По-волчьи жить (гет)

Глава 1

Главное, чему родители могут научить своих детей, — как жить без них.

Фрэнк Кларк.

Знаете, что такое одиночество?

С вежливой улыбкой наблюдаю, как Соня тискает Мариссу, пока та привычно уворачивается и умоляюще смотрит на меня, взывая о помощи. Я молчу.

Она так ничего и не поняла, Марисса.

Медленно выбираюсь из мягкого кресла и плетусь к двери. Я стала какой-то тяжеловесной, хотя не прибавила ни грамма. Вся тяжесть — в плечах. Невидимая глазу.

Дверь скрипит — Марисса и Соня оборачиваются на звук.

— Куда ты, детка? — интересуется Соня, изящно изгибая шею, чтобы посмотреть меня.

Судорожно придумываю ответ.

— Я провожу Лухан, — мгновенно реагирует Марисса.

— Нет!

Вышло слишком резко. Соня и Марисса застывают в удивлении.

— Я только выпью воды и вернусь, — нахожусь я и картинно взмахиваю рукой. — Жуткая жара, вам не кажется? Изнываю от жажды, — быстро прибавляю и спешу закрыть за собой дверь.

В холле прохладно. Ступаю босиком на мраморный пол и с облегчением ощущаю под ступней отрезвляющий холод. Не сразу привыкла к этому дому. В нем всего понемногу: холодная точность линий и яркие стены. Диковинное сочетание духа Рэй и Колучи.

Дохожу до кухни, но не останавливаюсь, а выхожу в сад. Приближается ночь, однако воздух по-прежнему горячий. На черном небе видны только крупные звезды и стареющая луна.

Приходит в голову дикая мысль — взвыть на луну. Торопливо отгоняю ее.

Чувствую под босыми ступнями влажную и колючую траву. Замираю, чтобы запомнить это ощущение, и прислушиваюсь. Щебет птиц настороженно смолкает — в саду чужак.

— Так и знала, что ты здесь. — Голос за спиной. — Соня тебя утомила? Если даже ты от нее устала, не знаю, кто может ее выдержать…

— Марисса, не говори ерунду, — резко обрываю ее.

Марисса насупилась.

— Прости, — смягчаю тон. — Ты знаешь, что мне не нравится, когда ты так отзываешься о ней.

— Говорю, что думаю, — буркает она.

— Ты так не думаешь.

— Тебе виднее, — огрызается Марисса.

— Конечно, не виднее, у меня-то нет матери! — вырывается у меня. К счастью, Марисса не может видеть моего лица, но тон выдает. Она приближается и встревоженно заглядывает мне в глаза.

— Скучаешь по… — она запнулась, — Опекуну?

Это психологический барьер. Блас — скользкий и противный тип, по нему невозможно ни скучать, ни скорбеть — даже смерть мало оправдала его в глазах Мариссы, хотя мертвые всегда правы. Но как только назовешь его опекуном, все сразу встает на свои места. Разумеется, малышка Лухан опечалена смертью своего наставника — это вполне естественно!

— По Бласу, — едко поправляю я. — Нет, не скучаю.

Марисса пристально смотрит на меня.

— Ты стала другой, — тихо замечает она. — Отдаляешься.

Мне становится стыдно. В последнее время, я действительно стала желчной и враждебной. Как он.

— Мне хочется умереть, — шепотом признаюсь я.

Марисса шлепает меня по губам.

— А ну перестань! Из-за Бласа? Решила составить ему компанию?

— Не из-за Бласа, — неохотно отзываюсь я.

Судя по учащенному дыханию, Марисса разозлилась не на шутку.

— А из-за кого? — возмущается она.

— Ни из-за кого, — коротко отвечаю я. — В этом и дело, понимаешь? Мне не из-за кого умирать и не ради кого жить. У меня ничего не осталось.

— Перестань! — обижается Марисса. — Сколько лет жила без Бласа — и ничего! У тебя есть мы!

— Знаю, — кротко соглашаюсь я.

Марисса подозрительно смотрит на меня. Она знает, что я пытаюсь от нее отвязаться.

— Ладно, извини меня, — вздыхает она. — Конечно, ты успела привязаться… к Бласу, — выдавливает с видимой неохотой. — Но это не повод спешить к нему на тот свет, верно? Хватит убиваться: прошло два месяца, — мягко напоминает она.

Я послушно киваю.

— То-то же, — задорно хлопает меня по плечу. — Пойдем, раскрутим Соню устроить завтра пикник на озере. Я докажу тебе, что кроме Бласа, есть куча разных уважительных причин жить и наслаждаться жизнью.

Продолжаю кивать, как китайский болванчик.

— Нет, — опомнилась я, когда Марисса потянула меня в сторону дома. — Я еще посижу здесь немного, ладно? Хочу побыть одна.

— Я не оставлю тебя одну, — упрямо мотает головой. — И не мечтай. Буду сидеть здесь и подавать тебе носовые платочки. Хочешь убиваться, делай это хотя бы под моим присмотром.

Я слабо улыбаюсь. Мариссе всегда удавалось меня развеселить, но сейчас мне действительно хочется остаться одной.

— Обещаю, что ничего с собой не сделаю, — примирительно говорю я. — И я не собираюсь плакать.

Марисса явно хочет что-то возразить, но не озвучивает, лишь недоверчиво протягивает:

— Обещаешь?

— Обещаю.

Марисса понимающе кивает и поворачивается к дому.

— Не уходи далеко, в лесу могут быть дикие звери, — напоминает она прежде, чем уйти.

Я кивнула и проводила взглядом ее миниатюрный силуэт. Марисса махнула рукой на прощание и скрылась в доме.

Я снова погрузила ступни в траву и медленно прошлась вдоль сада, ощущая каждый камешек под ногами.

Взгляд настойчиво возвращался к калитке, за которой начинался лес.

«В лесу могут быть дикие звери…» — звенело в ушах предупреждение Мариссы.

«Не пойду далеко», — решила я и сдвинула щеколду.

Впереди расстилалась тропинка, но я пошла по траве, чтобы не содрать ноги.

«Рики Фара совсем не такой! Он сильный, он никогда не искал чьей-то дружбы или любви — ему это ни к чему. Он не хочет, чтобы его любили, он привык быть один…».

«Да? И чего же стоит такая жизнь? Ответь мне, Рики Фара! Стоит ли так жить?».

В лесу не было видно ни зги, но я упрямо шла вглубь. Дом давно скрылся из виду, однако мне не было страшно. Я уже была в лесу ночью — в Барилоче, когда пыталась найти человека, который мог помочь мне взломать компьютер Бласа. Я была готова на все, чтобы найти своего опекуна. Найти единственного человека, которому действительно есть до меня дело.

Впереди показался просвет. Я с любопытством вглядываюсь в темноту и ускоряю шаг.

Теперь у меня нет никого. Я убила своего опекуна.

Деревья редеют, и передо мной открывается небольшой овраг, на вершине которого мечутся силуэты. Кровь застывает в жилах, и я понимаю, что не могу сдвинуться с места. Один силуэт отделяется и встает над самой пропастью. Я могу видеть четко очерченную узкую морду, поднятую к небу.

Это был первый раз, когда я услышала волчий вой. Тоскливый, пробирающий до костей, он поднял во мне новую волну безысходности.

Друзьям и психологу, нанятому Соней, удалось внушить мне, что Блаз выехал на встречную полосу не по моей вине. Это была оплошность, допущенная по невнимательности, а не из-за погони. Однако им никогда не удастся убедить меня, что я непричастна к его гибели. Они не знают и никогда не узнают, что произошло в квартире Бласа на день раньше, когда я нашла документы и выудила на поверхность его прошлое. Залезла в душу, неуклюже потопталась там и ушла, поверив, что так будет лучше. Убила, оставив один на один с самим собой.

Я оступаюсь, и под ногой трещит ветка. Волки оборачиваются на звук. Я нервно облизываю губы. Наверно, облизываются и они — мне не видно, слишком высоко. Миг — и волки срываются с места, большими прыжками преодолевая расстояние до земли.

Я не знала, зачем убегаю от них. Я пребывала в состоянии абсолютной апатии, и мне было все равно, выживу я или нет, но инстинкт жертвы подхлестывал и заставлял бежать изо всех сил. Ветки деревьев больно били по рукам, мелкие камни впивались в босые ступни, но я продолжала бежать, пересиливая боль, а в голове раздавался ленивый насмешливый голос:

«Как жаль, что мой отец не видит, какая ты слабая, Линарес. Ты не способна на борьбу, а в этом мире выживают сильнейшие».

Я бежала, не разбирая дороги, но боль и обида отрезвляли и заставляли двигаться в правильном направлении. Я не оглядывалась, но знала, что волки дышат в спину, — все же, у меня был шанс, не зря в детдоме я выигрывала все спортивные соревнования.

В деревьях вновь показался просвет, и сердце бешено заколотилось. Я рванулась к блестевшей в лунном свете калитке, но оступилась и полетела на землю. Позади раздалось жадное ворчание. Волки приближались неторопливо, играя с жертвой. Я зарыдала от страха и, судорожно вцепившись в калитку, тщетно пыталась подняться. Руки и ноги, скованные страхом, слушались плохо.

Я была почти готова сдаться, когда в голове возник смутный, почти забытый образ. Взволнованная девочка с двумя косичками склонилась над ноутбуком, читая послание от таинственного опекуна:

«Поэтому я выбрал тебя из всего приюта: ты казалась самой сильной. Ты переживешь и колледж, и старосту — у тебя хватит запала».

Словно пружина, я подскочила на ноги и, нырнув в сад, задвинула щеколду прямо перед носом у бросившегося на калитку волка. Стальная ограда дрогнула, но устояла. Снова раздался леденящий кровь вой, однако на сей раз я его не слышала, завороженная пристальным взглядом волка, оставшегося по другую сторону калитки. Он щетинился и озлобленно рычал, но в какой-то момент смолк и пристально посмотрел на меня холодными светлыми глазами. Я была не в силах пошевелиться и стряхнуть с себя навязчивое видение. Мне казалось, что я смотрю в глаза Бласа. Тот же взгляд: пронизывающий и прозрачный — волчий.

«Всегда помни, что тебя никто не защитит. Твоя жизнь зависит лишь от тебя».

«Как это?»

«Когда у человека нет родителей, нет семьи, он должен быть сильнее всех — как одинокий волк».

С минуту я не могла сдвинуться с места или хотя бы оторвать взгляд от хищника, но, наконец, опомнилась и, развернувшись, побежала к дому. Ноги были ватными и саднили, и у самого порога я снова оступилась и полетела в грязь, однако, на сей раз, поднялась не сразу. Я долго пролежала так, уткнувшись лицом в траву и вязкую землю и сотрясаясь от слез.

Знаете, что такое одиночество?

Глава 2.

Франко, обеспокоенный появлением волков возле дома, не позволил Мариссе устроить пикник на озере. Они приобрели этот загородный дом недавно, и Франко еще не успел свыкнуться с мыслью, что лес таит в себе множество опасностей, бороться с которыми приходится без помощи цивилизации. Реакция Мариссы была предсказуемой.

— Что этот старый пень о себе возомнил? — бурчала она, лежа у меня на коленях, пока я заплетала ее чуть отросшие волосы в африканские косички. — Неужели мы согласимся все лето проторчать в четырех стенах?

— Он одумается, — подбодрила я ее.

— Да не буду я ждать, пока он одумается! — Марисса резко села, и косичка выскользнула у меня из рук. — К концу каникул он все-таки догадается вызвать егеря и поведет нас под конвоем на природу — спасибо большое! Мы пойдем на озеро сегодня — и точка.

— Вдвоем опасно, — нерешительно заметила я. Хотя мне и правда не хотелось новых встреч с волками, возражала я по другой причине. Я была, наверно, единственным человеком в доме, который не имел ничего против того, чтобы провести каникулы в четырех стенах.

— Лухи, ты что? — недоверчиво покосилась на меня Марисса. — С каких пор ты стала такой трусихой?

Сердце пропустило удар, когда она назвала меня так.

— Ты же со мной! Марисса Андраде все просчитала, — деловито заверила она меня. — У Франко в кабинете висит охотничье ружье.

Видимо, я отреагировала недостаточно бурно, так как она подскочила на кровати и возмущенно воскликнула:

— Лухан, в чем дело? Что с тобой?

Я опешила.

— Я тебе план побега излагаю, а ты в облаках витаешь!

Я кашлянула и, стараясь, чтобы мой тон прозвучал как можно менее язвительно, осторожно поинтересовалась:

— Каким образом ружье в кабинете Франко связано с твоим гениальным планом?

Марисса довольно сощурилась.

— Спрашиваешь! Мы его позаимствуем.

— Зачем? — На сей раз, я почти удивилась.

— Чтобы защищаться от волков! — воинственно взмахнула кулаком Марисса.

Я фыркнула.

— Марисса, ты же не умеешь стрелять!

— Какая разница? — отмахнулась Марисса. — Волки услышат выстрел и разбегутся.

Я с сомнением покачала головой.

— А если нет?

— Лухан, не будь параноиком! Волки — это выдумка Франко, мы лишь перестрахуемся. Никакие хищники на нас не нападут.

— Это не выдумка, Марисса, я же своими глазами вчера видела. Да и вы слышали вой.

К слову, я не сказала им, что выходила за калитку.

— Не важно! — отрезала Марисса. — Здесь они водятся, а на озере им делать нечего. Да что с тобой, Лухи? Ты стала мне напоминать Лауру!

Не то чтобы надо мной возобладал дух соперничества, — просто не хотелось снова говорить о себе.

— Ладно, — обреченно кивнула я. — Что скажем Соне и Франко?

— За Мией должок — она нас прикроет, — уверенно заявила Марисса. — Скажем, что у нас началась ветрянка!

— Что?! — поперхнулась я.

— Что слышала, Лухи! Мия шепнула, что Франко не болел ветрянкой, так что он и носа не кажет в нашу комнату. Так мы избавимся от них, по крайней мере, на неделю.

— Но Соня-то болела…

Марисса торжествующе покачала головой.

— Нет? — удивилась я. Насколько я знала, у Сони было тяжелое детство, да и юность не сахар, и представить, что она за все это время ни разу не переболела ветрянкой, было трудно.

— В любом случае, Франко не поверит, что мы одновременно заболели, — нашлась я.

— Поверит, — хищно улыбнулась Марисса, хватая с туалетного столика темный пузырек.

— Что это?

* * *

— Что это? — охнула Соня, когда мы вдвоем протиснулись в гостиную и встали на пороге. Она изящно поднялась с дивана и сделала несколько шагов к нам.

— Зеленка, — сделала Марисса несчастное лицо. — У нас ветрянка.

— Что? — отпрянула Соня.

— А что, ты не болела? — наивно расширила глаза Марисса.

Порой мне казалось, что Марисса нашла бы себя на театральных подмостках. Причем, желательно в моноспектакле.

Сона забегала глазами и испуганно прикрыла рот длинными пальцами.

— Деточка моя, конечно, нет… — обеспокоенно пролепетала она. — Я могу заразиться… Ветрянка оставляет такие неприглядные шрамы…

Мы понимающе закивали.

— Но здоровье моих девочек важнее, — самоотверженно воскликнула Соня, чуть подумав. — Дайте я взгляну, насколько все серьезно… — Она сделала еще несколько шагов к нам, пока не оказалась в опасной близости, чтобы заметить, что под зеленкой нет никаких волдырей.

— Мама, ты же не врач! — увернулась Марисса и потянула меня в сторону, пытаясь отойти как можно дальше от Сони. — И тебе нельзя приближаться: если заразишься, карьере конец.

— Марисса, не преувеличивай, — остановила ее жестом Соня, но нагонять нас не стала. — Звезда такого масштаба не распрощается с карьерой из-за пары маленьких шрамов на теле… — Последние слова она произнесла с дрожью в голосе.

— Все равно, мама! — не унималась Марисса. — Я не хочу, чтобы ты заболела из-за меня.

Наверно, Соня была действительно тронута заботой любимой дочери, потому что быстро заглотила наживку.

— Что же делать? Ближайший врач в Буэнос-Айресе. Я должна посоветоваться с Франко.

— Мамочка, не надо врача, о нас позаботится Мия! — затараторила Марисса.

— Мия?

Я едва не прыснула — настолько комичным было выражение лица Сони.

— Мия-Мия, — подтвердила Марисса, подхватывая меня за локоть. — Она вроде бы болела ветрянкой — подскажет, как лечиться, — бойко пояснила она и шепнула мне на ухо:

— У тебя все тело в волдырях. Тебе должно быть больно, когда я дотрагиваюсь.

— А-а, — огласила я комнату истошным воплем.

— Переигрываешь, — сквозь зубы процедила Марисса.

— Что здесь за шум? — вошел в комнату Франко.

— Девочки заболели ветрянкой, дорогой… — начала Соня.

— Что? — подскочил Франко и сделал шаг назад. — Как это возможно? — посмотрел он на нас с таким ужасом, словно мы были обречены.

— Вы так реагируете, будто у нас не ветрянка, а желтая лихорадка, — хмыкнула Марисса.

Соня и Франко переглянулись.

— Видишь ли, детка, ветрянка может быть очень опасна для взрослых, — неохотно пояснила Соня.

Марисса испуганно округлила глаза.

— Смертельно? — воскликнула она драматично.

Соня затравленно посмотрела на Франко.

— Ну, я бы не был так категоричен, — выдавил он, прочистив горло. — Просто это чревато осложнениями. Чем старше организм, тем труднее ему бороться с болезнью.

— Ну, тогда у вас точно нет шансов! — вырвалось у Мариссы, и я едва не прыснула от смеха при виде выражения лица Сони.

— Синьорита, следите за языком, — неожиданно строго осадила она Мариссу. — Я ненамного старше тебя. — Прибавила Соня, оправляя свою мини-юбку.

Марисса послушно закивала.

— Конечно, мама, конечно — заговорила она с Соней, как с маленькой девочкой. — Но все же вам следует поберечься. Мы запремся в нашей комнате, и оттуда носа не кажем, а вы к нам не заходите, чтобы не заразиться, — предложила она.

Соня сокрушенно покачала головой.

— Нет, деточка, я не могу допустить, чтобы мои девочки переносили такой недуг в одиночку!

— Мама… — Маска кроткой дочери мгновенно слетела с лица Мариссы, и оно приняло привычное упрямое выражение. — Мы попросим Мию за нами присматривать — что неясно?

Соня обменялась с Франко нерешительными взглядами.

— Но ты уверена, что Мия согласится?

* * *

— Да, — кивала Мия с обреченным видом. — Обещаю, что не спущу с них глаз.

— Деточка, спасибо тебе, ты не представляешь, как много делаешь для меня и Мариссы!

— Представляет, — шепнула мне на ухо Марисса, ухмыляясь. — Теперь Мия должна мне на одно желание меньше.

Я цыкнула на нее и снова приникла к замочной скважине.

— Ах, Соня, ты же знаешь, я люблю Мариссу и Лухан, как родных сестер, — лукаво улыбнулась Мия и взяла Соню за руку. — Под присмотром Мии Колуччи они не только выздоровеют, но и станут свежими, как огурчики, благодаря моим грязям с побережья Красного моря.

Соня вернула ей умильный взгляд и проникновенно изрекла:

— Мия, Марисса и есть твоя сестра, потому что ты стала мне настоящей дочерью. Спасибо тебе.

Я как раз оторвалась от скважины, чтобы увидеть, как Марисса изображает рвотный рефлекс.

— Ладно тебе, — ткнула я ее в плечо и преувеличенно широко улыбнулась. — Зато свобода!

Марисса разжала кулаки и, чуть помедлив, довольно кивнула.

— Мия у нас в кармане, — протянула она. — Будет прикрывать нас все каникулы.

Я не успела ответить, потому что дверь толкнули снаружи, и мне пришлось резко отскочить.

— Во что ты меня втянула? — воскликнула Мия, возмущенно глядя на Мариссу.

Последняя поморщилась.

— Мия, расслабься. Ты отлично сыграла свою партию — теперь мы свободны, — лучезарно улыбнулась она.

— Я терпеть не могу врать Соне! — продолжала вопить Мия. — Как мне теперь смотреть ей в глаза?

Марисса неприлично громко фыркнула.

— Извините, — кашлянула она. — Мия, ты врешь папочке при каждом удобном случае, кого ты пытаешься разжалобить?

— Я? — задохнулась Мия.

— Ты-ты, — небрежно уронила Марисса. — Кто сказал Франко, что в связи со сменой статуса школы нам понадобятся новые формы в будущем году?

— Так и есть, — передернула плечами Мия.

— Возможно, — хмыкнула Марисса. — Но деньги ты потратила явно не на форму.

Мия сузила глаза.

— Знаешь, что? — тихо начала она. Мне не понравился ее взгляд. Похожее лицо у нее было, когда она узнала, что мы с Мариссой закопали ее платье на заднем дворе колледжа. — Эта ваша авантюра стоит не одно желание! Это три желания, поняла?

— Еще чего! — снова фыркнула Марисса.

— Еще, — мстительно улыбнулась Мия, — вы будете отлучаться только тогда, когда мне будет удобно вас прикрывать. Я не собираюсь торчать в вашей комнате круглыми сутками.

Марисса улыбнулась и по-свойски похлопала Мию по плечу.

— Мия, детка, — смешно скопировала она Соню, — ты не поняла. Ты не сможешь нас остановить. Мы будем отлучаться, когда нам вздумается, а ты будешь прикрывать нас, потому что должна нам желание — и не одно.

Мия вывернулась и, приторно улыбнувшись, потрепала Мариссу по щеке.

— Марисса, детка, это ты не поняла. Вы будете делать то, что я вам говорю. Или все узнают, что у вас нет никакой ветрянки.

Марисса сузила глаза.

— Настучишь?

Мия расплылась в довольной улыбке и дернула плечиком.

— Не бойся, — подмигнула она. — Я всего лишь растерянно сообщу, что у вас не ветрянка, а какая-то другая неизвестная мне болезнь. И вас повезут на обследование, — сочувственно поджала губы Мия. — Какие невеселые каникулы…

Марисса рванулась вперед, чтобы вцепиться ей в волосы, но я остановила ее.

— Марисса, успокойся, — заглянула я ей в глаза и вскинула взгляд исподлобья на Мию. — Знаешь, что, — спокойно обратилась я к ней, с некоторым удивлением замечая, как меняется ее лицо, — я лично вообще не хотела идти ни на какое озеро — это идея Мариссы. Что касается меня, с удовольствием проведу оставшиеся каникулы в больнице, еще лучше — в морге. Так что не трудись пакостить, мы рискнем обойтись без твоих услуг.

— Слышала? — выплюнула Марисса.

Мия, кажется, хотела что-то сказать, но не успела, потому что Марисса вытолкала ее за порог и захлопнула дверь, заперев на ключ.

— Так ей и надо, — проворчала она. — Вот ведь дрянь!

Я не ответила. Напоследок Мия смерила меня этим знакомым взглядом, которым в последнее время смотрят на меня все, кроме Мариссы. Взгляд, от которого хочется лезть на стену, посылать всех к черту, и от которого укрыться некуда. Он говорит: «Ах да, ты же недавно потеряла опекуна. Кажется, ты любила его, верно? Бедная, девочка, а я забыл/-а и веду себя с тобой как обычно, как будто ты не ущербная. А ты ведь ущербная: потеряла все, что имела, и теперь тебя нужно пожалеть. Давай я тебя пожалею?».

* * *

Марисса куда-то вышла, воспользовавшись тем, что все обитатели дома легли спать, а я лежала в кровати, свернувшись калачиком, и призывала сон. Обычно я засыпала быстро, но сегодня мы весь день провели в спальне практически без движения, и я совсем не устала. Как всегда в таких случаях на смену овцам быстро пришли воспоминания о Бласе, и я, закрыв глаза, обреченно просматривала ленту кадров, возникавших в голове:

Вот Блас заходит в мою комнату и касается моего плеча. Оборачиваюсь и со злостью бросаю в него игрушку.

«Уходи! Уходи из моей комнаты!».

«Поговорим?».

«Нам не о чем говорить! Я уже все слышала».

«Я хотел обезопасить себя. И не подумал о тебе. Прости».

«Почему?».

«Ты не такая, как все».

«Это я уже слышала. Я выросла на улице, я — отброс общества и никогда не выбьюсь в люди. Я устала это слушать!».

«И никогда не забывай об этом».

«Почему? Я мечтаю забыть об этом!».

«Это ошибка. Всегда помни о том, что тебя никто не защитит. Твоя жизнь зависит лишь от тебя».

Картинка меняется, и я оказываюсь в роскошном номере. Напротив меня сидит ухоженная темноволосая женщина.

«Ты меня помнишь? Я Лаура Флорес, бывшая директриса приюта».

«Да, конечно!».

«Как ты выросла! Я помню, как ты лазала за яблоками в соседний сад, а потом раздавала их малышам».

«Да… Садитесь. Зачем вы пришли?».

«Ты меня искала?».

«Да… Чтобы спросить, кто мой опекун».

«Он очень добрый и очень могущественный».

«А почему он скрывается? Ведет себя, как преступник!».

«Детка, у тебя о нем ошибочное мнение… Он очень ценит тебя».

Год спустя. Ловлю Бласа в учительской.

«Линарес, я не собираюсь отвечать на глупые вопросы о твоем опекуне. Ты никогда его не найдешь».

«Я уже его нашла — не отпирайся. Ты мой опекун. Мне это точно известно. Я спасла твоего отца от полицейских, и он стал заботиться обо мне».

Вижу, как меняется его лицо.

«И что тебе нужно от меня?»

«Последний вопрос: ты опекаешь меня по просьбе отца? Или ты меня любишь?»

Он разъяренно хватает меня за грудки и припирает к стене.

«Я тебя ненавижу. Отец не оставил мне выбора. Мне хочется раздавить тебя, потому что ты сломала мне жизнь. Таких, как ты, надо уничтожать».

Картинка снова меняется. Мы с Маркосом сидим в буфете. Третий курс.

«А ты все еще ищешь своего опекуна?».

«Нет, не хочет показываться — не надо! Я больше не подхожу к компьютеру».

«Значит, опять мы с тобой одни остались».

Киваю. В буфет заходит Глория.

«Линарес, тебе звонят по моему телефону».

«Кто?».

«Твой опекун! Он уверяет, что послал тебе десяток сообщений, а ты не ответила! Он переживает».

И меня затягивает в воспоминания все глубже.

Грустный прозрачный взгляд исподлобья. Такой я видела только у Бласа.

«Я дам тебе совет: не хочешь, не слушай».

«Совет?

«Не ищи своего опекуна. Смирись с тем, что не нужна ему».

«Ты не понимаешь, как это важно для меня!».

«Но почему? Почему это важно? Думаешь, он тебя любит? Заменит тебе отца? Ты в это веришь? Да?».

Сижу в его квартире, перечитывая письма от Рикардо Фара-старшего.

«Что ты ревешь? Где твоя хваленая храбрость?».

«Вот, почему ты не прощал мне слабость…».

«Я тебя испытывал. Устроился на работу в колледж, чтобы сделать твою жизнь невыносимой и радоваться этому. Понятно?».

«Я не виновата, что твой отец сделал меня примером! Не виновата!».

«Не реви!».

«Почему? Я не такая уж и храбрая…».

Начало четвертого курса. Стучусь в дверь учительской.

«Войдите».

«Можно?»

«Да, ты принесла рассказ?»

«Вот он».

«Отлично. Итак, Линарес, ты всю ночь его сочиняла, обливаясь слезами?».

«Нет».

«Значит, ты выполнила условие, которое поставил твой покровитель? Не разочаруешь его?».

«Надеюсь».

«Не беспокойся, я передам ему твой рассказ».

«Ладно».

«Линарес, еще одно».

Вопросительно смотрю на него.

«Я не хочу видеть тебя в слезах».

— Лухан, ты спишь?

«Не хочу видеть тебя в слезах…».

Отмахиваюсь, цепляясь за сон, но черты лица Бласа постепенно расплываются.

«Таких, как ты, нужно уничтожать…».

— Лухи, проснись, мне нужно поговорить с тобой…

— Марисса, отцепись, — бормочу во сне.

— Это не Марисса.

Сон слетел разом. Я медленно оторвала голову от подушки. Мия с несчастным выражением лица склонилась надо мной и нервно теребила подол своей длинной шелковой сорочки.

— Что тебе нужно? — не слишком любезно спросила я.

Мия, казалось, ничуть не обиделась.

— Я хотела… Извиниться, — выдавила она с трудом.

Я села на кровати и озадаченно уставилась на нее.

— За что?

Мия несмело присела на край одеяла рядом со мной и взяла меня за руку.

— Вместо того чтобы поддерживать тебя я только грызусь с Мариссой. Я не хотела помешать вашим планам. Если хотите, отправляйтесь на озеро завтра, тебе нужно развеяться.

Я тупо смотрела на нее, переваривая полученную информацию.

— Я в полном порядке, — буркнула я и, вырвав руку, подтянула одеяло к подбородку. — С чего такая забота?

Мия замялась.

— Ты потеряла опекуна и… — пробормотала она. Я вдруг резко приблизилась к ее лицу и схватила за плечо.

— Не смей меня жалеть, понятно? — прошипела я.

Мия с ужасом смотрела на меня во все глаза, и я отпустила ее. Сидит на моем одеяле — еще наделает лужу от страха.

— Мы все выяснили? — бесцветным голосом спросила я. — Теперь иди.

Мия не сдвинулась с места, продолжая взирать на меня, как мышь на анаконду.

— Что-то еще? — резко спросила я, не выдержав ее настороженного взгляда.

Мия опустила глаза и снова нервно схватилась за подол своей сорочки.

— Да…- решительно выдохнула она и вскинула взгляд на меня. — Ты только не сердись… Я знаю, что твой опекун — Блас.

Несколько мгновений я не отрывала от нее напряженного взгляда и, когда, наконец, все же отвела его, вдруг осознала, что ничего не чувствую. Мне было все равно, знала Мия или нет.

Я передернула плечами.

— Кто сказал? — равнодушно спросила я, не глядя на нее.

Мия помедлила.

— Соня, — призналась она. — Она не хотела говорить, но я вынудила ее. Мы ведь теперь одна семья — я имею право знать!

Я подавила саркастический смешок. Мия выглядела такой наивной и искренней — словно кто-то подменил ее за вечер.

— И что? — коротко спросила я после минутной паузы. Я ожидала, что Мия растеряется, но та отозвалась тут же.

— Блас был моим другом, — твердо сказала она. Я вскинула на нее удивленный взгляд. — В последнее время, мы не ладили, но это не значит, что я забыла, как он поддерживал меня в трудную минуту.

Я хмыкнула.

— Я знаю, с тобой он обращался жестоко, — решительно продолжала Мия. — Да и со всеми остальными… Но на самом деле он был хорошим человеком.

— Зачем ты говоришь мне это? — устало прервала я болтовню Мии.

Та смешалась.

— Ты не хочешь узнать, каким был настоящий Блас? — нерешительно взглянула она на меня.

Я криво усмехнулась.

— Ты можешь рассказать мне, каким был настоящий Блас?

Мия, чуть помедлив, кивнула.

— Да, — ответила она нерешительно, — думаю, да.

— И каким же? — равнодушно спросила я, глядя куда-то в сторону.

Мия оживилась.

— Он был очень заботливым, беспокоился за меня, — принялась перечислять она. — Однажды прислал мне огромного медведя с очень красивыми стихами разных поэтов!

— Стихами? — усмехнулась я.

— Да… — Мия запнулась. — Что тебя смущает?

— Не думаю, что он читал стихи, — бросила я.

Мия отмахнулась.

— Это совершенно не важно! Я и сама не читаю, — доверительно сообщила она мне. — Кто в наше время читает стихи, сама подумай? Главное, что он был очень заботливым…

— Пока вы встречались? — уточнила я.

— Да, — кивнула Мия. — Потом…

— Потом ты его предала, — услужливо подсказала я.

Мия нахмурилась.

— Это нечестно. Мы все в этом участвовали.

Я пожала плечами.

— Я не спорю.

Было бы несправедливо винить во всем Мию. Мы все ждали увольнения Бласа, как манны небесной. Да и мне ли упрекать Мию в предательстве?

— Блас был мстительным, это правда, — кивнула Мия. — Но его тоже можно понять. У него было тяжелое детство.

Я насторожилась.

— Он рассказывал о своем детстве?

Мия покачала головой.

— Нет, об этом так и не рассказал, но я знаю. Ему даже приходилось зарабатывать армрестлингом…

— Что? — поперхнулась я.

— Кулачные бои, — смутилась Мия. — Он соревновался в пабе, чтобы позволить себе ухаживать за мной.

Может быть, мне показалось, но в этом похоронном завывании как будто махнула хвостиком нотка тщеславия.

— Мия… — Я усмехнулась и покачала головой. Странно, но я даже не сердилась на нее. Она казалась такой наивной и так искренне пыталась помочь мне. — Это вранье.

Глаза Мии расширились.

— Нет, Лухан, поверь мне, я сама видела, да и он мне говорил…

— Мия! — Я остановила ее жестом. — Он тебе врал. Ему досталось от отца целое состояние, на которое он содержал и меня, и себя. Зачем ему было зарабатывать на соревнованиях?

Мия как будто задумалась. Стоило запечатлеть этот исторический момент, но я была не в настроении устраивать фотосессии.

— Хорошо, — сдалась Мия. — Возможно, здесь он приврал, чтобы меня успокоить. Но в остальном он не мог соврать — я же видела все своими глазами! Я видела настоящего Бласа! — пылко воскликнула она.

Я не выдержала и, снова резко приблизившись к лицу Мии, горько выплюнула:

— Мия, какая же ты глупенькая!

Мия испуганно сжалась.

— Никто не знает, каким был настоящий Блас, — продолжала я с надрывом. — Никто, понимаешь? — я смахнула с щеки набежавшую слезу и судорожно схватила ее за руку. — Никто не знает…

Прошло несколько мгновений, прежде чем я отпустила ее ладонь и отвела безумный взгляд. Мия смотрела на меня во все глаза и явно не знала, что ответить.

— Теперь и не узнает, — тихо прибавила я и, нашарив тапочки в темноте, вышла из комнаты.

Глава 3.

Мне было не по себе. Я почти явственно ощущала на себе взгляд. По-волчьи холодный взгляд светлых глаз. Видимо, позавчерашняя прогулка не прошла бесследно для моей психики.

— Ты чего? — серьезно посмотрела на меня Марисса, после того как я несколько раз тревожно оглянулась.

— Не знаю, — неохотно отозвалась я после некоторой паузы. — У меня такое чувство, будто за нами наблюдают.

— Да? — Марисса тоже подозрительно осмотрелась. — Думаешь, Колуччи раскусил нас?

— Нет… — Я озабоченно наморщила лоб. — Вряд ли. Наверно, это просто паранойя.

Марисса энергично кивнула и деловито поправила чехол с ружьем, болтавшийся у нее на плече.

— Для всех остальных у нас есть угощение, — угрожающе протянула она и ускорила шаг. — Пойдем скорее — чем раньше мы окажемся у озера, тем быстрее избавимся от паранойи.

— Ты когда-нибудь стреляла? — недоверчиво покосилась я на ружье.

— Не-а, — беспечно махнула рукой Марисса. — Но что тут сложного?

— Все-таки, ты сумасшедшая, Марисса, — покачала я головой, не в силах сдержать улыбку.

— Я обещала, что выбью дурь из твоей башки, — она шутливо постучала пальцем по голове. — Ты сама не своя в последнее время.

— Вовсе нет, — смущенно буркнула я.

— Вовсе да, — передразнила Марисса. — Не помню, чтобы ты по-настоящему смеялась с тех пор, как погиб Блас.

— Блас ни при чем, — резко прервала я.

Марисса остановилась и серьезно посмотрела на меня.

— Лухи, никто не требует от тебя, чтобы ты его забыла, — твердо отчеканила она. — Но не вздумай из-за него меняться. Он бы не хотел, чтобы ты менялась.

Повисло неловкое молчание. Марисса умеет залезть в душу.

— Давай сменим тему, — выдавила я, чувствуя, что спазм в горле мешает говорить.

— Давай, — торопливо согласилась Марисса и прибавила шаг. — Как тебе физиономия Мии, когда она увидела наш камуфляж? — хитро покосилась она на меня.

Я расхохоталась. Наверно, снова слишком громко, чтобы это звучало естественно.

— Не знаю, как ты собираешься это отмывать. Думаю, мы так и останемся с этими отметинами.

— Перед кем красоваться, Лухи? — Марисса хлопнула меня по плечу. — До возвращения в колледж

еще три долгих мучительных месяца в обществе моих мамочки и «папочки».

— «Сестричку» забыла, — подыграла я.

— Куда же без нее, — протянула Марисса. — Хорошо хоть ты согласилась разделить мое заключение.

Я хмыкнула.

— Если бы не я, ты бы сейчас отдыхала у отца в Барилоче.

— Вовсе нет! — взвилась Марисса. — Соня все равно заставила бы меня остаться здесь.

Я промолчала, потому что мы итак обе знали, что заставить Мариссу практически невозможно.

— Ты уверена, что знаешь дорогу? — с сомнением огляделась я. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался густой лес.

— Я запомнила дорогу, когда Франко вез нас сюда. Это недалеко, скоро будем там. Купальник не забыла?

— Я в нем.

Я знала, что если «случайно» оставлю купальник дома, мы все равно вернемся за ним несмотря ни на что. Или Марисса заставит меня купаться голышом. Или просто скинет меня в озеро прямо в одежде — с нее станется.

* * *

— Между прочим, мы до сих пор не выяснили один вопрос, — плюхнулась Марисса на разложенное полотенце и помотала головой, обдавая меня холодными брызгами. Мы купались по очереди: кто-то оставался с ружьем на берегу.

— Какой? — изобразила я живой интерес.

— Через две недели тебе исполняется семнадцать, — чуть помедлив, объявила Марисса.

Я резко выставила перед собой руки и покачала головой.

— Нет, Марисса, мы не будем это обсуждать, я тебе уже сто раз говорила! Я не праздную свой день рождения.

— Но почему? — возмутилась Марисса. — Помнишь позапрошлый год? Я выдержала даже Мию, — она состроила забавную гримасу, — но отметила свое пятнадцатилетие! Так что ты обязана сделать то же самое.

— Нет, — перебила я раздраженно. В сердце засаднило, когда Марисса напомнила о прошлогодней вечеринке в колледже.

«Я присылал тебе два наряда, чтобы ты сама выбрала тот, который тебе больше понравится, но ты не ответила, поэтому я выбрал сам. Надеюсь, ты оценишь мой выбор».

— Нет, — помотала я головой, чтобы отогнать непрошеные мысли. — Что мне праздновать, Марисса? Я даже не уверена, что родилась в этот день.

— Это совершенно не важно, — невозмутимо продолжала Марисса, выкручивая влажные волосы. — Тебе исполняется семнадцать — плюс-минус день не играет роли. Ну, говори, — ее глаза азартно загорелись.

— Чего бы тебе хотелось?

«Чтобы меня оставили в покое», — мелькнула мысль, но вслух я сказала другое:

— Марисса, давай закроем эту тему. Я не в настроении праздновать что-либо.

— Исключено, — упрямо покачала головой Марисса. — Не каждый день исполняется семнадцать — это же почти совершеннолетие! Пропуск во взрослую жизнь! Цвет юности! Прощание с детством! — с напускной восторженностью стала перечислять она, заставляя меня невольно расплыться в улыбке.

— Мне кажется, ты слишком много времени проводишь с Мией, — ревниво уколола я ее.

— Не меняй тему, — категорично отрезала Марисса. — Подумай, чего бы ты хотела на свой день рождения? Самое-самое сокровенное желание!

Я собиралась сражаться до последнего, но в какой-то момент поняла, что это бесполезно. Разумнее пойти на хитрость.

— Ну хорошо! Давай подумаем, — я приложила палец к подбородку, изображая глубокую задумчивость.

Марисса обрадованно кивнула и села по-турецки, демонстрируя полную концентрацию.

— Кого позовем? — спросила она. — Маркоса?

— Нет, — покраснела я. — Он в США с отцом.

— Точно! — закусила губу Марисса. — Лауру? Она вроде бы в городе…

— А давай не будем никого звать? — с надеждой посмотрела я на нее.

Марисса неуверенно повела плечом.

— Как хочешь… Только мы вдвоем?

— Ты и — ладно уж — Мия. Может быть, Соня и Франко захотят присоединиться…

— Конечно, захотят! — расплылась в торжествующей улыбке Марисса.- То есть, ты планируешь тихий семейный вечер? Не боишься звать Франко? Комары ведь от скуки сдохнут!

— Будет кому защищать нас от комаров, — улыбнулась я.

— Это мне нравится, — фыркнула Марисса и одобрительно хлопнула меня по плечу. — Ну, а где?

— Дискотеку не хочу, — отмела я.

Марисса одобрительно кивнула.

— Может, прогулка на лошадях? — предложила она.

— Ну нет, — сморщила я нос. — У меня лошади ассоциируются с Фернандой.

Марисса фыркнула.

— Да, есть некоторое сходство, — протянула она, хотя знала, что я имела в виду другое.

Я засмеялась.

— Ну хорошо, а что ты хочешь тогда? — уставилась она на меня.

— Я… Хочу на каток, — выдала я и хитро улыбнулась.

— Что? — воскликнула Марисса. — Это же Буэнос-Айрес, какой каток? Да и вообще сейчас лето!

Я вызывающе пожала плечами и закусила губу.

— Значит, не судьба, — насмешливо протянула я.

Марисса споткнулась и вдруг внимательно на меня посмотрела.

— Ты это специально, да? — спросила она. — Хочешь от меня отделаться?

— Я? Никогда, — притворно возмутилась я. — Ни разу в жизни не была на катке!

— Я убью тебя! — завопила Марисса и повалила меня на полотенце. Мы с хохотом стали кататься по траве.

— Подожди, ружье, — простонала я, уткнувшись ребром в твердую рукоятку. — Надо убрать в чехол — еще выстрелит!

— Так и быть, оставлю тебя в живых, — сжалилась Марисса и слезла с меня. — Не убирай — вдруг понадобится.

Я закатила глаза.

— Марисса, мы, скорее, убьем этим ружьем себя, чем… — начала я и смолкла на полуслове.

— Я тебе сто раз гово….

— Тихо! — прервала я ее, приложив палец к губам. — Ты слышала?

Марисса замерла, прислушиваясь.

— Что?

— Вот опять! — Я снова перебила.- Шорох в траве.

Марисса расслабилась.

— Да это птица какая-нибудь, — отмахнулась она. — Я ничего не слышу.

Шорох прекратился.

— Какая умная птица, — сощурилась я, медленно поднимая ружье с травы.

— Думаешь, это волки? — неуверенно взглянула на меня Марисса.

Я пожала плечами и снова прислушалась.

— Дай лучше я! — Марисса вырвала ружье у меня из рук и сняла заслон.

Мы замерли в ожидании.

Внезапно в кустах треснула ветка. Среди мирной тишины леса этот звук показался пушечным залпом, и Марисса инстинктивно нажала на курок. Раздался выстрел, и она повалилась на землю, сжимая плечо.

— Марисса! — Я испуганно подскочила к ней и упала рядом. — Ты в порядке? Где рана, покажи мне, ты попала в себя? Убери руку! — в паники бормотала я. — Я же говорила, я же говорила!

Марисса со стоном оторвала руку от плеча и, собрав последние силы, оттолкнула меня.

— Ну-ка слезь с меня, — проворчала она.

— Но ты ранена! Тебе нужно в больницу! — заорала я на нее.

— Да не ранена я! — заорала она в ответ. — Я же дуло в кусты направляла, ты что, ослепла?

Я почувствовала себя идиоткой.

— Зачем пугаешь тогда? — с досадой отстранилась.

Марисса поднялась и, поморщившись, потерла плечо.

— Отдача, — туманно объяснила она, рассчитывая, видимо, что я пойму ее с полуслова. Но я сегодня била все рекорды по сообразительности.

— Отдача? — переспросила я.

— Мне папа говорил что-то, но я забыла, — недовольно буркнула она. — Когда стреляешь из охотничьего ружья, пуля вылетает с такой скоростью, что ружье автоматически отталкивается в противоположную сторону. Его надо придерживать, а я этого не учла.

Я фыркнула и расхохоталась — на сей раз, вполне искренне.

— Тебе смешно, а у кого-то будет здоровенный синяк, — насупилась Марисса.

Я попыталась деликатно смолкнуть, но снова прыснула.

— Извини, — виновато посмотрела я на нее, не в силах сдержать широкой улыбки. — Это нервное — я так испугалась! Представляю, как это выглядело со стороны.

— К счастью, нас никто не видел, — хмыкнула Марисса. — Как думаешь, нам удалось спугнуть нашего волка?

— Не знаю, но мне кажется, пора отсюда выбираться, — решительно ответила я. — Я лично — сплошной комок нервов.

— Я тоже, — кивнула Марисса. — Давай одеваться.

* * *

Волчица наблюдает с холма за Людьми, сбившимися в стаю на берегу озера. Они молоды, наверняка слабы, но волчица не собирается охотиться. Во-первых, она сыта, во-вторых — носит детенышей. У Людей есть оружие: нет нужды подвергать плод опасности.

Раздается выстрел, и от стаи отделяется Человек. Крупнее и сильнее сородичей, он плавной и осторожной походкой передвигается по лесу, время от времени замирая и прислушиваясь, словно опасаясь преследования. Так двигаются волки, почуяв охотника, но волки всегда держатся стаи — Человек один. Человек оставил стаю.

Волки ненавидят Людей. Люди хитрые и подлые: нападают со спины и играют инстинктами. Волки не привязываются к Людям, как приблудные сородичи-псы, — это опасно и унизительно. Волк, отбившийся от стаи, скорее, умрет, чем прибьется к стае Людей.

Человек скрывается в лесных зарослях, но вскоре вновь появляется на дороге. Еще раз настороженно оглядевшись, он подходит к изящному дорогому автомобилю и скрывается в салоне. Машина тихо урчит и бесшумно трогается с места, оставляя на дороге темные следы колес.

Глава 4.

«Я не собираюсь мстить! Ты что, не понимаешь? Ты очень много для меня сделал! Больше, чем кто бы то ни было…».

Пытаюсь обнять его, но он швыряет меня на асфальт и садится в машину.

«Блас! За ним!».

«Ты с ума сошла?».

«Скорее в машину, мы его догоним!».

Чувствую, как на лбу выступает пот. Я знаю, что будет дальше. Если продолжу погоню, он вылетит на встречную полосу под самосвал. Последует кома и долгое, мучительное расставание.

Я должна отпустить его, чтобы снова обрести. Если отпущу, потеряю на время, но он останется жив.

Потом я найду его, обязательно найду, но сейчас нужно отпустить. Нельзя позволить ему снова погибнуть.

«Подождите, подождите, остановите машину!».

«Но Лухи, он же уйдет!».

«Маркос, пусть уезжает, я прошу!».

Истошно кричу.

«Но Лухи…».

«Остановите машину!».

Рыдаю.

«Давайте остановимся, ей плохо».

«Но нарушитель уйдет».

«Если не остановите машину, я выпрыгну!» — в отчаянии хватаюсь за ручку двери.

Мы останавливаемся, и машина Бласа скрывается за поворотом.

Плачу от облегчения. Я спасла его. Он остался жив.

«Лухи», — слышу, словно сквозь пелену, голос Мариссы.

Я спасла его.

Счастливые слезы текут по щекам. Блас жив, Блаз остался жив.

«Лухи, просыпайся», — чувствую руку на своем плече.

Жив.

Открывать глаза не хочется, но нужно поделиться с Мариссой радостной новостью. Я неохотно разлепляю веки и резко поднимаюсь на кровати. Провожу пальцами по щекам — они влажны от слез.

— Марисса… — радостно начинаю я.

— Лухи, ты кричала во сне. Что случилось? Что тебе приснилось? — Марисса обеспокоенно гладит меня по плечу.

— Я… Я… — начинаю ликующим тоном и вдруг спотыкаюсь. Спазм сковывает горло. Приходит осознание.

Это был сон. Блаз по-прежнему мертв. Мертв — и ничто не может этого изменить.

Вскидываю на Мариссу беспомощный взгляд. Она участливо смотрит на меня в ожидании объяснений.

Становится холодно. Поджимаю колени и обнимаю их руками.

Мертв.

— Приснился кошмар? — подает, наконец, голос Марисса.

Чуть помедлив, молча киваю и вновь ложусь на подушку.

— Все в порядке, — шепчу, кутаясь в одеяло. — Приснилось, что пришла на урок голой… — ляпнула я.

Марисса не верит, но вида не подает.

— Бывает, мне тоже иногда снится, — хлопает ладошкой по одеялу и подмигивает мне. — Главное, помни: нам стыдиться нечего. В следующий раз входи в класс с гордо поднятой головой.

Надо улыбнуться, но сердце все еще саднит. Я словно заново переживаю его смерть.

— Хорошо, — шепчу я и отворачиваюсь к стене. — Спокойной ночи, Марисса. Спасибо тебе.

Она не ответила. Чуть помедлив, встала с моей кровати и забралась на свою. Промаявшись до рассвета, я все-таки, наконец, уснула.

* * *

— Лухи!

На меня с разбега приземлился бегемот. А, нет, — это Марисса.

Я с трудом разлепила веки. В голове туман.

— Чего ты в такую рань? — простонала я.

— Рань? — возмутилась Марисса. — Уже обед скоро! Ты забыла, что мы на карантине? Я даже из комнаты выйти не могу, чтобы позавтракать! Нам все принесли в комнату.

— Ну и ешь на здоровье, — буркнула я.

— Лухи, вставай, — ущипнула она меня за щеку. — Мне же скучно!

— Иди к Мие! — отмахнулась я, снова погружаясь в сон.

— Отстань ты со своей Мией! — рассердилась Марисса. — Я видеть ее не хочу после того, что она выкинула. Мы должны срочно придумать, чем заняться! «Болеем» уже неделю, а успели только на озеро сбегать разок!

Я медленно отключалась. Внезапно кто-то резко подскочил ко мне и содрал с меня одеяло.

Я истошно завопила:

— Отдай!

— Одевайся! — Марисса увернулась от моего пинка и отбежала с одеялом к окну, игриво улыбаясь.

От злости я проснулась окончательно. Тут же вспомнилась минувшая ночь и сон с Бласом. Несмотря ни на что, я была рада, что он мне приснился, — Блас редко это делал, хотя его смерть ходила за мной по пятам. Так привычно было снова видеть его рядом — я даже не осознавала, как скучаю по нему. Хотелось прижать его к себе силой, застыть так и больше никогда не просыпаться.

— Ладно, — послушно спустила я ноги на пол. — Где, говоришь, завтрак?

Марисса была явно разочарована, что я не поддержала ее игру, но быстро сориентировалась и указала на туалетный столик.

— Мне кажется, они решили, что у нас не ветрянка, а отравление, — проворчала она. — Не будь я так голодна, вылила бы эту овсянку на голову горничной. Или Франко.

— Я не буду овсянку, — в животе скрутило при воспоминании о холодной вязкой жиже, которую подавали на завтрак в приюте.

— И я не виню тебя, — сморщила нос Марисса, сняв крышку с кастрюли. — Придумала! — На ее лице появилось знакомое выражение а-ля «Марисса-что-то-задумала-и-опять-найдет-неприятности-на-свою-голову-или-ниже».

— Я не голодна, — сочла своим долгом предупредить я, но Марисса, естественно, не слушала.

— Нам надо забраться в погреб: наверняка, у Хуаниты припасено что-нибудь вкусненькое, — в предвкушении потерла руки Марисса.

— Погреб на кухне — кухня в другом конце дома, — лаконично обрисовала я ситуацию. — Нас поймают еще в коридоре и поймут, что мы прекрасно себя чувствуем.

— Это если мы пойдем по коридору, — хитро блеснули глаза Мариссы.

— Предлагаешь лететь по воздуху? — хмыкнула я.

— Лухи, ты невыносима! — взвыла Марисса.

— Это ты верно подметила, потому что я никуда не иду, — категорично отрезала я и демонстративно хлопнула дверью ванной.

— Ну и давись своей овсянкой, — донеслись до меня приглушенные вопли Мариссы.

Я хмыкнула и включила воду. Подставив ладони под ласковую струю, посмотрела в зеркало — на меня с любопытством взглянули холодные серые глаза. Я попыталась придать лицу более мягкое выражение, но ничего не вышло: взгляд по-прежнему оставался жестким и равнодушным. Что-то случилось со мной за последние месяцы, я с трудом узнавала свое отражение. Губы побледнели и упрямо сжаты, глаза наоборот стали казаться больше. Раньше они были серо-голубыми, теперь приобрели блеклый оттенок пасмурного неба. Я вообще выглядела так, словно потеряла какой-то пигмент, и теперь все лицо казалось бледным пятном в обрамлении непослушных светло-русых волос, спадавших неровными чуть вьющимися прядями. Давно перестала убирать их в прическу. Детдомовская привычка заплетать косички и хвостики со временем атрофировалась, да и мне было попросту наплевать, что у меня на голове.

«Оправься, причешись», — услышала я как наяву и невольно улыбнулась. Я готова была убить Бласа на месте, когда он делал мне замечания. Наброситься сзади и, подобно индейскому аборигену, вцепиться в волосы, чтобы снять скальп. Я так привыкла ненавидеть его ленивый, чуть гнусавый голос, что не смогла бы определить, в какой момент он стал родным.

Почистив зубы, я забралась в ванную и быстро приняла душ. Еще одна детдомовская привычка: мыться очень быстро, потому что в душевую выстраивается длинная очередь. Будешь засиживаться — тебя после поймают и отлупят за медлительность. Те, кто оставался в хвосте, обычно опаздывали на урок и получали серьезное наказание, — неудивительно, что в конце очереди, как правило, оказывались слабые: в детдоме царили волчьи законы.

Я никогда не оказывалась в хвосте. Вовремя сообразив, что к чему, я стала тренироваться и вскоре могла заткнуть за пояс любого мальчишку. Для меня спорт не был развлечением, как для избалованных деток в «Элитном пути», — это был способ выжить. Практически единственный способ.

Я выключила воду и потянулась за полотенцем.

— Девочки, вы в ванной? — раздался за дверью приглушенный голос Сони. Я в панике осмотрела свое тело и поняла, что смыла все отметины, которые наставили мы с Мариссой. Выскочив из ванны, я снова включила душ до упора и быстро закуталась в банный халат с капюшоном.

— Соня! — Я выскользнула из ванной и прижалась спиной к двери, бегая глазами по комнате в поисках Мариссы. Взгляд остановился на распахнутом окне, и я едва сдержала стон. Теперь стало ясно, как она собирается осуществить свой план.

— Где Марисса? — Соня последовала моему примеру и огляделась. На ней тоже был банный халат и какие-то страшно безвкусные шлепанцы на каблуках. В руках она держала большую коробку.

— Э-э… — замялась я. — Соня, тебе нельзя здесь находиться! Ты же не болела ветрянкой!

— Я только на секундочку, — беспечно махнула она рукой. — Спустилась утром за газетой, и увидела на пороге вот это, — она протянула коробку. — Решила занести, вдруг что-то важное.

Я в недоумении посмотрела на коробку.

— Передать Мариссе? — уточнила я.

— Ах, нет, детка, здесь стоит твое имя. — Соня ткнула длинным пальцем в надпись на посылке.

Я нахмурилась и прочитала:

«Лухан Линарес, Аргентина, Палермо, бунгало Колуччи».

Тысяча вопросов возникло у меня в голове. Кто может знать адрес Мариссы? Кто знает, что я здесь? Кому понадобилась отправлять мне посылку?

— Лухи, ты в порядке? — Соня протянула руку к моей щеке, но в последний момент отдернула ее, опомнившись.

Я растерянно переводила взгляд с коробки на нее.

— Да, — кивнула я, наконец. — Спасибо. Иди скорее, а то заразишься.

— Ай, не переживай, в моем возрасте болеть ветрянкой еще вполне безопасно, — жеманно взмахнула рукой Соня. — Это Франко пусть беспокоится. Как там мое солнышко? — посмотрела она на дверь ванной. — Меня терзает мысль, что я не могу быть рядом с моей девочкой, пока она болеет.

— Она в душе, слышишь, вода шумит? — невинно посмотрела я на нее. — Нам уже лучше, Хуанита хорошо о нас заботится. Да и мы уже не маленькие, сами справляемся.

— Да-да, конечно, — послушно закивала Соня и повернулась, чтобы уйти, но у самого порога остановилась. — Подожди, мне тут пришла в голову мысль. А это не вредно принимать душ во время ветрянки?

— Нет! Что в этом может быть вредного? Мыться вообще полезно, — авторитетно заявила я.

— Да, наверно, ты права, — задумчиво кивнула Соня, окидывая меня подозрительным взглядом.

«Где Марисса со своим театром на выезде?», — тоскливо подумала я. У меня выходило далеко не так убедительно.

— Потом расскажешь мне, что внутри. — Соня кивнула в сторону коробки, — мне жутко любопытно.

Я рассеянно перевела взгляд на коробку и вновь посмотрела на Соню.

— Да, конечно, — через силу улыбнулась я. — Скорее уходи, а то заразишься. После ветрянки остаются жуткие отметины — не сможешь выступать, — припугнула я.

Соня закивала.

— Бедные мои девочки, — драматично воскликнула она и поспешила ретироваться.

Все-таки, Марисса — гений.

Я положила коробку на кровать и выглянуло в окно. Я немного беспокоилась: спальня находилась на втором этаже, и если я правильно оценила ситуацию, Марисса спустилась по пожарной лестнице, чтобы попасть на кухню через черный вход. Внимательно осмотрев землю под окном и не обнаружив никаких следов неудачного падения, я прикрыла раму, оставив щелочку, на случай если Марисса решит вернуться тем же путем. Снова приблизившись к кровати, я в нерешительности уставилась на коробку.

«Скорее всего, от Маркоса», — подумала я, закусив губу, и в груди разлилось приятное тепло. Я до сих пор не разобралась в своих чувствах к нему, и, хотя четко решила, что между нами ничего быть не может, осознание, что он помнит обо мне даже в США, грело душу.

«Нет, скорее всего, просто ошиблись адресатом», — передумала я через несколько секунд. — Наверно, это Мариссе от Пабло».

Я успокоилась и решила, что вскрою коробку вместе с Мариссой. Если это для нее, она покажет мне свой подарок, а если для меня, будет не так страшно узнать, что внутри. Почему было так страшно, я и сама не могла бы сказать. Меня не отпускало ощущение дежавю или даже мистический ужас: раньше я получала посылки только от опекуна. Но мой опекун больше не мог отправить мне посылку.

Чуть подумав, я решила, что даже если коробка адресована Мариссе, Пабло мог намеренно поставить мое имя, чтобы я преподнесла подарок каким-нибудь особым образом. Получается, если я открою коробку вместе с Мариссой, то испорчу весь сюрприз.

Поколебавшись, я все-таки села на кровать и положила коробку на колени. Слишком много внимания какой-то посылке. На ней значится мое имя — значит, адресовано мне. Я имею полное право вскрыть ее, так? Поддев ногтем край скотча, я попыталась оторвать клейкую ленту, но ничего не вышло: скотч был намертво приклеен к картону. Отложив коробку, я встала и подошла к прикроватному столику, на котором валялись маникюрные ножницы. Схватив их, я вновь решительно вернулась к коробке и сделала надрез. Прозрачная лента легко поддалась. С замиранием сердца я открыла крышку.

Прорвавшись сквозь ворох шелестящей бумаги, я нащупала холод металла. Осторожно ухватившись за предмет, я потянула его на себя и выудила на свет самую диковинную вещь, какую когда-либо видела.

Это был ботинок. Белого цвета, с округлым носком, очень изящный, с резным узором на мягкой коже — такие никто не носил в Аргентине, так как даже зимой в них было бы жарко. Но удивительно было другое: к подошве была прикреплена какая-то фигурная железка, похоже на тупое лезвие, — я не знала, как она называется, но общего образования мне хватало, чтобы понять, что передо мной самые настоящие коньки.

«Ну хорошо, а что ты хочешь тогда?».

«Я… Хочу на каток».

«Что? Это же Буэнос-Айрес, какой каток? Да и вообще сейчас лето!».

«Значит, не судьба».

Я взволнованно порылась в коробке и выудила второй ботинок. Нет, Марисса определенно свихнулась! Зачем мне коньки в Буэнос-Айресе, в самом деле? Она что, шуток не понимает? Когда она успела заказать их, если мы все время вместе?

Я взглянула на обратный адрес — ничего, лишь номер и печать центрального почтамта Буэнос-Айреса. Мне оказалось странным, что в такую глушь приходят посылки. Неужели почтальон добирался сюда полтора часа от города? Почему он не попросил подписать квитанцию о получении, и оставил коробку на пороге?

Стоп, коробку принесла Соня. Может быть, Марисса поручила ей съездить за заказом в город? Но Соне-то должно было хватить ума не тратить время на такую ерунду!

Я вновь открыла коробку и принялась запихивать коньки обратно.

— Сумасшедшая, — пробормотала я и резко смолкла, увидев край конверта, торчавший среди бумаги. Я достала конверт и в нерешительности повертела его в руках. Никаких надписей, запечатан.

«Просто теряюсь в догадках», — хмыкнула я про себя и вскрыла конверт.

Внутри оказались две яркие темно-синие картонки, на которых светло-желтыми буквами значилось:

«Крытый каток под открытым небом в Буэнос-Айресе. Самый масштабный и дорогостоящий проект года. Система заливки катка отличается не только простотой, но экологической безопасностью: специальное оборудование постоянно поддерживает температуру основания катка, которая составляет -12 °C. У каждого желающего попробовать свои силы на льду есть возможность взять коньки напрокат, а новичкам готовы оказать помощь профессиональные тренеры. Ждем вас в любой день с 9.00 до 22.00».

Конверт выпал у меня из рук, но я даже не потрудилась нагнуться, чтобы поднять его. Я вникала в содержание текста и пыталась осмыслить происходящее. Кажется, если бы мне внезапно пришло письмо из Хогвартса, я удивилась бы меньше:

Два билета на каток. Крытый каток в Буэнос-Айресе. Это что, шутка?

Я еще раз перечитала каждую надпись на каждом билете. Каток летом? В Аргентине? Но как Марисса достала эти билеты, это же, наверно, сумасшедшие деньги!

Соня.

Я подскочила было, чтобы допросить Соню, забыв о всякой конспирации, когда оконная рама щелкнула и на подоконнике появилась довольная Марисса с внушительным пакетом в руках.

— Уфф, — отерла она несуществующий пот и, свалив пакет на пол, спрыгнула с подоконника. — Я чуть не упала в изгородь с этим пакетом, а все из-за тебя! Заставила хрупкую девушку тащить все в одиночку.

Я не отвечала, взирая на нее щенячьими от восторга глазами.

Марисса явно растерялась.

— Не волнуйся, тебе тоже перепадет, — проворчала она и, подтащив пакет к кровати, принялась выкладывать содержимое прямо на покрывало. — Я не такая свинья, как некоторые, так что поделюсь чем-нибудь, так и быть, — приговаривала она, выуживая из пакета бутылку с йогуртом.

Я сорвалась с места и повисла у нее на шее, едва не свалив с ног.

— Пусти, задушишь, — прохрипела ничего не понимающая Марисса. — Я смотрю, ты тут совсем оголодала — на людей набрасываешься. — Она с усилием отцепила меня от себя и внимательно осмотрела со всех сторон.

— Что случилось? — подозрительно осведомилась она.

Я торжественно подошла к коробке с коньками и, достав один ботинок, помахала им у ее носа.

— Спасибо тебе! — воскликнула я с сияющими от счастья глазами.

Марисса бросила взгляд на коньки, затем на меня.

— Что это? — недоуменно спросила она.

— Марисса, перестань разыгрывать спектакль, — пригрозила я ей увесистым ботинком. — Только ты могла знать, что я попросила на день рождения. Ты сумасшедшая! Я же не думала, что ты воспримешь это всерьез!

Я отбросила ботинок на кровать и схватила конверт с билетами.

— Я не хотела, чтобы ты поняла, но это действительно моя заветная мечта! Я не шутила!

Марисса осторожно взяла конверт и вынула билеты. С секунду она изучала их так, будто впервые видит, и мне вдруг ударила в голову мысль, что подарок не от Мариссы, а я веду себя, как дура. Но секунду спустя она деловито кивнула и довольно посмотрела на меня.

— Значит, уже дошло — отлично. Успеем раскрутить Франко на поездку в Буэнос-Айрес.

— Спасибо! — Я снова крепко стиснула ее в объятьях.

На сей раз, Марисса обняла меня в ответ.

— Ну ты же меня знаешь, — добродушно проворчала она, отдуваясь от моих влажных волос. — Почему бы не подарить коньки в июне месяце? Это очень даже в моем духе, — задумчиво рассуждала она. — Просили — получите. Ладно тебе, ты что-то совсем расчувствовалась, Лухи. Сама же терпеть не можешь телячьи нежности.

Я отпустила несчастную Мариссу и радостно выхватила билеты.

— Как я рада, что ты у меня есть, Марисса! Для меня никто еще не делал ничего подобного! Не считая Бласа, конечно… — Я помрачнела, но ненадолго, заставив себя вспомнить о подарке, который сделала Марисса. — Как ты собираешься раскрутить Франко? Мы же болеем.

Марисса неуверенно покосилась на меня.

— А сколько длится ветрянка? Может, мы уже выздоровели?

Я с сомнением покачала головой.

— Мне кажется, я недели две болела…

— Так ты болела? — вскинулась Марисса.

— Конечно, — пожала плечами я. — Но давно, я уже не помню ничего…

Марисса встала в позу великой задумчивости.

— Придется идти на поклон к Мии…

Глава 5.

Все обошлось благополучно. Нам удалось убедить Франко и Соню в нашем чудесном выздоровлении, и в день моего рождения они отпустили нас в Буэнос-Айрес. Билета было только два, и нам с Мариссой стоило огромного труда деликатно объяснить Соне, что приобретать еще три нет никакой необходимости. Деликатно — с моей стороны, Марисса, кажется, не слишком старалась. Так или иначе, Франко настоял на том, чтобы отвезти и встретить нас на катке, так что во времени мы были ограничены. Впрочем, каток и без того закрывался в десять вечера, так что эта новость ненадолго омрачила наше приподнятое настроение.

Сказать, что я была в восторге, означало бы ничего не сказать. Каток был крытым, но огромным, и брезентовые стены уходили высоко вверх под купол. Мне он казался сказочным шатром — невзрачным снаружи и роскошным изнутри. Марисса взяла коньки напрокат, а я торжественно надела изящные ботинки, которые получила в подарок.

Лишь переступив порог шатра, мы почувствовали, как пахнуло ледяной свежестью северных стран. После вязкой аргентинской жары, которая стояла в столице весь последний месяц, эта прохлада показалась живительной. Впрочем, вскоре мы начали замерзать, так как на лед выйти все не решались, а без движения при такой температуре околели бы и более закаленные организмы, чем у нас с Мариссой. Хорошо, что Франко предусмотрел это и заставил нас надеть джинсы и кофты с длинным рукавом.

По иронии судьбы я не умела кататься даже на роликах — несмотря на то, что считалась спортсменкой. Ролики — спорт для богатых, у бедняков нет денег на такую роскошь. Уличных некому научить верховой езде, танцевать вальс и прочим выкрутасам, доступным деткам из «Элитного пути», поэтому я всегда чувствовала себя неловко на мероприятиях, где от меня требовались подобные навыки. Однако сейчас я была с Мариссой, а та, похоже, дружила с коньками еще меньше, чем я, поэтому я не испытывала никаких неудобств. С громким хохотом мы время от времени решались оторваться от ограды и, потерпев фиаско, помогали друг другу снова подняться на ноги. К концу сеанса мы почувствовали себя более уверенно и стали рассекать за руку по центру катка. Впрочем, подозреваю, выглядело это не менее комично, чем когда мы вытанцовывали возле ограды. По крайней мере, когда мы с Мариссой стали кружить в центре, толпа рассосалась и стала опасливо держаться периферии.

Уже через час мы почувствовали, что больше не можем сделать и шага. Ноги стали ватными, и продолжать кататься было просто опасно.

— Зайдем? — указала Марисса на маленькое кафе возле павильона. Видимо, оно было построено специально для посетителей катка.

— У меня нет денег, — выдавила я, смутившись. — А за твой счет я не хочу. Давай я просто посижу рядом?

Я знала это выражение лица Мариссы и сжалась в ожидании разъяренных воплей, но ее голос был на удивление мягким.

— Лухи, мы теперь одна семья. Если ты признаешь опекунами Соню и Франко, ты должна принимать их деньги.

— Я принимаю… — буркнула я. — Я живу за ваш счет. Но кафе — это лишнее.

— Хорошо, тогда позволь лично мне угостить тебя? — примирительно потрепала меня по плечу Марисса и заглянула в глаза. — Я скопила кое-что. От меня ты деньги принять готова?

У нее был такой умилительный вид, что я не выдержала и рассмеялась.

— Только один раз, — предупредила я. — Угостишь меня чашкой чая.

— Есть, синьорита, — козырнула мне Марисса и стала маршировать в сторону кафе. Я снова радостно засмеялась и последовала за ней. Мне было очень хорошо. Это был мой лучший день Рождения.

* * *

— Что закажем? — протянула Марисса, внимательно проглядывая перечень меню.

— Ну и цены! — ужаснулась я.

— Лухи, — строго взглянула на меня поверх меню Марисса.

— Молчу-молчу, — пробормотала я. — Я уже сказала — буду чай, — нашла я глазами самый дешевый продукт в списке.

Марисса не отвечала, задумчиво покусывая губу.

— Ты чего? — полюбопытствовала я.

— Тут есть глинтвейн. — Глаза Мариссы сверкнули озорным блеском.

Я напрягла память и вспомнила, что так, кажется, называют подогретое вино с разными специями. В Аргентине напиток не был популярен, и его почти нигде не продавали. Само собой, Марисса не могла пройти мимо.

— Исключено, — отрезала я. — Франко приедет за нами через час. Он почувствует, что мы пили спиртное.

Марисса закатила глаза.

— Лухи, не смеши меня, мы же не ведро выпьем. Всего по бокалу! Точнее, глинтвейн вроде бы даже в стаканчиках подают.

Я наклонилась к ней и прошептала:

— Марисса, нам никто не продаст! Мы же несовершеннолетние…

Марисса остановила меня жестом.

— Ты будешь глинтвейн? — спросила она настойчиво.

Я пожала плечами.

— Официант, — позвала Марисса, решив, видимо, что молчание — знак согласия.

К нам подошел пожилой чернявый мексиканец с белым полотенцем, перекинутым через предплечье.

— Что желаете? — учтиво спросил он, приготовив ручку и блокнот.

— Нам, пожалуйста, четыре эмпанадос и два бутерброда с морсильей. И два глинтвейна, — коротко прибавила Марисса.

Официант подозрительно впился в нас взглядом своих глазок-жучков.

— Вам уже есть восемнадцать? — уточнил он.

Марисса томно вздохнула и откинула волосы назад.

— Маленькая собачка — до старости щенок, — доверительно сообщила она мне и вскинула не по годам серьезный взгляд на официанта. — Сейчас подойдет мой муж — у него наши документы. Надеюсь, у вас нет сомнений, что замуж раньше восемнадцати не выходят? — спросила она с ноткой угрозы в голосе.

Официант как будто растерялся.

— Простите, вы очень молодо выглядите, — расплылся он в угодливой улыбке.

— Ничего, все мы время от времени ошибаемся, — благосклонно улыбнулась Марисса и жестом отпустила официанта.

Думаю, мое лицо приобрело багровый оттенок от долго сдерживаемого смеха.

— Марисса, ты была великолепна, — дала я волю хохоту.

Марисса отмахнулась.

— Мой муж всегда меня выручает. Лет с пятнадцати.

— Какой муж? — недоуменно уставилась я на нее.

— С документами который, — рявкнула Марисса и постучала пальцем по голове. — Не пугай меня, иначе я подумаю, что Мия по ночам крадет у нас извилины.

— Ладно тебе издеваться, — неожиданно для самой себя вступилась я за Мию. — Она итак, наверно, обиделась, что ты ее не взяла.

Марисса вскинула брови.

— Вот с этого места поподробней, — протянула она, склоняясь ко мне. — С каких это пор ты переживаешь за Мию?

Я смутилась.

— Да я не переживаю, просто удивляюсь, что ты на нее взъелась. Вы же ладили в последнее время. Более или менее, — прибавила я справедливости ради.

— После того, как она нас шантажировала? Да она мне все лето за это платить будет, — мстительно сощурилась Марисса.

— Она же никому не сказала, — снова вырвалось у меня.

Марисса смерила меня пронизывающим насквозь взглядом.

— Так, что у тебя с Мией? — резко спросила она.

Я уставилась на нее в деланном изумлении.

— Что ты имеешь в виду? — Я стала теребить кончик своих распущенных волос.

— Я не позволю Колуччи увести у меня подругу! — Марисса обиженно стукнула кулачком по столу. — Ты же всегда терпеть ее не могла! Сама меня к ней ревновала! А что теперь?

Я молчала.

— Да ничего не изменилось… — пробормотала я. — Что ты на меня напала?

— Тогда почему ты ее защищаешь? — настойчиво повторила Марисса.

Я вскинула на нее неуверенный взгляд.

— Она знает, что мой опекун — Блас, — решилась я, наконец.

Последовало тягостное молчание. Марисса сникла и явно не знала, что ответить.

— Она говорила с тобой о Бласе? — тихо произнесла она, наконец.

Я молча кивнула. Это неминуемо. Как я ни старалась не вспоминать о Бласе, он все равно всплывал в разговоре ежедневно, в мыслях — ежечасно.

— Она по-доброму отнеслась ко мне. Пыталась рассказать про Бласа — все, что знала сама. Правда, из ее описаний вышел такой супермен, что я ума не приложу, как она такого бросила, — хмыкнула я.

— Все мертвецы — незаурядные люди, — кивнула Марисса. — Никогда не понимала, зачем хвалить после смерти тех, для кого не нашлось добрых слов при жизни. Уж на том свете слова им точно не понадобятся.

В сердце неприятно кольнуло. В конечном итоге, я тоже добрыми словами Бласа не баловала.

— Давай сменим тему, — попросила я. Я всегда прошу сменить тему, хотя обычно сама же ее и завожу.

— Мы возьмем Мию с собой в Мачу-Пикчу, — задумчиво протянула Марисса, не обратив внимания на мои слова. — Когда до Франко, наконец, дойдет, что в его охотничьем домике даже комары дохнут со скуки — не то, что невинные подростки…

— Ваш заказ, — прервал наш разговор официант и поставил перед нами поднос. Среди заказанных нами свертков с выпечкой возвышались две огромные кружки с дымящимся какао. Мы недоуменно переглянулись.

— Простите, — возмущенно начала Марисса, — но мы не заказывали какао.- Где наш глинтвейн?

Официант кивнул.

— Все верно. Какао заказал для вас молодой человек за барной стойкой. Он сказал, что он учитель из вашей школы, и ему достоверно известно, что вам еще нет восемнадцати.

— Что? — воскликнула Марисса и, разъяренно сжав край скатерти под столом, покрутила головой. — Где это ничтожество? — процедила она, вперив внимательный взгляд в посетителей, сидевших за барной стойкой. — Что-то не вижу никого знакомого, ты видишь? — обратилась она ко мне.

Я покачала головой.

— Покажите нам этого человека, — попросила я официанта. — Мы хотим поблагодарить его за какао, — быстро прибавила я, увидев его нерешительный взгляд.

— Да, у меня руки чешутся отблагодарить его, скажите нам, — многообещающе протянула Марисса.

Официант растерянно оглядел стойку.

— Кажется, он ушел, — развел руками он. — Но он совершенно точно заказал вам какао. Даже оплатил его.

Мы с Мариссой снова переглянулись.

— Скажите, а как он выглядел? — Марисса больше не казалась раздраженной, скорее, встревоженной. — Может, мы узнаем нашего учителя по описанию?

Официант растерялся.

— Молодой человек, — промямлил он. — Лет тридцати.

— Волосы? — напряженно спросила Марисса.

— Я не обратил внимание, — покачал головой официант. — На нем была бейсболка.

— Глаза? — вставила я.

— Кажется, светлые, — пожал плечами официант и чуть раздраженно прибавил, — знаете, я как-то мужчин не особенно разглядываю. Мой профиль — это красивые девушки, — расплылся он в кокетливой улыбке.

Меня едва не стошнило.

— Как пить дать, Миранда! — стукнула кулаком по столу Марисса. — Ну он у меня получит осенью…

— Скажите… — Мой голос прозвучал неожиданно хрипло. — А у него не было эмм… растительности на лице — бородки, скажем… — Я поймала на себе внимательный взгляд Мариссы и смущенно смолкла.

Официант покачал головой.

— Нет, бороды точно не было, я бы запомнил, — уверенно ответил он и поспешил откланяться.

— Лухи, — несмело начала Марисса, но я резко оборвала ее.

— Марисса, я просто спросила! Это мог быть Мансилья — вдруг он заехал в Буэнос-Айрес на каникулы.

Марисса смерила меня долгим взглядом, затем кивнула.

— У Мансильи карие глаза. А так, конечно, вполне возможно, — согласилась она и принялась с аппетитом поглощать пирожок.

* * *

— Не могли бы вы принести счет? — поймала Марисса пробегавшего мимо официанта. Тот с готовностью кивнул и достал блокнот с ручкой. — Хотите заказать еще что-то? — любезно поинтересовался он.

— Нет, спасибо, — кисло улыбнулась Марисса, похлопав себя по округлившемуся животику. — Меня итак сейчас стошнит прямо на вас, — жизнерадостно сообщила она. — Принесите счет за то, что мы уже заказали.

Официант в недоумении оглядел поднос.

— Но ваш заказ уже оплачен. — Он пролистал свой блокнот, чтобы проверить себя. — Все верно, сорок песо… — Внезапно он смолк и вдруг хлопнул себя по лбу.

— Я же вам не сказал — тот молодой человек оплатил не только какао! Он оплатил весь ваш заказ в качестве моральной компенсации за глинтвейн. — Официант обворожительно улыбнулся. — Хорошего дня.

* * *

— Кто это мог быть? — била я себя ладонью по лбу по пути на стоянку, где нас ждала машина Франко.

— Миранда? — как-то рассеянно отозвалась Марисса, что-то напряженно обдумывая.

— Не знаю, — с сомнением покачала я головой. — Почему он сбежал тогда? Мог бы и в открытую нас выдать официанту.

— Испугался моего гнева, — хмыкнула Марисса и снова погрузилась в свои размышления.

— Эй, ты чего? — не выдержала я и дернула ее за рукав. — Что ты как воды в рот набрала?

Расстроилась из-за глинтвейна?

Марисса неохотно кивнула и, ничего не ответив, продолжала ход. Я привыкла к перепадам ее настроения, поэтому лишь взлохматила ей волосы и по-хозяйски положила руку на плечо.

— Марисса, да выброси ты из головы — я лично вообще не очень-то хотела брать этот глинтвейн. Какао в итоге оказалось намного вкуснее! — Я заглянула ей в глаза и улыбнулась. — Ты итак устроила мне потрясающий праздник! Я никогда этого не забуду, слышишь?

Марисса, казалось, еще больше помрачнела и отстранилась.

— Я рада, что ты рада, — сухо ответила она.

Я опешила.

— Я отдам сумму, которую ты потратила на коньки, — в сердцах пообещала я, задетая ее поведением. — Наверно, это сумасшедшие деньги, но я устроюсь на работу…

Марисса вдруг резко повернулась ко мне и посмотрела на меня неожиданно виновато.

— Лухи, перестань молоть чушь, — попросила она.

Собственно, это она и должна была ответить по сценарию, но что-то в ее тоне заставило меня насторожиться.

— Это не чушь, я видела, сколько стоил билет: я никогда не смогу тебе подарить на день Рождения такой же дорогой подарок… — затараторила я, но Марисса меня перебила.

— Лухи, Лухи, стой, да подожди же ты! — она силой закрыла мне рот рукой. Я отпрянула и оторвала ее ладонь.

— Что ты делаешь? — возмутилась я.

Марисса не отвечала, молча рассматривая асфальт под ногами.

— Марисса, что происходит? — Я надеялась, что мой голос звучит достаточно угрожающе.

— Я тебе наврала, — пробурчала себе под нос Марисса.

Я подумала, что ослышалась.

— Ты — что?

— Наврала! — рявкнула Марисса и снова потупилась. — Прости меня.

Я ничего не понимала.

— Насчет чего ты наврала? — терпеливо спросила я.

— Я понятия не имею, откуда билеты, — мрачно посмотрела на меня Марисса. — А коньки тем более.

Я опешила.

— Но почему ты сказала, что это твой подарок? — растерянно спросила я.

— Я не говорила, — попыталась было защищаться Марисса, но тут же снова сникла. — Ладно, говорила. Ты была сама не своя от счастья. Я сто лет тебя не видела такой. Думала, если скажу, что это не от меня, ты напридумываешь себе всякую ерунду и откажешься ехать.

Я пожала плечами.

— Почему я должна была себе что-то напридумывать? Ты сказала Маркосу? У нас с ним сейчас нормальные отношения, я бы приняла от него подарок… Конечно, все равно вернула бы часть денег, потому что это слишком дорого…

— Лухи, я не говорила Маркосу, — глухо отозвалась Марисса.

— А кому? — удивилась я, теряясь в догадках.

— Никому. — Марисса посмотрела на меня в упор. — Я никому не рассказывала о нашем разговоре.

Я замерла. Паззлы постепенно складывались в картинку.

— Но кто же тогда…

— Я не знаю, Лухи. — Марисса мотнула головой. — Но думаю, тот же, кто заказал нам сегодня какао вместо глинтвейна.

Глава 6.

— Волк, — выдохнула я, прервав долгую, тягостную тишину.

— Что? — уставилась на меня Марисса.

— Это наш волк, — возбужденно принялась объяснять я. — Помнишь, ты повалила меня на траву, и мы услышали шорох в кустах? Кто-то подслушал нас!

Марисса смотрела на меня с жалостью.

— Лухи, детка, нам пора домой, ты простудилась, — она попыталась заботливо приложить ладонь к моему лбу, но я раздраженно отмахнулась.

— Марисса, не строй из себя дурочку, ты что, действительно не понимаешь? — разъяренно уставилась я на нее.

— Я все понимаю, — успокаивающе закивала Марисса. — Волк подслушал наш разговор и пошел в магазин, чтобы порадовать малышку Лухан, — продолжала ерничать она. — А потом решил угостить нас какао — то-то официант его не запомнил!

— Марисса, — зарычала я. — Это был человек, и ты прекрасно понимаешь, о чем я!

Она тяжело вздохнула.

— Но кому пришло в голову подслушивать нас? — Марисса посмотрела на меня исподлобья. Внезапно она оживилась. — Может, у тебя появился поклонник?

Я застыла.

— Не говори ерунды, — выдала я после долгой паузы. — Откуда он узнал мое имя?

— Я сто раз называла тебя по имени, — нашлась Марисса.

— И ни разу по фамилии, — парировала я. — На коробке стоял твой адрес и моя фамилия.

— Напористому поклоннику это узнать раз плюнуть, — подмигнула Марисса.

Я не сдержала смущенной улыбки, но не могла избавиться от ощущения какого-то неясного предчувствия. Что-то не сходилось.

— Но где же он тогда, этот поклонник? — подозрительно посмотрела я на Мариссу. — Он ни разу не объявился. Даже если предположить, что он тоже живет где-то поблизости…

— Это очень скромный поклонник, — простодушно вскинула брови Марисса и подхватила меня под локоть. — Но мы его обязательно найдем, — хищно улыбнулась она.

— Как? — Я с интересом взглянула на нее.

— Он явно болтается где-то поблизости, — пояснила Марисса. — Значит, живет где-то неподалеку — вряд ли мы одни в этом лесу. Думаю, стоит посетить егеря: вдруг, у него есть симпатичный молодой сын? — подмигнула она.

Я зарделась.

— Не буду я никого искать, — отмахнулась я. — Захочет — сам объявится.

— Он очень стеснительный, — заканючила Марисса. — Ну давай только разок, а?

Я засмеялась.

— Но как ты собираешься сбежать от Франко?

— А мы возьмем его с собой, — чуть подумав, выдала Марисса.

— Что? — моя челюсть самопроизвольно отвисла.

— Пора подать ему идею, — торжествующе улыбнулась Марисса. — Чтобы безопасно гулять по лесу, нужно воспользоваться услугами егеря. Понимаешь, о чем я?

Я фыркнула и умильно взглянула на нее.

— Марисса, я тебе уже это говорила, но скажу еще раз.

— Я тебя тоже люблю, — польщено закивала она.

— Не это, — хитро покосилась я на нее.

Марисса подозрительно уставилась на меня.

— Ты точно сумасшедшая, — уверенно заявила я.

* * *

Егерь оказался ветхим стариком. По настоятельному требованию Мариссы, Франко оторвался от своих многочисленных бумаг и, зарядив ружье, отправился с нами в лес на поиски лесничего. Мы нашли его в ветхой лачуге — полуглухого и одинокого. Никакого сына, точнее, внука, у него не оказалось, но это было не самое неприятное наше открытие. Дотошная Марисса в подробностях выведала у старика все о возможных других охотничьих домиках поблизости. То ли от того, что голос старика был скрипучим и неприятным, то ли потому что теперь дело принимало серьезный оборот, но у меня по коже пробегали мурашки, когда я слушала его ответ:

— Никого в округе, синьорита. Это место не любят туристы — как раз из-за волков, — вещал словоохотливый старик, пока Франко играл желваками и медленно, но верно багровел. — Вам не сказали, когда вы покупали? Обычно предупреждают. Глухое местечко.

Мы с Мариссой переглянулись. Теперь мне стало по-настоящему страшно и совсем не из-за волков. У меня снова не осталось ни одной разумной версии по поводу отправителя того загадочного подарка. Кто-то подслушал нас — это очевидно, но этот кто-то явно знал меня и приехал сюда намеренно, чтобы проследить за мной. Получи я письмо с угрозами или какую-нибудь дохлую беличью тушку, мне было бы и вполовину не так жутко — я вообще не из пугливых и всегда принимала вызов. Но появление очередного таинственного благодетеля сводило меня с ума.

— Лухи, я считаю, не стоит на этом зацикливаться, — не слишком уверенно предложила Марисса, когда мы вернулись в дом. — Нет худа без добра — Франко, наконец, понял, что делать нам здесь нечего. Вернемся в Буэнос-Айрес — а там тебе ничего не грозит.

— Я не боюсь, что мне что-то грозит, — отозвалась я рассеянно, все еще перебирая в голове события минувших дней.

— Почему тогда у тебя такой вид, будто ты таракана слопала?

Я кисло улыбнулась в благодарность за попытку развеселить меня.

— Мне это не нравится, — мрачно заметила я. — Кто-то следит за мной, может быть, даже сейчас за нами наблюдают!

— Прекрати, Лухи, — успокаивающе потрепала меня по плечу Марисса. — Это уже паранойя.

— У меня просто голова идет кругом, — сокрушенно покачала головой я и сползла по стенке на пол.

— Ты слышала, что сказал Франко? Сегодня мы уедем из этой дыры, и ты думать забудешь обо всем этом. В городе мы найдем, чем заняться. Может, даже раскрутим Соню на поездку в Мачу-Пикчу.

— Не надейся, — засмеялась я. — Она и с Симоном нас едва отпустила…

— Но теперь мы старше и мудрее, — подняв указательный палец, наставительно произнесла Марисса. — Главное, выброси из головы эти дурацкие коньки, а еще лучше — из окна.

Не знаю, почему, но идея мне не понравилась. Хотя я уже заочно ненавидела своего неизвестного благодетеля, его подарок очень тронул меня. Я оставила коробку с коньками в загородном доме, на своей кровати. В Буэнос-Айресе они вряд ли могли мне пригодиться, а здесь никому не мешали. Никто не знал, может быть, мне предстояло вернуться сюда за ними снова.

* * *

Люди покидают лес — волки в очередной раз одержали победу. Сбившись в тесную кучку, Люди загружают свои многочисленные мешки в машину и негромко переговариваются между собой. Одна из них стоит поодаль, задумчиво вглядываясь лесную глушь. Она выделяется из стаи, как ни старается прибиться к ней. Подходит к машине и помогает Людям загрузить вещи, но постоянно оглядывается. Смотрит в направлении, где в последний раз скрылся Человек, хотя, наверно, не знает, что он приходил снова.

Человек приходил не только к Ней. Накануне он был в хижине лесника и о чем-то долго говорил с ним, прежде чем снова направиться к Ее дому. Вернувшись на следующий день, он наблюдал за тем, как Люди складывают вещи в машину и, удовлетворенно кивнув, скрылся в деревьях. В тот момент волчица поняла, что Человек на их стороне — он тоже хотел изгнать Людей из леса. Лес — для волков, а не для людей.

Он разрешит любой вопрос,

Хотя на вид простак,

На самом деле, он не прост,

Мой Арлекин — чудак.

Увы, он сложный человек,

Но главная беда,

Что слишком часто смотрит вверх

В последние года.

«Романс Коломбины»

Из дневников:

20.06.2003.

«Мы снова в городе, и мне по-прежнему страшно: кажется, за каждым углом поджидает мой таинственный преследователь, и только присутствие Мариссы не дает сойти с ума. В памяти постоянно всплывают странные события последних дней, и я вздрагиваю от каждого шороха. Пока Марисса везде меня сопровождает, но скоро в Буэнос-Айрес вернется Пабло, и ей придется делить внимание на двоих. Не знаю, что лучше — одиночество или компания Пабло…».

23.06.2003

«Сегодня Соня и Франко поругались из-за лишних денег на счету Колуччи. Я вошла в середине разговора и поняла только, что Франко запросил имя отправителя, но банк ответил отказом, — и Колуччи закатил скандал. Я, конечно, никогда не перестану удивляться этой семейке, которая поднимает бучу там, где другой бы только обрадовался, — но сегодня меня смутило другое. Они странно смолкли и переглянулись, когда заметили, что я вошла в комнату. Надо разузнать у Мариссы поподробнее, что это за счет, о котором они говорили».

24.06.2003

«Сегодня ночью мне снова снились кошмары. Они преследуют меня каждую ночь, хотя ничего конкретного не снится: только размытые образы и маленький большеголовый ребенок лет двух. То есть, его почти не видно за клочками тумана, но каждую ночь я слышу его истошные крики и жалобный плач. Наверно, это что-то значит. Соня хочет снова записать меня к психологу, но я сказала, что сны прекратились, и она успокоилась. Справлюсь сама — ни к чему посвящать посторонних. Меня итак скоро начнут считать психопаткой.

25.06.2003

Марисса пыталась расколоть Франко, но тот ни словом не обмолвился ни о счете, ни о лишних деньгах, которые на нем появились. Марисса считает, что у меня паранойя, да я и сама так думаю: Франко и Соня помирились в тот же день и выглядят вполне умиротворенными. В последнее время не могу похвастаться холодным рассудком, так что решила списать все на недостаток сна. В упор не замечаю встревоженных взглядов и странного поведения. «Мне все кажется» — моя новая мантра.

27.06.2003

«В Буэнос-Айрес вернулся Пабло — теперь я одна. Марисса разрывается между нами, но я все время остаюсь дома, ссылаясь на недомогание, и отправляю их гулять вдвоем. Не хочется болтаться у них под ногами, да и плестись в одиночку следом за влюбленной парочкой — это уж совсем как-то грустно. Я и так, мягко говоря, чувствую себя неудачницей».

30.06.2003

«Ну вот, теперь ко мне липнет Мия! Ей тоже скучно: Ману еще в Мексике, помогает матери по хозяйству, а к нему Мию не отпускает Франко — говорит, после «прошлогоднего пренцедента» даже разрешение на выезд не выпишет. Я не в курсе, что там у них произошло прошлым летом, но без Мануэля и правда тоска. Мы так и не успели поговорить с ним толком после того, как к нему вернулась память, — а ведь было о чем. Раньше я всем делилась с Ману, и он всегда меня поддерживал — без него я бы не выкарабкалась после истории с Маркосом. А Мию я избегаю: не могу видеть этот ее взгляд побитой собаки. Она все время норовит заговорить о Бласе, а я не хочу говорить о нем — он и так у меня из головы не выходит».

2.07.2003

Марисса с Пабло снова уехали в город, а я по-прежнему прячусь от Мии — забилась в комнате, как волчица в капкане, — и никого не впускаю. В комнате тихо, и никто не следит за мной, так что есть время подумать. Думать, правда, больно, порой стены начинают давить на меня, и я выбегаю из дома и брожу по саду. Даже подружилась с садовниками — они славные ребята, хоть и вечно подтрунивают надо мной. Говорят, мол, нечего шататься без дела, синьорита, помогайте. А я и помогаю — я не гордая. Это здорово отвлекает от мрачных мыслей, да и рука у меня уже набита — в детдоме мы постоянно сорняки выкорчевывали».

4.07.2003

«Сегодня Марисса дала Пабло от ворот поворот, чтобы провести день со мной. Мне, конечно, было приятно, но ехать куда-то не хотелось. Я привыкла к одиночеству, да и пообещала садовникам, что помогу цветы поливать. Естественно, Марисса все равно потащила меня в центр, но там на меня снова напал приступ паранойи: я постоянно чувствовала на себе чей-то взгляд и нервно оглядывалась, пока, наконец, Мариссе не надоело, и мы не вернулись домой. Кажется, она до сих пор дуется на меня, но я лично считаю, что на обиженных воду возят. Тот черный шевроле действительно следовал за нами повсюду — я даже запомнила номер: A7123BU. Надо попросить Маркоса пробить по базе, когда он вернется из США».

6.07.2003

Они беспокоятся, говорят, я слишком зацикливаюсь. А я ничего не могу с собой поделать: все время прокручиваю в голове столкновения с Бласом и пытаюсь понять, что это было. Стоит ли мне любить его или ненавидеть, тосковать или стереть из памяти раз и навсегда? Обманываю я сама себя, или он был единственным, кому я все это время могла доверять? Марисса считает, что теперь бесполезно об этом думать, а я не могу не думать. Это совсем не важно, что он умер: до тех пор, пока я не разгадаю его, не смогу отпустить. Я видела маску и смутные очертания за ней, но пока не увижу его истинное лицо, мне не удастся с ним проститься, потому что и встреча еще не состоялась. Встреча лицом к лицу, а не маска к маске. Поэтому я отчаянно ищу, так честно цепляюсь за каждую деталь; готова принять любой ответ, принять Бласа таким, какой он есть, — лишь бы не таким, каким кажется. Поэтому хожу, как сомнамбула, по дому и избегаю Мию и Соню и даже Мариссу. Они не знают, что меня мучает, но даже если бы знали, не смогли бы помочь. Может, они тоже проходили через это, но они-то уже нашли, что искали. А я хожу по кругу, потому что Бласа больше нет, и некому теперь ответить на мои многочисленные вопросы.

13.07.2003

«Подружилась с одним из садовников — забавный старичок с небесно-лазурными синими глазами. Его зовут Хосе. Он любит рассказывать о своих военных подвигах, срезая веточки с идеально ровных кустов Колуччи, а я, расположившись рядом на траве, слушаю, открыв рот, хотя не особенно верю, что он действительно воевал. Не увлекаюсь историей и на уроках Хильды всегда ловлю мух, но, по-моему, последний раз война в Южной Америке была сто лет назад, если не больше. Вряд ли мой старик настолько древний. Но ему нравится рассказывать, а я люблю слушать и смотреть, как он лукаво щурится, пожевывая травинку, и смотрит на меня искоса своими пронзительными, все еще ясными глазами. Я тоже многое рассказываю ему, и с тех пор, как Хосе узнал, что я потеряла опекуна, он каждое утро срезает веточки жасмина и кладет на наш с Мариссой подоконник. Марисса теперь все время подтрунивает надо мной — мол, еще один поклонник появился. А я каждый день прошу Хосе не вгонять меня в краску, но он только добродушно щурится и деловито пожевывает щеку. Это, говорит, не я, синьорита, в чем вы меня обвиняете? Я смеюсь и отмахиваюсь, потому что знаю, что серьезно разговаривать с Хосе бесполезно. Мне-то, в принципе, что — только приятно. Никто никогда не дарил мне цветы, даже Маркос. А я люблю жасмин».

14.07.2003

«Мне нравится болтать с Хосе, потому что он никогда не говорит со мной о Бласе. Он вообще ведет себя так, будто я самый обычный домашний сорванец, — даже после того как я в деталях расписала ему всю свою недолгую, но странную жизнь. Постоянно подтрунивает надо мной и называет юной сеньоритой, и я готова его расцеловать за эту его фамильярность! Чего мне так не хватало все эти дни, так это чтобы люди прекратили напоминать мне бесконечно, что я беспризорница и потеряла близкого человека. Напоминать тревожными взглядами, повышенным участием и вниманием, частыми звонками и посещениями. Хосе не стесняется отправить меня пропалывать сорняки, собирать пожухлые листья и отпускает бесцеремонные шуточки, если видит, что я снова углубилась в мрачные размышления. Поначалу я обижалась, но теперь очень ценю за это своего старика и почти не отхожу от него, пока Марисса с Пабло в городе

Кстати, Марисса взяла все-таки измором Соню и выклянчила поездку в Мачу-Пикчу. Она хочет, чтобы мы поехали только втроем, — я, Пабло и она. Мне не слишком нравится эта затея, но, кажется, поехать я и так не смогу — там какие-то сложности с разрешением на выезд. Франко пока не вступил в опекунские права, поэтому расписку должен выдать социальный отдел. Марисса заявила, что без меня никуда не поедет, поэтому Соня и Франко теперь из кожи вон лезут, чтобы все организовать. А на меня, как всегда, напала моя апатия — мне все равно. У меня теперь появился Хосе, так что до сентября я и без Мачу-Пикчу спокойно протяну».

16.07.2003

«Пару раз спрашивала Хосе, где он живет, но он только хитро улыбается и говорит, что не скажет, — вдруг сеньорита заберется к нему в дом и украдет его подтяжки. Я смеюсь до коликов, а он шутливо грозит мне пальцем. Он вообще очень скрытный, этот старик: любит поболтать, но о себе никогда не рассказывает. Однажды вспомнил о своей внучке — говорит, чем-то на меня похожа. Такая же красавица, как сеньорита, говорит, да только шило в мягком месте он ей с детства вправил — теперь слушается. Я спрашиваю, где она сейчас, его внучка, а он мрачнеет и замыкается в себе, так что я больше не завожу этот разговор. Захочет — сам расскажет, я слишком хорошо усвоила урок, который преподал мне Блас. Не выпытывай у людей их прошлое, если не хочешь навсегда потерять их».

17.07.2003

«Сегодня у Хосе выходной, а я как всегда нашла на подоконнике ветви жасмина. Неужели он в самую рань просыпается и приходит сюда специально, чтобы срезать для меня цветы? Или оставляет с вечера? Честно говоря, ни разу не видела, как он это делает, — всегда Хосе умудряется подложить цветы, пока мы спим. От запаха жасмина уже кружится голова, и Марисса клянется, что скоро начнет выбрасывать эти веники, — но я не даю. Каждый день к цветам прибавляется еще одна веточка, и я погружаю лицо в букет. Никто никогда не дарил мне цветы, и хотя теперь мне их оставляет дряхлый старик, белый букет в вазе каждый день напоминает мне, что все-таки я не одна».

23.07.2003

Вчера я спросила Хосе, боится ли он смерти, а он только улыбнулся — светло так — и подмигнул мне. Любишь, говорит, жить, люби и умирать. Если мы что и знаем о себе достоверно, — так это то, что мы умрем. Таков естественный закон природы — значит, нужно смириться. Я ничего не сказала, но сама разозлилась и целый день сегодня не выхожу к нему в сад. Смерть Бласа не была естественной — она была страшной и неправильной, и я не собираюсь с ней мириться. Я буду бороться со смертью столько, сколько смогу, и буду вечно ее ненавидеть. Во мне остались еще крохи мятежного духа, и кто знает, может быть, порой только отвращение к смерти удерживает меня от самоубийства. Я знаю, что смерть всегда побеждает и когда-нибудь примется и за меня. Но клянусь, я буду ей дорого стоить!

24.07.2003

«Сегодня отправилась с Мариссой и Пабло в город, но оторвалась от них и, сказав, что возвращаюсь домой, поехала на кладбище к Бласу. Я давно там не была: цветы, которые оставляла в прошлый раз, завяли и пожухли. Рядом с магнолиями, которые заботливо срезал мне Хосе неделю назад, лежат теперь две свежие белые лилии. Кто-то оставил их у памятника — просто положил на мраморную поверхность, как делаю я. И в этом не было бы ничего удивительного, если бы я не знала абсолютно точно: никто не ходит на могилу Бласа. Первое время я проводила там по несколько часов, каждый день, но ни разу не видела цветов на могиле и не сталкивалась с другими посетителями. Да и кто мог вспомнить о Бласе? Девушки, насколько я знаю, у него не было — разве что Сол или Мия, но первой и в голову не придет марать дорогие туфли в кладбищенской земле, а вторая вряд ли отправится на могилу в одиночку. Родные Бласа мало интересовались его жизнью так мало, что вряд ли знают о его смерти. О друзьях Бласа я тоже ни разу ничего не слышала — думаю, их просто не было.

Неподалеку от памятника я нашла клочок бумаги — не знаю, выпал он из кармана посетителя или бумажку просто принесло ветром. На клочке записан номер телефона, и я уже целый час мечусь по комнате, как волчица по клетке, и сжимаю в руке мобильный телефон. Что я скажу? «Извините, вы, случайно, не знаете, кто бывает на могиле Бласа Эредиа?».

P.S. Вернулась Марисса — рвет и мечет. Франко не может выбить для меня разрешение на выезд, так что наша поездка откладывается на неопределенный срок. Я сделала вид, что расстроилась, но на самом деле, — ни капельки. Мне нужно время, чтобы разобраться с таинственным посетителем кладбища. Предложила Мариссе ехать без меня, но в итоге едва не заработала тумак. Впрочем, я знала, на что иду…».

25.07.2003.

«Мариссе я ничего не сказала, но Хосе прямо весь испереживался, услышав о цветах на могиле Бласа. Впервые вижу его в таком состоянии — обычно он всегда только благодушно улыбается, слушая мою болтовню, — а сегодня даже схватил меня за плечи и попросил принести бумажку с телефоном. Я успокоила его, побежала в дом и наскоро накарябала выдуманный номер на каком-то клочке. Старик, конечно, чудак тот еще, но лучше его не волновать — еще удар хватит! Он вроде бы пришел в себя и настойчиво попросил, чтобы я не ходила больше на кладбище одна. Брала с собой друзей или его, на худой конец. Я покивала, чтобы отвязаться, но, конечно, не собираюсь никого таскать за собой. На могиле Бласа я часто плачу и разговариваю вслух — друзья станут меня утешать, а я этого терпеть не могу. Они очень славные, мои друзья, но не понимают, что слова мне не нужны. Утешить можно кого-то, кто сломал ногу или руку или потерял кошелек. Какой смысл утешать человека, который потерял человека?».

26.07.2003

«Она пропала! Бумажка с телефоном куда-то запропастилась — не могу найти, весь дом обыскала! Спросила Хуаниту — та пожимает плечами, говорит, не запомнила, может, и выкинула, когда убиралась. Я едва не накричала на нее, но вовремя взяла себя в руки и ничего не сказала. Что уж я, правда, так ношусь с этой бумажкой? Ее могло случайно принести ветром, да и мало ли кто мог ее выронить? Вокруг много могил. Тем не менее, я так расстроилась, что даже не вышла в сад к Хосе. Впрочем, он вроде бы и так взял выходной, так что весь день я провела в гордом одиночестве, обдумывая свой хитроумный план Б.

27.07.2003

«Я оставила записку на могиле. Положила среди лилий белый конверт и прижала камнем — теперь ветром не унесет. Не написала ничего особенного: просто попросила позвонить и оставила номер телефона — подписалась как сестра Бласа. Если у него и правда остались друзья, наверно, они будут рады познакомиться с его сестрой. Или нет. Но, по крайней мере, им должно стать любопытно.

Памятуя о недавней истерике Хосе, я и словом не обмолвилась о том, что снова была на кладбище. Уж тем более не сказала о записке. Мне, конечно, интересно, почему Хосе так разволновался, но я решила не вызывать подозрения и не спрашивать ни о чем. Он, в свою очередь, тоже не задавал вопросов, и мы провели остаток дня в абсолютном молчании, собирая пожухлую листву и разбрасывая землю тяпкой, чтобы посадить семена. Перед тем как уйти, Хосе подмигнул мне и сказал, что готовит сюрприз. Велел подыскать красивый наряд, потому что поведет меня в приличное место. Так и не поняла, что он имел в виду, но на всякий случай погладила свое единственное летнее платье. Может, в приличных местах такие не носят, но другого у меня нет — я как-то равнодушна к нарядам».

2.08.2003

«Вот уже который день никак не могу вырваться на кладбище — проверить, не взял ли кто записку. Хосе не дает: заставляет помогать в саду, ссылаясь на плохое самочувствие. Я-то знаю, что он просто не хочет отпускать меня на могилу — все на хитрой физиономии написано. Но как докажешь? Я не уверена, поэтому вот уже который день приобщаюсь к корням своей страны и изображаю рабыню Изауру. Ворчу, конечно, а Хосе смеется только: мол, балованая ему сеньорита досталась. Чай, любил опекун крепко — вот и избаловал. В этот момент я всегда скептически хмыкаю, а старик еще шире улыбается и качает головой. Глупенькая, говорит, еще сеньорита, и многого в жизни не понимает. Спрашиваю, чего же я не понимаю, а он только смеется и качает головой. А я не обращаю внимания — Хосе постоянно городит чушь с видом знатока. Ему я прощаю даже разговоры о Бласе — настолько искренне и непринужденно он несет околесицу.

Пару раз я пыталась скинуть работу на Мариссу, но она только разводит руками — говорит, ни разу в жизни даже шланг в руках не держала. Дело нехитрое, но, подумав, я с ней согласилась. Вспомнив, во что она превратила свою одежду, когда в последний раз попыталась постирать руками, я подумала, что обойдусь своими силами. Завтра у Хосе выходной, так что он не сможет мне помешать. Улизну на кладбище, проверю записку — да и дело с концом.

3.08.2003

Сегодня мы с Мариссой едва со смеха не умерли: Хосе явился в смокинге с бабочкой и добродушно сообщил мне, что желает сопроводить сеньориту на балет. Я сначала вообще дар речи потеряла, а Марисса радостно подскочила на кровати и стала собирать меня в дорогу. Точнее, подключилось все семейство: Мия упорно пыталась всучить мне какое-то платье от Версаче, пока Марисса не рявкнула на нее и не вытолкала из спальни. Меня, разумеется, вообще никто не спросил, и пока я соображала, откуда у бедного садовника два билета в партер, и как мне теперь попасть на могилу к Бласу, сеньориту уже доставили в театр и посадили в мягкое бархатное кресло. Если честно, это был мой первый поход на балет, и я не пожалела, что Хосе меня все-таки вытащил. Не то чтобы меня могли прельстить эти культурные причиндалы, к которым детки из «Элитного пути» приучены с молодых ногтей, — но балет по-настоящему поразил. Он сочетает в себе силу и слабость, нежность и твердость духа одновременно — все то, что таким странным образом сочетается во мне самой. Ну, по крайней мере, мне кажется, что сочетается! По дороге из театра мы с Хосе долго гуляли и говорили обо всем на свете — о пьесе, о жизни. Мы остановились у самой калитки, когда речь зашла о Бласе, и Хосе вдруг снова стал настойчиво уговаривать меня не ходить так часто к нему на могилу. Мне уже это так надоело, что я резко оборвала его, и он теперь, похоже, обиделся. Сник как-то по-стариковски и, ничего не сказав, поплелся прочь. Пробовала его окрикнуть, но он не обернулся, и я махнула рукой. На него, бывает, находит, завтра обязательно выясню, какая муха его укусила.

4.08.2003

«Сегодня топталась весь день во дворе, поглядывая на Хосе в нерешительности, но он даже не обернулся. Периодически демонстративно разворачивалась и снова заходила в дом, но через некоторое время опять появлялась во дворе, высматривая Хосе. Наконец, когда он стал уже собирать инструменты, чтобы уйти домой, я все-таки подскочила к нему и чмокнула в щеку. Она у него дряхлая и щетинистая — явно халтурит, когда бреется. Хосе обернулся и насмешливо сощурился, глядя на меня. И глаза синие-синие — даже в темноте заметно. Я замешкалась и спросила, не перестал ли он еще дуться. Тот засмеялся лукаво и щелкнул меня по носу. Сказал, что не станет обижаться, если не буду ходить на кладбище. Я села на камень рядом и категорично покачала головой. Спросила, что ему неймется с этим кладбищем. Он поначалу юлил и отворачивался, якобы застегивая сумку с инструментами, но потом вдруг обернулся — долго-долго смотрел на меня и молчал. Пристально так — я даже не думала, что у Хосе может быть такой взгляд. Я тоже молчала, пока он, наконец, не перекинул сумку через плечо и не двинулся к калитке. Я поплелась следом, как собачонка, — думаю, может, ответит все-таки на мой вопрос. И он ответил. Точнее, сказал очень странные слова, которые я до сих пор не могу осмыслить. Хосе вечно говорит так, что я ничего не понимаю, но обычно это не раздражает, а только смешит. Сегодня, однако, мне не до смеха, я голову сломала, пытаясь понять, что он имел в виду. Хожу по комнате и только прокручиваю в мыслях наш разговор. Запишу его здесь, чтобы получше осознать, что произошло:

— Держитесь подальше от могилы вашего опекуна, сеньорита…

— Что? Почему это?

— Потому что место пустынное, и диких зверей много.

— Что за чушь, Хосе? Нет там никаких зверей!

— Это так кажется, сеньорита, что нет, а зверь он не всегда в зверином обличье ходит.

— Хосе, я тебя не понимаю! Что ты имеешь в виду?

— Ищите лучше, сеньорита, кто Вам подарки оставляет, — вот это вам больше интересу должно быть, а на кладбище не ходите.

— Я не понимаю, Хосе! Ты знаешь, кто оставляет мне подарки?

— Откуда мне знать, сеньорита, я простой садовник, а вот вы должны бы узнать — послушайте хоть раз старика! А могилу оставьте, не ходите туда больше! Именем святой Магдалины поклянитесь, что больше не станете ходить туда в одиночку и писать записки! Поклянитесь!

— Да какие еще записки, Хосе?!

Мы уже подошли к воротам, и он, ничего не ответив, молча открыл калитку и вышел. Напоследок он обернулся и помахал чем-то белым в руке. В темноте я не разглядела, но по очертаниям поняла, что это был конверт, который я оставила на могиле Бласа. Старый лис каким-то образом разведал дорогу и выкрал мое письмо раньше, чем кто-нибудь его прочитает! Я не стала его догонять — все равно ничего не скажет. Не знаю, как переживу эту ночь, но завтра же вытрясу из него всю правду!

5.08.2003

«Хосе весь день не появляется: на душе тревожно, но на кладбище не еду — может быть, удастся все же сегодня отловить моего старика. Брожу по саду, пристаю ко второму садовнику, Педро, но тот лишь отмахивается — он вообще меня недолюбливает. Если Хосе и завтра не явится, пойду к Франко, узнаю домашний адрес. Дело даже не в любопытстве — просто вдруг хватил удар старика? Надо сходить — проведать».

6.08.2003

Франко сам только что вернулся из командировки — сказал, узнает у Питера. Я весь день маюсь, даже рассказала Мариссе об исчезновении Хосе. Она, естественно, меня утешает, говорит, волноваться рано. Все правильно, я же не упомянула о своей афере с записками и о нашем с ним странном разговоре. На кладбище так и не поехала — жду его возвращения. Когда-то же должен вернуться этот несносный старик!

7.08.2003

«Питер сказал, что Хосе Родригес действительно звонил и предупредил, что берет лишний выходной. Я должна бы вздохнуть с облегчением, но не могу — какое-то тревожное предчувствие. Пережить бы эту ночь: завтра снова выйду в сад, а там Хосе».

8.08.2003.

«Сегодня утром снова нашла на подоконнике веточку жасмина. Думала, это Хосе вернулся, но нашла рядом письмо. Теперь заперлась в комнате с Мариссой и весь день рыдаю у нее на коленях. Нет сил расписывать, прикрепляю к странице его записку. Пусть она останется здесь: будет напоминать мне о старике Хосе. Еще один друг, которого я потеряла».

Письмо:

«Милой сеньорите от старика Хосе.

Дорогая сеньорита! Пишу Вам по причине резкого моего отъезда и хочу с Вами попрощаться. Заглядывал утром, да Вы так сладко спали, что не посмел я будить юную сеньориту, видно, что притомилась сильно. Помните, рассказывал я Вам про свою внучку? Так вот, радость у старика — приехала на днях и говорит, мол, собирай вещи, забираю тебя. А мы с ней, сеньорита, долгие годы в ссоре были, я уж Вам не рассказывал, чтобы не расстраивать. А тут явилась и говорит: забираю, да чтоб прямо сейчас. Я шибко привязался к сеньорите, так что прямо сразу уйти не смог. Попросил у внучки отсрочку, чтобы письмо Вам передать, да Вы спите — ну, оно и к лучшему. Слишком грустно мне с Вами расставаться, чтобы прощаться, так что не буду я. Прошу только напоследок, сеньорита, чтобы не забывали старика да не обижались, что так поспешно уехал. Помните, говорил я Вам не однажды: все мы еще когда-нибудь да встретимся. Так же оно не бывает, чтобы ушел человек — да навсегда? Нет, сеньорита, мы еще встретимся, в этом есть моя большая уверенность.

А Вам оставляю такой завет: нос по ветру держите да не унывайте! Сильно тужите Вы по своему опекуну, да хочется мне, чтобы сеньорита моя запомнила и из головки своей не выпускала: люди же — они, как вещи. Ключики никуда бесследно не теряются, если хорошенько поискать, так и найдутся. Ищите ключики, сеньорита, и, главное, верьте, что не теряется ничего без следа. Надо прийти в место, где видели ключики в последний раз, да поискать хорошенько. Походить вокруг, людей поспрашивать — глядишь, и видели люди ключики-то? А может, и сами куда запрятали, кто их знает? На этом и заканчиваю свою писульку, чтобы не утомлять свою сеньориту, да не прощаюсь, как обещал. До свидания, моя милая, помните старика Хосе и не серчайте.

P.S. А на кладбище ключики-то не ищите — там мертвецы лежат да шакалы бегают, нечего Вам там делать, сеньорита. Чтобы духу там Вашего не было, здесь я непреклонный остаюсь. Проследить не могу, но доверять буду Вашему слову — чай, именем Магдалины поклялись — не обманете.

9.08.2003

«Старик Хосе в своем репертуаре — ключики какие-то. Я мало что поняла из его письма, поняла только, что снова потеряла друга. Сегодня мне полегче, но все еще плохо: грудь сжимает от тоски, оживляю в памяти наши беседы, его байки, свои мысли и ярко-синие глаза. Я и знаю-то Хосе всего месяц, но успела привязаться, хоть и клялась себе, что больше никогда не стану привязываться! Сегодня уже почти не плачу — просто грустно. Марисса от меня не отходит, а я теперь и сама к ней льну. Это странно, но, несмотря на то, что Хосе тоже оставил меня, я не злюсь на него и даже ему благодарна. Вчера впервые за последние месяцы плакала навзрыд, и мне от этого стало легче. Меня словно прорвало, и сквозь анестезию равнодушия, под которой я находилась последние несколько месяцев, стали пробиваться обычные человеческие эмоции. Неприятные, конечно, горькие, но все-таки эмоции! Впервые с тех пор, как умер Блас, я ощущаю что-то, кроме безысходности.

Но все-таки меня мучает, что Хосе так и не объяснил свои странные слова. Как он нашел дорогу к могиле Бласа, как догадался о записке? Хосе прибавил еще вопросов, и, как Блас, вовремя исчез, чтобы оставить меня в полной растерянности. Старик так умолял меня не ходить на кладбище, что я теперь даже не знаю, стоит ли идти туда завтра. Нет, я, конечно, пойду, надо написать новую записку. Хосе считает, что я поклялась, а я не клялась вовсе — это он за меня поклялся. Я же так не отступлюсь: надо выяснить, кто навещает Бласа, — я не могу опустить руки из-за каких-то суеверий. Хосе теперь нет рядом, так что за меня волноваться все равно некому».

10.08.2003

«Снова сюрпризы: сегодня утром приехал Ману. Это очень странно, потому что он-то собирался вернуться прямо к школе, в сентябре, но получил письмо — якобы от Франко — с просьбой приехать в Буэнос-Айрес как можно скорее. В конверт был вложен билет на самолет и деньги на дорогу от аэропорта — и все бы было замечательно, если бы Франко не был удивлен больше остальных, увидев Ману на пороге своего кабинета. Судя по всему, он ничего не посылал, и кто это сделал, до сих пор остается для всех нас загадкой. Разумеется, я тут же начала себя накручивать, но мгновенно задушила в себе все подозрения — уж приезд Мануэля никак не может быть связан с моим преследователем. Поразмыслив, я решила, что это Мия или Марисса. Последнюю пробовала пытать, но она молчит, как Дунофф перед Эчаменди, так что мне так и не удалось добиться от нее ничего путного. Впрочем, я почти уверена, что это Марисса, — она смотрит на меня как-то странно, да и слишком уж яро все отрицает. Я-то знаю: она давно думает, как бы помириться с Мией, — так что наверняка ее рук дело.

Как бы то ни было, я рада, что Ману вернулся раньше времени. После отъезда Хосе мне особенно нужна поддержка, а Мануэль с готовностью мне ее оказывает. Сегодня целый день не отходит от меня ни на минуту, и я подозреваю, Мия выболтала ему, что Блас — мой опекун. Завтра он придет к нам на ужин — надо будет выведать у него все и хорошенько всыпать Мие за длинный язык. Впрочем, Ману я бы и сама все рассказала. Пожалуй, из всех моих друзей по-настоящему меня может понять только тот, кто сам потерял отца».

11.08.2003

«Сегодня пришло разрешение на выезд от опекунского совета. Не спросив меня, Франко тут же приобрел пять билетов в Мачу-Пикчу — для меня, Мариссы с Пабло и Мии с Ману. На 12 августа и на 31 августа — обратный. Не терпится им, что ли, поскорее куда-то нас сплавить? Я в бешенстве: такой жесткий график меня совершенно не устраивает, ведь я еще даже не оставила новую записку на могиле! Первая мысль была не поехать, но Франко приложил столько усилий, чтобы выбить для меня разрешение, что мне просто неудобно теперь отказываться. Да и Ману, как всегда, подключился и не отстал, пока не взял с меня слово, что поеду. Не знаю, кто упрямее: он или Марисса! Я не смогла рассказать Ману о своей идее-фикс, потому что единственное, чего он до сих пор не может понять, так это мою странную привязанность к Бласу. Я и не пытаюсь объяснить, просто решила отложить все до начала учебного года. Если по возвращении снова найду цветы на могиле Бласа, значит, его действительно навещает какой-то друг. И тогда ничто не помешает мне найти его и расспросить обо всем».

* * *

28.08.2003

«Все-таки, лето лечит — именно лето, а не время, потому что время тоже на побегушках у смерти, а лето всегда бунтует против нее. Только летом я чувствую, что смерть с позором уходит в тень, — когда листья распускаются, и каждое дерево дышит жизнью. За последние месяцы я почувствовала, что раны зарубцевались немного и благодаря друзьям стала понемногу выкарабкиваться. Я смеюсь уже не так напряженно и в принципе улыбаюсь вполне искренне, но все же не могу избавиться от легкой тревоги. Близится осень, а осень — торжество смерти. Осенью смерть забирает листья, траву — все то, что понемногу вернуло меня к жизни за лето. И самое главное: приближение осени означает, что мне снова нужно вернуться в колледж. Я жду и одновременно оттягиваю этот момент. Для меня Блас по-прежнему остается там, и в то же время его там чудовищно не осталось.

В последнее время, когда я спрашиваю Франко или Соню, как продвигается дело с опекунством, они как-то странно прячут глаза. Франко говорит, что возникли осложнения, и они улаживают некоторые вопросы, но обещает, что бумажная волокита скоро закончится. Когда я спрашиваю, что за осложнения, он тут же сворачивает разговор, и я понимаю, что мне не хотят сообщить что-то важное. Я говорила об этом с Мариссой, но она лишь закатывает глаза и уверяет меня, что если Соня захочет чего-то добиться, то от суда места живого не останется, пока цель не будет достигнута. Мы смеемся, вспоминая историю с Начо, и сейчас я почти успокоилась. Когда-то Соня сказала, что их дом — это мой дом. Семейство Колуччи никогда не оставит меня на произвол судьбы».

Часть 3. Враг. Глава 1.

Настоящий враг никогда тебя не покинет.

Станислав Ежи Лец.

Глава 1.

— Лухи, наконец-то мы снова дома! — растянулась на постели Марисса.

— Снова в колледже, ты хочешь сказать? — хмыкнула я, раскладывая свой незатейливый гардероб по полкам.

— Это как посмотреть, — хитро глянула на меня Марисса. — Я так соскучилась по Дуноффу!

— А он-то как соскучился, — засмеялась я.

— Надо его чем-нибудь порадовать, — села на кровати Марисса. — Отметить наше возвращение!

— Пожалей Гитлера, Марисса, — попыталась я воззвать к ее разуму. — Его и так чуть инфаркт не хватил после прошлогодних событий.

— Не называй его так, — строго поправила Марисса. — Дунофф был молодцом в конце года, так что я не собираюсь пока с ним воевать. Наоборот, надо придумать что-нибудь приятное…

— Что, например? — изобразила я крайнюю заинтересованность.

Марисса не успела ответить, потому что в комнату робко постучались.

Мы переглянулись. С каких пор Лаура или Фернанда стучатся?

— Войдите, — пожав плечами, крикнула Марисса.

В дверном проеме показалась знакомая физиономия.

Еще какие-то два года назад я и мысли не могла допустить, что когда-нибудь так обрадуюсь этому человеку. Были времена, когда я даже мечтала хорошенько всыпать ей и оттаскать за волосы. Но в тот момент я едва не завизжала от восторга, и внутри все перевернулось от радости.

— Луна! — завопили мы в унисон с Мариссой и набросились с поцелуями на хрупкую русоволосую девочку с робкой, но широкой улыбкой.

— Девочки, как же я скучала! — всхлипнула она, пытаясь обхватить руками нас обеих.

— Как? Как ты здесь оказалась? — запрыгали мы вокруг нее. — Вы поссорились с Нико?

— Нет, нет, типун тебе на язык, Марисса! — счастливо рассмеялась Луна. — Просто мама согласилась отпустить меня доучиваться в этой школе. Мы с Нико вернулись сюда вместе.

— Ур-р-а-а-а! — Мы подсадили Луну на руки и сделали почетный круг по комнате. Она испуганно завизжала.

— Как поживает мой Кактус? — деловито поинтересовалась Марисса, когда мы поставили Луну на пол.

— Сестренке лучше… — Луна чуть погрустнела, но глаза ее по-прежнему лучились. — Пока все так, как я тебе описывала в письмах, Марисса, у меня нет новостей… — Она уселась поудобнее на кровати и, сложив руки на коленях, вопросительно посмотрела на нас. — Рассказывайте лучше про свои! Марисса, ты же снова с Пабло?

— Да, — довольно протянула она. — Я тебе писала: наш Супермен наконец-то выбросил свой волшебный телефон и стал нормальным человеком. Кстати, Бустаманте в тюрьме, ты знаешь?

— Все знают, — посерьезнела Луна. — Должно быть, Пабло очень переживает… Но с другой стороны, его отец был не очень хорошим человеком — может быть, ему будет полезно понести наказание.

Марисса поджала губы.

— Пабло навещает его по выходным, но Серхио даже не выходит к нему. Мне вообще кажется, что Бустаманте серьезно болен, — странно, что он не попытался выбить себе место в психушке. Хотя думаю, ему и в камере неплохо — даже телевизор есть. Ладно, не будем об этом…

Луна понимающе кивнула и посмотрела на меня.

— Ну а ты как, Лухан? — спросила она, ласково улыбаясь. — Как продвигаются поиски твоего опекуна? Вы переписываетесь?

Внутри у меня все оборвалось, и я почувствовала, как улыбка медленно сползает с лица. Пару секунд я лишь молча переводила взгляд с Луны на Мариссу, не зная, как реагировать. С одной стороны, я была рада, что Марисса не сплетничала в письмах Луне о моих злоключениях, но с другой… Неужели Луна сама ни разу не поинтересовалась, как у меня дела?

— Луна, у нас тут многое изменилось… — начала Марисса, смущенная не меньше моего, но я перебила:

— Я нашла его, — сообщила я будничным тоном.

Луна охнула.

— Да ты что! Это же замечательно, Лухи! Поздравляю.

— Спасибо, спасибо, — разулыбалась я. Марисса бросила на меня нерешительный взгляд, но промолчала.

— И вы…встречались? — Луна смотрела на меня в радостном ожидании.

— О, каждый день! — Я энергично закивала.

— Да ты что! — радостно захлопала в ладоши Луна и с упреком посмотрела на Мариссу: — А ты ничего не писала!

Марисса поежилась, а Луна снова восторженно обратилась ко мне:

— Как же здорово! Значит, вы подружились…

— Не то слово! — заверила я ее. — Так подружились, что он даже уволился из колледжа.

У Луны отвисла челюсть.

— Что? — воскликнула она. — Как это? Он устроился сюда на работу? Ничего себе, как много я пропустила!

На Мариссу было жалко смотреть: она то и дело порывалась что-то вставить, но не решалась и лишь с болью глядела на меня. Я вдохновенно продолжала: мной овладел какой-то бессознательный протест, хотя Луна не была виновата в том, что невольно разбудила во мне болезненные воспоминания. Минувший год снова встал у меня перед глазами, и я заново переживала события последних месяцев.

— Да нет, он здесь давно работал, — пояснила я и с каким-то мазохистским чувством прибавила: — Хотел быть ближе ко мне, чтобы я не чувствовала себя одинокой.

И без того огромные выразительные глаза Луны еще больше расширились.

— Лухи…. — растерянно пробормотала она. — Так я что, получается, могу его знать?

— Это Блас, Луна, — не выдержала Марисса, и в комнате повисла напряженная тишина. Видимо, о смерти Бласа Марисса писала.

Луна выглядела такой несчастной, что мне стало немного стыдно. Я подсела к ней на кровать и приобняла за плечи:

— Ну, прости, Луна! Просто мне очень больно обо всем этом вспоминать…

Луна помотала головой.

— Да ты что, Лухи! Я все понимаю! Представить себе не могу, как тебе тяжело!

— Да ничего, все в порядке, — попыталась я улыбнуться. — Я уже немного оправилась, не бери в голову.

Ну вот, теперь и Луна смотрела на меня этим сочувственным взглядом. Впрочем, у нее-то всегда такой — этим она порой жутко раздражала. За одну секунду радость от ее приезда испарилась.

— Не могу поверить! — лепетала она. — Блас! Но он же ненавидел тебя…

Я криво улыбнулась.

— Это долгая история, — попыталась я замять тему. — Как-нибудь расскажу тебе.

Луна продолжала сокрушенно качать головой, затем вновь вскинула на меня полный сострадания взгляд и с болью в голосе воскликнула:

— Но это что же теперь, ты, получается, совсем… одна?

Слова повисли в воздухе, и я вздрогнула как от удара. Эти душевные, жалостливые люди вроде Луны могут ранить больнее, чем иные язвы.

— Она не одна! — схватила меня за руку Марисса и торжественно объявила: — Франко и Соня удочерили Лухан! Так что мы теперь сестры!

Луна радостно охнула и снова бросилась нас обнимать. Я покорно хлопала ее по плечу и принимала поздравления, но от щемящего чувства в груди избавиться не могла.

«Но что же теперь, ты, получается, совсем… одна?».

* * *

— Ты знаешь, куда тебя поселят? — спросила я, когда первое радостное возбуждение от встречи улеглось.

— Нет, — покачала головой Луна. — Хотела попроситься к вам, но здесь, вижу, и так битком.

— Дунофф сделал перестановку, еще в прошлом году, — пояснила я. — Теперь нас по четверо в комнате.

— Луна будет жить у нас, слово Мариссы Андраде! — ткнула себя пальцем в грудь Марисса. — Думаю, Фернанда будет не против переселиться к Сол. Вместо Фелиситас.

Я вспомнила, что Фелиситас больше не будет учиться с нами. Она взяла академический отпуск и устроилась на работу — мать перестала спонсировать Фели с тех, пор, как они с Лало съехались.

— За что ты так с Мией? — вытаращилась я на Мариссу. — Эти кобры выживут их с Вико! — Внезапно меня осенило. — Подождите-подождите, девочки… А разве Фернанда не забрала документы?

— Точно! — щелкнула пальцами Марисса. — У нас же теперь обычная общеобразовательная школа! Фернанду и Сол наверняка как ветром сдуло!

— Нужно узнать! — загорелась идеей Луна. — Было бы замечательно, если бы мы снова могли жить вместе.

— Узнаем прямо сейчас! — подскочила Марисса с кровати. — Пошли к Дуноффу!

— Сейчас? — оробела Луна.

— Лунита, ну а когда? — Марисса силой подняла Луну на ноги и посмотрела на меня. — Ты с нами?

— Да, — поколебавшись, ответила я и встала. — Конечно, с вами!

* * *

— Мичу-у-у-у, — повисла Марисса на массивной секретарше. Мичу тоже восстановили в должности после реорганизации школы.

— Ну-ка не подлизывайся, — добродушно пробурчала она, пытаясь отодрать от себя Мариссу. — Сразу говори, что надо от меня.

— Какая ты подозрительная, — неодобрительно покачала головой Марисса и подскочила к Луне. — Познакомься, это наша подруга! Луна, это Мичу, Мичу, это Луна, — быстро проговорила она.

— Что-то я тебя здесь раньше не видела… — Мичу смерила Луну оценивающим взглядом.

— Она училась здесь в позапрошлом году, — ответила за в конец смущенную Луну Марисса. — Нам нужно к директору — уговорить подселить ее к нам.

— Только не сейчас, — категорично покачала головой Мичу.

— Ну Мичу, это очень срочно, — заканючила Марисса.

— Дайте директору прийти в себя. На него и так посыпались все шишки с началом учебного года.

— С каких это пор ты такая заботливая? — поддела ее Марисса. — Влюбилась, что ли?

Мичу осеклась.

— Все такая же бесстыжая! — возмущалась она, пока мы всей компанией протискивались в кабинет директора. Дунофф сидел, склонившись над каким-то документом; на его остром носу красовались огромные старомодные очки.

— Что там за шум? — проворчал он, поднимая голову и, увидев нас, картинно схватился за сердце. — Скажите, что мне это снится, — простонал Дунофф.

— Мы тоже по вам скучали, директор Дунофф! — сверкнула жизнерадостной улыбкой Марисса и подошла к столу, бесцеремонно плюхаясь в кресло напротив. — Как отдохнули? На солнце не обгорели? Что-то у вас нос облез, по-моему…

Директор побагровел.

Я закатила глаза. Если актриса из Мариссы непревзойденная, то дипломат — никакой. Хотели, чтобы Луну к нам подселили, — теперь все будет с точностью до наоборот. Как Луну могли подселить наоборот, я не успела додумать, потому что Дунофф разразился гневной тирадой:

— Спирите, тьфу, Андраде, вы совершенно не изменились! Никакого уважения к старшим, да что там к старшим — к директору школы!

Что-то не меняется…

-…Сколько раз можно повторять, что я запрещаю вам врываться в мой кабинет…

— Гит… Директор Дунофф, — покорно сложив ручки на коленях, вставила Марисса. — Простите меня, я что-то ляпнула, не подумав.

Дунофф так и замер с отвисшей челюстью. Марисса потупила взор. Я чуть не покатилась со смеху.

— Вы меня не проведете… — выдавил Дунофф, окидывая нас подозрительным взглядом.

— Что вы! — воскликнула Марисса, помотав головой. — Даже не пытаемся! Я теперь очень вас уважаю! После того, как вы выдали Бустаманте… Вы мой герой! Я все лето ждала, чтобы сказать вам это.

Дунофф захлопнул рот.

— Я выполнял свой долг, — приосанился он, перекладывая бумаги с места на место. — Так поступил бы любой уважающий себя директор колледжа. Должен признать, я, конечно, рисковал…

Человеку моего статуса и семейного положения, разумеется, всегда есть, что терять, но тем не менее…

— Вы большой молодец, — перебила Марисса, кивая. — А к нам вернулась Луна! — лучезарно улыбнулась она, подскакивая с места, и практически силой выдвинула Луну вперед.

Дунофф с секунду морщил лоб, что-то припоминая, но почти сразу на его лице отразилось понимание.

— А-а, Фернандес, если не ошибаюсь? Когда вы восстанавливались, я не сложил два и два, — выразительно посмотрел он на Мариссу.

Та с надеждой взглянула на него.

— Вы же поселите нас снова вместе? Место Фернанды освободилось…

Лицо Дуноффа приняло выражение плохо скрытого торжества.

— А кто вам сказал, что оно свободно? — пожал плечами он. — У меня нет никаких сведений на этот счет…

— Значит, Фернанда остается? — Наши лица вытянулись.

— Нет-нет, этого я не говорил, — замахал руками Дунофф. — Синьорита Рамос действительно покинула наш славный колледж, как и добрая половина консервативно настроенных учащихся…

Я усмехнулась про себя. Давно ли Дунофф сам стал либерально настроенным директором?

— Но, — поднял он указательный палец, когда Марисса попыталась что-то вставить, — в вашу комнату уже заселили новую ученицу, и я не вижу смысла ее тревожить.

Луна покорно закивала и попыталась остановить Мариссу, но та вывернулась и бросила воинственный клич:

— Кто она? — Пожалуй, выражение ее лица было даже угрожающим. Дунофф явно испугался за новенькую.

— Я не имею права озвучивать данную информацию, — важно заявил он.

Марисса закатила глаза.

— Мы же все равно узнаем. Она будет жить в нашей комнате, — как маленькому ребенку разъяснила она.

Директор смешался.

— Вот от нее и узнайте, а меня оставьте сейчас же!

— Но если мы с ней договоримся, вы разрешите им с Луной поменяться комнатами? — заискивающе заглянула в лицо Дуноффу Марисса.

С секунду он раздумывал, затем раздраженно всплеснул руками.

— А, делайте, что хотите! — выдал он, и Марисса, взвизгнув, повисла на шее у Луны. Та смущенно улыбнулась.

— А теперь покиньте кабинет, мне нужно работать, — буркнул Дунофф, и мы гуськом двинулись к двери. Марисса уже повернула ручку, когда он внезапно окликнул меня:

— Синьорита Линарес!

Я обернулась.

— Останьтесь, будьте добры, у меня к вам разговор.

Я поймала настороженный взгляд Мариссы и пожала плечами, отпуская ее кивком. Та потянула Луну за рукав и вышла. Дверь хлопнула, и я с любопытством посмотрела на директора.

— Присаживайтесь, — указал он на стул. Я медленно вернулась к столу и села.

— Снова проблемы с отделом опеки? — глухо спросила я. — Меня удочеряет Колуччи, я больше не нуждаюсь в услугах…

— Нет-нет, речь пойдет не об этом, — Дунофф прервал меня жестом. — Точнее, об этом, но, как бы это сказать… С другого конца.

Я слушала, не перебивая, опасаясь, что если скажу хоть слово, он отойдет от темы.

— Как вы помните, недавно до нашей администрации дошло пренеприятнейшее известие, что ваш опекун погиб в автокатастрофе, — продолжал ходить вокруг до около Дунофф.

Я напряглась.

— Пренеприятнейшее известие? — холодно переспросила.

— Не цепляйтесь к словам, — раздраженно отмахнулся Дунофф. — И не перебивайте.

Я умолкла, но продолжала испепелять его взглядом.

— Так вот, — кашлянул Дунофф. — В отделе опеки, как вы, несомненно, помните, полагали, что с его смертью вы лишились наставника и нуждаетесь в новой семье.

Я помрачнела. После смерти Бласа меня действительно едва не отправили на окраину города в какую-то приемную семью. Соня тогда вовремя успела вмешаться и подать заявление на удочерение. Но почему Дунофф снова вспомнил об этом?

Директор странно мялся. Он бегал глазами по комнате, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Так… — осторожно подбодрила я его.

Дунофф, наконец, решился.

— Так вот… Дело в том, что совсем недавно выяснилось… Ваш опекун еще при жизни успел передать юридическую ответственность за вас другому человеку, — выпалил он.

Мои ладони взмокли. Я облизнула пересохшие губы и подалась немного вперед на стуле.

— Что? — только и спросила я, будучи не в силах породить что-то более осмысленное.

Дунофф откинулся на кресле и неторопливо продолжил.

— Незадолго до своей гибели ваш опекун снял с себя все полномочия и передал ответственность другому лицу, которое вступило в опекунские права еще до смерти вашего прежнего наставника. К сожалению, вся эта бумажная волокита продлилась дольше, чем предполагалось, поэтому в отделе опеки об этом узнали только сейчас, — развел руками Дунофф. Его голос звучал чуть виновато. — Поэтому, как видите, синьор Колуччи не сможет удочерить вас. Ваш нынешний опекун пребывает в добром здравии, и все права закреплены за ним.

Я ничего не понимала.

— Какой еще новый опекун, о чем вы? Бла…Мой опекун не знал, что погибнет, он не мог перепоручить меня… — бормотала я.

Дунофф смерил меня пристальным взглядом.

— Не думаю, что вы осведомлены в достаточной мере, синьорита. Он мог это сделать, не подозревая о предстоящей кончине. Опекунство — большая ответственность и тяжелый груз…

Я слышала его болтовню словно через какую-то вязкую пелену.

Соня и Франко знали. Все это время они знали…

-… Возможно, он был уже пожилым человеком, и ему было не под силу решать ваши проблемы. Вы действительно проблемный ребенок, Линарес, вечно попадаете в какие-то истории. Ваш прежний опекун мог просто не выдержать постоянных встрясок ...

И сообщить об этом мне удосужился только Дунофф…

— … Нет, не подумайте, конечно, я вам очень сочувствую и соболезную по поводу кончины вашего прежнего опекуна… Но должен вам сказать, с нынешним вам повезло не меньше! Он собирался оплатить ваше обучение, и когда я ему сообщил, что наш колледж теперь стал общеобразовательной школой, он перечислил деньги в качестве пожертвования, можете себе представить? А ведь школа теперь нуждается в финансовой поддержке как никогда!..

Мне хотелось накричать на него, чтобы он, наконец, замолчал. Из-за его болтовни я никак не могла нащупать что-то важное. Какую-то связную мысль среди потока обрывочных фраз…

Блас меня бросил. Скинул на постороннего человека. Выбросил, как надоевшую тряпичную куклу, и сбежал.

Дунофф смолк, заметив, что я не слушаю. Видимо, мое состояние отражалось у меня на лице, потому что взгляд его стал таким же сочувственным, как у всех остальных.

— Имя нового опекуна? — прохрипела я.

Дунофф развел руками.

— Условия остаются теми же. Имя мне неизвестно.

Я не сводила с него пристального взгляда.

— То есть, его вы тоже не видели?

Дунофф отрицательно покачал головой.

— Я получаю анонимные письма, как и от предыдущего опекуна.

— Анонимные письма? — фыркнула я и вдруг ощутила несмелую надежду. — И вы поверили? Может, кто-то так подшутил!

Дунофф снова покачал головой.

— Разумеется, я проверил, позвонил в социальную опеку — мне подтвердили данную информацию. Я хотел, чтобы эту новость сообщили вам Колуччи, — насколько я знаю, вы провели каникулы у них в доме. Но ваш опекун настоял, чтобы я лично сообщил вам обо всем.

Вот, почему мне так долго не давали разрешение на выезд. Я вспомнила заговорщицкие взгляды и шушуканье Сони и Франко. Ничего мне не казалось — им давно все известно.

— Уверен, я смогу связаться с вашим опекуном через социальный отдел. Если у вас есть к нему вопросы, вы можете написать…

— У меня нет вопросов, — резко перебила я, и стала медленно подниматься со стула.

Дунофф явно растерялся.

— Что ж, тогда я попытаюсь хотя бы выяснить имя и…

— Да мне все равно, — резко перебила я и поняла, что говорю правду. Мне действительно было наплевать, кто мой новый наставник. На сей раз, ни капельки не любопытно. Это был чужой человек, с которым меня связывал лишь общий счет в банке.

— Это все? — с вызовом посмотрела я на Дуноффа.

— Пока да, — кивнул он, чуть помедлив.

На негнущихся ногах я прошла к двери и повернула ручку.

— Спасибо, — бросила я через плечо и, не оборачиваясь, вышла из кабинета.

* * *

Я долго просидела в подвале, рыдая на ставших родными ступеньках пыльной лестницы. Однажды Блас разведал мое укромное место и пришел глумиться надо мной, пытаясь отучить меня плакать по пустякам. Я была еще совсем девчонкой и в тот момент хотела лишь разорвать его на кусочки, но после, прячась здесь, в тайне надеялась, что он появится снова, и снова поможет мне подняться. Иногда он приходил. Приходил и снова оскорблял, но все-таки приходил, потому что ему было не все равно. По крайней мере, так мне до сих пор казалось.

«Не ищи своего опекуна. Смирись с тем, что не нужна ему».

«Ты не понимаешь, как это важно для меня!».

«Но почему? Почему это важно? Думаешь, он тебя любит? Заменит тебе отца? Ты в это веришь? Да? Эти мечты делают тебя слабой. А ты должна быть сильной. Всегда помни о том, что тебя никто не защитит. Твоя жизнь зависит лишь от тебя».

«Я не одна! Я во всем могу положиться на подруг!».

«Когда вы закончите колледж, ты навсегда с ними попрощаешься».

«Мы будем встречаться!».

«Детские иллюзии».

Чья-то ладонь ложится мне на плечо. На этот раз, не обманываюсь: прошли времена, когда я явственно слышала шаги Бласа в коридорах школы и видела его длинную тень за каждым поворотом.

Оборачиваюсь — Марисса.

— Мичу все рассказала мне, — опускается на ступеньку рядом со мной.

— Снова подслушивала…— шмыгаю я носом.

— Что-то не меняется, — улыбается она.

Следует долгое молчание.

— Мы уговорили новенькую переселиться. Теперь Луна будет с нами.

— Здорово, — бесцветно протягиваю я, вглядываясь в темноту.

— Думаешь, Блас действительно перепоручил тебя кому-то? — пристально смотрит на меня.

— Я не знаю, что думать, — качаю головой. — Перед аварией он «успокоил» меня, что деньги по-прежнему будут поступать на мой счет. Я тогда подумала, что он сам собирается переводить их откуда-то издалека. Но возможно, он действительно просто сбросил меня на кого-то другого, — горько усмехаюсь. — Зато теперь понятно, откуда таинственные подарки на день Рождения.

Марисса удивленно присвистывает.

— Думаешь, это он?

Пожимаю плечами.

— Лучше думать, что он, а не какой-нибудь маньяк-педофил.

— Не вяжется, — чуть подумав, цокает языком Марисса. — Думаешь, твой новый опекун стал бы прятаться в кустах, подслушивая наш разговор?

— Он мог подослать шестерку следить за мной?

— Но зачем?

— Может, он помешан на контроле, — презрительно фыркаю. — Или боится юридической ответственности, которая ему грозит, если со мной что-то случится. Не знаю… А про день Рождения шестерка мог случайно услышать и передать.

Марисса ничего не отвечает, задумчиво пожевывая губу.

— Это самое вероятное, — признает она.

Криво улыбаюсь.

— Видимо, так, — горько выплевываю я и снова устремляю мрачный взгляд в темноту.

— Лухи, но почему ты тогда расстраиваешься? — тыкает меня в бок Марисса. — Значит, твой новый опекун — неплохой парень. Смотри, как о тебе заботится. Это же замечательно!

— Не вижу ничего замечательного, Марисса! — резко обрываю ее. Чувствую, что снова собираюсь расплакаться от обиды и смолкаю, упрямо сжав губы.

— Я тебя не понимаю, — качает головой Марисса. — Если все действительно так, как мы думаем, у тебя снова есть опекун. Даже лучше прежнего, скажем так.

— Марисса, мне не нужен другой опекун, ты не понимаешь? — прорывает меня. — Я что, домашний питомец, чтобы передавать меня в хорошие руки? У меня был один опекун — Блас. Хотя он был далеко не идеален, мне казалось, он любил меня! По-своему, конечно, как умел — но любил! — Слезы брызгают из глаз. — А теперь оказывается, он собирался просто уехать, оставив меня на попечении постороннего человека. Он бросил меня, понимаешь? Он тоже меня бросил!

Всхлипываю, и Марисса прижимает меня к себе, успокаивая.

— Никто тебя не бросил, — приговаривает она, поглаживая меня по плечу. — Блас передал тебя другому наставнику — это не значит «бросил». Он мог оставить тебя на попечении социального отдела, но вместо этого нашел тебе другого опекуна.

— Я знаю, что обидела его, — всхлипываю я. — Без спроса залезла в его прошлое, заставила заново все пережить… Но я же не хотела… Я не думала, что так будет… За что он так со мной? Почему он меня бросил?

— Лухи, он тебя не бросил, — продолжает, как мантру, твердить Марисса.

Я отстраняюсь и смотрю на нее в упор.

— Он меня ненавидел, — грустно усмехаюсь. — Мне не в чем его упрекнуть. Предают те, кто любит, а он даже никогда не вводил меня в заблуждение. Я всегда знала, что он меня ненавидит, так что вполне естественно, что он захотел передать опекунство. Странно, что он не сделал этого раньше, когда я освободила его от ответственности!

Марисса смотрит на меня взглядом больной собаки, явно не зная, что ответить. Ну вот, теперь и она.

— Не смей жалеть меня! — прорывает меня. — Мне уже семнадцать. Еще год — и я смогу устроиться на работу, сама обеспечивать себя. Мне не нужны опекуны и благодетели! Мне никто не нужен, — всхлипываю я, и Марисса снова сгребает меня в охапку.

— Лухи, ну не плачь, — растерянно бормочет она.

— Никто,— продолжаю повторять. — Никто не нужен.

— У тебя всегда буду я, — нашептывает мне на ухо Марисса. — Мы же давали клятву, помнишь? Мой дом всегда будет твоим домом. Ну, сестренка? — Она заглядывает мне в лицо и ободряюще улыбается.

Холодно смотрю на нее.

— Это сейчас так кажется, — криво улыбаюсь я. — Когда-нибудь и ты меня бросишь. Как мать, как Маркос, как старик Хосе, как Блас! Лучше ни на что не надеяться, — высвобождаюсь из объятий остолбеневшей Мариссы. — Прости, Марисса, но ты любишь, чтобы тебе говорили правду… — Пожимаю плечами. — Теперь у тебя есть Пабло, а я одна, и так будет всегда. Лучше осознавать это и не жить иллюзиями. Очень больно с ними расставаться, — тихо прибавляю я и, поднявшись на ноги, начинаю медленно подниматься по лестнице, придавленная грузом собственных слов.

Марисса ничего не отвечает. Хочется вернуться и извиниться за свое поведение, но с каждой новой ступенькой сделать это становится все труднее.

В спальне пусто. Я безвольно опускаюсь на кровать и, свернувшись калачиком, обнимаю подушку. Тоже детдомовская привычка. В детдоме некому тебя обнять, и ты обнимаешь подушку. Наверно, это и есть последняя стадия одиночества.

Глава 2.

— Прости меня, — сказала я на следующий день, когда мы остались одни. Вчера приехала Лаура, и они с Луной нашли друг друга. Учеба еще не началась, а они уже добровольно погребли себя под грудой учебников в библиотеке, оставив нас с Мариссой разбирать чемоданы. Марисса хмуро вываливала свои вещи, беспорядочно раскладывая их по полкам. Она явно услышала меня, но не обернулась.

— Это было нечестно, — буркнула она, наконец, через плечо.

— Я знаю, — коротко отозвалась я. — Мне трудно. Я не понимаю, что со мной происходит.

Марисса замерла, затем сорвалась с места и плюхнулась на кровать рядом со мной.

— Если бы Бласу было все равно, он бы просто уехал, не оставив никому инструкций, — завела она старую песню.

— Давай не будем об этом, — попросила я.

Марисса с готовностью кивнула.

— Что ты собираешься делать?

Я пожала плечами.

— А что я должна делать?

Марисса расширила глаза.

— Ты не собираешься найти его?

Я упрямо покачала головой.

— Зачем?

Марисса растерялась.

— Бласа ты искала…

— Потому что Блас заботился обо мне с самого детства. Он стал мне близким человеком за последние годы, а этот знает меня от силы пару месяцев. И то по фамилии.

Марисса понимающе кивнула.

— Все равно, хорошо бы иметь обратную связь. Теперь Франко и Соня не смогут удочерить тебя. Мы могли бы уговорить твоего нового опекуна отказаться от прав…

— Думаю, долго уговаривать бы не пришлось, — хмыкнула я. — Наверняка, он ждет не дождется моего совершеннолетия…

— Лухи, перестань уже, — строго перебила Марисса. — Если бы ему было наплевать на тебя, он не прислал бы подарок.

— Наверняка, Блас оставил распоряжение, — равнодушно отозвалась я. — Я всегда получала подарок на день Рождение. Видимо, это завет его отца.

— Он мог подарить тебе какую-нибудь безделушку, — возразила Марисса. — А не разыскивать каток в Южной Америке.

— Просто совпадение, — пожала плечами я. — Шестерка подслушал наш разговор, а опекун был настолько глуп, что не понял юмора.

Марисса с сомнением покачала головой.

— Ты просто упрямишься.

— Наплевать, — огрызнулась я. — Я не хочу о нем говорить, мне все равно. Я его ненавижу, если хочешь знать!

— Да за что? — воскликнула Марисса.

Я промолчала.

— За то, что он не Блас? — проницательно заметила она.

Я напряглась.

— За то, что его выбрал Блас, — парировала. — Наверняка, они одного поля ягоды, и им обоим наплевать на меня. Я больше не собираюсь ни к кому привязываться. Франко не сможет меня удочерить — что ж, ничего не поделаешь, теперь в этом нет необходимости. Какой-никакой, опекун у меня есть, и у нас с ним будут сугубо деловые отношения. Мне исполнится двадцать один — и мы забудем о существовании друг друга.

Марисса молчала, неодобрительно глядя на меня.

— Почему ты злишься? — покачала она головой.

— Потому что я оказалась дурой, — коротко ответила я и, ничего не прибавив, покинула комнату.

* * *

Я быстро вошла в колею. Начались занятия, горы домашнего задания — у меня просто не было времени упиваться своим горем. Последний курс оказался напряженнее предыдущих, да и статус общеобразовательной школы наложил отпечаток: теперь мы должны были следовать программе министерства образования, а они там явно намеревались свести растущее поколение в могилу.

Марисса первое время не спускала с меня глаз, но заметив, что я пришла в себя, стала проводить больше времени с Пабло. Соня все так же приходила навещать нас едва ли не каждый день. Мы с ней объяснились: они с Франко действительно давно обо всем узнали, но все это время пытались отвоевать меня у социального отдела — даже ходили на судебное слушание. Это опекун прислал мне билет в Мачу-Пикчу и разрешение на выезд — вот, почему Франко купил билеты остальным, не посоветовавшись с нами. Это опекун переводил деньги на счет, который Колуччи открыл специально для меня, чтобы убедить социальный отдел в своей платежеспособности. Как мой новый наставник мог узнать номер этого счета, Франко до сих пор гадает. Я-то теперь понимаю, что если этот человек — из одной шайки с Бласом, ему раз плюнуть разведать и номер счета, и мое местонахождение. Но вот как Колуччи удавалось все это время водить меня за нос, ума не приложу — видимо, решив избавляться от паранойи, я нечаянно отключила мозги совсем. Соня говорит, они не хотели меня тревожить. Она была уверена, что им удастся выиграть дело. Впрочем, несмотря на то, что они с Колуччи и так занимались моим удочерением все лето, Соня не собиралась сдаваться:

— Я этого так не оставлю! — возмущалась она, встав в свою излюбленную изящную позу и активно жестикулируя. — Эти бандиты вообще не имеют права опекунства. Я выведу их на чистую воду!

Я знала, что Соня зря сотрясает воздух, потому что «эти бандиты» наверняка подкупили весь социальный отдел, чтобы получить анонимное опекунство. К тому же, несмотря ни на что, память обоих Фара была мне по-прежнему слишком дорога, чтобы я согласилась выуживать на поверхность всю грязь, которая была с ними связана.

— Соня, не нужно ничего делать, — успокаивала я ее. — Прошу тебя. Я шестнадцать лет жила на деньги бандита и не испытываю никаких угрызений совести. Между прочим, Рикардо Фара-старший воровал, потому что хотел помогать беспризорникам — таким, как и я.

Соня сокрушенно качала головой и глубокомысленно изрекала что-то в ответ, но так как сделать и в самом деле ничего не могла, ей оставалось только смириться.

— Пообещай, что не станешь его искать, — пристально смотрела она на меня.

— Обещаю, — каждый раз легко соглашалась я. И говорила правду.

Не хочу знать, кто мой новый опекун, не хочу знать Бласа. Меня больше не интересует, кто оставляет цветы на его могиле, — да скорее всего, мой новый опекун и оставляет. Мной овладела та же апатия, что и до встречи с Хосе, — словно и не было этого зеленого лета, которое так ненадолго вернуло меня к жизни. Мне снова стало абсолютно все равно, и на сей раз мной овладела холодная решимость. Они меня бросили? Прекрасно! Скатертью дорога. Прощай, мама — где бы ты ни была, не хочу тебя знать! Прощай, Маркос, ты значишь для меня теперь не больше, чем любой другой одноклассник. Прощай, Хосе, я закинула дневник в дальний ящик — спасибо, что не давал скучать летом.

Покойся с миром, Блас. Теперь, когда я знаю, что ты меня предал, забыть тебя станет гораздо легче.

* * *

И снова белая палата, и он полусидит на кровати, опираясь спиной на подушку. Я сижу рядом на одеяле и сжимаю его руку. Это так приятно и непривычно находиться настолько близко от него и держать за руку. Он не вырывает ее, не кричит на меня, а лишь спокойно смотрит мне в глаза, хотя взгляд измученный и грустный.

— Как ты себя чувствуешь?

Усмехается.

— Как после восьмичасовой тренировки по регби.

Улыбаюсь и понимающе киваю.

— Думаю, ты преувеличиваешь. Неплохо выглядишь для трупа.

— Я просто всегда выгляжу неплохо, — хмыкает Блас.

— И скромен до неприличия, — заканчиваю за него.

— Простая констатация факта, — поводит обнаженным плечом Блас и морщится.

— Ребро? — обеспокоенно спрашиваю я, кивая на руку.

Блас качает головой и усмехается.

— Я думал, занятия по анатомии введут с пятого курса. Ты знаешь слово «ребро»? Приятно удивлен.

Сощуриваю глаза.

— Когда-нибудь в научных целях я лично тебе их пересчитаю, — мстительно обещаю я.

Блас одобрительно усмехается.

— Боюсь, тогда мне придется снова написать на тебя докладную.

— Боюсь, тогда тебе нечем будет уже писать, — хмыкаю я.

Блас смотрит на меня насмешливым, чуть удивленным взглядом.

— А ты неплохо отточила язык, — протягивает он.

— Многочасовые тренировки перед зеркалом, — развожу руками. — Да и талант не пропьешь.

Блас кривится.

— Очень изящное выражение, — недовольно фыркает он.

— Значит ли это, что ты признаешь мой талант? — Хитро улыбаюсь.

— Это значит, что ты выражаешься, как гопота в пивнушке.

— Тебе виднее — ни разу не была в пивнушке, — пожимаю я плечами и лукаво смотрю на него.

Блас криво улыбается.

— Уже поздно, — подает он голос после минутного молчания. — Клиника закрывается через пять минут. Тебе пора идти. — Может, мне кажется, но в его голосе проскальзывает нотка сожаления.

Я с огромным трудом заставила себя прийти к нему сегодня, но теперь вдруг осознаю, что не могу расстаться. Знаю, что вернусь сюда завтра и снова увижу его и сяду рядом, чтобы проговорить с ним весь день. Но сейчас выпустить руку не могу.

— Я приду завтра, — твердо обещаю я и вдруг порывисто целую его в щеку. Губы колет жесткая щетина. Резко отстраняюсь, чтобы не успел оттолкнуть меня, но он, кажется, и не пытается.

— Тогда увидимся завтра, — отвечает он, и уголки его губ чуть приподнимаются. Усмешка едва заметная, но мягкая и добрая. Такой я ни разу не видела на его лице.

С тяжелым сердцем выпускаю руку.

— До завтра, — киваю я. — Только ты приходи, — пылко прибавляю.

Блас ухмыляется.

— Это ты должна прийти.

— Точно! — вспоминаю я. — Тогда до завтра? — выдыхаю еще раз.

— До завтра, — кивает Блас и осторожно прибавляет: — Ты придешь?

Я с готовностью киваю.

— Я приду завтра, — повторяю бессвязно.

— Только не забудь.

— Я приду, — обещаю я. — Приду.

— Лухи, — сонный голос Мариссы врывается в палату, и белоснежные стены больницы начинают таять.

— Я приду! — восклицаю я, пытаясь их удержать.

— Хватит бормотать… — Снова сонный голос Мариссы. — Дай поспать!

Палата исчезла, и я резко открыла глаза. Огляделась с непонимающим видом: в темноте видны только очертания кроватей. Осознание приходит постепенно. В последнее время Блас снится мне каждую ночь: ногда я запоминаю сны в деталях, иногда в памяти остаются только очертания Бласа на больничной кровати. Но каждый раз, проснувшись, я начинаю тихонько плакать и, погружая лицо в подушку, чтобы не разбудить Мариссу, едва слышно шепчу:

— Ты предатель, Блас. Ты — предатель.

Глава 3

«Во время нападения индейцев в 1541 году город был сожжён, а в 1580 году восстановлен Хуаном де Гараем. В момент основания и после восстановления, город входил в состав Вице-королевства Перу, которое являлось частью Испанской империи…».

Машина на полной скорости врезается в самосвал. Джип проносит еще на несколько метров, прежде чем самосвал успевает затормозить.

«В 1776 году Буэнос-Айрес стал столицей вновь созданного Вице-королевства Рио-де-ла-Плата. Во время первого британского вторжения, которое произошло в 1806 году, город в течение нескольких месяцев был оккупирован британскими войсками…».

После: скорая, полиция, пожарные — тело Бласа вытаскивают из горящих обломков. Я не подхожу близко, стою, уткнувшись лицом в воротник Маркоса, и боюсь открывать глаза. Нахожусь в странном оцепенении — ноги примерзли к земле, не могу пошевелиться.

«В 1810 году произошла Майская революция, во время которой в городе был смещён испанский наместник и сформирован временный правительственный орган — Первая хунта, ставшая первым национальным правительством Аргентины …».

Как ни странно, слез нет. В горле стоит комок, мысли путаются, и я уверена, что он мертв. Я видела все своими глазами — после такого не выживают.

«Первая хунта, которая пришла к власти после смещения испанского наместника Буэнос-Айреса Бальтасара де Сиснероса, придерживалась сходного с ним политического курса. …»

Подходит офицер. Сообщает номер больницы, в которую отправили Бласа. Решаюсь оторваться от Маркоса и поворачиваюсь к офицеру, блуждая по его лицу бессмысленным взглядом. Первые секунды не могу вникнуть в разговор Маркоса с человеком в форме. Постепенно приходит осознание.

«В 1815 году население провинций критиковало деятельность верховного правителя Объединённых провинций Ла-Платы Карлоса Мария де Альвеара. Он был свергнут 20 апреля 1815 года, через четыре месяца после утверждения в должности…».

Блас жив. Маркос предлагает направить Бласа в лучшую больницу, но офицер говорит, что нужна ближайшая, — иначе не доедет. Внезапно отмираю и хватаю офицера за рукав. Да, потерпевший жив, но находится в тяжелом состоянии. Шансов практически нет.

«Начался период порядка и реформ: создан Генеральный Архив Буэнос-Айреса, открыта товарная биржа. Начал свою деятельность Университет Буэнос-Айреса и создано Общество физики и математики…».

В машину скорой помощи нас не пускают. Маркос берет такси, и мы едем в больницу. Машину трясет, и мы останавливаемся на каждом светофоре. Дергаю за ручку, чтобы выскочить и побежать пешком, но Маркос пытается мне помешать, и я истошно кричу на него. Машина снова трогается с места...

«Таким образом…сеньорита Линарес!», — прервала внезапно свою вялотекущую речь Хильда и недовольно посмотрела на меня.

Я подняла на нее затуманенный взгляд.

— Что произошло после свержения Карлоса Мария де Альвеара?

Я недоуменно нахмурилась и оглянулась на Мариссу. Та сама весь урок увлеченно рисовала на полях тетради, так что теперь в надежде взирала на Маркоса, усиленно подававшего мне тайные знаки. Я вздохнула и измученно посмотрела на Хильду.

— Простите, я задумалась.

Раньше я не сдавалась до последнего. Могла заговорить зубы кому-угодно, кроме, разве что, Миранды, и у учителей возникала иллюзия, что я знаю, о чем говорю. Теперь у меня не было настроения юлить и выкручиваться. Наверно, Хильда все поняла по моим глазам, потому что выражение ее лица сменилось со строгого на встревоженное. Она поджала и без того тонкие губы и сокрушенно покачала головой.

— Вы на каждом моем уроке витаете в облаках. Сосредоточьтесь. Хотите завалить экзамен?

На сей раз Хильда цеплялась ко мне не просто так: я действительно учебу совсем забросила. Виной ли тому новая программа или бессонные ночи, но с тех пор, как я узнала о моем новом опекуне, мне стало плевать и на экзамены, и на уроки. В любой момент я могла вылететь из колледжа или попасть в колонию — кто знал, что взбредет в голову моему благодетелю? Да и теперь, когда выяснилось, что Блас отказался от участия в моей жизни, это стало совсем не важно. Очень многое становится не важным, когда внезапно понимаешь, что твоя судьба никого особенно не интересует.

Что касается Бласа, здесь у меня, по крайней мере, появилась какая-то определенность. Раньше меня сводила с ума его двуличность: я не знала, как объяснить эту странную заботу обо мне, и придумывала себе отношения, которых никогда не было. Выискивала двойное дно в каждом его слове, надумывала какие-то возвышенные чувства, на которые он едва ли вообще был способен. Теперь все стало предельно ясно: Бласу я была даром не нужна — он только и ждал возможности избавиться от меня. Он действительно устроился в колледж, чтобы сделать мою жизнь невыносимой, а когда ему это удалось, просто умыл руки и уехал куда подальше. Теперь я уверенно смотрела правде в глаза: со мной случилось самое страшное, и терять уже было нечего. Сокровенный детский страх, которым я делилась только с Маркосом, стал явью: я постучалась в дверь к моему опекуну и поняла, что не нужна ему. Поняла не тогда, когда разоблачила Бласа, а теперь, когда мне уже просто не за что было ухватиться: он не оставил мне ни единого повода думать иначе.

Для того чтобы оформить опекунство на другого человека, требуется время, много времени. Это не было внезапным порывом, местью за мои попытки сблизиться с ним. Нет, пока я училась смотреть на него по-новому, пока тщетно пыталась разгадать его, Блас спокойно и методично подыскивал кандидата, чтобы свалить ответственность, возложенную на него отцом. Пока я постепенно обретала в нем близкого человека, пока наблюдала за ним из-за колонны и училась сострадать, выискивая в нем свои собственные черты; пока невольно искала у него поддержки, не упуская ни единого случая обратиться к нему за помощью, пока становилась на ноги, впервые за много лет ощущая опору под ногами, он невозмутимо подписывал необходимые бумаги и часами просиживал у нотариуса, лишь бы скорее избавиться от обузы.

Имела ли я право его ненавидеть? Никакого — я могла злиться только на себя. Это я вообразила себе эту странную близость, допустила безумную мысль, что Блас не такой подлец, каким хочет казаться. Уж он-то точно всегда честно пытался убедить меня в обратном. Нет, ненавидеть я его не могла, но могла попытаться забыть. Вычеркнуть из памяти все тревожные воспоминания, все события моей жизни, как-либо связанные с ним. Я запретила подругам заговаривать на эту тему — сама же принималась судорожно вспоминать таблицу умножения, как только непрошеные мысли прорывались в голову. Но все бесполезно: воспоминания пробивали стену обиды и равнодушия, которую я выстраивала вокруг себя. Каждый раз, когда я жестко напоминала себе, что Блас отказался от меня, перед глазами снова вставала больничная палата, и я словно наяву слышала свой собственный голос:

«Вы ничего не понимаете. Ничего! Да, Блас меня доставал. Но он из-за этого страдал. Он хотел как лучше. Он устроился в школу, чтобы помочь мне. Понимаете? Помочь! Он хотел, чтобы я выросла сильной. Чтобы я научилась бороться. Зачем я это говорю? Вам все равно не понять! Зовите, кого хотите, мне наплевать! Я не сдвинусь с места, пока он не очнется. Я останусь здесь».

Всхлипываю и медленно подхожу к кровати Бласа. Он лежит неподвижно, и лицо у него тихое и умиротворенное — никогда такого не было, когда он бодрствовал. Пока глаза были открыты, в них всегда кипел непокой или плескалась ленивая усмешка, но сейчас он спит, и ему мирно. Я поджимаю решительно губы и смотрю на него, запоминая каждую черточку лица.

— Не сдавайся, — твердо шепчу я. — Тебе выпадало еще похуже, но ты выдержал. Даю тебе слово, что очень скоро ты снова встанешь на ноги. Веришь? Ну скажи что-нибудь! — перехожу на крик. — Я же не дура, чтобы говорить сама с собой! Я не брошу тебя одного. Я помогу тебе выкарабкаться, как ты мне помогал. Я в долгу перед тобой! Я не уйду, пока ты не откроешь глаза и не посмотришь на меня!

Слышишь?

Не уйду!

Не уйду!..

Обещаю!

* * *

Мой новый опекун уже проявлял себя пару раз: первый — когда прислал Мичу новую форму для меня, а другой — когда мягко намекнул через Дуноффа, что мои успехи в учебе его далеко не удовлетворяют. Мичу я доверительно сообщила, куда мой новый опекун может засунуть себе новую форму, и до сих пор хожу в старой (хотя если честно, она мне уже тесновата). С Дуноффом же я разговаривать так смело не решилась и лишь вежливо подвела его к выводу, что если моего опекуна подопечная не устраивает, стоит отказаться от нее в пользу Колуччи. Я давно пытаюсь спровоцировать опекуна на эти меры, не надеясь, что Франко и Соня чего-то добьются через суд, но тот почему-то упорно продолжает меня терпеть, несмотря на все мои выходки. Хотя, может, ему просто не обо всем докладывают?

Дунофф, правда, на которого Соня все-таки до сих пор имеет некоторое влияние, проговорился, что мой новый опекун при всем желании не смог бы отказаться от прав, так как находится заграницей. Бедный наивный Дунофф, его постоянно кормят одними и теми же сказочками, а он по-прежнему все с аппетитом съедает и не давится. Но я-то уже все эти байки слышала и не верю ни единому слову: кем бы ни был мой новый опекун, он не смог бы следить за мной и быть в курсе всех моих планов, сидя заграницей. Его нанял Блас, а он, насколько я помню, никуда надолго не отлучался с тех пор как ездил в Мексику, чтобы разоблачить Ману. Вряд ли они нашли друг друга по интернету.

Вообще-то, до сих пор пассивное наличие опекуна меня мало трогало и даже в некотором роде устраивало. Конечно, Франко и Соня в качестве приемных родителей мне нравились куда больше, но с другой стороны, мне с самого начала не хотелось садиться им на шею. Я приняла от них помощь, потому что у меня не было другого выбора, но теперь, когда выбор появился, стоило занять выжидательную позицию. Меня тошнило при одном упоминании о моем новом опекуне, и я не собиралась иметь с ним ничего общего. Все эти подарочки и сюрпризы меня совершенно не трогали и, напротив, раздражали, однако если бы знать, что он в скором времени сдуется и согласится на роль немой банковской карточки, я бы, возможно, смирилась с его существованием. Не то чтобы меня интересовали его деньги, просто так я, по крайней мере, могла бы не прибегать к помощи Мариссы или Сони.

Но если только он будет настойчиво продолжать лезть в мою жизнь и добиваться моего расположения, я лучше снова унижусь и стану обузой для Колуччи. Если мой новый опекун станет и дальше пытаться занять в моей жизни место Бласа, клянусь, я найду способ от него отвязаться.

Потому что никто не займет место Бласа. Что бы ни произошло, никто не посмеет занять это место и не потому, что я все еще на что-то надеялась. Просто оно всегда будет занято.

* * *

— Лухан, тебя вызывает синьор директор.

Я подняла голову от домашнего задания, которое рассеянно изучала уже, наверное, час, и увидела массивную фигуру Мичу, которая нависала надо мной с изяществом гиппопотама.

— Что на этот раз? — возмутилась я. — В митинге против критериев к выпускным экзаменам я не участвовала — меня все устраивает!

Мичу недоуменно приподняла бровь, и я прикусила язык — похоже, митинг еще не состоялся. После смерти Бласа я перестала участвовать в многочисленных акциях нашего неуемного класса, который после смены статуса колледжа лишь пополнился мятежными активистами вроде Мариссы. Меня среди них теперь не было: слишком много воспоминаний, слишком мало желания что-то менять. Очень трудно бороться за справедливость, если ты уже обнаружил, что такой штуки в мире вообще не существует.

— Я ничего не слышала, — успокоила меня Мичу, догадавшись, что я сболтнула лишнее. — Синьор Дунофф вызывает тебя по другому вопросу.

Скользкая улитка шевельнулась внутри.

— Это как-то связано с моим новым опекуном? — осторожно поинтересовалась я.

Мичу отвела глаза.

— Иди в кабинет — он сам тебе все скажет.

— Да не пойду, — отмахнулась. — Я уже сказала, что ничего не хочу о нем знать.

Мичу недовольно фыркнула.

— Нет, эти дети меня точно с ума сведут! — возмутилась она. — Мало того что я почтовым голубем каждый день работаю, так от меня еще и отмахиваются! Ты пойдешь в кабинет как миленькая, потому что иначе директор снова будет на меня орать и уволит! Так ты хочешь отблагодарить бедную Мичу?

Я терпеливо выслушала гневную тираду и спокойно отозвалась:

— Никто тебя не уволит — максимум, я получу выговор. Меня это не волнует.

Мичу снова задохнулась от возмущения и собиралась, видимо, применить насилие, когда позади вдруг раздался решительный голос.

— Лухан, ты должна пойти к директору. Ты же понимаешь, что он все равно найдет способ с тобой пообщаться.

Мичу посмотрела куда-то поверх моей головы и с облегчением вздохнула.

— Синьор Миранда, как вы вовремя!

Я тоже вздохнула, но, скорее, с сожалением, и медленно повернулась, чтобы встретить взгляд высокого светловолосого мужчины лет тридцати пяти, мягко смотревшего на меня сверху вниз.

Миранда устроился в школу, чтобы разоблачить Бустаманте-старшего, проворачивавшего свои махинации в нашем колледже. Отец Миранды был когда-то депутатом одной из конкурирующих партий и после того как Бустаманте разорил и оклеветал его отца, Миранда задался целью отомстить и вывести его на чистую воду. Я мало что знала о нем: вроде бы он был тесно связан со спецслужбами и хорошо разбирался в искусстве, что позволило ему устроиться в наш колледж и прощупать обстановку, прежде чем разоблачить Бустаманте. Параллельно, однако, он как-то незаметно стал нашим любимым учителем и наставником, а после смерти Бласа взял на себя также обязанности старосты. Миранда случайно узнал, что Блас — мой опекун, и в самую страшную минуту протянул руку помощи. По сути, если бы не Миранда, я бы, наверно, не пережила смерть Бласа. Только его спокойная чуткая поддержка помогли мне не сойти с ума за те несколько дней, что я провела в госпитале.

По идее, после того как Бустаманте посадили за решетку, миссия Миранды была завершена, но он почему-то остался работать в этом колледже на двух должностях сразу — учителем и старостой. Я никогда не спрашивала, надолго ли он задержался у нас, потому что боялась услышать отрицательный ответ. Слишком часто в последнее время я теряла людей, к которым успела привязаться.

— Ты знаешь, зачем он меня вызывает? — подала, наконец, голос я, подозрительно вглядываясь в его лицо.

Миранда пожал плечами и спокойно отозвался:

— Пока нет, но знаю, что у тебя будут серьезные неприятности, если ты не пойдешь. С твоими оценками за первую четверть ты итак висишь на волоске.

Я передернула плечами.

— Я уже сказала: мне все равно.

— Думаю, твои друзьям не все равно — подумай хотя бы о них.

Когда-то я уже собиралась уйти из колледжа. Марисса тогда меня едва в порошок не стерла:

«Думаешь, я одобряю твое решение уйти из этой школы? Вовсе нет! Тебе плевать на дружбу! Маркос тебя бросил, значит, тебя здесь нет, и ничто не держит».

Но это было раньше. Теперь у Мариссы был Пабло. Он позаботится о ней.

Я пожала плечами.

— Это моя жизнь, и я буду пускать в нее только тех, кого считаю нужным! Я не имела в виду тебя… — поспешила прибавить я, осознав, что эта фраза может прозвучать обидно, если не знать о моем новом опекуне.

Миранда чуть улыбнулся, заметив мой пыл, и покачал головой.

— Я понял, что ты имела в виду не меня, — усмехнулся он.

Не знаю, почему, но я чувствовала, что он тоже очень тепло ко мне относится. Может быть, его тронули когда-то мои ночные бдения у постели Бласа или это была бессознательная симпатия, но практически с первого дня между нами установились дружеские, доверительные отношения. Мы могли говорить на своем языке — так что окружающие не всегда даже понимали, о чем мы, но друг друга мы отлично понимали.

— Но в данном случае никто не пытается ущемить твою свободу, — продолжал Миранда. — Директор просто хочет с тобой поговорить.

Я кивнула.

— Может быть. Но я имею право сама решать, какую информацию готова воспринимать, а какую нет. Я знаю, что хочет сказать Дуноф, и не буду с ним говорить.

Миранда смерил меня долгим пристальным взглядом, затем посмотрел на Мичу, которая все это время с непонимающим видом вслушивалась в наш разговор.

— Тебе кажется, что ты уже взрослая, — кивнул, наконец, он после недолгого молчания, — так докажи это. Взрослые несут ответственность за каждое свое решение, и ты знаешь, что лежит на весах. В данном случае, от тебя не требуется ничего сверхъестественного. Просто выслушай, что хочет сказать директор, — он сжал мое плечо на прощание и, кивнув Мичу, удалился.

* * *

— Синьор Дуноф? — я заглянула в кабинет.

Директор поднял голову от бумаг и посмотрел на меня.

— Линарес! — кивнул он и указал на кресло. — Садитесь.

Я медленно прошла к месту, не сводя с него настороженного взгляда. У него был тот же растерянный и неуверенный вид, что и в предыдущие разы, и я обреченно вздохнула. Вариантов не оставалось: речь пойдет о моем новом опекуне.

Несмотря на это, я все же села. Слова Миранды подействовали отрезвляюще: не могла же я вечно прятать голову в песок, — а вот показать новому опекуну, кто в доме хозяин, следовало. Он должен понять, что мне безразличен, — больше никаких эмоций. Сугубо деловые отношения.

— Вы хотели мне что-то сказать? — подала голос я после минутного молчания. Дунофф все перекладывал с места на места предметы на столе, время от времени бросая на меня нерешительные взгляды, но до сих пор не произнес ни звука. Как ни странно, ощущая его волнение, я, напротив, почувствовала себя увереннее.

— Да, — издал, наконец, что-то членораздельное Дунофф. — У меня послание от вашего нового опекуна.

Я устало вздохнула и покачала головой.

— Он вам хоть приплачивает? — заботливо осведомилась. — По-моему, вы только и делаете, что сообщения от него передаете… — и осеклась.

Слова вырвались сами собой, и, наверно, не стоило заходить так далеко, но это было сильнее меня. Не первый раз я была вынуждена выслушивать опекуна через директора.

Дунофф побагровел, но остался внешне невозмутимым.

— Синьорита, вынужден признать, что влияние Андраде сказывается на вас не лучшим образом. Поверьте, хамство не красит девушку.

Я промолчала, хотя не могу сказать, что укор директора произвел на меня должное впечатление. Скорее, я недоумевала, причем здесь опять Марисса.

— Ваш новый опекун, — продолжал Дунофф, — видимо, решил воспользоваться методами предыдущего и предоставил вам возможность обратной связи.

Ему удалось меня заинтриговать. Я даже подалась немного вперед, собираясь его внимательно выслушать, но Дунофф, видимо, решил, что и так истратил на меня достаточно красноречия. Без лишних слов он вдруг открыл верхний ящик своего стола и водрузил на него маленький ноутбук.

— Я ощущаю подобие дежавю, — как-то даже доверительно сообщил мне он, — но ваш новый опекун тоже намерен общаться с вами при помощи электронной переписки. Мне пришлось снова согласиться передать вам необходимую для этого технику.

Я не отвечала. Дунофф продолжал разглагольствовать, а я молча смотрела на ноутбук, вцепившись ледяными пальцами в подлокотники кресла, на котором сидела. Взгляд мгновенно нашел знакомую характерную царапину на верхней поверхности корпуса. Какое-то время спустя я отмерла и притянула ноутбук к себе, внимательно осматривая со всех сторон. Медленно открыла крышку и провела рукой по клавиатуре. Буквы Т и V чуть стерты, как я и ожидала.

— Надеюсь, теперь мы с вами будем видеться гораздо реже, и ваш опекун сможет общаться с вами без посредника в моем лице. Признаться, мне это тоже предельно надоело… И нет, мне за это не приплачивают как вы изволили выразиться… Линарес?

Я судорожно кивала, не сводя завороженного взгляда с компьютера. Я словно впала в транс: мысли путались, и я плохо осознавала, что делаю и что происходит. В голове снова проносился нескончаемый поток слов и образов:

«Есть человек, который о тебе заботится. Он побеспокоился о твоем будущем и записал тебе в школу. В лучшую школу…».

«Я хочу знать его имя…».

«Не создавай себе сложностей, не пытайся прыгнуть выше головы. Не важно, кто он. Важна его помощь…».

— Теперь вы можете взять ноутбук к себе в спальню и ознакомиться с ним более детально, — деликатно намекнул Дунофф, указывая на дверь.

Я не смотрела на него, продолжая молча буравить взглядом ноутбук.

«Этот колледж словно создан для тебя. Наберись сил. Не пасуй перед препятствиями, и ты победишь. Я прощупываю Бласа. Когда он тебя достанет — врежь ему…».

«Вы не представляете, как больно быть ниоткуда, ощущать за спиной пустоту, не знать, что тебя ждет завтра или через год! Если вы хотите мне помочь, скажите, кто вы и зачем вам это! И спросите, хорошо ли мне здесь!..»

— Линарес, изучите ноутбук в своей комнате, — начинал терять терпение Дунофф.

«А он клевый парень! Хоть и наивный…».

«Видно, что он за тебя переживает…».

«А что мне с его переживаний, Луна? Он миллионер — а прячется, как крыса. Ему легко быть добреньким. Ладно, Блас меня заждался…»

— Линарес?

«Лухи, ты вычислила настоящее имя Бласа! Садись, напиши опекуну, какая ты у него умница!..»

«Линарес, я не собираюсь отвечать на глупые вопросы о твоем опекуне. Ты никогда его не найдешь…».

«Я уже его нашла — не отпирайся. Мой опекун — ты…».

— Линарес! — рявкнул Дунофф так, что я подскочила на месте от неожиданности. Очнувшись, я вдруг осознала, что все еще нахожусь в кабинете директора и вскинула на него растерянный взгляд.

— Изучите ноутбук в комнате, — повторил Дунофф.

Разорвать последнюю ниточку, связывавшую меня с Бласом. Вычеркнуть его из своей жизни, как вычеркнула свою мать, сжигая в урне единственную информацию о ней.

— В этом нет необходимости, — подала, наконец, голос я. — Я успела отлично его изучить.

Дунофф недоуменно посмотрел на меня и тут же отмахнулся.

— Ну тогда просто заберите компьютер и отпишитесь опекуну. У меня много дел. Помните, ваш новый опекун настоятельно просил проверять почту ежедневно.

«Ваш опекун просил держать ноутбук включенным и быть всегда на связи».

Я медленно покачала головой и вскинула на директора рассеянный взгляд:

— У меня другие планы.

Дунофф устало вздохнул и уставился на меня в нетерпеливом ожидании.

— Ну что еще, Линарес?

Я медленно поднялась со стола и взяла открытый ноутбук в руки.

— Сначала мы сделаем вот так, — я со всей силы швырнула его об пол, так что он подскочил и, отозвавшись жалобным звоном, упал ребром кверху, наизлом.

Дунофф замер в изумлении. Кажется, он впал в состояние шока, потому что даже не попытался помешать мне и не произнес ни звука.

— А потом вот так, — и я безжалостно наступила на ноутбук, отламывая крышку от клавиатуры. Послышался характерный треск, и две половинки легли параллельно полу.

— Так вернее, — окинула я оценивающим взглядом дело рук своих и покинула кабинет, не потрудившись даже взглянуть на директора, хотя выражение его лица в тот момент, должно быть, того стоило. Жаль, мне было не до смеха.

* * *

— Это был мой ноутбук, — рыдала я на коленях у Мариссы двадцать минут спустя. — Он издевается надо мной! Хочет свести с ума! Чтобы я окончательно свихнулась…

— Лухи, ну перестань! — растерянно гладила меня по голове Марисса. Она сидела вместе со мной на моей кровати, а рядом у изголовья пристроились ничего не понимающие Лаура и Луна. — С чего ты решила, что это твой ноутбук? Наверно, Блас просто успел рассказать ему, как поддерживал с тобой связь…

— Это мой! — всхлипнула я и порывисто приподнялась на локте, чтобы заглянуть ей в глаза: — На нем осталась царапина, как на моем после последней поломки. Это он украл мой ноутбук тогда! Гад, ненавижу его!

Марисса снова уложила мою голову к себе на колени и стала вновь приговаривать:

— Ну даже если и так, наверно, у него были свои причины… В конце концов, не украл, а позаимствовал… Он же вернул.

На этом месте она резко смолкла, видимо осознав всю нелепость своего умозаключения.

— Кто, Лухи, кто? — теребила тем временем меня за рукав Луна. — Я ничего не понимаю!

Лаура тоже молчала, пребывая, видимо, в замешательстве. Еще бы: нечасто я вваливаюсь в нашу комнату и начинаю биться в истерике.

— В конце прошлого года у Лухи украли ноутбук, — пояснила Марисса, — почти сразу после смерти Бласа она обнаружила пропажу. Сама понимаешь, ее тогда надолго это выбило из колеи.

— Это было все, что у меня от него осталось, — всхлипнула я. — Он ничего не оставил мне на память — только этот дурацкий ноутбук. У меня только он и оставался! Все письма, все записи…

И я замолчала, чувствуя, что слезы снова подкатывают к горлу. На какое-то время в комнате повисло молчание. Наконец, голос робко подала Луна.

— Но Лухи… — нерешительно пробормотала она. — Если он был тебе так дорог… Зачем же ты разбила его?

Я сдержала очередной всхлип и, медленно вытерла слезы тыльной стороной ладони. Затем поднялась с колен Мариссы и села.

— Все, что писал мне Блас, было враньем, — решительно бросила я. — Теперь это очевидно. Так что пусть новый опекун подавится этим ноутбуком — мне он не нужен!

Девочки не успели меня удержать: я резко поднялась с кровати и стремительно покинула комнату. Кажется, Луна хотела догнать меня, но Марисса ей не позволила. Поэтому Марисса была самой близкой из них: она всегда умела принять мое желание побыть одной и чувствовала, когда я в этом действительно нуждалась.

Я спустилась вниз, нашла самый темный пустынный коридор на первом этаже и привычно заняла свою обжитую еще в прошлом году нишу. В последнее время я много времени проводила здесь — коридор вел в подсобные помещения, так что сюда редко кто забредал — разве что Блас в свое время заглядывал, зная, где можно меня найти.

«Линарес, подойди!» — словно наяву раздался позади его пронзительный голос. Я вздрогнула и судорожно оглянулась, но за спиной никого не обнаружила. Пустынный коридор стоял в скорбной тишине и был немым свидетелем очередной моей встречи с призраками.

«Это не я!», — устало выдыхаю я.

«Не дерзи мне», — раздается в ушах его вкрадчивый голос.

Самое сложное — забыть его голос. Забыть запах, прикосновение — все то, на что раньше я не обращала внимания. Черты его лица постепенно блекли в памяти, хотя я и знала их наизусть, но голос по-прежнему отчетливо раздавался в моей голове. Я до сих пор ощущала его прикосновения — чувствовала тяжесть его ладони на своей голове, вздрагивала от притворно дружеского похлопывания по плечу, ощущала за спиной его руку на спинке стула. Почему-то запомнилось это — не бесконечные тычки и не хватания за локоть. Запомнилось то, что раньше было едва ощутимо.

И запах. Аромат дорогого одеколона — всегда один и тот же. Позже, когда Блас умер, я еще долго старалась вызвать его в памяти. Теперь мне не нужно было стараться — он итак мерещился мне повсюду. Пролетал мимолетным дуновением ветерка и сбивал с меня всякую спесь, обезоруживал, заставляя замирать на месте, закрывать глаза и глотать непрошеные слезы, подступающие к горлу.

Я соврала девчонкам: на самом деле, тот ноутбук был все еще нужен мне. Пусть письма Бласа были сплошным враньем, пусть моего нового опекуна стоило проучить — тот ноутбук был все еще нужен мне, потому что это был последний мостик, связывавший меня с Бласом. Вернувшись от директора и бросившись в слезах к Мариссе, я думала совсем не о предательстве, не о том, что мой прежний опекун был ничтожеством и столько времени водил меня за нос. Я плакала, потому что на сей раз мне пришлось похоронить его — и похоронить окончательно, отрезать себе все пути к отступлению. Я лишила себя последней возможности снова услышать его голос хотя бы в письмах. Я думала, я уже готова, а оказалось, нет. Он все еще жил в моей голове — разве могла я похоронить его заживо?

В коридоре послышались знакомые шаги — Миранда. Я подняла на него безжизненный взгляд, не скрывая покрасневших от слез глаз. Миранда был явно рассержен, но увидев мое лицо, смягчился.

— Лухан, что случилось? — терпеливо спросил он, ожидая объяснений.

— А ты не знаешь? — резко ответила я вопросом на вопрос.

Миранда покачал головой.

— Это как-то связано с твоим новым опекуном?

Я сощурилась.

— Дунофф уже всем разболтал, да?

— Не всем, — спокойно возразил он. — Только мне, когда я потребовал объяснить, почему он собирается временно отстранить тебя от занятий.

«Ты временно отстранена от занятий, бумага подписана директором и вступает в силу с этого момента», — раздается в ушах голос Бласа.

— Лухан, ты слушаешь?

Я испуганно вздрогнула. Видение исчезло: передо мной снова стоял Миранда.

Я выдавила из себя мрачную усмешку:

— Вот как? И что он тебе рассказал? — поинтересовалась я нарочито равнодушным тоном.

— Почти ничего, — мгновенно отозвался Миранда. — Ты разбила ноутбук, который передал тебе новый опекун. Почему?

Я удивилась, что такой проницательный человек, как он, не пришел к ответу самостоятельно, но тут же вспомнила, что он не мог знать, каким способом общался со мной предыдущий опекун.

— Это не важно, — уклончиво ответила я. — Я не хочу его знать. Надеюсь, теперь они с директором хорошо это усвоят.

Миранда усмехнулся и покачал головой.

— Ты ничего не добьешься такими методами…

— Уже добилась, — сверкнула глазами я. — На какой период Дунофф меня отстраняет? Я перееду к Соне на это время.

— Я постараюсь настоять на отмене решения, если ты дашь мне разумное объяснение.

— Не надо, — перебила я его и пожала плечами. — Меня все устраивает, не надо ничего отменять.

Миранда смерил меня пристальным взглядом.

— Хорошо, как знаешь, — кивнул он. Я хотела что-то прибавить, но передумала. Так мы смотрели друг на друга в абсолютном молчании пару секунд.

Наконец, Миранда отвел взгляд и, чуть помедлив, сухо бросил:

— Ладно, мне нужно делать обход… В этом году много работы.

— Иди, Миранда, спасибо, что предупредил, — кивнула я, и прибавила чуть мягче. — Прости, что нагрубила.

Миранда усмехнулся и, покачав головой, повернулся, чтобы уйти. Внезапно он вновь обернулся.

— Хочешь, вместе навестим могилу Бласа? — спросил он ни с того ни с сего. — Ты давно там была?

Вопрос ввел меня в ступор. Я поняла, что мне не удалось обмануть Миранду, и он прекрасно понял истинную причину моего состояния. Однако вместо привычной благодарности за живое участие, мной овладело еще большее раздражение.

— Нет, — отрезала я. — Причем тут это?

Миранда снова смерил меня своим проницательным взглядом, но я ни одним мускулом не выдала, что у меня на душе.

— Хорошо, как скажешь, — кивнул он и снова повернулся, чтобы уйти.

— А ты бываешь там? — неожиданно для самой себя окликнула я его. — Могила Бласа. Ты был там без меня? — голос предательски дрогнул. Я вспомнила о белых лилиях, которые нашла летом на могиле, и о своем безумном предположении, что это мог быть Миранда. Хотя они с Бласом были даже не знакомы, с чего бы ему навещать его могилу?

— Нет, — покачал головой Миранда. — Я не слишком хорошо запомнил ее расположение. А что?

Я поспешно помотала головой.

— Ничего, я просто так спросила, — разбавила я неуверенный тон слабой улыбкой и, подскочив на ноги, поспешила скрыться от пронизывающего взгляда школьного старосты.

* * *

— Что? — подскочила на кровати Марисса. — Дунофф собирается отстранить тебя от занятий? За что?!

— Марисса, спасибо, конечно, за поддержку, но мы обе понимаем, за что.

— Это был твой личный ноутбук! — возмутилась Марисса. — Ты можешь делать с ним что хочешь — он не имеет права…

— Марисса, я разбила ноутбук в его кабинете…

— Ну и что! — не сдавалась Марисса. — Пусть назначит тебе другое наказание, но не отстраняет от занятий на две недели! Ты итак отстаешь…

Он резко смолкла, видимо, решив, что я могу обидеться, но я отреагировала спокойно. Как будто я не знаю, что у меня хвосты по всем предметам…

— Вот и подтянусь по учебникам за это время. Я рада, что он меня отстранил, Марисса, не переживай.

— Что значит, по учебникам? Нет, я так этого не оставлю! — бормотала Марисса, качая головой. — Какое он имеет право? Это твоя личная собственность! Фашист…

— Марисса, Марисса… — мягко потрепала я ее по плечу. — Успокойся, мне так даже лучше. Этот колледж у меня уже в печенках сидит, мне нужно пару недель побыть одной.

— … я соберу ребят, и мы устроим митинг! Это нарушение прав!

— Марисса, ты с ума сошла? — выдохнула я. — Не вздумай! Ты хочешь, чтобы весь колледж узнал о моем опекуне?

Марисса сникла и озадаченно закусила губу.

— Можно что-нибудь придумать, — неуверенно промямлила она, но тут же смолкла, понимая, что зашла в тупик. — Но где ты будешь жить? — сдалась, наконец, она.

— Ну, я надеялась, у тебя… — осторожно ответила я.

— Конечно, у меня! — мотнула головой Марисса. — Я имела в виду, у Колуччи или у Сони? Наша с Соней квартира сейчас пустует.

Я задумалась. Конечно, жить одной в пустой квартире было жутковато, но с другой стороны, так не хотелось выслушивать нравоучения Франко…

— Да, наверно, это был бы идеальный вариант. Квартира Сони, я имею в виду.

Марисса покачала головой, с тревогой глядя на меня.

— Ты уверена? Ты ведь там будешь совсем одна. Ты… сможешь?

Я смотрела на нее рассеянно и думала о том, что люди вокруг меня слишком часто повторяют это слово.

— Да, я буду одна, — бросила, наконец, я. — Мне пора к этому привыкать, Марисса.

* * *

Впрочем, ситуация разрешилась совсем не так, как мы предполагали. Уже на следующее утро меня снова вызвал Дунофф и неохотно сообщил, что отменяет свое решение о моем отстранении. Вместо этого мой опекун предложил другое наказание: «мое поведение» вынудило его запретить мне выходить из колледжа на выходных, и прошение на выход он не подпишет до тех пор, пока я не соглашусь переговорить с ним. Да-да, Дуноф так и выразился: «переговорить».

Вернувшись в комнату, я, кажется, разбила все бьющиеся и не бьющиеся предметы, стоявшие на моей тумбочке, и когда Марисса заглянула в спальню, разыскивая меня, ей не составило труда понять, что мой новый опекун снова довел меня до ручки. К счастью, ей хватило благоразумия не защищать его в этот раз, и мы пропустили алгебру, обдумывая, как можно обойти запрет моего наставника и лишить его опекунских прав.

— Нет, он еще будет меня шантажировать! — металась я по комнате, как раненная волчица. — Думает, поставил мне ультиматум — и я тут же побежала к нему на поклон! Он меня еще не знает… — угрожающе рычала я.

Марисса сидела на кровати, сложив ноги по-турецки, и рассеянно следила за моим перемещением, перебирая вслух самые безумные варианты:

— Назначь ему встречу!

— Еще чего! — фыркнула я. — Зачем?

— Мы заманим его в подвал и запрем!

— Марисса!

— Что? Я серьезно!

— И что это даст?

— Мы его не выпустим, пока не подпишет документы!

— Какие документы?

— Лухан, думай! Отказ от опекунских прав!

Я рассмеялась и покачала головой.

— Марисса, так просто он не придет. И запирать его нельзя: еще упечет нас обеих в колонию за хулиганство. С него станется, не думай, что он такой одуванчик. Ты плохо его знаешь.

— А ты зато хорошо! — фыркнула Марисса.

— Я уже все поняла по его поступкам. Он такой же, как Блас! Он на все способен!

Марисса удивленно уставилась на меня. С тех пор как я узнала, что Блас — мой опекун, я защищала его с пеной у рта, и никто не смел о нем слова плохого сказать в моем присутствии. Но это было раньше. Теперь я была жутко зла на них обоих.

— Мы поступим иначе, — угрожающе протянула я.

— Как? — встрепенулась Марисса.

— Он хочет вынудить меня с ним переписываться? Я это сделаю!

— Что? — глаза Мариссы округлились.

— Напишу, что стану выполнять его требования, только после того как увижу вживую, — мстительно сощурилась я.

— А потом он приедет — и мы его запрем! — оживленно хлопнула в ладоши Марисса.

Я покачала головой.

— А потом мы посмотрим, на чем он приедет, и вычислим имя по номеру машины. Как Бласа. А зная имя, наскребем какой-нибудь компромат — я уверена.

Марисса смотрела на меня в нерешительности.

— Ты собралась его шантажировать?

Я передернула плечами.

— Как он со мной, так и я с ним!

— А что если он не поверит?

Я вскинула на нее холодный взгляд.

— Сдадим компромат в полицию.

Марисса нахмурилась и вновь неуверенно на меня покосилась.

— Ты хочешь подставить его? А что если его посадят?

— Поделом! Я никогда не просила его быть моим опекуном, -процедила я. — Если он думает, что сломает меня, то глубоко ошибается. Я докажу, что сильнее.

Марисса опустила взгляд, но я видела, что ей не понравились мои слова. Однако я ничего не могла с собой поделать. Я слишком его ненавидела.

— А как же Фара? — предприняла последнюю попытку отговорить меня Марисса. — Наверняка они с твоим новым опекуном в одной упряжке. Что если всплывет история Рикардо Фара?

Я мотнула головой.

— Не всплывет, — твердо сказала я. — Ни об одном из Фара я не заикнусь, но своему новому опекуну я ничем не обязана.

— Так уж ничем? — сощурилась Марисса.

— Марисса, чем он тебя так очаровал? Он преступник!

— Ты в этом уверена?

— А ты нет? — всплеснула руками я. — Что ты строишь из себя наивную дурочку? Я тебя не узнаю!

— Я тебя тоже! Откуда столько желчи? Мне кажется, с ним можно договориться.

— Заперев в подвале!

— Ну, хотя бы так! Но не действовать исподтишка.

— Ты на чьей стороне, Марисса?

— На твоей! — Она подскочила на кровати и ткнула меня в плечо. — И поэтому пытаюсь быть объективной. Он не сделал тебе ничего плохого, Лухи! Нам только нужно вынудить его отказаться от опекунства.

— Это я и собираюсь сделать!

— Ты даже не пытаешься поговорить с ним по-человечески!

— Поговорить по-человечески? — задохнулась я. — Марисса, это не люди, понимаешь? Это волки! И с ними надо говорить по-волчьи!

Марисса не ответила. Она смерила меня долгим задумчивым взглядом, и мне на миг даже показалось, что она меня боится.

— Ладно, делай, что хочешь, — проворчала она, наконец. — Давай напишем ему. Только как он хочет, чтобы ты ему написала? Он же знает, что ты разбила ноутбук!

Вместо ответа я поднялась с кровати, медленно подошла к платяному шкафу и, открыв дверцу, наклонилась, чтобы достать коробку из-под обуви. Водрузив ее на кровать, сняла крышку и вынула на свет дорогой, сияющий черным блеском новенький ноутбук.

— Дунофф передал мне вот это, — коротко пояснила я. — И на этот раз мне не хватило духу его разломать.

Глава 4

Мне снится старый друг,

Который стал врагом,

Но снится не врагом,

А тем же самым другом.

Со мною нет его,

Но он теперь кругом,

и голова идет

От сновидений кругом.

Мне пять: меня недавно перевели в детский дом, и я с трудом отвыкаю от улицы. Старших детей отпускают гулять по городу, но я еще слишком маленькая, и мне не разрешают выходить за ворота, а так нужно! Там за перевалом собираются ребята из моей прошлой компании. Они старше меня: Лулу одиннадцать, а Большому Бену четырнадцать, они брат и сестра. Раньше они тоже жили в детдоме, но приемные родители хотели их разлучить, и они сбежали — теперь живут на улице. Мне нужно выйти скорее за ворота, чтобы принести им еду, которую я тайком завернула в салфетку за завтраком, но Анхелика не пускает. Анхелика — воспитательница младшей группы; она хорошая, меня не обижает. Только бывает, засыпает в странных местах: иногда нахожу ее в кабинке, когда ночью хожу в туалет, а один раз слышала ее вопли из прачечной, и всегда от нее противно пахнет. Но это ничего, у всех свои недостатки, зато она меня не бьет. В детдоме меня вообще никто не бьет: здесь очень строгая директор.

Я слышала от тех, с кем жила на улице, что меня нашли в кустах бездомные, когда мне был всего годик. Они выходили меня, научили говорить и называли в шутку Маугли — потому что не знали, как назвала меня мать. Им самим кушать было нечего, но они делились со мной, чем могли, и я выжила. Раньше мы все время путешествовали по городу, искали, что поесть, и меня научили, как еду добывать. Я люблю гулять, люблю спать на улице, поэтому теперь мне трудно привыкнуть жить за решеткой. Но ничего не сделать, недавно ко мне пришли строгие тетенька с дяденькой и сказали, что я больше не буду жить на улице, а буду жить в теплом доме с другими детьми. Я плакала, вырывалась, но моим друзьям пришлось отпустить меня, потому что они боялись полицейских. Они сказали, что полицейские могут посадить их в какую-то тюрьму, и что они не смогут меня защитить.

Вижу ребят из средней группы и прошусь с ними — они смотрят на меня, как на мелюзгу. Хочется дать им хорошего пинка за это, но они выше меня на голову — могут и сдачи дать, да и помогать тогда не станут. Я шепчу им, что у меня есть деньги, — они не верят. Открываю кулак, а там монетки. В детдоме мне каждую неделю дают «карманные деньги». Название смешное, я на этих монетках никаких карманов не нашла — но действует. Не знаю уж, сколько там, однако мальчишки быстро оглядываются и забирают деньги. Подходим к Анхелике. Она смотрит на них подозрительно, но махает рукой, мол, нечего по пустякам отвлекать — значит, отпускает.

У ворот мы расходимся: встречаемся в парке возле памятника через полчаса. Я не знаю, много ли это полчаса, но в крайнем случае, подождут — не хочу вести их на перевал, чтобы не выдать Лулу и Большого Бена. Добегаю до условленного места, но друзей не нахожу. Зову их — никто не отзывается. В какой-то момент мне слышится шорох сзади, но, обернувшись, никого не вижу.

Расстроена, конечно, — итак с трудом вырвалась, — но оставляю завтрак на камне: когда-то же они должны прийти. Бегу в парк, а парни уже там. Они какие-то странные: от них пахнет так же, как от Анхелики, и они очень громко смеются. Я хватаю одного из них за руку, чтобы отвел меня, но он отмахивается, а второй спрашивает, есть ли у меня еще деньги. У меня есть — я отложила, чтобы пойти на перевал завтра, — но я молчу, и парень начинает цепляться ко мне, пытается залезть в карман. Я со всей силы пинаю его под коленкой — так научил меня делать Большой Бен, когда обижают. Говорит, это очень больно, а я и сама знаю: на мне твердые туфли. Мальчик морщится и говорит очень нехорошие слова. Второй тоже тянется, чтобы залезть ко мне в карман, но в этот момент откуда-то из кустов вылетает камень и попадает ему прямо в макушку. Он поворачивается, обозленный, но никого не видит и угрожающе двигается к кустам. В то же время первый снова пытается меня достать, но и ему достается камнем по голове. Пока я в изумлении смотрю на это странное растение, которое вместо семян выбрасывает камни, из кустов вылетает мальчик и со всей дури бьет одного их парней кирпичом по голове. Сначала мне кажется, что это Большой Бен за меня вступился, но присмотревшись, понимаю, что они нисколечко не похожи. У Большого Бена прямые светлые волосы, а этот смуглый и черноволосый: его густые вихры торчат во все стороны. Один из парней сначала ошалело смотрит на друга, затем пытается наброситься на мальчишку, но тот сильно бьет его коленкой пониже живота, и мой проводник сгибается пополам. Тоже хороший прием — надо будет запомнить.

Прежде чем успеваю опомниться, незнакомый мальчик хватает меня за руку и тащит куда-то. Я сначала сопротивляюсь, но затем он шепчет «Бежим», и я понимаю, что он хочет защитить меня от них. Пытаюсь за ним поспеть, но ноги у него в два раза длиннее. Он злится, тащит меня почти волоком и все время оглядывается, но когда видит, что мы оторвались, замедляет ход и, тяжело дыша, оглядывается на меня.

— Зачем ты с ними пошла, дура? — зло выплевывает он.

Замираю от неожиданности. Конечно, не первый раз меня дурой обзывают, но все мои обидчики всегда получают сдачи. А этого я тронуть не могу: он защитил меня от тех парней. Так чего он теперь ругается?

— Меня не отпускают без старших, — обиженно буркаю я. — А мне надо было в город.

Он пристально смотрит на меня. Я тоже с любопытством его разглядываю. На вид ему лет пятнадцать, хотя может, так кажется, потому что он очень рослый. Его лицо словно в какой-то дымке, я не могу разглядеть черты. Только знаю, что глаза светлые.

— Зачем тебе в город?

— Не скажу, — буркаю я.

Сужает глаза, но не отвечает. Неожиданно он протягивает мне свою большую грязноватую ладонь и хмуро бросает:

— Пошли, я провожу тебя обратно.

Я недоверчиво смотрю на его руку.

— Зачем это? — обижаюсь. — Сама дорогу знаю.

Мальчишка снова щурится и убирает ладонь.

— Вижу я, как ты знаешь! — фыркает он. — Того и гляди оберут по дороге! Ты зачем деньги с собой носишь?

Настораживаюсь и инстинктивно касаюсь карманов.

— Откуда знаешь про деньги? — подозрительно спрашиваю я.

Мальчик медлит, но затем ухмыляется и бросает небрежно:

— Да вы орали как резаные. Я слышал.

— И себе забрать решил? — все еще недоверчиво смотрю я на него.

Мальчик снова вскипает и выплевывает:

— Да пошла ты! Добирайся сама как хочешь! — он делает рывок, чтобы уйти, но я хватаю его за край свитера.

— Да стой ты! — останавливаю я его и и доверчиво вкладываю свою ладошку в его. Она у него грубая и шершавая, но теплая. — Что ты сердитый такой? — примирительно заглядываю я ему в глаза. Он встречает мой взгляд и на секунду меняется в лице, но тут же снова становится хмурым и неприветливым.

Мы молча двигаемся в сторону приюта. Мне приходится быстро семенить, чтобы поспеть за его торопливым шагом.

— Как тебя зовут? — решаю познакомиться я. Мне не нравится идти и молчать.

— Не твое дело, — огрызается мальчик.

Я обижаюсь, и моя нижняя губа непроизвольно выпячивается вперед.

Мальчик хмуро косится на меня и буркает под нос:

— Запомни, уличные никогда не называют своего настоящего имени. Иначе их поймают и посадят в тюрьму.

Я широко раскрываю глаза.

— В тюрьму? — охаю я. — За что?

Он передергивает плечами и важно заявляет:

— А ни за что. У нас прав нет — на нас можно что угодно повесить.

Я не очень понимаю, что на нас можно повесить и почему за это сажают в тюрьму, но слово «нас» настораживает.

— А ты тоже живешь на улице? — с любопытством смотрю я на него.

Мальчик мрачнеет, и я уже пугаюсь, что снова его обидела, но он отвечает.

— Я живу в детдоме, — коротко бросает он.

— В нашем? — наивно предполагаю я.

Мотает головой.

— Нет, в другом.

— Жалко, — вздыхаю.

Мальчик бросает на меня быстрый неуверенный взгляд.

— Чего это тебе жалко? — недоверчиво спрашивает он.

— Жил бы ты в моем приюте, мы бы дружили, — поясняю я.

Мальчик усмехается.

— Это вряд ли, — бормочет он себе под нос.

— Чего это вряд ли? — обижаюсь. — Ты стал бы моим старшим братом. У меня никогда не было старшего брата, а я бы хотела… — мечтательно продолжала я. — У Лулу есть Большой Бен, а у меня никого нет.

— Большой Бен? — переспрашивает мальчик.

Я понимаю, что сболтнула лишнее, и испуганно замолкаю. Еще не хватало выдать ему секрет своих друзей.

Мальчик смотрит на меня долгим взглядом, затем передергивает плечами и лениво бросает:

— Все равно мне жить в детдоме недолго осталось. Скоро меня заберут родственники.

— У тебя есть родственники! — восхищенно выдыхаю я.

— А то, — важно кивает он. — Они узнали, в каком я детдоме, и скоро заберут меня. Но я не хочу, — мрачнеет он.

— Почему? — удивляюсь я. Как бы я радовалась, если бы меня забрали какие-нибудь родственники!

— Сейчас я свободен, — вскидывает голову он. — Что хочу, то и делаю. А они начнут указывать.

Я понимающе киваю. Мне тоже не нравится, что в детдоме мне вечно спуску не дают.

— А где твои мама с папой? — спрашиваю я.

Лицо его остается невозмутимым, но я вижу, что челюсти у него плотно сжимаются.

— Мать умерла, отец — в тюрьме.

— В тюрьме? — снова в ужасе восклицаю. — На него тоже что-то повесили?

— Нет, — отрезает мальчик. — Его за дело.

И лицо у него такое злое, что мне невольно становится страшно.

— Ты не любишь его? — удивляюсь я. — Он плохой?

Он оглядывается и смотрит на меня с ненавистью. Мгновение — и его рука выпускает мою.

«Ему плевать на меня. Я каждые выходные жду от него писем, а он только и пишет мне о том, какой я жалкий червяк».

Я сочувственно глажу его по плечу.

«По крайней мере, твой отец не выкинул тебя на улицу», — замечаю я совсем по-взрослому. — Он поднимает на меня быстрый взгляд и скидывает мою руку.

— «Не защищай его», — цедит он сквозь зубы.

— «Я не сделала ничего плохого, — возражаю я. — Я хотела помочь тебе».

— «Так я и поверил! — фыркает он. — Ты вечно мне пакостишь! В этом цель твоей жизни!».

Я замираю от неожиданности.

— «Неправда! Я не стала бы тебе пакостить! У тебя ведь ничего нет, как и у меня!».

Миг, и он дает мне пощечину, от которой я падаю на асфальт.

«Ошибаешься! У меня все есть: и деньги, и власть! И я тебе это докажу!».

Он круто поворачивается и уходит. Я плачу от обиды и боли в ободранных коленках, но пытаюсь подняться и кричу ему что-то вслед. Он не оборачивается. Тогда я с трудом поднимаюсь и нагоняю его. Кричу, чтобы не уходил, обещаю, что больше не буду. Он сердито фыркает, говорит, что мне не верит, что я буду ему мстить, а я отвечаю, что очень зря он мне не верит. Я не собираюсь мстить, потому что он очень много сделал для меня.

Плачу и снова умоляю не уходить, но он лишь ускоряет шаг. Я бегу за ним, и он тоже переходит на бег, и вот он уже убегает от меня на полной скорости, а я все пытаюсь его догнать, хотя легкие рвутся от напряжения. Он выбегает на дорогу, а я из последних сил окликаю его:

— Блас! Бла-а-ас!

Он вдруг резко останавливается посреди дороги и оборачивается, и я вдруг вижу его лицо очень четко. Густые черные кудри спадают на высокий лоб, красивые, словно выточенные черты лица: изящная линия черных бровей, губы идеальной формы и огромные выразительные голубые глаза, в которых смешано удивление и ужас от того, что я назвала его по имени.

Я уже почти выбегаю к нему на дорогу, когда внезапно непонятно откуда возникает огромный грузовик с надписью «Paоlino». Следует скрежет колес, я в последний раз вижу испуганное лицо мальчишки, и его на полной скорости сбивает самосвал.

Я проснулась в поту от собственного истошного крика. Возле меня обеспокоенно склонялись девочки, нашептывая какие-то утешения. Я плакала навзрыд и бормотала какую-то бессмыслицу, пока, наконец, не успокоилась и не отправила подруг спать. Я так и не рассказала им свой сон, хотя помнила его в подробностях, потому что однажды я уже видела этого мальчика наяву.

Мне было лет пять, и детали я давно забыла, но сегодня во сне каким-то странным образом события ожили в памяти в строгой и точной последовательности. Кроме финала, конечно, — на самом деле, расстались мы с тем мальчишкой иначе. Он не ответил на вопрос о родителях, и мы в молчании преодолели остаток пути до калитки. Там он посмотрел на меня, чуть прищурив глаза, и пообещал, что вернется. Я поверила и все ждала, когда же он появится, но так и не дождалась. Поначалу я на него злилась, но, повзрослев, решила, что он, наверно, не так уж и виноват. Скорее всего, его забрали родственники, как собирались, и увезли куда-нибудь далеко.

Жизнь текла своим чередом и вскоре я вовсе забыла о происшествии — разве что стала осторожнее в выборе провожатых. Платить, правда, с тех пор все равно стало нечем: мне вдруг резко перестали выдавать карманные деньги.

С тех пор я больше не видела того мальчишку и ни разу не вспоминала о нем. За прошедшие годы его лицо стерлось у меня из памяти, остались лишь смутные очертания. С чего вдруг сознание сыграло со мной злую шутку, смешав воспоминания о нем и о Бласе, я не знала. Мысль была абсурдной: тот мальчик и Блас не могли быть одним и тем же лицом. Тот хмурый мальчик с грустными глазами не мог вернуться, чтобы мстить мне за то, что мое детство было счастливее его. Если бы тот мальчик вернулся, он бы непременно остался рядом, чтобы помогать мне и защищать. Он бы не сбежал, как Блас, испугавшись разоблачения.

* * *

«Уважаемый синьор опекун № 3, Рикардо Фара — младший глубоко ошибался, если думал, что может бесконечно передавать меня в хорошие руки, как ненужную вещь. Вы для меня чужой человек, и, хотя, наверно, ни в чем не виноваты, я не хочу иметь с вами ничего общего. Тем не менее, если вы все-таки на этом настаиваете, учтите, что я выполню ваши условия только тогда, когда познакомлюсь с вами лично. До тех пор вы можете хоть из штанов выпрыгивать — это ничего не даст. Я не напишу вам ни строчки».

— Может убрать про штаны? — неуверенно предложила Марисса, прочитав мое письмо.

Я зло фыркнула.

— С каких пор ты стала таким дипломатом? Он еще хуже Бласа — нечего с него пылинки сдувать!

— Каким бы он ни был, лучше не портить с ним отношения. Требование разумное — он может согласиться. А вот если ты будешь хамить, он станет делать тебе назло.

Я фыркнула и демонстративно нажала на Enter. Маленькое изображение письма в углу экрана полетело в почтовый ящик.

— Да мне плевать, что он станет делать, — выпалила я, поворачиваясь к Мариссе. — Ничего он мне сделать не может!

— Он уже сделал — запретил тебе выходить из колледжа!

— А мне никуда и не надо!

— Это пока! Сколько это наказание продлится? У нас с Мией день рождения скоро, не забыла? — Марисса встала и подбоченилась. — Я там повешусь со скуки, если тебя не будет.

Я закусила губу. На день рождения Мариссы я попасть планировала.

— Ой, для этого необязательно лизать зад моему опекуну! — сдалась я, наконец. — Я договорюсь с Мирандой, он выпишет мне пропуск!

— Для этого надо, чтобы Миранда согласился!

— Куда он денется!

— Действительно, он же у нас известный душка! — усмехнулась Марисса. — Выпишет пропуск и ничего не спросит.

— Да пусть спросит — я итак ему все рассказываю! — Послышался звук сообщения. — Все, Марисса, я сама решу этот вопрос, — отмахнулась я и снова повернулась к ноутбуку. — Смотри, опекун написал.

Марисса тут же приблизилась к экрану.

«Приехать не могу, встретиться не получится. Но мы можем все обсудить по электронной почте».

Два скупых предложения. Мариссе стоило огромных трудов успокоить меня, потому что я впервые ощутила на себе меткость выражения «рвет и мечет». Теперь я его не просто ненавидела — теперь он представлял для меня реальную угрозу, потому что был абсолютно неуязвим, и я не могла повлиять на его решения.

— Все еще хуже, чем раньше, — бормотала я, теребя края подушки. — У меня нет ни единой зацепки, я не знаю, как его вычислить.

— Успокойся, Лухи, мы найдем его. Я все-таки по-прежнему уверена, что тебе стоит поговорить с ним начистоту.

— Это исключено, Марисса, слышишь? Я не напишу ему больше и строчки, как обещала. И мне наплевать на его угрозы! В конце концов, сбегу из колледжа — и поминай как звали.

— Лухан, ты с ума сошла? — встрепенулась Марисса. — Будешь болтать глупости, я сама ему напишу!

— Только попробуй! — взвилась я и осеклась. Марисса выглядела оскорбленной и удивленной.

— Или что? — едко поинтересовалась она.

Я скрыла лицо в ладонях.

— Марисса, ну прости меня. Ты тоже не говори такие вещи, зачем ты меня провоцируешь? Не видишь, я итак на взводе?

Марисса чуть помолчала и погладила меня по плечу.

— Это меня и беспокоит, Лухи. Ты сама не своя.

— Потому что я не знаю, что мне делать! — мотнула головой я.

— Я уже предложила: попробуй поговорить с ним.

— Нет, — резко перебила я. — Я больше не хочу с ним говорить, я буду действовать.

Марисса вздохнула и вскинула на меня усталый взгляд.

— И как ты собираешься действовать?

— Я должна найти его! Если гора не идет к Магомеду…

— И как ты собираешься его найти, если он даже встретиться не желает? — скептически покосилась на меня Марисса.

— Не знаю, — в отчаянии отозвалась я и, сникла. — В этой деревяшке столько мыслей, что ни один план туда уже не вмещается, — с досадой постучала я себя по лбу.

Марисса в задумчивости покусывала губу. Внезапно она оживилась и потеребила меня за плечо.

— Ладно, не дрейфь, у меня идея!

— Ну! — Я взволнованно заглянула ей в лицо.

— Надо придерживаться прежней тактики, — важно заявила Марисса. — Тебе ведь уже удалось однажды найти своего опекуна! Найдешь и на этот раз.

— Ну как, Марисса, не томи! — потеребила я ее.

Марисса уселась поудобнее на кровати.

— В прошлый раз ты нашла опекуна через Бласа, так?

Я скептически хмыкнула.

— Ну, так, — кивнула. — И мне это удалось, потому что Блас и был моим опекуном.

— Нет, — покачала головой Марисса. — Имя своего опекуна ты узнала почти сразу. О Рикардо Фара мы знали с самого начала, только не догадались, что это и есть твой опекун. Блас сбил нас со следа, заявив, что «знаком» с ним.

— Так,— осторожно кивнула я, по-прежнему ничего не понимая. — И что?

— А то, что твой новый опекун тоже знаком с Бласом, понимаешь? — глаза Мариссы горели азартом.

— Нет, — честно призналась я. — Блас мне уже точно ничего не расскажет.

— Он и тогда был не слишком разговорчив, — хмыкнула Марисса. — Ты до всего докопалась сама.

— Я выкрала ноутбук Бласа, — кивнула я. — Но что я могу теперь?

— Теперь труднее, — подтвердила Марисса, — но все-таки у нас остается зацепка.

Я продолжала недоумевать, перебирая в уме всевозможные варианты, и в комнате надолго повисла звенящая тишина, пока меня вдруг не осенило.

— Ты имеешь в виду… Нет, Марисса, я не могу, — растерянно покачала головой я. — Ты что, смеешься? Нет! Об этом не может быть и речи! Я не могу снова туда вернуться.

Марисса понимающе кивнула и осторожно предложила:

— Да я понимаю, Лухи… Я могу сходить туда одна.

— Нет, — резко перебила я ее. — Ты не все знаешь, Марисса, я не могу вернуться в его квартиру. Я не могу! Не могу! — в отчаянии покачала я головой. — Да и что нам это даст? Он же собирался уехать, неужели ты думаешь, он оставил в квартире важные документы?

— Он уезжал в спешке, — пожала плечами Марисса.

— И нечаянно оставил документы на мое опекунство, — съязвила я. — А мой новый опекун случайно нашел и подобрал.

— Лухи, ну что ты опять! Я просто предлагаю варианты, — возмутилась Марисса. — Ты же сама не хочешь с ним говорить!

— Разговоры не помогут, — согласилась я и примирительно добавила: — Это хорошая идея, я подумаю. Мне теперь не так-то просто выбраться из колледжа…

Конечно, это была лишь отговорка. Я действительно не могла вернуться в его квартиру, но не потому что боялась наказания за побег. Я не могла пойти туда физически — слишком рано. До сих пор мне удавалось запихнуть тоску поглубже и вспоминать о Бласе как можно меньше, но я знала наверняка: как только ступлю за порог его квартиры, воспоминания снова хлынут в голову, и я переживу разлуку заново.

Это была палка о двух концах: с одной стороны, я боялась, что моя маленькая, хрупкая крепость, которую я так старательно возводила, может пошатнуться и рухнуть в одно мгновение. Боялась, что в очередной раз прощу ему все и снова начну выдумывать мир, которого никогда не было. Мне снова станет его мучительно не хватать, и захочется возвращаться в квартиру снова и снова, чтобы вновь ощутить его присутствие.

Но еще больше я боялась, наоборот, не найти его там. Наверно, это означало, что я до сих пор не осознала до конца, что его больше нет. Нигде нет. Я скучала по нему, подавляла тоску, но все-таки подсознательно ощущала, будто он живет в другом городе или где-то, куда я пока не собираюсь, но теоретически могла бы добраться. И мне было страшно, по-настоящему страшно. Что со мной будет, когда я пойму, что его нет и там, где я его оставила, там, где он до сих пор жил в моих воспоминаниях? Что будет со мной, когда я пойму, что его действительно нет нигде?

* * *

Крутой лоб, обрамленный жесткими черными волосами, покрыт испариной. Зрачки быстро двигаются под сомкнутыми веками, опушенными длинными черными ресницами.

«И напрасно ты не веришь! Ты очень много для меня сделал! Больше, чем кто бы то ни было! И я твоя должница… Это ты обо мне заботился — за это я тебе благодарна. Честное слово».

Человек мечется во сне: навстречу на полной скорости несется самосвал. Нужно нажать на тормоз, но нога проходит сквозь воздух. Следует оглушительный скрежет металла и голос, зовущий вдали:

«Блас! Бла-а-ас!».

И тишина. Абсолютная темнота — хоть глаз выколи. Человек пытается встать, но не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. На секунду приходит в голову дикая мысль, что он погребен заживо, но внезапно где-то вдали раздаются приглушенные голоса:

— Давай расскажем директору?

— Нет, никто не должен знать!

— Почему?

— Блас хочет сохранить это в тайне.

Голос приближается, теперь раздается совсем рядом. Ее голос.

— Мы никому не скажем! Никому.

«Линарес», — хочет выдавить он, но язык не слушается.

— Лухан, он тебя не слышит.

«Слышу, идиот!».

— Слышит! — снова она. — Слышит! Я его знаю — он все прекрасно понял.

И голоса смолкают. Человек не ощущает времени и, кажется, совсем скоро он вновь слышит ее голос. Она рассказывает ему что-то бодрым и будничным тоном. Делится с ним, как если бы они всю жизнь прожили вместе. Как если бы были одной семьей.

— Ты бы нас осудил, если бы узнал. Но меня тебя не за что ругать — я не играла. Хотя ты все равно бы придрался…

«Не сомневайся».

— Это не все, девчонки играли за деньги. И мне тоже досталась моя доля. Угадай, что я с ней сделала? Я купила тебе подарок. Цветы, чтобы украсить твою палату. Тебе понравится!

«Вряд ли».

— Так веселее. Ну что? Красиво? Я знаю, ты злишься из-за пари. Ты можешь отругать меня, если хочешь.

Ее голос дрожит. Человек не может двигаться, но от ее слов хочется снова сбежать или броситься под самосвал.

— Ну же! Ругайся! — требует она с надрывом.

Он представляет себе ее решительное лицо в больничной шапочке.

— Можешь даже наказать! Я на тебя не в обиде! — кричит она, и кажется, еще чуть-чуть — и ее звонкий пронзительный голос разорвет цепи, сковывающие тело.

Она еще что-то говорит, но голос исчезает в странном тумане. Человек снова слышит ее лишь спустя какое-то время:

— Чуть не забыла, я принесла тебе шоколад! Когда проснешься и почувствуешь голод, возьми, я оставлю на столе.

«Линарес, я не проснусь…».

— Если меня рядом не будет, ты сам встанешь и возьмешь. Знаешь, сегодня на литературе я читала статьи, скачанные из интернета. Есть немало случаев, когда люди выходят из комы. Ты представляешь?

«Кома…».

— Потом Кармен забрала у меня листок. Ну и что? Я точно знаю, что не ошибаюсь. Ты поправишься. Я в этом уверена. Я спрошу врача, который тебя ведет. Сбегаю, поговорю с врачом. А вы откуда?

Человек слышит тревогу в ее голосе, но не может помочь ей. Он больше не может ее защитить.

— Что ты здесь делаешь, и кто это?

Голос смутно знакомый, но человек не может понять, где слышал его прежде.

— Это мое дело!

— Мое тоже — я твой классный руководитель.

«Классный руководитель…».

— Скажите, чего вы добиваетесь?

Она хочет, чтобы он ушел.

«Проваливай!».

«Ты уже взрослый, а она маленькая», — говорил когда-то отец. — «Ты должен защищать ее».

— Я о тебе забочусь, а ты ерничаешь!

«Ей не нужна твоя забота!» — Человек снова пытается разлепить пересохшие губы, но ничего не выходит. — «Она сильная. Ей теперь никто не нужен!».

— Зачем ты подослала ко мне твоего приятеля, будто это твой опекун?

«Это я ее опекун! Ты ей никто!»

— Мы не в колледже, и вы мне никто! — вторит ее решительный голос.

Человек снова прикладывает все усилия, чтобы пошевелиться, и его внезапно резко подкидывает на кровати. Следует резкий писклявый звук аппарата. Затем снова ее безумный крик — крик, поднимающий из могилы:

— Бла-а-ас! Бла-а-ас, только не умирай, Блас! — Сквозь бешеный стук сердца в уши прорываются звуки возни.

Это он не подпускает ее к нему. Это он мешает ей приблизиться….

— Держись, Блас, не бросай меня одну! — кричит она. — Блас!

Человек должен выжить... Он не может бросить ее одну.

— Нет, ты не можешь умереть! — Сквозь вязкую пелену снова прорывается ее истошный крик и мешает уйти в небытие. — Не умирай!

Все прекратилось в одно мгновение. Снова наступила темнота, и исчезли все звуки. Внезапно сквозь тело прошла тысяча мелких острых песчинок, сердце вдруг пронзила резкая невыносимая боль — и человек проснулся. Огромные волчьи глаза, полные слез, распахнулись и растерянно заметались под полуприкрытыми веками. По щеке скатилась робкая слеза. Резко поднявшись на кровати, Человек провел рукой по влажным от испарины волосам и уставился невидящим взглядом в окно, за которым начинал заниматься рассвет. Осторожно спустив ноги с кровати, человек подошел к окну и сделал глубокий вдох. Холодный воздух обдал легкие свежей живительной волной. Над лесом лежала густая тьма: лишь крупные звезды и растущая луна серебрили верхушки сосен и рассеивали немного сумрак комнаты, в которой находился человек.

«У него есть шанс поправиться?»

«Никакого. Я больше не верю в чудеса. То, что случилось, естественно для его состояния. Жизненно-важные органы постепенно отключаются».

«Понимаю».

«Не обижайтесь, я хочу дать вам совет. Кто-то должен объяснить девочке, что она заблуждается. Мне бы очень хотелось ее обнадежить, но увы я не могу. Нужно смириться и ждать конца».

«Спасибо за откровенность. Я об этом позабочусь».

Когда доктор снова зашел в палату, совершая вечерний обход, он, наверно, снова начал верить в чудеса. Говорят, он застал человека в полузабытьи: тот метался на кровати и хрипло повторял чье-то имя. Ее к тому времени уже увели: она не слышала, как вокруг Бласа Эредиа суетился весь медицинский персонал. Невероятная сенсация: потребовалось очень много денег, чтобы заставить их молчать. Человек вышел из комы.

На следующий день ей сказали, что он умер, а человека перевели в лучшую больницу Буэнос-Айреса. Никто так и не узнал, что это ее тревожный шепот день за днем вытаскивал его из могилы:

— Блас, послушай, ты должен бороться… Не сдавайся! Иногда ты думаешь, что сил уже не осталось, но всегда есть еще шанс, Блас. Ты не должен уходить, ты должен остаться, пожалуйста, не уходи! Я не сдвинусь с места, пока ты не очнешься! Я останусь здесь.

Я останусь с тобой…

Я останусь с тобой…

Глава 5

— 2х + 3y =134, — медленно записывала я на доске.

— Задание, — снова послышался мелодичный голос математички — синьоры Косуэньос, или «синьоры Косинус», как мы ее называли. — Найти, чему равен х, при y = 25.

Я старательно записала задание на доске и повернулась к классу, окидывая его равнодушным взглядом. Заметив, что Маркос снова пытается мне подсказать, я резко отвернулась к учительнице и уверенно встретила ее пытливый взгляд.

— Я не знаю, как это решить, — честно призналась я и положила маркер на место.

Синьора Косинус закусила губу. Она была неплохая, лучше многих — никогда ни на кого не кричала и всегда пыталась объяснить, если что-то непонятно.

— Давай хотя бы попобуем, — мягко предложила она и снова подала мне маркер. Я пожала плечами и повернулась к доске.

— У нас есть два неизвестных, так? — начала она.

Я машинально кивнула.

— Нам нужно сделать так, чтобы х остался по одну сторону уравнения, а y по другую. Как это сделать?

— А зачем? — заинтересовалась вдруг я.

— Ну, как это, — растерялась она. — Мы не узнаем, чему равен х, если не используем все сведения, которыми располагаем. Чтобы решить это уравнение, необходимо оставить неизвестное в стороне и заняться подсчетом тех данных, которые у нас есть. Для этого мы переносим все известные показатели по другую сторону «равно».

— То есть, думаете, стоит просто разделить x и y и искать по отдельности? Так я уже пробовала, — задумчиво протянула я. — Но тогда оказалось, что х равно у.

— Разумеется, такое бывает, — кивнула синьора Косинус. — Но это не значит, что уравнение решено неправильно. Ты свою задачу выполнила — нашла неизвестное.

Я смерила ее долгим взглядом и снова задала вопрос:

— А что если у — тоже неизвестен? Если х и у неизвестны, и у меня есть только конечный результат — есть ли способ найти оба неизвестных?

Синьора Косинус мягко улыбнулась.

— Разумеется, есть, но от тебя пока ничего такого не требуется. «У» тебе известен.

— Да, но теперь даже сложнее, — попыталась объяснить ей, совершенно не обращая внимание на класс, который смотрел на меня, открыв рот. — Тогда у меня был просто у, а теперь 3у! Я не знаю, как вынести его за равно. У меня не получается!

— Мы же отрабатывали это несколько уроков подряд, — с досадой отозвалась Косинус. — Вспоминай. Нужно просто изменить знак на противоположный. Например, если тебе дано +3у, ты переносишь его, и у тебя получится минус. Понимаешь?

Я задумчиво кивнула.

— Спасибо, — оживленно кивнула я. — Вы мне очень помогли. Я попробую… Позже.

— Попробуй сейчас.

— Нет, — мотнула головой я. — Нет, сейчас я не смогу решить. Давайте я потренируюсь самостоятельно?

— Хорошо, — вздохнула Косинус и предупредила: — но в следующий раз я все равно вызову тебя еще раз, у тебя очень мало оценок. Попроси кого-то из друзей помочь тебе.

— Обязательно, — поймала я подозрительный взгляд Мариссы. — Одна я точно не справлюсь.

— Садись, — кивнула синьора Косинус, и я, плюхнувшись рядом с Мариссой, подмигнула ей и прошептала:

— У меня есть план.

* * *

— Ну, говори, что за план? — села Марисса напротив меня в кафе, куда мы зашли выпить по чашке какао.

— Собственно, ничего нового, — предупредила я. — Косинус навела меня на одну мысль…

— Я заметила. Умеешь шокировать публику.

— Да плевать на публику, — отмахнулась я. — Помнишь, ты предложила искать опекуна через Бласа?

— Да, и ты сказала, что тебя не выпустят из колледжа — и не думай, что я поверила, что дело в этом.

— Да, не в этом, — густо покраснела я. — Причина в том, что это бесполезно. Моему опекуну нечего делать на квартире Бласа — скорее всего, у них были сугубо деловые отношения.

— Я и не говорила, что он там бывал, просто на квартире Бласа могли остаться какие-нибудь координаты юридической конторы, в которую он обращался...

— Я поняла, — резко прервала я ее. Мысль о том, что Блас действительно наверняка обращался в юридическую контору, чтобы избавиться от меня, прозвучала, как скрежет ножа по стеклу. — Но все-таки еще один вариант.

— Ну какой, Лухи, не тяни! — поторопила меня Марисса.

— Перенести у, — таинственно заключила я.

— Чего? — уставилась на меня Марисса.

— Перенести у за равно, Марисса. Об опекуне мы не знаем ничего и не узнаем — это х, понимаешь? Надо оставить его за равно и использовать все, что нам известно о Бласе.

— А что нам известно о Бласе? — передразнила меня Марисса.

— А о Бласе нам известно практически все, — с торжеством заключила я. — Мы знаем, где он жил, где лечился и где… — я споткнулась, и выражение торжества слетело с моего лица, как маска, — и где умер.

— Ты хочешь снова оставить на его могиле записку?

— Да нет, — отмахнулась я. — Это тоже бесполезно. Записку все равно найдет мой опекун, а он мне уж точно о себе ничего не расскажет.

— Тогда что? — все еще недоумевала Марисса.

— А то, — отозвалась я. — Нужно узнать, кто был на похоронах Бласа. Может быть, среди них есть мой опекун.

— Среди «них»? Ты же говорила, что на его могиле никто не бывает, кроме опекуна.

— Они не ходят к нему на могилу, но на похоронах были люди не из колледжа, я же помню. Я просто была не в том состоянии, чтобы их допрашивать.

— Ну хорошо, допустим, но где ты теперь их найдешь? — закатила глаза Марисса. — Думаешь, они оставили свои координаты в похоронном бюро, на случай если скоро последуют за Бласом? Помни о смерти и все такое…

— Марисса, прекрати ерничать, — раздраженно пресекла я ее. — Для начала я попробую поговорить с Мирандой.

— С Мирандой? — уставилась на меня Марисса. — Он-то здесь причем?

— А, ты же не знаешь, — вспомнила я и вскинула на нее грустный спокойный взгляд. — Миранда организовывал похороны Бласа. Я уговорила его не раскрывать его настоящее имя, и его похоронили на деньги колледжа под именем Блас Эредиа.

— Точно, — закусила губу Марисса. — Думаешь, кто-то из его друзей мог знать его под именем Блас Эредиа?

Я покачала головой.

— Естественно, нет. Сомневаюсь, что у него вообще были друзья — скорее, это был кто-то из его шайки.

— Тем более! — воскликнула Марисса. — Как они узнали о смерти Бласа?

— Я думаю, им позвонил Миранда, — задумчиво закусила губу я. — У него ведь есть связи в спецслужбах.

— Думаешь, он стал бы заморачиваться?

— Я его просила. Кроме Лауры и Маркоса, никто из ребят не хотел идти к нему на похороны. Вы были на гастролях — остальные не знали, как для меня это важно. Блас был порядочной свиньей, но даже он не заслужил, чтобы на его похороны пришли два человека… — В этот момент мой голос предательски дрогнул.

Марисса смерила меня знакомым тревожным взглядом, но не стала развивать эту тему.

— Ладно, тогда атакуем Миранду, — бодро воскликнула она, и я слабо улыбнулась в ответ.

* * *

— Миранда, мы можем поговорить? — заглянула я в учительскую.

Миранда оторвался от бумаг и, смерив меня своим проницательным взглядом, жестом пригласил меня войти.

— Успокоилась? — поинтересовался он, когда я прикрыла за собой дверь и села напротив. Как всегда, сухо и деловито, но с ноткой участия в голосе.

— Да. То есть, нет…Немного, — нашлась я и пытливо посмотрела на него исподлобья. — Мне нужна твоя помощь. Нужно найти одного человека.

«Я похож на полицейского?».

— Я могу помочь? — чуть улыбнулся Миранда.

«Он ведь тоже из волчьей породы, — вдруг мелькнуло у меня в голове.

Миранда улыбался, но глаза его оставались холодными, а улыбка больше смахивала на оскал. Он не был расчетливым, как Блас, но он был очень умным и осторожным. По его лицу тоже никогда нельзя было ничего прочесть. По сути, Миранда тоже был волком. Волком, живущим среди людей. Его не приручили, нет — он по-прежнему помнил законы леса и следовал им. Но это не мешало ему любить людей и помогать им.

— Да, — кивнула я, чуть помедлив. — Мне нужны телефоны и фамилии людей, которых ты приглашал на похороны Бласа.

Последовала долгая пауза. Миранда продолжал сканировать меня, не издавая ни звука.

— Зачем? — отозвался, наконец, он.

Я посмотрела на него оценивающе. Я не знала, как он отреагирует на правду, но врать было еще хуже — он почувствует ложь. Почует.

— Среди них мог быть мой опекун, — выдохнула я.

Миранда вскинул брови.

— Ты все-таки решила с ним повидаться?

— Да, — кивнула я. Метод полуправды.

— Почему бы тебе не назначить встречу по электронной почте? — простодушно поинтересовался Миранда.

Я насупилась.

— Он не станет со мной встречаться. Я уже ему предлагала.

— Почему?

— Он не отчитывался, — огрызнулась я. — Ты поможешь или нет?

Миранда еще раз смерил меня долгим взглядом и развел руками.

— К сожалению, ничем не могу помочь. У меня нет номеров, которые ты просишь.

— Но ты же как-то их нашел? Найди еще раз! — не сдавалась я.

— Я никого не искал. Их пригласил не я.

Я замерла.

— Как это? — переспросила я. — Они не могли прийти сами, все знали Бласа как Рики Фара! Ты же организовывал похороны!

Миранда молча покачал головой.

— Похороны организовывал не я.

Я опешила.

— А кто? — тупо уставилась я на него.

Миранда встал со стула и прошелся по кабинету. Затем снова сел и внимательно посмотрел на меня.

— В день смерти Бласа мне позвонил какой-то человек, — начал он, — представился его старинным другом и сообщил, что возьмет похороны на себя.

Пару секунд молчала, переваривая информацию. Старинный друг Бласа, который знал его вымышленное имя? Чушь какая-то! Мне было трудно представить себе, что у Бласа могли быть друзья.

— Почему ты мне не сказал? — выдала, наконец, я.

Миранда пожал плечами.

— Мне показалось, это не слишком важно.

— Это очень важно! — с досадой воскликнула я. — Ты должен был мне сказать! Ты видел его? Как он выглядел?

— Мы говорили по телефону, — спокойно отозвался Миранда. — Он позвонил из больницы, сказал, что обо всем договорился с врачами и сообщит мне время и место похорон, когда все будет готово.

— Он не сказал, кто он?

— Он представился, но не думаю, что он назвал свое настоящее имя, — бросил он на меня красноречивый взгляд, и я кивнула. Да, я тоже не думала. «Уличные никогда не называют своего настоящего имени. Иначе их поймают и посадят в тюрьму».

Я закусила губу. Внутри у меня все поднималось от азарта: я чувствовала, что вышла на след. Кто этот человек? Может, Фабиан, его двоюродный брат, объявившийся накануне аварии? О смерти Бласа ему могла сообщить Сол или Фернанда… Но его не было на похоронах…

— У тебя остался его номер?

Миранда, чуть помедлив, кивнул.

— Отлично, дай мне его! — загорелась я.

— И не подумаю, — спокойно отозвался он.

— Что? — тупо переспросила я.

— Я не дам тебе его телефон, — терпеливо повторил Миранда.

— Ты не понимаешь, как это важно? — охнула я. — Может, это и есть мой опекун!

— Может, и так, — согласился Миранда. — Тогда ты можешь с ним договориться о встрече по электронной почте.

— Да пробовала я уже! — с досадой воскликнула я. Проблема пришла оттуда, откуда я не ждала.

— Плохо пробовала, — невозмутимо отозвался Миранда.

— Миранда, ну пожалуйста, — взмолилась я. — Ты не понимаешь, как это важно! Ты должен мне дать телефон этого человека!

— Почему это важно? — резко вскинул он на меня взгляд.

— Потому что! — мялась я. — Я хочу увидеть моего опекуна, а ты не даешь мне!

Миранда усмехнулся и покачал головой.

— Ладно, Лухан, давай начистоту. Что тебе нужно от друга Бласа?

Я в нерешительности посмотрела на него. Скрывать правду и дальше было глупо. Миранда уже меня раскусил.

— Плевала я на опекуна! — сдалась я. — Мне нужно узнать его имя! Ты дашь мне телефон, и я по номеру вычислю личность этого человека.

— Ах вот как… — хмыкнул Миранда. — И почему ты так уверена, что Бласа хоронил твой опекун?

— Кто еще, Миранда? У Бласа не было друзей!

Сказала — и сердце екнуло. Едва не вырвалось: «…кроме меня».

Миранда кивнул.

— И зачем тебе его имя?

Я надулась.

— Разве непонятно? Я хочу знать, от кого завишу!

— Он этого не хочет. Значит, у него есть на это причины.

— Может, он преступник, а ты его покрываешь! — сверкнула глазами я.

— Тем более — значит, это еще и опасно, — парировал Миранда. — Номер я не дам. И не пытайтесь с подругами найти его у меня в телефоне — его там нет.

Я покраснела. Он буквально прочел мои мысли.

— Вы все талдычите одно и то же! — с горечью выплюнула я. — Опасность тут — опасность там! А то, что я нахожусь в абсолютной власти какого-нибудь мафиози — это ничего! В любую секунду он может сделать со мной что-угодно — так это пусть, главное, чтобы не опасно!

Миранда терпеливо выслушал мою гневную отповедь, затем бросил торопливый взгляд на часы.

— Лухан, мне пора на урок, — деликатно намекнул он. — У тебя есть, что сказать мне по существу?

Я лишь смерила его напоследок презрительным взглядом и вышла из учительской, громко хлопнув дверью. Он ошибался, если думал, что меня так просто остановить.

Глава 6

«После этого Гарсиа Маркес переехал в Мадрид, где началась его писательская карьера. Однако знаменитость он обрел не сразу, а долгим кропотливым трудом. Написав сперва несколько рассказов, которые так и не опубликовали, он принялся за свой главный труд, который и принес ему известность…».

И тополя уходят, но след их озерный светел…

И тополя уходят, но нам оставляют ветер…

И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом…

Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам…

В ушах весь урок звучал противный голос Кармен, а в голове — строки, которые она зачитывала сразу после смерти Бласа.

Это придумал Миранда, чтобы поддержать нас и, в частности, меня: попросил Кармен зачитать нам на уроке стихи Гарсиа Лорка. Идея была плохой: заставить бесчувственную ведьму своим противным голосом цитировать Лорку — однако теперь эти стихи прочно засели у меня в голове, как эпитафия, выбитая на могильном камне.

Я помотала головой, чтобы отогнать непрошенные воспоминания. Попыталась напеть про себя какую-нибудь навязчивую песенку из рекламы, чтобы направить мысли в другое русло, но Лорка пробивался из тьмы веков, продолжая настойчиво напоминать:

«Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам».

Тогда я обессиленно легла на парту и, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, стала обдумывать дальнейший план действий. Миранда мне в этом деле не помощник — это ясно. Каким-то странным образом мой новый опекун сумел очаровать и его, так что бессмысленно даже просить Миранду о чем-то. Однако стоило все-таки залезть к нему в стол и поискать номер таинственного друга Бласа... Но это опять же задача невыполнимая: номер может быть записан на клочке бумаги, а клочок бумаги спрятан где угодно! Даже у него на квартире! К тому же, как я узнаю, что номер принадлежит другу Бласа, а не какому-нибудь личному парикмахеру? Вряд ли Миранда подписал номер специально для Лухан: «Друг Бласа, который предложил свою помощь в организации похорон».

От размышлений меня отвлек резкий толчок в спину, и я резко обернулась, раздраженно глядя на Пабло. Они с Гвидо смотрели на меня коровьими глазами, молитвенно сложив руки.

— Лухан, спроси Агеллара, как звали коня Дон Кихота? — в панике прошептал Пабло. — Эта ведьма дала нам дополнительное задание по Сервантесу.

Я равнодушно передернула плечами.

— Спроси сам, — бросила я и отвернулась. Снова взяла ручку и принялась разрисовывать тетрадь. Наверно, если бы я понимала, что рисую, мне стало бы не по себе, но я не замечала, как на листе штрих за штрихом проявляется волчья морда, вскинутая к небу.

— Лухи, — снова ощутила я чувствительный толчок в спину. На сей раз вместе со мной повернулась разъяренная Марисса, сидевшая рядом.

— Лухи, ну спроси! — заканючил Пабло, опасливо покосившись на Мариссу. — Ты к нему ближе сидишь!

— Ты со мной не панибратствуй, — пресекла я его. — Для тебя я всегда Лухан. А Маркоса спрашивать не буду! Попроси Мариссу.

Пабло смерил меня укоряющим взглядом, но не решился и дальше доставать под суровым взглядом Мариссы.

— Росинант, — уже шептала за моей спиной она, предварительно порывшись в своих записях. Пабло крупно повезло: обычно Марисса не записывала даже тему урока и вообще делала конспекты очень избирательно, чаще рисуя на полях, как я, или переписываясь со мной на листке бумаги.

— Бустаманте! — разорвал вдруг сонную тишину класса пронзительный голос Кармен.

Пабло закрыл лицо ладонью и сполз на стуле почти под парту, пытаясь спрятаться от гнева Кармен за моей спиной.

— Андраде! — настиг голос и Мариссу, и та резко вскинула на Кармен невинный взгляд. Раньше такое проходило, но с тех пор, как Марисса стала встречаться с Пабло, она тоже впала в немилость как не оправдавшая доверия.

— О чем вы беседуете, можно поинтересоваться? — едко спросила Кармен.

— Понимаете, у Пабло заболел живот, и я хотела передать ему таблетку, — бойко оттарабанила Марисса.

Лицо Кармен стало похоже, на смятый выжатый лимон.

— Таблетку? — язвительно протянула она. — У синьора Бустаманте расстройство желудка? Отравились собственной желчью?

— Кто бы говорил, — едва слышно буркнул Пабло под нос, но Кармен словно прочитала все по губам.

— Вста-а-ать! — разрезал тишину класса ее пронзительный вопль.

Пабло бросил на Мариссу обреченный взгляд и поднялся на ноги. Марисса, чуть подумав, тоже вскочила.

— Андраде, к вам это не относится. Я говорю с Бустаманте.

Марисса задумчиво покусала губу, но подчинилась, чтобы не раздражать ее еще больше.

— Бустаманте, — Кармен стала прохаживаться вдоль доски походкой хищника. — Вы решили, что раз вам удалось так героически отстоять честь колледжа и предать родного отца гражданскому суду, вы стали его наследником и хозяином колледжа?

Пабло побледнел, но ничего не сказал в ответ. Марисса закусила губу до крови, но не встряла — знала, что любое ее действие повлечет противодействие, от которого хуже станет только Пабло. Остальные ребята тоже то и дело бросали на него сочувственные взгляды, но вмешиваться не решались.

— Сейчас это, должно быть, модно, подавать в суд на «предков», так вы их называете? — продолжала глумиться Кармен. — Слишком ущемляют вашу свободу, да, Бустаманте? Вы привыкли, что можно хамить, нарушать дисциплину — и наказания за это не последует, а если все-таки взрослые посмеют иногда сделать замечание, всегда можно призвать их к юридической ответственности, да? Бедненький, беззащитный Пабло Бустаманте всегда найдет защиту под сенью нашего справедливого закона…

— Да как вы можете! — не выдержала Марисса и вскочила с места.

— Молчать! — закричала Кармен. — Андраде, займите свое место сейчас же.

Марисса поймала умоляющий взгляд Пабло и неохотно села, хотя было видно, что ее разрывает от злости. Мануэль и еще несколько ребят готовы были вскочить вслед за Мариссой, но все знали, что сделают Пабло только хуже. Каждый урок он выстаивал эту битву, потому что знал: если сорвется, она в очередной раз завалит его заданиями, и он останется без выходных. Он не мог дать ей ни малейшего повода сделать это.

— Бустаманте, выйдите к доске!

Пабло бросил на Кармен нерешительный взгляд, но все-таки молча вышел к доске и встал перед классом.

— Расскажите нам, синьор Бустаманте, как же нужно, по-вашему, вести себя взрослым, чтобы не угодить за решетку? — протянула Кармен, словно смакуя каждое слово. — Как вас ублажать? Расскажите нам, Бустаманте, потому что я всерьез опасаюсь за свою безопасность. Что мне сделать, чтобы не оказаться на месте вашего отца, а? Или матери? Вы ведь и на мать, в свое время подавали в суд, если я не ошибаюсь?

Миг — и гипсовый бюст Маркеса, стоявший на учительском столе, полетел в окно. Раздался оглушительный звон разбитого стекла, и тысячи осколков мелкой росой осыпались на подоконник. Кармен беззвучно глотала воздух, раскрывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды, а Пабло тяжелой поступью двинулся вдоль парт, не поднимая головы, и вышел из класса, хлопнув дверью. Он проиграл этот раунд.

* * *

После урока я зашла в кафетерий — просто перекусить, хотя есть не хотелось. Необходимо было поддерживать силы, чтобы дать достойный отпор опекуну, на случай, если он все-таки объявится, да и хронический гастрит не позволял мне долго обходиться без еды. К несчастью, я попала на очередное собрание Че Гевары.

— Ребята, думаю, это было достаточно грязно, чтобы начать принимать какие-то меры, — глухо бормотала Марисса, сидя по-турецки на прилавке и оглядывая внимательных слушателей, которые окружали ее со всех сторон. С удивлением я обнаружила среди них даже Мануэля — давненько он не участвовал в митингах. — Я не хочу, чтобы Пабло знал о наших планах, но мы просто обязаны за него вступиться — ведьма перешла все границы.

— Мы уже пытались, — выкрикнул Гвидо. — Мы сто раз сдавали ее директору — она все время выходит сухой из воды.

— Капля камень точит, — возразила Лаура. — Мы можем попытаться снова.

— В Штатах за такие вещи увольняют, — покачал головой Джейк, новый ученик, который переехал в Южную Америку из США и тут же стал бессменным членом партии Мариссы. Иногда мне казалось, что он немного влюблен в нее, поэтому всегда и во всем с ней соглашается. — Разок записать ее на диктофон — и показать директору.

— Не выйдет, — покачал головой Томас. — Дунофф и так все про нее знает: он все равно будет ее покрывать.

— Почему он ее вечно выгораживает? — всплеснула руками Мия.

— Я поговорю с отцом? — предложила Пилар.

— Без толку, — покачала головой Марисса. — Он не станет ее увольнять. Надо действовать с другого конца.

— Что ты предлагаешь? — преданно посмотрела на нее Кларисса, жуткая прилипала, которая тоже пришла к нам после реорганизации колледжа. Она была типичной блондинкой, повернутой на шмотках, но почему-то постоянно пыталась подружиться с Мариссой, и в конце концов так надоела, что та без обиняков высказала ей все, что о ней думает. Клариссу, правда, это ничуть не смутило, и она продолжала заискивать перед ней, хотя тут же переметнулась в компанию Мии, которая оказалась более приветливой. У меня сложилось впечатление, что она просто ищет себе богатых и популярных друзей.

Марисса проигнорировала ее реплику и оглядела присутствующих.

— Предлагайте варианты, — развела руками она. — У меня пока нет никаких идей.

— Надо сделать так, чтобы она сама захотела уйти, — протянул Роко, задумчиво потирая подбородок большим пальцем.

— Как это сделать? — внимательно посмотрела на него Марисса.

— Компромат? — предложил Диего.

— Какой? — посмотрел на него Нико, прижимая к себе примолкшую Луну.

— Ну не знаю, — пожал плечами Диего и философски заметил: — Совершенных людей нет.

— Мне это не нравится, — подала голос Луна. — Будем обливать грязью в ответ на грязь?

— Да это и невозможно, — поддакнул Гвидо. — Она же старая дева — ее не подловишь ни на чем.

— Ничего лучшего пока не предложили, — обиделся Диего.

— Да проще простого, — вдруг подал голос рыжий веснушчатый парень, развалившись за одним из столиков в углу. Рядом с ним сидела точная его копия, такая же долговязая и худощавая, с огромным горбатым носом и той же озорной улыбкой на губах. Альфредо и Хорхио, братья-близнецы, которые тоже пришли к нам только этой осенью. У них был странный акцент: поговаривали, что они родом из Англии или откуда-то оттуда — но сами они никогда не подтверждали эти слухи. О них вообще мало что знали: им вполне хватало друг друга, так что они не стремились ни с кем подружиться. Они постоянно срывали уроки, устраивали розыгрыши, развлекались с пиротехникой — в общем, стали главными конкурентами Мариссы по безумным выходкам. Все учителя, конечно, за голову хватались и с укором смотрели на Дуноффа, который принял в школу этот ходячий кошмар, зато в нашем классе ребят сразу полюбили, несмотря на то, что учителя из-за них порой отыгрывались и на всех остальных. Что меня удивило, с Мариссой близнецы так и не поладили. Я думала, они сразу подружатся, как было с Мануэлем или Роко, такими же мятежниками, как она, — но с близнецами она словно соперничала и постоянно им противоречила. Рядом с ними Марисса всегда становилась такой взрослой и серьезной, что я диву давалась. Конечно, мне всегда приходилось принимать сторону Мариссы из солидарности, но в душе я все же не могла не симпатизировать близнецам. Казалось, они были бесстрашнее самой Мариссы, и не дорожили ничем.

— И что же ты предлагаешь, о великий гуру? — едко поинтересовалась Марисса.

Альфредо и Хорхио переглянулись и насмешливо посмотрели на нее.

— Таких вот неудовлетворенных тетушек нужно укрощать смехом, — авторитетно заявил Альфредо.

— Выставим ее на посмешище, — добавил Хорхио.

— … и она сама уйдет.

— А не уйдет, мы ей поможем, — подмигнул Хорхио.

Мерный гул стих, все внимательно вслушивались в автоматную очередь, которые выдавали близнецы.

Марисса громко фыркнула.

— Вы ее видели? У нее напрочь отсутствует чувство юмора. Она не даст нам и рта раскрыть.

— Просто надо делать так, чтобы она не успевала открыть свой, — нашелся Хорхио. — Мы будем изысканно вежливо затыкать ее, и она ничего не сможет поделать.

— Пусть попробует доказать, что мы делаем это специально! — подтвердил Алфредо.

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась Марисса.

Альфредо лениво передернул плечами.

— Превратим все в балаган.

— Предоставьте это нам! — в рифму пропел Хорхио.

— Каждый может внести свою лепту.

— Куча способов!

— Можно мычать во время занятий.

— Ам-м-м, — продемонстрировал Хорхио.

— Она поднимет одного, а другой в это время подменит и тоже начнет мычать, — продолжал Альфредо.

— Она не сможет найти виновного — весь класс из кабинета не выгонит, — пояснил Хорхио.

— Можно подпилить стул!

— Можно развинтить стол!

— «Нечаянно» залить журнал соком!

— Подмешать в чай соль!

— Подмешать в чай сахар!

— Насыпать кнопки на сиденье!

Ребята в восхищении взирали на братьев, а Марисса молчала. Было видно, что план ей по душе, но я знала по опыту, что предложение близнецов она не примет, даже если в глубине души одобрит его.

— Она отыграется,— опасливо покосилась на Хорхио Кларисса. — Наставит двоек. Я не хочу отсюда вылететь.

— А мне нравится идея! — воскликнула Мия и возбужденно обратилась к Мариссе. — Она не сможет доказать, что это наших рук дело! Ее все ненавидят.

— Хотя ты права, Мия, идея действительно потрясающая, — тут же передумала Кларисса.

Альфредо бросил на нее насмешливый взгляд и снова обратился к присутствующим.

— У нас есть отличная коллекция фейерверков. Как думаете, наша одалиска оценит?

Кафе огласил дружный хохот. Гвидо одобрительно похлопал Хорхио по плечу:

— Я с вами, ребята!

Хорхио иронично покосился на руку Гвидо и придвинулся ближе к Альфредо.

Внезапно среди гула голосов послышался голос Мануэля:

— Слушайте, ну это детский сад, — поморщился он. — Вы только подожжете школу или дождетесь, пока вас выкинут отсюда! Все знают, у кого в этой школе есть отличная коллекция фейерверков.

Ману старше всех нас на несколько лет, и ему недавно исполнилось двадцать. Раньше он был таким же балагуром, как Альфредо или Хорхио, но после болезни очень изменился. Стал серьезнее, ответственнее и все реже соглашался на безумные выходки.

Марисса, до сих пор занимавшая наблюдательную позицию, охотно его поддержала.

— Эту змею ничем не проймешь, — покачала головой она. — Вы не знаете, сколько тут всего произошло до вас, — обратилась она к близнецам. — Ее ничто не трогает, и она не уйдет сама. Ее даже смена статуса колледжа не вынудила уйти отсюда.

Альфредо насмешливо поднял руки в знак поражения.

— Признаю свою некомпетентность, коллега!

— Смиренно примем ваш вариант… — почтительно склонил голову Хорхио.

Марисса возвела глаза к потолку и сделала глубокий вдох.

— Ману, у тебя есть идеи? — с надеждой посмотрела она на него.

Ману задумчиво смотрел на нее, потирая бровь рукой.

— Кстати, смена статуса колледжа может нам очень пригодиться… — протянул он.

— Что? Что ты придумал Ману? — Марисса соскочила с прилавка.

— В Мексике существует закон, по которому ученики общеобразовательной школы имеют право отказаться от учителя, если единогласно решат, что учитель некомпетентен, — вспомнил он оживленно. — Мы так сбагрили нашего математика. Ребята подписали заявление и отправили в Министерство образования. Я не знаю насчет Аргентины…

— Ману, ты гений! — Кулак Мариссы победно взвился в воздух. — Как же я не подумала об этом? Мы ведь больше не зависим от продажного опекунского совета! Министерство образования — вот, что нас спасет! Мы обойдем Дуноффа и напишем туда!

— Слушайте, а мне нравится! — восхищенно воскликнул Томас и одобрительно потрепал Ману по плечу.

— Но только мы должны быть за одно, — оглядел Мануэль присутствующих внимательным взглядом. — Расписаться должны все до единого. Если кто-то подведет, все рухнет, и мы проиграем. Вико, Роко, вы с нами?

— Я не склонен принимать стороны, — в своей манере протянул Роко. — Но под документом я подпишусь, это точно. Вико кивнула.

— Гвидо, Томас?

— Пабло — мой друг! — воскликнул Томас. — Естественно, мы подпишем.

— Я тоже с вами, — с готовностью откликнулась Пилар.

— Ребята, вы как хотите, но я пас… — последовал смущенный голос Диего. — У меня и так проблем с учебой хватает…

Марисса с упреком посмотрела на него, хотя было заметно, что она не удивлена. Диего частенько увиливал, да и Пабло был не совсем тем человеком, за кого он стал бы бросаться в огонь и в воду.

— Простите, — буркнул Диего, сжавшись, так, что его длинная фигура словно усохла, и оттого он стал казаться маленьким и тощим.

Было время, когда я бы взвилась на месте и накричала на него, и заявила бы, что он предатель. Но это время прошло.

Диего встал со стула и вышел, хлопнув дверью.

— Луна, Нико? — подал голос Мануэль, проводив взглядом Урколу.

— Я подпишу, — кивнул Нико. Луна колебалась, но, бросив быстрый взгляд на Мариссу, тоже кивнула.

— Лухан? — перевел Мануэль взгляд на меня. Я растерялась. Последовала длинная пауза, и постепенно все взгляды стали обращаться на меня.

— Вы же знаете, — бросила я нерешительный взгляд на Мариссу. — Я больше не участвую ни в чем таком.

— Лухи, но речь идет о Пабло! — воскликнула Мия. Марисса молчала, чуть удивленно глядя на меня. Почему-то именно это молчаливое удивление, вдобавок к безмолвной публичной казни Урколы вывело меня из себя.

— А чем таким я обязана Пабло? — выпалила я, обводя присутствующих затравленным взглядом. — Что вы на меня так смотрите? Я что, кому-то что-то должна?

В кафе снова воцарилась тишина. Марисса смотрела на меня, нахмурившись.

— Марисса, перестань молчать! — выплюнула я. — Ты точно так же думала еще полгода назад! Тебе бы и в голову не пришло за него вступаться, если бы вы не встречались!

Марисса опешила.

— Лухи… — растерянно начала она, но я ее перебила:

— Я просто зашла поесть! — продемонстрировала я всем свой сэндвич. — Мне плевать на Пабло и на литераторшу — в конце концов, что такого она сказала, что не было бы правдой?

Я бросила сэндвич на тарелку и, поднявшись из-за стола, вышла из кафе и завернула в ближайшую нишу, опасаясь, что Марисса или еще кто-то последует за мной.

Все это начиналось как борьба с системой. Бунт против фальши и застывшей структуры, которая сдавливала и ограничивала все наши светлые начинания. Но теперь сам бунт стал системой. Теперь у Мариссы были сторонники, которые стали большинством, стадом, подхватывавшим очередную безумную идею, и претворявшим ее в жизнь. Этот процесс больше не был созидательным, это был бунт ради бунта — сопротивление, которое не приносило ничего, кроме разрушения. Выбора больше не было: я должна была принять сторону: или оспаривать любое решение сверху, как делало большинство, — и уже не важно, разумно ли оно, — или добровольно загнать себя в клетку и подчиняться требованиям повседневной рутины.

Так гораздо проще: иметь готовые алгоритмы, так называемые принципы — и следовать им, не вникая в суть. Тем, кто отказывается от них, приходится думать самостоятельно — а это слишком непосильная ноша. Я давно заметила, что как бы рьяно люди вокруг меня ни боролись за свободу, на самом деле, где-то в глубине души они ненавидели ее. Они вручали свою свободу той или иной стороне, но сами от нее отказывались, потому что свобода — это ответственность. Никто не захочет принимать решение, если рядом есть кто-то, кто готов взять это на себя. Раньше я не думала об этом, с облегчением сваливая свою свободу на плечи Мариссы или других мятежников, но теперь что-то мешало мне. Мне становилось душно в этой клетке алгоритмов — хотелось на волю, в лес — подальше от людей, навязывавших мне выбор. Мне хотелось свободы отказаться от выбора, но за эту привилегию платишь одиночеством. Остаться в стороне не может никто: если кто-то решается — он не вписывается. Он становится предателем, к нему относятся с недоверием, потому что человек, который не принимает сторон, — ненадежен, непредсказуем — никогда не знаешь, как он поступит в следующую секунду. Люди, привыкшие к безопасности клетки, не очень-то любят, когда что-то идет не по плану.

Выждав пару минут, я покинула свое укрытие и приникла к двери.

— …Психопатка…

— …Она нас выдаст…

— Да нет, Лухи не такая.

— Она в последнее время сама не своя… Какая муха ее укусила?

— Говорят, у нее умер опекун…

— Томас, заткнись.

— Да я что? Я просто слышал…

— Это же надо, так говорить о Паблито! — прорезал мерный гул голосов писк Клариссы. — Она всегда такая мрачная и недружелюбная. Я знаю этот тип людей. Не удивлюсь, если она нас подставит.

Мне захотелось снова ворваться в кафе и вцепиться ей в волосы, но меня неожиданно опередила Марисса.

— Замолчи, ясно тебе? — послышался ее резкий голос. — Ты здесь первый год, что ты можешь знать о ней?

— Лухан никогда нас не выдаст, — послышался голос Мии.

— Лухан — классная девчонка! — к своему удивлению, услышала я голос Гвидо. — Раньше она была веселой и очень смелой, вы просто ее не знаете.

— Веселой? — послышался смешок Джейка. — Что-то с трудом себе представляю…

— Еще слово — и я поставлю тебе фингал под глазом, чтобы развить твое воображение, — пообещал Мануэль.

— Мы еще посмотрим, кто кому поставит… — завелся Джейк, но его перебила Марисса:

— Фингал тебе поставлю я! И все, у кого еще есть, что сказать по поводу Лухан, зарубите себе на носу: она моя подруга, и это самый лучший человек, которого я знаю. Она переживает сейчас не лучшие времена, но вы своими паршивыми языками не смеете обсуждать ее. Всем понятно?

Последовало молчание. Затем подала голос Андреа, тоже одна из новеньких.

— Что же она тебя не поддержит, если вы такие подруги?

— Так-так, девочки, не ссорьтесь, — послышался вдруг веселый голос Альфредо. Шум голосов смолк — видимо, братьям снова удалось разрядить обстановку.

— Вижу, затея с заявлением трещит по швам, — вздохнул Альфредо с притворным сожалением.

— Вот обидно! — заканючил Хорхио. — Завидев подпись нашего пламенного Луханчика, министр бы тут же примчался к нам в школу увольнять противную Кармен.

— А так… — разочарованно протянул Альфредо.

— Теперь у нас совсем нет вариантов, да, Ал?

— Да, брат, похоже, вариантов не остается, — послышался хлопок по плечу.

Я представила себе, как один картинно склоняет голову и прижимает руку к груди в своей манере, а второй приобнимает его за плечо. Задумавшись, я не заметила, как звуки их шагов приблизились к двери, и лишь в последний момент успела отскочить в сторону.

Альфредо как будто не удивился, увидев меня по другую сторону дверей и, одарив широкой улыбкой, заговорщицки подмигнул. Хорхио же, плотно прикрыв дверь, произнес свистящим шепотом:

— Ай-яй, Луханчик, тебя не учили, что подслушивать нехорошо?

И братья разразились своим звонким жизнерадостным хохотом. Я даже не улыбнулась в ответ — лишь открыла рот от неожиданности и, постояв так секунду, вдруг круто развернулась и пошла прочь по коридору. В глазах стояли слезы, но не от обиды — я все еще думала о том, что услышала там, за дверью.

Вопреки моим ожиданиям, ребята вступились за меня — я даже не подозревала, что они так хорошо думают обо мне. Конечно, они говорили о прежней Лухан, но ведь они знали, как я изменилась, и все же не отреклись от меня. И вот теперь, сжавшись в своей нише в заброшенном крыле, я сидела и беззвучно плакала. Плакала потому, что та Лухан умерла под колесами самосвала, сбившего Бласа; плакала потому, что знала: ту меня уже не вернуть. А еще я плакала потому, что в тот день обнаружила странный и в то же время щемяще радостный факт: мои друзья верили, что прежняя Лухан еще вернется. Верили даже тогда, когда я сама перестала в это верить.

* * *

— Понимаете, синьорита, такая штука, — говорил когда-то Хосе, задумчиво пожевывая травинку и глядя куда-то вдаль. — Тут главное, до последнего не верить, что назад хода нет. Это самое важное, синьорита, послушайте старика. На миг только забудешь, и уже начинаешь думать плохо и делать плохо, будто это ты и есть. А оно неправда, ой как неправда. Надо вспомнить вовремя, кто ты есть, это самое важное. До последнего не верить, что ты плохой человек...

Помню, я посмеивалась тогда.

— С чего бы тебе верить в такое, Хосе? Ты же самый замечательный в мире старичок!

Хосе перевел на меня пристальный взгляд и долго-долго смотрел на меня, прежде чем ответить, затем светло улыбнулся и подмигнул мне:

— Так а я о чем толкую, синьорита? Об том и речь. Я неплохой человек, а вы так и вовсе ангел с крылышками. Никогда не забывайте об этом, синьорита, и крылышек своих не теряйте. Будет казаться, что нет их уже, а вы не верьте. Это все обман, специально вас черт морочит. Есть крылышки-то за спиной у каждого, надо только помнить об этом. Коли вовремя про крылышки-то вспомнишь, глядишь, и понесут снова, и взлетишь. А коли забудешь или поверишь, будто нету крылышек… Нельзя верить, синьорита, не то падать начнешь и не поднимешься. Главное, не поверить…

Он надолго замолк потом, а я рассеянно разбрасывала землю тяпкой. Редко когда понимала Хосе — не поняла и тогда, но теперь, когда изо дня в день меня изнутри снедала ненависть и обида на весь мир, когда я едва могла воскресить в памяти открытую жизнерадостную девочку, которой была еще совсем недавно, я по-настоящему осознала, что имел в виду Хосе. Невероятно трудная, почти невыполнимая задача: лежа на самом дне, вспомнить, кто ты на самом деле.

* * *

С этого года у нас начались занятия по анатомии, и это были единственные занятия, которые я посещала не ради галочки. Почему меня вдруг стало интересовать именно это направление, я не знала, но догадывалась, что причиной послужила смерть Бласа. Смерть поджидает тебя повсюду: малейшая царапина может вызвать заражение крови и убить, поэтому мне казалось очень важным вооружиться против нее хотя бы этими скудными познаниями о человеческом организме. На переменах я увлеченно листала учебник по анатомии, а на уроке всегда слушала, открыв рот, то и дело перебивая учительницу вопросами. К счастью, ту это не злило — и даже напротив, очень скоро я стала ее любимицей. Она была новенькая — раньше я ее в колледже не видела: Маргарита Хуанес, молоденькая улыбчивая девушка, которая пришла в наш колледж сразу после университета. До сих пор стажеры не допускались в элитный колледж, набиравший только самых лучших и опытных учителей — теперь все изменилось: многие учителя ушли из-за резкого снижения зарплаты, и Дуноффу пришлось пополнять штат такими вот неопытными, но очень милыми людьми. Наверное, это к лучшему. Кто знает, может быть, если бы на месте Хуанес сидела мымра вроде Кармен я бы возненавидела анатомию с первого занятия, и моя жизнь сложилась бы иначе.

Ворвавшись в класс посреди урока, я плюхнулась на свое место рядом с Мариссой и виновато покосилась на нее. Она упорно делала вид, что меня не замечает, щурясь и что-то усердно списывая с доски. Я открыла тетрадь посередине и быстро написала:

«Прости меня».

Марисса по-прежнему не желала отрывать взгляд от доски, так что мне пришлось ткнуть ее локтем.

— Ай, — прошипела Марисса, потирая бок, но заметив записку, примолкла. Она бросила на меня обиженный взгляд и, чуть помедлив, написала:

«Лухи, ты знаешь, что я все равно тебя люблю. Но не обижайся, если я как-нибудь не выдержу и задам тебе хорошую трепку!»

Я сдавленно засмеялась и, нащупав руку Мариссы под партой, благодарно ее пожала.

«Я слышала, как ты защищала меня перед ними. Спасибо».

Марисса быстро проглядела текст и, чуть подумав, пожала плечами и написала:

«Я не сказала ничего такого, что не было бы правдой».

Я закусила губу. Марисса не забыла ту мою фразу о Пабло, брошенную напоследок.

«Мари, ты же знаешь, я могу ляпнуть сгоряча. Это не значит, что я так думаю».

Я очень редко звала ее так — Мари. Другие иногда позволяли себе фамильярность, называли «Мариссита» — я же была не приучена называть людей уменьшительно-ласкательно. В детдоме воспитатели всех называли полным именем, и мне понадобилось много времени, прежде чем я сама стала откликаться в колледже на ласковое «Лухи».

«Может быть, ты не хочешь так думать, Лухи, но ты так думаешь», — написала Марисса, грустно усмехнувшись, и я в задумчивости уставилась на доску, чтобы не встречаться с ней взглядом. Мы обе знали, что Марисса права. Я всегда была о Пабло не лучшего мнения, но, наверно, то же чувство милосердия, которое мешало Мариссе плохо отзываться о Бласе, двигало и мной. Мы с ней почти не говорили о Пабло, и до сегодняшнего дня в этом не было никакой необходимости. Но Марисса всегда знала, что я о нем думаю.

Пару раз за урок я украдкой оглядывалась и наблюдала за Пабло. Тот лежал на парте, уткнувшись подбородком в сомкнутые руки, и мрачно смотрел куда-то перед собой. Только теперь я обратила внимание на тени у него под глазами и болезненный взгляд. Может, я действительно ошибалась? Я знала: раньше его бы не тронули намеки Кармен, так как совесть вообще никогда особо не тревожила его по пустякам. История с Бустаманте-старшим была очень неоднозначной, и прежний Пабло непременно нашел бы себе миллион оправданий, чтобы только не думать о том, что он подставил родного отца. Но этот Пабло явно думал и думал, видимо, очень много.

Я всегда считала, что люди не меняются. Так я решила после истории с Маркосом и с тех пор находила этому подтверждение постоянно. Но теперь, наблюдая за Пабло, я не могла избавиться от навязчивой мысли, что могла ошибаться. Теперь, когда Пабло столько времени проводил с Мариссой, не мог ли он, в самом деле, стать другим? Марисса хорошо знала цену верности: она никогда не предавала и никогда не прощала предательство. Если теперь Марисса поддерживала Пабло, значит, было что-то, чего я не уловила, захваченная собственными переживаниями. Ведь я же изменилась: изменилась до неузнаваемости. Если я так стремительно опустилась на дно, есть ли вероятность, что кто-то способен так же быстро подняться? Ведь, в конечном итоге, все зависит лишь от того, кто подаст тебе руку.

Глава 7

— К следующему уроку вам нужно будет прочитать параграф восемь и подготовить доклад по творчеству любого из художников эпохи Ренессанса.

— А какой объем, синьор Миранда? — послышался обеспокоенный голос Маркоса.

— Десять страниц: работы вы сдаете. Зачитывать будут только два человека.

— Но следующий урок уже послезавтра! — в ужасе воскликнула Мия.

— У вас есть целых два дня на подготовку, — невозмутимо отозвался Миранда и, не обращая внимания на возмущенные вопли, жестом подозвал меня к себе.

Я неохотно подошла, угрюмо опустив голову и засунув большие пальцы в карманы брюк. Я все еще злилась на Миранду, но игнорировать его, как Дунофа, не могла — и не потому что боялась. Он много сделал для меня, Миранда. Несмотря ни на что, я была в долгу перед ним.

— Я пробил по базе телефон, который оставил мне друг Бласа, — сообщил он без всякого вступления, будто продолжая начатый разговор.

Я резко вскинула голову, в ожидании глядя на него.

— Ничего, — пожал плечами Миранда. — Номер принадлежит древнему старику из Чили — вряд ли он имеет к Бласу какое-то отношение. Скорее всего, тот человек взял номер из головы.

— Ты звонил по этому номеру? — вполголоса спросила я и огляделась, чтобы убедиться, что класс опустел.

— Он не активен, — кивнул Миранда. — Судя по всему, этим номером давно никто не пользуется.

— Значит, и эта ниточка ведет в никуда, — нахмурилась я.

— Именно, и я настаиваю на том, чтобы больше не было никаких ниточек. Блас вращался не в самом лучшем обществе: тебе не стоит совать туда нос.

— Я уже говорила: Блас ни при чем! — неуверенно фыркнула я и, чуть помедлив, выпалила: — Я ищу опекуна, чтобы нащупать его слабое место и вынудить отказаться от меня!

Миранда усмехнулся.

— Смело… Ты не думала, что он тоже может найти твое слабое место?

— У меня их нет, — уверенно заявила я. — Я все обдумала: ему нечем крыть. Самое страшное со мной уже произошло — теперь даже отчисление из колледжа меня не пугает.

— Очень рад, что самое страшное, что тебе приходит на ум, — это отчисление из колледжа, — хмыкнул Миранда. — Тем не менее, ставки гораздо выше, и я категорически запрещаю тебе продолжать поиски. С этих пор я буду пристально следить за тобой, и не надейся, что я подпишу прошение на выход. До тех пор, пока опекун сам не потребует тебя выпустить, ты будешь сидеть в колледже и наверстывать упущенное по учебе.

На миг я даже онемела от возмущения.

— И ты туда же! — воскликнула я. — А как же день рождения Мариссы? Я думала, ты хотя бы здесь меня выручишь!

— И напрасно, — спокойно отозвался Миранда. — Я отпущу тебя к Мариссе, а ты нечаянно забредешь в самое пекло. Не надейся.

— Да кто ты такой, чтобы распоряжаться моей свободой? — фыркнула я.

— Я твой классный руководитель. И друг, — прибавил он после короткой паузы, и, взяв портфель со стола, покинул кабинет.

* * *

Я не пошла на следующий урок и, лишь только прозвенел звонок, смешалась с толпой и незаметно свернула к лестнице, ведущей в спальню. Пока все были на занятиях, комната была пуста, и я была предоставлена сама себе. На всякий случай я все же заперла дверь и, приблизившись к своей кровати, деловито схватила матрас и сдвинула его вправо, обнажая доски кровати. Сняв одну из них, я сунула руку в отверстие и, выудив оттуда полупустую спортивную сумку, бросила ее на ковер, а матрас вернула на место. Вновь усевшись на кровать, я поставила сумку на колени и замерла, в нерешительности ее оглядывая.

Я не доставала ее с тех пор, как спрятала, — в день, когда ездила за вещами Бласа. Тогда я вырвала ее у Хавьера и, поднявшись наверх, тщательно исследовала каждый ее сантиметр, но вскоре, почувствовав, что снова впадаю в беспросветное уныние, спрятала подальше от глаз Мариссы и моих собственных. С тех пор я не открывала ее — даже не взяла с собой в поместье Колуччи. Сумка так и провела все лето в колледже, скрытая от чужих глаз внушительным матрасом.

Медленно взявшись за язычок молнии, я потянула его влево. Так же медленно и неуверенно приоткрыла сумку и, заглянув внутрь, бережно вынула оттуда белоснежную рубашку и прижалась к ней лицом, жадно вдыхая запах. Она была чистой: тогда она пахла порошком, теперь — пылью. Вещей было мало — и все они были неношеными, а потому бесполезными для меня: они не сохранили Бласа. Однако я прижимала к лицу его рубашку, представляя себе, будто ткань обтягивает его грудь, а я крепко обнимаю его.

Я никогда бы не призналась в этом даже самой себе, но я всегда испытывала странную потребность прикоснуться к нему. Я набрасывалась на него с кулаками, выталкивала за дверь, судорожно цеплялась за его свитер — но всегда будто бы с одной целью: ощутить тепло и упругость его плеча. Убедиться, что снаружи он вовсе не такой ледяной и кремневый, как изнутри. Почувствовать, что под идеально выглаженной рубашкой скрывается тело из плоти, порежешь — и кровь потечет.

А потом я провела несколько дней, сжимая его холодную руку, и не могла согреть, потому что кровь очень медленно двигалась по жилам. Наверно, самое страшное, что мне довелось испытать в жизни, это обнимать холодное тело, которое не только не могло обнять тебя в ответ, но и не становилось теплее от твоих объятий. Именно тогда я поняла, что больше никогда в жизни не почувствую его тепло. И мне не помогут вещи, которые останутся после него.

Я с трудом оторвалась от рубашки и отложила ее в сторону. Затем раскрыла шире сумку и выудила оттуда еще две футболки — такие же выглаженные и аккуратно сложенные. Помню, я еще тогда удивилась, почему Блас взял с собой так мало вещей. Потом подумала, что ему ничего не стоило купить новые — зачем набивать сумку? Теперь куда более странным мне казалось, что сумку отдали мне, а не новоявленному другу Бласа. Раз это он его хоронил, больница должна была отдать вещи ему. Впрочем, здесь уже, наверно, Миранда постарался.

Я снова порылась в сумке и нащупала только дно. Нахмурившись, я заглянула в сумку и почти тут же обнаружила тоненькую книжечку, которую искала, — «Старик и море» Хемингуэя. Знакомое название, мы вроде даже что-то проходили, но я все равно не читала списки по литературе. Не знаю, как занесло такого уважаемого классика в эту сумку — мне казалось, Блас не читал книг или читал что-то попроще. Еще тогда весной я полистала книгу ради интереса, но там не оказалось диалогов, и мне она показалась скучной. Я не думала, что это настольная книга Бласа, поэтому просто отложила ее снова в сумку и больше не вспоминала о ней до сегодняшнего дня. Задумчиво взвесив книгу в руке, я собиралась было и ее отложить на кровать, но в последний момент передумала и сунула в тумбочку. Почитаю как-нибудь перед сном. Я в последний раз ощупала дно сумки, чтобы убедиться, что она пуста.

Что ж, пришло время признать, что Марисса права: проникнуть в квартиру Бласа было необходимо. Эта мысль давно точила меня изнутри: каждый раз с тех пор, как появился новый опекун, я то и дело возвращалась мыслями к сумке, спрятанной под кроватью. Марисса так и не узнала о ее существовании, но даже она понимала, что вернуться в квартиру — самый простой способ разоблачить моего опекуна. Содержимое сумки Бласа о многом могло рассказать, но о большем рассказывало отсутствие. В ней не оказалось ноутбука, это неудивительно: решив поставить на мне крест, Блас, разумеется, не замедлил сжечь все мосты. Но это и означало, что он оставил ноутбук на квартире — больше негде, не выбросил же он его. Все просто, как дважды два: нужно было только вернуться к нему на квартиру и прочесть его переписку с моим новым опекуном. Однако это-то как раз и было для меня сложнее, чем обойти весь Буэнос-Айрес на четвереньках, роя землю носом. Я не могла вернуться в ту квартиру. Я должна была вычислить своего опекуна как-то иначе. Я готова была вовсе оставить поиски — лишь бы мне не пришлось пережить те события заново:

«Они всегда врывались без стука, они хотели заставить меня бояться. А я не боялся. Не боялся!»

«Блас, не плачь…»

«Но они были сильнее…»

«Не надо, прошу тебя…»

«Столько унижений! Почему? Почему?»

«Все, все прошло».

«Уходи, пожалуйста».

«Позволь мне остаться».

«Уходи.Я хочу быть один. Я привык быть один…».

* * *

«Позволь мне остаться…» — и каждый день, словно строчки из навязчивой песенки, ее слова. Во сне, наяву, в доме, на улице — они отпускают его только тогда, когда он начинает говорить. Но говорить Человеку, в последнее время, особенно не с кем. Впервые за много дней он рискнул выехать в Буэнос-Айрес, чтобы заключить один важный договор и подписать документы о передаче собственности. Умер Блас Эредиа, но Рикардо Фара продолжает руководить крупной компанией. Об этом знает только Линарес, но Человек не может рисковать: он должен уничтожить все следы. Необходимо как можно скорее переписать компанию на другое имя — ради этого Человек даже покинул свое укрытие. Еще несколько командировок — и в права вступит Пабло Диас. Пабло Диас напишет доверенность на смышленого заместителя — и Человеку больше никогда не придется возвращаться в Буэнос-Айрес.

* * *

«Синьор опекун № 3», — я продолжала называть его номером три, надеясь хоть как-то задеть его, хотя, конечно, понимала, что его это вряд ли трогает. — «Мне придется снова нарушить свое обещание не писать Вам, чтобы сообщить, что если Вы в течение нескольких дней не отмените запрет на выход их колледжа, я сбегу отсюда навсегда, и вы будете очень долго разбираться с комиссией по делам несовершеннолетних. Поверьте, я все равно найду способ улизнуть из колледжа — не раз находила, вы меня еще не знаете. В ваших же интересах прекратить эту войну и передать опекунские права Соне и Франко Колуччи по-хорошему , потому что по-вашему все равно не будет. Надеюсь, я выразилась ясно».

Я нажала на кнопку «Отослать» и равнодушно проследила за тем, как маленькое изображение конверта на панели отлетает к моему лже-опекуну.

Марисса возмутилась, когда прочитала письмо, и, хотя я изобразила оскорбленную добродетель, не могу сказать, что была удивлена.

— И что ты будешь делать, если он тебе не поверит? — отмеряла шагами комнату Марисса. — Не грози тем, чего не можешь выполнить!

— Чего это не могу? — пожала плечами я. — Если он мне не поверит, сбегу.

— Лухи, я тебя прибью сейчас на месте, — вскинулась Марисса и дала мне подзатыльник.

— Ай, чего дерешься? — потерла я голову.

— Только попробуй сбежать на самом деле, — пригрозила Марисса. — Я найду тебя, и приведу обратно за волосы.

Я засмеялась.

— Да успокойся, — лениво протянула я и спокойно пожала плечами. — Он же не знает, что меня в колледже многое держит. Он мне поверит.

Однако вскоре хладнокровие мне изменило. Прошел день, второй, а ответа от опекуна по-прежнему не было. Я злилась, раздражалась из-за всякой ерунды, и только Марисса понимала, какая муха меня укусила. Каждый день я возвращалась после уроков в свою спальню, открывала ноутбук, в надежде увидеть ответ от опекуна, и внимательно всматривалась в спам, который приходил за утро, но искомого письма не находила. Он игнорировал меня, и это было хуже, чем если бы он обрушился на меня шквалом оскорблений и ответных угроз. Теперь я не знала, чего от него ожидать.

* * *

Прошло еще несколько дней, а от опекуна по-прежнему вестей не было. Близнецы начали операцию по ликвидации Кармен. На следующий же день после митинга, ведьма нашла у себя на столе резинового таракана и долго верещала, пока заботливый Альфредо не окатил ее в качестве первой помощи водой из лейки для цветов. Урок был сорван, а близнецы тут же направлены к директору, но уже в тот момент, когда те обреченно двигались к двери, бормоча под нос, что добро наказуемо, Ману вскочил с места и заявил, что таракана подложил он. За ним встала Мия и заверила, что это была она. Один за другим ребята вставали и клялись, что игрушку подложили они, причем каждый настаивал, что действовал в одиночку. В конце концов на шум прибежал Миранда и отпустил близнецов, пообещав, что во всем разберется, а виновнику придется понести двойное наказание. После этого появился разъяренный Дунофф и заявил, что раз мы терроризируем Кармен сообща, значит, и наказание понесут все до одного. Тогда возмутился Диего и еще несколько учеников, которые заявили, что ничего не подкидывали, на что Дунофф лишь со стоном схватился за голову и ушел.

Я в этих протестах не участвовала и методично продумывала план побега. Опекун по-прежнему не отзывался, и единственное, что мне оставалось, — это сбежать. Зная, что Марисса вряд ли меня поддержит, я не стала делиться с ней своими планами, хотя и не собиралась сбегать из колледжа насовсем. Мне нужно было только незаметно улизнуть, чтобы сходить в больницу, где лежал Блас. Мне так не хотелось возвращаться к нему на квартиру, что я даже придумала новый план. Все гениальное просто: чтобы выяснить личность человека, который занимался похоронами Бласа, достаточно только сходить в больницу и просмотреть список посетителей за те дни. Может, в журнале даже указано, кто приходил именно к Бласу, — тогда поиск и вовсе сужается. Наверняка в регистратуре сохранились эти данные, и на этот раз паспортные, потому что иначе в больницу не пройти.

Честно говоря, возвращаться туда мне хотелось не больше, чем на квартиру Бласа, — я до сих пор помнила каждый сантиметр коридора, ведущего в его палату. Но я решила, что если не подниматься наверх, можно уберечь себя от ненужных воспоминаний, — а все необходимое я действительно могла выяснить внизу, в регистратуре. Окрыленная этой идеей, я едва дождалась урока физкультуры, когда нас должны были отвезти в бассейн, откуда я смогла бы незаметно улизнуть. Конечно, я понимала, что мое отсутствие заметят, и тут же начнут искать с собаками, поэтому заранее подошла к учителю и таинственным шепотом отпросилась с урока, сославшись на женское недомогание. Кивнув, он проставил мое отсутствие в журнал, а я, сделав вид, что направляюсь к колледжу, в последний момент свернула на стоянку и юркнула в автобус. Учитель физкультуры у нас тоже был новый, и я была уверена, что он не обратит на меня внимание.

Поначалу все шло как по накатанной: шепнув Мариссе, что мне нужно переодеть купальник, я выскользнула из душевой и направилась к главному выходу, однако у самых дверей меня остановил знакомый басок:

— Куда собралась, пламенный Луханчик?

Я обреченно вздохнула и повернулась, чтобы встретить взгляд озорных голубых глаз.

— Хорхио, прошу тебя, не говори никому, — прошептала я, предварительно оглядевшись.

— Я не Хорхио, — доверительно сообщил он, тоже понижая голос до шепота.

— Ой, извини, — махнула рукой я. — Не говори, что видел меня, ладно, Ал?

— Кому? — склонил голову он.

— Никому! — отрезала я. — Даже Мариссе! На тебя можно положиться?

— Ложись, конечно! — широко улыбнулся Ал.

Мне пришлось смолкнуть на пару секунд, чтобы подавить приступ бешенства.

— Я серьезно, Ал! — рявкнула я.

Тот выпучил глаза и отшатнулся в притворном ужасе.

— Онемел, — выдавил он.

— Хорошо, — уже спокойнее отозвалась я и повернулась, чтобы уйти.

— А мы вернемся? — догнал меня его нарочито равнодушный голос.

Вопрос меня несколько удивил. Уж не разболтал ли кто братьям о моих проблемах с опекуном?

— Да, конечно! — нетерпеливо бросила я через плечо. — Вечером я вернусь, — только держи язык за зубами, хорошо?

— Хорошо, хорошо, — закивал Альфредо.

Я энергично кивнула и повернула ручку, когда он снова окликнул меня.

— Лухан!

Я обернулась и раздраженно посмотрела на него.

— Я соврал тебе: на самом деле, я Хорхио, — подмигнул он мне.

Я выдавила из себя улыбку и снова схватилась за ручку. Уже закрывая за собой дверь, я слышала, как он бросил мне в спину:

— Я же рыжий — никогда не верь рыжим.

Я не придала этим словам значения. Только потом поняла, что очень зря.

* * *

— Здравствуйте, вы к кому? — вежливо улыбнулась медсестра.

— Я… К Патрисии Доменго, — ляпнула я.

Я добралась до больницы на такси минут за пятнадцать, однако мне казалось, что прошла целая вечность, с тех пор как я улизнула из бассейна. По моим расчетам урок уже подходил к концу, и очень скоро в колледже должны были заметить мое отсутствие. Зная, что первым делом мне начнет трезвонить Марисса, я отключила телефон и теперь прилагала все усилия, чтобы выглядеть спокойной под пытливым взглядом молоденькой медсестры на ресепшне.

— Какая палата? — уточнила она.

— Кажется, тридцатая, — выдумывала я на ходу. Памятуя об истории с Ману, я понимала, что просто так мне журнал посетителей никто не покажет. Приходилось импровизировать. В тридцать второй лежал Блас… При мысли об этом голову словно сжало тисками.

— Тридцатая… — повторила за мной сестра, бегая взглядом по строчкам. — Что-то не нахожу… Вы уверены, что ничего не путаете? — она вскинула на меня недоуменный взгляд.

— Абсолютно! — безапелляционно ответила я. — А что? Там нет? Ну-ка дайте я гляну! — и я вырвала журнал из рук медсестры, прежде чем та успела отреагировать.

— Ну-ка, ну-ка… — я стала водить пальцем по строчкам, стараясь не обращать внимания на тщетные попытки сестры вернуть журнал.

— Вообще-то, мы не даем журнал в руки посетителям… — несмело подала голос она.

— Да подождите-подождите, — отмахнулась я, не отрывая глаз от журнала, и, сделав резкое движение, вдруг уронила его на пол. Многочисленные бумажки, заложенные в него, рассыпались по всему холлу.

Медсестра охнула от возмущения и, обогнув ресепшн, принялась собирать бумаги, в то время как я вновь овладела журналом и стала пролистывать его в поисках нужной мне даты.

— Журнал начинается с июня! — разочарованно выдохнула я. — А где остальное? — посмотрела я на сестру, которая успела выпрямиться и вырвать у меня журнал.

— Все журналы хранятся в архиве, — машинально ответила сестра, затем вскинула на меня подозрительный взгляд. — А зачем вам раньше?

— В архиве? — переспросила я растерянно.

Медсестра нахмурилась.

— Так, поясните, пожалуйста, что вам нужно? — видимо, она начинала терять терпение.

Я задумчиво покусывала губу. Похоже, мне ничего не оставалось, как выложить все как есть. Я не имела ни малейшего представления, где у них тут архив, и как туда пробраться. Оставалась надежда, что медсестра просто войдет в мое положение. Хотя судя по ее свирепому виду, шансов у меня было мало.

— Мне нужна Патрисия Доменго, — промямлила я. — Но кроме того… — я сделала глубокий вдох и решительно посмотрела на нее. — Я хотела узнать по поводу другого пациента… Он лежал у вас здесь весной…

Медсестра продолжала взирать на меня с оттенком недоумения и неприязни.

— Кем он вам приходится?

— Уже никем, он умер, — обронила я.

Медсестра состроила кислую мину в знак сочувствия.

— Простите. А кем приходился?

— Братом, — тут же отозвалась я.

— У вас есть документы, подтверждающие данную информацию?

— Нет, — растерялась я.

— Тогда ничем не могу помочь, — пожала плечами она. — Мы не выдаем конфиденциальную информацию посторонним.

— Я не посторонняя! — воскликнула я с досадой.

— Мне необходимы документы, подтверждающие это.

— Какие документы могут подтвердить, что он мой брат? — разозлилась я. — В паспорте это не указано!

— Метрика, — невозмутимо отозвалась сестра.

Я едва не разнесла стойку.

— Откуда у меня с собой метрика? — возмутилась я.

— Нужно было взять с собой, если собирались запрашивать какую-то информацию…

И в этот момент я поняла, что она просто надо мной издевается. Ей не понравилась моя шутка с журналом, и теперь она просто брала реванш.

Я сделала глубокий вдох и склонилась к ней.

— Послушайте, — уже спокойнее продолжала я. — Мне нужно знать, кто к нему приходил тогда. Пожалуйста, найдите журнал с данными за апрель! Это очень важно.

Медсестра покачала головой.

— Вы можете не давать мне его в руки! Посмотрите сами — а мне только скажете имя. Я должна знать имена посетителей! И все! Вы и мое имя там увидите, меня зовут Лухан Линарес! Я каждый день его навещала, слышите? Мне только надо знать, кто к нему приходил в мое отсутствие…

В этот момент у меня предательски дрогнул голос, — может, поэтому лицо сестры немного смягчилось.

— Поймите, меня уволят, — заговорщицким шепотом сказала она. — У нас очень строго с этим…

— Кто узнает? — так же шепотом отозвалась я. — Помогите мне, — умоляюще посмотрела я на нее. — Я не могу сказать, зачем мне это, но поверьте, это очень важно. Никто не узнает, обещаю.

Медсестра посмотрела на меня оценивающе и, тяжело вздохнув, щелкнула мышкой компьютера.

— Говорите имя, — устало уронила она.

Я с облегчением вздохнула. Ну конечно, какой архив — у них же все забито в компьютерной базе! Все гораздо проще, чем я думала.

— Блас Эредиа, — выдохнула я. — Он был записан у вас как Блас Эредиа. Лежал в тридцать второй палате. Мне нужны имена всех его посетителей.

Я видела, как рука медсестры замерла над мышкой, и она уставилась на экран неподвижным взглядом. Решив, что она не расслышала, я снова продиктовала ей имя по буквам, но сестра не шевельнулась. Наконец, она оторвала взгляд от компьютера и посмотрела на меня оценивающе.

— Как, вы сказали, вас зовут? — спросила она невыразительным тоном.

— Лухан Линарес, — послушно повторила я. — Нашли меня в списке посетителей?

— Да-да, — рассеянно отозвалась сестра. — Вижу.

— Ну, и кто там еще? — попыталась я в нетерпении заглянуть в монитор, но сестра вдруг резко закрыла вкладку.

— Знаете, я передумала, — решительно заявила она, глядя на меня в упор. — У меня дома маленькая дочь. Я вас выручу, а меня потом уволят. Я не могу так рисковать. Отправляйтесь домой и принесите метрику.

Я была сбита с толку такой внезапной переменой.

— Но вы же обещали помочь!

— Я не могу сообщать конфиденциальную информацию посторонним, — отрезала медсестра. — У меня будут проблемы.

— Не будет у вас проблем!

— Вам виднее, — язвительно отозвалась сестра. — Это нарушение правил госпиталя. Да и личных прав человека.

— Да какая теперь разница? — не выдержала я и стукнула кулаком по стойке. — Он же все равно умер! — воскликнула я.

Выпалила — и вздрогнула от слов, которые так легко вырвались у меня после стольких месяцев замалчивания. Казалось, медсестре тоже стало не по себе от этого безысходного крика, потому что она снова замерла, не сводя с меня напряженного взгляда. Однако мгновение прошло. Она снова приняла уверенный и любезный вид.

— Приходите с документами, и я окажу вам любого рода помощь.

— Я не могу! — я с досадой пнула стойку. — Мне очень трудно вырваться сюда!

— К сожалению, ничем не могу помочь, — развела руками медсестра. — Простите, у меня много работы. Если это все…

Я смерила ее напоследок мрачным взглядом и демонстративно отвернулась, направляясь к выходу. У самой двери, однако, я незаметно юркнула за колонну и, дождавшись, пока сестра углубится в бумаги, бесшумно пересекла холл. Двигаясь по стенке, я, никем не замеченная, добралась до служебного коридора и, с торжеством послав медсестре воздушный поцелуй, скользнула внутрь. Теперь оставалось только понять, где у них хранятся медицинские халаты…

* * *

Человек сидит за кухонным столом в полутьме. В кружке остывает чай. Человек наблюдает за тем, как пар поднимается вверх и складывается в странные иероглифы.

Он только что вернулся из Италии, где заключил последнюю сделку, — теперь руководителем "Харекса" стал Пабло Диас. Одновременно, синьор Диас назначил исполнительного директора и предоставил ему самостоятельно решать все вопросы, за исключением продажи компании. Человек же вернулся в укрытие и после шумной суматохи Европы вновь погрузился в сонный покой пригорода. Вместе с тишиной к нему снова возвращались образы из прошлого:

«Нет. Рики Фара совсем не такой. Он сильный! Он никогда не искал чьей-то дружбы или любви. Ему это ни к чему! Он не хочет, чтобы его любили!».

«Да? И чего же стоит такая жизнь? Скажи мне, Рики Фара… Стоит ли так жить?».

Человек делает большой глоток из кружки и морщится — чай еще не остыл. Хочется забыться, спрятаться. Хочется заснуть и не просыпаться. Но ее голос не дает погрузиться в сон — он тревожно звенит в тишине:

«Я не делала ничего плохого. Я хотела помочь тебе!».

«Так я и поверил. Ты мне вечно пакостишь! В этом цель твоей жизни!»

«Неправда! Ты ведь так же несчастен, как и я».

Человек снова стремительно делает глоток из кружки и жалеет, что у него нет под рукой ничего покрепче. Но это было бы слишком просто — забыться в спиртном. Он учил ее быть сильной.

«Я не подозревала, что люблю его, и что он любит меня. А теперь я знаю».

«Иногда самое большое проявление любви — это отпустить близкого человека».

Человек вздрагивает, словно наяву ощущая ее холодные тонкие пальцы на своем лице.

«Блас, несмотря ни на что, я сумела тебя полюбить — ты тоже привязался ко мне. Я не одинока теперь. Где бы ты сейчас ни был, я хочу, чтобы ты обрел то, что искал, — покой. Прощай».

Она ошибалась: он не был к ней привязан. Он всегда ненавидел ее и опекал только из чувства долга. Он бы доказал ей это, если бы она дала ему уехать, если бы дала хотя бы умереть. Но Человек выжил, и жить без нее оказалось гораздо труднее, чем умирать.

Его размышления прерывает телефонный звонок.

— Да, — разрезает тишину его хрипловатый голос.

— Синьор Фара?

Человек щурится и отнимает трубку от уха, чтобы прочитать номер. Звонят с городского.

— Кто это? — осторожно уточняет он.

— Это Пабло Росини, ваш лечащий врач. Как заживают травмы?

Человек молчит.

— Синьор Фара, это действительно Пабло. У меня для вас срочное сообщение. Вы просили сообщить, если вами будут интересоваться.

— Так, — голос Человека становится напряженным.

— Так вот, вами интересовались.

— Кто?

— Она не представилась. Медсестра на вахте сказала, что это была девушка лет шестнадцати. Я подумал, вам будет это интересно…

— Что она хотела? — в голосе Человека слышится сталь.

— Насколько я понял, журнал посетителей. Она настаивала, чтобы ей выдали его.

— Ей выдали?

— Разумеется, нет, у нас это строго запрещено. Но медсестре показалось, что кто-то рылся в архивах.

— Понятно… — голос Человека звучал почти обреченно. Можно было и не спрашивать: если ей нужен был журнал, она его достала. Вопрос, зачем?

— Больше мной никто не интересовался?

— Нет, синьор.

— Если кто-либо придет еще раз, вы помните наш уговор?

— Разумеется, Правда…

— Что?

— Я буду держать язык за зубами, но вот медсестры…

— Вы меня шантажируете?

— Нет, что вы… Просто выражаю сомнения…

— Я заплатил достаточно, чтобы избавить вас от сомнений.

— Разумеется, синьор, но как я могу ручаться за медсестер?

— Очень просто: передайте медсестрам, что я легко найду и уничтожу каждую из них, включая их семьи. Я могу на вас положиться?

— Да, синьор, вам не о чем беспокоиться!..

— Так-то лучше. Держите меня в курсе. Если кто-то будет снова мной интересоваться, незамедлительно сообщайте мне.

— Да, синьор.

— И перестаньте мне поддакивать, — раздраженно бросил Человек и отключил телефон. Отложив трубку, он снова поднял кружку со стола и отхлебнул чай. Затем резко встал, поставил кружку на стол и походил по кухне, привычно подбоченившись. Внезапно он снова схватил со стола телефон и быстро набрал номер:

— Хосе? — разорвал тишину его голос.

— Рики, мальчик мой, — послышалось из трубки.

— Не называй меня так, — резко отозвался человек. — У нас проблемы — нужна твоя помощь.

— У нас? — многозначительно протянул Хосе.

— Сейчас не время для старых обид. Линарес была в больнице.

— Невероятно, — восхищенно выдохнул человек на том конце провода. — Вот смышленая!..

— Ты приедешь?

— Я уж не в тех годах, мой мальчик, чтобы разъезжать туда-сюда, — старческий голос звучал обиженно. — Ты сам меня выпроводил, не забыл?

— Потому что ты едва все не испортил! Но я не из злопамятных.

— Разумеется, мальчик мой, ты просто из тех, кому больше не к кому обратиться.

— Что мне стоит нанять человека?

— Он продаст тебя, и ты это знаешь. Ладно, я приеду, но не ради тебя, Рики. Жалко синьориту — еще наломаешь дров с ней. Диктуй адрес.

— Адрес тебе известен — я все еще в загородном доме Колуччи…

Глава 8

После больницы я тут же направилась в колледж. Мне казалось, прошла целая вечность с тех пор как я пробралась в бумажный архив и раскопала журнал посетителей, но я надеялась, что Мариссе хватит ума не поднимать панику, когда она обнаружит, что меня нет в колледже. По моим расчетам, учитель физкультуры должен был сказать ей, что я отпросилась с урока, — вряд ли он стал уточнять, когда именно. По крайней мере, я надеялась, что не стал.

— Куда ты запропастилась? — налетела на меня разъяренная Марисса, стоило мне войти в комнату.Лухан и Лаура тут же меня обступили с одинаковыми встревоженными лицами.

— Я ходила в гости, — выдала я заранее подготовленный ответ. — Сидела у Мии.

— У Мии значит, — сощурилась Марисса.

Я оставалась невозмутимой. Перед тем как показаться на глаза Мариссе, я заглянула к Мие, оставила ей сумку с купальником и попросила не выдавать меня, если Марисса спросит, была ли я у них.

— Ну, не у Мии, конечно, — решила я уточнить для правдоподобности. — У Вико. Она попросила помочь ей с… географией.

Марисса энергично закивала.

— Понимаю, понимаю… А можно спросить, с каких пор ты у нас гуру географии? — невинно поинтересовалась она.

Я замялась.

— У меня, в свое время, было столько отработок в картохранилище, — нашлась я, — что я теперь знаю географию назубок. Не пойму, ты намекаешь на то, что я не способна кому-то помочь с уроками?

Я решила, что старый добрый прием «защита нападением» придется сейчас как раз кстати.

— Я намекаю на то, что ты сбежала из колледжа! — рявкнула Марисса. — И ничего мне не сказала! Я уже собиралась искать тебя по всему городу!

— С чего ты взяла… — промямлила я.

— Брось, Лухи, — поморщилась Марисса. — Ты знаешь: я терпеть не могу, когда мне врут!

— Хорхио нам все рассказал, — несмело подала голос Луна.

Марисса бросила на нее неодобрительный взгляд. До меня начинало доходить:

— Вот предатель! Ну он у меня получит! — возмутилась я и рванула дверь на себя, чтобы повыдирать рыжие лохмы, но Марисса резко втащила меня обратно и захлопнула дверь.

— Сначала выкладывай, куда тебя опять понесло, — угрожающе протянула Марисса,— или я пристегну тебя наручниками к батарее и смою ключ в унитаз.

Насупившись, я села на кровать.

— Надеюсь, ты не выдала меня Дуноффу? — буркнула я.

Марисса хмыкнула.

— Скажи спасибо Хорхио. Он сказал, что ты обещала вернуться. Я не слишком ему поверила, но решила до завтра ничего не предпринимать.

— Я убью его, — пообещала я. — Я…

Марисса снова силой усадила меня.

— Где ты была? — Она смерила меня далеко не ласковым взглядом.

Я виновато взглянула на нее исподлобья и, вздохнув, начала свой рассказ.

* * *

— Значит, тебе удалось выйти на друга Бласа! — воскликнула Лаура.

— Лухи, ты просто гений! — восхищенно выдохнула Луна. — Надо же до такого додуматься! Как ты не побоялась залезть в архив? Если бы тебя увидели…

— А, я была в халате медсестры, — отмахнулась я. — Никто не обратил внимание.

— И как его зовут в итоге? — поинтересовалась Марисса. Я знала, она была не слишком довольна, что я пошла на эту авантюру в одиночку.

— Грегорио Фуэнтес, — с торжеством объявила я.

— Думаешь, имя настоящее? — скривилась Марисса.

Я пожала плечами.

— Не знаю. Мне стольких усилий стоило уломать медсестру показать мне журнал. Не думаю, что она бы пропустила посетителя, не заглянув в его документы.

— Посетитель мог быть умнее тебя, — постучала мне пальцем по лбу Марисса, — и дать сестре волшебную долларовую бумажку.

Я в задумчивости покусала нижнюю губу.

— Не думаю. Разве что там дежурила другая сестра — с этой каши не сваришь. Она уже почти была готова заглянуть в архив, но...

Я резко смолкла.

— Что? — потеребила меня Марисса.

— Да странно это… — рассеянно протянула я. — Она передумала, когда я назвала Бласа. Как будто ей было знакомо это имя.

— Конечно, знакомо, — фыркнула Марисса. — В Аргентине каждый третий — Эредиа.

— Да нет, — покачала я головой. — Не в этом дело... Мне показалось, она вспомнила именно Бласа. Имя-то редкое.

— Но тогда она бы вспомнила и тебя, — резонно заметила Лаура.

— Необязательно, — пожала плечами я. — Прошло несколько месяцев. Я ведь ее не узнала…

— Ты была не в том состоянии, чтобы запоминать лица, — согласилась Лаура.

— Я бы не придала этому значения, — добавила я, пропустив ее слова мимо ушей, — если бы не заглянула в отдел историй болезней.

— А что там? — охнула Луна.

— А там ничего, — ответила я, обращая на нее внимательный взгляд. — Ни-че-го! Там нет карты Бласа.

На секунду в комнате воцарилась гробовая тишина.

— Чепуха! — подала голос Марисса. — Естественно, там нет карты Бласа! Зачем хранить историю болезни человека, который уже точно к врачу не обратится?

Я смерила ее укоряющим взглядом, и она смолкла, виновато потупившись.

— В том-то и дело, что действующие истории болезни хранятся в регистратуре, — отозвалась я. — А в архиве хранятся истории болезни умерших пациентов — я успела сообразить что к чему, пока рылась там. Видимо, больница не имеет права избавляться от таких документов, поэтому хранит в специальных папках: на каждой проставлена дата рождения и дата смерти. Все папки расставлены по алфавиту, но карты Бласа там не было.

— Может, случайно поставили не под той буквой? — робко предположила Луна.

— Нет, я все перерыла, — отрезала я.

— Думаешь, они ее потеряли? — спросила Лаура. — Поэтому медсестра насторожилась?

— Я не знаю, что думать, — честно призналась я. — У меня голова кругом от всех этих опекунов и неизвестно откуда взявшихся друзей!

— У тебя просто снова паранойя, — «успокоила» меня Марисса. — Ну не нашла ты карту в архиве — и что? Может, она еще в регистратуре, а может, действительно потеряли. Поэтому сестра и занервничала, тебе-то что с этого?

— А может, ее взял друг Бласа… — тихо заметила я.

— Зачем? — фыркнула Марисса.

— Вот и мне интересно, зачем, — буркнула я.

Марисса замолкла на пару мгновений, но затем снова фыркнула:

— Брось, Лухи, хватит заниматься ерундой! Даже если ее взял на память какой-то псих, тебе от этого ни холодно ни жарко. Лучше скажи, что ты собираешься делать с этим Фуэнтесом…

Я задумчиво потерла лоб.

— Да не знаю, что буду делать, — ответила я рассеянно. — Фамилия распространенная. Да и не факт, что он из Буэнос-Айреса…

— Ну, если это и есть твой опекун, он должен быть где-то поблизости, — заметила Луна.

— Если это мой опекун, он мог вообще показать на входе фальшивый паспорт, — передернула я плечами.

Марисса издала нечленораздельный звук и закатила глаза.

— Да-да, Марисса, мой новый опекун не бандит и не мошенник, я все помню, — хмыкнула я. — И вообще он невинная жертва, которую я вознамерилась ни за что ни про что заложить полиции.

Марисса собиралась вступить в полемику, но ее перебила Лаура:

— Давайте исходить из того, что есть. Простым справочником не обойдешься — может, снова обратишься к Маркосу? — несмело предложила она.

— Нет, — отрезала я.

— Почему? — Лаура вперила в меня любопытный взгляд, но первая не выдержала и отвела глаза.

— Просто он ничем не сможет помочь, — буркнула я. — В тот раз у него был хотя бы номер машины.

— Ну а что ты собираешься предпринять? — спросила Марисса. — Будешь обзванивать всех Фуэнтесов Буэнос-Айреса с вопросом «А не вы, случайно, БласаЭредиа хоронили?».

— Буду, — Я упрямо поджала губы. — Не думаю, что в Буэнос-Айресе так уж много ГрегориоФуэнтесов.

* * *

Я ошибалась. В Буэнос-Айресе проживало около пятисот человек с таким именем, и я честно обзванивала телефонный справочник до тех пор, пока разъяренная Мичи не нашла меня и не отобрала трубку, высказав все, что обо мне думает. На то, чтобы воспользоваться автоматом, меня уже не хватило, и я поняла, что выбора у меня нет, — ничего другого не оставалось, кроме как обратиться к Маркосу. Я поймала его тем же вечером и рассказала обо всем, однако вскоре убедилась, что обращаюсь не по адресу. Если бы мне был известен хотя бы номер машины, он мог бы позвонить своему дяде и выяснить адрес, на который машина зарегистрирована. Но у меня не было этого дурацкого номера! У меня вообще ничего не было, лишь сплошные неизвестные, и я могла поклясться, даже синьоре Косинус было бы не под силу решить подобное уравнение.

Маркос предложил другую, совершенно сумасшедшую идею, которую я сперва восприняла с энтузиазмом. Он хотел позвонить в опекунский отдел и запросить данные обо мне, назвавшись именем Грегорио Фуэнтеса. Если это имя действительно носил мой опекун, работники опеки должны были выдать всю необходимую информацию, если же нет, по крайне мере, стало бы ясно, что Грегорио Фуэнтес не имеет ко мне никакого отношения. Раздобыть адрес и телефон соцотдела оказалось легко: я искала данные в приемной директора, пока Мичи отвлекал Маркос. Моего опекуна Маркос тоже изображал не впервые, так что голос его звучал уверенно и твердо. Однако в один момент все рухнуло, потому что имя Грегорио Фуэнтеса в отделе опеки слышали впервые, и только осознав это, я поняла, какой промах допустила. Теперь опекуну могли доложить, что мной интересовался некто Грегорио Фунтес. Если они знакомы, ему не составляло труда убедиться, что тот никуда не звонил, если же нет, он в любом случае мог насторожиться и начать заметать следы. И тогда я уж точно не смогу накопать на него компромат, у меня не останется ни единой зацепки и придется принять его условия. Мне придется впустить его в свою жизнь.

* * *

Вторая четверть подходила к концу, а я так и не придумала, как избавиться от своего опекуна. Ноутбук поселился в коробке навечно: я строго выполняла свое обещание и за весь семестр не написала опекуну ни слова. Из колледжа меня, правда, тоже не выпускали, и это становилось проблемой, учитывая, что близился день Рождения Мариссы. Сама Марисса уже не раз осторожно интересовалась у меня, как я планирую вырваться из колледжа и толсто намекала, что ее день рождения — неплохой повод помириться с опекуном. Я лишь резко отвечала, что все улажу, и на этом все разговоры заканчивались. На самом деле, я понятия не имела, как получить разрешение на выход и опасалась, что вариант побега Колуччи не оценят. Можно было подделать прошение, как когда-то сделал Хавьер, но Миранда обещал быть начеку — он мог мигом обнаружить мое отсутствие и закатить скандал. Решение лежало на поверхности, точнее, на дне коробки из-под обуви, в которой я хранила ноутбук, — стоило лишь попросить опекуна выписать мне разрешение, и он сделал бы это в обмен на обещание, что я буду всегда на связи. Но я не могла и не хотела давать такое обещание — и тем более идти к нему на поклон.

А тем временем колледж снова стоял на ушах. Предстояла грандиозная вечеринка, и о ее масштабе были наслышаны даже те из учеников, кто пришел недавно. Празднование дня рождения опять назначили на один и тот же день и, хотя Марисса и Мия казались не слишком довольными этим фактом, обеим было ясно, что теперь уж это станет их ежегодным бременем. Марисса, памятуя о моем положении, предложила снова закатить вечеринку в колледже, но Мия заявила, что никогда не повторяется и настояла на аренде уличной танцплощадки в крупнейшем парке города. Мариссе явно понравилась эта затея, но она для порядка поупрямилась и смилостивилась лишь тогда, когда Мия пообещала выполнить любые три ее желания. Марисса вообще взяла за правило торговаться с Мией по любому поводу, так что, насколько мне было известно, та задолжала Мариссе уже около десяти таких желаний. Или девять — одно мы потратили, когда просили Мию подтвердить, что у нас ветрянка.

Девочки сутками пропадали в городе, подбирая декорации, меню и музыку, ссорились и опять мирились, пару раз они подрались, и мне лично приходилось отдирать их друг от друга. Ребята же, которые были приглашены, — а приглашены были все наши одноклассники с подачи великодушной Мии, затем, разумеется, получившей втык от Мариссы, — печали не знали и занимались приготовлениями. Девочки листали журналы в поисках платьев, мальчики придумывали, как бы на сей раз протащить на вечеринку алкоголь, рыжие близнецы, лишь завидев Мариссу или Мию на горизонте, издавали победный клич и исполняли горячее аргентинское танго, расталкивая толпу в коридоре. Признаться, даже я, затаившая обиду на Хорхио за его длинный язык, не могла удержаться от смеха, когда видела, как двухметровый Ал делает изящный мах ногой, а Хорхио мужественно опрокидывает брата в страстном па. Мия кокетливо поправляла волосы и начинала перешептываться со своей свитой, Марисса же, как правило, смерив братьев красноречивым взглядом, с достоинством проходила мимо так, будто и не замечала их.

Как-то раз, когда до великого события оставалось недели две, меня поймала в коридоре Мия.

— Лухи, как удачно я тебя встретила, зайди, пожалуйста!

Миг — и ее тонкая изящная рука крепко обхватила мое запястье и втащила меня в комнату прежде, чем я успела опомниться.

— Лухи, — торжественно начала она, загородив своим тщедушным телом все пути к отступлению. — У меня к тебе огромная просьба!

Я засунула руки в карманы джинс и по-мальчишески сурово уставилась на нее исподлобья, ожидая продолжения.

— Понимаешь, — нерешительно продолжила она, — мы ведь теперь одна семья, верно? Скоро папочка уладит все вопросы с твоим опекунством, и ты станешь моей полноценной сестренкой! — она одарила меня своей фирменной ослепительной улыбкой, которая почти тут же погасла при виде моего безжизненного лица.

-Мия, ближе к делу, — подала, наконец, голос я. — У меня мало времени: надо готовиться к контрольной.

— Да-да, конечно, — заторопилась Мия и, снова взяв меня за рукав, осторожно подвела к своей кровати, на которой было расстелено длинное шифоновое платье небесно-голубого цвета.

— Я просто к тому, что мне бы очень хотелось… Как бы это сказать… Ну, ты же помнишь, что у нас Мариссой день рождения в один день, — мялась она.

Я фыркнула.

— Мия, ты не дашь об этом забыть — весь колледж только об этом и говорит…

— Правда? — просияла Мия, но тут же сникла и нерешительно коснулась моего плеча. — Ладно, Лухан, я итак тебя задерживаю… Давай к делу… — Она все еще сомневалась. — Ты только, пожалуйста, не сердись! Я знаю, что тебе сложно выбирать наряды: у тебя немного угловатая фигура, я представляю, как тебе трудно подбирать одежду…

Я жестом прервала ее. Затем медленно отцепила ее руки от себя и уставилась на нее в немом изумлении.

— Мия, скажи, что это не то, о чем я думаю, — протянула я почти угрожающе, медленно опуская взгляд на платье, расстеленное на кровати.

— Мы теперь сестры, а там будут репортеры… — оправдывалась Мия. — Мне так хочется похвастаться перед ними своей новой семьей…

Я сделала глубокий вдох, затем выдох. Мой новый опекун итак вытянул из меня все жилы, но Мия, видимо, решила добить окончательно.

— Мия, — с ангельским терпением выдохнула я, — очень может быть, что я так и не стану твоей сводной сестрой, потому что сейчас моей жизнью распоряжается совершенно чужой человек, и это не твой отец. Это во-первых, — выставила я большой палец. — Во-вторых, — выставила я указательный палец, — очень может быть, что мой новый опекун не разрешит мне выйти из колледжа даже на день рождения Мариссы, так что тебе не придется краснеть за меня на празднике…

— Да нет же, Лухи, почему краснеть… — попыталась вставить слово Мия, но я снова ее перебила.

— И в-третьих, — сунула я три пальца буквально Мие под нос, отчего та испуганно отпрянула, — если ты еще раз пристанешь ко мне со своими шмотками, даю слово, я надену тебе на голову мусорное ведро! — я резко развернулась, чтобы уйти, но внезапно остановилась как вкопанная взирая на прикроватную тумбочку Мии. На ней стояла маленькая круглая свечка, освещавшая небольшую фотокарточку, прислоненную к вазе с цветами. Где-то позади сокрушенно охнула Мия, но я не обернулась, будучи не в силах оторвать взгляд от знакомого лица на фотографии. Я медленно приблизилась к тумбочке и взяла карточку в руки. Зрение не обманывало меня: на ней был изображен Блас.

— Что это? — хрипло спросила я, не оборачиваясь.

— Фотография, — эхом отозвалась Мия.

— Вижу, что фотография, — раздраженно буркнула я, заставив себя оторвать завороженный взгляд от знакомого до боли лица, повернулась к Мии. — Что она делает у тебя на тумбочке?

— Сегодня ведь день рождения Бласа, — ответила Мия почти шепотом. — Я решила его помянуть.

— День рождения? — переспросила я.

— Ты не знала? — удивленно уставилась на меня Мия.

Я не знала. Знала, что он лечился в сумасшедшем доме, что рос в детдоме, что его отец сидел в тюрьме. Все это я раскопала после долгих продолжительных поисков, а вот когда у него день рождения — понятия не имела. Я смотрела на характерную самоуверенную улыбку Бласа, и у меня холодело сердце — до того живым он казался. Я не видела это лицо почти полгода.

— Я сама случайно узнала, — словно опомнившись, прибавила Мия. — Он как-то обронил, что недавно прошел его день рождения, и назвал число — а я почему-то запомнила. Фели сказала, что умерших надо поминать не только в день смерти, но и в день рождения. Это она посоветовала поставить свечку.

Я молчала, силясь оторвать взгляд от прозрачных светлых глаз на фотографии, и пыталась подавить слезы, подступившие к горлу.

— Это бред!— фыркнула я через силу. — Что за дурацкий обычай? — бросила я и, снова сделав шаг к тумбочке, положила на нее фотографию лицом вниз. Взяла в руки свечку и задула ее. Мия следила за мной нерешительным, почти испуганным взглядом. — Еще пожарная сигнализация сработает, лучше погасить, — стала оправдываться я и вдруг замолчала, нервно сжимая свечу в руке и, снова отложив ее на тумбочку, сделала несколько шагов к двери. Мия не препятствовала и не двигалась с места, но я чувствовала ее напряженный взгляд мне в спину. Повернув ручку, я открыла дверь, затем, помедлив, вдруг снова закрыла ее и сдавленно спросила, не оборачиваясь:

— Сколько ему бы исполнилось?

— Двадцать шесть, — тут же отозвалась Мия, словно только и ждала этого вопроса.

Я кивнула и вышла из комнаты, ссутулившись, словно несла на себе все шмотки Мии за последнее десятилетие.

* * *

Тот вечер я провела на заднем дворе колледжа, где просидела на бордюре до глубокой ночи. Небо было ясным, на нем висела огромная луна и крупные яркие звезды. Я всегда испытывала неясный благоговейный страх, когда видела звезды. Не оттого, что смотрела на них, а оттого, что они смотрели на меня, как смотрели на других, таких же как и я, много лет назад. Я представляла себе, какие они древние и сколько тысячелетий висят над землей и наблюдают за всем, что здесь творится. Каким, должно быть, мелким казалось им все, что они видели! Маленькие человечки собирались под ними, чтобы убивать друг друга или чтобы свергнуть очередной режим, сжигали города и строили новые. Целые народы под ними зарождались и вымирали, кричали от боли и, может, взывали к ним, а они только продолжали равнодушно мигать, как теперь.

Будь они живыми, какой пыткой для них было бы это безмолвное и бесполезное всезнание. Звезды смотрели, как люди любили друг друга и теряли, метались в поисках и находили — до нашей эры, в древние времена, в средневековье, в далеком будущем — во все века те же. Наверно, однажды ночью они выйдут на смену, чтобы увидеть сплошные руины и угли вместо планеты, и на ней не будет ни одной живой души, но и тогда звезды все так же будут лишь равнодушно освещать обломки того, что когда-то было моим миром.

«Жжешь мосты? — Голос из прошлого. Мне казалось, будто я вижу в лунном свете двух маленьких девочек, сидящих у костра, и длинную фигуру старосты, возвышающуюся над ними. Он засунул руки в карманы брюк и бросил грустный взгляд на костер, в котором горело мое прошлое.

— Мой отец заблуждался. Ты трусиха».

И больше ничего: ни едких слов, ни пространных нравоучений. Только этот короткий приговор: «Мой отец заблуждался». Я видела, как староста вновь отделяется от костра и удаляется своей плавной волчьей походкой, растворяясь в лунном свете. Поежилась. Ночные призраки — самая изощренная пытка из тех, что выпали мне после его смерти.

Что бы он сказал теперь, если бы увидел меня: такую жалкую и беспомощную в своей бессильной ненависти к самой себе? Теперь, когда тоска и ненависть разъедали меня изо дня в день, когда я медленно и необратимо становилась другой? Одобрил бы он эти изменения или указал бы дорогу назад? Все чаще я ловила себя на этой мысли: «А что сказал бы Блас?». Я слишком привыкла получать ответы на все вопросы в письмах безликого опекуна, слишком близко к сердцу принимала когда-то его желчные замечания, брошенные в лицо. Теперь мне не хватало этого взгляда со стороны, не хватало едких реплик в мой адрес, обнажавших самую суть и открывавших мне мое собственное лицо без прикрас. Каким-то странным образом мнение Бласа стало моим ориентиром, и, потеряв Бласа, я потеряла и ориентир. Мне больше не на что было опереться, и я затерялась в потоке истин, ни одна из которой больше не казалась мне достойной доверия.

Да, Блас был прав, а его отец заблуждался: я была очень слабой. Я обманывала себя, трусливо пряталась от всего, что могло мне напомнить о Бласе, в частности, от нового опекуна, не понимая, что куда бы я ни бежала, от себя самой мне не скрыться. И чем больше я ненавидела своего нового опекуна, тем сложнее было ненавидеть Бласа. Я не могла его простить, потому что он не был передо мной виноват. Он не был передо мной виноват, потому что не был мне должен. Мне не за что было его ненавидеть, и все же я должна была — иначе слишком больно. Перестать ненавидеть означало потерять его. Окончательно признать, что ненавидеть мне больше некого.

Я поняла это очень поздно, когда уже не смогла бы ему об этом сказать, — наверно, это всегда до конца осознаешь, только теряя. Я любила его. Не знаю, как это вышло, и в какой момент это произошло. Казалось, совсем недавно он был чужим, жестоким старостой, третировавшим весь колледж, а меня в особенности. Ненависть порой роднит больше, чем приязнь,— а точнее, прощение. Капля по капле, незаметно, через бесконечные скандалы и преследования он становился мне родным, единственным родным человеком в моей жизни. Когда бродил за мной тенью во время разрыва с Маркосом, заставлял писать дурацкие эссе или разыскивать мою мать. Друзья никогда не оставляли меня и всегда поддерживали — Ману, Марисса, Луна, Лаура — но мой враг всегда был всех ближе. Ему не нужно было приходить мне на помощь — он итак постоянно был рядом. Я не слышала от него слов утешения, но только ему удавалось вытащить меня из самого беспросветного уныния.

Все это время он повсюду следовал за мной, как тень, а я даже не замечала, потому что тень никто никогда не замечает. Теперь же я словно лишилась ее и чувствовала себя голой и незащищенной. Трудно представить, как это, должно быть, тяжело и неуютно проснуться однажды и не найти своей тени. Солнце пригревает, люди вокруг отбрасывают сочные, отчетливые, насыщенные цветом тени, а у тебя нет, сколько ни оглядывайся, — сплошь пустота. Сплошь бессмысленный, пустой и равнодушный солнечный свет, озаряющий стены, и асфальт, и людей, и зелень вокруг, а твоей тени нет. Ты больше не отбрасываешь тень.

Блас был моей тенью и ушел как и подобает тени — незаметно. О знаменитостях пишут в газетах, о семейных людях скорбят близкие. А Блас был сиротой, как я, и у него не было никого, кроме меня. Он умер — и словно вышел из игры, и не было никого, кто бы почувствовал. Не стало Бласа Эредиа, а машины все так же проезжали по шоссе, люди все так же спешили на работу — мир не заметил его отсутствия. В колледже быстро забыли о вредном охраннике, и стайки учеников продолжали задерживаться на перемене без него, лишь изредка вспоминая о временах, когда их разгонял суровый староста и раздавал наказания направо и налево — уж точно никто не сожалел, что эти времена позади. В коридорах больше не было слышно шагов Бласа Эредиа, и я, похоже, была единственной, кто это осознавал.

Странная штука — статистика. Нужно, чтобы ушли миллионы, чтобы люди эшелонами уходили на тот свет — только тогда все охнут, сочувственно подожмут губы, и сокрушенно покачают головами. А если умрет один, всего один никому не известный человек, все, напротив, с облегчением выдохнут: «в аварии почти никто не пострадал». Как будто имеет значение, сколько. Как будто каждый из этих тысяч пострадавших не такой же ОДИН для кого-то. Один-единственный, без которого рушится мир, и вся жизнь теряет основу.

Для меня Блас не просто вышел из игры, для меня он был не просто фигуркой на игральной доске. Я была единственным человеком, чью жизнь он изменил, и, какими бы мотивами он ни руководствовался, я уже не могла этого изменить. Поэтому он продолжал жить в моей голове и в сердце, поэтому я оплакивала его даже после того как узнала о предательстве. Глупые мечты о любящем покровителе, которые Блас так старался выбить из моей головы при жизни, проросли во мне с корнями, и подобно плющу высасывали из меня все соки, окончательно лишая меня душевных сил. Не так-то просто оказалось поверить в реальность: для меня он по-прежнему оставался таинственным заботливым опекуном без лица. И чем дольше я тосковала и скучала по нему — тем больше ненавидела нового опекуна, и, наверно, даже не потому что он служил напоминанием, но потому что казался мне суррогатом. Фальшивкой, пустышкой, которую мне предлагали взамен чего-то очень дорогого и настоящего.

— Ты спать-то идти собираешься? — послышался позади голос Мариссы.

— Я приду. Иди, — тихо отозвалась я, не оборачиваясь, но Марисса естественно, не послушалась.

— У Мии нет мозгов, ты же знаешь! — Она села рядом.

— Почему? — повела плечом я. — Она-то, как раз, вспомнила о его дне рождения.

— Лухи… -Марисса сжала мою руку, — Ты должна это прекратить.

— Прекратить что? — рассеянно отозвалась я.

— Оплакивать его, — решительно произнесла Марисса, затем села так, чтобы видеть мое лицо. — Прошло почти полгода…

— Опять цифры… — пробормотала я.

— Что? — не расслышала Марисса.

Я промолчала, и Марисса, не дождавшись ответа, продолжила:

— Он был твоей единственной ниточкой с твоим прошлым, это ясно. Его отец много сделал для тебя, да и Бласа жаль, даже мне жаль. Но ты слишком зацикливаешься… Тебе пора кончать с этим, Лухи. Нужно идти дальше.

Я продолжала задумчиво смотреть куда-то мимо нее.

Марисса снова помолчала, ожидая моей реакции, затем тяжело вздохнула и снова заговорила:

— Ты опять начнешь талдычить мне, что осталась одна? Лухи, разве я, разве Соня, Маркос не доказали тебе, что это не так? Разве… — Она хотела, видимо, снова вспомнить о моем новом опекуне, но вовремя осеклась. — Ладно, — сурово перебила сама себя Марисса. — Мы все прыгаем вокруг тебя и пытаемся помочь. Ты сама отвергаешь помощь. Это ты оставляешь нас одних, ты сама! Не говори, что у тебя ничего не осталось!

Я повела плечом и вдруг подала голос:

— Я и не говорю.

Марисса недоуменно уставилась на меня.

— Тогда почему ты такая кислая?

— Я потеряла…его, — уронила я.

Теперь я смотрела на нее в упор.

— Понимаешь, дело не в том, что я потеряла все. Дело в том, что я потеряла его. Бласа.

Марисса помотала головой.

— Ничего не понимаю! Еще вчера ты его ненавидела! — воскликнула она.

— И сейчас ненавижу, — кивнула я. — Я ненавижу его больше жизни! Но мне плохо без него, Марисса. Очень плохо.

Марисса в панике схватилась за голову.

— Лухан, ну послушай, что ты говоришь? Вспомни, без кого тебе плохо! Бласа, которого ты себе выдумала, не существует! Его нет, и никогда не было! Вспомни, как он обращался с тобой! Вспомни, как подставил Ману! Вспомни, как он подкупил Обезьяну!

— Я помню, — тихо вставила я.

— И тебе его не хватает? С какой стати? Блас от тебя отказался, — продолжала Марисса, тщетно пытаясь поймать мой взгляд. — Отказался задолго до аварии — то есть, ему было плевать на тебя, понимаешь, Лухи? Это больно и поверь, мне больнее в сто раз говорить тебе это, но ты знаешь, я всегда стараюсь быть с тобой честной. Блас никогда тебя не любил, он был плохим, очень плохим человеком! Смирись с этим! Слышишь? — ее голос дрогнул, словно ей и впрямь говорить это было тяжелее, чем мне слушать.

«Смирись с тем, что не нужна ему».

Я молчала не потому что не слышала, а потому что не знала, что ответить. Слова Мариссы меня не задели: я и сама так думала или заставляла себя так думать. Но в то же время было что-то, чего я не могла выразить и не потому что не доверяла. Мне на ум приходили другие воспоминания: те, которые я могла разделить только с Бласом, и я знала, что делиться ими с кем-либо еще — бессмысленно. Марисса никогда не увидит той едва заметной тени, которая прошла по его лицу, когда я сказала, что отказываюсь от его покровительства. Она не поверит, если расскажу, как однажды Блас едва не убил Пабло за то, что он поднял на меня руку. Я никогда не смогу передать словами, какой у Бласа был виноватый взгляд, когда он пришел ко мне в комнату, чтобы в первый и последний раз попросить у меня прощения. Все эти воспоминания мне пришлось похоронить вместе с Бласом, потому что они принадлежали только ему и мне. И оттого они стали казаться иллюзорными и как будто незначительными — некому было прийти и подтвердить, что все это мне не показалось и не приснилось.

— Ну скажи что-нибудь! — разозлилась Марисса. — Хватит строить из себя загадочного Сфинкса!

Мой взгляд бессмысленно блуждал по отцветшему кусту, который чуть заслоняла Марисса. Внезапно чуть пожелтевшие листочки показались мне знакомыми.

— Жасмин отцвел, — подала голос я.

Марисса не сразу поняла, о чем я, но проследив за моим взглядом, понимающе кивнула и пожала плечами.

— Он давно отцвел, — уронила она. — Еще до начала учебы.

Я покачала головой.

— А я не заметила, — бросила и, спустив ноги, спрыгнула с ограды. Какая-то птица в кустах испуганно вскрикнула и улетела.

Марисса опустила глаза и невесело усмехнулась каким-то своим мыслям.

— Спать? — вновь вскинула она на меня вопросительный взгляд.

— Понимаешь, я ведь даже не знала, сколько ему исполнилось… — с горечью выплюнула я вместо ответа и медленно двинулась к зданию колледжа. Позади шагов Мариссы слышно не было. Она осталась у ограждения и, наверно, смотрела мне вслед.

* * *

Той ночью, когда все уснули, я открыла свой ящик и достала жестяную коробку из-под печенья. Порывшись там, я выудила со дна фотокарточку и, примостив ее на тумбочке, зажгла свечку. Фото Бласа — единственное, что у меня осталось.

Это была не моя фотография — у него на квартире я больше не была, и мне неоткуда было взять его личные вещи. Но как-то раз, через пару недель после того как он умер, я увидела на стенде достижений колледжа фотографию с одного из школьных матчей по регби. На ней были изображены наши мальчишки на поле, а в центре — Блас. Я тайком содрала эту фотографию, пока никто не видел, и Мичу потом еще долго недоумевала, кому она могла понадобиться. Сперва я часто доставала фото и рассматривала его, но затем спрятала в коробке из-под печенья, где хранила дорогие сердцу вещицы, и больше не доставала. Я поняла, что растравливаю себе душу, каждый раз пробуждая воспоминания об этом человеке.

Я больше не могла жить иллюзиями. Лучше было так, как сейчас: окаменелое бесчувствие и равнодушная уверенность. Я еще только училась отключать эмоции, и, как недавно родившийся олененок, с трудом вставала на тонкие неокрепшие копытца. Меня очень легко было пошатнуть, и тогда я стала бы уязвимой, а это больно. Я боялась боли, и это чувство не было истеричным или малодушным — всего лишь естественный инстинкт самосохранения.

Но в тот вечер я решилась снова достать эту фотографию. Я сидела при свете свечи и не могла оторвать от нее взгляд, хотя рассматривать-то, в общем, было нечего. Ребята на фотографии стояли с глупыми лицами, в нелепых позах, и не было ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Правда, приглядевшись, я различила, что Роко все-таки попытался незаметно поставить тренеру рожки, но вспышка застала его на полпути, и нужного эффекта он не достиг.

Блас тоже вышел не очень, и казался застывшей статуей с каменным лицом. Как всегда, чем-то недоволен, густые брови сведены на переносице. И все же глаза его были живые, словно жили своей жизнью, не подчинялись воле хозяина, и не принимали то же застывшее выражение, что и лицо. Глаза были прозрачные и энергичные, и в них стояла какая-то тоска и неотмирность, словно он чувствовал, что ненадолго в этом мире и умрет молодым.

Аккуратно положив фотографию обратно в коробку, я поставила ее в тумбочку и закрыла дверцу на ключ. Затем взяла в руки свечку и, резко дунув, потушила ее. День кончился, и я должна была снова закрыть сердце, как коробку из-под печенья. Иначе нельзя: я должна была оставаться сильной.

Горько усмехнулась.

Как будто нужны фотографии, чтобы помнить о нем.

Как будто можно забыть, надежно спрятав воспоминания в коробке из-под печенья.

Глава 9

Прошла еще неделя, а я по-прежнему не имела ни малейшего представления, как мне выйти за пределы колледжа и попасть на день рождения Мариссы. С ней я этот вопрос больше не обсуждала, так как любые разговоры на эту тему заканчивались упоминанием о моем опекуне — а значит, ссорой. У меня оставался Маркос, но он не мог мне помочь — его отец несколько раз звонил Дуноффу с просьбой отпустить меня к ним хотя бы на выходные, однако директор оставался непреклонен.

В один из таких тревожных дней меня поймал в коридоре Диего.

— Чего тебе? — раздраженно отмахнулась я, пытаясь разглядеть в толпе Мариссу.

— Меня попросили передать тебе, — обиженно отозвался тот.

Я тут же обернулась и увидела сверток у него в руках.

— Кто? — я подозрительно покосилась на него.

— Девчонка с третьего курса, — пожал плечами Диего. — Не знаю, как зовут.

Я снова в изумлении воззрилась на сверток. Затем осторожно взяла его в руки.

— Ну, я пошел, — махнул рукой Диего, однако я удержала его одним словом:

— Стой.

Я заглянула в пакет и выудила оттуда неброское, но очень красивое темно-синее платье. Я было решила, что это Мия не теряет надежды всучить мне свои шмотки, однако в этот момент из пакета выпала записка. Небрежно запихнув платье обратно в пакет, я нагнулась и подняла записку с пола. Развернув бумажку, я увидела короткое послание, напечатанное на компьютере:

«Желаю хорошо провести время. Надеюсь, с размером угадал. Если нет, напиши мне — я пришлю другое платье».

Подписи не было, но мне не составило труда догадаться, от кого записка. Я смяла ее и отбросила на пол.

— Покажи мне девчонку, которая отдала тебе этот сверток, — я сурово посмотрела на Диего.

Тот растерянно огляделся.

— Да делать мне нечего, — пожал плечами он. — Где я тебе ее искать буду?

— Покажи девчонку! — рявкнула я. Меня распирало от злости. Каким-то образом мой опекун прознал о дне рождения Мариссы и решил поиздеваться! Сам же запретил мне выходить из колледжа, а теперь присылает мне коктейльное платье. Или он полагал, что свой день рождения Марисса будет справлять в стенах колледжа? Как бы то ни было, мой новый опекун снова действовал в точности как Блас, и эта мысль вселяла в меня мистический ужас.

— Вот она вроде, — подал голос Диего, поискав глазами девчонку в толпе. Видимо, он смекнул, что так просто ему уйти не удастся.

Я вихрем подскочила к тоненькой блондинке с простоватым выражением лица.

— Говори, где взяла это, — я сунула ей под нос сверток с платьем.

Девушка на миг опешила, затем, увидев сверток, понимающе кивнула.

— А повежливее нельзя? — недовольно поинтересовалась она.

Видимо, по моему лицу даже ей стало ясно, что нельзя, и она не стала долго ломаться.

— Какой-то парень подошел ко мне и попросил передать Лухан Линарес с четвертого курса, — пояснила девушка. — Я новенькая, никого здесь еще не знаю — вот и попросила твоего одноклассника, — она кивнула в сторону Диего.

— Покажи мне парня, который передал тебе это, — не сдавалась я.

— Да я его не запомнила, — отозвалась девушка.

— Придется вспомнить, — решительно отозвалась я и схватила ее за локоть. — Походим по коридорам, и ты мне его покажешь.

— Да не узнаю я его, отпусти меня! — возмутилась девушка, выдирая локоть. — Говорю же, я здесь новенькая. У вас здесь все такие хамки? — доверительно обратилась она к Диего.

Я хохотнула.

— Это она обо мне? — в свою очередь поинтересовалась я у него, все так же улыбаясь. Затем, не дождавшись ответа, набросилась на девушку и вцепилась в белобрысые волосы.

— Ты пойдешь со мной и покажешь мне идиота, который согласился передать мне этот сверток, — кричала я, пока Диего тщетно пытался отцепить меня от блондинки. Ему это удалось, когда я услышала за спиной голос, заставивший меня отпустить ее добровольно.

— Линарес, что вы творите?

Меня словно окатили ведром ледяной воды. Я отпрянула от блондинки и медленно обернулась, чтобы встретить непроницаемое лицо Миранды.

— Я прошу прощения, — буркнула я и подняла брошенную на пол сумку, чтобы быстро ретироваться, однако Миранда снова меня остановил одним взглядом.

— Пройдите со мной в учительскую, нам нужно поговорить, — сухо приказал он.

— Я же сказала, что извиняюсь, — буркнула я. — Вот, — я протянула блондинке пакет с платьем. — Это тебе в качестве моральной компенсации. Оно новое и очень дорогое, можешь быть уверена.

Блондинка презрительно фыркнула и, демонстративно взмахнув волосами, застучала каблучками по направлению к кабинету живописи. Миранда подозрительно покосился на сверток.

— Ну как хочешь, — пожала плечами я и швырнула пакет на ближайшую лавочку.

— Девчонки, Мия Колуччи делится очередной шмоткой! — громко прокричала я на весь коридор, и лавочку тут же облепили проходившие мимо девушки — словно мухи кусок тухлого мяса.

— Теперь мы можем идти, — повернулась я к Миранде. — Диего, спасибо за помощь. Маленькая просьба — больше не соглашайся передавать мне всякий хлам, договорились? — я похлопала ошалевшего Диего по груди и последовала за Мирандой.

— Ну что, я отчислена? — скучающим тоном поинтересовалась я, устало плюхаясь на один из стульев в учительской.

— Не дождешься, — парировал Миранда. — Я вызвал тебя не поэтому.

— Час от часу… Опять что-то случилось? — вздохнула я.

Миранда смерил меня оценивающим взглядом.

— Ты действительно не знаешь?

Я вскинула брови и вопросительно уставилась на него.

— Не знаю чего? — уточнила.

Миранда смерил меня пытливым взглядом.

— Скажи, ты помирилась с опекуном? — он подозрительно сощурился, словно ожидая какого-то подвоха.

— Еще чего, — фыркнула я. — Я с ним не ссорилась, чтобы мириться. Я тебе говорила, что не хочу иметь с ним ничего общего.

— Да, но ты могла пойти на это, учитывая, что приближается день рождения Мариссы, — не сводил он с меня пристального взгляда.

Я на секунду закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Затем снова посмотрела на него и неожиданно рявкнула:

— Что происходит?

Миранду, казалось, такая реакция не шокировала. Он удовлетворенно кивнул и буднично сообщил:

— Твой опекун подписал разрешение на выход. Ты сможешь пойти на день рождения Мариссы.

Пару мгновений я не могла вымолвить ни слова, недоверчиво поглядывая на Миранду.

— Ты шутишь, что ли? — неуверенно спросила я.

Миранда хмыкнул и, порывшись в одной из папок, вручил мне подписанное прошение.

— Синьор Дунофф просил передать тебе. Он считает, что я нашел к тебе подход, и теперь предпочитает общаться с тобой через меня.

Я не сводила с прошения изумленного взгляда. Подпись нового опекуна была крупной и размашистой, но я не могла различить ни единой буквы, чтобы прочитать зашифрованную в ней фамилию или имя. Что ж, выходит, я все-таки была неправа. Опекун не издевался, когда прислал мне платье, — он действительно отпускал меня на вечеринку Мариссы.

— Но с какой стати? — выдавила я после нескольких секунд молчания.

Миранда пожал плечами.

— Вот и мне стало интересно. Я был уверен, что это твоя очередная выходка, но, похоже, ты и в самом деле непричастна…

И снова этот взгляд-рентген.

— Да я понятия не имею, что на него нашло! — не выдержала я. — Я не писала ему!

Миранда кивнул.

— Может, он понял, как для тебя это важно?

Я передернула плечами.

— Как бы он понял, интересно? — фыркнула. — Откуда он вообще узнал о дне рождения Мариссы?

— Тебя правда это удивляет? — криво улыбнулся Миранда.

Наш разговор прервала трель звонка.

— Ладно, мне пора идти на занятие, — очнулся Миранда и мягко напомнил: — Тебе тоже пора на урок.

Я кивнула и, слегка обескураженная, медленно направилась к двери.

— Лухан, — Миранда окликнул меня на пути.

Я обернулась.

— Думаю, теперь тебе нечего с ним делить. Напиши ему.

Вместо ответа я молча покинула кабинет, хлопнув дверью.

* * *

Я нашла Мариссу в буфете.

— Марисса, нам нужно поговорить.

Марисса отвлеклась от разговора с Пабло и жестом указала на стул, приглашая меня присоединиться.

Я покачала головой.

— Нет, наедине. — Я смерила Пабло красноречивым взглядом.

Тот нерешительно переглянулся с Мариссой, затем, махнув рукой Томасу, сидевшему за соседним столом, нарочито галантно уступил мне место.

— Что-то случилось? — напряженно спросила Марисса. Видимо, по моему лицу было заметно, что я сама не своя.

— Да, — решительно кивнула я. — Происходит что-то странное.

Марисса молчала, ожидая продолжения. Я вынула из кармана джинс подписанное прошение и, разгладив на колене, передала Мариссе.

— Опекун подписал разрешение на выход, — выдохнула я.

Лицо Мариссы просветлело. Она пробежала глазами по бумаге и, отложив, снова вскинула на меня пытливый взгляд.

— Вот это да! — воскликнула она. — Но это же замечательно! Ты не рада?

— Я рада, — серьезно кивнула я. — Но это странно, согласись! С какой стати он сменил гнев на милость?

Марисса застыла.

— Что ты имеешь в виду? — Ее голос прозвучал как-то неестественно, хотя, я не придала этому значения.

— Ты не думаешь, что он может что-то замышлять? — вскинула я на нее нерешительный взгляд.

Марисса в задумчивости закусила губу.

— Нет, — решительно выдала она. Затем, помолчав пару секунд, прибавила: — Знаешь, я думаю, тебе лучше написать ему и самой все выяснить.

— Это как? Спросить, не собирается ли он меня выкрасть по дороге на твой день рождения? — съязвила я.

Марисса раздраженно отмахнулась.

— Лухи, что за глупые фантазии! Зачем ему тебя красть? Он и так может забрать тебя из колледжа в любую секунду.

Вот это мне до сих пор в голову не приходило. А ведь действительно мог — забрал же Блас когда-то.

— И ты так спокойно говоришь об этом! — возмутилась я.

Марисса устало вздохнула.

— Если бы он решил тебя забрать, давно бы это сделал. Он ни разу даже не заикнулся об этом, хотя мог бы припугнуть.

На это мне ответить было нечего. Опекун явно передумал не случайно, но ему не нужно было выдумывать такую сложную схему, чтобы до меня добраться. В конце концов, я сама предлагала ему встречу, и он мог выкрасть меня в любой момент.

— Но зачем ему это? — с досадой хлопнула я себя по коленке. — Здесь что-то не вяжется, почему он так быстро сдался?

Марисса пожала плечами.

— Я не буду отвечать, потому что ты снова взбеленишься. Хочешь совет? Сядь и напиши ему. Уверена, как только ты откроешь ноутбук, тебе все сразу станет ясно…

— Да ни за что! — оборвала я ее. — Может, мне еще в благодарностях рассыпаться? Он отравлял мне жизнь несколько месяцев!

— Лухи, — Марисса вдруг схватила меня за запястье и внимательно посмотрела мне в глаза. — Люди… — она помедлила, словно собираясь с духом. — Люди иногда поступают неправильно, но это не значит, что из-за этого стоит поставить на них крест.

— Сказала Марисса Пиа Андраде! — хмыкнула я.

— Сказала, потому что Лухан Линарес, — передразнила меня Марисса, — убеждала меня когда-то, что любовь оправдывает любые средства.

— Да где ты тут любовь увидела, Марисса? — фыркнула я. — Эта свинья наживается на мне и строит из себя строгого наставника! Я не нужна ему!

— По крайней мере, ты нужна ему больше, чем Бласу! — не выдержала Марисса. — Блас ушел, Лухи! — она вцепилась в мою руку, заметив, видимо, как я побелела от ее слов. — Он ушел бы, даже если бы не авария. Прекрати цепляться за него, поняла? — она повысила голос, вбивая в меня каждое слово, словно молотком.

Я сгорбилась под их тяжестью и смотрела на нее исподлобья, недоумевая, что заставляет ее вновь и вновь повторять эти жестокие слова.

— Что на тебя нашло, Марисса? Раньше ты всегда меня поддерживала, — тихо заметила я, — но в последнее время я не могу положиться даже на тебя!

Марисса на миг растерялась, но тут же взяла себя в руки и решительно покачала головой.

— Я всегда готова тебя поддержать, Лухан, — твердо сказала она. — Но если стану изменять себе вслед за тобой, мы обе начнем плавать. Друг тем и ценен, что не станет прогибаться под тебя — только так можно на кого-то опереться. Запомни, Лухи, — она вдруг снова сжала мою руку и заглянула мне в лицо, — что бы я ни делала, я делаю это потому, что люблю тебя и хочу как лучше. Поняла?

Я удивленно смотрела ей в глаза, которые напряженно искали в моем лице согласия, пока не поняла, что если не кивну, мы так и просидим, глядя друг на друга всю оставшуюся жизнь. В качестве компромисса я пожала плечами, и она отпустила меня.

— Есть человек, который искренне о тебе заботится, — хмуро бросила она. — Он не хочет заменить тебе Бласа, он не хочет на тебе нажиться — он просто хочет стать тебе другом, понимаешь?

— Ты ничего о нем не знаешь,— огрызнулась я.

— Ты тоже, — решительно вскинула голову Марисса. — И иногда мне кажется, что ты ничего не знаешь даже о себе.

* * *

Я весь день ходила подобно сомнамбуле, обдумывая слова Мариссы. Мысль о том, что мой новый опекун — продажный тип, которому нет до меня дела, прочно засела у меня в голове, однако теперь впервые за многие месяцы я могла допустить, что ошибалась. Вместе с тем меня не оставляло подозрение, что прошение на выход он выписал не просто так. Наученная горьким опытом, я уже не могла решиться предположить, что кому-то действительно есть до меня дело настолько, чтобы дарить подарки и заботиться обо мне. Однажды я уже понадеялась на это и жестоко ошиблась. Однако в чем-то Марисса была права: я никогда не узнаю правды, если буду вечно игнорировать его.

Вернувшись в комнату и никого там не обнаружив, я заперла дверь и достала из шкафа ноутбук. Плюхнувшись с ним на кровать, я открыла крышку и, чуть помедлив, нажала на кнопку. Экран загорелся под негромкое гудение и короткую мелодию. Привычным движением я навела курсор на значок почты и кликнула мышкой. К своему удивлению, я не обнаружила непрочитанных писем — как будто опекун за все это время даже не попытался связаться со мной. Открыв, однако, папку входящих, я обнаружила с десяток новых писем, однако все они были прочитаны… Мной овладело нехорошее предчувствие, и я щелкнула последнее письмо:

«Хорошо, я выполню твою просьбу. Лухан может поехать на твой день рождения, но ты должна дать мне слово, что будешь присматривать за ней. Я не хочу, чтобы она снова убежала. Постарайся поговорить с Лухан, может быть, теперь она захочет со мной подружиться — мне бы этого очень хотелось».

Из горла у меня вырвался какой-то нечленораздельный звук. Словно заучивая наизусть, я вновь и вновь перечитывала письмо, но содержание постоянно ускользало от меня. Я была слишком потрясена, слишком разочарована, чтобы мыслить ясно. Похолодевшей рукой сдвинула мышку и навела курсор на следующее письмо в списке.

«К сожалению, я не могу пойти на это. Мне известно, что Лухан уже один раз сбежала из колледжа, что будет, если ей представится еще одна возможность? Я попросил директора усилить охрану колледжа и предупредить всех преподавателей, что с Лухан надо быть начеку. Разумеется, я не сказал, что Лухан совершала попытку к бегству, — не хочу, чтобы ее выгнали из колледжа. Рики рассказывал мне, как сильно она привязана к этому месту, и мне будет жаль, если она сломает себе жизнь».

Действуя механически, я закрыла письмо и открыла следующее:

«Почему ты перестала отвечать? Ты получила мое последнее письмо? Пожалуйста, не молчи, благодаря тебе, у меня есть хоть какая-то связь с Лухан».

В недоумении я вернулась к предыдушему письму и сверила даты. Между письмами был интервал в несколько недель. Решив, что обдумаю это позже, нажала на следующее письмо в списке:

«Ты получила мое последнее письмо? Ты не ответила, что-то случилось?».

И так несколько писем подряд. Наконец, я наткнулась на нечто более содержательное:

«Да, перед смертью Рики-младший многое успел мне рассказать. Мне понравилась его идея с ноутбуком, и я решил взять ее на вооружение. Я нахожусь заграницей, и мне очень трудно добраться до вашей страны. Все, что мне остается, — это писать письма и полагаться на людей, которым я доверяю. В том числе и тебе».

Завороженная текстом на экране, я нажала на следующее письмо.

«Я старинный друг Рики Фара-старшего. По его просьбе я все это время присматривал за его сыном и подопечной, но не вмешивался — у нас с Рики-младшим отношения не сложились. Незадолго до своей смерти Рики-младший пришел ко мне и попросил взять опекунство над Лухан. Я человек уже пожилой, но, естественно, согласился в память о друге. Мне бы очень хотелось подружиться с девочкой, очень жаль, что она в штыки воспринимает любые мои попытки сблизиться».

Последнее письмо, а точнее, первое окончательно развеяло все мои надежды на ошибку. Оно буквально сбило меня с ног, размазало по стенке — какая угодно метафора не смогла бы до конца передать, что я чувствовала в этот момент. До тех пор — была лишь неясная догадка, теперь — уверенность сродни приговору:

«Я очень рад познакомиться с тобой, Марисса! Сразу видно, что ты настоящий друг и заботишься о Лухан. К сожалению, она не хочет идти на контакт, и я был бы очень признателен, если бы ты смогла убедить ее со мной пообщаться».

Я обратилась к списку исходящих писем, прикидывая, когда могла начаться эта переписка. По моим расчетам, Марисса написала первое письмо во время нашей размолвки из-за Пабло. Затем, выяснив все необходимое, она прекратила переписку и снова возобновила ее лишь после моего побега.

Я с трудом осознавала, что происходит, точнее, не хотела верить, что понимаю все правильно. Я уже навела курсор на первое исходящее письмо, в надежде, что найду в нем хоть какое-то разумное объяснение, когда раздался громкий стук в дверь. Пару мгновений я не реагировала, продолжая тупо пялиться в экран, но затем медленно поднялась с кровати и на негнущихся ногах проследовала к двери.

— Наконец-то, Лухи, с чего это ты вздумала запираться? — влетела в комнату Марисса и, откинув сумку на пол, плюхнулась на кровать. — Представляешь, я тут такое раскопала… Что с тобой? — насторожилась она, заметив выражение моего лица. Я медленно закрыла дверь и обернулась, подперев ее спиной. — Что-то случилось? — она вскочила с кровати, чтобы броситься ко мне, но внезапно заметила ноутбук.

— А… — только и сказала она и посмотрела на меня в упор.

Я покачала головой, едва сдерживая слезы.

— Марисса… Ну как же так? — вырвался у меня беспомощный стон.

Марисса тут же снова бросилась ко мне, чтобы успокоить, но я оттолкнула ее.

— Ты все это время вела с ним переписку! — кричала я. — Ты предала меня!

— Лухи, что ты мелешь? — возмутилась Марисса. — Я всего лишь написала ему пару писем! Ты же упряма, как ослица! Ничего не хочешь знать!

— Я хочу знать, что моя лучшая подруга плетет интриги за моей спиной! — выплюнула я.

— Какие интриги, Лухи? — опешила Марисса. — У тебя совсем крыша поехала! Я просто спасала твою шкуру! Еще немного — и он бы забрал тебя из колледжа за твои выходки!

«Я не сделала ничего плохого! Я хотела помочь тебе!» — звучало у меня в ушах. Но так же как и он я лишь сильнее вскипела.

— Я не могу в это поверить, Марисса, как ты могла действовать за моей спиной?

— Да почему за спиной, Лухи? — защищалась Марисса. — Я написала с твоего ноутбука и не удалила ни одного письма! Я наоборот уговаривала тебя заглянуть в ноутбук!

В ее словах была доля истины, но мне на тот момент было все равно.

— Почему ты не сказала прямо? — бросила я.

— Потому что ты бы не стала меня слушать! — воскликнула Марисса. — Я хотела, чтобы ты сама прочитала его письма!

— Зачем? Ты знаешь, что он мой злейший враг! Ты знаешь, как я ненавижу его!

— Но почему, Лухи? — заорала в ответ Марисса. — За что ты его так ненавидишь?

— Я сто раз тебе говорила: он преступник! Он такой же как Блас, — выдохнула я в бессильной злобе.

— Он не имеет к Бласу отношения! — парировала чуть спокойнее Марисса. — Он был другом Фара-старшего!

— Который умер в тюрьме! — закончила я за нее.

Марисса поморщилась.

— Лухан, перестань! Тебе и дела не было до того, что Фара-старший преступник! Ты ненавидишь нового опекуна не поэтому.

— Да плевать, почему я его ненавижу! — возмутилась я. — Мне непонятно, как ты оказалась в одной упряжке с тем, кто превращает мою жизнь в ад!

— Это ты превращаешь свою жизнь в ад! — воскликнула Марисса. — Почему ты ненавидишь его, а не Бласа?

— Причем здесь Блас? — простонала я.

— Да притом, Лухан! — воскликнула Марисса. — Это Блас тебя бросил, это он был преступником! Ты его должна ненавидеть, но не решаешься, поэтому спускаешь всех собак на опекуна…

— Я ненавижу Бласа! — перебила я.

Марисса смолкла, покачала головой и невесело усмехнулась.

— Ты ненавидишь опекуна за то, что сделал Блас, — согласилась она. — Но Бласа ты не ненавидишь. Ты, скорее, будешь ненавидеть меня и весь мир, чем станешь ненавидеть Бласа!

В комнате установилась тишина, которая казалась оглушительной после крика, который мы подняли.

Прошла пара мгновений, прежде чем Марисса снова нарушила это гробовое молчание.

— Твой опекун не виноват в том, что Блас был подонком, — твердо сказала она. — Да, если бы он не объявился, ты бы и не узнала, что Блас от тебя отказался, но подумай, Лухи, что в этом хорошего? Ты бы продолжала распускать сопли на могиле Бласа, думая, что где-то глубоко внутри своей вонючей сущности он любил тебя, — только зачем тебе это, если на самом деле все не так? Зачем тешить себя иллюзиями?

Я не отвечала. Марисса тонко чувствовала меня, но одного она не могла понять. Я не просто тешила себя иллюзиями — я жила ими. И обнаружив, что вся моя жизнь — иллюзия, я чувствовала себя так же, как, наверно, чувствует себя лунатик, которого разбудили на краю пропасти.

— Зато твой новый опекун все-таки объявился, — прибавила Марисса. — Потому что ему не все равно…

— Марисса, мне надоело, — резко прервала я ее. — Можешь оправдывать себя и опекуна, сколько влезет, но ты предала меня. Ты знаешь, что предала.

— Чем это? — снова взбеленилась Марисса. — Тем, что хотела помочь тебе?

— Все, Марисса, — отрезала я. — Давай закончим этот разговор, У меня к тебе только одна просьба: не суй свой нос в чужие дела. Усекла?

— Чужие дела? — горько усмехнулась Марисса. — Это с каких пор твои дела для меня чужие?

— С этих, — бросила я и вышла из комнаты, едва не сбив с ног Мию, которая, видимо, заслышав наши вопли, решила выяснить, в чем дело. В другое время я бы не упустила случая поучить ее хорошим манерам, но тогда я лишь смерила ее равнодушным взглядом и прошла мимо.

* * *

Меня раздирали противоречивые эмоции: злоба, обида, горечь, боль. Мне хотелось плакать, хотелось разнести дверь в щепки, хотелось молча забиться в угол и никого не видеть. Первой мыслью было тут же собрать вещи и сбежать из колледжа навсегда. Второй — направиться к Дуноффу и потребовать, чтобы он отселил меня от Мариссы. И только где-то в глубине души билось робкое, несмелое чувство, что я зря назвала ее предательницей. Слишком часто она доказывала мне свою верность, чтобы я могла так просто разбрасываться подобными обвинениями без малейших угрызений совести.

И тогда я направила весь свой гнев на опекуна. Это он манипулировал моими друзьями, моими эмоциями и чувствами. Это он прикидывался добродушным старичком, постепенно и неминуемо отбирая у меня свободу и единомышленников. Меньше чем за полгода ему удалось переманить на свою сторону всех моих друзей, директора и даже Миранду! Был миг, когда я и сама чуть было не дала слабину и не повелась на его уловочки, но история с тайной перепиской расставила все точки над «i». Тот, кто мог так подло, исподтишка пытаться воздействовать на меня, не мог стать мне близким человеком.

Мне хотелось уничтожить его, размазать по стенке, заставить его почувствовать то же, что я ощутила по его вине. Чувство ненависти снедало меня и прежде, но теперь рядом не было Мариссы, чтобы хоть как-то сдерживать мои порывы. Теперь злость вышла за всякие рамки и обрела самые уродливые формы:

«Уважаемый глава комитета по делам несовершеннолетних. Я, Лухан Линарес, обвиняю своего нового опекуна в сексуальном домогательстве. На днях он меня едва не изнасиловал. Мой опекун психически болен и должен быть удален от меня как можно скорее. Прошу рассмотреть этот вопрос по статье о растлении несовершеннолетних и лишить его опекунских прав».

Я сочиняла это письмо весь вечер, предварительно изучив в интернете все возможные юридические речевые обороты и заумные слова. Адрес социального отдела мне был известен, так что оставалось только подписать конверт и опустить его в почтовый ящик. Разум подсказывал мне, что стоит сделать это с утра — на холодную голову, хорошенько обдумав, готова ли я решиться на лжесвидетельство, — но внутри клокотало чувство мести. Тем же вечером я спустилась в холл и решительно опустила письмо в почтовый ящик.

* * *

Я сидела в своей излюбленной нише, направляя невидящий взгляд куда-то перед собой. Близилась ночь, но я не собиралась возвращаться в свою спальню, а куда податься, еще не придумала. Я провела детство на улице, да и в детдоме меня не сразу приняли, но впервые я настолько явственно ощущала эту безысходную тоску, когда тебе негде приклонить голову. В лице Мариссы я потеряла не просто подругу, но и свое последнее убежище.

Мои размышления прервал шорох, и, оглянувшись, я различила в полумраке силуэт Ману. Помедлив, он молча подошел ко мне и опустился рядом по стене — спиной ко мне. Я снова отвернулась, не издав ни звука. Так мы и провели в абсолютном молчании минуты три.

— Поговорим? — он, наконец, подал голос.

Это было что-то из прошлой жизни. С лета мы ни разу не говорили по душам.

— О чем? — коротко бросила я.

— Вы с Мариссой поссорились?

Я фыркнула.

— Она уже и к тебе успела прибежать…

— Это не она, — покачал головой Ману.

— Мия? — осенило меня. — Прекрасно! Тебя подослала Мия! — с досадой выплюнула я.

— Она беспокоится за тебя.

— Я по горло сыта вашей заботой, — мрачно заметила я. — Марисса обо мне уже позаботилась, спасибо.

Ману снова замолк на пару секунд.

— Из-за чего вы поссорились? — вновь подал голос он.

— Ману, отстань! — ощетинилась я. — Я не хочу это обсуждать — иди, куда шел!

— Я шел к тебе, — просто ответил Ману, и я сникла.

— Вот и зря. Я сама справлюсь.

— Не сомневаюсь, — спокойно отозвался Ману. — Но я хочу помочь. Ты поссорилась с Мариссой из-за Бласа?

Я поперхнулась и возмущенно посмотрела на Ману.

— Мы поссорились из-за нового опекуна! — воскликнула я. — Вы достали меня! Причем здесь опять Блас?

— Да при всем, — спокойно отозвался Ману, оборачиваясь и встречаясь со мной глазами. — Думаешь, я не знаю? Когда человек умирает — он при всем. И во всем.

Я снова отвернулась, однако по-прежнему чувствовала на себе его взгляд.

— Ману, я не хочу об этом говорить, — повторила я, чувствуя, что на глазах закипают слезы. — Оставь меня, пожалуйста!

— Лухи, тебе надо выговориться. Мы не можем избегать этой темы вечно…

— Очень даже можем. Мы прекрасно избегали ее почти полгода, — сверкнула глазами я.

Мануэль смолк на минуту и согласно кивнул.

— Ты права, я совсем забросил тебя...

— Меня это устраивает! — заверила я.

— …И я знаю, что не имею права лезть с советами…

— Вот и не лезь, — отрезала я.

Ману устало вздохнул. Между нами снова возникла неловкая пауза.

— Лухи, мы должны поговорить, — решил он, наконец. — Я твой друг и хочу помочь!

— Опять помочь! — воскликнула я. — Да вас тут целый полк желающих мне помочь! Не можете вы помочь, понимаешь! Никто не может!

— Я могу!

— Да? — взорвалась вдруг я. — Тогда скажи, как вернуть человека с того света, а? Ну, скажи! Не знаешь? — едко усмехнулась я и пожала плечами. — Я же говорю, ты не можешь помочь, — тихо прибавила я. — Умер — значит, умер.

Ману ответил не сразу.

— Я-то не умер, — как-то растерянно отозвался он.

Я вздрогнула. Упоенная своим горем я забыла, что чуть больше полугода назад Мануэль и сам едва не угодил на тот свет.

Я вылезла из ниши и села рядом с Мануэлем, прижавшись к нему.

— Слава Богу, хоть ты не умер, — выдохнула я тоскливо. — Хотя я до сих пор не понимаю, как тебе это удалось.

— Я и сам не понимаю, — пожал плечами Ману, задумчиво глядя куда-то перед собой. — Наверно, у меня просто не было выбора. Я знал, что должен бороться. Альтернатива — смерть.

— Альтернативы нет, Ману, — тихо заметила я. — В конце всегда смерть.

И мы вновь надолго погрузились в молчание, потому что возразить было нечего. Он тоже знал это, как никто другой, — хеппи-энда не будет. Часом раньше, часом позже — смерть заберет у тебя все, что ты у нее отвоюешь.

— Может быть, — Ману пожал плечами. — В конечном итоге, единственное, что мы знаем о себе наверняка, это то, что однажды умрем, — задумчиво протянул он. — Но это не мешает двигаться дальше.

— Не мешает, — эхом отозвалась я. — Только зачем? — я с вызовом посмотрела на него. — Зачем идти, если в конце тупик?

Ману ответил не сразу.

— Ну хотя бы ради тех, кому ты дорог, — предположил Ману.

— А кому я дорога, Ману? — меланхолично спросила я.

Ману отстранился и заглянул мне в глаза.

— Ты всем нам дорога, и отлично это знаешь!

Я пожала плечами.

— У тебя есть Мия — ты и без меня проживешь. У Мариссы теперь есть Пабло. А у меня теперь даже Бласа нет. И, оказывается, никогда и не было! Он просто сбежал! Взял и сбежал от меня на тот свет! Представляешь, как я его доконала? — нервно усмехнулась я и неожиданно для самой себя всхлипнула.

Ману крепко прижал меня к себе и стал успокаивающе гладить меня по голове.

— Блас ушел, но у тебя теперь есть новый опекун. Кажется, он неплохой парень…

Я отстранилась и одним движением руки вытерла слезы.

— Он плохой парень, — передразнила я Ману. — Лучше бы он вообще не появлялся! Давай не будем об этом — мне хватает Мариссы.

Ману смолчал, видимо, сразу определив, что спорить бесполезно. Вместо этого он снова обнял меня и задумчиво протянул:

— Когда умер отец, мне тоже хотелось винить в этом весь мир.

На миг в коридоре воцарилось молчание. Я вдруг ощутила это странное единение, связывающее людей, хотя бы раз сталкивавшихся со смертью близких.

— Продал мотоцикл, бросил мать с сестренкой, — продолжал Ману. — Проделал тысячи километров, чтобы приехать в Буэнос-Айрес, — все только чтобы отомстить Колуччи, и знаешь, что?

Я не отвечала.

— Меня бесило, что Франко оказался таким хорошим человеком! — усмехнулся он. — Я ненавидел его за то, что он пытался заменить мне отца. Мне казалось, что я предаю память родного отца, принимая его помощь. А потом как-то так вышло, что Франко спас мне жизнь. Человек, которого я презирал, стал мне вторым отцом, заново подарив жизнь. Понимаешь, к чему я веду Лухи? — он снова заглянул мне в глаза. — Может, Марисса не так уж и не права? Может, ты и правда сможешь полюбить нового опекуна?

Я покачала головой.

— Опекун никогда не станет для меня тем, чем стал для меня Блас.

— Думаешь, Франко стал? — мотнул головой Ману. — Нет, он просто стал мне близким человеком. Еще одним, понимаешь?

— Франко спас тебе жизнь, а мой опекун только портит мне нервы и отнимает друзей, — парировала я.

— Ты знаешь, что дело не в заслугах, — серьезно посмотрел мне в глаза Ману. — Блас тоже тебя заботой не окружал.

— Давай закроем тему, а? — вскинулась я. — Ты его ненавидишь и не можешь судить объективно!

— Ты думаешь, я его ненавижу? — вдруг тихо отозвался Ману.

Я резко вскинула голову, недоуменно глядя на него.

— Тут и думать нечего, — пробормотала я. — Все его ненавидели. Я, если хочешь знать, тоже.

Ману отвел взгляд и посмотрел куда-то прямо перед собой.

— Знаешь, когда я узнал, что меня вызывает врач, — снова подал голос он через несколько секунд, — чтобы сообщить результаты анализов… Я очень нервничал — сразу понял, что дело серьезное. Мне было страшно — ты первая, кому я признаюсь. Впервые в жизни, наверное, было страшно.

Я вскинула голову, и, бросив на него сочувственный взгляд, пересилила себя и крепко сжала его руку. Ману пожал ее в ответ, глядя куда-то перед собой, словно ему до сих было трудно вспоминать те дни.

— Мне пришлось обратиться за пропуском к Бласу, и он без разговоров выписал мне его. И знаешь, он словно почувствовал, как мне плохо… Взял -и ни с того ни с сего по-дружески хлопнул меня по плечу и велел выздоравливать, — продолжал Ману. — Я буркнул что-то в ответ, а когда вышел за дверь вдруг понял, что я больше никогда не смогу ненавидеть Бласа. Было в этом жесте что-то такое, знаешь… — он снова опустил на меня свои черные, как уголь, глаза. — Человеческое.

Я удивленно смотрела на него. В Бласе не могло быть ничего человеческого. Он был волком — таким же диким и беспощадным, как мой новый опекун.

— Я не ненавижу Бласа, Лухи, — пояснил Мануэль. — И не осуждаю тебя за то, что ты до сих пор оплакиваешь его.

— Я не оплакиваю, — перебила я, а он снова усмехнулся.

— Представь себе, что он стоит вот тут, — он ткнул пальцем куда-то в темноту, — и смотрит, как ты расползаешься. Прячешься по углам, ссоришься с опекуном. Уж он бы тебе устроил взбучку, если бы был жив.

Я улыбнулась сквозь слезы. Представить себе было очень просто. Сложно не представлять.

— Не устроил бы, — отозвалась я. — Плевать ему на меня. Хоть на том свете, хоть на этом. Он скинул меня на нового опекуна и сбежал.

Ману покачал головой.

— Мой папа тоже сбежал, — тихо отозвался он. — Но это не значит, что ему было плевать.

— Твой папа — это твой папа, Ману, — грустно отозвалась я. — А Блас — это Блас. То, что он поддержал тебя тогда, ничего не значит. Может, он глумился над тобой, а ты не понял. Советую тебе продолжать ненавидеть его, потому что это гораздо проще. Когда не можешь, — очень больно, — горько прибавила я, и, легко вскочив на ноги, махнула Ману на прощание и быстро зашагала прочь.

* * *

В ту ночь мне снова снился Блас. Теперь это была не больница и не детдом, а какое-то мрачное, темное место. Я ничего не видела вокруг и тыкалась во все стороны, как слепой котенок, но отчетливо слышала до боли знакомый голос.

— Почему ты гонишь меня?

— Блас? — вздрагиваю я и оглядываюсь, не в силах определить, откуда доносится голос. — Блас, где ты?

— Я здесь, Линарес. Я всегда рядом, но ты бежишь от меня.

— Где? — все еще недоумеваю я. — Я никуда не бегу! Это ты постоянно от меня ускользаешь.

— Я рядом — протяни руку.

В надежде поднимаю дрожащую ладонь, и мои пальцы хватают воздух.

— Ты издеваешься надо мной? — кричу я, чувствуя, как на глазах закипают слезы.

— Ты смотришь не туда. Обернись. Я здесь, у дверей — открой мне.

В отчаянии оглядываюсь, но меня по-прежнему со всех сторон обступает вязкая темнота.

— Где двери? Я не вижу двери!

— Прислушайся. Я стучусь. Где стук — там и дверь.

— Я ничего не слышу…

— Я рядом, открой мне.

— Где? — закричала я. — Сколько времени я ищу тебя! Где ты?

— Не ищи меня — я рядом. Я всегда рядом — но ты не видишь меня.

— Как мне найти тебя? — в отчаянии выдохнула я.

— Открой дверь и не гони меня.

— Я не гоню тебя, — в отчаянии прошептала я, сползая по влажной стене. — Он — не ты. Он чужой, он враг. Он подделка.

— Он — это я.

— Я не верю, — мотаю головой. — Я не узнаю тебя.

— Потому что не знаешь.

— Так дай мне узнать! — кричу я. — Покажи мне свое лицо!

— Пока рано.

— Рано? — воскликнула я. — Рано?! Я полгода ищу тебя, но ты ускользаешь! Покажи мне свое лицо, я хочу видеть твое лицо!

— Я не могу, — вновь доносится до меня его печальный голос.

— Почему? — со злостью кричу.

— Я не могу показать тебе свое лицо до тех пор, пока ты не вернешь свое.

* * *

Прошло еще несколько дней, в течение которых я пыталась разобраться в себе и собрать мысли воедино. После разговора с Ману я еще явственнее ощущала, что все меньше похожу на саму себя, и в какой-то момент мне захотелось вернуться. Я мучительно вспоминала, кем была все эти годы и с горечью осознавала, что не смогу заставить себя вновь чувствовать и думать так, как делала это раньше — слишком много пережито. Однако я могла попробовать хотя бы не наломать новых дров, могла попытаться не принимать решений, последствия которых уже невозможно будет исправить.

И я решила помириться с Мариссой. В разных книжках принято красиво описывать смерть, пытки и прочую белиберду во имя любви и дружбы, но никому и невдомек, что самый трудный подвиг — это подойти мириться. Не то чтобы я считала себя неправой: я все еще злилась на Мариссу, по-прежнему презирала опекуна — но не могла позволить себе потерять подругу. Я изменилась, и оттого у меня была возможность взглянуть на прошлую себя со стороны. Я увидела, что за все время моего пребывания в колледже только один человек ни разу не отступился от меня. Марисса.

После уроков, дождавшись, пока Луна и Лаура разбегутся по своим делам, я заперла дверь и подсела к Мариссе на кровать. Она усердно делала вид, что читает учебник, однако, заметив меня, отложила книгу и настороженно посмотрела на меня.

— Поговорим? — тихо предложила я, не решаясь встретить ее взгляд.

Пару мгновений Марисса смотрела на меня во все глаза, словно осмысливая мои слова. Затем вдруг ни с того ни с сего бросилась мне на шею, едва не задушив в объятиях.

— Лухи! — протянула она. — Я так рада, что ты образумилась! Ты же знаешь, как я тебя люблю! Я не хотела причинить тебе боль!

Я отстранилась и, заглянув ей в глаза, кивнула.

— Я знаю, Мари. И я слишком люблю тебя, чтобы позволить этому ублюдку поссорить нас. Но все-таки я должна быть уверена, что ты больше так не поступишь со мной.

Марисса неохотно кивнула.

— Ты права, Лухи. Я собиралась тебе все рассказать, но не решалась. Ты сейчас сама не своя. Я боялась, что ты поставишь на мне крест так же, как на опекуне.

— Зачем тогда вообще писала ему? — горько усмехнулась я.

— Потому что хотела разобраться! — с досадой ответила Марисса. — Я не обязана только по твоей прихоти ненавидеть человека, который столько делает для тебя. Вспомни, ты ведь тоже не вставала на мою сторону, когда я обижала маму!

— Тоже мне сравнила, — буркнула я.

— Ты тогда сказала, что близкие люди не заслуживают такого отношения, что бы они ни сделали, — продолжала Марисса. — Что то не станешь со мной разговаривать, пока я не извинюсь перед Соней!

— Потому что Соня — твоя мать, — горько выплюнула я. — А этот человек мне никто.

— Никто пытается стать тебе близким человеком, — возразила Марисса. — Он не оставил тебя и не засунул в колонию, хотя после смерти Бласа руки у него были развязаны!

— Он просто отмывает деньги, — отмахнулась я.

— Нет, Лухи, он хочет с тобой подружиться, и ты прекрасно это знаешь! — настаивала Марисса.

Я ответила не сразу.

— Может, и знаю, — сдалась я.

Марисса опешила.

— Я просто уже не понимаю ничего, голова кругом! — продолжала я. — Знаю только, что мне все это не нужно. Мне не нужна его забота.

— Но почему, Лухи? — Марисса села по-турецки и, сжав мои руки, заглянула в глаза.

— Потому что! — буркнула я. — Надоело мне. Все, кого я люблю, уходят. Зачем привязываться, если все равно потеряешь?

Марисса замерла, словно пораженная моими словами. Столько времени она пыталась втемяшить мне в голову, что опекун не желает мне зла, и ни разу не догадалась, что я ненавижу его именно за это. Да что говорить о Мариссе — я и сама ни разу не догадалась.

— Ты не должна так думать, Лухи, — неуверенно пробормотала Марисса. — Что же теперь, всю жизнь ни к кому не привязываться?

— Значит, так, — с холодной решимостью заявила я.

Марисса опешила.

— Это не твои слова. В тебе говорит Блас, — попыталась она уколоть меня. — Не самый достойный предмет для подражания!

— Ну и пусть, — отрубила я. — В чем-то Блас был прав. Он проучил меня, и я хорошо усвоила урок.

— Но твой новый опекун — не Блас!

— Да хоть Леонардо да Винчи, Марисса! — взорвалась я. — Я никогда не полюблю его, он никогда не станет для меня тем же, что Блас или его отец. Нельзя войти в одну и ту же реку, — горько прибавила я.

— Войди в новую, — упрямо мотнула головой Марисса.

— Я не хочу, — тихо отозвалась я.

Марисса растерянно смотрела на меня.

— Ты просто еще не оправилась после смерти Бласа, — примирительно начала она. — Это какая-то защитная реакция, скоро это пройдет, и тебе захочется, чтобы рядом был кто-то близкий.

Я издала резкий смешок.

— Марисса, что тут может пройти? Он умер, это не пройдет! Он не воскреснет в третий день и не вернется! Он больше не заговорит со мной, не отругает, не начнет воспитывать посреди коридора, понимаешь? Это болячки разные проходят, а смерть не проходит. Смерть — это навсегда.

Марисса молчала.

— Смерть никому не дает второго шанса, — горько выплюнула я и, почувствовав, как к горлу снова подкатывают предательские слезы, поняла, что пора заканчивать разговор. — Марисса, давай просто договоримся, что больше это не повторится!

Она попыталась возразить, но я не дала ей вставить ни слова.

— Ты — моя лучшая подруга, и кроме тебя, у меня никого не осталось…

Марисса снова открыла рот, чтобы что-то сказать, но я остановила ее жестом. Видимо, лицо у меня действительно было очень серьезным, так как она кивнула и больше не пыталась перебить.

— Если ты предашь меня… — я мотнула головой. — Я знаю, что не предашь, поэтому тебе доверяю. Я не собираюсь прятать от тебя ноутбук или выкидывать его — он будет стоять в шкафу на том же месте, и я по прежнему не собираюсь его даже открывать. Но ты не должна и близко к нему подходить. Я прошу тебя, Марисса. Пообещай мне.

Я смотрела на нее в упор, и она не отводила взгляд. Мы продолжали эту безмолвную дуэль взглядов, должно быть, несколько секунд, и когда Марисса, наконец, отвела глаза, мне показалось, что она поняла меня.

— Спасибо, — просто сказала я.

Марисса неохотно кивнула и нахмурилась.

— Но все равно ты не права. Я подожду, пока ты образумишься и напишешь ему сама.

Я хмыкнула.

— Ну подожди, — ответила я с несвойственной мне, в общем, язвительной интонацией. Во мне снова говорил Блас. Я становилась достойной его преемницей.

* * *

— Я тут не теряла времени даром, пока ты дулась, — шепнула мне Марисса на следующий день во время перемены.

Я покосилась на нее с опаской.

— Марисса, что ты еще выдумала? — устало вздохнула я.

— Да успокойся, тебе понравятся мои новости, — весело подмигнула мне Марисса. — Помнишь Хуана? Знакомый мамы, который помог тебе протащить Лучано в «Харекс»? Менеджер финансового отдела…

Я вздрогнула.

— «Харекс»? Зачем тебе «Харекс»?

— Пока ты гонялась за призрачным Грегорио Фуэнтесом, я тоже времени зря не теряла и порылась там, где действительно можно на что-то наткнуться, — авторитетно заявила Марисса. — Блас был не слишком общительным малым, и я подумала, что этот друг, который хоронил его, мог быть банально его подчиненным.

Я так и замерла с открытым ртом. Почему-то эта простая до зубной боли мысль не приходила мне в голову.

— Марисса, ты гений! — воскликнула я.

— Я знаю, — расплылась в довольной улыбке Марисса.

— И тебе удалось поговорить с ним? С Хуаном?

Марисса самодовольно ухмыльнулась.

— Он давно за мамой бегает. Я пообещала, что устрою ему свидание, если он согласится встретиться.

— И он согласился? — напряженно спросила я.

— Куда он денется? — махнула рукой Марисса.

— И тебе удалось что-то узнать? — подскочила я. — Ну же, Марисса, не тяни!

— Слушай, — было видно, что ей самой не терпелось выложить мне все, что она раскопала. — Он сказал, что в компании сменилось начальство!

— Ну это и так ясно, — нетерпеливо перебила я. — И без него знаем…

— Да подожди, — перебила меня Марисса. — Он сказал, что у компании появился новый владелец. Однако исполнительный директор остался тот же, поэтому на Хуане это никак не отразилось.

— Не понимаю, — нахмурилась я. — Какое нам дело до его исполнительного директора?

— Не понимаешь, Лухи? — глаза Мариссы горели от азарта. — Ты знаешь, кто такой исполнительный директор?

Я покачала головой.

— Это человек, который управляет компанией в отсутствие генерального директора. В случае с Бласом, исполнительный директор выполнял функции гендиректора постоянно, потому что Блас предпочитал торчать целыми днями в колледже и строить школьников.

— Марисса! — строго одернула я ее.

— Ладно, — подняла обе руки Марисса. — Ты меня поняла. Теперь у нас действительно появился шанс найти твоего опекуна!

— Да какой шанс, Марисса? Я не понимаю! Причем тут исполнительный директор? Какое мне теперь дело до начальства «Харекса»? — с досадой пробормотала я.

— Лухи, я тебя сейчас стукну, — взвыла Марисса. — Ты что, не слышишь? Я тебе говорю, исполнительный директор не поменялся!

— И что? — терпеливо повторила я.

— И то, Лухи, — вкрадчиво произнесла Марисса, приближая свое лицо к моему. — Первое: исполнительный директор «Харекса» знал Рики Фара в лицо — иначе нельзя получить доверенность. Второе: Рики Фара достаточно ему доверял, если позволил управлять своей компанией. И третье, Лухи. Новый владелец тоже написал доверенность на него. Это может означать только две вещи.

— Какие? — эхом отозвалась я.

— Либо исполнительный директор знает, кто хоронил Бласа, то есть, знает этого самого Грегорио Фуэнтеса…

— Либо? — поторопила я.

— Либо похоронами Бласа исполнительный директор и занимался, — решительно закончила Марисса.

Я покачала головой.

— Значит, мой новый опекун — исполнительный директор? Это не имеет смысла! Блас не знал, что умрет, и наверняка не собирался отказываться от «Харекса» — зачем ему так подставляться?

— Ну а я и не считаю, что Бласа хоронил твой опекун, — пожала плечами Марисса. — Ты же хотела найти опекуна? Наверняка исполнительному директору известно, кто он.

— Даже если так, нам он точно не скажет, — хмыкнула я.

— Лухи, да что с тобой! — одернула меня Марисса. — Ты так ведешь себя, словно тебе все равно, кто твой опекун!

Я замялась.

— Если честно, — пробормотала я смущенно, — сейчас это стало не так важно…

— Что ты имеешь в виду? — Марисса вскинула на меня подозрительный взгляд.

Я снова замешкалась, прежде чем ответить. Наконец, набрала в легкие побольше воздуха и решительно выдала:

— Думаю, новый опекун скоро сам объявится. Нам не придется его искать…

— Та-ак, — протянула Марисса угрожающе, — Лухи, что ты там опять натворила?

— Да ничего особенного! — принялась оправдываться я, но почти тут же смолкла, не выдержав пытливого взгляда Мариссы.

— Я написала заявление в прокуратуру, — призналась я.

Лицо Мариссы оставалось непроницаемым. Я мысленно сжалась.

— Какое заявление? — вкрадчиво поинтересовалась Марисса.

— Ну, — промямлила я, все еще не решаясь посмотреть ей в глаза, — я написала, что он меня домогается, — понизила голос до шепота.

Пару секунд Марисса ошеломленно взирала на меня, видимо, пытаясь осмыслить мои слова, затем схватила меня за шкирку и оттащила в пустынный коридор, где не мельтешила толпа.

— Ты что, совсем свихнулась, Лухи?! — прошипела Марисса. — Он же тебя в колонию упечет! Скорее, нужно скорее забрать письмо!

Я отрицательно покачала головой.

— Поздно, почтальон уже приходил. Я отправила письмо несколько дней назад.

— Лухи, ты точно сбрендила! — схватилась за голову Марисса. — Что же теперь делать?

Я не ожидала, что Марисса отреагирует так остро.

— Думаешь, это слишком? — чуть виновато спросила я.

— Лухи, это ни в какие ворота! — серьезно подтвердила Марисса. — Ты что, сама не понимаешь? Ты его даже не видела — кто тебе поверит?

— А кто докажет, что я его не видела? — парировала я.

— Да все скажут! — воскликнула Марисса. — Дунофф первый подтвердит.

— Дунофф может и не знать, что я с ним виделась, — равнодушно передернула плечами я.

Марисса покачала головой.

— Он упечет тебя в колонию за лжесвидетельство, Лухи! Приди в себя! Тебя уже несет!

— Да успокойся, Марисса! — устало вздохнула я.— Не собираюсь я лжесвидетельствовать. Просто теперь ему придется явиться в социальный отдел лично — может, они даже устроят очную ставку. И тогда ему придется со мной встретиться.

Глава 10

Глава 10

Эта мысль — украденный цветок,

Просто рифма ей не повредит:

Человек совсем не одинок -

Кто-нибудь всегда за ним следит.

Игорь Губерман

Наступил день Х, и весь пятый курс столпился в приемной директора за подписью прошений на выход. В этот раз с нами не было тетушки Луны, и девушки намеревались уйти пораньше, чтобы успеть добраться до стилиста. Мне в этом смысле было куда проще: у меня не было личного стилиста, и я не собиралась уделять много времени своему внешнему виду. Собрав волосы в конский хвост, кое-как перехватила пряди заколкой и попыталась выщипать брови. Не ощутив особой разницы, я перешла к гардеробу и нацепила заранее подготовленную черную майку на бретельках и такую же черную батистовую юбку в пол, которую подарила Соня. В общем и целом, я, кажется, преобразилась в достаточной мере, чтобы уважить подругу, а другого мне и не требовалось. Мы с Маркосом расстались почти год назад, и у меня больше не было никакого желания расфуфыриваться ради восхищенных взглядов мальчишек.

В школе царила такая суета, что я почти не удивилась, обнаружив новый подарок от опекуна прямо у себя на кровати. Видимо, в прокуратуру его еще не вызывали, и он продолжал изображать из себя заботливого дядюшку. Равнодушно приоткрыв крышку, я убедилась, что у моего нынешнего наставника вкус ничуть не хуже, чем у Бласа, и небрежно запихнула коробку в шкаф до выяснения обстоятельств.

Миранду я нашла почти сразу. Он делал обход на половине мальчиков, когда я знаком попросила его подойти.

-Лухан, отлично выглядишь! — улыбнулся одними уголками губ Миранда. — Почему не поехала со всеми?

— Ты не мог бы показать мне список тех, кто заходил сегодня в колледж? — без обиняков выпалила я, проигнорировав его вопрос.

Миранда смерил меня внимательным взглядом.

— С чего такой интерес? — полюбопытствовал он.

Я закусила губу. Если сказать правду, он снова начнет читать мне мораль, если же солгать — он в два счета выведет меня на чистую воду и еще чего доброго запрет в колледже.

— Я буду очень тебе благодарна, если ты не станешь задавать вопросы, — уклончиво ответила я.

Миранда пожал плечами.

— Сегодня пятница: свободное посещение. Я не веду список посетителей.

Я досадливо цокнула языком. Как я могла забыть, что сегодня пятница?

— Понятно. Спасибо, Миранда, — благодарно кивнула я и повернулась, чтобы уйти.

В пятницу в колледж мог проникнуть ктоугодно — это все объясняло. Надо было сообразить достать список посетителей, когда опекун прислал платье в первый раз — теперь уже поздно. Мне казалось странным, что опекун с такой легкостью проникает в колледж. Едва ли он стал повторяться и устроился в колледж на работу — на такой подвиг был способен только Блас, хотя я так и не поняла, зачем ему это было нужно. Также я исключала вариант, что опекун появлялся здесь в качестве гостя, — ему не удалось бы незаметно проникнуть на половину девочек, чтобы подложить в мою комнату коробку с нарядом. Значит, он либо попросил кого-то из учащихся либо нанял уличного подростка, чтобы проникнуть в мою комнату незаметно.

Мысль о том, что он подослал кого-то в мою комнату, выводила меня из себя. Может, подросток, которого он нанял, даже рылся в моих вещах! Меня передернуло от омерзения. Я не могла высказать свое негодование лично, но для собственного удовлетворения снова ворвалась в спальню и, достав коробку с нарядом, размахнулась и выбросила ее в открытое окно. Глупо и по-детски, но мне действительно полегчало.

-Лухи, ты что? — услышала я испуганный голос за спиной.

Лаура. Как-то я не подумала, что она тоже не пользуется услугами стилиста.

Я обернулась и даже на миг залюбовалась. Ее точеную фигуру обтягивало классическое черное платье, а отросшие волосы, которые она придерживала одной рукой, чтобы заколоть невидимкой, лежали по плечам пшеничными локонами.

«Ради Маркоса старается», — мелькнуло в голове. Как ни странно, эта мысль не задела меня ни разу. С тех пор как умер Блас, дела сердечные вообще мало меня тревожили.

— Надо избавляться от хлама — скоро самим жить будет негде, — выдала я, разводя руками, отвечая на ее вопрос.

Лаура красноречиво взглянула на мой полуоткрытый шкаф, в котором висело от силы два-три спортивных костюма и форма.

— Я за минимализм, — прибавила я, плавно сдвинувшись с места, и легла на дверцу, закрывая ее.

— Я ни о чем не спрашиваю, — подняла руки вверх Лаура и снова отвернулась к зеркалу.

— Спасибо, — проникновенно ответила я и была вполне искренней. В последнее время, мне стало гораздо проще с людьми, которые не задают вопросов.

* * *

Вечер наступил очень быстро, и школьный автобус торжественно доставил нас в главный парк Буэнос-Айреса. Должна признать, затея была действительно стоящая. Танцплощадка была такой огромной, что на ней разместилась бы половина города, — однако сегодня туда допускались лишь гости Мии и Мариссы. Прохожие останавливались у ограждения, некоторые пытались присоединиться, но служащие парка вежливо объясняли им, что танцплощадка на этот вечер заказана. Мне не слишком нравилась вся эта система VIP, но на площадке стало бы тесно, если бы туда мог попасть каждый желающий. Впрочем, лично я бы с радостью с кем-то из них поменялась. Я не танцевала и категорически отказывалась идти на танцплощадку, в гордом одиночестве потягивая молочный коктейль за одним из столиков, установленных рядом со сценой. То Соня, то Марисса, разгоряченная от танца, периодически пытались вытащить меня, но я ссылалась на недомогание и в итоге отвоевывала свое право на очередную порцию молочного коктейля.

-Лухи, — ко мне, пряча глаза, подсел Маркос.

Я напряглась. Пока он помогал мне добывать сведения об опекуне и соглашался принимать участие во всех авантюрах, которые я затевала, он на какое-то время снова превращался из моего бывшего парня в непоседу Маркоса, который когда-то был мне просто другом. Но теперь, когда он подсел ко мне, явно чтобы пригласить на танец, я насторожилась. Два года назад он уже разбил мне сердце, променяв меня на девушку из своего круга, и мы долгое время не общались. Я зализывала раны, ходила бледнее призрака и думала, что ничего страшнее со мной уже случиться не может. Никогда не говори никогда. Тогда я выкарабкалась только благодаря поддержке друзей и, как ни странно, Бласа. Хотя он продолжал вести себя как обычно, своими издевками Блас каким-то образом держал меня в тонусе и не позволял размякнуть. После смерти Бласа все мои чувства к Маркосу словно атрофировались: не было ни любви, ни обиды, ни ненависти. Моя детская влюбленность стала казаться ничтожной перед огромной бедой, которая меня настигла, и мне теперь было все равно, где он и с кем. Мы стали добрыми друзьями, но ничего больше, и каждый раз, когда он начинал оказывать мне знаки внимания, я мягко уклонялась. Говорила какую-то ерунду про то, что мне страшно, что я не хочу ошибаться снова. Но на самом деле, если и было здесь что-то страшное, так это то, что я больше ничего не чувствовала. Моя вечная любовь к Маркосу испарилась.

— Привет, Маркос, — суховато ответила я, смерив его предупреждающим взглядом.

— Не хочешь потанцевать? — будничным тоном предложил он.

— Что-то не хочется, — покачала я головой. — Пригласи Лауру… Прости, — сжалилась я, не выдержав его укоряющего взгляда. Лауру Маркос тоже успел оставить.

— Мне не за что тебя прощать, — грустно улыбнулся он. — Если передумаешь, дай знать…

Он резко встал и двинулся к танцплощадке. Я проводила его равнодушным взглядом и снова потянула коктейль из трубочки. Стоило сделать перерыв — кажется, это был уже третий стакан. Я встала, чтобы размять ноги, и бросила нерешительный взгляд на танцплощадку. Все веселились, даже Луна увела Нико в каком-то зажигательном танце, а я не находила себе места. Я почти физически ощущала, как давит на меня вся эта обстановка и шумная музыка. С превеликим удовольствием я бы сейчас села на последний автобус и вернулась в колледж, но не могла так поступить с Мариссой — она приложила столько усилий, чтобы я попала на ее вечеринку. Так как заливать коктейли было уже просто некуда, я решила воспользоваться тем, что нахожусь в парке и немного прогуляться.

Я задумчиво шагала вперед, не оглядываясь, и прошло много времени, прежде чем я поняла, что увлеклась. Далеко позади осталась танцплощадка и яркие огни вечернего парка. Я забрела на самую окраину, где были разбросаны какие-то полузаброшенные музеи. Не думаю, что и днем здесь бывало много народу, ночью же здесь и вовсе царила могильная тишина.

Я тревожно огляделась. Должно быть, сказывалось нервное напряжение, но я не могла отвязаться от ощущения, что за мной кто-то следит. Погруженная в свои мысли, я не замечала ничего вокруг, но теперь явственно почувствовала на себе чей-то взгляд в темноте.

— Кто здесь? — бросила я.

Вокруг все замерло. Из кустов не доносилось ни звука. Решительно стиснув зубы, я сделала несколько шагов в сторону танцплощадки. В этот момент где-то в кустах треснула ветка. Я снова настороженно огляделась и плавно наклонилась, чтобы поднять с земли увесистый камень.

— Кто здесь? — повторила я, и вдруг в тусклом свете луны показались смутные очертания высокого стройного человека. — Что вам нужно? — напряглась я. Человек молчал. — Отвечайте или я брошу в вас камень, — резко приказала я.

Человек продолжал мяться на месте, не издавая ни звука. Я сделала резкое движение, чтобы швырнуть булыжник и сбежать, когда человек вдруг поднял руку и остановил меня:

— Стойте, стойте, синьорита, зашибете старика! — знакомо усмехнулся незнакомец.

Моя рука безвольно опустилась вдоль туловища. Камень выпал из обмякшей руки.

* * *

— Хосе? — пролепетала я.

Незнакомец кивнул.

— Рад вас видеть, синьорита.

— Что… что ты здесь делаешь? — растерянно мялась я, не в силах породить что-то более осмысленное.

— Я шел за вами от самой танцплощадки, синьорита, да вы так задумались глубоко, что не решался прервать ваши размышления, — вновь послышался хитрый голос старика.

Я продолжала молча глотать воздух. Все это не укладывалось в голове: радость встречи и недоумение переполняли сердце и голову, и оттого я впала в какой-то ступор.

— Я…В смысле, что ты вообще здесь делаешь? — снова подала я голос. — Ты же уехал! — в памяти всплыли подробности нашего расставания. — Тебя же увезла внучка…

Старик сокрушенно покачал головой.

— Ох, синьорита, не слишком-то любезно — что же я, тюк с картофелем, чтобы меня увозить? — было слишком темно, чтобы я могла разглядеть его мимику, но я знала наверняка, что в этот момент он хитро щурился. — Но вы правы, конечно, внучка приезжала, да вот только мы снова нынче оказались проездом в Буэном-Айресе, я и решил навестить мою синьориту.

Я внезапно отмерла и бросилась ему на шею.

— То-то же, — протянул Хосе, прижимая меня к себе. — А то встречает, как неродного, думаю, чем же оскорбил-то старик синьориту, что такой прием?

— Шутишь, что ли? Знаешь, как мне тебя не хватало? — грустно выдохнула я ему в плечо и отстранилась, внимательно вглядываясь в его лицо. Внезапно в голове что-то щелкнуло.

— Подожди, но как ты узнал, что я буду на танцплощадке?

— О, у вас в колледже очень любезный сторож: сказал, все ученики здесь. Оказалось, мы с ним воевали на одном корабле — можете себе представить, синьорита? Эх, были времена, — вздохнул Хосе. — Морские волки не чета жалким пешкодралам, мы, матросы, любили военную службу. Встанешь, бывало, поутру, ветер бросает в лицо соленые брызги…

— Хосе, как ты узнал, где я учусь? — перебила я, внимательно вглядываясь в его лицо.

Хосе вдруг серьезно посмотрел на меня и, помолчав, решительно выдал:

— Пойдемте прогуляемся, синьорита — нам, кажется, есть, что обсудить, — он пригласил меня жестом последовать за собой и неспеша заковылял к аллее, залитой светом фонарей. Я проводила его пристальным взглядом и послушно двинулась следом, ощущая в груди смутное чувство, что старик Хосе не так прост, как кажется.

* * *

— Хосе, — подала голос я после того, как мы преодолели добрую милю в абсолютном молчании. — Ты обещал рассказать, как нашел меня.

— А? — очнулся от размышлений Хосе, и его мутный взгляд прояснился. — Да, конечно, синьорита. Простите старика, часто задумываться стал. Столько мыслей в голове, столько воспоминаний, — ностальгически протянул он, но на сей раз я обрубила его на корню.

— Хосе, — напомнила я.

— Так вот, синьорита, — заторопился Хосе, — адрес вашего колледжа мне дал сын моего очень близкого друга.

Я уставилась на него в недоумении.

— Сын учится в нашем колледже? — не пришло мне в голову ничего лучшего.

На лице Хосе забродила добрая усмешка.

— Можно сказать и так, синьорита. Думается мне, он многому научился в вашем колледже…

— Кто это? — меня одолело любопытство. — С какого курса? Как его зовут? Почему ты не говорил, что слышал о моем колледже?

Хосе пожевал губу, оценивающе глядя на меня, затем остановился и крепко сжал мое плечо, останавливая и меня:

— Его назвали в честь отца, — уронил он и снова замолчал, пожевывая губу в нерешительности. Я смотрела на него, не отрывая глаз, и перебирала в памяти имена однокурсников, у которых может быть достаточно пожилой отец, чтобы оказаться другом Хосе. Впрочем, совсем не факт, что они ровесники.

— Ну же, Хосе, не тяни! Как его зовут? — поторопила я старика.

Хосе сощурил синие глаза и решительно кивнул.

— Его зовут Рикардо, синьорита, но я звал мальчика Рики. Рики Фара.

Я вздрогнула. Мне вдруг стало нехорошо, и я ухватилась за Хосе, чтобы не упасть.

— Хосе, это очень плохая шутка, — выдохнула я. — Ты не представляешь себе, как жестоко шутишь сейчас…

— Я не шучу, синьорита, — донесся до меня спокойный голос Хосе.

Я вскинула на него обезумевший взгляд, и он невозмутимо встретил его.

— Ты знал Бласа? — у меня из груди вырвался странный звук, напоминавший бульканье.

Хосе пожал плечами.

— Не уверен, синьорита, что кто-то может действительно похвастаться, что знал его.

Я вцепилась в его дряхлую старческую руку.

— Ты знал Бласа! Как это возможно? Откуда?

— Говорю же, синьорита, мы с его отцом были добрыми приятелями. Рики-старший был замечательным человеком, я многим ему обязан.

Все это не укладывалось в голове. Я была слишком потрясена, чтобы выстраивать какие-то логические цепочки.

— Ты все это время знал Бласа? — в волнении повторяла я. — Ты видел, в каком я состоянии, и даже ни разу не заикнулся о том, что знал Бласа?

Слезы подступили к горлу, и я неверяще смотрела на Хосе. Пару мгновений он лишь в растерянности наблюдал, как мои плечи вздрагивают от едва сдерживаемых слез, затем испуганно притянул меня к себе и стал гладить по голове — грубо и неумело, почти выдирая мне волосы, словно никого до меня ему не приходилось гладить.

— Я не мог, синьорита, — бормотал он. — Рики взял с меня слово. Никто не должен был узнать, что это он просил приглядывать за вами после его смерти. Воля умирающего, синьорита, сами понимаете… Кто решится нарушить волю умирающего?

Он говорил отрывисто, как если бы волновался, но его голос оставался ровным. Я неловко оторвалась от его груди и подняла на него затуманенный взгляд.

— Он просил… приглядывать? — бессмысленно повторила я.

— А то, синьорита, я говорил вам, шибко любит вас опекун, а вы не верили, — оживился Хосе.

Я сглотнула.

— Но это невозможно, — пробормотала я. — Он же отказался от прав. Он отказался от меня…

-Рики был вынужден, синьорита, — просто ответил старик.

— Вынужден? — я бросила на него недоуменный взгляд.

— По ряду причин, — кивнул Хосе.

— Каких причин? — вырвалось у меня неожиданно жалобно, и я посмотрела на него снизу вверх, как пес, которого хозяева оставили на улице, и уехали.

Хосе грустно усмехнулся.

— Я не могу знать, синьорита. Он их не назвал, — уклончиво ответил он.

Я судорожно всхлипнула и снова зашлась в беззвучных рыданиях на плече у Хосе. Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось взять себя в руки. Я плакала не от боли, это были, скорее, слезы облегчения — внутри словно разжались тиски, больше полугода сковывавшие сердце. Блас оставил Хосе приглядывать за мной. Ему было не все равно!

Старик Хосе стоял, как потерянный, не зная, куда деть руки. Словно что-то вспомнив, он порылся в своих бездонных карманах и достал оттуда видавший виды носовой платок.

— Скажи, почему он ушел? — я шмыгнула носом, принимая платок. — Я уверена, что ты знаешь!

Старик сокрушенно покачал головой.

— Нет, синьорита, что я могу знать? Он объявился ни с того ни с сего после долгих лет молчания и попросил приглядывать за вами первое время. Я знал о вашем существовании от его отца, однако никогда не видел вас. Рики уезжал в спешке, и велел мне самому найти все адреса на его квартире в Буэнос-Айресе, сказал, что лето вы проведете у подруги. Вот я и устроился садовником в ваш дом — шестнадцать лет в саду работаю, поди знаю, как цветочки-то высаживать.

— Почему в спешке? — поспешила я перебить старика, пока тот не ударился в рассуждения о флоре и фауне. — Он не сказал тебе, почему уезжает?

— Я не осмелился спрашивать, синьорита, но сдается, причины у него были самые веские.

— Почему не осмелился? — с досадой воскликнула я. — Почему ты не остановил его?

— Что мог поделать старик Хосе, синьорита? — развел руками Хосе. — Он сидел в одной из чилийских деревенек и поливал свой сад, когда ни с того ни с сего ему позвонил сын Рики Фара и попросил присмотреть за подопечной отца. Я Рики-старшему многим обязан, синьорита — не мог отказаться.

Я хотела закричать на Хосе, но осеклась. Почему это Хосе должен был остановить Бласа? Почему я не остановила?

— Он бежал от меня, — разочарованно выдохнула я. — Не было у него никаких веских причин. Я влезла в его жизнь, и он от меня отказался.

Хосе отрицательно покачал головой.

— Для того чтобы отказаться от опекунских прав, Рики не нужно было покидать Буэнос-Айрес, согласитесь. Он обмолвился, что у него какие-то трудности с его фирмой. Ваш старик Хосе — тертый калач, синьорита, и из разговора я сделал вывод, что Рики хотел лишь временно залечь на дно. А если так, оставаться вашим опекуном было опасно. Его могли мгновенно вычислить.

— Кто? — выдохнула я, завороженная его версией.

— Этого я не знаю, синьорита,— повел плечом Хосе. — Знаю только, что волнуюсь за вас — не лезьте на рожон, об одном вас прошу. По какой бы причине Рики ни уехал, он это сделал не по злобе к вам. Напротив, он очень переживал за вас и позаботился, чтобы вы не испытали никаких неудобств, в связи с его отъездом.

Я все еще с трудом понимала, что происходит. Хосе вываливал на меня все новости сразу, и мне теперь казалось, что у кого-то из нас явно помутилось в голове. За последнее время моя жизнь превратилась в сплошные американские горки: позавчера я готова была взвыть от тоски при мысли, что Блас умер по моей вине, вчера я пыталась его ненавидеть за то, что он бросил меня задолго до смерти. Сегодня я узнаю, что он бежал вовсе не от меня и от опекунских прав отказался не по своей воле. Чего мне стоило ожидать на следующий день? Может, завтра выяснится, что он вовсе не умер?

— Почему ты раньше мне не сказал? — тихо спросила я.

Хосе вздохнул.

— Не так это просто, синьорита, как вы думаете. Кто знает, как оно лучше для вас — знание, или, может, незнание лучше? Трудно мне было решить и взять на себя такую ответственность. Я до сих пор не уверен, что поступаю правильно…

— Тогда почему все-таки решил сказать мне сейчас? — подняла я на него недоверчивый взгляд.

— Не спится старику, синьорита. Все вспоминаю, как вы страдали летом, не понимали многое. Решился, что если Рики мертвый, ему уже все равно должно быть, правда? А вы сильная, вам лучше правду, чем ложь, правильно ведь я говорю?

Я молчала, переваривая информацию. Все это не укладывалось в голове.

— Значит, — снова подала голос я, — ты и есть мой опекун? Это ты пишешь мне на ноутбук?

Хосе рассмеялся, и этот его смех настолько резко и неуместно прозвучал в повисшей над парком скорбной тишине, что я даже немного оскорбилась.

-Синьорита, я дряхлый немощный старик! Куда мне брать над кем-то опекунство! Умру я скоро — на кого ж я вас оставлю?

Я уставилась на него в недоумении. Я была абсолютно уверена, что он и стал моим новым опекуном, а теперь выходило, что был еще кто-то третий. Вот теперь я по-настоящему опасалась за свое душевное здоровье.

— Если не ты, то кто он? — в растерянности пробормотала я. — Ты его знаешь?

Хосе хитро прищурился.

— Может, да, а может, нет…

— Это его зовут Грегорио Фуэнтес? — сощурилась я.

Хосе вздрогнул и ненадолго задумался. Затем подал голос пару секунд спустя:

— Нет, Грегорио Фуэнтес — это я.

С секунду я молча взирала на него, потом вдруг ни с того ни с сего прыснула от смеха и расхохоталась.

— Великолепно! — воскликнула я. — Ты тоже живешь под чужим именем! Пора завести привычку спрашивать паспорт, прежде чем довериться человеку.

— Синьорита, у вас нет причин мне не до…

— А хотя нет, не выйдет, — перебила я с нарочитым азартом. — У тебя же их два — ты ведь устроился к Колуччи под именем Хосе Мартинеса!

Хосе, чуть помедлив, кивнул.

— Вы правы, синьорита, мне пришлось назвать другую фамилию, когда нанимался в дом к вашей подруге. Боялся, что догадаетесь о чем-то, и все пойдет прахом. Но имя настоящее, меня так все зовут — старик Хосе. В молодости как дали прозвище, так теперь уж и забыл, как по паспорту.

Почему у них у всех такие серьезные проблемы с памятью?

— Ладно, проехали, — вздохнула я. — Мне все равно, как тебя зовут — для меня ты навсегда останешься стариком Хосе. Просто надоело, что мне постоянно врут…

— Простите меня, синьорита, — сокрушенно покачал головой Хосе. — Я не думал, что имя для вас имеет такое значение.

Я усмехнулась. Всю свою жизнь я разыскиваю безликих людей без имени. Питать слабость к именам в моем случае простительно.

— Ладно, мы отошли от темы, — нахмурилась я. — Скажи мне имя опекуна! Это очень важно!

— Почему это так важно, синьорита? — полюбопытствовал Хосе.

— Мне нужно от него избавиться! — буркнула я и тут же прикусила язык.

Глаза Хосе округлились.

— Вот это дает синьорита! — совсем по-детски воскликнул старик. — С чего это вы от него избавляться вздумали? Он сделал что-то предосудительное?

Я разозлилась, потому что у меня не было исчерпывающего ответа на этот вопрос.

— Он достал меня! — воскликнула я беспомощно. — Запретил мне выходить из колледжа, постоянно достает меня, воспитывает, дарит подарки…

— Какой ужас! — сокрушенно покачал головой Хосе, но глаза его выдавали лукавую усмешку.

— Мне все это не нужно! — оправдывалась я. — Мне не нужны подачки и благодетели! У меня есть достоинство!

— Если не ошибаюсь, помощь Рики вы принимали, — вклинился Хосе.

— Это другое! Этот мне никто! Я его не знаю, и он меня тоже! Он не имеет права вести себя так, будто воспитывал меня с пеленок! Словно я ему что-то должна! Он ведет себя в точности как…

— Как Рики, — закончил за меня старик.

Я недовольно насупилась.

— Как Блас, — неохотно согласилась я. — Только он не Блас.

Старик засмеялся своим скрипучим, как несмазанная дверь, смехом. Он затряс головой.

— Синьорита, так ли важно, как зовут вашего опекуна?

И снова имя. Неужели непонятно, что имя — это самое главное? Мысль не существует, пока не облечется в слово. Назвать — значит воплотить. Иметь имя — значит быть.

— Хосе, ты знаешь его? — я снова вцепилась в морщинистую руку старика. — Прошу тебя, поговори с ним. Пусть он откажется от меня!

-Синьорита, это что за капризы еще? — неожиданно строго вопросил Хосе и нахмурился. — Откажется от вас опекун — куда ж вы пойдете? В колонию, никак, рветесь?

— Меня удочерят Колуччи! — воскликнула я. — Они с самого начала собирались, но новый опекун им помешал! Пожалуйста, Хосе, помоги мне! — умоляюще взглянула я на него снизу вверх. — Уговори его отстать от меня или скажи имя!

— Нет, синьорита, — покачал головой Хосе, и я с удивлением заметила, что его глаза горят неподдельным возмущением. Впервые я видела Хосе таким серьезным. — Вы сами не знаете, о чем просите и от чего бежите.

— Да мне плевать! Будь он хоть самый прекрасный в мире человек, — разозлилась я. — Мне благодетель не нужен! Я прекрасно сама о себе позабочусь!

— Нет, — оставался непреклонен Хосе. — Здесь я вам не помощник, синьорита — ищите его сами, если вам так хочется!

— Ну и найду, не сомневайся! — выплюнула я и резко двинулась по направлению к танцплощадке, оставляя Хосе позади. Через десяток шагов я вдруг сообразила, что вижу, возможно, Хосе в последний раз, и в нерешительности оглянулась. Он провожал меня задумчивым грустным взглядом и, увидев, что я обернулась, поднял свою жесткую, как наждачка, загорелую ладонь в знак прощания. Мне было трудно задушить свою гордость, но спустя мгновение я неохотно развернулась и зашагала обратно к нему.

— Ладно, прости, — буркнула под нос я. — Вся эта история совершенно сбила меня с толку. Каждый день мне хочется проснуться утром и обнаружить, что все это было лишь страшным сном. Что Блас по-прежнему слоняется по школе, а я поднимаю на уши весь колледж вслед за Мариссой и верю в справедливость. Только проснуться не получается, — прибавила я и споткнулась, заметив, что Хосе не сводит с меня тревожного взгляда. Впервые за наше знакомство я с досадой отметила, что он жалеет меня.

— Вот только не надо этого взгляда, Хосе! — взвыла я. — Я делюсь с тобой только потому, что ты обычно не рвешься выражать сочувствие! Будешь жалеть меня — больше никогда ничего не расскажу!

Было видно, что Хосе делает над собой усилие, однако спустя миг по его лицу вновь забродила насмешливая улыбка.

— С чего мне вас жалеть, синьорита? — бойко ответил он. — Вы счастливица — у вас есть любящий опекун, и не важно, если он переселился на тот свет. Он ведь не перестал от этого быть, как вам кажется? Расстроился я потому, что не могу помочь вам с вашим новым опекуном. Хочется помочь, да не в силах. Разве что…

— Что? — насторожилась я.

Хосе пожевал губу и вдруг невпопад спросил:

— Вы книжечку с Хемингуэем-то не читали, синьорита?

Я замерла как вкопанная, не сводя с него изумленного взгляда.

— Откуда ты… Ну конечно! — воскликнула я, пораженная своим открытием. — Это ты оставил мне сумку! Ты же занимался похоронами Бласа!

Хосе кивнул.

— Да, синьорита, мне пришлось взять это на себя.

— Значит, это ты разговаривал с Мирандой!

— Да, у вас очень толковый учитель, синьорита. Слушайтесь его.

— Он сказал, что разыскивать тебя опасно, — фыркнула я. — Решил, что ты преступник, — я расхохоталась.

Хосе выдавил из себя подобие улыбки и снова принялся твердить:

— Почитайте ту книжицу, синьорита. Коли хотите найти ответы на ваши вопросы, почитайте.

Я смолкла, в изумлении глядя на Хосе. Старик точно сбрендил. Он полагал, что Хемингуэй сможет мне как-то помочь с моим новым опекуном?

— Хосе, ты издеваешься? — фыркнула я. — Причем тут книжка?

— Ай, как нехорошо, синьорита, — неодобрительно покачал головой Хосе. — Классика способна ответить на многие вопросы … — он огляделся по сторонам и, приблизившись ко мне, шепнул: — Прочитайте внимательно, синьорита. Если действительно хотите во всем разобраться, прочитайте внимательно.

Я нахмурилась и тоже огляделась. Старик вел себя так, как будто в этой глуши c нами мог быть еще кто-то третий.

— Ты оставил в книге записку? — предположила я, тоже шепотом, на всякий случай.

Однако старик сделал вид, что меня не услышал.

— Почитайте рассказ, синьорита, — уже громче произнес он. — Образованный человек должен знать Хемингуэя, а вы и сами рассказы пишете — вам это, как говорится, то, что доктор прописал. Книжечку прочитаете, а потом свою напишете — как это называется?— эту, интертрепацию! Может, какие потайные смыслы раскроете? — он подмигнул мне.

Я продолжала смотреть на него, как на сумасшедшего.

— Ладно, синьорита, пора мне, — посерьезнел Хосе.

— Что значит, пора? — встревожилась я, разом позабыв о странном поведении старика. — Ты уходишь?

— Да уж время позднее, синьорита. Опасно старику по столице ночами гулять.

— Пойдем к танцплощадке, я попрошу Франко отвезти тебя, — засуетилась я, однако он остановил меня.

— Нет, синьорита, я уж с внучкой договорился. Она будет ждать меня на остановке.

Я испытала некое подобие обиды и ревности. Вечно эта внучка мешала нам поговорить по душам.

— Где ты остановился? — сдалась я. — Ты надолго в Буэнос-Айресе?

— Сегодня как раз и уезжаем с внучкой, — грустно ответил он, взлохматив мои и без того торчащие во все стороны волосы.

Я охнула.

— Как сегодня! — воскликнула. — Ты же только приехал!

— Куда внучка, туда и я, синьорита, — усмехнулся Хосе. — Я теперь человек подневольный, но это приятная неволя, уж поверьте.

Я чувствовала, что уже ненавижу эту его внучку. Если только Хосе снова меня не дурачил. Вся эта история с внучкой казалась не менее фантастичной, чем байки о войне.

— У тебя точно есть внучка? — подозрительно спросила я.

Хосе оставался невозмутимым.

— Есть, синьорита, есть, — вздохнул он.— И дочка есть, да она меня знать не хочет.

Я уставилась на него в изумлении.

— Как это может быть? Она из ума выжила?

Хосе покачал головой.

— Да нет, синьорита, я не осуждаю ее. Я не был ей хорошим отцом.

— Уверена, ты был прекрасным отцом! — воскликнула я, на что Хосе усмехнулся, и мне показалось, что его глаза странно блеснули в свете фонарей.

— Значит, мы больше не увидимся? — у меня екнуло сердце при этой мысли. Сама не знала, с чего я так привязалась к этому старичку. Мечтая временами в детдоме о приемных родителях, я даже не подозревала, что однажды мне заменит их этот хитрый седой пройдоха.

Хосе усмехнулся и потрепал меня по плечу.

— Я всегда говорю: не бывает, чтобы человек пропал — да и без следа. Все мы еще когда-нибудь да встретимся, синьорита.

— Когда-нибудь, — уныло протянула я. — Это слишком долго. Может, ты дашь свой домашний номер? У меня телефона нет, но я смогу тебе иногда звонить с автомата!

Хосе отрицательно покачал головой.

— Мы с внучкой то и дело кочуем с места на место — все дела у нее какие-то… Дома почти не бываем.

— А, -понимающе кивнула я, хотя ничего не понимала. Но не в моей натуре было навязываться.

Хосе смерил меня долгим оценивающим взглядом. Затем снова огляделся опасливо и приблизился к моему лицу.

— А знаете что, синьорита, — он вновь обратился ко мне заговорщицким шепотом. — Я, кажется, знаю, как нам быть.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась я.

— Давайте с вами так уговоримся, — начал Хосе и снова огляделся. Определенно он вел себя странно, и я было решила тоже осмотреться, но он небольно схватил меня за плечи и заставил посмотреть прямо в синие лукавые глаза. — Вы мне напишете письмо. А я отвечу! На компутере я не умею, как ваш опекун, а вот бумажные письма шибко люблю писать, — он отпустил меня и зарядил: — Раньше, помню, на флоте бывало: получишь письмо от матери, беспокоится старушка, а отвечать лень. Теперь сам всем письмами докучаю, да не отвечает никто. Может, хоть вы пришлете старику весточку?

— Конечно, Хосе! — просияла я. — Это замечательная идея! Но куда писать? У меня-то нет твоего адреса.

— Давайте так: вы отсылайте письма на главную почту Буэнос-Айреса — до востребования. Моя внучка часто в столице бывает — будет письма забирать, да мне передавать. А я буду отвечать своей милой синьорите.

— Хосе, спасибо! Ты не представляешь, как это важно для меня! Мне в последнее время совсем не на кого положиться, — грустно прибавила я.

Хосе мягко улыбнулся.

— Постарайтесь все же подружиться со своим новым опекуном, синьорита, он, может быть, не менее сложный человек, чем Рики, но любит вас не меньше, поверьте мне.

Я вскинула настороженный взгляд.

— Как он может меня любить? Мы ведь даже не знакомы, — я вдруг споткнулась. — Ведь так?

Старик Хосе лишь загадочно улыбнулся и развел руками.

— Болтливый старик и так рассказал вам слишком много, синьорита. Я не могу ничего рассказать вам о вашем новом опекуне. Запомните только две вещи напоследок: я знаю достоверно, что он вам вовек не навредит. Кому-угодно навредит — а вам никогда.

— А вторая? — тихо отозвалась я.

Старик сощурился, оценивающе глядя на меня.

-Однажды смерть неминуемо забирает завтра у тех, кто в нем слишком уверен, синьорита. — Он снова задумчиво пожевал губу. — Но что ей стоит вернуть завтра тем, кто верит в него?

— Я не понимаю, Хосе, — растерянно пробормотала я.

— Со временем поймете, — рот старика растянулся в безмятежной улыбке и, хитро подмигнув, он сжал напоследок мои ладони и зашагал легкой, совсем не стариковской походкой вниз по аллее парка. Я пристально смотрела ему вслед, но останавливать не стала. Старик Хосе темнил, и у него были на это причины. Он вел себя так, словно кто-то следил за ним, и теперь любое мое неосторожное движение могло навредить нам обоим. Я не собиралась так рисковать.

Подозрительно оглядевшись, я подняла с земли камень, который едва не запустила в Хосе, и осторожно пошла по дорожке в сторону танцплощадки. Звуки музыки смолкли, и я внезапно испугалась, что провела с Хосе слишком много времени, и все уже разыскивают меня, чтобы отвезти в колледж. Но вернувшись, я обнаружила, что вечеринка в самом разгаре — просто гости завладели микрофоном и теперь вовсю произносили тосты в честь именинниц.

-Мия, — проникновенно вещала Соня, — то, что вы с Мариссой родились в один день, я считаю самым удивительным совпадением в своей жизни, но не случайностью, далеко не случайностью Вы такие разные — и все же похожи, как две капли воды. Теперь, когда у меня стало две дочери, я получила возможность в этом убедиться…

И что-то еще в этом роде — очень долго и мучительно. Я бросила мимолетный взгляд на Мариссу, и мне стало жаль ее — настолько кислым было выражение ее лица. В то же время меня охватило какое-то странное раздражение, даже злость на Мариссу. Теперь, когда я знала, что Блас бежал не от меня, что он, возможно, напротив, хотел меня уберечь, как делал всю сознательную жизнь, я чувствовала, что в моей жизни снова появилась опора под ногами. Я чувствовала, что где-то, пусть на том свете, а не на этом, был человек, которому не все равно. И это ощущение настолько переполняло меня, настолько меняло мир вокруг, что я теперь искренне недоумевала, как Марисса может не понимать того, что осознала я? Как она могла испепелять мать сердитым взглядом, видя, как Соня сбивается, останавливается и снова продолжает свою речь, возвращая ей упрямый взгляд? Как она могла со скучающим видом потягивать апельсиновый сок и демонстративно озираться по сторонам, делая вид, что слова Сони адресованы не ей. И мне захотелось объяснить Мариссе. Объяснить им обеим.

Схватив с подноса стакан с соком, я неловко забралась на сцену и постучала по микрофону, привлекая к себе внимание.

— Я хотела бы поздравить наших именинниц! — пояснила я в микрофон. На меня тут же с любопытством обратилась сотня пар глаз.

Марисса оживилась и, отмахнувшись от Сони, пытавшейся ее расцеловать, тоже превратилась в слух.

— Я хотела сказать вам, девочки, — снова начала я, удерживая бокал, чуть подрагивавший в руке, и вдруг поняла, что не знаю, что говорить дальше. Там внизу казалось, что это будет легко, что слова сами кипят у меня на языке, но теперь я растерянно взирала на толпу внизу, и все, что приходило мне в голову, казалось пафосным и глупым. Наконец, я оторвала взгляд от толпы и посмотрела поверх их голов, куда-то перед собой. Я вглядывалась во тьму парковых зарослей, и вместо слов в голове рождались образы. Светлые и мрачные воспоминания, заменившие мне реальную жизнь.

— Я ничего вам не пожелаю сегодня, — подала, наконец, голос я, — потому что у вас все есть. Раздался недоуменный гул в толпе. Мия с любопытством взирала на меня, а Марисса, кажется, подозрительно посматривала на бокал с соком у меня в руке. — Вы теперь семья… Точнее, вы стали семьей гораздо раньше, — поправилась я. — Просто невероятно, как долго человек может жить, не догадываясь, что все это время у него была семья, да? Как долго можно не замечать этого! Неужели всегда так? — горько усмехнулась я. — Неужели нужно терять людей, чтобы осознать, что все это время они у тебя были? Неужели именно они, привычные и оттого незаметные — были камнем во главе угла? Камнем, без которого здание рушится, рушится вся твоя жизнь…

Марисса, наконец, посмотрела на меня.

— Люди умирают, — твердо произнесла я. — Люди умирают каждый день. Пусть они узнают, что вы их любите, сейчас, пока они еще могут это услышать. Пусть они живут с этой мыслью, а не умирают. Это единственное, что я вам пожелаю. Пусть хотя бы у вас будет шанс все исправить…

Мия стояла в слезах, прижимаясь к Франко. Марисса насупилась и едва качнула головой в сторону Сони, но не решилась взглянуть на нее. Вместо этого она пристально посмотрела на меня, словно пытаясь определить, что повергло меня в такую меланхолию. Вряд ли она могла разглядеть что-то: прожекторы были повернуты к площади, на которой толпились танцующие, и, хотя я стояла на возвышении, мое лицо оставалось в тени.

Не выдержав пристального взгляда Мариссы, я опустила голову, задумчиво разглядывая стакан. Прошло несколько секунд, прежде чем я снова вскинула подбородок и решительно оглядела площадь. Ребята внизу перешептывались, посматривая на меня, другие потеряли ко мне интерес и нетерпеливо топтались в ожидании музыки. Внезапно мой взгляд выхватил из толпы человека, стоявшего поодаль. Он был гораздо крупнее остальных — явно не из приглашенных, наверно, очередной зевака, который остановился посмотреть на необычное представление. В нем не было ничего примечательного, но я вдруг похолодела и почувствовала, что больше не могу издать ни звука. Ноги примерзли к земле, сердце подскочило куда-то к горлу, и меня вдруг прошиб холодный пот. Мне не было видно лица этого человека, я даже не смогла бы определить цвет его волос, так как он не попадал под свет прожекторов и находился в тени, так же как и я. Но то, как он стоял, особая, чуть горделивая манера держаться, или что-то в его статной фигуре отдаленно напомнило мне…

Бокал выскользнул у меня из рук и разбился с оглушительным звоном. Мерный гул внизу смолк, и на миг в парке стало так тихо, что можно было различить щебет ночных птиц. Я инстинктивно посмотрела на осколки под ногами, но тут же снова вскинула взгляд на площадку, однако знакомый силуэт испарился. Вокруг меня суетились официанты, собирая осколки, а я продолжала искать глазами среди толпы знакомую фигуру. Лишь заметив, что ребята внизу вслед за мной начинают крутить головами, я очнулась и спустилась со сцены, быстро перебирая ногами. Продираясь к Мариссе сквозь толпу, провожающую меня недоуменными взглядами, я в панике думала, что начинаю сходить с ума. Весть о том, что Блас на самом деле не бросал меня, поразила настолько, что мне стало казаться, возможно все. Жизнь научила меня, что чудо не работает там, где дело касается законов смерти. Никакое волшебство не заставит ее отступить и вернуть Бласа с того света. Каким бы близким, каким бы родным ни был человек — однажды он умирает, и это неизбежно. Я выучила урок назубок, но ничего не могла с собой поделать. Я чувствовала, что еще долго буду видеть его в спинах прохожих, и его тень, возможно, будет повсюду следовать за мной до конца жизни. Мне казалось, что Блас стал чем-то вроде моего Ангела-Хранителя, и все, что происходило со мной хорошего за последнее время, случилось потому, что он по-прежнему опекал меня оттуда, сверху. А еще я знала теперь, что он любил меня, — а значит, одну битву со смертью я все же выиграла. Я больше не была одинока.

* * *

— Ты сделал все так, как я сказал? — настороженно поинтересовался Человек, жестом приглашая Хосе в салон черного шевроле.

— А как же, — подтвердил старик, неуклюже залезая в машину. — Все как мы договорились, Рики!

— Не называй меня так. Ты сказал, что мне на нее наплевать? — резко бросил Человек, поворачивая ключ зажигания.

— А как же! — горячо подтвердил старик. — И что ты случайно вылетел на встречную полосу.

— А опекун?

— Она думает, что это я, — заверил Хосе, и Человек удовлетворенно кивнул. Теперь она оставит его в покое и прекратит поиски. Человек знал: если она захочет докопаться до истины, рано или поздно ей это удастся. Знал по опыту: дай Линарес хотя бы смутную, едва ощутимую надежду, и она пройдет все круги ада, чтобы найти его и вытащить из могилы. Но на сей раз он не мог этого допустить. Однажды он уже позволил ей подобраться слишком близко, и больше этой ошибки не совершит. Это была его битва, и он должен сражаться в одиночку. Как всегда.

* * *

Итак мой добрый друг и злейший враг объединились против меня, чтобы скрыть правду. Но я не должна сдаваться. Никогда! Так меня учил Блас. Я узнаю настоящее имя моего опекуна и выясню, что заставило Бласа так поспешно сбежать из колледжа. Я чувствую, что только так смогу распознать истинное лицо Бласа. И только так смогу вновь обрести свое.

Сперва лишь смутное чувство

Постепенно превращалось в надежду,

Затем в робкую мысль,

Затем в робкое слово,

И это слово нарастало и нарастало,

Пока не переросло в победный клич:

Ты вернешься,

Услышав мой зов!

Нет нужды говорить «Прощай».

The Call, Regina Spektor

Глава 1

Вернувшись домой и дождавшись, пока все улягутся спать, я первым делом достала из тумбочки тонкую книгу с рассказом Хемингуэя, которую обнаружила в сумке Бласа. Я чувствовала, что старик Хосе упомянул о ней неспроста, что-то в ней было, в этой книжке, что-то, что могло помочь мне выйти на опекуна. Я перетрясла буклет в поисках записки, пролистала страницы, надеясь найти какие-то надписи на полях, однако мои усилия не увенчались успехом. Я понятия не имела, что именно следует искать, и зачем Хосе так настойчиво отсылал меня к книге, если он имел прекрасную возможность рассказать обо всем сам. Но старик Хосе — известный чудак, а других зацепок у меня не было, так что я принялась жадно вчитываться в строки, надеясь разгадать тайный смысл, который мог заключаться в них.

«Сантьяго, — сказал ему мальчик, когда они вдвоем поднимались по дороге от берега, где стояла на причале лодка, — теперь я опять могу пойти с тобой в море. Мы уже заработали немного денег».

Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил.

— Нет, — сказал старик, — ты попал на счастливую лодку. Оставайся на ней».

Я снова внимательно перечитала первые строки и вздохнула. Похоже, я переоценила свои силы и степень своей решимости. Судя по всему, мне предстояло не самое увлекательное чтиво. Меня тут же жутко потянуло в сон, и я сладко зевнула.

«А помнишь, один раз ты ходил в море целых восемьдесят семь дней и ничего не поймал, а потом мы три недели кряду каждый день привозили по большой рыбе.

— Помню, — сказал старик. — Я знаю, ты ушел от меня не потому, что не верил».

Чуть подумав, я нащупала на тумбочке карандаш и подчеркнула эту строчку. Не потому что Хосе мог придавать ей значение, но потому что она имела особый смысл для меня.

«Меня заставил отец, а я еще мальчик и должен слушаться.

— Знаю, — сказал старик. — Как же иначе.

— Он-то не очень верит.

— Да, — сказал старик. — А вот мы верим. Правда?».

Я проснулась только утром, когда Марисса сдернула с меня одеяло и силой заставила подняться на кровати.

— Простите, синьорита Спящая красавица, — безапелляционно покачала головой Марисса в ответ на мое недовольство, — сегодня понедельник, ты не забыла? Лаура и Луна уже давно завтракают.

Я забыла. Сообразив что к чему, принялась судорожно искать книгу под одеялом и, наконец, с облегчением обнаружила ее на тумбочке.

— Упала на пол, пока ты спала, — пояснила Марисса. — С чего это тебя на Хемингуэя потянуло?

Я смерила ее оценивающим взглядом.

— Сядь, — я потянула ее за руку, и Мариссе пришлось плюхнуться ко мне на кровать.

— У нас мало времени, скоро… — попыталась призвать меня к порядку Марисса, но я перебила ее:

— Я видела Хосе.

— Что? — опешила Марисса. — Когда?

— Вчера вечером, — коротко отозвалась я. — Я встретила его в парке.

— Но почему ты не сказала? — растерянно пробормотала Марисса.

Я не стала отвечать, потому что это и так понятно. Неужели я стала бы лезть к ней со своими проблемами в день ее рождения?

— И куда он провалился? Он объяснил, почему исчез? — вскинулась Марисса.

— Его увезла внучка. Внезапно. Он сказал, что знал Бласа, — коротко прибавила я и внимательно посмотрела на нее. — Он знал Бласа, — повторила я по слогам.

— Что? — округлились глаза у Мариссы. — Хосе? Откуда?

— Он устроился к Колуччи по его просьбе. Это Блас попросил его, — с трудом выдавила я.

— Блас попросил?!

— Хосе — старинный друг его отца. Перед смертью Блас разыскал его и попросил за мной присматривать. Понимаешь, Марисса? Блас меня не бросил! Ему просто нужно было уехать на время, но он не собирался меня бросать!

Марисса в задумчивости пожевывала губу.

— Но этого не может быть, — пробормотала она. — Хосе не может быть твоим новым опекуном. Он слишком стар, чтобы управлять компанией. Да и простоват для этого…

— Мой опекун — не Хосе, — покачала я головой. — Я тоже так подумала, но Хосе только рассмеялся. Кто мой новый опекун, он так и не признался. Он вообще говорил неохотно, все время оглядывался, как будто боялся слежки. Я думаю, мой новый опекун угрожает ему…

Марисса фыркнула.

— Ой, не начинай, Марисса, — отмахнулась я. — Суть в том, что он так ничего мне и не объяснил толком, как всегда только своими прибаутками накормил. Зато… — я потрясла книжицей в руке, — сказал, что здесь я найду ответы на все свои вопросы.

Марисса в недоумении уставилась на книгу.

— Хемингуэй знает, кто твой новый опекун? — ляпнула она.

— Марисса! — я взглянула на нее с осуждением.

— Прости, — Марисса подняла руки в знак поражения.

— Мы договорились, что будем переписываться, — продолжала я.

— Хосе дал тебе свой новый адрес? — оживилась Марисса.

— Не совсем, — смутилась я. — Мы договорились, что я буду писать на адрес главного почтового отделения до востребования.

Марисса на пару мгновений потеряла дар речи.

— Да, я знаю, что это странно, — продолжала я. — Но это же старик Хосе. Я всегда знала, что он немного ненормальный. Поэтому мы с ним и подружились — все мои друзья ненормальные, — я лукаво покосилась на нее.

Марисса ответила мне шутливым толчком в бок.

— Ты как-то даже ожила, — с облегчением заметила она.

Я радостно кивнула и, подскочив с кровати, встала напротив зеркала, расчесывая волосы.

— Еще бы, Марисса! Блас попросил Хосе обо мне заботиться, ты можешь себе представить? Он думал обо мне перед смертью! Он умудряется заботиться обо мне даже сейчас, с того света!

Марисса кисло улыбнулась, но ничего не сказала по этому поводу.

— Значит, теперь ты можешь помириться с опекуном, — осторожно заметила она.

Я порылась в тумбочке и, нащупав резинку, впервые за последние полгода убрала волосы от лица и собрала их в высокий хвост.

— Марисса, мы же договорились, — спокойно ответила я, наблюдая за своим отражением в зеркале. Лицо, не скрытое вечными занавесками из волос, выглядело непривычно открытым и уязвимым. На нем отражалось любое движение мысли.

— Ну а что? — возмутилась Марисса. — Раз его тебе оставил в наследство Блас!

— Тут не так все просто, — покачала головой я. — Говорю же, Хосе кого-то опасался. Не исключено, что из поместья Колуччи его заставила уехать не внучка, а мой новый опекун. Хосе и мой новый опекун явно по разные стороны баррикад.

Марисса устало вздохнула, но не стала развивать эту тему. Мы обе слишком хорошо знали теперь, чем грозят споры о моем новом опекуне.

— Ну и что ты собираешься делать? — безнадежно спросила Марисса.

— Знакомиться с классикой! — я потрясла книгой с рассказом у ее носа.

— Что ты собираешься там найти?

— Не знаю, — покачала головой я. — Буду внимательно читать и думать — что-нибудь да найду.

— В рассказе Хемингуэя? — снова переспросила Марисса бесцветным голосом.

— Марисса, я знаю, ты считаешь это ерундой… — начала я.

— Да нет, Лухи, я считаю, что ты свихнулась, — перебила меня Марисса. — Если тебя интересует, кто твой опекун, спроси Хосе. Причем тут Хемингуэй? Это же бред!

— Думаешь, я не спрашивала? — возмутилась я. — Он не стал отвечать! Велел прочесть эту книгу! Вот я и читаю!

Марисса покачала головой.

— Ладно, делай, что хочешь, — сдалась она. — Пиши главпочтамту, читай Хемингуэя. Главное, что ты наконец-то вернулась к жизни — мне этого достаточно.

— Да, Марисса, — я сверкнула глазами и довольно посмотрела на свое отражение в зеркале. — Кажется, Хосе действительно удалось вернуть меня к жизни.

* * *

В класс черным вихрем ворвалась Кармен.

— Все по местам, — бросила она вместо привычного высокопарного приветствия. Осторожно пробравшись к своему месту, она поставила сумку на стол и невзначай оперлась на стул, словно проверяя его на прочность. Затем отодвинула стул и попыталась незаметно заглянуть под него, чтобы убедиться, что это место никакой опасности не таит. С тех пор, как на одном из уроков у нее под столом ни с того ни с сего вспыхнула урна, она стала очень опасливой.

— Вы что-то потеряли? — заботливо осведомился Фран, подмигнув одному из братьев-близнецов.

Кармен смерила его тяжелым взглядом, и, не удостоив ответом, привычно выложила из сумки пакетик с резинками.

— Распущенные волосы должны быть убраны, — лаконично прокомментировала она свои действия.

Снова привычно у стола выстроилась вереница девушек — в основном, новеньких. Внезапно очередь дошла до… Хорхио.

— У тебя какие-то вопросы? — преувеличенно любезно осведомилась Кармен.

— Да нет, я за резиночкой, — простодушно пожал плечами Хорхио. — У меня ведь тоже волосы распущены, — и он картинно взмахнул своими рыжими, в самом деле отросшими почти до самых плеч волосами.

По классу пронеслись сдавленные смешки. Даже я не удержалась от улыбки, наблюдая эту картину, больше напоминавшую рекламу шампуня.

— Сейчас же к доске, Хорхио Уэсли! — рявкнула она.

С места поднялся еще один долговязый близнец и обреченно поплелся к доске.

— Что вы себе позволяете? — холодно обратилась она ко второму брату.

— Ну вы же сами меня к доске вызвали! — возмутился второй близнец.

Класс сполз под парты. Многие поняли, что вторым близнецом был Ал, и Кармен не ошиблась, однако она в этом не была уверена. Доведенная до кондиции, Кармен поставила у доски обоих и стала клещами вытягивать из них тему предыдущего урока. Если бы это был урок физики или математики, братьям пришлось бы туго, но на уроке литературы они могли вовсю использовать свой дар нести околесицу.

— Как говорил Франсуа Рабле, искусство должно быть абсурдным, — вдохновенно вещал Ал. — В лирике эль Баруда мы находим подтверждение словам известного писателя.

— Лирический герой эль Баруда, — продолжал Хорхио, — ищет смысл жизни и не находит его, как и многие его предшественники.

— Эль Баруда писал любовную лирику, — кровожадно зыркнула на него Кармен.

— Хотите сказать, он не искал смысл жизни? — возмутился Хорхио.

Кармен не нашлась что ответить. Вместо этого она посадила Хорхио на место, а Ала заставила записать на доске тему — с тех пор как мальчишки на одном из уроков подменили маркеры для доски на корректоры, она заставляла записывать тему учеников. Позволив Алу сесть на место и влепив обоим близнецам по жирной двойке, она начала свое вялотекущее повествование, и уже через пару минут я ощутила острое желание вновь вернуться к Хемингуэю. Эта книга не давала покоя, мне казалось, еще немного, и я наткнусь на что-то очень важное. Если бы меня не сморил сон накануне, я бы непременно провела за чтением всю ночь, и теперь мне казалась невыносимой мысль, что я смогу заняться своим расследованием только после обеда. И я решила рискнуть. Медленно, не сводя напряженного взгляда с Кармен, я вытащила из портфеля тонкую книжицу и спрятала ее под тетрадью, оставив себе лишь краешек текста, и тут же поймала на себе скептический взгляд Мариссы.

— Я тебе мешаю? — буркнула я, не оборачиваясь.

Хмыкнув, Марисса отвернулась и сделала вид, что вся превратилась в слух.

Я читала, смакуя каждую строчку, не потому что мне нравилась книга, а потому что надеялась отыскать скрытый смысл в каждом слове. Ни одна из строчек, однако, не казалась мне посланием — это был нудный текст с кучей описаний, и в нем не было и намека на моего опекуна. Я, однако, продолжала читать, не теряя надежды найти что-то стоящее. Наконец, я увидела такое, отчего едва не подпрыгнула на стуле.

— Марисса, — ткнула я в бок подругу. — Смотри!

Марисса неохотно отвлеклась от рисования в тетради и вместе со мной склонилась над книгой. На желтоватом листе со слепыми печатными буквами явственно проступал карандаш — старик Хосе подчеркнул и пронумеровал нужные слова. Мне не нужно было искать тайные смыслы и готовые «ответы на вопросы». Старик Хосе оставил мне шифр. Мне оставалось только выписать подчеркнутые слова!

Марисса недоверчиво подалась вперед, и мы едва не стукнулись головами, когда откуда-то сверху послышался мерзкий пронзительный вопль Кармен.

— Линарес, что это у вас? — она грозно встала передо мной и, чуть склонившись, выдрала у меня из рук книгу.

— Эти бессовестные чванливые дети, — начала она обличительную речь, — считают себя вправе сидеть на уроке литературы и читать… — она сняла очки, чтобы разглядеть название книги, и, расширив глаза, растерянно выдохнула: — Хемингуэя!

По классу пронеслись смешки.

— Совсем стыд потеряла, Луханчик, — неодобрительно покачал головой Хорхио. — Читать Хемингуэя на уроке литературы!

— Молчать, — прервала его Кармен и, с достоинством прошествовав к учительскому столу, небрежно бросила книгу на стол. Я едва не вскочила, чтобы вернуть свое имущество силой, но Марисса вовремя удержала меня.

— Вы вернете мне книгу? — выдавила я, из последних сил сдерживаясь. Кармен резко обернулась.

— Ты думаешь, что сможешь сделать из меня посмешище? — сузила глаза она. — Ты ведь специально подстроила все. Никогда не поверю, что ты действительно увлекаешься Хемингуэем!

Я опешила.

— Но я и правда читала Хемингуэя.

— Зачем? Я вам этого не задавала! Может, это вам учитель физики велел прочитать? — ухмыльнулась она.

— Да нет же, мне просто стало интересно… — я похолодела при мысли, что слетевшая с катушек Кармен может так и не вернуть мне книгу. — Можно я возьму? Я больше не буду читать на уроке.

— Ну уж нет, тебе ее отдаст директор! — рявкнула Кармен. — Думали, можете бесконечно подтрунивать надо мной безнаказанно? Нет уж, теперь директор узнает обо всех ваших проделках! Никакого уважения к учителю!

— Профессор, вы не понимаете! — воскликнула я. — Мне очень нужна эта книга, именно эта книга! Отдайте мне ее, вы не имеете права забрать ее у меня!

Кармен смерила меня мстительным взглядом и, казалось, едва удержалась от какой-то колкости.

— Книгу вам вернет директор, синьорита, — повторила она, чеканя каждое слово. — Если сочтет нужным, — прибавила она и под бравурную трель звонка, с достоинством покинула класс.

* * *

— Нет, я не верю, не верю! — дралась я с воздухом, оставляя класс. — Ну как мне могло так не повезти!

— Да успокойся, — лениво отозвалась Марисса, — какие обвинения она может выдвинуть? Пожалуется, что нашла у тебя на столе Хемингуэя?

— Вот именно, что не пожалуется, — с досадой цокнула я. — Она просто не вернет мне книгу. Из вредности!

— Брось, Лухи, на что она ей сдалась? Но если она так поступит, мы на нее пожалуемся!

— Интересно, кому, — едко ответила я. — Она скажет, что отдавала мне книгу, и на этом все закончится. Нет, я так не могу! Марисса, ты должна помочь мне!

— Чем? — воззрилась на меня Марисса.

— Кармен сидит в учительской — это мой единственный шанс выкрасть книгу!

— Из учительской? — округлила глаза Марисса. — Лучше уж в буфете, во время ланча! Легче смешаться с толпой.

— Нет, — я упрямо мотнула головой. — До четвертой перемены она может успеть сделать с книгой все что угодно, я не могу так рисковать!

— Лухи, да что она с ней сделает? — удивилась Марисса. — Больно она ей нужна!

— Не важно! — решительно заявила я. — Для меня нет ничего важнее, чем разгадать этот шифр. Я чувствую, что мы в шаге от разгадки! Помоги мне выманить Кармен из учительской! Или я пойду — и отниму книгу силой.

— Какая похвальная тяга к классике, — хмыкнула Марисса и тряхнула головой. — Ладно, я помогу тебе. Только, пожалуйста, перестань паниковать. Ты меня пугаешь.

* * *

— Сомневаюсь, что она мне поверит, — ворчала Марисса. — Я в черном списке с тех пор как мы с Пабло стали встречаться.

— По тебе плачет драматический театр, — успокоила я ее. — Поверит даже Кармен.

— Во что ты меня впутываешь! — притворно вздохнула Марисса, но по азартному огоньку в глазах я видела, что она успела заскучать без подобных проделок. Во мне тоже шевельнулось давно забытое чувство авантюризма.

— Ладно, поехали, — выдохнула она и, решительно распахнув дверь приемной, вошла внутрь.

«Мичи, Мичи! Пабло и Маркос сцепились в коридоре! Помоги разнять их!».

Последовали шумные объяснения, затем дверь приемной снова широко распахнулась — и оттуда вылетели Кармен и Мичи. Следуя за Мариссой, они скрылись за поворотом, в то время как я, оглядевшись, незаметно скользнула в приемную.

В учительской, как я и думала, никого не оказалась, только сумка Кармен покоилась на одном из стульев. Не теряя времени, я быстро приблизилась к ней и, открыв пошире, заглянула внутрь в поисках книги. К счастью, рука тут же наткнулась на твердую поверхность, и, схватив книгу, я запихнула ее в джинсы, прикрыв сверху свитером. Убедившись, что положение сумки не изменилось, я резко обернулась, чтобы уйти, но это мне не удалось. В дверях, опираясь на косяк и многозначительно сложив руки на груди, стоял Дунофф.

— А теперь сразу в мой кабинет, синьорита Линарес, — угрожающе протянул Дунофф. — Сейчас же! — рявкнул он.

* * *

Меня торжественно отвели в кабинет директора и вызвали Кармен. Я молча наблюдала, как она с судорожным беспокойством осматривает свою сумку. Мичи, которой было приказано обыскать меня, не сказала о книге, спрятанной в джинсах, — то ли и впрямь не заметила, то ли решила не выдавать меня. Как бы то ни было, мое ликование скоро улетучилось: Кармен обнаружила пропажу. Книгу вырвали у меня из рук, едва не разодрав пополам.

В кабинет стала ломиться Марисса, однако ее не пустили. Наверно, Дунофф догадывался, что она соучастница, но решил разобраться с ней позже. Марисса в карман за словом не полезет, наверняка бы придумала, как нам выкрутиться. Дунофф это тоже знал.

Теперь, когда книгу нашли, тактика молчания становилась опасной. Дунофф запросто мог вернуть ее Кармен, и тогда я уж точно Хемингуэя не увижу. Я напомнила, что это моя книга, и Кармен вынуждена была подтвердить.

Дунофф подозрительно уставился на меня поверх очков.

— Вы полезли в чужую сумку за книгой?

Я не могла сказать правду. Если Дунофф узнает, что я хотела выкрасть именно книгу, то тут же доложит опекуну, а он не должен ни о чем догадаться. Неизвестно, как это отразится на Хосе.

— Нет, я полезла за кошельком, — невозмутимо ответила я.

Мичи сделала страшные глаза, но я не стала задерживать на ней взгляд. Разъяренную Кармен я тоже предпочла не замечать и смотрела прямо на Дуноффа, стараясь выглядеть как можно более убедительной. Пусть он думает, что это моя очередная бунтарская выходка. Это отвлечет внимание от книги — может, он даже вернет ее мне.

— Зачем вам кошелек синьоры Кармен? — в недоумении уставился на меня Дунофф. — Ваш опекун хорошо обеспечивает вас…

— Да это шутка такая, — бросила я, хотя меньше всего мне хотелось, чтобы Кармен думала, что я участвую во всеобщем заговоре. Не столько боялась ее гнева, сколько было жаль ее: на мой взгляд, ребята перегибали палку. Но сейчас эти розыгрыши могли сыграть мне на руку и отвлечь внимание от книги. Это главное.

— Это форменное безобразие! — возмутилась Кармен. — Я говорила вам, синьор Дунофф, эти дети терроризируют меня. Необходимо принять меры!

— Мы непременно примем меры, синьора, — успокаивающе замахал руками Дунофф, затем повернулся ко мне и состроил самую суровую физиономию:

— Вы понимаете, что подобные шутки грозят вам исключением из колледжа?

Я хмыкнула.

— Чувствую, вы хотите обсудить это с моим опекуном, — ответила и порывисто поднялась. — Я подожду вердикта в своей комнате, ладно?

Дунофф едва не задохнулся от такой наглости. Пожалуй, я перестаралась. Теперь он может назло не отдать мне книгу.

— Мне очень жаль, правда, — повернулась я к Кармен и состроила самую покаянную гримасу, на которую была способна. — Я проиграла спор, пришлось выполнять задание. Ребята бы мне потом проходу не дали, если бы я струсила.

Дунофф, кажется, не верил ни единому моему слову.

— А с кем именно вы поспорили, синьорита Линарес? — невинно поинтересовался он.

Я отрицательно покачала головой.

— Я не доносчица, — ответила я твердо. — Это не с моего курса, — поспешила прибавить.

— А вот этому я точно не верю, — не сводил с меня пристального взгляда Дунофф.

— Да мне все равно, верите вы или нет, — не выдержала я. — Свяжитесь с опекуном или отчислите меня. Мне все равно.

Я снова вопросительно уставилась на Дуноффа.

— Я могу идти?

Дунофф, похоже, понял, что больше от меня ничего не добьешься. Наверно, он решил выведать что-то у Мариссы, и мне нужно было срочно предупредить ее, чтобы наши версии совпадали. Меня тревожило, что ей придется отдуваться за мои выходки, но Дунофф едва ли мог доказать ее причастность. Если только она не решит подставиться, чтобы выручить меня. Мне нужно было срочно убедить ее не делать этого.

— Нет, уйти я вам не разрешаю, — решил Дунофф. — Посидите в приемной.

Это не совсем входило в мои планы, но я согласно кивнула. Наверняка мне удастся улизнуть из приемной. По крайней мере, это проще, чем улизнуть из кабинета директора.

Уже схватившись за ручку двери, я, словно что-то вспомнила и обернулась, невинно глядя на Кармен.

— А можно забрать книгу? — нарочито равнодушно поинтересовалась я.

Дунофф не сразу понял, о чем речь, но вскоре сообразил.

— Почему ваша книга оказалась у синьоры Кармен? — спросил он, оборачиваясь к ней.

— Линарес сочла допустимым читать на моем уроке, — все еще возмущенно отозвалась Кармен.

— Тогда я верну книгу позднее, Линарес, — принял решение Дунофф. — Пусть ваш опекун знает, чем вы занимаетесь в колледже, который он оплачивает.

* * *

«Понимаешь, если бы в краже обвинили Пилар, Дунофф бы уже всю школу на ноги поднял на поиски виновного. А я виновата по определению. У меня нет ангела-хранителя».

Однажды меня уже обвиняли в краже. Тогда у учительницы украли кошелек, и Блас нашел его у меня. Мне до сих пор кажется, что он действительно поверил, что это была я: Блас всегда был обо мне далеко не лучшего мнения. Но странная штука, в тот момент, когда я с такой горечью и уверенностью утверждала, что меня защитить некому, именно тот, кто меньше всех верил мне, все же вытаскивал меня, улаживал ситуацию с Дуноффом, несмотря ни на что, хотя в лицо только глумился и делал вид, что будет счастлив вышвырнуть меня из колледжа.

В итоге дело замяли. После этого была сотня подобных историй, и каждый раз я случайным образом в последний момент выходила сухой из воды. Потребовалось два года: я должна была пережить смерть Бласа и встретить Хосе прежде чем до меня, наконец, дошло, что так было не только в колледже — так было всю мою жизнь. Я почему-то всегда думала, что это моя заслуга, хотя с чего бы? Я не обладала особым умом, время показало, что и борец из меня так себе. Как я могла самостоятельно выкручиваться из всех неприятных историй, в которые мне доводилось попадать? Блас знал меня с детства: его отец почти сразу снова попал в тюрьму, а значит, вручить мою судьбу он мог только сыну, пятнадцатилетнему подростку. И пока я радовалась неожиданным подаркам судьбы, считала себя ловкой и неуязвимой, меня выручал именно Блас и никто другой. Это мысль стала для меня откровением, и мне становилось страшно, как долго я не понимала, что все это время ошибалась. У меня был ангел-хранитель, и даже теперь он как будто хранил меня откуда-то сверху.

К моему удивлению, новый опекун не предпринял никаких серьезных мер. Он не запретил мне выходить из колледжа, не позволил Дуноффу отстранить меня от занятий. Лишь велел в очередной раз напомнить мне, что ждет моих писем, и самостоятельно назначить мне исправительные работы. Поразмыслив, я поняла, что он продолжает изображать доброго благодетеля, который позволил мне пойти на день рождения Мариссы. Он ведь не знает, что я нашла их с Мариссой переписку, и теперь ненавижу его даже больше, чем прежде.

Впрочем, новая тактика моего опекуна волновала меня теперь меньше всего. Что действительно беспокоило: Дунофф будто и не собирался отдавать мне книгу. Возможно, он просто-напросто о ней забыл, но напомнить я не решалась, поэтому по истечении нескольких дней решила написать гневное письмо Хосе с требованием выложить мне всю правду без шифров. Я отправила письмо в тот же день, но на следующий необходимость в нем отпала. Дунофф отдал мне книгу, прежде чем мое письмо успело найти адресата. Я было собиралась написать Хосе еще одно, но затем передумала. Если старик решит прислушаться к моей просьбе и рассказать все, что знает, напрямую — тем лучше.

Тем не менее, писем не приходило. Я проводила все свое свободное время за книгой, хотя стала осторожнее и больше не пыталась изучать ее на уроке. Отметки старика были сделаны карандашом и едва заметны, так что мне приходилось читать все, чтобы не пропустить ни одной записи. Это занятие захватило меня полностью. Хосе подчеркивал слова, иногда несколько слов, и помечал их цифрами, но я выписывала предложения целиком и выделяла нужные слова текстовыделителем. Лишь спустя пару дней мне удалось дочитать книгу до конца и выписать все помеченные предложения. Мне оставалось только расположить выделенные слова по порядку:

«Ты родился, чтобы стать рыбаком, как рыба родилась, чтобы быть рыбой. (9) Святой Петр тоже был рыбаком, так же как и отец великого Ди Маджио».

«Рыба, — позвал он тихонько, — я с тобой не расстанусь, пока не умру. Да и она со мной, верно, не (13) расстанется, — подумал старик».

«Большинство людей бессердечно относятся к черепахам, ведь черепашье (5) сердце бьётся ещё долго после того, как животное (15) убьют и разрежут на куски».

«(2)Но ведь и у меня, — подумал старик, — такое же сердце, а мои (6) ноги и руки так похожи на их лапы».

«По тому, как усилилась боль, понял, что (3) он и в самом деле (4) не умер».

«Конечно, (14) они нападут на меня снова. Но что может сделать с ними (12) человек в темноте голыми руками?»

«Все его тело ломило и саднило, а ночной холод усиливал боль его ран и натруженных рук и ног».

«(16) Надеюсь, не нужно будет больше сражаться, — подумал он».

«Руки (7) заживают быстро, — подумал он. — Я пустил достаточно крови, чтобы не загрязнить (11) раны, а соленая вода их (10) залечит».

«Темная вода залива — лучший в мире (8) целитель».

«Я почему-то не люблю, когда меня будит кто-то другой. Как будто я хуже его».

«А мой будильник — старость. Отчего старики так рано просыпаются? Неужели (13) для того, чтобы продлить себе хотя бы этот день?»

«Не знаю. Знаю только, что (1) молодые спят долго и крепко».

«Это я помню, — сказал старик. — Я разбужу тебя вовремя».

* * *

— Марисса! — я с разбегу распахнула дверь и ворвалась в спальню.

— А-а-а! — подскочила на кровати Марисса и, увидев, что это всего лишь я, схватилась за сердце и сердито прошипела:

— Лухи, я чуть не окочурилась от страха!

— Извини! — отмахнулась я и плюхнулась на ее кровать с книгой, с которой не расставалась с тех пор, как Дунофф отдал мне ее.

— Где ты была? — недовольно поинтересовалась она.

— В библиотеке — там тихо, — пояснила я и многозначительно покосилась на кровать Лауры.

— Девчонки все равно уехали домой, — спокойно отозвалась Марисса. — Могла и здесь почитать.

Я мотнула головой и серьезно посмотрела на нее.

— Я уже все прочла, — произнесла я.

Марисса вопросительно уставилась на меня.

— Ты что-то выяснила?

— Вот, — я протянула ей смятую тетрадь, на которой среди зачеркнутых каракулей можно было различить складный текст:

— Молодые спят долго и крепко, — прочитала Марисса и недоуменно взглянула на меня. Я жестом приказала ей читать дальше. Марисса пожала плечами и продолжила: — но он не умер. Сердце бьётся, ноги и руки заживают быстро. Целитель Святой Петр залечит раны. Человек расстанется с тобой для того, чтобы продлить себе хотя бы этот день или они бессердечно нападут снова и убьют. Надеюсь, не нужно будет больше сражаться». Что это? — помахала Марисса тетрадью.

— Я выписала все подчеркнутые слова и расположила по порядку, — почти шепотом отозвалась я.

Марисса вскинула брови и снова углубилась в чтение.

— Ничего не понимаю! — фыркнула, наконец, она. — Кто «он», кто «они»? Старик Хосе окончательно свихнулся! Тут ни слова о твоем новом опекуне!

— Марисса, Хосе не свихнулся, — я задыхалась, отчего мой голос звучал прерывисто. — Это я идиотка! Старик передал мне эту книгу вместе с вещами Бласа! Он не мог оставить послание о новом опекуне, потому что я тогда даже не подозревала о его существовании.

Марисса кивнула, соглашаясь.

— Но тогда тем более бред! Может, слова надо расположить в каком-то другом порядке?

— Да нет, Марисса, он же пронумеровал слова, — простонала я. — Тут все ясно как белый день, но у меня голова идет кругом! Это абсурд, полный абсурд! Я не могу в это поверить, я боюсь верить…

— Да что с тобой, Лухи? — испуганно схватила меня за рукав Марисса. Меня трясло как от лихорадки. — Что ты там такое увидела? По мне, так это полная белиберда.

Я помолчала, собираясь с мыслями.

— Это сообщение не о новом опекуне, а о старом, Марисса, — судорожно вцепилась я в нее, заглядывая в глаза. — «Он» — это Блас, поняла? Хосе написал, что Блас на самом деле не умер. Но почему он так написал? — я растерянно смотрела ей в глаза, и руки у меня тряслись. — Почему он так написал, Марисса?

* * *

— Линарес до сих пор не написала ни строчки. Ты ведь не сказал ей, что это ты ее опекун, верно? — раздается нарочито равнодушный голос человека.

— Да, мой мальчик. Ты меня раскусил, — сокрушенно качает головой Хосе, хотя голос его совсем не звучит виновато. — Старый стал — нельзя мне такие вещи доверять. В нужный момент самый из головы-то и вылетело…

— Ты играешь с огнем, Хосе. Я не прощаю такие игры,— холодно отрезает человек.

Хосе смотрит на человека, чуть сощурившись.

— А, вон как ты заговорил, Рики… И что ты сделаешь?

— Думаешь, я не найду способ с тобой расправиться? — иронично интересуется человек.

— А что ты можешь, Рики? — пожимает плечами старик. — Убьешь меня? Да вот беда, мальчик мой: я готов к смерти — не боюсь ее. Какое удовольствие ты получишь от мести, если отнимешь то, что мне не дорого? А больше-то у меня ничего и не осталось, Рики, — только жизнь.

— У тебя остались близкие, — напоминает человек.

— Это верно, но я обезопасил их полвека тому назад, Рики, — подмигнул Хосе, — когда ушел из дома. Никто не знает, где они теперь, — даже я.

Человек кивает.

— Ты правильно поступил. Почему тогда мешаешь мне?

Старик хрипло смеется, затем резко смолкает на пару мгновений, задумчиво пожевывая губу.

— А кто сказал, что я поступил правильно?

* * *

Марисса удивлено смотрела на меня.

— Лухи, этого не может быть! Хосе не мог так жестоко пошутить.

Я кивнула.

— А вдруг он не шутит? — спросила, помедлив.

— Тогда он имеет в виду не Бласа, — легко согласилась Марисса. — Блас умер, мы точно это знаем.

— Точно? — задумчиво переспросила я.

Марисса покосилась на меня.

— Ты меня пугаешь, — призналась она.

Я покачала головой.

— Я сама себя пугаю, но давай на секунду представим… Чисто гипотетически, — успокоила я ее. — Представим, что Хосе пишет о Бласе, и это правда. По крайней мере, на тот момент, — мой голос снова дрогнул. В голове было мутно от учащенного пульса.

— Зачем, Лухи? — холодно спросила Марисса. — Не понимаю! Зачем себе это представлять, если ты сама видела его мертвым? Он что, притворился, что ли?

— Проблема в том, что я не видела его мертвым, Марисса, — задумчиво смотрела я на нее. — Его хоронили в закрытом гробу — сказали, что не хотят пугать нас.

Марисса вздохнула.

— Лухи, но ты же видела, в каком он был состоянии. Ты видела, как он умирал.

— Я видела пустую постель, — резко перебила я ее. — Миранде позвонили и сообщили, что он умер, и я приехала слишком поздно — его уже увезли в морг. Я не видела Бласа мертвым ни до, ни во время похорон, — я не сводила с Мариссы напряженного взгляда, хотя сама понимала, что говорю чушь. Это правда, но это одновременно и абсурд, это моя жалкая фантазия, которая никогда не станет явью. Но я не могла остановиться — я все больше и больше проникалась своей фантазией. Я словно на ходу сочиняла рассказ, и он затягивал меня настолько, что мне уже не хотелось возвращаться к реальности.

— Ну хорошо, похороны мог подстроить Хосе, — согласилась Марисса, принимая игру. — Но куда он дел Бласа? Он же был в коме! Не в каморке же его спрятали!

— Его могли перевести в другую палату, — сообразила я. — И записать под другим именем.

— Ага, а медсестры не заметили, что у них есть два одинаковых пациента под разными именами, — хмыкнула Марисса.

— Ерунда, он мог их подкупить, — отмахнулась я. — Тогда ясно, почему сестра на ресепшне так странно отреагировала на имя Бласа.

Марисса внимательно на меня посмотрела.

— Так, Лухи, ты помнишь, что мы рассуждаем гипотетически?

— Да-да, помню, — отмахнулась я.

— Тогда подумай, что за бред! — вскинулась Марисса. — На какие деньги, интересно, старик подкупил бы медсестер?

— Может, у него был доступ к деньгам Бласа! Наверняка он оставил ему деньги, когда попросил присматривать за мной!

— Ну хорошо, но зачем Хосе перевозить Бласа из палаты в палату? — устало вздохнула Марисса. — Это абсурд!

— Смотри, тут написано: «Они снова нападут и убьют его», — оживленно отозвалась я. Если «он» — это Блас, то «они» — это враги Бласа? Может быть, за ним действительно охотились, и Хосе его спрятал? Он сказал, что у Бласа были веские причины уехать — что если он просто сбежал из города?

— Лухи, о покойниках, конечно, плохо не говорят, но раз уж он гипотетически жив, ответь мне честно, кому он сдался? — закатила глаза Марисса.

— Хосе говорил, что у Бласа были какие-то проблемы с фирмой! — осенило меня.

— Его даже по имени там не знали, — напомнила Марисса.

— Верно, но вдруг узнали? — оживилась я. — Стали ему угрожать, и он решил сбежать из колледжа.

— Блас мог запереться в доме и нанять кучу телохранителей. Вместо этого он поехал один и налегке.

— Потому что не хотел привлекать внимание, — нашлась я.

— Поэтому поехал в колледж, чтобы подписать заявление на увольнение, — продолжала Марисса. — Зная, что его там могут уже поджидать.

Я закусила губу. В словах Мариссы была непробиваемая логика. Если он бежал от преступников, почему не залег на дно? Почему не взял фору?

— Ну, может, ему нужны были его документы, чтобы устроиться в другом месте, — неразборчиво пробормотала я, понимая, что зашла в тупик. — Ладно, согласна, это бред! Но какая разница? Если Хосе действительно просто перевел тогда Бласа в другую палату, это легко проверить! — Меня вдруг прошиб холодный пот. — Марисса, — охнула я. — А что если он до сих пор там лежит?

— Что? — Марисса поперхнулась.

Я вскочила и принялась отмерять шагами спальню.

— Что если Блас и впрямь не умер, а до сих пор лежит в коме?

Марисса вскинула голову, в ужасе провожая меня взглядом.

— Ты помнишь, что мы рассуждаем гипотетически? — вновь напомнила она.

— Нет! То есть, да, но ведь ничего не изменится, если мы проверим нашу гипотезу! — воскликнула я, одержимая какой-то горячкой. Мне страшно было поверить в свои слова, но в то же время я ощущала радостное волнение. Что если у меня все еще есть надежда?

— Как ты собираешься это проверять? — разозлилась Марисса. — Зайдешь во все палаты и посмотришь, не лежит ли там Блас? Лухи, остановись, ты уже готова поверить в это! Подумай, что с тобой будет, когда ты поймешь, что это выдумка?

Я замерла. Риск действительно был велик. Снова осознать, что надежды нет? Заново похоронить Бласа?

— А что мне остается? — с горечью отозвалась я. — Мне уже не удастся оставить все как есть. Если только я права…

— Просто напиши Хосе, — резко перебила меня Марисса. — Пусть он скажет тебе как есть, без всяких прибауток и дурацких шифров. Спроси его прямо, зачем он затеял всю эту игру с Хемингуэем!

— Марисса, но он не может сказать прямо! Иначе не отсылал бы меня к книге!

— Лухи, он велел тебе писать на главпочтамт! Кто может перехватить твое письмо? Почтальон?

— Ты права, — неохотно признала я. — Я напишу ему, — кротко прибавила.

Марисса подозрительно уставилась на меня.

— И никаких вылазок в больницу, пока не получим ответ, — уточнила она.

— Никаких, — с готовностью кивнула я.

— Дудки! — фыркнула Марисса. — Так я тебе и поверила! Ты все равно сбежишь в больницу.

— Сбегу, — согласилась я.

— А Хосе?

— А что Хосе? — не выдержала я. — Он мне и на прошлое письмо до сих пор не ответил, сколько я буду ждать ответ на следующее?

— А куда тебе спешить, Лухи? — в панике обхватила голову Марисса. — Это полный бред, ты что, не понимаешь? Блас умер!

— Я знаю, — спокойно ответила я.

Марисса растерялась.

— Я знаю, Марисса, — сжалилась я над ней. — Я знаю, что Блас умер. Не надо мне напоминать об этом каждую секунду, я все прекрасно понимаю. И я готова принять это, правда готова. Я чувствую. Но только мне нужно знать наверняка. Понимаешь, я уже не смогу просто забыть обо всем. Я должна убедиться, что он умер, вот и все. Мне нужна хоть какая-то определенность.

Марисса смерила меня задумчивым взглядом, и мне показалось, что мы поняли друг друга.

— Ладно, но Хосе все равно напиши. Я уверена, он не имел в виду ничего такого! А я, так и быть, помогу тебе осматривать палаты, — пробурчала она.

— Ты пойдешь со мной? — просияла я.

— Естественно, — фыркнула Марисса. — Завтра будний день — придется сбегать из колледжа. Если поймают, Дунофф тебя точно вытурит.

Я резко притянула ее к себе и звонко чмокнула в щеку.

— Эй, что на тебя нашло? — возмутилась Марисса, демонстративно вытирая лицо.

— Я просто соскучилась, — рассмеялась я. — Мы так давно не сбегали вместе из колледжа!

* * *

Коричневые стволы то и дело встают на пути, ветки хлещут по лицу, в глазах зелено от листвы. Я стремительно бегу босиком по влажной траве, сдирая ноги в кровь о камешки и мелкие ветки под ступнями. Позади раздается тоскливый вой, совсем рядом, я могу чувствовать горячее дыхание волков за спиной. Лес густой и дремучий, солнечные лучи едва пробиваются сквозь листву, озаряя верхушки деревьев призрачным, чуть розоватым светом. Внезапно открывается второе дыхание, и я набираю скорость. Кажется, мне удается оторваться от них, но обернуться, чтобы проверить, не решаюсь. Я убегаю все дальше, не глядя под ноги, думая лишь о тупой боли в ступнях и свинцовой тяжести в груди. Внезапно, какая-то преграда встает на пути: я спотыкаюсь и падаю прямо на живот. Резко оборачиваюсь, ожидая, что на меня тут же набросится свора волков, но позади никого. Вдруг я вижу камень, о который споткнулась. Он странный, словно выточен из мрамора, и лишь обогнув его, я понимаю, что споткнулась о надгробие. Меня охватывает мистический ужас, и я издаю истошный крик. Позади снова раздается вой, видимо, волки настигают, но мне все равно. Я завороженно смотрю на надпись на надгробии и судорожно вчитываюсь в странные строки:

«Здесь спит тот, кто проснется».

— Лухи, — слышу я за спиной голос Мариссы. Я в ужасе оборачиваюсь, но никого не вижу.

— Марисса! — снова визжу я. — Уходи, там волки! Уходи!

— Лухи, да проснись же! — я чувствую, как кто-то хватает меня за руку и начинает теребить. В панике оборачиваюсь, но никого не вижу.

— Лухи! — снова слышу я и просыпаюсь. Надо мной склоняется Марисса и тормошит за плечи.

— Проснулась? — уточнила Марисса и с облегчением отпрянула. — Отлично! Ты так кричала… Что тебе приснилось?

Я осоловело смотрела на нее, пытаясь собрать мысли в кучу.

— Не помню, — в очередной раз солгала. — Кажется, что-то про волков… Не помню…

— Ладно, главное, что все кончилось, — не стала допытываться Марисса. — Ты точно в порядке?

Я с готовностью кивнула и отвернулась к стене, натянув одеяло до ушей. Заснуть мне удалось лишь под утро.

* * *

«Дорогой Хосе,

Я прочитала книгу, которую ты советовал, — мне понравилось! Выписала интересные мысли. Знаешь, я так и не поняла конца: старик в итоге умер или просто уснул?

И еще, это ведь ты занимался похоронами Бласа? Не приглашал ли ты кого-то из его друзей? Хотелось бы встретиться с ними и расспросить о Бласе. Я очень мало о нем знала. Прошу тебя, Хосе, ответь как можно скорее».

— Ну, ты готова? — окликнула меня Марисса.

Я кивнула и, облизнув верхний уголок, запечатала конверт. Писать я старалась осторожно: если это письмо каким-то образом попадет в руки людям, вынуждающим Хосе молчать, они не поймут, о чем оно. Если этим человеком будет мой новый опекун, он едва ли почерпнет из моего письма много интересного. Я действительно вполне осознавала, что у меня постепенно съезжает крыша, и что за Хосе на самом деле никто не следит, но не могла и не хотела остановиться. Мне казалось, что любой мой неосторожный шаг мог навсегда лишить меня последнего шанса.

«Однажды смерть неминуемо забирает завтра у тех, кто в нем слишком уверен, синьорита. — вертелись у меня в голове его слова, брошенные напоследок, — Но что ей стоит вернуть завтра тем, кто верит в него?»

— Надень вот это, — Марисса напялила на меня какую-то кепку кричащей расцветки.

— Это еще зачем? — подняла я глаза на козырек и перевела взгляд на ядовито-зеленую панаму Мариссы.

— Охранники новые, — пояснила она. — Даже если заметят нас, не запомнят. Отвлекутся на одежду.

Я взирала на нее с немым восхищением.

— Это мы с Пабло шпионский фильм недавно смотрели, — пояснила Марисса. — Сними пока, наденем перед выходом.

Я послушно стянула с себя кепку и последовала за Мариссой. Возле выхода из школы я приостановилась, чтобы бросить конверт в почтовый ящик.

— Надеюсь, они не залатали дырку, через которую я сбегала в прошлый раз, — огляделась Марисса, щурясь от солнца.

— Если что, ты отвлечешь охранников, а я попробую проскочить, — предложила я.

— Ну уж нет, — решительно отозвалась Марисса. — Еще встретишь в больнице очередного болвана, который решит задурить тебе голову.

— Хосе не болван, — обиделась я.

— Один из вас точно болван, — безапелляционно заявила Марисса. — Кто — тебе решать.

* * *

Человек снова и снова перечитывает письмо, периодически нервно сжимая и разжимая кожаный мячик в руках. Конверт принесли его люди — с тех пор, как он дал Линарес разрешение на выход, ворота колледжа ежедневно охраняются. Именно его наемники увидели, как Линарес бросает письмо в почтовый ящик, и пока один сел ей на хвост, другой взломал ящик и достал конверт, решив, что Человеку будет интересно взглянуть на послание.

Он не ошибся. Человеку действительно интересно.

— Ты звал меня, Рики? — раздается знакомый трескучий голос.

— Звал, садись, — отзывается Человек и указывает на кресло напротив.

— Я постою, мой мальчик, — хитро подмигивает старик. — Вдруг придется удирать, а я и встаю-то теперь с трудом.

— Удирать? От меня? — притворно удивляется Человек и нарочито слащаво протягивает: — Я наоборот хотел тебя порадовать.

— Что ты говоришь? — все так же добродушно отзывается старик, будто не чувствуя подвоха. — И чем порадуешь?

— Ты отправляешься домой, — тем же елейным тоном отвечает Человек.

— Домой — это к праотцам? — тут же невозмутимо интересуется старик.

Человек отвечает не сразу. Маска радушия тут же слетает с его лица, и он сидит, нахмурившись, словно что-то обдумывая.

— Нет, — подает, наконец, он голос. — Пока в Чили. Но если я еще раз увижу вот это… — он машет письмом и внимательно смотрит на старика. Тот расплывается в радостной улыбке.

— О, синьорита прислала! Как я давно не получал писем! Что же она пишет? Можно? — и он как ни в чем не бывало протягивает руку за письмом.

Человек стискивает зубы.

— Она догадывается. Интересно, с чего бы это?

— Действительно интересно, — лицо старика принимает озабоченный вид, но глаза искрятся от едва сдерживаемого смеха.

— Ты понимаешь, что подвергаешь опасности не только меня?! — не выдерживает Человек и со всей силы ударяет ладонью по столу.

Старик отвечает не сразу. Он стоит, опираясь на спинку стула, и пристально разглядывает Человека.

— Ты волнуешься за нее, а, Рики? — слышится его задумчивый голос.

— Не называй меня Рики! — рычит Человек.

— Волнуешься, — кивнул старик. — А коли так, зачем таишься от нее? Неведение опаснее знания.

— Мне плевать на Линарес, — скрежещет зубами Человек. — Ты поставил под удар целую систему! Я столько месяцев возился с документами!

— Синьорита моя никому не скажет, — вступается старик. — Все, чего хочу, это чтобы ты мучить ее перестал.

— Можно подумать, она носит траур, — голос Человека звучит язвительно. — Ты видел ее на вечеринке?

Старик лукаво косится на него.

— А ты, стало быть, видел?

Лицо Человека вновь становится непроницаемым.

— Видимо, не все. Раз пропустил момент, когда ты раскрыл все мои карты.

— Я ничего не говорил ей, Рики, — уже серьёзнее говорит старик.

— Что ты говоришь! Стало быть, у Линарес прорезались экстрасенсорные способности?

— Не знаю ничего про терасенсорные способности синьориты, Рики, да только не говорил я ей, — твердо повторяет старик. — Молчал как рыба.

— Хочешь сказать, у нее есть другие источники? — бледнеет Человек.

— Не знаю, Рики. Но думаю, тебе понадобится моя помощь, чтобы это выяснить.

Человек смолкает и надолго задумывается, пронизывая старика подозрительным взглядом. Наконец, он кивает и отрывисто произносит:

— Хорошо, можешь остаться. Но писать ей ты будешь под моим чутким руководством. И тогда, когда я скажу.

Старик грустно улыбнулся, и от его глаз привычно разошлись ветвистые морщинки.

— Ты стал таким властным, мой мальчик. Неужели не понял под капельницей, как мало от тебя зависит?

— Я понял, как легко умереть Фуэнтес, — холодно отозвался Человек. — И пойду на все, чтобы этот момент отсрочить.

* * *

Выбраться из колледжа нам снова не составило труда. Даже наша маскировка не пригодилась — оба охранника сидели в своей будке и даже не трудились поглядывать в окошко. Мы беспрепятственно покинули колледж и через час уже были в больнице. За свою прошлую вылазку я успела освоиться, поэтому сумела провести Мариссу в подсобку так, что секретарь на ресепшне даже не поняла, что в больницу кто-то вошел. Мы нацепили халаты и незаметно прошмыгнули в коридор для посетителей. Там нам пришлось разделиться — я вызывалась исследовать нечетные этажи, а Марисса поплелась к лифту.

Мы с Мариссой так и не придумали ничего лучше, чем ломиться в каждую палату и проверять , не лежит ли там коматозный пациент. По идее, пациент в коме требует особого ухода и оборудования и не может лежать в обычной палате. Но мы понятия не имели, где находятся в этой больнице палаты необычные, так что приходилось действовать методом тыка.

— Вы что-то ищете? — услышала я голос позади и похолодела. Он показался мне смутно знакомым. Я обернулась и чуть пошатнулась, увидев перед собой лечащего врача Бласа.

— Я? — переспросила дрожащим голосом. Мне потребовалось почти полминуты, чтобы сообразить, что он не узнал меня. Через него проходит тысяча пациентов — едва ли он мог узнать теперь во мне девчонку с распухшим от слез лицом в нелепой больничной шапочке, надвинутой на лоб. — Я практикантка, — выдала я заранее подготовленную версию.

— Я понял, — усмехнулся врач. Как ни силилась, не могла вспомнить его имя. — Так я могу вам помочь? Что вы ищете?

И тут меня осенило.

— Я ищу синьора Россини! — воскликнула я оживленно. — Мне нужен доктор Пабло Россини.

— Это я, — удивленно протянул врач.

— Отлично! — хлопнула я его по груди, внутренне поражаясь собственной наглости. — Мне сказали, что вы поможете мне совершить обход больницы. Я специализируюсь на коматозных пациентах.

Доктор невольно отпрянул и смерил меня недоверчивым взглядом.

— Мне ничего неизвестно об этом. Меня не предупреждали о вас.

— Какие мелочи! — беззаботно махнула я рукой. — Забыли, наверно! Вы покажете мне палаты, где лежат в коме?

Доктор Россини вновь смерил меня неуверенным взглядом и, пожав плечами, торопливо произнес:

— Только давайте быстро. У меня еще операция через час.

— Да вы мне просто покажите палаты! Обход я сама сделаю, — предложила я.

— К сожалению, это невозможно, — покачал головой Россини. — Посторонние допускаются в отделение только в сопровождении врача.

— Ну тогда пойдемте скорее, нельзя терять время,— бодро отозвалась я, хотя сердце у меня сжималось от страха. Я вдруг представила себе, что действительно найду Бласа в одной из этих палат.

— И много у вас коматозных? — невзначай поинтересовалась я, пока мы двигались в направлении отделения реанимации.

— Не так много, — пожал плечами Россини. — Мы не имеем права держать их в больнице слишком долго. По истечении полугода предлагаем родственникам перевести пациента в другую больницу или отключить аппаратуру.

— Что? — вскрикнула я и тут же прикусила язык. Мысли мельтешили в голове от волнения. Доктор подозрительно покосился на меня, и я попыталась принять самый невозмутимый вид, на который была способна. — А если… у пациента нет родственников? — поинтересовалась я.

— Отключаем аппаратуру сразу, — равнодушно пожал плечами Россини, и я едва подавила желание треснуть его по затылку промелькнувшей в коридоре капельницей.

«Хосе бы не допустил, чтобы Бласа отключили», — успокаивала я себя, пока мы переходили из палаты в палату. У меня мелькнула мысль навести доктора на разговор о Бласе, но я решила не рисковать. Неизвестно, как это отразится на Хосе, да и едва ли Россини стал бы делиться со мной своими секретами.

С каждой новой палатой мое волнение увеличивалось, а сердце колотилось сильнее. За эти полчаса я повидала много несчастных и выслушала много трагических историй, рассказанных сухим научным языком видавшего виды хирурга. Но Бласа среди пациентов не было, и, посетив последнюю палату, я окончательно в этом убедилась.

— Больше у вас коматозных нет? — обреченно взглянула я на доктора. Тот отрицательно покачал головой. Я смерила его внимательным взглядом и поняла, что не врет. Да и зачем ему?

— Хорошо, тогда я, пожалуй, пойду, — начала откланиваться я. — Нужно еще отчет написать… и конспект… и курсовую… — наугад перебирала я все студенческие словечки, которые знала.

Доктор, казалось, был необычайно рад, что мой исследовательский пыл поутих.

— Конечно. Обращайтесь, если возникнут какие-то вопросы, — довольно отозвался он и вдруг, чуть виновато улыбнувшись, совсем по-отечески взъерошил мне волосы.

Я ошеломленно смотрела ему вслед, но тревожная мысль о Бласе, пульсировавшая в голове, тут же отвлекла меня от анализа странного поведения доктора.

Вернувшись в подсобку, я тут же наткнулась на Мариссу.

— Нашла что-нибудь? — без особой надежды спросила я.

Марисса отрицательно покачала головой.

— Теперь убедилась? Обещаешь больше не сходить с ума?

— Я не сошла с ума, — буркнула я. — Впрочем, теперь не важно.

— Почему не важно? — насторожилась Марисса.

— Врач сказал, что в этой больнице коматозным отключают аппаратуру спустя полгода. Даже если Блас на самом деле не умер тогда, он умер позже. — Я помедлила и с трудом прибавила: — Он мертв.

Я сама не понимала, что со мной творится. У меня было ощущение, что Блас на секунду воскрес и снова умер, так и не позволив мне последний раз взглянуть на него. Я представила себе, что он жив, всего лишь гипотетически и прекрасно знала, что мысль абсурдна. Однако сердце поверило быстрее и не умело чувствовать гипотетически. Эта надежда, эта нелепая вера в то, что человек не может исчезнуть раз и навсегда, проникла в меня еще год назад, когда я день и ночь сидела у постели Бласа, убеждая вернуться. Эта вера так глубоко засела во мне, что, казалось, текла теперь по венам. И в очередной раз обманувшись, я чувствовала себя, как после одного из снов, где мне удается в последний момент спасти Бласа. Пробуждение было не просто болезненным. Оно меня убивало.

Я поежилась, вновь ощутив на себе сочувственный взгляд Мариссы.

— Пошли отсюда, — резко произнесла я и рывком сняла с себя больничный халат. — Больше здесь делать нечего.

Марисса отвела взгляд и стала послушно снимать халат вслед за мной.

— И не надо меня жалеть, ясно? — отрывисто прибавила я, не глядя на нее. Марисса внимательно посмотрела на меня и, чуть помедлив, кивнула.

— Ясно. А еще ясно, что Бласа здесь и не было. Просто очередная причуда Хосе!

— Поживем — увидим, — невыразительно протянула я. — Скоро придет ответ от Хосе. Посмотрим, что он напишет.

* * *

Хосе, однако, не писал. Прошла неделя, я каждый день спускалась к Мичи, чтобы узнать, не приходила ли почта. Почта приходила уже дважды, но писем для меня не было. Радость от встречи с Хосе постепенно затухала. Когда еще его внучку занесет в Буэнос-Айрес? Могли пройти долгие месяцы, прежде чем он сподобится ответить на мои письма.

Мы с Мариссой готовились ко сну, когда раздался деликатный стук в дверь.

— Войдите, — крикнула Марисса.

Вошел Миранда.

— Ты чего так поздно? — удивилась я.

— Меня прислал Дунофф, — строго сказал он. — Попросил передать тебе поручение от опекуна.

Мы с Мариссой изумленно переглянулись, затем я рассмеялась противным, фальшивым смехом.

— Вот это да! Я довела Гитлера настолько, что он больше не решается говорить со мной лично? — торжествующе улыбнулась. — Ну наконец-то!

— Не вижу в этом ничего забавного, Лухан, — нахмурился Миранда. — Учителя и тем более директор не нанимались постоянно доставлять тебе сообщения от опекуна.

— Вот! — подскочила я на кровати и вскинула указательный палец. — Вот, Миранда! Наконец-то хотя бы ты это понял! Не надо мне доставлять его сообщения! Мне нет никакого дела до того, что он хочет мне сказать.

— До тех пор, пока он твой опекун, ты обязана его выслушивать по закону. И для этого он предоставил тебе все условия. Где твой ноутбук?

Я с вызовом уставилась на него.

— Что ты хочешь услышать, Миранда? Потеряла, уронила в унитаз, оставила у Колуччи. Какой вариант его устроит?

Миранда покачал головой.

— Ты ведешь себя необдуманно. Этот человек может в любой момент упечь тебя в колонию — и ты ничего не сможешь сделать!

— Я могу убежать! — воскликнула я. — Всегда могла!

— И что ты будешь делать, когда убежишь? — полюбопытствовал Миранда. — Устроиться на работу ты не сможешь — тебя тут же найдет опекун. Спрячешься у друзей? У них есть родители, которые несут за это уголовную ответственность. Будешь жить на улице? Но тогда придется промышлять воровством, а ты на это не способна. Куда бы ты ни сбежала, далеко не убежишь! Он везде найдет тебя. Побег — это только жест отчаяния и признание собственного бессилия.

Слова Миранды заставили меня задуматься. Не то чтобы он сказал что-то новое, но ему как-то удалось разложить по полочкам все мои варианты. Что и говорить, их было не густо.

— Может быть, ты и прав, — тряхнула я головой, наконец. — Но я не собираюсь жить в постоянном страхе наказания и подбирать слова, чтобы только не задеть этого человека. Ему не удастся меня запугать. Я не стану вести себя с ним иначе только потому, что нахожусь в его власти! Если нужно выбирать, лучше пусть он упечет меня в колонию!

— Я тебе дам колонию! — взвилась Марисса.

Миранда не сдержал усмешки.

— Ладно, успокойтесь, — поднял он руки. — Пока никто не собирается отдавать тебя в колонию, об этом речь не идет. Я пришел, потому что твой опекун настоятельно просит тебя вернуться к своим тренировкам. Он предлагает чем-то тебя занять, чтобы тебя больше не тянуло на сомнительные авантюры.

«Ты забросила тренировки».

«Отвали»

«Тренируйся. А то не сможешь убежать от полиции».

— Просит вернуться к тренировкам? — перебила я собственные мысли. — Ему-то какое дело?

— Видимо, есть дело, — пожал плечами Миранда. — В общем, я пришел уведомить тебя, что с этого дня ты готовишься к универсиаде. Теперь мы стали обычным колледжем и участвуем в ежегодной универсиаде среди школьников. Твой опекун выдвинул твою кандидатуру, и мы ее приняли. Насколько мне известно, в детском доме ты показывала лучшие результаты по городу, так что теперь будешь защищать честь нашей школы.

— Что? — вырвалось у меня. — Не буду я ничего защищать! Я сама разберусь, в чем мне участвовать!

— К сожалению, этот вопрос не обсуждается. За тебя принял решение твой опекун, и мы уже не можем искать другого ученика. Подойди к синьору Торесу, он назначит тебе время. Директор настаивает на ежедневных тренировках.

— Ежедневных? — снова переспросила я и обернулась за поддержкой к Мариссе, но та отвела взгляд.

— Миранда, — решительно рубанула я рукой воздух. — Ни в какой универсиаде я участвовать не буду! Передай Дуноффу, передай опекуну — передай кому надо: если им дорога честь школы, лучше не выдвигать мою кандидатуру, потому что готовиться я не буду!

Миранда оставался невозмутимым.

— Поживем — увидим. Универсиада в марте — еще есть время.

— Мне все равно, когда универсиада — я в ней не участвую! — повторила я. — Ты передашь директору?

Миранда смерил меня спокойным долгим взглядом, затем покачал головой.

— Извини, Лухан, но здесь я солидарен с дирекцией колледжа. Лучшего кандидата, чем ты, мы не найдем. Забудь об опекуне и подумай о том, на что ты способна. Нельзя зарывать талант в землю.

Он медленно открыл дверь и вышел.

— Нет, ты слышала? — взвилась я, обращаясь к Мариссе.

Та по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.

— Лухи, а что тебе, собственно, не нравится? — буркнула она. — Ты нам все уши прожужжала про эту универсиаду! Все жаловалась, что у нас в колледже ее не проводят.

— Марисса, тогда у меня других проблем не было, — отрезала я. — Гири и отжимания — вот и все мои заботы. Если ты не заметила, сфера моих интересов несколько расширилась.

— Скорее, сузилась, — заявила Марисса. — Ты вообще ничем теперь не интересуешься, кроме Бласа. Только о нем и говоришь!

— Прости, я не знала, что настолько тебе надоела, — огрызнулась я. — Больше не скажу ни слова.

— Лухи, не передергивай! Ты же знаешь, я всегда готова тебя выслушать, но тебе явно надо отвлечься! Ты же спортсменка! Вот и тренируйся!

Я состроила ей рожицу и вышла вслед за Мирандой, хлопнув дверью. Покинув спальню, я нашла свою нишу в одном из коридоров и опустилась на подоконник, с облегчением делая глубокий вдох, как будто до этого мне воздуха не хватало. Миранда словно вознамерился меня добить, а Марисса — сплясать на моих костях. Почему нельзя просто оставить меня в покое? Почему надо обязательно придумывать мне какое-то занятие, развлекать меня, переводить мои мысли в другое русло? Я не могла думать ни о чем другом, особенно теперь, когда знала, что Блас меня не бросал.

«Я всегда говорю: не бывает, чтобы человек пропал — да и без следа, — звучали в голове слова Хосе. — Все мы еще когда-нибудь да встретимся, синьорита».

Я с досадой стукнула себя кулаком по колену. И этот туда же! Это нечестно! Зачем Хосе обнадежил меня? Зачем были все эти глубокомысленные фразочки, это его дурацкое послание? Или он тоже хотел меня таким образом отвлечь? Пускай синьорита порешает ребусы, попишет письма — авось и забудет о своих проблемах? Теперь я точно не могла думать о чем-то еще. В голове то и дело билась мысль: «Похоронила ли я Бласа полгода назад или он все это время был жив, ожидая, пока я приду и спасу его? Неужели у меня все это время был второй шанс, и я упустила его?»

Вдруг я услышала, как рядом со мной кто-то опускается по стене. Обернулась — знакомая рыжая шевелюра. Я издала обреченный вздох. В мою нишу редко кто заглядывал, но в последнее время это заброшенное крыло превратилось в проходной двор.

— Тебе плохо? — подал голос Хорхио.

Я бросила на него удивленный взгляд. Голос звучал серьезно, но настолько не вязался с привычным образом, что я решила, это очередная шутка.

— Оставь меня в покое, пожалуйста, — отмахнулась я раздраженно.

Хорхио не ответил. Так мы и провели с абсолютном молчании еще минут пять. Меня это не смущало. Я была настолько погружена в свои мысли, что почти забыла о нем, когда его голос прозвучал снова:

— Знаешь, почему мы с Алом так любим пошутить?

Я не ответила в надежде, что Хорхио надоест общаться со стеной, и он уйдет. Мне показалось странным такое внимание к моей персоне, но выяснять, что послужило тому причиной, не хотелось.

— Чтобы не сойти с ума, — ответил за меня Хорхио.

Я резко вскинула голову, и мне показалось, что он едва сдерживает слезы. Впрочем, тут же серьезное выражение лица сменилось широкой улыбкой.

— Знаешь, жизнь такая суровая штука, что смеяться над ней способны только по-настоящему сильные люди. — Он помолчал. — Или те, кому нечего терять.

Я хмыкнула.

— Когда это ты успел познать суровую жизнь? — язвительно поинтересовалась. — В прошлой школе заставляли мыть туалеты?

Хорхио смерил меня серьезным взглядом.

— Я гораздо старше, чем тебе кажется.

Я вскинула брови, но переспрашивать не стала. Какая разница, на год старше, на год младше. Едва ли эти богатенькие мальчики могли познать суровую жизнь в своей золотой клетке.

— Спасибо, я учту, — сухо отозвалась я. — Это все?

Хорхио усмехнулся.

— Ты упрямая. Похожа на нашу сестру.

— У вас есть сестра? — удивилась я.

— И три старших брата, — кивнул Хорхио.

— Где же они? — заинтересовалась я.

— Далеко и давно, — сухо бросил Хорхио, и по его тону было ясно, что лучше не расспрашивать. Я слишком хорошо понимала его, чтобы лезть в душу. Мы снова надолго замолчали. Внезапно неожиданно даже для себя я спросила:

— У тебя бывает, что скучаешь по человеку так сильно, что кажется, он должен вернуться? Настолько тебе этого хочется!

Хорхио, казалось, не удивился. Он понимающе усмехнулся.

— Шутишь? Конечно, бывает. Это всегда так.

Я неуверенно покосилась на него.

— Как?

— Ал был при смерти, — коротко бросил Хорхио. — Я думал, умру вслед за ним — так было тяжело.

Я с изумлением смотрела на опущенные плечи Хорхио, затем перевела взгляд на посеревшее лицо.

— Как ему удалось выжить? — спросила я.

С секунду Хорхио молчал, мрачно глядя куда-то перед собой, затем словно очнулся и перевел на меня лукавый взгляд.

— Порылся в одной книге заклинаний, — подмигнул он. — И спас его.

Я устало вздохнула и покачала головой. С этими людьми нельзя разговоривать по-человечески.

— Я понял одно, — посерьезнел Хорхио и вдруг заглянул внимательно мне в глаза. — Человек не может просто исчезнуть. Особенно если этот человек был частью тебя. Существует место, где он по-прежнему есть. Даже если его нет в пространстве, он есть во времени. Раз он был когда-то, значит продолжает жить там, в прошлом. И если ты действительно любишь его, тебе ничего не стоит найти его.

— Как? — грустно усмехнулась я, стараясь сохранить невозмутимый вид, хотя его слова выворачивали душу. — У меня нет книги заклинаний.

— Это и не нужно, — отмахнулся Хорхио. — Просто подумай о нем — и встреча состоится. Так действует магия.

— Я встречаю его каждый день, — покачала головой я. — В каждом коридоре, во сне или когда не могу уснуть. Я закрываю глаза — и вижу его.

— Значит магия действует! — улыбнулся Хорхио.

Я удивленно посмотрела на него.

— Ты не понял? Мне недостаточно, чтобы он жил у меня в голове. Мне нужно, чтобы он жил на самом деле.

Хорхио смерил меня долгим взглядом.

— Это ведь твой опекун, да? — проницательно заметил он. — Эскура говорил, что он умер.

Я хотела высказаться в адрес Томаса, но мной снова овладела апатия.

— Да, это опекун, — коротко ответила.

Откровенность за откровенность — не знаю, почему, но Хорхио вызывал доверие.

— Что с ним случилось? — невзначай бросил он.

— Сбил грузовик, — так же лаконично ответила я. — Несколько дней провел в коме, потом умер.

— Ал тоже был в коме, но его откачали, — кивнул Ал. — В больнице Святого Петра лучшее реанимационное отделение Буэнос-Айреса.

— Повезло, — ответила я бесцветным голосом. — А Блас так и не очнулся. Может, если бы он лежал в больнице Святого Петра…

В этот момент меня словно ударило током. Что-то до боли знакомое мелькнуло в этих словах.

— Повтори, что ты сейчас сказал? — повернулась я к нему, не вполне уверенная, что мне не послышалось.

Хорхио уставился на меня с удивлением.

— Лучшее реанимационное отделение, — повторил он. — Буэнос-Айреса.

— Нет, как называется?— нетерпеливо повторила я.

— Больница святого Петра. Она ж древняя — ты что, про нее не слышала?

«Целитель Святой Петр исцелит раны».

Это безумие. Это самое настоящее безумие.

— Я слышала, — пролепетала я. Действительно слышала! Как я могла забыть о ее существовании?

— Хорхио… — я помедлила, ожидая, пока сердце перестанет отдаваться в ушах. — Где находится эта больница? Ты можешь дать мне адрес?

Глава 2

Повернись и оглянись мне во след,

Услышав мое имя.

Джералд Гриффин

Дорога заняла у меня час из-за пробок и все время, что я ехала в автобусе, я провела в каком-то радостном оцепенении. Я не верила, что снова увижу Бласа, не верила, что он остался жив, — я просто об этом не думала. Голова не работала, я не способна была что-либо анализировать, лишь сидела, затаив дыхание, и ждала чего-то.

Мне стоило огромного труда отвязаться от Хорхио, а значит, и от Ала, чтобы отправиться в больницу Святого Петра в одиночестве. Мариссе я тоже не сообщила, куда направляюсь, — благо, по субботам она весь день пропадала на репетиции с группой. Мне не хотелось рассказывать кому-то о своем безумном открытии, пока не разберусь во всем сама. Как и все самые важные испытания, я должна была пройти этот путь в одиночку. Это была моя битва.

Логичнее было дождаться понедельника: придумать план и подготовиться. Но во-первых, с понедельника начиналась моя каторга в спортзале, а значит, жди Миранду. Директор непременно пришлет его проконтролировать меня. А во-вторых, выходной день мог сыграть мне на руку. В больнице оставался только дежурный врач, и я надеялась, что обмануть его будет гораздо проще.

— Где он? Где он? — ворвалась я в больницу с дикими воплями и повисла на стойке регистрации, хватая ртом воздух. Эффект неожиданности — самый действенный прием. Лишает всякой бдительности.

Секретарь, казалось, застыла в ступоре. Она, впрочем, оправилась довольно быстро — видимо, медицинский персонал привык к такого рода припадкам.

— Кто вам нужен? — любезно осведомилась секретарь.

— Как кто? — возмутилась я. — Мой дядя! Мы разыскиваем его уже несколько дней! Мне позвонили и сообщили, что он у вас!

— Имя? — вновь отозвалась секретарь и приготовилась пробивать моего воображаемого дядю в базе данных.

Я посмотрела на нее с осуждением.

— Его положили под липовым именем — я откуда знаю, как вы его записали? Меня и вызвали на опознание, чтобы выяснить имя.

Секретарь, похоже, теряла самообладание.

— Мне ничего не сообщали по поводу вашего прибытия!

— Кто вам должен сообщать? — всплеснула руками я. — Его лечащий доктор уехал загород — мне позвонили из полиции!

— Почему, в таком случае, из полиции не позвонили мне? — задала закономерный вопрос секретарь.

Я не сразу придумала, что ответить.

— А почему они должны были позвонить вам? — возмутилась я. — Это у вас, что ли, дядя пропал?

Секретарь смерила меня подозрительным взглядом и передернула плечами.

— Хорошо, подождите, я посоветуюсь с дежурным врачом.

Я уселась на один из жестких стульев и принялась ерзать на нем. Мне не нужно было изображать нервозность, я и так была как на иголках. Сказать по правде, я вообще мало понимала, что происходит: мной овладело какое-то возбужденное, стихийное состояние, когда думать совсем не обязательно. Меня несло без тормозов, и мне было все равно, чем кончится моя авантюра. Я должна была пробраться в отделение — вот единственное, что меня волновало.

Вышел дежурный врач — я повторила сцену слово в слово, однако ему задурить голову оказалось не так просто. Он безапелляционно заявил, что в отделение не поступали коматозные пациенты больше месяца, и мой дядя никак не мог попасть в эту больницу. Возможно, синьорита ошиблась. Может быть, полиция направила ее в другую больницу.

Однако по глазам дежурного врача я видела, что он не верит ни единому моему слову. Он оказался пожилым, умудренным жизнью человеком, и я вдруг со всей ясностью осознала, что мне не удастся проникнуть в отделение. Можно было попробовать в другой день, с другой секретаршей и другими врачами, но при мысли об этом я чуть не сошла с ума. Где-то там, в одном из коридоров, видневшихся за поворотом, возможно, находилась палата, в которой лежал в коме Блас. Лежал уже полгода, ожидая, пока я разыщу его и спасу. Как я могла дожидаться более удачного момента или думать об осторожности?

Неожиданно даже для самой себя я вдруг резко рванулась вперед и, прошмыгнув мимо стоявших плотной стеной дежурного врача и секретарши, сиганула в коридор. Я припустила дальше, не обращая внимания на изумленных медсестер и столики с лекарствами, попадавшиеся на пути. Где-то позади звучал тревожный голос секретарши, вызывавшей охрану. За спиной раздавались торопливые шаги пожилого дежурного врача, следовавшего за мной. Однако я не оборачивалась и бежала все дальше, пытаясь на пути разглядеть указатели, ведущие в реанимационное отделение. Прежде чем мне это удалось, на моих руках сомкнулись стальные руки охранников. Меня уносили обратно к выходу, а я кричала, что должна найти его, что он где-то там, в одной из палат. Кричала, что он умрет без меня, что они должны его спасти. Но меня никто не слушал, меня уносили все дальше, и вскоре я вновь увидела ненавистный ресепшн и омерзительно бежевые стены холла.

— Успокойтесь, успокойтесь, — раздавался надо мной почти ласковый голос дежурного врача. — Вот, выпейте воды, — я почувствовала, как что-то твердое заставляет меня разжать зубы, и в полусознательном состоянии припала к стакану, судорожно глотая ледяную воду.

— Ну вот, так-то лучше, — довольно прибавил доктор и заглянул мне в лицо. — Успокоились?

Я снова заплакала.

— Пропустите меня к нему, — жалобно простонала я. — Он здесь, я чувствую. Он где-то здесь, у вас.

— Синьорита, никто не привозил к нам коматозных пациентов, — словно оправдывался доктор.

— Привозили, давно привозили, — продолжала лепетать я. — Прошлой весной. Он лежит здесь с прошлой весны.

— А, даже так, — озадаченно протянул доктор. — Ну это другой разговор, почему же вы сразу не сказали?

— Вы бы не поверили, — тихо отвечала я. — Никто мне не верит, но я знаю, что он тут.

— Почему же вы не пришли раньше? — удивился доктор.

— Я не знала! — тут же противоречила я себе. — Я думала, что он умер. Все это время я думала, что он умер!

Доктор посмотрел на меня задумчиво, затем кивнул.

— Хорошо, назовите имя вашего дяди. Мы посмотрим его в списке больных.

Я вскинула на него безжизненный взгляд. Я не знала, под каким именем записал его Хосе. Знала только, что ни Блас Эредиа, ни Рики Фара в этой больнице никогда не лежали, — иначе весь этот театр не имел никакого смысла. Если Хосе действительно спрятал Бласа в другой больнице, он сделал это хорошо.

— Но я не могу пропустить вас без регистрации, — уговаривал меня врач, как маленькую девочку. — Вам следует успокоиться и назвать имя. Если он действительно лежит у нас, я смогу вам посодействовать.

Я машинально кивала и вертела в руках стакан. Наконец, я поняла голову и окинула склонившихся надо мной врача и охранников мутным взглядом.

— У него не было документов, — выдавила я. — Понятия не имею, под каким именем вы его записали.

— Это невозможно, — покачал головой доктор. — В таких случаях мы записываем пациентов под номерами, но таких у нас сейчас нет. Может быть, ваш дядя все же лежит в другом месте?

Я пожала плечами вместо ответа, не в силах продолжать этот бессмысленный разговор. Я вела себя как идиотка. Если Хосе удалось заставить молчать персонал той больницы, он позаботился об этом и здесь. Теперь мне не вернуться сюда снова. Охранников предупредят о психопатке, которая врывается в больницу в истерике, и меня станут разворачивать еще на выходе, что бы я ни придумала. Посылать сюда Мариссу тоже бессмысленно — они будут настороже. Неужели я упустила свой единственный шанс и уже никогда не узнаю правду?

— Нет, — мотнула я головой и мрачно прибавила: — Либо здесь, либо нигде. С ним был старик. Он мог дать взятку и записать его под липовым именем.

Не слишком-то осторожно, но мне было нечего терять.

— Нет, это невозможно, — безапелляционно ответил доктор. — В нашей больнице не принимают взятки.

— Вы уверены? — просто спросила я.

Доктор не выдержал моего прямого взгляда.

— Уверен, — твердо ответил он.

Я пожала плечами.

— Ну, значит, он умер, — эти слова дались мне удивительно просто, потому что я в них не верила. Я поднялась и, возвращая платок доктору, тихо пробормотала:

— Я пойду.

Доктор платок не принял.

— Возьмите себе, — мягко ответил он. — Вы уверены, что сможете идти? Может, дать вам успокоительное?

Я смотрела на него, и на душе немного рассеивалось. Почему-то именно тогда, когда все хуже некуда, когда ты в полном отчаянии, рядом иногда оказываются такие вот странные незнакомцы. Они возникают из ниоткуда и больше их никогда не увидишь — но они всегда появляются вовремя, эти прохожие, и светло улыбаются, словно вливая в тебя веру в лучшие дни. Когда рядом нет близких, эти далекие вдруг поддерживают тебя, чтобы ты не упал, и напоминают, что не все еще потеряно. Ты можешь быть один, но никогда не одинок.

— Нет, я успокоилась, — слабо улыбнулась я и, кивнув охранникам, остановила взгляд на враче. — Спасибо. Вы очень хороший человек, — вырвалось у меня. И повернувшись, поплелась к дверям. Я уже повернула ручку, когда меня остановил голос доктора.

— Подождите.

Я обернулась и увидела встревоженное лицо секретарши. Они о чем-то перешептывались.

— Синьор, это невозможно, — защищалась секретарь. — Меня уволят.

— Нора, тебя не уволят, — раздраженно отвечал дежурный врач. — Всю ответственность я беру на себя.

— Но синьор… — вставила секретарь, однако доктор снова ее перебил.

— Пожалуйста, Нора, принеси халат.

Та молча кивнула, а доктор повернулся ко мне.

— Если вы обещаете не биться в истерике, я могу провести вам экскурсию по нашим палатам.

Эти слова оглушили меня. Я тупо смотрела на него, соображая, что на это ответить.

— Вы… Вы позволите мне пройти в отделение? — выдавила я.

— Только со мной. Не думаю, что мы можем потревожить этих пациентов, — улыбнулся доктор.

Я едва удержалась от того чтобы броситься ему на шею.

— Спасибо, — на большее меня не хватило, но мне показалось, доктор понял, сколько чувства я вложила в это короткое слово.

* * *

Я стояла посреди палаты последнего коматозного пациента и пристально вглядывалась в его лицо. Он был полноватым, лысым, среднего возраста. Похоже, его тоже кто-то ждал: на столе стояла ваза с цветами и фотография в рамке. На негнущихся ногах я прошла к столику и взяла фотографию в руки. Идеальная семья: двое детей, мать и он, видимо, отец семейства. Какими счастливыми они были когда-то и как счастливы до сих пор. Им есть, куда прийти, есть, на что надеяться. На что было надеяться мне? Я трижды проникала в больницу, дважды была в реанимационном отделении, я искала его повсюду, хотя верить было уже не во что, — но не нашла ничего, потому что его попросту больше нет. Все были правы, а я ошибалась. Блас умер. Теперь моя версия казалась мне глупой и нереальной. «Целитель Святой Петр исцелит раны». Может означать что угодно. Хосе мог употребить эту фразу и в прямом смысле. Или просто подчеркивал любимые строчки. Не было никакого шифра, не было никакой надежды. Блас умер, а я сходила с ума, теряя способность отличать реальность от фантазий.

Я мотнула головой. Тут же возникла мысль, что Хосе ставил цифры перед подчеркнутыми словами, а значит, это все-таки шифр. Ее сменила другая: если Хосе решил зашифровать свое послание, в нем крылась какая-то важная информация. Я не могла так просто отпустить Бласа, не могла позволить ему умереть снова. Я хваталась за новую версию, будто за него самого. Как если бы я сама висела на краю пропасти и едва удерживала за рукав его. Пальцы онемели, суставы сводило, ткань выскальзывала из рук, но я продолжала судорожно цепляться за Бласа, чувствуя, что еще немного — и он полетит в пропасть, снова оставляя меня висеть на краю и смотреть, как он падает.

— Не он? — раздался над ухом сочувственный голос доктора.

Я подняла на него безжизненное, заплаканное лицо. Силы оставили меня. Нужно было что-то придумать, уговорить доктора обойти другие палаты, допросить его на случай, если Хосе все же удалось подкупить персонал, и они просто ломали комедию передо мной. Все это время я билась, как муха об стекло, в поисках выхода, не желая признать, что окно закрыто. И чем явственнее я это осознавала, тем отчаяннее билась. А теперь силы меня покинули. Хотелось свернуться калачиком на кровати и пролежать так всю жизнь.

— Не он, — эхом отозвалась я.

Доктор смерил меня оценивающим взглядом.

— Значит, он в другой больнице.

Я встретила его взгляд. Он так не думал. Не думал, что Блас в другой больнице. Он уже решил для себя, что Блас умер. Как все они.

— Я пойду, — рванулась я к выходу, стягивая на ходу больничную шапочку.

— Вы уверены? — озабоченно отозвался позади доктор.

— Я в порядке, — коротко кивнула я.

— Вам следует выпить чаю, — предложил доктор. — Я провожу вас в больничное кафе.

— Нет, — мотнула я головой. — Я в порядке, спасибо. Пойду.

И споткнулась о порожек двери. Ноги были как ватные, не слушались.

Доктор упрямо покачал головой и отвел меня в кафетерий.

— Вот, выпейте, — он сам сделал мне чай, бариста куда-то отошла.

Я обессилено плюхнулась на стул и взяла в руки горячую кружку.

— Я должен сделать обход, — мягко сказал доктор. — Выпейте чай и подойдите к секретарю, она вызовет вам такси.

Я машинально кивнула и проводила доктора невидящим взглядом. Он скрылся за дверью, оставив меня один на один со своим отчаянием. Пора было это прекращать. Мне не следовало приходить сюда. Надо было дождаться письма от Хосе и разобраться во всем с его помощью. Или хотя бы посоветоваться с Мариссой — она бы вправила мне мозги. А теперь я балансировала на канате, а точнее, вовсе висела в воздухе, не чувствуя под собой никакой опоры. Как если бы ходила по воде и, засомневавшись, провалилась в воду. Я барахталась, жадно хватая ртом воздух, и вокруг не было никого, кто бы вытащил меня. Никого, кто бы вновь вселил в меня веру.

От размышлений меня отвлек хрипловатый голос:

— Что ноги-то разложила, пол дай помыть!

Я в изумлении вскинула голову и увидела полную уборщицу средних лет. Смоляные грязноватые волосы были кое-как убраны под больничную шапочку, а черные глаза сверкали от возмущения. Узкое лицо и широкие скулы выдавали в ней мексиканку.

— Да, конечно, — пробормотала я и неловко приподняла ноги, чтобы дать уборщице пройтись под столом шваброй.

Та, кажется, смягчилась и, посмотрев искоса, спросила более дружелюбно:

— Ты ждешь кого-то? Или сама выписываешься?

Я отрицательно покачала головой.

— Дядя здесь лежит.

Участливый вид уборщицы располагал к откровенности, но мне не хотелось распространяться. Вообще говорить не хотелось.

— Как зовут? — спросила она. — Я тут многих по именам знаю. Люблю пообщаться.

— Он не очень общительный, — выдавила я и пояснила: — Он в коме.

Уборщица понимающе кивнула и села рядом, вытягивая опухшие ноги.

— Нет, коматозных не знаю. Их разве упомнишь?

— У вас много пациентов в коме? — насторожилась я. Доктор показал мне от силы семь или восемь палат.

— Вообще-то нет, — отозвалась словоохотливая уборщица. — Но они ж редко когда выписываются. С каждым годом прибавляется потихоньку.

— И сколько их в этом году прибавилось? — дрожащим голосом поинтересовалась я.

— Я ж разве знаю? — удивилась уборщица. — Привозили при мне одного месяц назад — то, может, твой дядя был?

Видно, о нем и говорил врач. Хосе оставил мне послание прошлой весной — это никак не мог быть Блас.

— Нет, дядя лежит здесь больше полугода.

— Много, — присвистнула уборщица. — Уже, наверно, и не проснется.

Это было совсем не то, что я хотела услышать, и уборщица, видимо, это поняла.

— Как его угораздило? — спросила она.

— Автокатастрофа, — лаконично ответила я.

Уборщица сочувственно покачала головой.

— Ну ты надежды не теряй, — по-своему истолковала мой несчастный вид уборщица. — Всякое бывает. На моей памяти был один коматозный, который очнулся.

Я пожала плечами.

— Неправда это, — отозвалась я угрюмо. — Я тоже об этом читала, а на деле вранье.

— Ты за языком-то следи, — обиженно одернула меня уборщица. — Я тебя байками кормить не стану, своими глазами видела.

— Он очнулся в вашей больнице? — предположила я. Не зря же это реанимационное отделение считается лучшим. Может, здесь действительно случались подобные чудеса?

Уборщица смешалась.

— Ну, не в нашей, но у нас он проходил реабилитацию. Сразу, как очнулся, к нам повезли. Об этом вся больница судачила.

В голове что-то щелкнуло. Я повернулась к уборщице и внимательно на нее посмотрела.

— Когда его привезли? — напряженно спросила я.

— Прошлой весной дело было, — бодро отозвалась уборщица.

Меня прошиб холодный пот. Да нет, это снова мои безумные фантазии! Но разве не странно? Какой врач допустит, чтобы пациента перевозили в другую больницу сразу после выхода из комы? Если, конечно, его не заставили подписать свидетельство о смерти…

— Недавно, — с трудом ответила я. — Жаль, что разминулись.

— И не говори, редко такое увидишь, — охотно подтвердила уборщица. — На моей памяти ни разу люди из комы не выходили.

Это не может быть Блас. Если бы он вышел из комы, он бы нашел меня, он бы дал мне знать, что остался жив. Он не мог не понимать, что я чувствую. Хоть я никогда не показывала, как он мне дорог, он не мог этого не знать.

— Как он выглядел? — ни на что не надеясь, поинтересовалась я.

— Плохо выглядел, дочка, — сокрушенно вздохнула уборщица. — Нет, красавец, конечно, редкий, у нас санитарочки дрались, чтобы повязку ему поменять. Да и я бы, будь помоложе… — она игриво подмигнула мне, и я так и не узнала, что бы случилось, будь она помоложе. — Красивый был юноша — стройный, ладный, волосы, как смоль, глазищи голубые — ты таких красавцев и не видала, наверно.

— Да уж действительно не видала, — прохрипела я, судорожно хватаясь за спинку стула, на котором сидела.

Уборщица оглянулась на меня и осталась, видимо, довольна произведенным эффектом.

— И такую красоту в аварии подпортил, как твой дядя, — сокрушенно вздохнула уборщица. — Пьяный, что ли, за руль сел? У меня сердце кровью обливалось смотреть на него. Переломанный весь, в кровоподтеках… Глазки ясные не видать толком из-за синяков черных под веками. Страх один…

— Какой… интересный случай, — произнесла я побелевшими губами. Странно, что уборщица не замечала, в каком я состоянии, увлеченная, видимо, воспоминаниями.

«Это может быть кто угодно», — словно мантру повторяла я мысленно, не позволяя себе снова обнадежиться.

— Расскажите мне о нем, — попросила я. — Как он себя чувствовал себя после комы? Это же как заново родиться…

— Понятия не имею, что он там чувствовал, — махнула рукой уборщица. — Необщительный был, угрюмый. Уж сколько пыталась с ним заговорить — все отсылал меня. У него ни друзей-то не было, ни девушки. Только один старик к нему шатался — да того не расспросишь, все подмигнет только да уйдет от ответа. Эй, что с тобой? — испугалась уборщица, заметив, видимо, землистый цвет моего лица.

— Все нормально, — произнесла я с трудом и выдавила из себя улыбку, больше напоминавшую гримасу.

Молодого пациента, который вышел из комы прошлой весной, навещал старик, который любит всем подмигивать. Как долго я еще могла держать оборону? Я попыталась представить себе на месте этого таинственного пациента другого человека, не Бласа. А на месте старика — не Хосе. Как можно более живо нарисовала в воображении людей с другими чертами, другими судьбами. Ничего не вышло. В то же время я не могла в это поверить. Блас вышел из комы и проходил реабилитацию в этой больнице? Это невозможно, чудес не бывает, только не в моей жизни. Я неосторожно забыла об этом — и падать было больно. Как я могла теперь позволить себе хотя бы мысль, что Блас жив и в сознании? Похороны — вранье, полгода отчаяния — вранье, и только россказни незнакомой уборщицы — правда. Верую, ибо абсурдно — так, кажется, говорил кто-то из великих, и я теперь его понимала. В конце концов, правда всегда абсурдна. Разве не абсурд, что моим опекуном оказался школьный староста? Что мой опекун в течение двух лет делал вид, что ненавидит меня, и заботился обо мне, как родной отец? Разве не абсурд, что садовник Колуччи оказался старинным другом Рикардо Фара? Почему бы и Бласу не выйти из комы? Тем более я узнала об этом от Хосе — короля абсурда.

— Скажите, — я прочистила горло. — А вы не помните, как его звали? Я редактор школьной газеты. Было бы здорово найти его и взять у него интервью, поддержать таких, как я... У которых близкие в коме…

Уборщица наморщила лоб.

— Ой, вряд ли, дочка. Раз уж со мной ни разочка не заговорил, вряд ли станет тебе интервью давать…

— И все-таки я хочу попробовать, — решительно ответила я. — Как его зовут?

Уборщица наморщила лоб.

— По имени Пабло вроде был…

Сердце ухнуло — все-таки мимо. Тут же вспомнила: это ни о чем не говорит, Хосе не стал бы давать им настоящее имя. Но если имя ненастоящее, значит, оно мне без надобности. Все же, я попыталась выудить из уборщицы максимум информации.

— А фамилия? — дрожащим голосом поинтересовалась я.

— А фамилия… Фамилию запамятовала. Надо в регистратуре узнать.

— Как это запамятовали? — заволновалась я, с тоской думая, что, кроме уборщицы, в этой больнице теперь никто со мной разговаривать не станет. — Вспоминайте! Пабло…

— Диас! — осенило уборщицу. — Да, точно! Паблито Диас, как я могла забыть!

— Пабло Диас, — повторила я одними губами, и вдруг мой лоб покрылся испариной. Только в этот момент я осознала, что происходит. Если все это правда… Я могу снова его увидеть. Могу найти Бласа! Это было странное состояние. Радости не было, только ужас. Я боялась себя, боялась своих безумных мыслей, смертельно боялась снова впускать в сердце надежду. Мне было страшно от того, что моя выдумка, гипотеза неожиданно подтвердилась, и несмелая вера так неумолимо приближалась к уверенности. Я не была к этому готова. Одно дело искать подтверждения, что Блас действительно умер, искать душевного мира, пытаться смириться — и совсем другое решиться поверить, что он жив. Это требовало слишком много душевных сил, у меня не было столько. Эмоционально изможденная, я была не способна на такие сильные чувства.

«Но если он жив, почему не дал мне знать?» — вновь тоскливо подумала я.

— Спасибо, — тихо произнесла я вслух, вспомнив, что уборщица ждет моего ответа. — Скажите, а вы могли бы выяснить в регистратуре его адрес? Мне не дадут…

— Так а мне разве дадут? — удивилась уборщица. — Мое дело маленькое, дочка, полы мыть. Еще заподозрят, что квартиру его хочу ограбить — нет уж, я пас. Ты не знаешь просто, какие люди здесь — коли иностранка, так обязательно воровка…

Я не стала настаивать. Все равно это бесполезно, имя фальшивое — значит, адрес тоже. Я уже настолько прониклась мыслью, что здесь лежал Блас, что даже не сомневалась, что по указанному адресу никакой Пабло Диас не живет.

— Ну а как он уезжал, помните? — зашла я с другой стороны. — Его забирали на машине или он ушел один? У него было много вещей?

Уборщица нахмурилась.

— А тебе что за интерес? Как это тебе его найти поможет? В любом случае, не видала я, как он уезжал. Освободил палату — и ладно. Другого тут же заселили.

— Понятно, — торопливо произнесла я. Пора было оставлять уборщицу в покое — ее начинал настораживать мой интерес. Все равно больше из нее не вытянешь.

— Спасибо, — я вдруг с чувством пожала ей руку. — Знаете, вы меня очень поддержали! Мне хочется вас отблагодарить, но я не знаю, как…

— Ты это дело брось,— добродушно пробурчала уборщица. — Не надо мне ничего. — Ее взгляд просветлел, и она стала казаться гораздо моложе своих лет. — Ты молись деве Марии, чтобы выжил твой дядя, — Она-то знает, что значит близких терять. Может, и парень тот из комы вышел, потому что кто-то здесь шибко молился и не отпускал. Так и ты не отпускай. Бог милостив — не заберет дорогое, коли ценишь.

Я кивнула, едва сдерживая слезы.

— Только бы он действительно проснулся, — вырвалось у меня. Уборщица понимающе кивнула.

— Ладно, засиделась я с тобой, пора и честь знать. Ты руки не опускай, поняла? Мала еще, чтобы отчаиваться. Сколько тебе? Лет шестнадцать?

— Семнадцать, — поправила я.

— Самый возраст, чтобы надеяться, — отрубила уборщица. — Дальше сложнее будет, так что давай сейчас. И вспоминай о тетке Розе.

— Это ваше имя? — догадалась я.

— А чье же? — подмигнула Роза. — Мое и есть. Меня все здесь Розовой дамой зовут — можешь и ты так звать. Ты ж еще придешь дядю навестить?

— Обязательно, — с готовностью кивнула я, хотя не собиралась возвращаться в больницу. По крайней мере, пока. — Все мы еще обязательно встретимся, верно? Так один мой друг говорит.

Розовая дама довольно кивнула.

— Вот это по мне, — громогласно заявила она. — До встречи тогда, красавица?

— До встречи, Роза! — помахала я ей рукой и пошла по направлению к выходу.

* * *

В колледж я возвращаюсь не сразу. Еще долго брожу по улочкам Буэнос-Айреса, словно в тумане, и невольно разыскиваю глазами Бласа в толпе. Вот он мелькнул в окне отходящего автобуса — с секунду наблюдаю за движением, а затем вдруг срываюсь с места и бегу за ним, пока автобус не скрывается за поворотом. Вот мне кажется, что мужчина через дорогу пристально смотрит мне вслед — оглядываясь по сторонам, подбегаю к нему и вижу незнакомого высокого перуанца лет сорока. Извиняюсь и бреду дальше, пока не вижу в витрине кафе силуэт Бласа за столиком. Врываюсь в кафе: на меня удивленно смотрят официанты и черноволосый незнакомец с чашкой кофе. Выхожу и снова иду, словно в забытьи. Вижу его на рынке, в отражении витрин магазинов. Осознаю, что это глупо. Но мне отчаянно хочется убедиться, что прохожий ничуть не похож на Бласа, и успокоиться. Наконец, успокоиться. То и дело Блас ускользает от меня, его лицо ускользает от меня с тех самых пор, как я узнала, что он мой опекун. Сотни образов преследуют меня, я преследую образы, и эта бесконечная, безысходная погоня настолько изнуряет меня, что я вдруг не выдерживаю и бегу со всех ног, пытаясь не видеть прохожих, идущих мне навстречу. Люди испуганно расступаются передо мной, а я убегаю глубже, в пустынные переулки, где нет людей, и я убегаю от призраков, пока, наконец, не падаю обессилено на асфальт и не зажимаю в отчаянии уши. Я истошно кричу, вкладывая в этот крик всю боль, что накопилась у меня на душе за последние месяцы:

— Блас! Бла-а-а-ас! — зову его так отчаянно, словно он может услышать. Я зову его, надрывая связки, будто от моего крика могут пошатнуться составы земли, будто время должно выйти из пазов и вернуть меня в прошлое, когда он был жив, когда я могла слышать его голос, говорить ему добрые слова, касаться и прижимать к себе крепко и никуда от себя не отпускать. Могла, но не делала. Кажется, от моего вопля земля должна содрогнуться, сжалиться надо мной, разойтись трещиной и вернуть его мне — живого и невредимого. Я зову его до хрипа, и когда голоса не остается, я уже верю, что земля действительно сжалилась надо мной. Земля вернет мне Бласа.

* * *

Мне что-то стало трудно дышать

Что-то со мною — нужно решать:

То ли это болезнь суеты,

То ли это боязнь высоты.

О, друзья мои, дышащие легко!

Почему вы опять от меня далеко?

Если мог чей-то дом над землею парить,

Почему моему это не повторить?

Я знала, что это было безумием. Прекрасно понимала, что люди не возвращаются с того света и, даже будучи на этом, возвращаются редко. Но после долгих месяцев гордого одиночества и уверенности, что весь мир восстал против меня, робкая надежда несмело, но настойчиво протиснулась в мое сердце. Я готова была цепляться за самые сомнительные версии, лишь бы выбраться из тьмы, которая окутывала меня последние полгода. В глубине души я так и не поверила в смерть Бласа — наверно, в этом все дело. Я так и не смогла поверить, что он мертв.

— Вы вернулись? — рассеянно спросила я, заметив Луну и Лауру в комнате. — А где Марисса?

— Я здесь, — Марисса вышла из туалета и разъяренно посмотрела на меня. — Где ты опять шлялась?

Я не обратила внимания на ее слова. Лишь подошла к ней, порывисто обняла и расплакалась у нее на плече.

— Лухи, что с тобой? — тут же подскочили ко мне Луна и Лаура. Марисса оторвала меня от себя и, заглянув в лицо, вздрогнула, заметив, видимо, что я счастливо улыбаюсь сквозь слезы.

— Лухи, ты чего? — ласково потрепала меня по плечу Марисса. — Новости от опекуна?

Я молча закивала и снова всхлипнула.

— Что, Лухи? Что он сказал? — приобняла меня Луна.

Я несколько раз сглотнула и подышала глубоко, чтобы унять слезы. Затем отстранилось от подруг и оглядела их несмелым ликующим взглядом.

— Блас жив, — сорвалось у меня с губ.

На секунду в комнате воцарилось молчание.

Луна отвела глаза, Лаура смотрела на меня с примесью испуга и тревоги, а Марисса, с секунду помедлив, крякнула и разрезала рукой воздух.

— Лухан, возьми себя в руки! — твердо произнесла она, заглядывая мне в лицо. — Хватит уже цепляться за стариковские бредни. Блас умер.

Я покачала головой и взяла ее за руку.

— Марисса, ты не понимаешь! Я знаю, о чем говорю. Блас жив! — дрожащим от волнения голосом отозвалась я.

— Это из-за послания Хосе? Убью старика! — воинственно взмахнула кулаком Марисса.

— Какое послание? — удивилась Луна.

— Пока вас не было, Хосе написал ей, что Блас не умер, — закатила глаза Марисса. — Но это же полный бред! Ты же сама видела, Лухи, в больнице не было Бласа.

Я мотнула головой.

— Потому что Хосе его перевез, — объяснила я. — В больницу Святого Петра! Я только что оттуда.

Снова последовала длинная пауза.

— Ты видела Бласа? — неуверенно спросила Марисса, переглянувшись с Луной и Лаурой.

— Нет, — покачала я головой и снова светло улыбнулась. — Потому что его там больше нет. Он проснулся!

И снова в спальне повисла гробовая тишина.

— С чего ты решила? — осторожно поинтересовалась Марисса, глядя на меня так, будто шла по минному полю и боялась, что от любого ее шага мина взорвется.

— Мне уборщица сказала, — выдохнула я и лучезарно улыбнулась.

— Она знала Бласа? — вставила Лаура, заметив, видимо, что Марисса потеряла дар речи.

— Нет, но она сказала, что прошлой весной у них лежал молодой человек, который вышел из комы.

— Отлично! — выдохнула Марисса и беспомощно посмотрела на девочек.

— Я знаю, звучит как бред, — понимающе кивнула я. — Но описание в точности совпадает.

— Описание? — возмутилась Марисса. — Ты что, издеваешься?

— Нет, — оживленно ответила я. — Молодой, черноволосый, большие голубые глаза. Много голубоглазых ходит по Буэнос-Айресу? Это Блас!

— Нет, — серьезно отозвалась Марисса. — Это Томас.

— Что? — переспросила я в недоумении.

— Я говорю, это Томас, — невозмутимо повторила Марисса. — Он тоже подходит под описание, почему это не может быть Томас? Я, скорее, поверю, что это был он, чем человек, который умер полгода назад!

— Марисса, это не смешно! — отмахнулась я. — Старик Хосе перевез его в другую больницу, чтобы спрятать от преследователей. Теперь я в этом уверена!

— Старик Хосе? — переспросила Луна.

— Я, по-моему, слишком много пропустила, — жалобно протянула Лаура.

— Смотрите! — устремилась я к тумбочке, на которой лежал листок с расшифровкой из книги. — Видите, Хосе зашифровал послание, — пояснила я для Лауры и Луны. — Оказалось, что он работал на Бласа, — прибавила я, вспомнив, что и эта деталь им еще неизвестна. — Так вот, он написал, что Блас не умер, и целитель Святой Петр исцелит раны. Я догадалась, что речь идет о больнице Святого Петра, поехала туда — и что, вы думаете, там услышала?

Луна и Лаура читали расшифровку послания.

— Уборщица сказала, что прошлой весной в больницу поступил молодой человек, который недавно вышел из комы! И единственным его посетителем был старик! Звучит знакомо?

Луна неуверенно покосилась на Мариссу и все-таки решилась вставить слово:

— Если честно, не очень, Лухи, — мягко сказала она, и по ее взгляду было заметно, как ей не хочется меня обидеть. — Этим парнем мог оказаться кто угодно. Ты делаешь очень смелые выводы…

— Да ты просто не понимаешь, Луна, — отмахнулась я и в надежде уставилась на Мариссу. — Ты-то не веришь, что это совпадение?

Марисса сделала глубокий вдох и задумалась на пару секунд.

— Лухи, — она сжала мою ладонь. — Это безумие. Он не мог выйти из комы. Ты же была на его похоронах. Вы все были!

— Ты его видела? — вскинулась я и обернулась на Лауру. — Ты его видела мертвым?

Лаура явно чувствовала себя неловко под моим взглядом.

— Лухан, мы все видели, — словно защищаясь, ответила она.

— Мы все видели гроб, — перебила я ее. — Ты видела его мертвым?

Последовала долгая пауза.

— Ты видела… — робко заметила Лаура.

— Я видела пустую постель, — категорично отрезала я. — А до этого видела кучу трубок и спящего под ними Бласа.

— Ты думаешь, он не был в коме? — Марисса окинула меня встревоженным взглядом.

Я поколебалась.

— Нет, вряд ли. Я проводила у его постели целые дни. Он не смог бы так долго притворяться…

Или смог?

— Это не важно, — мотнула я головой. — Все не важно, если он жив. Вы понимаете, девочки? — я взволнованно глядела их. — Блас может оказаться живым. Вы представляете? — я почувствовала, как мое горло снова сковывает спазм. — Я найду его и смогу увидеть снова.

— Лухи, ты же сама признаешь, что он был в коме, — заметила Луна.

— Ну и что? — передернула плечами я. — Он вышел из комы, а Хосе подговорил врачей никому не рассказывать об этом.

— Нет, Лухи, это слишком, — покачала головой Марисса. — Из чего ты делаешь такие выводы? Это бредни старика! Он тот еще чудак, может, просто разрисовал книгу вразнобой.

— Ерунда, — мотнула я головой. — Он предупредил меня, что я найду в книге что-то, что вызовет у меня много вопросов.

Луна и Лаура молча смотрели на меня своими одинаковыми сочувственными взглядами, явно не решаясь и дальше поддерживать беседу.

— Лухи, но если он действительно очнулся, где же он? Почему не вернулся в колледж? — решилась, наконец, Луна.

— Вот именно, — поддакнула Марисса. — Если он выжил, то просто издевается над тобой! — воскликнула она. — Чему ты радуешься? Он заставил тебя пережить его смерть, а теперь вернулся и даже не удосужился известить тебя?

— Это еще предстоит выяснить, — помрачнела я. — Его преследовали. Либо он до сих пор прячется, либо… — я помедлила. — Либо его поймали и держат взаперти.

— Лухи, хватит выдумывать, — отчеканила Марисса. — Если бы Блас теоретически ожил, он бы не объявился, признай это. Перед аварией он оставил колледж, чтобы уехать навсегда. Думаешь, его так хорошо стукнуло по голове, что он изменил решение? Еще недавно ты ненавидела его за то, что он сплавил тебя новому опекуну!

Я покачала головой.

— Марисса, как ты не понимаешь? Все это имело значение, пока он был мертв! Но он жив, Марисса. Понимаешь? Жив — и ничто больше не имеет значения!

— Лухи, но это противоречит здравому смыслу, — робко вставила Лаура.

— Да как вы не понимаете? — выкрикнула я, и у меня из глаз прыснули слезы. — Если у меня есть надежда, маленькая надежда, что я могу увидеть его снова живым и невредимым, я пойду на все, чтобы найти его. Ради этого я готова пожертвовать всем, даже здравым смыслом!

Девочки молчали, смущенные, видимо, моей бурной реакцией.

— А если надежды нет? — тихо спросила Луна. — Если ты обманываешься, и он действительно умер? Что же ты будешь делать, когда убедишься в этом?

Я растерянно разглядывала их отрешенные лица. Выражение лица Мариссы не оставляло никаких сомнений, что и она не верит.

— Можете думать, что угодно! — выпалила я. — Но я найду его и докажу вам всем, что вы ошибаетесь. Если вы мои подруги, вы поддержите меня! Если нет, — я помедлила, не решаясь озвучить ультиматум, который вертелся на языке, — я сделаю все сама. Но тогда наши дорожки порознь!

Я в ожидании уставилась на них. Снова последовала долгая, напряженная пауза. Наконец, Луна снова решилась подать голос.

— Лухи, я представляю, как тебе тяжело. Ты осталась одна, растеряна, напугана, видишь во всех врагов. Но мы не враги тебе, Лухи. Мы хотим помочь.

Я внимательно смотрела на нее, словно не узнавая. Внезапно я увидела себя их глазами: одинокая психопатка, которая постоянно гоняется за несуществующими призраками. Швыряется ноутбуками, постоянно со всеми грызется, бегает по больницам в надежде обнаружить там давно умершего человека. Они в самом деле хотели мне помочь. Их подружка свихнулась — и они решили оказать психологическую поддержку. Может, они и общались-то до сих пор со мной из жалости — какой интерес дружить с одержимой? Они заглядывали мне в рот, утешали, поддерживали — и все только потому, что я ущербная. Им дела не было до моего расследования — они сразу решили, что это блажь. И даже если бы я привела им прямо в колледж живого Бласа — они бы не поверили, что он жив!

Меня охватило бешенство. Я переводила взгляд с одной на другую, и их сочувствующий вид только подтверждал мое открытие.

— Все понятно! — выплюнула я и пулей выскочила из спальни.

Бежать! Подальше от людей, в лес, бежать со всех ног туда, где нет ни души. Забиться в свою нишу и взвыть так, чтобы никто не услышал и не прибежал сюда снова со своими коровьими глазами и понимающим видом.

— Лухи! Лухи! — я почувствовала, как кто-то хватает меня за рукав.

— Отстань! — вывернулась я. — Мне не нужна ваша жалость! Я найду Бласа и докажу, что я не сумасшедшая!

— Лухи, Лухи, да постой же ты! — Марисса силой развернула меня к себе. — Я не думаю, что ты сумасшедшая. Я верю тебе.

— Врешь! — закричала я. — Ты говоришь так из жалости! Не надо снисходить до меня, Марисса, я прекрасно справлюсь сама!

— Да стой же, Лухи, я же говорю, что верю! — закричала в ответ Марисса.

— И в этом твой снобизм! — выплюнула я. — Мне не надо, чтобы мне верили, я не психопатка, я не должна доказывать, что мне не показалось! Мне просто нужны были подруги! А они испарились! Осталось только благотворительное сообщество! Не надо мне ваших подачек.

— Да Лухи, о чем ты! — чуть не плача воскликнула Марисса. — Я правда хочу помочь тебе найти Бласа!

— Знаешь, чем Блас отличается от вас? — приблизилась к ней. — Он никогда меня не жалел. Да, он вел себя мерзко, но он никогда не унижал меня, не относился ко мне как-то по-особенному только потому, что у меня вечно неприятности.

— Ему просто плевать было на тебя, — грубо отозвалась Марисса.

— Врешь! — я схватила ее за грудки. — Бласу не было на меня плевать, просто он всегда считал меня равной. Он сражался со мной на равных, потому что уважал меня. А для вас я только раненая собачонка! Меня надо оберегать, кормить вовремя, чтобы приступы бешенства не накатывали!— кричала я и вдруг смолкла, когда Марисса со всей дури влепила мне пощечину. Мои руки разжались — и я отпустила ее.

— Это чтобы ты поверила, что я тебя не жалею, — проворчала она и чуть обеспокоенно покосилась на мою щеку. — Больно?

Я смотрела на нее, широко раскрыв глаза и прижимая руку к щеке.

— У меня есть идея, как выяснить местонахождение Бласа, — деловито продолжила она, не дожидаясь ответа. — Будем обсуждать или продолжим мутузить друг друга?

Глава 3

Один и тот же сон мне повторяться стал.

Мне снится, будто я от поезда отстал,

Один в пути зимой на станции сошел,

А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел.

И я хочу за ним бежать и не могу.

И чувствую, сквозь сон, что все-таки бегу.

Левитанский

Блас снова рядом. Мы едем в старинном поезде, наподобие тех роскошных паровозов, которые я недавно видела в каком-то фильме о войне. Мы сидим в одном купе — друг напротив друга и молча смотрим друг другу в глаза. Он почему-то одет в длинное старомодное пальто, и его шею обвивает изящный вязаный шарф. Я оглядываю себя на всякий случай — но на мне как обычно лишь форменная водолазка и короткая школьная юбка. Бросив взгляд в окно, понимаю, что одета не по погоде, — за окном бушует самая настоящая вьюга. Такой я не видела даже в Барилоче: ветер поднимает целые вихри, и его завывание слышно даже через толстое стекло. Снег бьется в окно, снова ложится на землю, и в этом бесконечном круговороте я не могу разглядеть за окном ни домов, ни деревьев, пролетающих мимо. Кажется, будто поезд движется сквозь какой-то белоснежный воздушный тоннель, и под его колесами нет ни рельс, ни земли.

Я снова обращаю взгляд на Бласа. Он дремлет — или притворяется, что спит, прикрыв глаза и откинув голову назад. Снова лицо его кажется мне умиротворенным и тихим: я уже видела его таким, когда он лежал в коме. Теперь он сидит рядом, напротив, живой и невредимый — только заснул или притворяется спящим. Я приподнимаюсь со скамьи и, приблизив лицо к нему, прислушиваюсь. Дыхание ровное, длинные ресницы трепещут от движений зрачков, которые ходят под веками. Я читала, что так бывает, когда человек видит сны, и это убеждает меня, что он действительно заснул.

Внезапно паровоз резко останавливается, и где-то в тамбуре слышится скрежет открывающейся двери. Я с любопытством высовываю нос из купе и, не обнаружив никого в коридоре, прохожу в тамбур. Проводник, открывший дверь, видимо, удалился, и теперь тамбур пуст — лишь из проема тянет свежим приятным холодком. Закусив губу, выглядываю из поезда. Внизу сугроб, и он кажется вполне реальным и земным. Вокруг простираются бескрайние снежные поля и покатые пушистые холмы.

До смерти хочется глотнуть свежего воздуха и ощутить под ногами леденящий холод. Я всю жизнь прожила в Аргентине, лишь изредка выбираясь с колледжем на экскурсии, так что мне снег кажется таким же чудом, как, должно быть, апельсины жителям какой-нибудь Аляски.

Нерешительно оглянувшись на купе, в котором оставляю Бласа, я спрыгиваю с поезда и осматриваюсь. Стоянка наверняка продлится минут десять, а за это время я успею изучить это странное место. Двинувшись вперед, погружаюсь в сугроб по колено и тут же ощущаю, как захватывает дыхание от холода.

Я иду все дальше и дальше, мне кажется, что за следующим сугробом покажется, наконец, станция или вокзал — я пойму, какое место мы проезжаем, и со спокойной душой вернусь обратно в купе. Но за сугробом вырастает новый сугроб, а станции по-прежнему не видно — и, оглянувшись, я уже едва могу различить поезд сквозь белую стену снежинок, поднимаемых ветром. Внезапно на душе становится тревожно. Я совсем потеряла счет времени, и вдруг мозг пронзает страшная мысль, что поезд уедет без меня. Я бросаюсь обратно, но с каждым шагом поезд только удаляется. Я припускаю бегом, надрывая легкие, и вдруг понимаю, что потеряла поезд из виду.

Испуганно вскрикнув, я тут же устремляюсь вперед и внезапно снова вижу впереди очертания поезда. Контуры странно движутся, и меня прошибает холодный пот: я понимаю, что опоздала. Поезд отъезжает, и я уже не успеваю нагнать его. В том поезде я оставила Бласа. Он спит в купе, и мы никогда не увидимся, потому что я понятия не имею, куда этот поезд направляется, а Блас так и не узнает, на какой станции я сошла. Все же я продолжаю упрямо бежать вперед до тех пор, пока не приближаюсь к рельсам, тяжело дыша. Я провожаю неверящим взглядом хвост поезда, исчезающий вдали, и глотаю слезы.

Он уехал. Он снова уехал, и я снова его упустила.

Внезапно позади я слышу осторожный кашель. Резко оборачиваюсь — и вижу Бласа. Он стоит и улыбается мне в своей язвительной манере, а я чувствую, как все мое существо наполняет бешеный восторг.

— Блас! — кричу я сквозь слезы и бросаюсь ему на шею. Он обнимает меня в ответ и смеется вместе со мной. — Ты проснулся, ты заметил, что меня нет… — щебечу я и вдруг просыпаюсь от звука собственного голоса.

Приподнимаюсь на локтях, привычно проверяю, никого ли не разбудила. Вдруг понимаю, что светлое чувство, которое всегда испарялось раньше, стоило мне проснуться, никуда не ушло и продолжает наполнять меня или, точнее, наоборот, освобождает. Блас остался здесь, на станции, и ждет, пока я добегу до него и пойму, что он сошел с поезда. Он никуда не уехал. Он рядом. Он проснулся.

* * *

— Хорошо, значит, ты все-таки приняла решение пойти к нему на квартиру, — рассуждала Марисса на следующий день. После ланча мы спрятались в спальне, чтобы прогулять математику и еще раз обсудить положение дел.

— Да, — кивнула я. — Там остались его вещи — может, найдем что-то, что наведет нас на его преследователей.

— Ты готова? — неуверенно посмотрела на меня Марисса.

— Не знаю, — честно призналась я. — Но у меня нет выбора. Я пойду на все, чтобы подтвердить или опровергнуть свою теорию.

— Так может, сперва попробуем опровергнуть? — задумчиво произнесла Марисса.

— Ты опять за свое? — вскинулась я. — Если не веришь, иди к Луне и Лауре, а мне дай делом заняться!

— Лухи, спокойно, — замахала руками Марисса. — Я допускаю, что Блас жив. Но не факт, что именно о нем говорила уборщица. Прежде чем начать искать иголку в стоге сена, надо хотя бы убедиться, что имя Пабло Диас ненастоящее. Я выясню его адрес в регистратуре и посмотрю, кто в домике живет, — задорно улыбнулась она.

— Марисса, ты зря проездишь! — с досадой откликнулась я. — Нет никакого Пабло Диаса! Лучше поскорее заняться квартирой Бласа!

— На квартиру в любом случае сходим, — кивнула Марисса. — Давно пора выяснить, кто твой новый опекун, — Блас мог оставить там какие-то документы. Ты проверяла почту, кстати? Он не писал гневных писем по поводу твоего обращения в прокуратуру?

Я отрицательно покачала головой.

— Нет, к счастью, — вскинула на нее виноватый взгляд. — Надеюсь, то мое письмо потерялось. Мне сейчас только проблем с новым опекуном не хватает.

— Да уж, — хмыкнула Марисса. — В больницу я съезжу сама на буднях — мама подпишет прошение на выход. А на квартиру мы можем отправиться вместе на выходных.

— Я не дотерплю, — призналась я. — К тому же, как представлю себе, что они схватили его… Каждая минута на счету.

Марисса с сомнением покачала головой.

— Ты знаешь мое мнение. Все с ним нормально. Он просто забыл сообщить тебе, что выжил в той аварии.

Я покачала головой.

— Марисса, ты не понимаешь. Я знаю Бласа. Он никогда бы не оставил меня на произвол судьбы. Он столько лет присматривал за мной!

Марисса издала неприлично громкий звук.

— Да, присматривал, — продолжала я как ни в чем не бывало. — Зачем, по-твоему, владельцу крупного предприятия устраиваться в колледж охранником и терпеть выходки подростков? Зачем ему унижаться перед Дуноффом и держаться за эту работу?

— Да он кровосос, мы давно это выяснили, — перебила Марисса. — Ему нравится упиваться своей властью.

— Он мог спокойно упиваться своей властью у себя в компании. Но он зачем-то пришел в колледж, и не на место директора, а на место обычного охранника.

— Еще не хватало на место директора, — фыркнула Марисса.

— Не меняй тему, Марисса. Я об этом думала очень много. Блас пришел в колледж ради меня и велел Хосе присматривать за мной после своего отъезда. Он бы не бросил меня намеренно — теперь я знаю. Вспомни, сколько неприятностей у меня было до появления нового опекуна. Меня могли упечь в колонию — он бы не допустил этого.

— А он и не допустил, — легко согласилась Марисса. — Заблаговременно сдал тебя новому опекуну.

— Нет, — качнула я головой. — Он бы вернулся. Я чувствую, понимаешь, — ткнула себя в грудь на уровне сердца. — Он бы не смог меня оставить. Что-то произошло.

Марисса смерила меня пытливым взглядом, но промолчала. В спальню ворвалась Луна, но заметив нас с Мариссой, замерла в дверях.

— Луна, а мы тут обсуждаем мою безумную теорию, — едко пояснила я. — Думаю, тебе будет неинтересно. Держись подальше от психопатки, вдруг она буйная?

Я почти физически ощутила на себе осуждающий взгляд Мариссы. Луна бросила на меня грустный взгляд, взяла со стола тетрадь и снова вышла из комнаты. Что ж, мне было почти стыдно, но с предателями так и нужно. Еще один почти забытый закон улицы.

— Давай мы не будем это обсуждать? — предотвратила я нравоучения Мариссы. — Пока и с тобой не поссорились.

Марисса смолкла на полуслове и, чуть помедлив, согласно кивнула.

— Но знай, что я не одобряю тебя, — не выдержала она. Слава Богу — это же Марисса. Она никогда не изменяет себе. Я не обижалась, потому что те, кто не изменяет себе, не изменят и тебе.

— Ладно, мне пора, — я решительно поднялась на ноги. — Урок уже закончился.

— В спортзал? — без слов поняла Марисса. — Ты уточнила у Тореса расписание?

— А что толку уточнять, Марисса? — вздохнула я. — Каждый день после уроков — и до упаду. Ты что, Тореса не знаешь?

— Жесткий график, — присвистнула Марисса. — Когда же мы с тобой на квартиру отправимся? Миранда будет следить за тобой.

— Придется съездить во время уроков, — развела руками я. — В первой половине дня Миранда сам преподает — не сможет за мной уследить. А вот если я не вернусь к началу тренировок с Торесом, он мне устроит сладкую жизнь.

— Тогда лучше я одна съезжу после занятий, — решила Марисса. — Это слишком рискованно…

— Нет, — решительно перебила я ее. — Шутишь, Марисса? А вдруг там засада?

— Какая засада? — поморщилась Марисса.

— Вдруг кто-то поджидает Бласа? Я буду готовиться к олимпиаде, а ты пока будешь рисковать своей шкурой? Ну уж нет. Поедем вместе и завтра же!

— Нет, давай переждем хотя бы пару дней, — мягко остановила меня Марисса. — Миранда поймет, что ты его слушаешься, и ослабит вожжи. Так безопаснее.

— Но мы не можем столько ждать! — возмутилась я. — Нельзя терять время!

— Ты потеряешь гораздо больше времени, если Миранда узнает, что ты сбегала из колледжа, и снова запрет тебя здесь, — парировала Марисса. — Блас потерпит. Полгода терпел, несколько дней ничего не изменят.

— Марисса, как ты можешь такое говорить? — возмутилась я. — У меня появилась крохотная надежда, что Блас не умер, и ты думаешь, что я способна в таком состоянии выжидать? Я не знаю, как этот день переживу!

Марисса задумалась на мгновение. Наконец, она кивнула.

— Ладно, — решила она, — пойдем завтра. Сходить с тобой на тренировку? — неожиданно предложила она.

— А Пабло? — с сомнением покосилась на нее я. Конечно, мне безумно хотелось, чтобы кто-то составил мне компанию, но я знала, что Пабло обижается, когда Марисса уделяет ему мало времени.

Марисса чуть помедлила, затем отмахнулась.

— А что Пабло? Пабло нашел себе занятие — ушел куда-то с Томасом. Так что я имею полное право записаться в группу поддержки! Имею ведь?

Она подмигнула мне. Я засмеялась. Впервые за много месяцев я засмеялась по-настоящему.

* * *

У нас новый учитель физкультуры. Какая-то проклятая должность: ни один учитель не продержался на ней дольше семестра. Последним был Блас. Я усмехнулась, вспомнив, как он делал из мальчишек чемпионов по регби. Что ни говори, а ребята тогда действительно выиграли чемпионат года. Правда, уже без тренера.

В этом году учителя прислали из департамента образования: это был старый, но крепкий испанец, который заставлял делать двадцать отжиманий каждого, кто на секунду отвлечется от выполнения упражнений. На этот раз мне пришлось столкнуться с ним один на один, и он, кажется, не собирался проявлять милосердие.

«Пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два — держи спину ровно, Линарес — пятьдесят пять…» — вспоминала я Бласа, из последних сил выполняя упражнения на пресс.

В те минуты я ненавидела его, но сейчас, когда поняла, почему он всегда выбирал девочкой для битья именно меня, на сердце становилось тепло. Он хорошо знал меня, Блас. Знал, что я азартна, знал, что я способна развиваться только если разозлить меня, взять на «слабо». Блас бывал очень строг со мной, но теперь мне не хватало его внимания. Я бы сделала двести отжиманий без передышки, если бы только он прямо сейчас возник на месте старого мексиканца и наказал ни за что.

— Линарес, — в ту же секунду послышался голос с хрипотцой, и я вздрогнула от неожиданности. Это, конечно, не Блас, а старый мексиканец. Настала очередь прыжков через козла.

Физкультурный зал и футбольное поле — единственные места, где я чувствовала себя уверенно. Учеба никогда не вызывала во мне особого интереса, но спорт я любила. Когда-то я занималась каждый день, и девочки вечно подшучивали надо мной, потому что я никогда не могла усидеть на месте: минута без движения казалась мне бессмысленной тратой времени, и я то и дело брала в руки гирю или начинала качать пресс. В последнее время я оставила тренировки и в свободное от учебы время все чаще лежала, прижав к себе любимого мишку Мариссы, которым когда-то швыряла в Бласа или сидела в одной из ниш коридора, пытаясь скрыться от любопытных глаз. Но хотя я несколько утратила спортивную форму, многие упражнения по-прежнему давались мне с легкостью, а прыжки через козла и вовсе моя визитная карточка — когда-то я даже пыталась научить прыгать Фели.

Медленно я подошла к линии старта и оглянулась на Мариссу. Та сочувственно мне улыбнулась и подбодрила, вскинув большой палец вверх. Я рассеянно улыбнулась в ответ и в спокойном ожидании посмотрела на тренера.

«Пятьдесят один, пятьдесят два — держи спину ровно, Линарес, — пятьдесят три, пятьдесят четыре».

Тренер дал команду — и я разбежалась. Почти сразу приблизилась к козлу, вот он уже под самым носом: упор на руки — прыжок — приземлиться на ноги.

На ноги не получилось. В последнюю минуту что-то пошло не так, и руки соскользнули с гладкой кожи — я полетела вниз головой и не успела сгруппироваться. Когда сообразила, что произошло, надо мной уже склонялись встревоженные тренер и Марисса.

— Лухи, ты в порядке? — теребила она меня, а я молчала, потому что вопрос был не из легких. С одной стороны, все вроде бы в полном порядке, а с другой — странные круги перед глазами все-таки беспокоили.

— Я в порядке, Марисса, в полном порядке, — вяло отвечала я, пытаясь сфокусировать взгляд на ком-то одном.

Меня отвели в медпункт, где заключили, что у меня легкое сотрясение. Марисса стояла в дверях и смотрела на меня как-то странно: сощурившись, словно что-то для себя решая. Поход на квартиру все-таки пришлось отсрочить — следующие несколько дней я провела в постели по настоятельному совету врача, о чем тут же разведал мой опекун и прислал мне букет цветов с пожеланием скорейшего выздоровления. Карточка была стандартной, и пожелание было напечатано, а не написано от руки, так что открытка тут же отправилась на помойку, а за ней и букет. Марисса разозлилась, что я так поступила, вытащила из урны букет и демонстративно поставила в вазу у себя на тумбочке. Я махнула рукой и не стала просить ее снова выбросить цветы, но фрукты, которые прислал опекун, попросила убрать подальше. Они воскрешали в памяти смутные воспоминания из детства, и мне не хотелось, чтобы к ним примешивались мысли о моем псевдоопекуне.

* * *

Мне было лет двенадцать или одиннадцать — точно уже не помню. Я еще воспитывалась в детском доме, и кто-то из наших неудачно подшутил над старым сторожем, так что того даже пришлось отправить в больницу. В детском доме все были далеко не паиньки, и я в том числе. Правда, в общих шалостях я не участвовала — все знали, что начальство детдома неизвестно почему относится ко мне особенным образом, и мне не доверяли. Все, кроме мальчишек, с которыми я дружила, — те знали, что я не стукачка. Однако я и сама частенько нарушала покой непрестанными стычками с обидчицами или даже обидчиками, которые решались отпускать шуточки в мою сторону. К тому времени я уже была достаточно рослой и физически подготовленной, чтобы дать отпор, поэтому со мной решались связываться все реже. Однако после того случая со сторожем в большом зале собрали всех.

Директриса была в отпуске, и ее замещал какой-то старый чурбан из школы для трудных подростков, который ничего не смыслил в педагогике, но зато отлично разбирался в военной дисциплине. Он приказал виновному выйти вперед, а когда ничего подобного не произошло, потребовал выдать имя. Несмотря на то, что меня частенько доставали в приюте и не принимали в свою компанию, я не могу не признать, что у нас были не худшие ребята. Я слышала от мальчишек, что в других детских домах ребята боятся своей тени и сдают друг друга за пол песо. У нас таких считали предателями и в конце концов выкуривали из детдома. Никто не выдал виновника.

Тогда этот дубина решил применить свои привычные методы: он заявил, что раз виновного нет, наказан будет каждый, и каждый из нас должен просидеть в карцере шесть часов, пока виновный все-таки не объявится. Представляю его разочарование, когда выяснилось, что карцера у нас нет, а есть лишь кладовая, в которой запирали иногда шалунов на пару часов. Но я слышала, что в других детских домах были настоящие тюрьмы в подвалах, в них было холодно и влажно, и там водились крысы. Когда-то во время одной из стычек Блас упомянул о подобной «волчьей яме» — и я даже не сразу поняла, о чем речь, лишь удивилась, что ему так хорошо известны детдомовские реалии.

Не обнаружив карцера, новый заместитель воспользовался подвалом, и тогда я впервые задумалась о том, чтобы принять какие-то меры. Я не боялась за себя, но когда увидела, что в подвал тащат одного из малышей, с которыми я часто возилась, пробралась в кабинет директора, выкрала ключ и выпустила ребенка. Конечно, мозгов на тот момент у меня было немного: надо полагать, обнаружив пропажу пленника, заместитель решил бы, что тот сбежал сам, и наказал бы еще жестче. Но к счастью или к несчастью, меня поймали на месте преступления и засадили в подвал на двенадцать часов — за себя и за малыша; и назначили неделю исправительных работ (назначили бы больше, если бы не скорое возвращение директрисы из отпуска). Меня бы ждали чудные часы чистки унитазов или мойки горшков за малышами и прочие удовольствия, до которых Блас в свое время при всей своей изобретательности так и не додумался, если бы я не слегла с воспалением легких после полусуток, проведенных в холодном подвале. Если бы такое произошло здесь, в «Элитном пути», сюда бы тут же набежала свора социальных работников и завела уголовное дело. В приюте подобное случается сплошь и рядом и если сажать каждого жестокого воспитателя, окажется, что там и вовсе работать некому. Я была маленькой и не понимала всей этой системы, но уже тогда знала: никто за меня не заступится.

Первые дни я проводила в больничном крыле в полном одиночестве, за исключением редкого появления малышей, с которыми я водилась. Однако неделя прошла: вернулась директриса, и приютские дети вздохнули с облегчением. Она лично приходила навестить меня, но я только разозлилась, потому что знала, что ребята засмеют меня, когда узнают, что Линарес снова получила особый почет от директрисы. Она долго расспрашивала меня о том, что произошло, но я отмалчивалась, и она ушла ни с чем.

Мне было лет одиннадцать или двенадцать, и я понятия не имела, что у меня есть опекун. Я не удивлялась, что мне приходят подарки на день рождения и что после возвращения директрисы, на моем прикроватном столике на все время болезни поселилась огромная ваза с фруктами, которые я втихаря раздавала малышам, приходившим навестить меня. Я думала, это все подачки директрисы, которая неизвестно почему вдруг прониклась ко мне беспричинной симпатией. Поэтому когда по приюту прошел слух, что заместителя лишили права преподавания и посадили за решетку, я лишь порадовалась, что чурбан получил по заслугам, и никак не связала это с собой. Не придала я значения и тому, что два или три года спустя почти сразу после того как меня едва не изнасиловали двое мальчишек, поймав ночью в коридоре, — я получила грант за спортивные достижения, и меня перевели в лучший колледж страны. Даже после того как директор Дунофф впервые вытащил из тумбочки ноутбук и водрузил его на стол, мне и в голову не пришло, что все эти совпадения не случайны.

А потом я узнала, что мой опекун — Блас. И он был так убедителен в своей ненависти ко мне, что я и вовсе думать забыла обо всем, что он для меня делал все это время. Я легко поверила, что он старался ради отца, хотя если подумать, он ненавидел отца — зачем ему исполнять его волю? Только перед самой аварией все эти мелочи вдруг всплыли у меня в памяти, и я вдруг осмелилась не поверить ему. Я высказала ему все, что накопилось у меня в голове, потому что вдруг стало страшно, что он уедет и не узнает, что я все помню. Я не забыла, сколько он для меня сделал.

На днях ко мне приходил врач. Строгая молодая женщина в белом халате, с белокурыми волосами, забранными в пучок. Я тут же заверила ее, что все в порядке, но она потребовала рассказать все в деталях. Случались ли у меня обмороки прежде? Часто ли меня тошнит последние дни? Она тоже поставила мне сотрясение мозга и ушла восвояси. Потом, через неделю после того, как я встала на ноги, выяснилось, что старого испанца уволили и, похоже, из-за меня. Я давно говорю, что это какая-то проклятая должность. Никто не задерживается на ней дольше полугода. Но по крайней мере, теперь все на время забыли об универсиаде, и у меня были развязаны руки.

* * *

— Ну что? — дернула я за рукав Мариссу. Мы стояли, прижавшись к холодной бетонной стене здания школы и ждали возможности прошмыгнуть мимо охраны.

— Ну что? — снова потеребила я ее.

— Тише ты! — отмахнулась Марисса, выглядывая из-за угла. — Вроде чисто. Охранник зашел в будку.

— Побежали! — выдохнула я и рванула по диагонали через двор. Позади слышалось сопение Мариссы.

— Проклятье! — воскликнула Марисса, когда мы очутились за воротами колледжа. — Они нас заметили!

Я хотела было оглянуться, но Марисса вцепилась в меня мертвой хваткой.

— С ума сошла! Не оборачивайся, они же тебя запомнят! Пойдем неторопливым шагом — вдруг они не поняли, что мы сбежали.

Я кивнула, и мы с Мариссой как ни в чем не бывало, двинулись вдоль дороги, удаляясь от колледжа. Через пару минут я опустилась на корточки — якобы завязать шнурок.

— Марисса, они все еще идут за нами, — встревожено сказала я, украдкой оглянувшись. — Мне кажется, это не охранники. Зачем им нас преследовать?

— Думаешь, это хвост? — кивнула Марисса. — Но кому понадобилось за нами следить?

— Не знаю, — я покачала головой. — Но мне это не нравится. Что будем делать?

— Избавляться от них, — передернула плечами Марисса. — Придется разделиться.

— Нет! — воспротивилась я. — Ты с ума сошла! Мы не знаем, кто они. Вдруг они опасны!

— В людных местах они высовываться не станут. Держись дороги и не сворачивай в безлюдные переулки.

— Как будто я за себя волнуюсь! — фыркнула я.

— Ну а что делать, Лухи? — развела руками Марисса. — Нам будет очень трудно оторваться, пока их двое. Разделимся мы — разделятся и они.

— А если они следят за кем-то одним?

— Тоже хлеб, тогда мы узнаем, за кем из нас, — чуть подумав, решила Марисса.

— Мне страшно оставлять тебя, — прошептала я, вновь украдкой оглядываясь на преследователей.

— Ерунда, — отмахнулась Марисса. — Ты что, меня не знаешь? Я мигом оторвусь. Съезжу в больницу, выясню адрес Паблито Диаса. А ты тогда иди на квартиру к Бласу. Только сперва попробуй отделаться от хвоста.

Я покосилась на верзил позади и подумала, что это будет не так-то просто.

— Ладно, тогда встретимся в колледже, — решила я. — Пришли мне смс, когда избавишься от своего.

— Ты тоже, — кивнула Марисса и ободряюще хлопнула меня по плечу. — Не бойся, судя по тому, как быстро мы их раскусили, они умом не блещут, — подмигнула она мне и, махнув рукой, резко ушла за поворот. Я продолжала путь прямо. Через пару метров я решилась незаметно оглянуться и убедилась, что теперь меня преследует только один. Второй, видимо, ушел вслед за Мариссой. Удовлетворенно кивнув, я юркнула в магазинчик на углу. Я была в нем прежде и запомнила, что там два выхода. Незнакомец, видимо, этого не знал и за мной не последовал, решив подождать снаружи. Что ж, пусть ждет. Я прошла магазин насквозь и сопровождаемая удивленным взглядом продавщицы, тут же вышла на улицу с противоположной стороны. Оглядевшись и не заметив погони, я поймала такси и, скрывшись в салоне автомобиля, продиктовала водителю адрес Бласа.

* * *

Кого-то нет, кого-то нет

В одной квартире старой…

Почему-то Блас остался для меня не в стенах госпиталя, где принял смерть, не на кладбище, где лежало его тело, не там, на шоссе, где я последний раз видела его в сознании. Для меня он по-прежнему оставался в своей квартире — там, где я видела его настоящим. Теперь я верила, что именно это и был настоящий Блас. Кричал ли он на меня, душил ли или плакал — только здесь мы говорили с ним начистоту, как старые знакомые, а точнее, родные люди, которым незачем притворяться. За последние полгода у меня была тысяча возможностей пробраться в квартиру Бласа, но я почти физически не могла этого сделать. Вернуться туда было для меня подобием таинства, означало встретить его смерть лицом к лицу — осознать окончательно. И только теперь, когда у меня появилась призрачная надежда, что я еще увижу его живым, я нашла в себе силы прийти сюда.

Раздобыть ключи от квартиры оказалось не сложно. Когда я вошла в холл, на посту никого не было, и мне не составило труда незаметно снять нужный ключ из висевших на доске за стеклом. Квартиру я тоже нашла сразу, хотя была здесь лишь трижды, но у двери все же остановилась в нерешительности и не потому что опасалась засады. За дверью начиналось самое трудное, и пока что я не находила в себе сил даже вставить ключ в замочную скважину.

«Уйди, прошу тебя, уйди!».

«Позволь мне остаться!».

«Я хочу быть один. Я привык быть один!»

Я бы, наверно, долго так простояла, если бы не услышала звуки шагов на лестнице. Сообразив, что через пару секунд меня разоблачат, я молниеносно открыла дверь, проскользнула внутрь, заперлась изнутри и с облегчением выдохнула.

Сначала я ничего не увидела в полумраке. Окна выходили на теневую сторону, и жалюзи были закрыты наглухо. Не решаясь пройти внутрь, чтобы впустить свет с улицы, я нащупала рукой выключатель. Комната озарилась мягким, неярким светом. Я оглядела знакомую обстановку. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз, — разве что дверцы шкафов были полуоткрыты, и вещи разбросаны в беспорядке. Видимо, Блас собирался в спешке.

«Вон из моего дома, вон из моей жизни! Убирайся! Убирайся из моей жизни!».

Я с силой сжала голову руками. Стены давили на меня, а вещи Бласа словно кричали со всех сторон:

«С тех пор, как ты была здесь в последний раз, он больше не возвращался!»

«Это ты виновата, что он уехал»!

«Мы покрылись пылью и больше не нужны, потому что хозяин наш никому не нужен!»

«А ты ушла и оставила его!».

«И теперь его нет!».

Я стала дрожащей ладонью нащупывать ручку. Ключ словно заело, он не желал поворачиваться в замке. Наконец, мне все-таки удалось справиться с дверью, и я распахнула ее, чтобы выскочить их квартиры. Я уже готова была перешагнуть порог, когда вдруг вспомнила, зачем пришла сюда. Если уйду сейчас, то больше никогда не вернусь и не узнаю, что произошло на самом деле. Даже если мои самые смелые мечты окажутся реальностью, я просто не узнаю об этом, потому что трусливо сбегу от собственных страхов.

«Ты можешь уйти с ними, но если тебе интересно, оставайся. Решай, как быть дальше. Сюда больше никто не придет».

Он привел меня к себе на квартиру, чтобы показать письма, которые писал ему отец. Хотел показать, что имеет все основания меня ненавидеть, и глумился, когда я начала плакать. Но все же я осталась тогда. Как бы страшно мне ни было, сколько бы он меня ни отталкивал, я всегда шла следом и оставалась с ним. Кроме самого последнего раза.

Я решительно вернулась в квартиру и снова заперла за собой дверь. Повернувшись, я сделала шаг вперед и прошла на середину комнаты.

— Это он ушел, понятно вам? — тихо сказала я в пустоту.

Вещи смолкли. В комнате повисла тягостная тишина. Я огляделась. Я не знала, что ищу, и понятия не имела, с чего начать.

С той самой минуты, как я попала в колледж, я пыталась представить себе его лицо. Лицо моего опекуна. Все думала, молодой он или старый, есть ли у него семья. Гадала, почему он решил опекать именно меня. Пыталась представить себе, какой у него голос, какие книги он читает, чем интересуется, какая вещь для него самая дорогая. Потом оказалось, что у моего опекуна лицо Бласа. До этого у Бласа не было лица, оно было всегда разное, никто не знал, какое настоящее. Звучит, как бред, но лишь когда я узнала, что у моего опекуна лицо Бласа, Блас стал приобретать для меня лицо.

Теперь я была у него в квартире и могла ответить на все свои вопросы. Эти вещи сохранили моего опекуна, здесь все дышало им, каждая деталь говорила о его привычках. Аккуратно расставленные бутылки на столике — почти полные. Пил мало. Любил порядок. Мало мебели — и все какое-то временное. Не было ковра — холодная черно-белая плитка. Все же, вкус был: раскладные чудаковатые кресла гармонировали с цветными жалюзи. Нет плиты — не готовил. Дома, скорее всего, почти не ел. Электрический чайник и пара чашек, четыре вилки и ножа — но это потому что меньше в наборе не продают. Ложка только чайная. Ему никогда не приходилось встречать гостей. У него не было друзей. Техники мало, но вся последней модели. Впрочем, заметно, что ею почти не пользовались — кое-где, даже прозрачная пленка не снята. Света мало — любил полумрак и чудные настольные лампы. Большой письменный стол посреди комнаты — наверно, после колледжа работал еще и с документами фирмы.

В то же время, здесь не было ничего, что характеризовало бы именно Бласа. Нелюдимый холостяк, который практически не живет в своей квартире, — вот и все, что можно извлечь из интерьера. Помню, еще в предыдущие разы меня удивило, что стены здесь белые, как в операционной, и почти голые. Ни постеров, ни календарей. Пара картин покрывали кое-где стены, но, кажется, так было задумано еще при планировке квартиры. Я внимательно осмотрела стол и полки секретера в поисках фотографий или памятных вещиц — ничего. Либо Блас был слишком скрытным, чтобы выставлять свою жизнь напоказ, либо у него просто не было увлечений и привязанностей. Я ожидала найти здесь хотя бы фото отца или, на худой конец, какой-нибудь Мии, но не нашла и этого. Отца Блас ненавидел, а Мия предала его — вполне объяснимо, что он не хранил их фотографии. Впрочем, я пришла сюда не за тем, чтобы снова копаться в грязном белье.

В прошлый раз я нашла важные документы в тумбочке, ключ от которой валялся в блюде. Однако теперь тумбочка была пуста. Очевидно, карту Блас решил прихватить с собой или просто сжег ее сразу после того как я ушла. Как бы то ни было, теперь я понятия не имела, где Блас мог хранить другие документы. Я прошла к секретеру и наугад открыла одно из отделений. К немалому удивлению, я обнаружила там небольшую библиотеку. Книги Блас хранил не как все, выставляя корешки за стекло, чтобы похвастаться перед посетителями своей начитанностью. Аккуратные томики стояли в ряд, скрытые от чужих глаз и от пыли за деревянной дверцей шкафа. Я вдруг подумала, что свою начитанность Блас скрывал не только в секретере. Никогда бы не подумала, что он любил читать. Хотя он нередко высказывал мудрые не по годам мысли, мне казалось, что это плод его собственного личного опыта, а не вычитанные в книгах истины. Впрочем, одно другому не мешает. Возможно, он читал об истинах, которые пережил сам.

Я провела пальцами по корешку с названием «Сто лет одиночества». Какие-то мрачные у него были книги. Перед глазами мелькнули имена Кафки, Камю. Неудивительно, что он всегда ходил такой кислый. Я взяла в руки томик Ницще и полистала.

«Падающего толкни».

Я хмыкнула и снова поставила книгу на полку. Девиз Бласа. Изучая книги, я то и дело поднимала голову наверх, явственно чувствуя на себе его взгляд. Мне казалось, он стоит на лестнице и наблюдает за мной сверху. Блас был здесь повсюду. Он сидел в кресле, попивая виски, расхаживал по комнате и кричал на меня. Мне нельзя было возвращаться в эту квартиру, здесь обитали призраки. И только надежда на то, что скоро я увижу его снова, не давала мне сойти с ума окончательно.

На всякий случай я вынула из шкафа все книги, перетрясла их и провела пальцами по внутренним стенкам полочки. В каком-то шпионском фильме я видела, что в секретерах иногда делают тайнички, которые можно открыть, нажав на незаметный рычажок. У Бласа, однако, был обычный секретер, без затей. Разве что полочка на соплях держалась. Аккуратно расставив книги на свои места, я закрыла шкаф и продолжила поиски.

Внизу исследовать было больше нечего, и я бесшумно поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Наверху была только спальня. Широкая кровать, платяной шкаф и прикроватная тумбочка — вот и весь интерьер. Здесь, казалось, было еще тише, чем внизу. Это была страшная тишина, наполненная смертью. Здесь мне больше не верилось, что Блас жив. Время словно остановилось, вещи больше не казались живыми. Все здесь было мертво: кровать, на которой он спал в последний раз, шкаф, который он открывал в последний раз, одежда, которую он надевал в последний раз. Только большой старомодный будильник невозмутимо тикал на тумбочке, напоминая, что даже в этой мертвой комнате время все же продолжало свой ход. Пузатый механизм удивил меня, и я подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть. Будильник выделялся из общей обстановки, да и я успела узнать Бласа достаточно, чтобы изучить его вкусы. Он любил дорогую технику, хорошие машины, телефоны последней модели. Вся квартира была заставлена новомодными приборами и стильной мебелью. Забавная вещица у меня в руках словно попала сюда из какого-то другого мира — настолько выделялась среди всей этой нарочитой роскоши.

Я задумчиво коснулась ключика завода и прокрутила его на два оборота. Комнату огласил оглушительный звон. Я испуганно подскочила и в панике быстро покрутила ключик в обратную сторону. Будильник обиженно смолк. Я выдохнула и прислушалась. Квартира пустовала полгода — если соседи дома, то сейчас сюда все сбегутся. Но снаружи было тихо.

Я поставила будильник на место и двинулась дальше, рассеяно касаясь спинки кровати. На пальцах осталась пыль. За полгода здесь все покрылось пылью. Я подошла к платяному шкафу и в нерешительности застыла перед ним. Прошло около минуты, прежде чем я собралась с силами и открыла дверцу. На вешалках висели только пара костюмов и джемперов. Пошатнувшись, прижала к лицу его одежду и втянула воздух. В нос ударил запах пыли и его одеколона. Как давно я не ощущала этот аромат. Запах Бласа.

Опустив взгляд, я увидела обувную коробку. Обувь Блас хранил в прихожей, поэтому одинокая коробка в шкафу вызвала недоумение. Опустившись на корточки, я сняла крышку. Сама столько времени хранила ноутбук в коробке из-под обуви — что если и Бласу пришло в голову сделать здесь тайник?

Я едва подавила изумленный возглас. Внутри вместо обуви действительно лежала папка. Схватив ее, я поднялась на ноги и принялась жадно перебирать содержимое. Какие-то документы с лейблом юридической конторы. Договор об аренде квартиры на имя Бласа Эредиа, договор с управляющей компанией, расписка об оплате, даже договор с интернет-провайдером. Похоже, это просто его домашние счета. Но зачем хранить счета в коробке из-под обуви? Вряд ли это его причуда, он бы, скорее, обзавелся сейфом с кучей наворотов, если бы решил скрыть от кого-то свои домашние траты. Значит, он оставил эту папку для меня. Он знал, где я храню ноутбук, и знал, что только меня может заинтересовать его платяной шкаф. Вот только зачем он решил мне оставить свои счета? Внезапно мой взгляд привлекла бумага, которую я сперва не заметила.

«Порядок наследования собственности».

И снова лейбл юридической фирмы. Присмотревшись, я различила название: «Юнион». И адрес. Что ж, это уже кое-что, стоило туда наведаться. Раз Блас так часто прибегал к услугам этой фирмы, там его явно знали и могли рассказать много интересного. Я пробежалась глазами по документу. Кажется, ничего значимого, без подписей и печатей — что-то вроде памятки. Но зачем Бласу понадобилась памятка такого рода? Он ведь молод и не собирался умирать в ближайшее время. Ведь не собирался?

Внезапно из папки выпала карточка, и я резко опустилась, чтобы поднять ее. Повертев в руках, я собиралась снова вложить ее в папку, когда поняла, что держу свою собственную фотографию. У меня такой никогда не было, ее явно сделали без моего ведома. Мне на ней лет четырнадцать, судя по приютской форме, фотография сделана до колледжа. Но ничто не могло удивить меня так, как то, что у Блас хранил ее у себя.

Я бережно сложила все документы в папку и закрыла коробку. Встала, задумчиво посмотрела в окно. Я сняла с вешалки его пиджак и, завернувшись в него, легла на кровать. Слезы снова хлынули из глаз, и на сей раз я не пыталась их остановить. Я беззвучно плакала, периодически всхлипывая, и думала о том, что готова отдать все, чтобы снова услышать его голос. Это были не просто мысли, я ощущала это где-то в груди: я готова была пойти на любые муки, на любые жертвы, только бы он снова оказался жив, только бы я снова могла говорить с ним, ругаться, ненавидеть. Только бы он был рядом и больше никогда не уходил.

Я бы долго так пролежала, если бы мое уединение не прервал тревожный звонок Мариссы. Я вспомнила, что так и не отписалась ей. Все же, звонок отклонила и написала, что еду. Мне не хотелось разговаривать. Нарушать могильную тишину этой квартиры. Хотя нет, больше не могильную — выжидающую.

Повесив пиджак на спинку стула, я схватила папку с документами и уже собиралась покинуть спальню, когда вдруг вспомнила кое о чем и, вернувшись к прикроватному столику, прихватила с собой будильник. Мне хотелось взять что-нибудь на память. Хотя я была уверена, что Блас не умер, мне хотелось, чтобы рядом была вещь, которая поддержит во мне эту уверенность.

* * *

«Я не за себя волнуюсь, а за тебя».

«Какая забота».

«А твою тайну я никогда никому не открою — честное слово!».

«Я тебе не верю! Ты будешь меня шантажировать, ты будешь мне мстить!».

«Ты правда так думаешь?».

«Конечно!».

«Не буду я мстить!».

«Не верю!».

«И напрасно ты не веришь! Ты очень много для меня сделал! Больше, чем кто бы то ни было! И я твоя должница!».

Он ведь и в самом деле мне тогда не поверил. Я столько раз смеялась над ним, что сама упустила момент, когда стало не смешно. Я не знаю, когда его проблемы действительно стали моими, и я начала беспокоиться о нем всерьез. Скорее, это происходило периодами. Я раскрывалась, и Блас жестоко всаживал мне нож в живот, так что приходилось показывать зубы в ответ. Я изощренно издевалась над ним, проявляла притворное участие, не стараясь, впрочем, казаться естественной. Но вдруг подумалось, что он потому и воспринимал меня в штыки, — не верил, что я искренне хочу помочь. Я давно уже оставила детские шалости и игры в месть, а он был уверен, что игра продолжается, потому что ничего другого уже не ожидал от меня. И когда ему бы больше всего на свете понадобилась вера, ее у него не оказалось. Он не поверил мне — вот, почему попал тогда под колеса.

Это я была виновата. Я не могла ему довериться настолько, чтобы открываться перед ним снова и снова. Это было похоже на игру. Нужно, чтобы один встал впереди и, закрыв глаза, начал падать назад, надеясь, что тот, кто сзади, подхватит. Очень трудно переломить себя и заставить тело расслабиться. Инстинкты работают на самосохранение, мускулы непроизвольно удерживают тело от падения. Но нужно упасть, чтобы почувствовать поддержку. Если не упасть, не поверишь, а если не поверишь — не узнаешь, что сзади тебя подхватят. Я не рискнула. И он не рискнул. И мы так и остались подвешенными в пустоте и порознь — без веры, без поддержки.

И теперь за свое былое неверие я платила верой. Безумной верой, сродни фанатизму. Я верила, что он жив и верила, что нужна ему. Вернувшись домой, я снова достала из коробки из-под печения фотографию Бласа, украденную когда-то из учительской. Вставила в рамку и торжественно водрузила на тумбочку, рядом с будильником, который достался мне после похода на его квартиру. Первой фотографию увидела Луна, но ничего не сказала — лишь смерила меня, как всегда, своим сочувственным взглядом и этим сказала все. Марисса долго не замечала, погруженная в свои мысли, но когда увидела, принялась горячо убеждать меня убрать ее, чтобы не пробуждать горькие воспоминания. Она не поняла, что воспоминания о Бласе больше не были для меня горькими. Я терпеливо ее выслушала, но фотографию не убрала и когда они снова покинули комнату, взяла в руки рамку и твердо произнесла:

— Ничего, Блас, мы победим их! Я найду тебя, и тогда им придется поверить. Я докажу им, что ты жив, слышишь?

Блас смотрел на меня с фотографии своим тоскливым взглядом, возвышаясь над ребятами посреди футбольного поля. Его лицо уже не казалось отрешенным, и я больше не могла разглядеть никакой «печати смерти» на нем. Теперь это была просто фотография. Фотография человека, с которым мне предстояло увидеться очень скоро.

* * *

— Ты пойдешь со мной? — спросила я Мариссу на следующий день за завтраком. Нам пришлось ненадолго отложить поход в юридическую фирму, так как Миранда засек наше с Мариссой отсутствие и теперь не спускал с нас глаз.

Марисса ответила не сразу. С тех пор как она съездила в больницу и убедилась, что никакого Пабло Диаса не существует, она вела себя странно: все время что-то обдумывала и, казалось, совершенно не интересовалась моим расследованием.

— А? — очнулась Марисса и тут же виновато улыбнулась. — Извини, вспоминала разговор с Пабло. Мы поссорились. Что ты сказала, повтори?

— А что у вас с Пабло? — смутилась я. Мне как-то и в голову не пришло, что Марисса может быть рассеянной по своим личным причинам. В последнее время я стала жуткой эгоисткой.

— Да ерунда, — отмахнулась она. — Он понял, что мы сговорились против Кармен ради него.

Я поперхнулась соком.

— Долго же он соображал, — фыркнула я и запнулась под укоряющим взглядом Мариссы.

— Закатил мне истерику, — пожаловалась она. — Сказал, что сам разберется с Кармен, если потребуется.

— А ты?

— А что я? — снова смутилась Марисса. — Ты же меня знаешь. Наговорила кучу гадостей и ушла.

— Когда ты успела? — изумилась я. Мы спустились к завтраку вместе, и у нее не было возможности даже увидеться с ним.

— Да вчера еще, — отмахнулась Марисса. — Ладно, расслабься. Сама разберусь. Что ты спросила?

Я пожала плечами и, проигнорировав ее вопрос, заметила:

— Я его понимаю. Если бы ради меня такое развернули, я бы устроила вам темную.

— Почему? — удивилась Марисса.

Я пожала плечами.

— Вам не приходило в голову за него вступаться, пока Пабло был на коне и получал несправедливые замечания. Вы ополчились

против Кармен, когда она стала говорить правду. Да, она перешла на личности. Залезла к нему в душу и потопталась — но

ушла. А вы решили его добить и поселиться там. Неизвестно, что хуже.

— Она не говорила правду! — воспротивилась Марисса, но я ее перебила.

— Не важно, считаешь ты это правдой или нет. Важно, что считает Пабло. И вы своей реакцией только признаете правоту Кармен.

Марисса задумалась. Затем упрямо покачала головой.

— Нет, Лухи. Что думает Пабло, сейчас не важно, важен результат. Я просто не хочу, чтобы ему снова причиняли боль. Если нам удастся вытурить Кармен, проблема исчезнет сама собой.

— То есть, ты действительно веришь, что корень проблемы заключен в Кармен? — горько усмехнулась я и покачала головой. — Марисса, я тебя не узнаю.

Марисса снова надолго замолчала.

— Ну и что теперь делать? — неуверенно спросила она. — Обратно хода нет. Ребят уже не уговоришь пойти напопятную.

Я пожала плечами.

— Теперь уже лучше ничего не делать. Постарайся убедить Пабло, что он не имеет к бунту никакого отношения. Кармен всех достала, он этому легко поверит.

Марисса кивнула. Затем резко потерла лицо и посмотрела на меня в упор.

— Ладно, Лухи. Давай вернемся к твоей проблеме. Она посложнее. Что ты собираешься предпринять?

Я удивленно посмотрела на нее.

— Я сегодня иду в юридическую фирму, — напомнила я. — Ты вроде как со мной собиралась?

Марисса так и застыла с открытым ртом.

— Сегодня? — воскликнула она. — Лухи, сегодня я не могу!

— Не можешь? — расстроилась я. — Почему?

— Мне нужно на прием к врачу, — выпалила она. — Соня подписала прошение на выход и будет следить, как цербер, чтобы я до

него добралась.

— А что с тобой? — встревожилась я.

— Лухи, — красноречиво посмотрела она на меня. — Это же Соня. Обычный осмотр, но после моих «фобий» на третьем курсе я

обязана посещать врача раз в полгода. На предмет рецидива, — передразнила она мать.

Я закусила губу.

— Жалко, мне бы твоя помощь понадобилась. Ничего не смыслю в документах.

— Я тоже, но одну тебя сама не отпущу. Давай завтра съездим.

— Нет, — покачала я головой. — Ты что? Я и так сколько дней из-за травмы потеряла.

— Лухи, никуда от тебя эта фирма не убежит! Может, там и не найдешь ничего интересного. А вот если тебя охрана на побеге поймает, о вылазках можешь забыть.

— Нет, — я упрямо сжала губы. — Волков бояться — в лес не ходить.

Марисса нахмурилась. Поняла, наверно, что спорить бесполезно. Внезапно она победоносно улыбнулась и воскликнула:

— Я знаю, с кем тебя отправить! Маркитос, — довольно протянула она, — проходи, садись с нами.

Я резко обернулась и увидела, что в кафе зашел Маркос. Он в растерянности подошел к нашему столику и опустился на стул

рядом со мной.

— Я думаю, от Маркоса там будет больше толку, — заявила Марисса, — и он наверняка сможет сопроводить сегодня Лухан к

юристу, — она бросила многозначительный взгляд на Маркоса.

— К юристу? — удивился он и повернулся ко мне. — Зачем тебе к юристу?

— Она тебе все потом объяснит, — взглянула на часы Марисса. — Скоро звонок, так что сматывайтесь поскорее. Миранда не

дремлет. Ты поедешь с Лухан? — спросила она Маркоса как о чем-то само собой разумеющемся.

— Конечно! — радостно воскликнул он.

Я была возмущена: Марисса явно сватала меня Маркосу. Впрочем, с него действительно мог выйти толк. Если бы только не этот телячий восторг на его лице…

— Ладно, — вздохнула я и посмотрела на Маркоса обреченно. — Давай я тебе по дороге все объясню.

* * *

По адресу, указанному в документах мы нашли юридическую фирму «Юнион» почти сразу. Переглянувшись, поднялись по ступенькам и позвонили в домофон. Дверь открылась тут же.

— Здравствуйте, мы бы хотели получить юридическую консультацию, — важно заявила я. Секретарь на ресепшне окинула нас с Маркосом насмешливым взглядом.

— Все юристы в данный момент заняты. Подождите немного, — она указала на кожаный диван возле входной двери. Мы переглянулись и поплелись к дивану.

— Что ты им скажешь? — вполголоса поинтересовался Маркос.

— Понятия не имею, — отозвалась я. — Будем импровизировать. Что вообще делают в этих юридических фирмах?

— Ну, много чего, — растерялся Маркос. — Разводятся, — ляпнул он.

Я прыснула.

— Ну да, скажем ему, что разводимся, — фыркнула я и сделала вид, что не заметила, как он помрачнел от этих слов.

Секретарь пригласила нас пройти в кабинет, и мы поспешили внутрь. За широким письменным столом сидел полноватый мужчина средних лет. Он оглядел нас тем же снисходительным взглядом, что и секретарь.

— По какому вопросу? — хмыкнул он, снова углубляясь в свои бумаги. Меня это задело.

— У меня оказались документы одного из ваших клиентов, — выпалила я, стараясь не замечать предупреждающего взгляда, который бросил на меня Маркос. — Хочу вернуть их, но не знаю, как его найти.

Да, получилось не слишком осторожно. Зато взгляд юриста стал более осмысленным. Он подобрался на кресле и протянул руку за документами.

— Я должен взглянуть на них, — пояснил он.

Я поколебалась с секунду и отдала ему только один файл из папки. Он изучал документ не более минуты, затем резко вскинул голову и уставился на меня:

— Лухан Линарес? — произнес он вдруг отчетливо.

Я едва не подпрыгнула в кресле. Маркос, похоже, тоже был удивлен.

— Д-да, — выдавила я. — Откуда вы знаете?

— Я был предупрежден, что вы придете, — понимающе кивнул он. — Долго же мы вас ждали.

Последовала немая пауза.

— Вы меня ждали? — выдавила я, вновь неуверенно переглядываясь с Маркосом.

Юрист не ответил и смерил меня внимательным взглядом.

— Вам известно, что ваш опекун погиб?

— Допустим, — осторожно уронила я.

— Хорошо, — кивнул он и, порывшись в ящике стола, водрузил на стол еще одну папку. — Начнем с личного или с наследства?

— С личного, — тут же отозвалась я, едва ли понимая, о чем речь.

Юрист снова кивнул и выудил из папки письмо.

— Это письмо Рики Фара попросил передать вам по достижении семнадцатилетия.

Я протянула дрожащую руку за письмом. Конверт не был подписан, но запечатан. Я почувствовала, как Маркос подбадривает

меня рукопожатием, однако даже не обернулась.

— Теперь перейдем к наследству, — деловито заявил мужчина. Я не сводила завороженного взгляда с письма. Только

чувствительный толчок Маркоса немного вернул меня к действительности.

— Наследство? — машинально переспросила я.

— Разумеется, для вас не новость, что Рики Фара располагал значительными средствами. Положенные полгода истекли, и настало время обсудить некоторые аспекты. Во-первых, по достижении совершеннолетия, то есть, двадцати одного года, вы станете единоличным владельцем состояния вашего опекуна.

Я изумленно взглянула на Маркоса. Затем снова на мужчину.

— До тех пор вашими средствами распоряжается ваш новый опекун.

— Так вот, зачем я ему! — озарило меня. — Я же говорила, что до меня ему нет никакого дела! — я снова обернулась к Маркосу, словно он когда-либо пытался доказать мне обратное.

— Вас не устраивает ваш нынешний опекун? — встрял юрист.

— Это еще мягко сказано, — хмыкнула я.

— Это не праздное любопытство. Дело в том, что ваш опекун предоставил вам право выбора наставника. Он определил для вас нового опекуна, но с семнадцати лет вы имеете право самостоятельно решать, кто им станет.

На пару минут в кабинете воцарилось молчание. Я пыталась осмыслить происходящее. Перед аварией, убегая от неизвестных преследователей, Блас не поленился оформить завещание и оставить мне все свое состояние. Блас, который изо всех сил пытался показать мне, как он меня ненавидит, предоставил мне право выбирать наставника — право, в котором категорически отказывал мне при жизни. Это не укладывалось в голове и в то же время настоящий Блас, который являлся мне в редкие секунды, именно так бы и поступил. Он позаботился обо мне и исключил возможность, что меня заберут в приемную семью против моей воли. Нашел опекуна — и в то же время не настаивал на своем выборе. Выходит, мой новый опекун — вовсе не такой злодей, каким я его себе нарисовала? Или я все-таки права, и он имеет непосредственное отношение к исчезновению Бласа? Стоит ли доверять юристу? А даже если стоит, не могли ли и его ввести в заблуждение? С другой стороны, Хосе вроде бы тоже заступался за нового опекуна… Уж он-то не дал бы меня в обиду.

— Скажите, — я подала, наконец, голос, вскидывая неуверенный взгляд на юриста. — А если бы вдруг оказалось, что человек, который оставил завещание, на самом деле, не умер? Ну, скажем, произошла бы какая-то ошибка…

— Такого не может быть, — усмехнулся мужчина.

— Почему это? — оскорбилась я. — Всякое случается.

Мужчина ответил не сразу, словно понял, что я говорю серьезно. На пару секунду в кабинете снова воцарилось молчание.

— Ошибки быть не может, — уже серьезнее ответил он. — Мы всегда требуем результаты вскрытия.

— Вскрытия? — побледнела я.

— Ну, разумеется, — удивился мужчина. — В случае аварии врачи обязаны провести вскрытие, чтобы выяснить, кто из водителей явился причиной аварии. Это необходимая процедура для оформления страховки...

— Понятно, — перебила я его. — Но если он выжил, он мог заплатить врачам, чтобы они подделали результаты вскрытия.

Скажем, чтобы страховку оплачивал другой водитель.

— Это невозможно, — покачал головой юрист. — Вы начитались детективов. Результаты вскрытия невозможно подделать, этот процесс контролирует полиция, прокуратура. Они должны убедиться, что авария не была преднамеренным убийством.

Я не сводила с него широко распахнутых глаз. Моя версия рушилась, как карточный домик. Блас мог подкупить врачей, работников морга, полицию, но мог ли охватить всех? Мне не приходило в голову, что человек и после смерти проходит столько инстанций. Даже потратив все свое состояние, Блас не сумел бы заставить их молчать. Когда тайна известна стольким людям, утечка информации неизбежна.

Маркос снова схватил меня за руку, но я отмахнулась от него.

— Этого не может быть, — мой голос прозвучал очень звонко. — Они подделали результаты вскрытия. Блас не умер. Он просто ловко все подстроил. Я не знаю, зачем, но он все подстроил.

Юрист ответил не сразу. Он явно был озадачен.

— Синьорита, откуда такая безумная версия? — очнулся он, наконец. — Я своими глазами видел анализы и рентген. У меня есть все, даже отпечатки пальцев. В таком деле, как наследство нужно быть всегда уверенным на сто процентов.

Я промолчала, смерив его изучающим взглядом. Юрист говорил как-то неуверенно, словно ему приходилось импровизировать на ходу.

— Вы врете! — осенило меня, и я вскочила на ноги. — Вас подкупили, да?

— Синьорита, о чем вы? — защищался юрист и беспомощно посматривал на Маркоса.

— Покажите мне результаты вскрытия! — потребовала я.

— Я не уверен, что вам стоит видеть эти снимки, синьорита, — робко заметил юрист.

— Покажите результаты вскрытия, — отчеканила я.

Юрист хотел сказать еще что-то, но передумал, встретив мой решительный взгляд. Он молча встал, подошел к шкафу и, порывшись в нем, достал папку с надписью «Рикардо Фара». Пролистав пару файлов, он достал рентгеновские снимки и протянул их мне.

Я тупо уставилась на непонятные очертания.

— Это МРТ головного мозга, — пояснил юрист. — Видите черное пятно? Это лопнувшие сосуды. Тело перестало функционировать раньше, но пока живет мозг, человека нельзя признать умершим. Мозг, однако, нередко не выдерживает нагрузку, и человек умирает от инсульта. Что и произошло в случае с вашим опекуном.

Я с минуту молча взирала на рентген, затем отбросила снимок и покачала головой.

— И я должна поверить, что это рентген Бласа? Да я даже не верю, что это рентген головного мозга! Может, это позвоночник свиньи! — разошлась я. — Или крыло курицы! Я же ничего не смыслю в этих снимках, что вы мне подсовываете?

Юрист все посматривал на Маркоса, уже не скрывая своего возмущения. Наконец, кивнув, он достал из папки фотографии.

— Не хотел вам показывать эти снимки, но раз вы настаиваете…

Он протянул мне несколько фотографий. На них была изображена рассеченная мужская грудь в разных ракурсах. Ни голова, ни тело не вошли в кадр. Я видела Бласа с обнаженным торсом только в больнице, но там его грудь была скрыта под простыней, да и меня мало заботил его торс. Все же, я не могла не признать, что на фотографиях вполне мог быть изображен Блас. У меня не было причин не верить юристу, но и верить причин никаких не было.

— Это подделка! — отбросила я фотографии и упрямо покачала головой. — Я это знаю, и вы это знаете, так что давайте начистоту. Кто велел вам сказать мне все это?

Юрист молча продолжал копаться в папке. Наконец, он выудил оттуда пару листков бумаги.

— Заключение эксперта, — коротко пояснил он.

Я неохотно взяла один из листков в руки и пробежалась глазами по тексту:

«Уплотнение в области грудной клетки образовалось вследствие прямого удара…Жизненно-важные функции организма отказали…Дыхание отсутствует…Мозговая деятельность прекращена…Тело окоченело… Трупные пятна… Заключение: пациент мертв. Назначение: перевезти тело в морг и хранить не более недели…».

Внезапно я громко фыркнула и нервно расхохоталась. Маркос уставился на меня, как на полоумную.

— Лухи, — тронул он меня за плечо, но я увернулась и вдруг разорвала заключение надвое. — Это липа, — авторитетно заявила я и презрительно бросила обрывки в юриста. Тот явно опешил.

— Лухи, — умоляюще посмотрел на меня Маркос, но я сурово мотнула головой и отстранилась. — Кто вас нанял? — жестко спросила я.

— Синьорита, вам нужно успокоиться, — заботливый юрист поднялся с кресла и, налив из графина воды, протянул мне стакан.

— Не надо мне успокоиться, — я резким движением выхватила у него из рук стакан и поставила на стол. Вода едва не расплескалась. — Скажите мне правду!

— Что ты творишь? — в отчаянии шепнул Маркос.

— Ты не видишь, что он нас за нос водит? — резко ответила я, не понижая голоса. — Снимки, заключение эксперта, на которой даже печать не стоит, — чем еще балует частную юридическую контору прокуратура? — возмущалась я, продолжая буравить юриста подозрительным взглядом.

— Синьорита, я прошу вас успокоиться… — беспомощно повторял юрист. — Понимаю, вы взволнованы…

— Взволнована? С чего мне быть взволнованной, это же не я нагло вру вам в глаза, — передернула плечами я.

— Лухи... — вмешался Маркос.

— Что — Лухи? — метнула я и в него разъяренный взгляд. — Я уже семнадцать лет Лухи — так что мне уже даже нового опекуна выбирать можно — слыхал? Блас перед смертью сгонял в юридическую контору, чтобы дать мне напоследок разрешение самой выбирать опекуна. Самому-то не смешно? — мой голос начинал нарастать.

— Но он сделал это гораздо раньше, — защищался юрист. — У меня есть все бумаги, секундочку …

Он снова поспешил к своему шкафу и принялся копаться в нем. Я молча наблюдала за ним, пытаясь унять раздражение, и с каждым мгновением все больше осознавала, что правды не добьюсь. Он будет продолжать ломать комедию, отнимая у меня время и душевные силы. Почему-то его слова вызывали во мне бурную реакцию — может быть, оттого что где-то в глубине души я страшно боялась, что они могут оказаться правдивыми.

— Вот, можете ознакомиться, — суетливо подсовывал мне юрист какие-то новые документы.

— Не хочу я знакомиться,— отрезала я. — Мы уходим.

Я решительно направилась к двери.

— Но возьмите, по крайней мере, бумаги, — растерянно пролепетал он мне вслед.

Я остановилась в дверях и обернулась.

— Маркос, ты идешь? — спросила с вызовом.

Тот замешкался.

— Лухи, но надо же все выяснить....

— А, ну я пошла, — резко махнула я на прощание и покинула кабинет.

* * *

— Лухи, ну что ты опять устроила? — нагнал меня Маркос уже на улице.

— Маркос, он нагло мне врет! — выпалила я. — О чем с ним говорить?

— Но это же твое наследство! — недоумевал Маркос.

— Мне не нужно наследство, — отрезала я, глядя перед собой. — Я найду Бласа, и он будет самостоятельно распоряжаться своими средствами.

— Твоими средствами, — поправил Маркос.

— Мне не нужно ничего, — передернула плечами я. — Только найти Бласа.

Я услышала тяжелый вздох Маркоса.

— Взяла бы хоть письмо. Вдруг там что-то важное?

— Ты так уверен, что это письмо он написал? — фыркнула я.

— А ты уверена, что нет? — ответил вопросом на вопрос Маркос.

Я ответила не сразу.

— Нет, — буркнула я. — Не уверена. Поэтому забрала его.

Я достала из заднего кармана джинсов запечатанный конверт.

— Оно у тебя? — обрадовался Маркос. — Вскрой его.

Я покачала головой.

— Нет, вскрывать не буду. Пусть лежит.

— Ты даже не посмотришь, что написал тебе Блас? — удивился Маркос.

— Зачем? — резко отозвалась я. — Прочитаю, когда найду его.

— Но почему не сейчас?

— Как ты не понимаешь, Маркос? — с досадой ответила я. В самом деле, как можно было не понять, что я страшно боялась.

Боялась найти в этом письме слова, которые лишат меня последней надежды. Вслух, однако, сказала не это. — Это письмо имело для меня значение, пока я думала, что он мертв, — сухо ответила я, не оборачиваясь. — Теперь я знаю, что он жив, и только это имеет значение!

Глава 4

При жизни я был твоей чумой, умирая, я буду твоей смертью

Мартин Лютер

Блас отмеряет шагами комнату, нервно сжимая в руках распечатку моего рассказа и вглядываясь в текст находу. Прошло, наверно, уже минут пять с тех пор как он разъяренно втолкнул меня в комнату и принялся читать злосчастный рассказ о Рики Фара, который я написала, чтобы вывести его из себя и отомстить. Мне это удалось, но удовлетворения я почему-то не испытываю. Блас читает и перечитывает мой рассказ снова и снова, словно смакуя или накапливая злобу, чтобы потом излить ее на меня сполна.

— Откуда ты списала этот рассказ? — отрывается он, наконец, от чтения и испепеляет меня взглядом.

Я сижу на кровати, поджав колени к груди. Стараюсь выглядеть спокойной, хотя аудиенция с разъяренным Бласом, пока все на уроках, мало кого может воодушевить.

— Я не списывала! — твердо отвечаю я.

— Нет, ты его списала! — отрезает Блас.

— С чего ты взял? — спрашиваю ровным голосом.

— Я еще раз спрашиваю, откуда ты его списала?

— Мне не нужно списывать, когда пишу о тех, кто чувствует себя униженным, — горько усмехаюсь и вскидываю на него внимательный взгляд. — Мы с этим парнем очень похожи.

И вдруг понимаю, что и правда — похожи. Поэтому он мне так интересен. Ведь я давно перестала копать под него из соображений самозащиты — это все предлоги для Мариссы или Мануэля. Они бы не поняли. Только тот, кто с детства лишен родных по крови, знает, что такое отчаянно искать себе подобных среди чужих. Особенно здесь, в этом колледже, где даже самые близкие друзья все равно оставались по другую сторону.

Мы с этим парнем очень похожи…

— Нет. Рики Фара совсем не такой. Он сильный! Он никогда не искал чьей-то дружбы или любви. Ему это ни к чему! Он не хочет, чтобы его любили!

Волчьи законы. Волки не привязываются к Людям, как приблудные сородичи-псы, — это опасно и унизительно. Волк, отбившийся от стаи, скорее, умрет, чем прибьется к Людям.

Но я не была человеком, раз он доверился мне. Значит, он тоже это почувствовал. Я такая же, как и он, — волчица. Мы с тобой одной крови.

- Да? -— хмыкаю, не сводя с него пристального взгляда. -— И чего же стоит такая жизнь? Скажи мне, Рики Фара… Стоит ли так жить?

Я знала волчьи законы, но не жила по ним — я их презирала. Я давно оставила стаю.

Он отпрянул тогда, завороженно глядя на меня, и вышел за дверь. Каждый раз, когда я обличала его, он странно вздрагивал, словно мои успехи в расследовании были для него полной неожиданностью. Думаю, он сам не осознавал, насколько выдает себя. Или осознавал?

Оглядываясь назад, я понимала теперь, что если бы Блас действительно хотел скрыть от меня свое настоящее имя или тайну опекунства, ему не составило бы труда сделать это. Если он действительно не хотел, чтобы я докопалась до правды, зачем бы ему писать мне от лица опекуна, что имя «Блас Эредиа» ненастоящее? Мне бы и в голову не пришло проверять, и никакого расследования бы не было. Зачем он упомянул как-то в разговоре «Волчью яму» — место, о котором знают только детдомовцы? Зачем ему притворяться доверенным лицом моего опекуна, если он мог сделать вид, что вообще не имеет к нему никакого отношения, тем самым снимая с себя все подозрения и избавляя себя от всякого интереса к своей персоне?

Думаю, ответов на эти вопросы не было даже у Бласа. Возможно, это были необдуманные поступки —, но они имели место, а значит, где-то в глубине души Блас хотел, чтобы я продолжала поиски.

» Кто мой опекун?»

«Мне очень жаль, но от меня ты этого не узнаешь…».

От него не узнаю. Ему было важно, чтобы я узнала об этом не от него.

Я о многом передумала, с тех пор как узнала, что Блас — мой опекун. И пусть это звучит абсурдно, но я не могла избавиться от навязчивой мысли, что если бы тогда сдалась и прекратила поиски, Блас был бы разочарован. Он подогревал во мне интерес намеренно и дразнил меня, чтобы показать свою власть над собой, — или причина была другой. Чем больше я думала об этом, тем чаще мне казалось, что да, причина была другой. Он просто хотел, чтобы я нашла его. Наверно, он бы сам себе в этом никогда не признался, но он хотел, чтобы я нашла своего опекуна.

Поэтому и теперь, вернувшись в колледж после неприятной беседы с юристом, я не могла сдаться так просто. Я еще не сошла с ума, чтобы действительно надеяться, что Блас жив. Но и не могла так просто поверить, что он мертв. В моей голове царил полный хаос, обычная человеческая логика здесь не действовала. Впрочем, разве вера может быть обоснованной? Вера тем и отличается от знания, что разумных оснований под собой не имеет. Меня все не оставляла шальная мысль, что эту сцену в юридической конторе мог подстроить сам Блас. Не мой опекун, не невидимые враги, а он сам решил навести меня на след, как всегда притворяясь, что отчаянно не желает, чтобы правда всплыла наружу. Это так было бы на него похоже. Ведь никто, кроме Бласа не мог знать, что я обращу внимание на коробку из-под обуви, а ведь кто-то явно хотел, чтобы я ее нашла. Только Блас мог просчитать, что я ринусь в эту юридическую фирму, если найду документы в коробке. Блас, конечно же, знал, что дешевый спектакль, разыгранный юристом, не введет меня в заблуждение, зато я почувствую неладное и стану копать дальше. Как раньше. Все это было бы так похоже на Бласа, если бы не одна прореха в этой стройной схеме. Что если юрист все-таки не соврал? Что если Бласа действительно больше нет?

* * *

Прошло несколько дней. Все это время я мало с кем говорила, погруженная в свои мысли. Марисса беспокоилась, допрашивала Маркоса, но тот не мог рассказать ей больше, чем знал сам. Когда она приходила ко мне, я лишь отшучивалась и старалась снова уединиться. Маркос рассказал ей о нашей встрече с юристом, и она тут же встала на мою сторону. Она как будто тоже резко поверила в чудесное воскресение Бласа, вот только я никак это не комментировала, и вскоре ей пришлось прекратить расспросы. Никто из них так и не понял, что несмотря на мою браваду, я не могла не допускать, что юрист говорил правду. А если он говорил правду, я снова ошиблась. И это было бы слишком больно, чтобы допустить в голову подобную мысль. Поэтому я просто старалась не говорить об этом, не думать об этом, не чувствовать. Два долгих мучительных дня. А потом пришло письмо от Хосе.

Его принес Маркос — ему передала Мичу, которой он попался на пути. Сперва я замерла, увидев аккуратные красивые буквы на конверте, затем, разглядев имя адресанта, радостно взвизгнула. Грегорио Фуэнтес. Я вырвала из рук Маркоса письмо и нетерпеливо его распечатала. Бросив мимолетный взгляд на Маркоса, я заметила, что он с улыбкой наблюдает за мной. Уходить он, похоже, не собирался, да впрочем, мне было все равно. Передернув плечами, я углубилась в текст письма.

Если Маркос все еще наблюдал за мной, он, наверно, заметил, как менялось мое лицо в процессе чтения. Улыбка сползала с лица, руки дрожали и еле удерживали листок бумаги, на котором Хосе жестко и окончательно лишал меня последней надежды. Маркос испуганно подскочил ко мне и заглянул через плечо, вглядываясь в письмо. Но он едва ли что-нибудь понял — для него слова Хосе не имели особого смысла. Они имели смысл только для меня. Как и было задумано:

«Милая синьорита,

Пишу вам из своего родного городка — наконец-то выдалась оказия, и я сумел передать с внучкой письмо для вас. Увы, порадовать мне вас нечем.

Да, вашего опекуна хоронил я, и это ни для кого не секрет, я лишь попросил сеньора Миранду не распространяться об этом в колледже, чтобы не возникло трудностей с дирекцией. Однако совсем не знаю людей, которые были на похоронах, — я не звал их, и контакты не сохранились. Не советую вам искать их. Помните, как я говорил, сеньорита: нечего в дремучий лес соваться, все необходимое вдоль дорожки найдете. Идите по тропинке, тропинка куда-нибудь да выведет. А в лес не суйтесь, синьорита, в лесу дикие звери, они вам не союзники. Идите тропинкой.

Очень рад, что книжка моя пришлась вам по душе. Хороший вы задали вопрос, однако ответ, наверно, только одному автору известен. Мне думается, что старик умер, синьорита, но мальчик — мальчик остался жив, и я верю, что он вырос и нашел свою большую рыбу. Не печальтесь, сеньорита, люди умирают время от времени, но это вовсе не означает, что мы расстаемся с ними навсегда. Я всегда говорю: не бывает, чтобы человек пропал, — да и без следа. Все мы еще когда-нибудь да встретимся, синьорита.

Не преследуйте умерших, отпустите их, и вы снова их обретете. Смерть не враг вам, а лишь спутник. Смиритесь — и в каждом далеком вы обретете близкого, которого когда-то потеряли. Если же нет, даже самый близкий станет вам далеким, потому что вы никогда не сможете и не захотите мириться с тем, что однажды и его заберет смерть. Выбор у нас не велик, сеньорита, и я уверен, что со временем вы сделаете правильный выбор».

Он написал еще несколько прощальных слов и выразил надежду, что мы скоро встретимся снова, но я не могла больше читать: строчки расплывались перед глазами. Маркос никак не мог понять, что со мной творится, а я была слишком потрясена, чтобы объяснить ему. Блас умер. Хосе ясно дал мне понять, что Блас умер. В своем прошлом письме я намеренно спросила его о старике Хемингуэя, и Хосе не мог не догадаться, чью смерть я имею в виду на самом деле. В книге старик не умер, он лишь уснул в конце рассказа, и раз Хосе говорил теперь об обратном, он понял мой шифр. Старик — это Блас, а я — это мальчик, который должен найти свою большую рыбу. Но как же мне найти ее, если Блас действительно погиб? Ведь всю жизнь моей большой рыбой был Блас.

Хосе был единственным, кому я доверяла всецело. Он не мог солгать — слишком близко стоял, чтобы вонзить мне нож в спину. И теперь я вдруг столкнулась с этим страшным фактом лицом к лицу. Не было больше отговорок в виде лживых юристов и непонимающих друзей. Я должна была прямо здесь и сейчас осознать факт, что Блас умер окончательно и бесповоротно. Больше я никогда его не увижу. Больше никаких чудес, никаких загадок, никаких надежд. Из больницы выписали совсем не Бласа, а юрист не лгал. Конечно, документы в коробке оставил Блас, но с чего я решила, что он оставил их для меня? Он хранил их там до моего семнадцатилетия, и Хосе получил возможность ознакомиться с ними после смерти Бласа. Естественно, он предупредил юристов о моем возможном приходе, а сам попытался подвести меня к мысли сходить к нему на квартиру. Прямо сказать он не мог — видимо, опасался слежки. Конечно, враги Бласа наверняка интересовались его наследством. Хосе не мог говорить прямо в таком людном месте.

Все вставало на свои места, и одновременно с этим в голове была полная сумятица. Я снова его потеряла. На этот раз безвозвратно и безошибочно — я его потеряла. Только что он был жив, он воскрес, он снова был рядом. И вот он снова ускользал от меня, как во сне. Я, наконец, поверила, что он мертв. Сбылось то, к чему я так упорно стремилась, — я знала теперь точно, что Блас мертв. Казалось бы меня этот факт должен был успокоить, но вместо этого меня начинала бить мелкая дрожь. Едва удерживая письмо в руке, я обернулась к Маркосу и побелевшими губами тихо произнесла:

— Ты не мог бы оставить меня одну?

— Лухи, что случилось? — встревожено смотрел на меня Маркос.

— Пожалуйста, — выдохнула я и открыла дверь, приглашая его уйти.

Маркос поколебался с секунду и решительно кивнул.

— Я буду снаружи.

— Нет, Маркос, — покачала головой. — Это же крыло девочек. Тебя увидят. Я в порядке. Пожалуйста, оставь меня.

Маркос смерил меня напоследок внимательным взглядом и покинул спальню, притворив за собой дверь.

* * *

— Что за ерунду ты там еще приплел в конце? — подозрительно осведомился Человек. — Опять какой-то шифр?

— Брось, Рики, я и так писал письмо чуть ли не под диктовку, — проворчал старик. — Должен же я был прибавить от себя что-то — укрепить бедную девочку.

— Я тебе не верю, — процедил Человек. — Если бы я не предполагал, что девчонку на след навели они, ты бы уже держал путь в родные пенаты.

— Думаешь, они знают, что ты жив? — встревожился старик.

— Думаю, они берут меня на понт, — сощурился Человек, — на случай, если я жив. Как они делали летом.

— Значит, ты уверен, что это не случайность? Номер телефона, который синьорита нашла на могиле?

— Фуэнтес, перестань строить из себя наивного дурачка, — раздраженно отозвался Человек. — Ты первый поднял панику. К тому же, я проверил номер — это они.

— Тогда тем более, надо предупредить синьориту! Что если она снова пойдет на кладбище…

— Не пойдет, — спокойно ответил Человек. — Я не дам ей разрешение на выход.

— До сих пор это мало ее останавливало, мальчик мой, — голос старика звучал ехидно.

— Она не пойдет на кладбище. Я успел хорошо ее изучить. После того, что я написал ей в своем письме, она вряд ли вернется туда когда-нибудь.

— Что же ты написал ей?

— Это тебя не касается. Тебе достаточно знать, что это письмо сведет на нет все твои нелепые попытки выдать меня Линарес. Я заставлю ее поверить в мою смерть.

— Что ты ей написал, Рики? — встревоженно повторил старик.

Человек отвернулся к окну. Несколько мгновений он молчал, затем заговорил, и его голос звучал тише и менее уверенно:

— Ничего особенного. Всего пару слов. Пара слов, которые бы никогда не написал ей, если бы собирался встретиться еще раз.

* * *

«Лухан, я часто обижал тебя и делал это сознательно, чтобы ты научилась бороться».

Словно наяву я слышала голос Бласа. Словно его голос вырывался из письма и наполнял комнату. После стольких месяцев разлуки я снова слышала этот голос.

«Отец после смерти поручил мне заботиться о тебе, хотя в детстве я умирал от ревности всякий раз, когда он говорил о тебе. Я ненавидел тебя».

Немое письмо, которое отдал мне юрист, не могло передать оттенки, но я помнила каждую интонацию. Помнила каждый жест и движение мысли, отражавшееся на лице. Это письмо написал Блас — не было никаких сомнений. Если бы я решилась распечатать его сразу, мне бы не понадобилось послание Хосе, чтобы понять это. Мне казалось, Блас написал это только вчера. Только вчера Блас сердито одергивал учеников, которые не спешили в класс, только вчера он ловил меня в коридоре, чтобы убедиться, что я ни о чем не подозреваю, только вчера он как ни в чем не бывало заигрывал с Мией на парадной лестнице. Мной овладело какое-то странное ликование: будто получила весточку от человека, который долгое время пропадал где-то, а теперь вдруг возвратился. Я с новой силой ощутила, как по нему соскучилась. И в то же время сердце разрывалось от боли, потому что с каждой новой строчкой я все четче осознавала: Блас не вернется. Он написал мне эти слова и умер, оставив меня жить с мучительным осознанием, что все могло бы быть иначе.

«Я пришел сюда с ненавистью, еще не зная тебя, но позже я понял, что ты особенная, полна любви. Это письмо тебе отдадут в день твоего семнадцатилетия, чтобы предоставить свободу выбора, и я уверена, ты сможешь сделать правильный выбор. Я верю в тебя. Надеюсь, что с этого момента мы действительно станем братом и сестрой, как отец всегда мечтал. Я знаю, что тебя ждет блестящее будущее, которое поставит точку всем твоим страданиям в прошлом, потому что ты сильная девушка. Ты быстро растешь и сможешь преодолеть все препятствия на своем пути. Ты смелая и искренняя, Лухан. Я многому у тебя научился, и рад, что узнал тебя. Хочу сказать тебе, что хоть и по-своему, странно и неумело, я очень сильно тебя люблю.

Целую,

Блас»

Я медленно сползла по стене на пол и закрыла лицо ладонями. Хотелось скрыться под землей, чтобы не видеть и не слышать, но я не могла убежать от мысли, которая пульсировала в моей собственной голове:

«Он умер. Он в самом деле умер».

Он не должен был говорить мне все это вот так. Я не должна была узнать, что он любил меня, вот так. Каким-то чутьем я и сама это знала. Это плохо укладывалось в голове, но я знала. Сколько бы я отдала в свое время, чтобы услышать эти слова наяву. Как бы ликовала, если бы он сделал это шаг навстречу раньше. Но теперь в голове билась только одна мысль, и ничто не могло заглушить ее:

«Блас умер. Блас действительно умер».

Я обвела комнату безжизненным взглядом. Всегда яркие, живые оранжевые стены обычно вселяли в меня уверенность и беспричинную радость, но сейчас их вид отравлял меня изнутри. Их цвет как будто приобрел мутный оттенок гнили и разложения. Смерть виделась мне повсюду: куда бы я ни пошла, она загораживала дорогу и как бы я ни старалась, мне не под силу было обогнуть ее. На какое-то счастливое мгновение мне вдруг показалось, что Бласу удалось ее обмануть. Я была уверена, что Блас выкарабкался даже из могилы, и эта мысль придала мне силы тоже восстать против смерти и поверить, что она бессильна. Но теперь я поняла тщетность своих иллюзий. Можно выигрывать маленькие битвы за лишние часы жизни, но последней всегда будет смеяться она. Рано или поздно умирает все.

Я откладывала письмо и снова брала его в руки. Снова и снова перечитывала его. Пересохшими губами повторяла, словно заучивая каждое слово, и никак не могла вместить содержание. Наконец, я прижала ледяную руку ко рту и, всхлипнув, зашлась в слезах. Прорвало.

Я плакала, потому что знала, что ничего уже не вернуть. Этот голос, который я услышала после стольких месяцев, навсегда останется в письмах и больше никогда не прозвучит наяву. Больше никогда Блас не скажет мне язвительную колкость, не одернет строго за растрепанный вид, не назначит мне наказание в спортзале. Я больше никогда не услышу от него и слова — грубого или мягкого, как в те редкие моменты, когда он приходил, чтобы меня утешить. Никогда — и от этого слова хотелось истошно кричать.

Все это уже было раньше. Замкнутый круг: снова и снова я прощалась с ним и обретала надежду, ненавидела его и кричала слова любви в пустоту. Я блуждала и слепо натыкалась на камни, получая вместо ответов только новые вопросы. Но теперь все стало просто и ясно — я нашла ответ, который искала. Любил ли меня Блас? Да, любил. Теперь не просто в воображении — я держала в руках его предсмертное письмо. Выжил ли он после аварии? Нет, не выжил — Блас не написал бы мне такое письмо, если бы собирался увидеться со мной снова. Все просто и логично — мне больше не за что было ухватиться, чтобы продолжить бессмысленные поиски и продолжать ждать. Пришла пора прощаться.

Я медленно поднялась на ноги, аккуратно засовывая письмо обратно в карман джинсов. Блас вроде бы наговорил мне столько добрых слов, но вместе с тем заставил меня лишь сильнее ощутить степень своего сиротства. Теперь, когда я знала, что у меня был шанс обрести в нем семью, мне стало вдвойне больнее от того, что я этот шанс потеряла. Как жестоко было написать такое и уйти — Блас остался верен себе. Закрытый, как его книжный шкаф, он до последнего отталкивал меня, чтобы потом примириться со мной, когда я уже не смогла бы ему ответить.

Я медленно подошла к прикроватной тумбочке и, склонившись, достала из ящика будильник Бласа. Вид этой несуразной вещицы заставил меня грустно улыбнуться. Почему-то Блас у меня ассоциировался именно с этой вещью. Ни одежда, ни даже книги не сохранили для меня воспоминание о нем, потому что могли бы принадлежать кому угодно. Скоро книги и одежда найдут новых хозяев, и дух Бласа выветрится так же быстро, как его запах. Но этот смешной приборчик, казалось, будет помнить хозяина вечно. Другой давно выбросил бы его на свалку, но Блас зачем-то сохранил. И поэтому будильник тоже сохранил в себе Бласа.

Я снова рассеянно завела ключик на один оборот. Резкая трель разорвала тишину. Я посмотрела на циферблат. Ажурные синие стрелки показывали без четверти три. Внезапно я обратила внимание, что самая маленькая, секундная, стрелка не двигалась. Часы встали. Я судорожно покрутила второй ключик. Стрелки забегали по циферблату - все, кроме одной. Секундная стрелка не двигалась с места.

«Она издевается надо мной», — мелькнула мысль. — «Я ненавижу тебя, » — мысленно закричала я. — «Ты хочешь показать свою силу? Хочешь показать, что останавливаешь время так же легко, как останавливаешь сердце? А я тебя не боюсь! Останови мое! Слышишь? Останови мое сердце сейчас, пока я способна встретить тебя, стоя на ногах. Я никогда не встану перед тобой на колени, слышишь? Никогда не встану!».

Я размахнулась и со всей силы швырнула будильник о стену. Послышался звук разбитого стекла. Я в растерянности подошла к осколкам и резко опустилась на корточки, поднимая уродливый каркас с неровными осколками стекла, торчавшими из него. Все, что осталось от веселого пузатого старичка.

Теперь и его не стало. Смерть убила даже воспоминание. Она убивала все, что мне дорого. Не могла убить только память. Пока не могла.

* * *

— Ты представляешь, что ты с ней делаешь, сынок?

— Прекрати, Хосе. Ей давно уже пора посмотреть в глаза реальности. Она сирота и не должна упиваться сказками о любящем опекуне. Ей нужно научиться рассчитывать на себя. Я в ее возрасте давно перестал на что-то надеяться.

— Выходит, ты воспитываешь ее так, как воспитывал тебя твой отец?

— Я никогда не пойду по его стопам.

— Ты не хочешь этого, Рики, но поступаешь так же. И когда-нибудь она возненавидит тебя так же, как ты возненавидел отца.

— Мне все равно. Мы никогда не увидимся.

— Ты лжешь сам себе, Рики. Когда-нибудь тебе придется ей открыться.

— Этого не будет.

— Почему, Рики? Почему ты так боишься вернуться?

— Хосе, оставь этот бред. Я ничего не боюсь. Я просто не хочу и не собираюсь возвращаться. Мне это не нужно. И ей тоже.

Старик смерил Человека долгим пронзительным взглядом. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова подал голос.

— Ты боишься. Боишься, что она не простит тебя. И боишься ты, потому что сам себя простить не можешь.

* * *

— Что с ней? — послышался за дверью голос Мариссы.

— Она убедилась, что Блас умер, — ответил Маркос. Видимо, вопреки моим просьбам, он все-таки не ушел и продолжал нести вахту за дверью.

— Как? — воскликнула Марисса. — Каким образом?

— Я не знаю, — мрачно отозвался Маркос. — Хосе ей написал что-то…

— Какой кошмар! — воскликнула Марисса. — Я к ней!

— Нет! — запретил Маркос. — Не надо, она никого к себе не подпускает. Лучше подождать, пока сама выйдет…

— Я вышла, — безцветно произнесла я, впуская их в спальню.

— Лухи! — ворвалась в комнату Марисса и бросилась ко мне на шею. — Лухи, послушай, творится что-то странное…

— Я сейчас не хочу это обсуждать, Марисса, — я отстранила ее. — Я просто впустила тебя, а сама пойду, ладно? Мне нужно побыть одной.

Марисса смерила меня задумчивым взглядом.

— Да, конечно, — кивнула она и посторонилась. — Мы сможем поговорить вечером?

— Не знаю, — мрачно отозвалась я.

— Но ты обещаешь не делать глупости? — голос Мариссы звучал тревожно.

— Мне кажется, я уже исчерпала лимит, — я передернула плечами и вышла из комнаты.

* * *

Прошло еще несколько дней. Я ходила в полусознательном состоянии и почти ни с кем не общалась. Стала рассеянной и медлительной, как сомнамбула, механически ела, говорила, читала, не видя строк. Моим единственным спасением был сон. От Бласа было и там не скрыться — он стал сниться мне теперь каждую ночь. Но по крайней мере, он был там живым, и мне настолько не хотелось возвращаться в реальность, что я стала намеренно прогуливать уроки, не желая просыпаться. Я ждала только ночи, чтобы снова увидеться с ним.

У меня было такое чувство, будто я вернулась на полгода назад. Словно это был мой персональный ад — переживать смерть Бласа снова и снова. Вот уже полгода я, как Сизиф, катила тяжелый камень вверх, и лишь только мне удавалось достичь вершины, камень срывался вниз. Пожалуй, это было даже хуже, чем когда я узнала о смерти Бласа впервые. Тогда до меня вообще все туго доходило, я воспринимала мир через какую-то вязкую субстанцию, как воспринимаешь звук через вату. Теперь же мои чувства были обострены до предела, я изнывала от душевной боли, снова и снова перебирая в памяти события последних дней.

* * *

Я шла в свою комнату и уже схватилась за ручку двери, когда внезапно услышала имя Бласа:

— Марисса, но это же не значит, что Блас действительно жив, — услышала я голос Луны.

— Нет, но согласись, это странно.

— Ты скажешь Лухан?

— Нет, ни в коем случае. Она и так не в себе после разговора с юристом. Не хочу, чтобы она снова выдумывала глупости — слишком дорого платит за свои иллюзии.

— Ты ведь не веришь во все это, да?

— Не верю. Но если скажу ей об этом, навсегда потеряю. Кто-то должен быть рядом с ней, пока она переживает тяжелый период. Я на все готова ради нее, даже на вранье. Она поймет.

— Она тебе этого не простит, Марисса, и ты это знаешь. Все может обернуться еще хуже.

— Хуже уже некуда, Луна. Лухан съехала с катушек, и я не могу ей позволить оттолкнуть меня.

— И как ты собираешься привести ее в чувство?

Последовала долгая пауза.

— Я снова написала ее опекуну.

— Ты - что? Марисса, что с тобой? Ты понимаешь, что ты делаешь?

— Да, Луна, понимаю! Он неплохой, Бласу в подметки не годится. Мы с ним договорились, что Лухан никогда не узнает об этом.

— Вы договорились!

— Да, Луна! Да, договорились! Я не могу все решать сама! Я устала. Я не знаю, как помочь ей. Она уже полгода ходит, как потерянная, чуть не заработала сотрясение мозга, когда прыгала через козла. Я уже не могу повлиять на нее, так что мне остается хотя бы просто быть рядом.

— Марисса, я понимаю, как тебе тяжело. Но долго этот спектакль не сможет продолжаться.

— Луна, я ничего не могу изменить. И хватит уже говорить об этом.

Дверь открылась раньше, чем я успела отскочить, и мы столкнулись с Мариссой на пороге. Она сразу поняла, что я все слышала, — видимо, выражение моего лица говорило красноречивее всяких слов. Где-то в комнате испуганно охнула Луна. Я с молчаливой болью смотрела на Мариссу до тех пор, пока та не опустила взгляд и не отодвинулась, молча пропуская меня в комнату. Однако я не вошла. Я резко развернулась и побежала прочь по коридору. Мне вслед кричала что-то подоспевшая Луна, но Марисса не позвала и не побежала за мной. Он знала цену предательству и знала, что я никогда не прощу ее. Так же, как она не простила бы, если бы оказалась на моем месте.

* * *

— Поговорим? — тронула меня за плечо Марисса. Прошло несколько дней с тех пор, как я узнала о ее предательстве.

Я покачала головой, глядя перед собой.

— Лухи, ну пожалуйста, прости.

Я снова обернулась с выражением язвительного удивления на лице.

— Простить? — переспросила я почти насмешливо.

— Да, — потупилась Марисса. — Прости.

Я фыркнула.

— Никогда не прощу, Марисса. Ты что, шутишь? Как я могу такое простить? Ты сама бы простила?

— Тебя простила бы, — тихо ответила Марисса.

Я с сомнением покачала головой.

— Да нет, — задумчиво протянула. — Ты врешь. Ты снова врешь.

— Нет, Лухи, — пылко затараторила Марисса. — Тебя я бы простила. У меня нет подруги роднее тебя. Я бы скорее умерла, чем потеряла тебя.

Я снова засмеялась. Марисса, кажется, начинала заводиться.

— Что смешного я сказала?

— А ты сама не понимаешь? — лениво отозвалась я.

— Нет, — серьезно ответила Марисса.

Я покачала головой.

— Ты уже меня потеряла, — отрезала я.

— Лухи, ну почему? Разве ты не понимаешь? Нельзя насильно заставить человека поверить во что-то!

— Я и не просила тебя верить! — горько выплюнула я.

— Но я не могла оставить тебя одну, — оправдывалась Марисса.

Я снова горько рассмеялась, качая головой.

— Марисса, ты и так оставила. В тот момент, когда тебе пришла в голову дурацкая идея мне подыграть, ты уже оставила меня, причем настолько безнадежно, что уже никогда не сможешь вернуться. Ты просто посмеялась надо мной, понимаешь? Посмеялась над моими чувствами.

Марисса насупилась еще больше.

— Ты же знаешь, что это не так!

— Тогда зачем? — жестко спросила я. — Зачем ты устроила весь этот театр? Как тебе совести хватает являться ко мне и требовать прощения после того, что ты сделала? Ты унизила меня, выставила на посмешище! Представляю, как вы смеялись надо мной…

— Лухи, ты совсем сбрендила, что ли? — возмутилась Марисса. — Кто над тобой смеялся?

— Тогда почему? — снова повторила я и поглядела на нее в упор. — Почему ты так обошлась со мной, Марисса?

— Да потому что ты помешалась на своем Бласе! — не выдержала Марисса. — Ты губишь свою жизнь из-за куска дерьма, и не надо охать — оттого, что он умер, он не перестал быть куском дерьма!

— Я даже не собираюсь пачкать имя Бласа в разговоре с тобой, — выплюнула я. — Ты предала меня! Как ты вообще смеешь говорить о Бласе?

— Лухи, ты невменяема! — разозлилась Марисса. — Как будто он тебя приворожил с того света. Ты вообще помнишь, о ком мы говорим? Ты помнишь, сколько из-за него вытерпела? Ты готова из-за него пожертвовать нашей дружбой?

— Не приплетай сюда Бласа, — раздраженно бросила я. — Твой поступок не имеет к нему никакого отношения! Ты обманула мое доверие! Я доверяла тебе! Это ты поставила крест на нашей дружбе!

— Нет, Лухи, крест поставила ты! Ты вообще давно на всем крест поставила -ничего тебя не интересует, кроме человека, которого давно нет! Все должны ходить вокруг тебя, поддерживать —, а что сделала ты, чтобы поддержать кого-то?

— Ты сама ко мне не приходила! — возмущенно воскликнула я. — Ты все время с Пабло!

— Это не значит, что мне не нужна подруга! Ты замкнулась в себе и поссорилась со всеми, кто тебя любит, только потому, что они не верят в воскресение из мертвых! Если бы я сказала, что тоже не верю, ты бы и меня вычеркнула из своей жизни! И осталась бы одна, Лухи! А я не могла этого допустить!

— Я бы не осталась одна! — возмутилась я. — У меня есть Блас, даже несмотря на то, что он умер, он всегда был и останется единственным человеком, который никогда меня не предавал!

Марисса неприлично громко фыркнула.

— Что? — воскликнула она. - Нет, Лухи, ты точно с катушек слетела! Ты забыла, кто такой Блас? Мы вообще об одном и том же человеке говорим?

— Ты ничего не знаешь, Марисса, — покачала я головой. — Уйди.

— Нет уж, поговорим, — оживилась она. — Хорошо, давай на секунду представим, он бы действительно оказался жив. Ну, ты бы его нашла… А потом что, Лухи? Что дальше? Он бы снова взял над тобой опеку? Сказал бы, что раскаивается, и авария заставила его все переоценить? Перестал бы издеваться над тобой, лупить, швырять на пол, как тряпичную куклу…

— Перестань, — крикнула я со слезами в голосе. — Марисса, да когда ты, наконец, уймешься? Он умер, понимаешь? Умер! — я смотрела на нее горящими глазами, и челюсть у меня дрожала от едва сдерживаемых слез. — Что еще он должен сделать, чтобы ты забыла о его ошибках? Почему ты так хочешь, чтобы я запомнила его таким? Марисса, ведь у меня тогда ничего не останется, у меня ничего нет, кроме памяти о нем, ничего, понимаешь? Я знаю настоящего Бласа, я видела его, он никому не показывал свое настоящее лицо, кроме меня, только я могу знать, каким он был на самом деле. Но ты постоянно навязываешь мне другие воспоминания, ложные. Скоро у меня не останется своих. Зачем ты оскверняешь его память, почему хочешь, чтобы Блас остался в моей памяти таким?

— Потому что ты его обожествляешь! — воскликнула Марисса. — Он такой идеальный, а все остальные предатели.

— Он грубо со мной обращался, — кивнула я. — Но он никогда не обманывал мое доверие. Он не притворялся моим другом.

— А, значит, письма от опекуна не в счет, да? Он два года водил тебя за нос, купил тебе подсадного опекуна, а теперь выясняется, что он ни разу твое доверие не обманывал. Прекрасно! — всплеснула руками Марисса.

Я безжизненно смотрела в одну точку.

— Почему ты так жестока, Марисса? — покачала головой. — Мы же были подругами!

— Я и остаюсь твоей подругой, — твердо сказала Марисса. — Поэтому и говорю тебе жестокую правду! Ответь на мои вопросы, Лухи. Можешь не мне, хотя бы себе!

— Я отвечу тебе, — отозвалась я запальчиво. — Блас никогда не показывал, что любит меня, потому что не умел выражать любовь словами! Он не мог признаться себе, что я нужна ему, — поэтому водил меня за нос. Но ему не надо было говорить, что он хочет быть рядом, потому что он и так всегда был рядом!

— Ты в синяках ходила с тех пор, как докопалась, что Блас — твой опекун. Это любовь, по-твоему? Он был психом, понимаешь? Он лечился в психушке!

— У него было трудное детство! И он не был психом! — закричала я. - Да, у него были проблемы, если бы ты пережила столько, сколько он, ты бы стала точно такой же, и я бы не отвернулась от тебя. И он от меня не отвернулся. Я больше не хочу обсуждать с тобой Бласа! — я решительно мотнула головой. — Оставь меня в покое и продолжай докладываться моему опекуну. У тебя это хорошо получается!

Марисса смущенно смолкла. Ее праведный гнев, видимо, поутих, когда она вспомнила, какую свинью мне подложила.

— Ну хорошо, — устало вздохнула Марисса. — Давай оставим Бласа в покое. Допустим, он любил тебя. Но это не значит, что я тебя не люблю.

Она снова стала кроткой и непохожей на себя. Именно поэтому я не могла простить ее. Может быть, если бы она продолжала бушевать, я бы ей поверила, и со временем, возможно, все забылось бы. Но она слишком близко стало общаться с Пабло и переняла все его штучки. Я ясно видела, что она притворяется. Изображала тихоню, чтобы усмирить подругу-психопатку. Видите ли, не может оставить меня одну. Снова эта дурацкая благотворительность, которая никому не нужна! Как она не понимала, что единственное, что могло спасти меня после всего, что я пережила, это немного искренности? Именно то, в чем отказывала мне даже лучшая подруга.

«Ты для меня самое сильное и самое ранимое существо на свете», — звучал в голове ее голос. — «И самое честное. Я могу доверять только вам с Луной. Только с вами мне не надо притворяться».

Я горько усмехнулась. Когда-то она поймала меня на вокзале, уговаривая вернуться в колледж. И тогда я пошла за ней, потому что ее слова были искренними. А может быть, и нет? Я уже не знала, что думать. Все, что я считала несомненной истиной, оказалось ложью. Может, и Марисса все это время притворялась? Не было никакой дружбы — всего лишь театр?

Не сказав в ответ ни слова, я резко открыла дверь, чтобы уйти, но Марисса меня остановила, загородив путь.

— Ты простишь меня? — снова спросила она.

Я помедлила, прежде чем ответить, потому что-то, что я собиралась сказать, должно было кардинально изменить мою жизнь. Я собиралась перечеркнуть несколько счастливых лет своей жизни, поставить крест на единственном родном человеке, который у меня остался. Но лучше так, чем продолжать самообман. Пришло время покончить с иллюзиями. Я беспризорница. У меня не может быть родных и никогда не будет. Мне не на кого положиться, некому довериться и нечего терять. Законы, записанные на стенах ада: не верь, не бойся, не проси.

— Мы больше не сможем быть подругами, — решила я, наконец. Вот так просто. Ломать не строить. — Ты предала меня, и я никогда не смогу тебе поверить снова. Даже если я смогу когда-нибудь простить тебя, я не смогу больше довериться. Ты стала мне чужой, Марисса. Теперь я действительно потеряла все.

Я видела ее глаза. Черные и огромные, как у напуганной лани. Мне казалось, я смотрела в глаза самой себе, обреченно провожающей удалявшийся автомобиль Бласа. Мне казалось, я видела, как проносятся в ее глазах воспоминания, связавшие нас крепче сестер. Игра света — и показались две бесшабашные девчонки, которые ставили колледж на уши и переворачивали его вверх дном. Вот они поднимают одноклассников на очередной бунт. Вот еще блик — казалось, это белая рубашка Мариссы мелькнула на крыльце, миг — и Блас лежит в нокауте у ее ног. Снова блик — и я увидела там трех глупеньких наивных девочек, сидящих на полу, тесно прижавшись друг к другу. Они дают клятву вечной дружбы:

«Я, Марисса Пиа Спирито клянусь, что Луна и Лухан всегда останутся моими подругами. И никогда никому из нас не будет одиноко. К несчастью, мы не выбираем себе семьи, но зато мы выбрали себе сестер».

«Клянусь», — слышу через года свой сдавленный от подступивших к горлу слез голос.

«Эту дружбу никто не разрушит, как старый приют. Всегда помните, что мой дом — это ваш дом».

Тогда я плакала, растроганная неожиданной поддержкой подруг. Теперь я не испытывала никаких эмоций, и все это казалось нелепым фарсом. Блас умер второй раз, и вместе с ним умерла и я. Я больше не могла чувствовать, лишь запястье оттягивал браслет, подаренный Мариссой. Браслет, которым мы скрепили нашу клятву. Чуть помедлив, я сорвала его. Серебро сверкнуло, оставляя последний блик, и скрылось в ладони Мариссы.

Глава 5

Y aquí estamos tan sin rumboTan dormidos y tan mudosHasta despertar

Hasta despertar

Erreway

Беда не приходит одна, и каждый день я получала удар за ударом. Все глубже я погружалась в отчаяние, и все чаще в голове билась мысль: если бы Блас был жив, ничего из этого не случилось бы со мной. Блас ушел, и я ощутила в полной мере, от чего он все это время ограждал меня. Когда-то я изнывала под его гнетом — теперь понятия не имела, что делать с навалившейся на меня свободой. На меня свалилось все сразу, и я больше не справлялась. Я привыкла думать, что всегда всего добиваюсь сама, и даже не замечала, что сама я ни разу ничего не сделала. Все это время моей жизнью незримой рукой управлял Блас.

* * *

Я едва дождалась выходных. Утром, вскочив с постели, махнула щеткой по волосам, наскоро умылась и принялась бесшумно одеваться, чтобы не столкнуться с Мариссой. Последние дни я избегала ее, а ей, видимо, хватало совести не лезть ко мне с оправданиями. Что нового она могла сказать? Предавший однажды — предаст и дважды.

Сегодня, однако, мне не удалось ускользнуть незамеченной. Руки дрожали, и я нечаянно смахнула зеркало с туалетного столика. Зеркало раскололось надвое, и я громко выругалась. Не знаю, от чего именно проснулась Марисса, но она тут же приподнялась на кровати и тупо уставилась на меня. Видимо, со сна она еще не успела вспомнить о нашей ссоре, поэтому как ни в чем не бывало заворчала:

— Лухи, ну ты вечно как слон в посудной лавке… Единственный выходной…

Она замерла на полуслове, видимо, вспомнив о нашей размолвке, а я, в свою очередь, не могла отвести взгляд от нее. В сердце защемило от воспоминания, как весело и беззаботно мы друг над другом подтрунивали до нашей ссоры. Она была единственным близким человеком, который у меня остался. Но я потеряла и ее.

— Куда ты в такую рань? — осторожно поинтересовалась Марисса.

— Не твое дело, — отрезала я и выскочила из комнаты.

Кажется, Марисса что-то кричала мне вслед, но я не стала слушать.

У выхода меня словно караулил Миранда. Похоже, он был не в духе.

— Куда это мы? — смерил меня подозрительным взглядом.

— На кладбище, — ответила я, честно взглянув ему прямо в глаза.

Я говорила неправду.

План был прост. Я покидаю Буэнос-Айрес, прихватив с собой лишь сменную одежду и много наличных. Этот город я знаю, как свои пять пальцев, но и у моих врагов возможности неограниченные. Если останусь здесь, они рано или поздно найдут меня и вернут обратно в колледж, или упекут в колонию. Единственный выход — покинуть город и устроиться в какое-нибудь придорожное кафе официанткой. В конце концов, мне уже исполнилось семнадцать, и хотя официально без специальных документов меня принять на работу права не имели, я знала, что многие частники легко идут на неофициальную сделку, чтобы избежать лишних налогов.

Памятуя о предыдущих проколах, я не собиралась сразу же бежать на рейсовыйс автобус. Я знала, что первые дни полиция будет усердно прочесывать автобусы — так же усердно, как улицы Буэнос-Айреса. Говорят, если хочешь хорошо спрятаться, надо оставаться у всех на виду. Мне пришло в голову, что последнее место, где меня станут искать, — это загородный домик Колуччи. По счастливой случайности, у меня все еще оставались ключи от их домика вместе с любезно предоставленным кодом, позволящим отключить сигнализацию. Мне оставалось только переждать там несколько дней, пока страсти улягутся, и спокойно отправиться на заработки куда-нибудь подальше от столицы.

Я едва дождалась субботы, чтобы получить возможность беспрепятственно покинуть колледж. Конечно, я могла бы сбежать и на буднях -— но тогда потеряла бы фору. В выходной, по моим расчетам, меня должны были не скоро хватиться, и у меня было полно времени, чтобы добраться до домика Колуччи и затаиться.

— Мне что, нельзя на кладбище? — я с вызовом взглянула на Миранду.

Он пожал плечами, продолжая сканировать меня взглядом.

— Одной на кладбище небезопасно, — заметил он. — Возьми с собой Мариссу.

— Не знаешь ничего, так не говори, — буркнула я.

— Ты не забыла, что я твой преподаватель? — удивленно вскинул брови Миранда.

— Извините, сеньор Миранда, — приосанилась я. — Могу я пройти или мне надо прежде отчитаться, что мы с Мариссой больше не подруги?

— Что случилось? — нахмурился Миранда.

— Вранье случилось, — мрачно отозвалась я. — Вся моя жизнь — сплошное вранье, Миранда.

И, отодвинув его, я как ни в чем не бывало покинула здание колледжа. На сердце было так спокойно, будто я уходила на пару часов, а не собиралась сбежать из города. Впрочем, так и должно было быть. В колледже меня больше ничего не держало.

* * *

Поместье Колуччи находилось в пригороде, так что мне понадобилась всего пара часов, чтобы добраться на попутке до ближайшей остановки. Дальше предстояло идти пешком через лес. Я не слишком хорошо помнила дорогу, так как Колуччи все лето продержал нас взаперти, но при мне была карта, на которой было размечено озеро, расположенное неподалеку от поместья.

Я шла по лесу, вдыхая теплый душистый воздух и восхищенно оглядываясь по сторонам. После душных стен колледжа нынешнее убежище казалось мне самым уютным и просторным дворцом с высокими зелеными куполами, уходящими в небо, таким же ковром из молодой травы и зеленью листвы, которая то и дело вставала передо мной стеной. Солнце кое-где пробивалось сквозь густую хвою, и там земля и трава золотились под его заходящими, чуть розоватыми лучами. В лесу было тихо, лишь негромко щебетали птицы где-то высоко, да время от времени раздавался настойчивый стук дятла. Я прислушалась. Наверно, здесь по-прежнему водились волки, но почему-то сейчас, при свете дня меня мало это волновало. По-весеннему нежное солнце внушало беспричинную радость и беспечность — мне казалось, что дорога до домика слишком коротка, чтобы я преодолевала ее с гнетущими мыслями об опасности.

Однако вскоре мне пришлось встревожиться. Минуты сменяли часы, а я все еще блуждала по лесу и понятия не имела, куда идти дальше. Я прислушивалась, пытаясь определить, с какой стороны дорога, но в лесу стояла тишина — видимо, ушла слишком далеко от трассы. Периодически я доставала карту, но она была бесполезной, если не знать, где дорога. Я потеряла ориентир.

Если судьба хотела так подшутить надо мной, то я явно не понимала, в каком месте смеяться. Каждый раз, когда мне казалось, что я иду в правильном направлении, я лишь углублялась в чащу, и вскоре оптимизм мне изменил. На землю опускались густые сумерки, и еще недавно умиротворенный лес наполнила кокофония звуков: в кустах то и дело раздавались какие-то шорохи, деревья шумели где-то вверху, а из кустов доносились истошные крики какой-то неизвестной мне птицы. Становилось жутко. Ночь была темной, луна и звезды были скрыты за облаками, так что дальше своего носа я не видела. Разжечь костер тоже не решалась, опасаясь незваных гостей. Вдруг подумала, что будет жаль, если это моя последняя прогулка. Впрочем, волки и прочая живность вызывали куда меньше опасений, чем люди. По крайней мере, я могла надеяться, что в такой глуши мне не встретится какой-нибудь маньяк.

Наконец, мне стало казаться, что я вижу впереди какой-то просвет. Я не ошиблась: вскоре показался свет тусклого фонаря, пронизывавший густую листву, а за ней — дорога, уходившая вверх. Решив, что на дороге мне будет проще сориентироваться, я двинулась вдоль шоссе, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. Вскоре, впрочем, я ослабила бдительность и уже увереннее двигалась вперед в надежде, что мне все-таки попадется какой-нибудь населенный пункт. Идти по дороге было гораздо комфортнее, чем пробираться по лесу, но фонари попадались все реже, так что вскоре я перестала видеть разницу. Если быть точной, я перестала видеть вообще что-либо.

Мое увлекательное путешествие продлилось бы, наверно, до утра, если бы в один прекрасный момент я с ужасом не ощутила чью-то руку на своих губах. Я дернулась, пытаясь вырваться, однако другая рука тут же сжала мои запястья в тиски за спиной. Меня одолела досада. Случилось то, чего я опасалась больше всего! Я уже готова была встретить смерть от лап и зубов какого-нибудь дикого зверя, но встретить в такой глуши маньяка казалось мне верхом несправедливости. Я принялась вырываться с удвоенной силой, яростно пиналась и усердно отплясывала ламбаду на ногах моего похитителя до тех пор, пока ему не надоело, и он не перекинул меня через плечо, как тряпичную куклу и не понес в неизвестном направлении. Воспользовавшись тем, что мне дали хотя бы право голоса, я стала орать во всю глотку, хотя смутно догадывалась, что единственными, кто меня услышит, будут волки. От этой мысли мне резко расхотелось звать на помощь, и я стала вырываться с удвоенной энергией, пытаясь дотянуться до головы моего преследователя, однако каждый раз он так резко встряхивал меня, что я вновь обвисала безвольной куклой. Я могла, конечно, позволить себе больше вольностей — и кто знает, может, будь я смелее, мне удалось бы убежать, однако мне что-то не хотелось злить его. Он был в два раза крупнее меня, да и лес знал наверняка получше моего. По крайней мере, ступал мягко и осторожно — так двигаются люди, привыкшие к лесу. Я попыталась разглядеть его, но на дороге, как назло, не попадалось ни одного фонаря, да и едва ли я могла увидеть много интересного, болтаясь, у него за спиной. Я попыталась увещевать его, но вскоре смолкла, решив, что это тоже может вызвать у него раздражение. Наконец, он опустил меня на ноги и, удерживая стальной рукой, открыл какую-то дверцу. Я тут же поняла, что он притащил меня к машине, оставленной неподалеку. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Сто раз читала подобные истории про неосторожных девчонок, а теперь, похоже, сама влипла. Даже как-то не верилось, что и со мной может такое произойти, я ведь столько лет провела на улице — и ничего. Я не успела как следует прочувствовать трагичность ситуации, так как меня грубо впихнули на заднее сидение. Я тут же бросилась к другой дверце, чтобы выпрыгнуть из машины, однако дверца, как и следовало ожидать, была заблокирована. Маньяк сел на место водителя и завел мотор. Ага, выходит, он меня еще и везти куда-то собрался. Решил затащить поглубже в лес — там и труп никто не обнаружит. При мысли о трупах мне стало дурно, и я с удвоенной энергией принялась увещевать своего маньяка. Он, однако, оставался безмолвен, и невозмутимо увозил меня все дальше от места, где я была схвачена. И тогда я рискнула. Резко подавшись вперед, я попыталась крутнуть руль резко вправо, чтобы отправить машину в кювет, но мой противник оказался быстрее. Он с силой отпихнул меня обратно в салон и вывернул руль, выравнивая машину.

Я не сдавалась. Мне уже было все равно, выживу я или нет. Точнее, выжить я уже не надеялась, а вот доставаться тепленькой какому-то насильнику не собиралась. Вновь перегнувшись через сиденье, я снова мотнула руль. Мой похититель, видимо, не ожидал, что вторая попытка последует так скоро и не успел удержать его. Машина резко затормозила перед каким-то внушительным деревом, а меня откинуло обратно на сидение. Мой похититель резко обернулся, и мне показалось, он готов убить меня на месте, — хотя в темноте я не могла видеть его лица, мне подсказывала природная интуиция. Видимо, на сей раз она меня обманула, так как мой маньяк снова повернулся лицом к дороге и, не вымолвив ни единого слова, невозмутимо продолжил путь. Тогда я предприняла еще одну попытку, но на сей раз он был готов. Он резко затормозил и вновь обернулся, пытаясь усадить меня. Это было не так-то просто, я не собиралась сдаваться без боя. Я боролась, кусалась, сняла кед и стала лупить его по лицу. Так мы боролись минуту или две, пока, наконец, он не заорал на меня:

— Да уймись, Линарес, это же я!

Я вздрогнула при звуке этого голоса и медленно отпрянула. Сперва даже не поняла, слышу ли наяву или это снова голос в моей голове. Так или иначе, я знала этот голос. Я бы узнала его даже сто лет спустя, различила бы даже в толпе.

Мужчина включил лампочку в машине и повернулся ко мне. С секунду я изучала его лицо невидящим взглядом, затем почувствовала, как меня затягивает в какую-то черную воронку и в следующую минуту потеряла сознание.

* * *

Я стал душой. Я выскользнул из тела,

я выбрался из крошева костей,

но в призраках мне быть осточертело,

и снова тянет в столько пропастей.

Я — призрак. Я уже не разобьюсь.

Но ты — живая. За тебя боюсь.

Я очнулась от резкого запаха, ударившего в нос. С трудом разлепив веки, обвела затуманенным взглядом комнату. Услышав вздох где-то справа, повернула голову и поняла, что все еще сплю, потому что у кровати сидел на корточках Блас. В руках он почему-то держал клочок ваты, но я не придала этой детали значения — мне вечно снилась какая-то нелепица. Хотелось просто смотреть на Бласа и радоваться, что он снова мне приснился.

Я почувствовала, как к горлу подкатывают слезы. Столько времени не видела его так близко — он больше не был туманно-расплывчатым, как в других моих снах, теперь я могла его видеть совсем близко: крупный нос, чувственные губы, аккуратно выбритая бородка и глаза — прозрачные светлые глаза, в которых сквозила тревога и недоумение. Столько времени я не видела его так ясно! Лицо теперь казалось каким-то другим, почти незнакомым — и в то же время до боли знакомым, таким родным, что сердце сжималось от горечи при мысли, что это всего лишь сон.

И тогда я сделала то, что еще давно пообещала себе сделать, если он вдруг приснится мне снова. Раньше во сне я все время об этом забывала или не умела контролировать свой сон, но теперь мне удалось выполнить задуманное неожиданно легко. Всхлипнув, я приподнялась на подушке и обхватила его шею. Уткнулась лицом в его плечо, и только несколько мгновений спустя ко мне стало приходить осознание, что я слишком явственно ощущаю ткань его джемпера, и тело под ним кажется плотным и теплым — слишком явственным для сна. В ту же секунду в голове что-то щелкнуло, и мысли разом прояснились. Я медленно отстранилась и снова молча уставилась на него, пытаясь понять, не сошла ли я часом с ума.

Я вглядывалась в его лицо до рези в глазах, так что все вокруг словно подернулось расплывчатой дымкой. Он смотрел на меня скорбно и строго, взглядываясь в самую душу, а у меня на сердце не было ни удивления, ни ужаса. Только радостное волнение и несмелое торжество.

«Я столько времени искала тебя», — думала я, улыбаясь сквозь слезы, — «и вот ты здесь. Я столько времени ждала тебя — и ты вернулся».

Так мы и смотрели друг на друга, не отрываясь, в упор — и, казалось, прошла не одна минута, прежде чем я отмерла и медленно протянула руку, чтобы коснуться его лица. Он не шелохнулся, продолжая не сводить с меня настороженного взгляда, и со стороны это, наверно, напоминало попытку дрессировщика приручить какого-то дикого неуправляемого зверя. Я приближала дрожащие пальцы к его щеке, пока, наконец, не уткнулась в нее, и, ощутив под кожей колючую щетину, вдруг резко отдернула руку, словно обжегшись. Я испуганно охнула, и снова впилась в него неотрывным взглядом. Я не сошла с ума, мне ничего не снилось. Это действительно был Блас — из плоти и крови, живой и невредимый.

Мой взгляд заметался по ковру, прежде чем я снова подняла глаза на Бласа и, нервно облизнув губы, растерянно выдохнула:

— Блас?

И в тот момент туманная пелена, окутывавшая меня и его, вдруг спала. Дыхание вечности, которое на миг словно подняло нас над землей, медленно рассеивалось, и, наконец, я почти физически ощутила толчок как от падения на землю. Лицо Бласа приняло знакомое самоуверенное выражение, и его губы сложились в подобие усмешки.

— Привет, Линарес, — буднично отозвался он и поднялся на ноги. Теперь мне приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо. Я продолжала пялиться, открыв рот, окидывая взглядом его фигуру, знакомо сложенные на груди руки и насмешливое лицо, по которому бродила уверенная ухмылка.

Не вполне еще осознавая, что происходит, и не решаясь снова поверить своим глазам, я осторожно спустила ноги с дивана и медленно поднялась, чуть пошатнувшись. Блас проследил взглядом за моими действиями, но ничего не сказал и не попытался удержать меня.

— Ты жив, — выдавила я, не сводя с него затравленного взгляда.

Блас склонил голову, изучая меня.

— Как видишь, — развел он руками с выражением какого-то садистского торжества на лице.

Я смотрела на него, не отрывая взгляд, и не могла придумать, что сказать. Священный восторг улетучился, теперь меня охватило знакомое оцепенение, которое всегда возникало, когда со мной происходило что-то, что требовало от меня большой эмоциональной затрат. Механизм просто отключался и отказывался работать, и теперь я наблюдала за Бласом почти равнодушно, словно это было в порядке вещей воскресать из мертвых. Или, точнее, словно он никогда и не умирал, и мы виделись с ним в последний раз всего-то на прошлой неделе в коридоре колледжа.

— С каких пор ты стала такой рафинированной барышней, Линарес? Раньше мне, по крайней мере, не приходилось приводить тебя в чувство.

Ничего не случилось, все штатно. Блас живой, стоит передо мной, здоровый и невредимый. Ни радости встречи, ни отчаяния, ни растерянности, ни обиды на его язвительные слова. Мысли тревожно копошатся в голове, перебивая одну другую, а на сердце ничего. Я не отвечала, и он был явно смущен этой неловкой паузой.

— Может, закончим нашу веселую игру в молчанку? — чуть раздраженно предложил он. — У меня мало времени — ты и так оторвала меня от дел своим так называемым побегом.

Его голос отдавался в ушах как-то приглушенно, словно через толстый слой паралона или из другой комнаты. Мыслей было настолько много, что я долго переваривала его слова, но когда до меня дошел их смысл, я вдруг резко вскинула голову и посмотрела на него в упор.

— Линарес, ты меня слышишь? — пощелкал пальцами Блас перед моим носом.

И тогда я словно вышла из берегов. Я вскочила на ноги и набросилась на него с кулаками. Однажды я уже побила его, и он в наказание отстранил меня от занятий. Теперь он не мог ничего сделать, потому что я уже была наказана. Полгода. Полгода я хоронила и воскрешала его в памяти.

— Ненавижу тебя, — всхлипывала я, продолжая колотить его кулаками по груди. Он не пытался отбиваться, лишь инстинктивно защищался руками, глядя на меня с насмешкой и даже как будто с облегчением. Тогда я стала бить его с удвоенной силой, вкладывая всю силу эмоций, которые вдруг нахлынули на меня. Я начинала выбиваться из сил, но с ожесточенным рвением продолжала оттеснять его к стене, однако в какой-то момент вдруг обессиленно повисла на нем, вцепилась пальцами в его джемпер и уткнувшись лицом ему в грудь, зарыдала.

— За что? — кричала я, задыхаясь и судорожно всхлипывая. — За что, Блас? Почему ты не сказал, что жив? Почему? — я снова била его по груди, не разжимая, впрочем, второй руки. Блас стоял, не шолохнувшись, не пытаясь успокоить меня, но и не отталкивая. — Я сходила с ума, думая, что ты мертв — я думала, что ты мертв! — орала я сквозь слезы. — Как ты мог так поступить, Блас, как? — Это была самая грандиозная истерика на моей памяти. Никогда до тех пор или после я не позволяла себе настолько потерять рассудок. Должно быть, даже Блас оторопел настолько, что не сразу сообразил оторвать меня от себя. Но вскоре он все же это сделал. Неожиданно мягко и бережно он отстранил меня, и я, обессиленная, упала на диван и, подобрав колени, мрачно взглянула на него исподлобья.

Блас посерьезнел и растерял свой уверенный невозмутимый вид. Последовала минутная пауза, в течение которой мы молча буравили друг друга глазами. Наконец, Блас провел ладонью по лицу, и, присев рядом со мной на диван, неожиданно мягко произнес:

— Я не планировал объявляться. Ты меня вынудила.

Я медленно повернула голову и оторопело взглянула на него.

— Не планировал? — выдавила я и, опустив ноги на пол, развернулась к нему. — То есть, ты вообще не собирался сообщить мне, что выжил?

Блас не ответил, продолжая пронизывать меня долгим, как будто даже виноватым взглядом. Я недоверчиво качала головой, чувствуя, что слезы вот-вот снова хлынут из глаз.

Я могла даже не узнать, что он жив. Прожила бы долгую жизнь, вышла бы замуж, нашла работу, родила детей, состарилась бы и умерла. Но так и не узнала бы, что Блас жив.

— Так было бы лучше, — коротко пояснил он, но яснее не стало. Я хмурилась и морщила лоб, силясь понять, кому и каким образом от этого должно было стать лучше.

— Кому лучше? — выдавила я. Это было состояние эйфории. Сердце рвалось от неожиданного восторга, заглушаемого невыносимой болью. Блас вздрогнул и, снова резко поднявшись на ноги, отвернулся к окну.

— Сначала я думала, что ты умер, — безжизненно уронила я, глядя куда-то прямо перед собой. — Потом что ты меня предал. Я переживала твою смерть и предательство одновременно, а ты молча наблюдал, — невесело усмехнулась я. — И получал удовольствие!

Он молчал, по-прежнему стоя лицом к окну.

— Это жестоко, — уронила я тихо. — И подло…

И комната снова погрузилась в тишину. Прошло несколько мгновений, прежде чем Блас обернулся.

— Подло? — он удивленно вскинул брови. — А что, собственно, подлого я совершил? Я ничем тебе не обязан. Захотел — и уехал. Почему я должен тебе докладываться?

Я опешила.

— Что? — выдавила, не вполне уверенная, что правильно его поняла.

— Что слышала, — небрежно ответил он. — Жив я или нет, тебе до этого не должно быть дела. Я ясно дал понять, что в твоей заботе не нуждаюсь.

Я ответила не сразу. Не знала, что ответить.

— Но я… Я думала, что ты погиб, Блас, — тихо уронила я. — Думала, что больше никогда тебя не увижу…

— Так бы и вышло, — равнодушно пожал плечами Блас. — Мы бы больше не увиделись, если бы тебе не пришла в голову идиотская идея снова сбежать из колледжа. Так какая разница, умер я или нет?

Я не сводила с него изучающего взгляда, словно не узнавала. Это был прежний Блас с неизменной усмешкой на губах и жестким взглядом, но в то же время он был так не похож на Бласа из моих снов, к которому я успела привыкнуть за последние полгода. Его жестокие слова достигали моего слуха, но не доходили до сердца. Я пыталась разглядеть сквозь броню самоуверенности то сокровенное, что Блас так старательно прятал от меня за небрежными фразами.

— Все говорили мне, что ты умер, — невпопад ответила я, словно и не услышала его слов. — Но я знала, что найду тебя. И нашла, — я поднялась на ноги, спокойно подошла к нему и встала напротив. — Я думала, что ты умер, Блас, — повторила я, смело глядя ему прямо в глаза, которые находились теперь от меня совсем близко, и я могла заметить в них некоторое замешательство. — Неужели ты думаешь, я отпущу тебя теперь так просто? Обижусь на твои слова и уйду? — Я отрицательно покачала головой.

Блас застыл на мгновение. Затем отпрянул и устало провел рукой по лицу.

— Линарес, до тебя, похоже, плохо доходит, — вкрадчиво произнес он, невозмутимо отвечая на мой прямой взгляд. — Я отвезу тебя обратно в колледж — и мы никогда не увидимся. Я больше не имею никакого отношения к твоей жизни.

— Правда? — усмехнулась я. Сама не понимала, откуда во мне бралась эта невозмутимость. Видимо, я исчерпала лимит эмоций. — Никакого? А как ты тогда узнал, что я сбежала из колледжа? И почему поехал за мной?

Блас хмыкнул.

— Ты много о себе возомнила — никто за тобой не ехал. Я просто проезжал по той же дороге.

Я фыркнула.

— И тут же наткнулся на меня — вот это невезение.

— Счастливым этот день точно не назовешь, — подтвердил Блас, скривившись.

Я покачала головой.

— Ты совсем, что ли, за дуру меня держишь?

— Ты уверена, что хочешь услышать ответ? — ухмыльнулся Блас.

— Не хочу, — передернула плечами я, — потому что ты соврешь.

Блас устало вздохнул и обратился ко мне снисходительно, как к маленькой девочке:

— Хорошо, к чему ты ведешь?

Я ответила не сразу, пристально вглядываясь в его лицо. Наконец, я решительно выпалила:

— Я думаю, ты и есть мой новый опекун!

На миг Блас изменился в лице, но тут же оно превратилось в невозмутимую маску.

— Твой опекун? — насмешливо переспросил он. — Серьезно? У меня ощущение дежавю.

— И в прошлый раз я оказалась права, — напомнила я.

— Но не в этот раз, — равнодушно пожал плечами Блас. — С твоим новым опекуном я даже не знаком…

— Брось, Блас, — перебила я его. — Мы все это уже проходили. Я больше не верю в совпадения. Ты слишком много обо мне знаешь для человека, который решил навсегда исчезнуть из моей жизни! Ты по-прежнему мой опекун, так ведь?

Блас смерил меня долгим внимательным взглядом. Наконец, он отвел глаза и медленно подошел к двери.

— Иди умойся и приведи себя в человеческий вид — сухо бросил он вместо ответа и деловито прибавил, — я отвезу тебя обратно в колледж.

С этими словами он покинул комнату.

Он никак не прокомментировал мое предположение, и его молчание говорило красноречивее всяких слов. Никого я так ненавидела, как своего нового опекуна. Никого я так не желала вернуть, как Бласа. И вот теперь оказалось, что тот, кого я с такой яростью отвергала, и тот, к кому стремилась, был одним и тем же лицом. Как щенок, я все это время гналась за своим собственным хвостом.

* * *

— Кто мой новый опекун? — резко спросила я, застегивая ремень безопасности.

Блас сел в машину и завел мотор.

— Я, — ответил он так буднично, словно я спросила его, кто поведет машину.

Внутри поднялась волна протеста и недоумения. Только что он ломал комедию, а теперь так просто признался… Что у него в голове?

— Ты? — переспросила я. — Но зачем? Ты же так хотел избавиться от меня.

Блас переключил скорость и нажал на газ. Машина бесшумно тронулась с места.

— Я был бы крайне рад от тебя избавиться, но не могу, — процедил он, не отрывая взгляд от дороги.

— Почему? — повторила я. — Почему ты остался моим опекуном?

Сердце замерло. На секунду в голову пришла сумасшедшая мысль, что он просто не смог. Как бы я хотела, чтобы он сказал это вслух и разрешил все мои сомнения раз и навсегда.

Но он молчал, продолжая следить за дорогой.

— Хорошо, ответить на другой вопрос, — окликнула я его.

Он медленно обернулся и смерил меня спокойным вопросительным взглядом.

— Блас и мой опекун — два противоположных человека. Ты меня ненавидишь, опекун заботится, ты бежишь от меня, опекун преследует. Скажи, где настоящий Блас? — повысила я голос, не сводя с него упрямого взгляда, под которым, ему, казалось, было не по себе. — Я просто не понимаю, действительно не понимаю! С ума схожу, веришь? — Я дотронулась до его плеча. Он вздрогнул, но не пошевелился. — Сравниваю письма опекуна и твое отношение вживую. Зачем я тебе, если ты меня ненавидишь, а если любишь, почему делаешь вид, что ненавидишь?

— Я тебя ненавижу, — выплюнул Блас, — и никогда не вводил в заблуждение. Ты сама не хочешь принять ответ.

Лучше бы он меня ударил. Внутри все оборвалась, но я попыталась казаться невозмутимой.

— Тогда к чему это письмо? — с вызовом спросила я, доставая из кармана джинсов смятый конверт. — Узнаешь? — я помахала письмом у него перед носом.

Блас скользнул взглядом по конверту и закатил глаза.

— Неужели не ясно, что я написал это, чтобы сбить тебя со следа? — лениво произнес он. — Или ты думаешь, я действительно настолько сентиментален?

— Хорошо, — уверенно кивнула я. — Ты хотел сбить меня со следа. Тогда объясни, почему ты здесь? Зачем поехал меня искать?

— Я твой опекун, — выплюнул Блас. — На мне юридическая ответственность.

— Ты мертв! — воскликнула я. — Юридически ты мертв!

— Зато твой новый опекун жив, — напомнил он.

— Я не верю, — мотнула я головой. — Ты мог не выдумывать историю с новым опекуном. Мог просто уехать и забыть обо мне. Как собирался.

Блас явно смешался.

— Я обещал отцу, — мрачно отозвался он, глядя перед собой.

— Ты его ненавидел!

— Тебе не понять. В моем мире слово стоит гораздо больше, чем в твоем, — сощурился Блас. — Каким бы паршивым отцом он ни был, я все-таки обязан ему кое-чем.

— Значит, высокие понятия, — фыркнула я. — Ты мог просто высылать мне деньги, почему участвуешь в моей жизни? Подарки, письма — зачем все это? — Я приперла его к стенке — больше отступать было некуда. — Зачем ты это делаешь, Блас, — вкрадчиво повторила я, — если ненавидишь меня?

Он, наконец, отвел взгляд от дороги и посмотрел мне в глаза, затем опустил голову и устало сжал пальцами виски.

— Линарес…

— Лухан, — перебила я его. — Опекун называет меня Лухан.

— Я называю тебя Линарес! — резко ответил он. — Если бы твой опекун тоже называл тебя Линарес, ты бы что-то заподозрила...

— Да плевать, зови по фамилии, — резко перебила я. — Ответь на мой вопрос. Что ты здесь делаешь?

Блас устало вздохнул.

— Еще раз повторяю, Линарес, — вкрадчиво произнес он. — Ты последний человек, которого я хочу видеть. Если помнишь, я делал все, чтобы ты не догадалась о моем счастливом выздоровлении. Мне до тебя нет никакого дела. — Он говорил отрывисто, словно вдалбливая эту информацию.

Последние полгода я прожила с этой мыслью. С мыслью, что ему наплевать на меня, и он даже сбежал на тот свет, лишь бы отвязаться. Но за последний час я как будто повзрослела, или просто хорошо изучила Бласа за эти годы. Я не верила ему. Он говорил так, будто пытается убедить себя, а не меня. В его взгляде сквозило замешательство, агрессивное отрицание, которое, скорее, свойственно человеку, которого поймали на вранье.

— Нет никакого дела? — склонила я голову, невозмутимо изучая его, словно под рентгеном. — Поэтому подослал ко мне Хосе летом? Он сказал, что ты сделал это, чтобы поддержать меня.

На сей раз, Блас не нашелся, что ответить. Прошла, должно быть, минута, прежде чем он снова повернулся ко мне. Его прищуренные глаза с тяжелыми ресницами казались почти прозрачными.

— Я все не пойму, к чему ты клонишь, Линарес? — прервал, наконец, он напряженное молчание.

Я растерялась. Один ноль, Блас: я действительно понятия не имела, к чему клоню. Да, я была уверена, что он намеренно подавал мне знаки, чтобы я догадалась, что он жив. Но зачем?

— Я за многое должна тебя ненавидеть, Блас, — заговорила, наконец, я, откидываясь на сиденье, — но сколько бы моей крови ты ни выпил, я всегда тебя уважала за то, что ты говорил мне правду. Ты швырял мне ее в лицо, не думая о моих чувствах, но по крайней мере, я могла тебе верить. Мне казалось, что ты не лицемер, Блас, но выходит, ты такой же, как все.

Я невесело улыбнулась и пожала плечами.

— Знаешь, почему я сбежала? Не могу выносить лицемеров. Мне все лгут, веришь? Просто не знаю, куда деться от вранья, — все обманывают, даже Марисса. Лучше жить в лесу с волками — те, по крайней мере, честно хотят одного: перегрызть мне глотку и набить животы. А чего хочешь ты, я не понимаю, — покачала я головой и снова смерила Бласа оценивающим взглядом. — Не понимаю, — повторила я.

Блас помедлил, затем глаза его сощурились.

— Ты хочешь правду? — лениво протянул он и равнодушно пожал плечами. — Хорошо, слушай внимательно, я постараюсь говорить доходчиво, чтобы ты, наконец, поняла, Линарес. Отец не оставил мне выбора, ясно? Перед смертью он написал завещание, согласно которому я должен опекать тебя до твоего совершеннолетия — в ином случае, все его состояние перейдет новому наставнику! Поняла теперь? Фара загнал меня в тупик! Как я мог тебя после этого не презирать? Из-за тебя я был вынужден унизиться и принять условия отца, потому что в ином случае он пустил бы меня по миру!

Я смотрела на него, не мигая, и отрицательно качала головой, не веря ни единому слову.

— Я не могу отказаться от тебя до тех пор, пока тебе не исполнится двадцать один! Только после этого наследство можно будет поделить поровну и распрощаться.

— Нет, это неправда…Неправда, — лепетала я. — Что за бред? Зачем тогда было приходить работать в колледж? Ты мог просто подписать бумажку и забыть обо мне.

На секунду мне показалось, что в его глазах промелькнуло смятение, но он тут же взял себя в руки, и на губах у него заиграла самоуверенная ухмылка.

— Уж не думаешь ли ты, что я сделал это ради тебя? Отдел опеки следил за мной, а ты вела себя, как уличная шантрапа. Мне каждый день поступали жалобы от директора. Работа в колледже — единственный способ контролировать тебя.

Я фыркнула.

— И ты пошел на такую жертву ради денег отца? Зачем? У тебя же собственная компания, ты бы не пошел по миру! Ты вполне мог отказаться!

— Почему я должен отказываться от денег, который принадлежат мне, Линарес? — ядовито выплюнул он. — Ты никто — приблудная кошка, которую приютил мой сердобольный отец. И тебе досталось не только его внимание — он записал на тебя и мое наследство! Я должен с этим мириться, по-твоему?

Я смотрела на него с недоумением и растерянностью щенка, которого растерзали живодеры и оставили на дороге.

— Значит, все это из-за денег? — споткнувшись, пробормотала я.

— Наконец-то до тебя дошло, — с облегчением выдохнул Блас. — Я не мог допустить, чтобы после моей мнимой смерти деньги достались кому-то еще, поэтому мне пришлось подделать документы и переписать опекунские права на имя Пабло Диаса. Только поэтому я был вынужден продолжать изображать заботливого опекуна. Поверь, будь моя воля, я бы уже был на пути в Северную Америку, — жестко отрубил он.

— Но к чему был весь этот спектакль? — хваталась я за последнюю соломинку. — Проще было оставить все, как есть. Почему ты скрыл, что вышел из комы? Тебя кто-то преследовал?

Блас покосился на меня насмешливо и снова устремил взгляд на дорогу.

— Ты.

— Я?

Блас пожал плечами.

— Я ясно дал тебе понять, что не хочу тебя видеть. К сожалению, до тебя туго доходит.

Я опешила.

— Ты заставил меня поверить в свою смерть, чтобы я больше не искала тебя?

Блас молчал и не смотрел на меня, устремляя на дорогу мрачный взгляд.

Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Сердце заколотилось с бешеной скоростью.

— Да что ты за человек? — горько выдохнула я. — Ты мог просто рассказать мне о завещании отца. Мне бы и в голову не пришло преследовать тебя.

Блас неохотно повел плечом и, не отрывая взгляда от дороги, нарочито небрежно бросил:

— Я поступил еще проще.

Я резко нажала на педаль тормоза. Блас мигом среагировал и оттолкнул меня. Я ударилась виском о стекло машины, но даже не обратила внимания и стала бешено дергать ручку дверцы.

— Выпусти меня, — орала я. — Выпусти меня сейчас же!

Блас устало покачал головой.

— Линарес, ты представить себе не можешь, с каким удовольствием я бы это сделал. Но не раньше, чем доставлю тебя в колледж. Вынужден временно поработать твоим личным шофером.

Я снова хотела наброситься на него с кулаками, но внезапно остановилась и стихла. Первая волна стыда за свою наивность схлынула, и теперь вернулась лишь спокойная молчаливая ненависть и апатия.

— Так-то лучше, — довольно кивнул Блас, заметив, что я успокоилась. — Мне бы не хотелось прибегать к насильственным мерам.

На языке вертелась язвительная фраза, но озвучивать ее не хотелось. Он стал мне настолько противен, что не хотелось даже ссориться с ним.

— Приехали, — потряс он меня за плечо через час. Я сделала вид, что задремала, но когда мы остановились, тут же открыла глаза и, повернув ручку, выскочила из машины. Дверь с другой стороны тоже хлопнула. Блас поставил машину на сигнализацию. Я мрачно взглянула на него в свете фонарей.

«Блас, не уходи! Не уходи…».

— Уходи, — жестко произнесла я.

По лицу Бласа прошла тень.

— Сначала я должен доставить тебя в колледж.

Я передернула плечами.

— Я помню дорогу.

— После твоей сегодняшней выходки я не могу полагаться на твою память, — нарочито любезно развел он руками и подтолкнул меня вперед. Я смерила его ненавидящим взглядом и медленно пошла к главному входу. Открыв тяжелую дверь, я зашла в холл и повернулась к Бласу, вызывающе глядя на него.

— Все? — только и спросила я.

Блас сощурился.

— Иди — и только попробуй сбежать еще раз, — процедил он.

— Обязательно сбегу, — пообещала я и резко повернулась, чтобы уйти. Он молниеносно схватил меня за плечо и снова развернул к себе.

— Что ты сказала? — вкрадчиво произнес он.

Я вскинула на него дерзкий взгляд.

— Я уже сказала, что не останусь в этом колледже.

— Боюсь, что останешься, — сощурился он.

— Боюсь, что не останусь, — передразнила я его и скинула руку со своего плеча.

— Я не позволю тебе, — процедил Блас.

— Да? — вскинула я брови и, пятясь назад, развела руками. — Интересно, а что ты сделаешь?