есть, знает этого самого Грегорио Фуэнтеса…

— Либо? — поторопила я.

— Либо похоронами Бласа исполнительный директор и занимался, — решительно закончила Марисса.

Я покачала головой.

— Значит, мой новый опекун — исполнительный директор? Это не имеет смысла! Блас не знал, что умрет, и наверняка не собирался отказываться от «Харекса» — зачем ему так подставляться?

— Ну а я и не считаю, что Бласа хоронил твой опекун, — пожала плечами Марисса. — Ты же хотела найти опекуна? Наверняка исполнительному директору известно, кто он.

— Даже если так, нам он точно не скажет, — хмыкнула я.

— Лухи, да что с тобой! — одернула меня Марисса. — Ты так ведешь себя, словно тебе все равно, кто твой опекун!

Я замялась.

— Если честно, — пробормотала я смущенно, — сейчас это стало не так важно…

— Что ты имеешь в виду? — Марисса вскинула на меня подозрительный взгляд.

Я снова замешкалась, прежде чем ответить. Наконец, набрала в легкие побольше воздуха и решительно выдала:

— Думаю, новый опекун скоро сам объявится. Нам не придется его искать…

— Та-ак, — протянула Марисса угрожающе, — Лухи, что ты там опять натворила?

— Да ничего особенного! — принялась оправдываться я, но почти тут же смолкла, не выдержав пытливого взгляда Мариссы.

— Я написала заявление в прокуратуру, — призналась я.

Лицо Мариссы оставалось непроницаемым. Я мысленно сжалась.

— Какое заявление? — вкрадчиво поинтересовалась Марисса.

— Ну, — промямлила я, все еще не решаясь посмотреть ей в глаза, — я написала, что он меня домогается, — понизила голос до шепота.

Пару секунд Марисса ошеломленно взирала на меня, видимо, пытаясь осмыслить мои слова, затем схватила меня за шкирку и оттащила в пустынный коридор, где не мельтешила толпа.

— Ты что, совсем свихнулась, Лухи?! — прошипела Марисса. — Он же тебя в колонию упечет! Скорее, нужно скорее забрать письмо!

Я отрицательно покачала головой.

— Поздно, почтальон уже приходил. Я отправила письмо несколько дней назад.

— Лухи, ты точно сбрендила! — схватилась за голову Марисса. — Что же теперь делать?

Я не ожидала, что Марисса отреагирует так остро.

— Думаешь, это слишком? — чуть виновато спросила я.

— Лухи, это ни в какие ворота! — серьезно подтвердила Марисса. — Ты что, сама не понимаешь? Ты его даже не видела — кто тебе поверит?

— А кто докажет, что я его не видела? — парировала я.

— Да все скажут! — воскликнула Марисса. — Дунофф первый подтвердит.

— Дунофф может и не знать, что я с ним виделась, — равнодушно передернула плечами я.

Марисса покачала головой.

— Он упечет тебя в колонию за лжесвидетельство, Лухи! Приди в себя! Тебя уже несет!

— Да успокойся, Марисса! — устало вздохнула я.— Не собираюсь я лжесвидетельствовать. Просто теперь ему придется явиться в социальный отдел лично — может, они даже устроят очную ставку. И тогда ему придется со мной встретиться.

Глава 10

Глава 10

Эта мысль — украденный цветок,

Просто рифма ей не повредит:

Человек совсем не одинок -

Кто-нибудь всегда за ним следит.

Игорь Губерман

Наступил день Х, и весь пятый курс столпился в приемной директора за подписью прошений на выход. В этот раз с нами не было тетушки Луны, и девушки намеревались уйти пораньше, чтобы успеть добраться до стилиста. Мне в этом смысле было куда проще: у меня не было личного стилиста, и я не собиралась уделять много времени своему внешнему виду. Собрав волосы в конский хвост, кое-как перехватила пряди заколкой и попыталась выщипать брови. Не ощутив особой разницы, я перешла к гардеробу и нацепила заранее подготовленную черную майку на бретельках и такую же черную батистовую юбку в пол, которую подарила Соня. В общем и целом, я, кажется, преобразилась в достаточной мере, чтобы уважить подругу, а другого мне и не требовалось. Мы с Маркосом расстались почти год назад, и у меня больше не было никакого желания расфуфыриваться ради восхищенных взглядов мальчишек.

В школе царила такая суета, что я почти не удивилась, обнаружив новый подарок от опекуна прямо у себя на кровати. Видимо, в прокуратуру его еще не вызывали, и он продолжал изображать из себя заботливого дядюшку. Равнодушно приоткрыв крышку, я убедилась, что у моего нынешнего наставника вкус ничуть не хуже, чем у Бласа, и небрежно запихнула коробку в шкаф до выяснения обстоятельств.

Миранду я нашла почти сразу. Он делал обход на половине мальчиков, когда я знаком попросила его подойти.

-Лухан, отлично выглядишь! — улыбнулся одними уголками губ Миранда. — Почему не поехала со всеми?

— Ты не мог бы показать мне список тех, кто заходил сегодня в колледж? — без обиняков выпалила я, проигнорировав его вопрос.

Миранда смерил меня внимательным взглядом.

— С чего такой интерес? — полюбопытствовал он.

Я закусила губу. Если сказать правду, он снова начнет читать мне мораль, если же солгать — он в два счета выведет меня на чистую воду и еще чего доброго запрет в колледже.

— Я буду очень тебе благодарна, если ты не станешь задавать вопросы, — уклончиво ответила я.

Миранда пожал плечами.

— Сегодня пятница: свободное посещение. Я не веду список посетителей.

Я досадливо цокнула языком. Как я могла забыть, что сегодня пятница?

— Понятно. Спасибо, Миранда, — благодарно кивнула я и повернулась, чтобы уйти.

В пятницу в колледж мог проникнуть ктоугодно — это все объясняло. Надо было сообразить достать список посетителей, когда опекун прислал платье в первый раз — теперь уже поздно. Мне казалось странным, что опекун с такой легкостью проникает в колледж. Едва ли он стал повторяться и устроился в колледж на работу — на такой подвиг был способен только Блас, хотя я так и не поняла, зачем ему это было нужно. Также я исключала вариант, что опекун появлялся здесь в качестве гостя, — ему не удалось бы незаметно проникнуть на половину девочек, чтобы подложить в мою комнату коробку с нарядом. Значит, он либо попросил кого-то из учащихся либо нанял уличного подростка, чтобы проникнуть в мою комнату незаметно.

Мысль о том, что он подослал кого-то в мою комнату, выводила меня из себя. Может, подросток, которого он нанял, даже рылся в моих вещах! Меня передернуло от омерзения. Я не могла высказать свое негодование лично, но для собственного удовлетворения снова ворвалась в спальню и, достав коробку с нарядом, размахнулась и выбросила ее в открытое окно. Глупо и по-детски, но мне действительно полегчало.

-Лухи, ты что? — услышала я испуганный голос за спиной.

Лаура. Как-то я не подумала, что она тоже не пользуется услугами стилиста.

Я обернулась и даже на миг залюбовалась. Ее точеную фигуру обтягивало классическое черное платье, а отросшие волосы, которые она придерживала одной рукой, чтобы заколоть невидимкой, лежали по плечам пшеничными локонами.

«Ради Маркоса старается», — мелькнуло в голове. Как ни странно, эта мысль не задела меня ни разу. С тех пор как умер Блас, дела сердечные вообще мало меня тревожили.

— Надо избавляться от хлама — скоро самим жить будет негде, — выдала я, разводя руками, отвечая на ее вопрос.

Лаура красноречиво взглянула на мой полуоткрытый шкаф, в котором висело от силы два-три спортивных костюма и форма.

— Я за минимализм, — прибавила я, плавно сдвинувшись с места, и легла на дверцу, закрывая ее.

— Я ни о чем не спрашиваю, — подняла руки вверх Лаура и снова отвернулась к зеркалу.

— Спасибо, — проникновенно ответила я и была вполне искренней. В последнее время, мне стало гораздо проще с людьми, которые не задают вопросов.

* * *

Вечер наступил очень быстро, и школьный автобус торжественно доставил нас в главный парк Буэнос-Айреса. Должна признать, затея была действительно стоящая. Танцплощадка была такой огромной, что на ней разместилась бы половина города, — однако сегодня туда допускались лишь гости Мии и Мариссы. Прохожие останавливались у ограждения, некоторые пытались присоединиться, но служащие парка вежливо объясняли им, что танцплощадка на этот вечер заказана. Мне не слишком нравилась вся эта система VIP, но на площадке стало бы тесно, если бы туда мог попасть каждый желающий. Впрочем, лично я бы с радостью с кем-то из них поменялась. Я не танцевала и категорически отказывалась идти на танцплощадку, в гордом одиночестве потягивая молочный коктейль за одним из столиков, установленных рядом со сценой. То Соня, то Марисса, разгоряченная от танца, периодически пытались вытащить меня, но я ссылалась на недомогание и в итоге отвоевывала свое право на очередную порцию молочного коктейля.

-Лухи, — ко мне, пряча глаза, подсел Маркос.

Я напряглась. Пока он помогал мне добывать сведения об опекуне и соглашался принимать участие во всех авантюрах, которые я затевала, он на какое-то время снова превращался из моего бывшего парня в непоседу Маркоса, который когда-то был мне просто другом. Но теперь, когда он подсел ко мне, явно чтобы пригласить на танец, я насторожилась. Два года назад он уже разбил мне сердце, променяв меня на девушку из своего круга, и мы долгое время не общались. Я зализывала раны, ходила бледнее призрака и думала, что ничего страшнее со мной уже случиться не может. Никогда не говори никогда. Тогда я выкарабкалась только благодаря поддержке друзей и, как ни странно, Бласа. Хотя он продолжал вести себя как обычно, своими издевками Блас каким-то образом держал меня в тонусе и не позволял размякнуть. После смерти Бласа все мои чувства к Маркосу словно атрофировались: не было ни любви, ни обиды, ни ненависти. Моя детская влюбленность стала казаться ничтожной перед огромной бедой, которая меня настигла, и мне теперь было все равно, где он и с кем. Мы стали добрыми друзьями, но ничего больше, и каждый раз, когда он начинал оказывать мне знаки внимания, я мягко уклонялась. Говорила какую-то ерунду про то, что мне страшно, что я не хочу ошибаться снова. Но на самом деле, если и было здесь что-то страшное, так это то, что я больше ничего не чувствовала. Моя вечная любовь к Маркосу испарилась.

— Привет, Маркос, — суховато ответила я, смерив его предупреждающим взглядом.

— Не хочешь потанцевать? — будничным тоном предложил он.

— Что-то не хочется, — покачала я головой. — Пригласи Лауру… Прости, — сжалилась я, не выдержав его укоряющего взгляда. Лауру Маркос тоже успел оставить.

— Мне не за что тебя прощать, — грустно улыбнулся он. — Если передумаешь, дай знать…

Он резко встал и двинулся к танцплощадке. Я проводила его равнодушным взглядом и снова потянула коктейль из трубочки. Стоило сделать перерыв — кажется, это был уже третий стакан. Я встала, чтобы размять ноги, и бросила нерешительный взгляд на танцплощадку. Все веселились, даже Луна увела Нико в каком-то зажигательном танце, а я не находила себе места. Я почти физически ощущала, как давит на меня вся эта обстановка и шумная музыка. С превеликим удовольствием я бы сейчас села на последний автобус и вернулась в колледж, но не могла так поступить с Мариссой — она приложила столько усилий, чтобы я попала на ее вечеринку. Так как заливать коктейли было уже просто некуда, я решила воспользоваться тем, что нахожусь в парке и немного прогуляться.

Я задумчиво шагала вперед, не оглядываясь, и прошло много времени, прежде чем я поняла, что увлеклась. Далеко позади осталась танцплощадка и яркие огни вечернего парка. Я забрела на самую окраину, где были разбросаны какие-то полузаброшенные музеи. Не думаю, что и днем здесь бывало много народу, ночью же здесь и вовсе царила могильная тишина.

Я тревожно огляделась. Должно быть, сказывалось нервное напряжение, но я не могла отвязаться от ощущения, что за мной кто-то следит. Погруженная в свои мысли, я не замечала ничего вокруг, но теперь явственно почувствовала на себе чей-то взгляд в темноте.

— Кто здесь? — бросила я.

Вокруг все замерло. Из кустов не доносилось ни звука. Решительно стиснув зубы, я сделала несколько шагов в сторону танцплощадки. В этот момент где-то в кустах треснула ветка. Я снова настороженно огляделась и плавно наклонилась, чтобы поднять с земли увесистый камень.

— Кто здесь? — повторила я, и вдруг в тусклом свете луны показались смутные очертания высокого стройного человека. — Что вам нужно? — напряглась я. Человек молчал. — Отвечайте или я брошу в вас камень, — резко приказала я.

Человек продолжал мяться на месте, не издавая ни звука. Я сделала резкое движение, чтобы швырнуть булыжник и сбежать, когда человек вдруг поднял руку и остановил меня:

— Стойте, стойте, синьорита, зашибете старика! — знакомо усмехнулся незнакомец.

Моя рука безвольно опустилась вдоль туловища. Камень выпал из обмякшей руки.

* * *

— Хосе? — пролепетала я.

Незнакомец кивнул.

— Рад вас видеть, синьорита.

— Что… что ты здесь делаешь? — растерянно мялась я, не в силах породить что-то более осмысленное.

— Я шел за вами от самой танцплощадки, синьорита, да вы так задумались глубоко, что не решался прервать ваши размышления, — вновь послышался хитрый голос старика.

Я продолжала молча глотать воздух. Все это не укладывалось в голове: радость встречи и недоумение переполняли сердце и голову, и оттого я впала в какой-то ступор.

— Я…В смысле, что ты вообще здесь делаешь? — снова подала я голос. — Ты же уехал! — в памяти всплыли подробности нашего расставания. — Тебя же увезла внучка…

Старик сокрушенно покачал головой.

— Ох, синьорита, не слишком-то любезно — что же я, тюк с картофелем, чтобы меня увозить? — было слишком темно, чтобы я могла разглядеть его мимику, но я знала наверняка, что в этот момент он хитро щурился. — Но вы правы, конечно, внучка приезжала, да вот только мы снова нынче оказались проездом в Буэном-Айресе, я и решил навестить мою синьориту.

Я внезапно отмерла и бросилась ему на шею.

— То-то же, — протянул Хосе, прижимая меня к себе. — А то встречает, как неродного, думаю, чем же оскорбил-то старик синьориту, что такой прием?

— Шутишь, что ли? Знаешь, как мне тебя не хватало? — грустно выдохнула я ему в плечо и отстранилась, внимательно вглядываясь в его лицо. Внезапно в голове что-то щелкнуло.

— Подожди, но как ты узнал, что я буду на танцплощадке?

— О, у вас в колледже очень любезный сторож: сказал, все ученики здесь. Оказалось, мы с ним воевали на одном корабле — можете себе представить, синьорита? Эх, были времена, — вздохнул Хосе. — Морские волки не чета жалким пешкодралам, мы, матросы, любили военную службу. Встанешь, бывало, поутру, ветер бросает в лицо соленые брызги…

— Хосе, как ты узнал, где я учусь? — перебила я, внимательно вглядываясь в его лицо.

Хосе вдруг серьезно посмотрел на меня и, помолчав, решительно выдал:

— Пойдемте прогуляемся, синьорита — нам, кажется, есть, что обсудить, — он пригласил меня жестом последовать за собой и неспеша заковылял к аллее, залитой светом фонарей. Я проводила его пристальным взглядом и послушно двинулась следом, ощущая в груди смутное чувство, что старик Хосе не так прост, как кажется.

* * *

— Хосе, — подала голос я после того, как мы преодолели добрую милю в абсолютном молчании. — Ты обещал рассказать, как нашел меня.

— А? — очнулся от размышлений Хосе, и его мутный взгляд прояснился. — Да, конечно, синьорита. Простите старика, часто задумываться стал. Столько мыслей в голове, столько воспоминаний, — ностальгически протянул он, но на сей раз я обрубила его на корню.

— Хосе, — напомнила я.

— Так вот, синьорита, — заторопился Хосе, — адрес вашего колледжа мне дал сын моего очень близкого друга.

Я уставилась на него в недоумении.

— Сын учится в нашем колледже? — не пришло мне в голову ничего лучшего.

На лице Хосе забродила добрая усмешка.

— Можно сказать и так, синьорита. Думается мне, он многому научился в вашем колледже…

— Кто это? — меня одолело любопытство. — С какого курса? Как его зовут? Почему ты не говорил, что слышал о моем колледже?

Хосе пожевал губу, оценивающе глядя на меня, затем остановился и крепко сжал мое плечо, останавливая и меня:

— Его назвали в честь отца, — уронил он и снова замолчал, пожевывая губу в нерешительности. Я смотрела на него, не отрывая глаз, и перебирала в памяти имена однокурсников, у которых может быть достаточно пожилой отец, чтобы оказаться другом Хосе. Впрочем, совсем не факт, что они ровесники.

— Ну же, Хосе, не тяни! Как его зовут? — поторопила я старика.

Хосе сощурил синие глаза и решительно кивнул.

— Его зовут Рикардо, синьорита, но я звал мальчика Рики. Рики Фара.

Я вздрогнула. Мне вдруг стало нехорошо, и я ухватилась за Хосе, чтобы не упасть.

— Хосе, это очень плохая шутка, — выдохнула я. — Ты не представляешь себе, как жестоко шутишь сейчас…

— Я не шучу, синьорита, — донесся до меня спокойный голос Хосе.

Я вскинула на него обезумевший взгляд, и он невозмутимо встретил его.

— Ты знал Бласа? — у меня из груди вырвался странный звук, напоминавший бульканье.

Хосе пожал плечами.

— Не уверен, синьорита, что кто-то может действительно похвастаться, что знал его.

Я вцепилась в его дряхлую старческую руку.

— Ты знал Бласа! Как это возможно? Откуда?

— Говорю же, синьорита, мы с его отцом были добрыми приятелями. Рики-старший был замечательным человеком, я многим ему обязан.

Все это не укладывалось в голове. Я была слишком потрясена, чтобы выстраивать какие-то логические цепочки.

— Ты все это время знал Бласа? — в волнении повторяла я. — Ты видел, в каком я состоянии, и даже ни разу не заикнулся о том, что знал Бласа?

Слезы подступили к горлу, и я неверяще смотрела на Хосе. Пару мгновений он лишь в растерянности наблюдал, как мои плечи вздрагивают от едва сдерживаемых слез, затем испуганно притянул меня к себе и стал гладить по голове — грубо и неумело, почти выдирая мне волосы, словно никого до меня ему не приходилось гладить.

— Я не мог, синьорита, — бормотал он. — Рики взял с меня слово. Никто не должен был узнать, что это он просил приглядывать за вами после его смерти. Воля умирающего, синьорита, сами понимаете… Кто решится нарушить волю умирающего?

Он говорил отрывисто, как если бы волновался, но его голос оставался ровным. Я неловко оторвалась от его груди и подняла на него затуманенный взгляд.

— Он просил… приглядывать? — бессмысленно повторила я.

— А то, синьорита, я говорил вам, шибко любит вас опекун, а вы не верили, — оживился Хосе.

Я сглотнула.

— Но это невозможно, — пробормотала я. — Он же отказался от прав. Он отказался от меня…

-Рики был вынужден, синьорита, — просто ответил старик.

— Вынужден? — я бросила на него недоуменный взгляд.

— По ряду причин, — кивнул Хосе.

— Каких причин? — вырвалось у меня неожиданно жалобно, и я посмотрела на него снизу вверх, как пес, которого хозяева оставили на улице, и уехали.

Хосе грустно усмехнулся.

— Я не могу знать, синьорита. Он их не назвал, — уклончиво ответил он.

Я судорожно всхлипнула и снова зашлась в беззвучных рыданиях на плече у Хосе. Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось взять себя в руки. Я плакала не от боли, это были, скорее, слезы облегчения — внутри словно разжались тиски, больше полугода сковывавшие сердце. Блас оставил Хосе приглядывать за мной. Ему было не все равно!

Старик Хосе стоял, как потерянный, не зная, куда деть руки. Словно что-то вспомнив, он порылся в своих бездонных карманах и достал оттуда видавший виды носовой платок.

— Скажи, почему он ушел? — я шмыгнула носом, принимая платок. — Я уверена, что ты знаешь!

Старик сокрушенно покачал головой.

— Нет, синьорита, что я могу знать? Он объявился ни с того ни с сего после долгих лет молчания и попросил приглядывать за вами первое время. Я знал о вашем существовании от его отца, однако никогда не видел вас. Рики уезжал в спешке, и велел мне самому найти все адреса на его квартире в Буэнос-Айресе, сказал, что лето вы проведете у подруги. Вот я и устроился садовником в ваш дом — шестнадцать лет в саду работаю, поди знаю, как цветочки-то высаживать.

— Почему в спешке? — поспешила я перебить старика, пока тот не ударился в рассуждения о флоре и фауне. — Он не сказал тебе, почему уезжает?

— Я не осмелился спрашивать, синьорита, но сдается, причины у него были самые веские.

— Почему не осмелился? — с досадой воскликнула я. — Почему ты не остановил его?

— Что мог поделать старик Хосе, синьорита? — развел руками Хосе. — Он сидел в одной из чилийских деревенек и поливал свой сад, когда ни с того ни с сего ему позвонил сын Рики Фара и попросил присмотреть за подопечной отца. Я Рики-старшему многим обязан, синьорита — не мог отказаться.

Я хотела закричать на Хосе, но осеклась. Почему это Хосе должен был остановить Бласа? Почему я не остановила?

— Он бежал от меня, — разочарованно выдохнула я. — Не было у него никаких веских причин. Я влезла в его жизнь, и он от меня отказался.

Хосе отрицательно покачал головой.

— Для того чтобы отказаться от опекунских прав, Рики не нужно было покидать Буэнос-Айрес, согласитесь. Он обмолвился, что у него какие-то трудности с его фирмой. Ваш старик Хосе — тертый калач, синьорита, и из разговора я сделал вывод, что Рики хотел лишь временно залечь на дно. А если так, оставаться вашим опекуном было опасно. Его могли мгновенно вычислить.

— Кто? — выдохнула я, завороженная его версией.

— Этого я не знаю, синьорита,— повел плечом Хосе. — Знаю только, что волнуюсь за вас — не лезьте на рожон, об одном вас прошу. По какой бы причине Рики ни уехал, он это сделал не по злобе к вам. Напротив, он очень переживал за вас и позаботился, чтобы вы не испытали никаких неудобств, в связи с его отъездом.

Я все еще с трудом понимала, что происходит. Хосе вываливал на меня все новости сразу, и мне теперь казалось, что у кого-то из нас явно помутилось в голове. За последнее время моя жизнь превратилась в сплошные американские горки: позавчера я готова была взвыть от тоски при мысли, что Блас умер по моей вине, вчера я пыталась его ненавидеть за то, что он бросил меня задолго до смерти. Сегодня я узнаю, что он бежал вовсе не от меня и от опекунских прав отказался не по своей воле. Чего мне стоило ожидать на следующий день? Может, завтра выяснится, что он вовсе не умер?

— Почему ты раньше мне не сказал? — тихо спросила я.

Хосе вздохнул.

— Не так это просто, синьорита, как вы думаете. Кто знает, как оно лучше для вас — знание, или, может, незнание лучше? Трудно мне было решить и взять на себя такую ответственность. Я до сих пор не уверен, что поступаю правильно…

— Тогда почему все-таки решил сказать мне сейчас? — подняла я на него недоверчивый взгляд.

— Не спится старику, синьорита. Все вспоминаю, как вы страдали летом, не понимали многое. Решился, что если Рики мертвый, ему уже все равно должно быть, правда? А вы сильная, вам лучше правду, чем ложь, правильно ведь я говорю?

Я молчала, переваривая информацию. Все это не укладывалось в голове.

— Значит, — снова подала голос я, — ты и есть мой опекун? Это ты пишешь мне на ноутбук?

Хосе рассмеялся, и этот его смех настолько резко и неуместно прозвучал в повисшей над парком скорбной тишине, что я даже немного оскорбилась.

-Синьорита, я дряхлый немощный старик! Куда мне брать над кем-то опекунство! Умру я скоро — на кого ж я вас оставлю?

Я уставилась на него в недоумении. Я была абсолютно уверена, что он и стал моим новым опекуном, а теперь выходило, что был еще кто-то третий. Вот теперь я по-настоящему опасалась за свое душевное здоровье.

— Если не ты, то кто он? — в растерянности пробормотала я. — Ты его знаешь?

Хосе хитро прищурился.

— Может, да, а может, нет…

— Это его зовут Грегорио Фуэнтес? — сощурилась я.

Хосе вздрогнул и ненадолго задумался. Затем подал голос пару секунд спустя:

— Нет, Грегорио Фуэнтес — это я.

С секунду я молча взирала на него, потом вдруг ни с того ни с сего прыснула от смеха и расхохоталась.

— Великолепно! — воскликнула я. — Ты тоже живешь под чужим именем! Пора завести привычку спрашивать паспорт, прежде чем довериться человеку.

— Синьорита, у вас нет причин мне не до…

— А хотя нет, не выйдет, — перебила я с нарочитым азартом. — У тебя же их два — ты ведь устроился к Колуччи под именем Хосе Мартинеса!

Хосе, чуть помедлив, кивнул.

— Вы правы, синьорита, мне пришлось назвать другую фамилию, когда нанимался в дом к вашей подруге. Боялся, что догадаетесь о чем-то, и все пойдет прахом. Но имя настоящее, меня так все зовут — старик Хосе. В молодости как дали прозвище, так теперь уж и забыл, как по паспорту.

Почему у них у всех такие серьезные проблемы с памятью?

— Ладно, проехали, — вздохнула я. — Мне все равно, как тебя зовут — для меня ты навсегда останешься стариком Хосе. Просто надоело, что мне постоянно врут…

— Простите меня, синьорита, — сокрушенно покачал головой Хосе. — Я не думал, что имя для вас имеет такое значение.

Я усмехнулась. Всю свою жизнь я разыскиваю безликих людей без имени. Питать слабость к именам в моем случае простительно.

— Ладно, мы отошли от темы, — нахмурилась я. — Скажи мне имя опекуна! Это очень важно!

— Почему это так важно, синьорита? — полюбопытствовал Хосе.

— Мне нужно от него избавиться! — буркнула я и тут же прикусила язык.

Глаза Хосе округлились.

— Вот это дает синьорита! — совсем по-детски воскликнул старик. — С чего это вы от него избавляться вздумали? Он сделал что-то предосудительное?

Я разозлилась, потому что у меня не было исчерпывающего ответа на этот вопрос.

— Он достал меня! — воскликнула я беспомощно. — Запретил мне выходить из колледжа, постоянно достает меня, воспитывает, дарит подарки…

— Какой ужас! — сокрушенно покачал головой Хосе, но глаза его выдавали лукавую усмешку.

— Мне все это не нужно! — оправдывалась я. — Мне не нужны подачки и благодетели! У меня есть достоинство!

— Если не ошибаюсь, помощь Рики вы принимали, — вклинился Хосе.

— Это другое! Этот мне никто! Я его не знаю, и он меня тоже! Он не имеет права вести себя так, будто воспитывал меня с пеленок! Словно я ему что-то должна! Он ведет себя в точности как…

— Как Рики, — закончил за меня старик.

Я недовольно насупилась.

— Как Блас, — неохотно согласилась я. — Только он не Блас.

Старик засмеялся своим скрипучим, как несмазанная дверь, смехом. Он затряс головой.

— Синьорита, так ли важно, как зовут вашего опекуна?

И снова имя. Неужели непонятно, что имя — это самое главное? Мысль не существует, пока не облечется в слово. Назвать — значит воплотить. Иметь имя — значит быть.

— Хосе, ты знаешь его? — я снова вцепилась в морщинистую руку старика. — Прошу тебя, поговори с ним. Пусть он откажется от меня!

-Синьорита, это что за капризы еще? — неожиданно строго вопросил Хосе и нахмурился. — Откажется от вас опекун — куда ж вы пойдете? В колонию, никак, рветесь?

— Меня удочерят Колуччи! — воскликнула я. — Они с самого начала собирались, но новый опекун им помешал! Пожалуйста, Хосе, помоги мне! — умоляюще взглянула я на него снизу вверх. — Уговори его отстать от меня или скажи имя!

— Нет, синьорита, — покачал головой Хосе, и я с удивлением заметила, что его глаза горят неподдельным возмущением. Впервые я видела Хосе таким серьезным. — Вы сами не знаете, о чем просите и от чего бежите.

— Да мне плевать! Будь он хоть самый прекрасный в мире человек, — разозлилась я. — Мне благодетель не нужен! Я прекрасно сама о себе позабочусь!

— Нет, — оставался непреклонен Хосе. — Здесь я вам не помощник, синьорита — ищите его сами, если вам так хочется!

— Ну и найду, не сомневайся! — выплюнула я и резко двинулась по направлению к танцплощадке, оставляя Хосе позади. Через десяток шагов я вдруг сообразила, что вижу, возможно, Хосе в последний раз, и в нерешительности оглянулась. Он провожал меня задумчивым грустным взглядом и, увидев, что я обернулась, поднял свою жесткую, как наждачка, загорелую ладонь в знак прощания. Мне было трудно задушить свою гордость, но спустя мгновение я неохотно развернулась и зашагала обратно к нему.

— Ладно, прости, — буркнула под нос я. — Вся эта история совершенно сбила меня с толку. Каждый день мне хочется проснуться утром и обнаружить, что все это было лишь страшным сном. Что Блас по-прежнему слоняется по школе, а я поднимаю на уши весь колледж вслед за Мариссой и верю в справедливость. Только проснуться не получается, — прибавила я и споткнулась, заметив, что Хосе не сводит с меня тревожного взгляда. Впервые за наше знакомство я с досадой отметила, что он жалеет меня.

— Вот только не надо этого взгляда, Хосе! — взвыла я. — Я делюсь с тобой только потому, что ты обычно не рвешься выражать сочувствие! Будешь жалеть меня — больше никогда ничего не расскажу!

Было видно, что Хосе делает над собой усилие, однако спустя миг по его лицу вновь забродила насмешливая улыбка.

— С чего мне вас жалеть, синьорита? — бойко ответил он. — Вы счастливица — у вас есть любящий опекун, и не важно, если он переселился на тот свет. Он ведь не перестал от этого быть, как вам кажется? Расстроился я потому, что не могу помочь вам с вашим новым опекуном. Хочется помочь, да не в силах. Разве что…

— Что? — насторожилась я.

Хосе пожевал губу и вдруг невпопад спросил:

— Вы книжечку с Хемингуэем-то не читали, синьорита?

Я замерла как вкопанная, не сводя с него изумленного взгляда.

— Откуда ты… Ну конечно! — воскликнула я, пораженная своим открытием. — Это ты оставил мне сумку! Ты же занимался похоронами Бласа!

Хосе кивнул.

— Да, синьорита, мне пришлось взять это на себя.

— Значит, это ты разговаривал с Мирандой!

— Да, у вас очень толковый учитель, синьорита. Слушайтесь его.

— Он сказал, что разыскивать тебя опасно, — фыркнула я. — Решил, что ты преступник, — я расхохоталась.

Хосе выдавил из себя подобие улыбки и снова принялся твердить:

— Почитайте ту книжицу, синьорита. Коли хотите найти ответы на ваши вопросы, почитайте.

Я смолкла, в изумлении глядя на Хосе. Старик точно сбрендил. Он полагал, что Хемингуэй сможет мне как-то помочь с моим новым опекуном?

— Хосе, ты издеваешься? — фыркнула я. — Причем тут книжка?

— Ай, как нехорошо, синьорита, — неодобрительно покачал головой Хосе. — Классика способна ответить на многие вопросы … — он огляделся по сторонам и, приблизившись ко мне, шепнул: — Прочитайте внимательно, синьорита. Если действительно хотите во всем разобраться, прочитайте внимательно.

Я нахмурилась и тоже огляделась. Старик вел себя так, как будто в этой глуши c нами мог быть еще кто-то третий.

— Ты оставил в книге записку? — предположила я, тоже шепотом, на всякий случай.

Однако старик сделал вид, что меня не услышал.

— Почитайте рассказ, синьорита, — уже громче произнес он. — Образованный человек должен знать Хемингуэя, а вы и сами рассказы пишете — вам это, как говорится, то, что доктор прописал. Книжечку прочитаете, а потом свою напишете — как это называется?— эту, интертрепацию! Может, какие потайные смыслы раскроете? — он подмигнул мне.

Я продолжала смотреть на него, как на сумасшедшего.

— Ладно, синьорита, пора мне, — посерьезнел Хосе.

— Что значит, пора? — встревожилась я, разом позабыв о странном поведении старика. — Ты уходишь?

— Да уж время позднее, синьорита. Опасно старику по столице ночами гулять.

— Пойдем к танцплощадке, я попрошу Франко отвезти тебя, — засуетилась я, однако он остановил меня.

— Нет, синьорита, я уж с внучкой договорился. Она будет ждать меня на остановке.

Я испытала некое подобие обиды и ревности. Вечно эта внучка мешала нам поговорить по душам.

— Где ты остановился? — сдалась я. — Ты надолго в Буэнос-Айресе?

— Сегодня как раз и уезжаем с внучкой, — грустно ответил он, взлохматив мои и без того торчащие во все стороны волосы.

Я охнула.

— Как сегодня! — воскликнула. — Ты же только приехал!

— Куда внучка, туда и я, синьорита, — усмехнулся Хосе. — Я теперь человек подневольный, но это приятная неволя, уж поверьте.

Я чувствовала, что уже ненавижу эту его внучку. Если только Хосе снова меня не дурачил. Вся эта история с внучкой казалась не менее фантастичной, чем байки о войне.

— У тебя точно есть внучка? — подозрительно спросила я.

Хосе оставался невозмутимым.

— Есть, синьорита, есть, — вздохнул он.— И дочка есть, да она меня знать не хочет.

Я уставилась на него в изумлении.

— Как это может быть? Она из ума выжила?

Хосе покачал головой.

— Да нет, синьорита, я не осуждаю ее. Я не был ей хорошим отцом.

— Уверена, ты был прекрасным отцом! — воскликнула я, на что Хосе усмехнулся, и мне показалось, что его глаза странно блеснули в свете фонарей.

— Значит, мы больше не увидимся? — у меня екнуло сердце при этой мысли. Сама не знала, с чего я так привязалась к этому старичку. Мечтая временами в детдоме о приемных родителях, я даже не подозревала, что однажды мне заменит их этот хитрый седой пройдоха.

Хосе усмехнулся и потрепал меня по плечу.

— Я всегда говорю: не бывает, чтобы человек пропал — да и без следа. Все мы еще когда-нибудь да встретимся, синьорита.

— Когда-нибудь, — уныло протянула я. — Это слишком долго. Может, ты дашь свой домашний номер? У меня телефона нет, но я смогу тебе иногда звонить с автомата!

Хосе отрицательно покачал головой.

— Мы с внучкой то и дело кочуем с места на место — все дела у нее какие-то… Дома почти не бываем.

— А, -понимающе кивнула я, хотя ничего не понимала. Но не в моей натуре было навязываться.

Хосе смерил меня долгим оценивающим взглядом. Затем снова огляделся опасливо и приблизился к моему лицу.

— А знаете что, синьорита, — он вновь обратился ко мне заговорщицким шепотом. — Я, кажется, знаю, как нам быть.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась я.

— Давайте с вами так уговоримся, — начал Хосе и снова огляделся. Определенно он вел себя странно, и я было решила тоже осмотреться, но он небольно схватил меня за плечи и заставил посмотреть прямо в синие лукавые глаза. — Вы мне напишете письмо. А я отвечу! На компутере я не умею, как ваш опекун, а вот бумажные письма шибко люблю писать, — он отпустил меня и зарядил: — Раньше, помню, на флоте бывало: получишь письмо от матери, беспокоится старушка, а отвечать лень. Теперь сам всем письмами докучаю, да не отвечает никто. Может, хоть вы пришлете старику весточку?

— Конечно, Хосе! — просияла я. — Это замечательная идея! Но куда писать? У меня-то нет твоего адреса.

— Давайте так: вы отсылайте письма на главную почту Буэнос-Айреса — до востребования. Моя внучка часто в столице бывает — будет письма забирать, да мне передавать. А я буду отвечать своей милой синьорите.

— Хосе, спасибо! Ты не представляешь, как это важно для меня! Мне в последнее время совсем не на кого положиться, — грустно прибавила я.

Хосе мягко улыбнулся.

— Постарайтесь все же подружиться со своим новым опекуном, синьорита, он, может быть, не менее сложный человек, чем Рики, но любит вас не меньше, поверьте мне.

Я вскинула настороженный взгляд.

— Как он может меня любить? Мы ведь даже не знакомы, — я вдруг споткнулась. — Ведь так?

Старик Хосе лишь загадочно улыбнулся и развел руками.

— Болтливый старик и так рассказал вам слишком много, синьорита. Я не могу ничего рассказать вам о вашем новом опекуне. Запомните только две вещи напоследок: я знаю достоверно, что он вам вовек не навредит. Кому-угодно навредит — а вам никогда.

— А вторая? — тихо отозвалась я.

Старик сощурился, оценивающе глядя на меня.

-Однажды смерть неминуемо забирает завтра у тех, кто в нем слишком уверен, синьорита. — Он снова задумчиво пожевал губу. — Но что ей стоит вернуть завтра тем, кто верит в него?

— Я не понимаю, Хосе, — растерянно пробормотала я.

— Со временем поймете, — рот старика растянулся в безмятежной улыбке и, хитро подмигнув, он сжал напоследок мои ладони и зашагал легкой, совсем не стариковской походкой вниз по аллее парка. Я пристально смотрела ему вслед, но останавливать не стала. Старик Хосе темнил, и у него были на это причины. Он вел себя так, словно кто-то следил за ним, и теперь любое мое неосторожное движение могло навредить нам обоим. Я не собиралась так рисковать.

Подозрительно оглядевшись, я подняла с земли камень, который едва не запустила в Хосе, и осторожно пошла по дорожке в сторону танцплощадки. Звуки музыки смолкли, и я внезапно испугалась, что провела с Хосе слишком много времени, и все уже разыскивают меня, чтобы отвезти в колледж. Но вернувшись, я обнаружила, что вечеринка в самом разгаре — просто гости завладели микрофоном и теперь вовсю произносили тосты в честь именинниц.

-Мия, — проникновенно вещала Соня, — то, что вы с Мариссой родились в один день, я считаю самым удивительным совпадением в своей жизни, но не случайностью, далеко не случайностью Вы такие разные — и все же похожи, как две капли воды. Теперь, когда у меня стало две дочери, я получила возможность в этом убедиться…

И что-то еще в этом роде — очень долго и мучительно. Я бросила мимолетный взгляд на Мариссу, и мне стало жаль ее — настолько кислым было выражение ее лица. В то же время меня охватило какое-то странное раздражение, даже злость на Мариссу. Теперь, когда я знала, что Блас бежал не от меня, что он, возможно, напротив, хотел меня уберечь, как делал всю сознательную жизнь, я чувствовала, что в моей жизни снова появилась опора под ногами. Я чувствовала, что где-то, пусть на том свете, а не на этом, был человек, которому не все равно. И это ощущение настолько переполняло меня, настолько меняло мир вокруг, что я теперь искренне недоумевала, как Марисса может не понимать того, что осознала я? Как она могла испепелять мать сердитым взглядом, видя, как Соня сбивается, останавливается и снова продолжает свою речь, возвращая ей упрямый взгляд? Как она могла со скучающим видом потягивать апельсиновый сок и демонстративно озираться по сторонам, делая вид, что слова Сони адресованы не ей. И мне захотелось объяснить Мариссе. Объяснить им обеим.

Схватив с подноса стакан с соком, я неловко забралась на сцену и постучала по микрофону, привлекая к себе внимание.

— Я хотела бы поздравить наших именинниц! — пояснила я в микрофон. На меня тут же с любопытством обратилась сотня пар глаз.

Марисса оживилась и, отмахнувшись от Сони, пытавшейся ее расцеловать, тоже превратилась в слух.

— Я хотела сказать вам, девочки, — снова начала я, удерживая бокал, чуть подрагивавший в руке, и вдруг поняла, что не знаю, что говорить дальше. Там внизу казалось, что это будет легко, что слова сами кипят у меня на языке, но теперь я растерянно взирала на толпу внизу, и все, что приходило мне в голову, казалось пафосным и глупым. Наконец, я оторвала взгляд от толпы и посмотрела поверх их голов, куда-то перед собой. Я вглядывалась во тьму парковых зарослей, и вместо слов в голове рождались образы. Светлые и мрачные воспоминания, заменившие мне реальную жизнь.

— Я ничего вам не пожелаю сегодня, — подала, наконец, голос я, — потому что у вас все есть. Раздался недоуменный гул в толпе. Мия с любопытством взирала на меня, а Марисса, кажется, подозрительно посматривала на бокал с соком у меня в руке. — Вы теперь семья… Точнее, вы стали семьей гораздо раньше, — поправилась я. — Просто невероятно, как долго человек может жить, не догадываясь, что все это время у него была семья, да? Как долго можно не замечать этого! Неужели всегда так? — горько усмехнулась я. — Неужели нужно терять людей, чтобы осознать, что все это время они у тебя были? Неужели именно они, привычные и оттого незаметные — были камнем во главе угла? Камнем, без которого здание рушится, рушится вся твоя жизнь…

Марисса, наконец, посмотрела на меня.

— Люди умирают, — твердо произнесла я. — Люди умирают каждый день. Пусть они узнают, что вы их любите, сейчас, пока они еще могут это услышать. Пусть они живут с этой мыслью, а не умирают. Это единственное, что я вам пожелаю. Пусть хотя бы у вас будет шанс все исправить…

Мия стояла в слезах, прижимаясь к Франко. Марисса насупилась и едва качнула головой в сторону Сони, но не решилась взглянуть на нее. Вместо этого она пристально посмотрела на меня, словно пытаясь определить, что повергло меня в такую меланхолию. Вряд ли она могла разглядеть что-то: прожекторы были повернуты к площади, на которой толпились танцующие, и, хотя я стояла на возвышении, мое лицо оставалось в тени.

Не выдержав пристального взгляда Мариссы, я опустила голову, задумчиво разглядывая стакан. Прошло несколько секунд, прежде чем я снова вскинула подбородок и решительно оглядела площадь. Ребята внизу перешептывались, посматривая на меня, другие потеряли ко мне интерес и нетерпеливо топтались в ожидании музыки. Внезапно мой взгляд выхватил из толпы человека, стоявшего поодаль. Он был гораздо крупнее остальных — явно не из приглашенных, наверно, очередной зевака, который остановился посмотреть на необычное представление. В нем не было ничего примечательного, но я вдруг похолодела и почувствовала, что больше не могу издать ни звука. Ноги примерзли к земле, сердце подскочило куда-то к горлу, и меня вдруг прошиб холодный пот. Мне не было видно лица этого человека, я даже не смогла бы определить цвет его волос, так как он не попадал под свет прожекторов и находился в тени, так же как и я. Но то, как он стоял, особая, чуть горделивая манера держаться, или что-то в его статной фигуре отдаленно напомнило мне…

Бокал выскользнул у меня из рук и разбился с оглушительным звоном. Мерный гул внизу смолк, и на миг в парке стало так тихо, что можно было различить щебет ночных птиц. Я инстинктивно посмотрела на осколки под ногами, но тут же снова вскинула взгляд на площадку, однако знакомый силуэт испарился. Вокруг меня суетились официанты, собирая осколки, а я продолжала искать глазами среди толпы знакомую фигуру. Лишь заметив, что ребята внизу вслед за мной начинают крутить головами, я очнулась и спустилась со сцены, быстро перебирая ногами. Продираясь к Мариссе сквозь толпу, провожающую меня недоуменными взглядами, я в панике думала, что начинаю сходить с ума. Весть о том, что Блас на самом деле не бросал меня, поразила настолько, что мне стало казаться, возможно все. Жизнь научила меня, что чудо не работает там, где дело касается законов смерти. Никакое волшебство не заставит ее отступить и вернуть Бласа с того света. Каким бы близким, каким бы родным ни был человек — однажды он умирает, и это неизбежно. Я выучила урок назубок, но ничего не могла с собой поделать. Я чувствовала, что еще долго буду видеть его в спинах прохожих, и его тень, возможно, будет повсюду следовать за мной до конца жизни. Мне казалось, что Блас стал чем-то вроде моего Ангела-Хранителя, и все, что происходило со мной хорошего за последнее время, случилось потому, что он по-прежнему опекал меня оттуда, сверху. А еще я знала теперь, что он любил меня, — а значит, одну битву со смертью я все же выиграла. Я больше не была одинока.

* * *

— Ты сделал все так, как я сказал? — настороженно поинтересовался Человек, жестом приглашая Хосе в салон черного шевроле.

— А как же, — подтвердил старик, неуклюже залезая в машину. — Все как мы договорились, Рики!

— Не называй меня так. Ты сказал, что мне на нее наплевать? — резко бросил Человек, поворачивая ключ зажигания.

— А как же! — горячо подтвердил старик. — И что ты случайно вылетел на встречную полосу.

— А опекун?

— Она думает, что это я, — заверил Хосе, и Человек удовлетворенно кивнул. Теперь она оставит его в покое и прекратит поиски. Человек знал: если она захочет докопаться до истины, рано или поздно ей это удастся. Знал по опыту: дай Линарес хотя бы смутную, едва ощутимую надежду, и она пройдет все круги ада, чтобы найти его и вытащить из могилы. Но на сей раз он не мог этого допустить. Однажды он уже позволил ей подобраться слишком близко, и больше этой ошибки не совершит. Это была его битва, и он должен сражаться в одиночку. Как всегда.

* * *

Итак мой добрый друг и злейший враг объединились против меня, чтобы скрыть правду. Но я не должна сдаваться. Никогда! Так меня учил Блас. Я узнаю настоящее имя моего опекуна и выясню, что заставило Бласа так поспешно сбежать из колледжа. Я чувствую, что только так смогу распознать истинное лицо Бласа. И только так смогу вновь обрести свое.