Revenge (гет)

Если до вчерашнего дня доктор Хоуп был против твоей выписки, и уж тем более — проживания отдельно от семьи, то теперь уже сам вызвал меня в кабинет, обговорить все тонкости.

В смысл его слов я толком не вникаю, все мои мысли уже там, с тобой. Мой взгляд блуждает от одной почетной грамоты к другой, натыкается на целую полку с наградами в застеклённом шкафу. А наш дорогой доктор, оказывается, честолюбив. Не без причины, конечно. Но в будущем, при возникновении проблем, именно это может стать рычажком давления. Надо запомнить.

— ... Мистер Стэнфорд, вы вообще меня слушаете?! — Хоуп как-то слишком неожиданно оказывается прямо перед моим носом. — Если бы не вчерашний скандал, я бы ни за что не отпустил мисс Майю с вами, но, похоже, сейчас это лучший вариант. — Он внимательно вглядывается мне в лицо. — Если вы, конечно, не решите оставить её здесь.

Сцепляю руки в замок — занимаю оборонительную позицию. Нет уж, такой шанс я не упущу.

— Майя сама решила, что хочет уехать.

Доктор тяжело вздыхает и кидает мне на колени скрепленные листы.

— Тогда прошу очень внимательно ознакомиться с инструкцией. Здесь всё, что нужно знать. Какие лекарства и когда принимать, когда привозить на осмотры и процедуры, как ухаживать за больной.

— А вы действительно заботитесь о своих пациентах! За это мой отец вам не доплачивал, — пробегаюсь глазами по тексту.

Хоуп, к великому сожалению, игнорирует мои слова.

— Физически, как я уже и говорил, мисс Майя практически здорова. Через неделю снимем повязки с рёбер, заживут последние синяки. Но! Её душевное спокойствие — вот что заботит меня больше всего. Как вы могли заметить, оно крайне нестабильно.

— Родители?

Он кивает.

— Вчера она сорвалась, кричала и плакала, а они... они ничего не сделали. И не смогут. К тому же мисс Майя, похоже, так и не простила их. Рядом с вами ей будет гораздо спокойнее.

Удовлетворённо хмыкаю. Слишком удовлетворённо и слишком громко.

— Если вы...

— Не беспокойтесь, доктор Хоуп, с Майей всё будет в порядке. Стэн оставит вам все необходимые номера телефонов, помимо того что мы будем привозить её каждые три дня на осмотр.

— Ещё одно. — Я раздражённо оборачиваюсь, но, как и в случае со следователем, Хоуп остаётся неприступен. — Возможно, вам это покажется слишком неуместным, я и сам так считаю, в общем-то, но... Позаботьтесь о мисс Майе сами. После случившегося она не переносит прикосновений, но на вас реагирует нормально. Относительно. Чужие люди могут принести ненужный дискомфорт.

Коротко киваю и выхожу из кабинета. Наш дорогой доктор даже не представляет, с какой радостью я позабочусь о тебе.

* * *

Когда мы переступаем порог маленькой уютной квартирки в одном из спальных районов Лондона, я понимаю, что лучше просто и быть не могло.

Домработница уже всё приготовила: в комнатах чистота и порядок, а из кухни доносится аромат недавно приготовленного обеда. Приходить она будет в то время, когда ты будешь в больнице. Я же буду появляться здесь гораздо чаще. Нельзя оставлять мою маленькую фею одну надолго.

— Всё точно в порядке?

Твой тихий лепет невероятно раздражает. А чувство превосходства и вседозволенности — пьянит.

— Не задавай глупых вопросов. Вот это твоя комната, — закидываю вещи и прохожу дальше, — вот здесь ванная и туалет, а там кухня. Ты быстро освоишься. Майя?

Не смотришь на меня. За весь день не взглянула ни разу. Но сейчас твой взгляд, блуждающий по квартире, действительно заинтересованный. Не убегающий. Спохватываешься, только когда я начинаю распаковывать твои вещи.

— Нет, не надо, я сама. — Слишком резкий взмах руками, и как результат — сморщенное от внезапной боли лицо. Опережаешь вопросы о самочувствии, которые я всё равно не задам: — Здесь уютнее, чем я ожидала.

— А чего ты ожидала?

— Не знаю... чего-то в стиле хай-тек?

Как же мало ты обо мне знаешь. Как непозволительно мало.

— Я приверженец классики. Во всём.

— Да, я вижу, — медленно подходишь к камину в кабинете. — Он рабочий?

— Да. Специально для этого покупал квартиру на последнем этаже. Ненавижу электрозаменители.

Мечтательно киваешь и проводишь пальчиками по линиям кирпичей.

О чём задумалась, Майя?

И ведь хочу спросить, но настойчивая вибрация телефона не даёт. Месть местью, а работу никто не отменял. Тем более что в этот раз одно непосредственно связано с другим.

— Обустраивайся пока, я приеду вечером.

— Ты приедешь сюда? — в твоём голосе неподдельные удивление и страх.

— Хоуп взял с меня слово заботиться о тебе. По крайней мере, пока не снимем повязки. А что, ты против?

Вроде бы говоришь: «Совсем нет», но толком не разобрать — слишком тихо.

В любом случае, рыбка попалась на крючок, остальное не так важно.

* * *

Освободиться получилось только к ночи. Но зато теперь твой отец официально работает на «Стэнфорд кампани». Целых два Коула оказываются в моей ловушке за сегодняшний день, так что его даже можно назвать удачным.

До отца информация о моих действиях доходит слишком быстро, и когда я приезжаю забрать кое-какие вещи, он уже ждёт меня в комнате.

— Зачем ты нанял его? — как всегда, требовательный и надменный тон.

А ведь мы столько раз договаривались оставлять работу и рабочие отношения в офисе.

— Чтобы он смог хоть частично оплатить кругленький больничный счёт.

Прохожу мимо и закидываю в небольшую кожаную сумку все подряд вещи, что могут пригодиться.

— А поселить её в своей квартире — это что за благотворительность? — Следит за каждым моим действием, и во взгляде всё больше недовольства.

— С тебя беру пример.

— Ричард!

— Что? — Останавливаюсь, глядя прямо на него. Прямо и открыто.

Слишком для него. Как будто вспоминает — и из могущественного бизнесмена превращается в разбитого горем человека. Скукоживается на моих глазах.

— Я не понимаю тебя. Если бы была возможность, я бы уже был рядом с Кэти, а ты даже ни разу не поговорил с ней. И при этом заботишься об этой Майе, как о... — затравленность в голосе сменяется злобой. — Главное, проследи за тем, чтобы больничные слухи не стали правдой.

Впервые за долгое время ощущаю близость с отцом. Понимаю, что не так уж мы не похожи. Только я решительнее, злее и не обременён тяжестью общественного мнения так, как он. Пока, по крайней мере.

Кладу руку ему на плечо, как бы говоря: «Не волнуйся, отец, я отплачу им всем».

И он сдаётся. Осунувшееся лицо становится чуть спокойнее, и он легонько треплет мою руку.

Как, наверное, ему тяжело осознавать, что все жертвы, все деньги и влияние не смогли спасти его единственную дочь от этого ужаса.

* * *

Дождливые улицы Лондона переливаются в свете фар проезжающих машин, отражаются в каждой, даже самой маленькой капельке. Ненавижу такую погоду. Ненавижу вечную сырость, холод и ветер. Поэтому и перебрался в Сидней, сам вызвался возглавить новое отделение.

А вот Кэти такая погода нравится больше всего. Она, наверное, скучает там, в Лос-Анджелесе, по этим недодождям-недотуманам, которые мелкими каплями оседают на всё вокруг. Словно кокон. Скучает по вечно серому небу и солнцу, пробивающемуся сквозь дымку, словно в постапокалиптическом блокбастере.

Я бы собрал её, если бы мог. Всю эту картинку за лобовым стеклом, всю по составляющим, и отослал бы ей. Чтобы она взбодрилась, чтобы не думала, что я забыл о ней.

Я думаю о Кэти, каждую секунду думаю о ней...

Устало опираюсь головой о руль и закрываю глаза. Моментально проваливаюсь в забытьё.

Которое не приносит ни спокойствия, ни облегчения. Наоборот, только сильнее обостряет все чувства, выводит собственное тело из-под контроля мозга, куда что-то бьётся болезненными толчками, не переставая, уже несколько минут.

Кажется, я тоже видоизменяюсь. Привыкаю к существованию, а не жизни.

Ничего, когда всё закончится, я приеду, и мы вместе с Кэти начнём новую жизнь. Даже если она выберет для этого самое сырое и промозглое место во всей Англии.

С трудом разлепляю свинцовые веки и тянусь к крышке ноутбука. Изображения с пяти камер наблюдения моментально занимают весь экран. Коридор, кабинет, спальня, кухня и ванная. Ты и сама не знаешь, что теперь рыбка в моём аквариуме. И я могу наблюдать за тобой в любое время суток. Лайэл, если бы узнал, наверняка прочитал бы мне целую лекцию на тему вторжения в частную жизнь, но ведь это моя квартира, так?

Ты сидишь на диване в кабинете, подтянув ноги к животу и закутавшись по самую макушку в тёплый красный плед. Потираешь глаза, на секунду вынимая руку из своеобразного кокона, и тут же прячешь её обратно. Неужели меня ждёшь? Ну да, я же сказал, что приду...

Часы, встроенные в большой книжный шкаф, бьют полночь, и ты со вздохом, до сих пор болезненным, идёшь в ванную. Возишься со смесителем, роешься в шкафчиках, и, наконец всё приготовив, раздеваешься.

Что в тебе так приглянулось тем бандитам? Тощая, какая-то даже слишком хрупкая, с маленькой, но, признаю, довольно аккуратной грудью. С длинными ровными ногами, впалым животом и чуть темнее, чем на голове, треугольником волос ниже. Слишком плоской задницей и выпирающими позвонками, словно ты динозавр из доисторических времён. С короткими, настолько светлыми, что в свете кажутся прозрачными, волосами. Но мягкими, я помню. Вытираю пальцы о куртку, хочу оттереть это ощущение от себя. Не хочу помнить, не хочу знать.

Единственное, что, на мой вкус, в тебе может привлечь, — это лицо. По-настоящему девичье: с пухлыми розовыми губками, огромными глазами и чуть вздёрнутым носиком. Усыпанное маленькими веснушками. Вспоминаю слова одного из насильников. Да, хоть в чём-то наши мнения на твой счёт сошлись.

Стоишь ещё какое-то время перед зеркалом, смотришь на себя словно в первый раз — вместе со мной. Осторожно касаешься повязки на рёбрах. Проводишь подушечками выше и замираешь с абсолютно нечитаемым выражением лица.

Подаюсь вперёд, как будто хочу через экран просочиться к тебе, встать за спиной. Разгадать, о чём думаешь. Почему-то это кажется невероятно важным сейчас. Почему-то… Не могу разглядеть, что именно случилось, хоть и поставил самые лучшие камеры, но ты в ужасе отскакиваешь к противоположной стене и буквально стекаешь по ней вниз, клубком сворачиваясь на кафельном полу. Закрываешь голову руками и будто ждёшь удара. Которого так и не следует.

По моему телу откуда-то изнутри поднимается волна, что-то непонятное вспышками, неясными очертаниями затмевает сознание, и я почти подрываюсь к тебе. Уже тянусь к карточке-ключу, чтобы заглушить тихо порыкивающий мотор, как всхлипы на той стороне экрана меня останавливают.

Ты лежишь на полу и рыдаешь. До конвульсий собственного тела, до побелевших костяшек моего. И правда похожа на использованную половую тряпку. Совершенно не вписываешься в дизайн роскошной, недавно отремонтированной комнаты.

Чувствую, как тошнота подступает к горлу, как копится слюна, смазывая глотку, и уже начинает спазматически сжиматься желудок. Едва успеваю выскочить из машины. Оставляю на мокром грязном асфальте всё, что ел за последние, наверное, дня два.

Свежий воздух помогает немного проветрить голову, но кислый привкус во рту заставляет морщиться и, плотнее закутавшись в куртку, бежать к ближайшему супермаркету.

Пока молоденький паренёк пробивает мне бутылку «Аква Минерале», неотрывно смотрю на витрину с сигаретами. Раньше много курил, а год назад бросил. С тех пор как переехал, и надобность отпала.

Бросил… Представляю, как густой дым наполняет лёгкие, забирается в череп, размягчая тугой узел нервов, и не удерживаюсь. Кидаю на прилавок первую попавшуюся пачку.

Всё оставшееся до работы время наблюдаю за тобой и курю. За ночь ты пять раз просыпаешься с криками, а во сне постоянно ворочаешься и что-то бормочешь себе под нос.

На последней сигарете понимаю, что больше никогда не смогу курить эту марку. Слишком сильно их вкус пропитался тобой.

* * *

Уже третья смс от Хоупа заставляет нижнее веко нервно подёргиваться. И было бы даже проще, если бы он остановился только на этом. Зря я решил дать ему свой рабочий, надо было ограничиться сотовым. Зато теперь и я, и все руководящие сотрудники, собравшиеся на планёрку, знают, что Майе скоро на первое обследование. Чёртов докучливый докторишка со своим автоответчиком!

Хриплый, почти неслышный голос останавливает у самого выхода на подземную парковку.

— Простите, Ричард… — Мой взгляд пригвождает отца Майи к полу и он, моментально покрывшись испариной, поправляет себя: — Мистер Стэнфорд. Как там Майя?

Хочется взять его за грудки и кинуть обратно, прямо в металлическую обшивку лифтовой кабины. И бить ногами, физически возбуждаясь от хруста костей под подошвами.

Как он вообще посмел ко мне обратиться? Разве мой помощник ему не сказал не появляться мне на глаза?

Делаю шаг навстречу — он на один отступает.

— Хотите узнать, как Майя? Так почему сами у неё не спросите? — в голосе звучит угроза: не могу, не получается её скрыть.

Пусть только попробует тебе позвонить, только попробует прикоснуться к тому аквариумному стёклышку, которое я создал вокруг тебя, — и скорость его падения увеличится в два раза как минимум.

— Я… Да. Да, наверное… Простите, мне надо идти… Спасибо за шанс расплатиться с вами, я очень ценю это, правда. — Коул нажимает на кнопку лифта прежде, чем я успеваю продумать ответ.

Внезапно очень захотелось в душ. Смыть с себя грязь его присутствия рядом.

Очередная смс от доктора Хоупа даёт понять, что это мне удастся ещё не скоро.

* * *

Едва успеваю бесшумно, как мне кажется, прикрыть дверь, как ты выныриваешь из полутьмы прихожей прямо перед моим носом.

Ждёшь меня, как верная собачонка, да?

— Тебя не было два дня… — осекаешься на полуслове и стыдливо заправляешь за ухо светлую кудряшку. — То есть ты, конечно, не обязан приходить, просто ты говорил…

Не обращаю никакого внимания на твой лепет, сразу целенаправленно иду на кухню. Делаю вид, что в первый раз вижу нетронутые кастрюли на плите, хотя на самом деле прекрасно знаю, что ты за время моего отсутствия съела два яблока.

В последнее время начал понимать фанатов «Симс».

— Тебе не нравится, как готовит домработница?

Рассеянно смотришь на плиту и слегка краснеешь. Думаешь, я забочусь о тебе? Зря. Просто перед врачом ты должна быть похожа на человека, чтобы тебя не забрали обратно.

— Нет, я просто… Аппетита не было.

— Я найму другую. Что она должна уметь готовить?

— Нет-нет, правда, всё в порядке, зачем увольнять? Вот, я съем сэндвич, — достаёшь заготовленный из холодильника, буквально давишься, заглатывая его в три куска. Делаешь ну очень честные глаза.

Тебя так волнует какая-то женщина, которую ты ни разу в жизни даже не видела? Тогда почему же с моей — с нашей — Кэти ты поступила хуже, чем с чужой? А, Майя?

— А ты приехал…

— Нужно отвезти тебя на осмотр. — Подхожу ближе и не могу скрыть брезгливость. Твои волосы как будто воском намазаны, а бинт так и вовсе стал какого-то бурого цвета.

— Что у тебя с головой?

— Мне неудобно самой. Ещё не могу нагибаться, а повязку на рёбрах мочить нельзя. Хотела подождать, пока придёт та женщина, чтобы помыть голову… — к концу фразы совсем тушуешься, опускаешь голову, словно нашкодивший ребёнок.

Взвешиваю все «за» и «против». Нежелание даже мельком прикасаться — и возможное недовольство Хоупа твоим внешним видом. К собственному удивлению, получается взять себя в руки.

— Пошли. Управимся быстро, высушим тебя феном и поедем. Твой доктор мне уже всю плешь проел своими звонками и смс.

Послушно идёшь за мной: видимо, пока не осознаёшь, что именно мы будем делать.

— Я попрошу его не звонить так часто, — лепечешь ты, а я останавливаюсь как вкопанный и чувствую, как по телу расходится дрожь от твоего прикосновения: не успела затормозить и врезалась в меня своим курносым носиком.

— Хочешь, чтобы он вернул тебя в больницу? — говорю, а сам пропускаю тебя вперёд, с удовлетворением наблюдая, как ты усиленно трясёшь головой в знак протеста. — Раздевайся.

— Что?.. — Кажется, ты хочешь сказать ещё что-то, но застываешь с открытым ртом, во все глаза глядя на меня.

В повисшей тишине слышен треск электричества по коже, когда я через голову стягиваю свитер, оставаясь в одной футболке.

— Ты хочешь мыть голову в платье? — складываю руки на груди.

Колеблешься. В этот раз я не иду окольными путями, а напролом требую стать ещё ближе, довериться ещё сильнее.

И ты сдаёшься. Дрожащими пальцами расстёгиваешь пуговички и медленно, мучительно медленно спускаешь платье до талии, не переставая бросать на меня осторожные взгляды.

Думаешь, я перевозбужусь от одного твоего вида и наброшусь, как те звери? А может, ты на это и надеешься?

Подхожу и одним резким движением нагибаю тебя над ванной. Вскрикиваешь — то ли от неожиданности, то ли от боли.

Всё равно. Просто хочу, чтобы эта пытка поскорее закончилась. Мылю голову шампунем, не заботясь, что пена может попасть в глаза, тяну за волосы явно сильнее, чем нужно, прижимаюсь ближе, чем необходимо.

Терпишь. Всё терпишь, только кожа покрывается мурашками и слегка подрагивают пальцы, вцепившиеся в бортик ванной.

Когда Кэти была помладше, то часто просила меня причесать, помыть, да даже просто погладить её волосы. Ей почему-то всегда это очень нравилось, хотя я никогда не отличался особой аккуратностью. В такие моменты она была похожа на маленькую кошечку, подставляющуюся под ласку. Она ходила вокруг меня, пока не добьётся своего, а потом тихо мурчала от удовольствия, и я даже пару раз видел, как она выходила гулять с той невозможной хренью на голове, которую мы гордо называли причёской.

Интересно, а кто сейчас заботится о ней? Мама?

— Дик? Ты не подашь полотенце? — твой голос доносится как будто издалека.

Промаргиваюсь и пытаюсь сфокусировать взгляд. Лучше бы не делал этого. Потому что сейчас мы стоим друг напротив друга, так близко. С твоих волос маленькими змейками стекает вода, пропитывая насквозь тонкую ткань бюстгальтера, забираясь под повязку.

— Чёрт, повязка!

Хватаю первое попавшееся полотенце и начинаю усиленно вытирать. Замираю, только когда замечаю под волосами на затылке довольно длинный шрам. Неосознанно касаюсь, провожу по нему пальцами. Ты сжимаешь кулачки, жмуришься, но не отталкиваешь. Я вижу в зеркало.

Пальцы обжигает, лицо горит. Как ты можешь? Как можешь так сильно доверять мне?

Накидываю полотенце на хрупкие плечи и упираюсь лбом в твою макушку. Сжимаю руки так сильно, что у тебя точно останутся синяки.

Если бы не Кэти, я бы, наверное, даже пожалел тебя. Если бы не Кэти, я бы…

Настойчивая трель телефона возвращает в реальность, а недовольный голос Хоупа в автоответчике сообщает, что мы уже пятнадцать минут как опоздали на приём.

* * *

Весь следующий месяц ты исправно посещала больницу, и Хоуп постепенно сменил гнев на милость. Повязки с головы и рёбер сняли, на бледной коже всё чаще стал появляться румянец. Даже твой сон стал спокойнее.

Я же практически поселился на работе. Помимо обычных дел, нужно ещё грамотно выставить ловушку для дражайшего мистера Коула, чтобы даже комар носа не подточил. Домой идти нет абсолютно никакого желания, как, собственно, и к тебе. Поэтому я всё чаще сплю на диване с ноутбуком в обнимку.

Это уже как ритуал. Налить бокал ледяной воды, закурить сигарету той самой марки и включить свой собственный «Симс».

В последнее время ты всё чаще смотришь на экран телефона и вздыхаешь. Хочешь позвонить мне или родителям? Одиночество уже не приносит прошлого удовлетворения?

Мысль ярким пятном вспыхивает в голове, и я подрываюсь с места, уже на ходу набирая Лайэла.

* * *

— Напомни мне, зачем мы тащим этот, как ты выразился, «комок шерсти» к тебе в квартиру? — Лайэл, не слишком довольный тем, что его отвлекли от очередного важного дела, подозрительно косится на меня. Всю дорогу.

— Затем что Майя всё время одна. Пусть будет хоть кто-то рядом. Люди её пугают, она едва-едва стала привыкать к домработнице, а кот в самый раз будет.

— А родители? — он почёсывает ушко высунувшегося из плетёной корзинки маленького британца, и я даже не знаю, кто из них больше доволен, Лайэл или кот.

— А что родители? Даже не появились ни разу, судя по всему.

— Ну хорошо, допустим. Но почему я должен ей его дарить? Ты-то с ней раньше практически не общался, а я так и подавно пару раз в жизни видел.

Подумываю закурить, но вовремя вспоминаю, как негативно к этой моей привычке относится друг, и убираю пачку обратно. Боковым зрением вижу, что Лайэл заметил мелькнувший край, но предпочёл промолчать. Удивительно даже.

— Потому что я помню твои слова про питомца и всё остальное. Да и тем более тебе все эти глупости больше идут, чем мне. Заодно посмотришь на неё и скажешь, готова она давать показания и явиться на опознание или нет. Даже Стэн с Хоупом уже не справляются. — И против воли вырывается: — Даже Кэти уже прошла через это.

Всю оставшуюся дорогу тишину в салоне нарушает только мерное похрюкивающее сопение новоиспечённого «подарка».

Ты при виде Лайэла сначала испуганно шарахаешься, но потом берёшь себя в руки, даже вспоминаешь его. Глаза восторженно загораются, едва ты слышишь писклявое мяуканье из коробки, даже ещё не видя котёнка.

Ухожу ставить чайник, а когда прихожу, отмечаю про себя, что вы на удивление гармонично смотритесь все вместе, сидя почему то не на диване, а мягком ковре рядом, увлечённо что-то обсуждая, то и дело умиляясь очередной выходке котёнка. Картинка настолько хороша, что я чувствую себя лишним. И это злит, сжирает изнутри.

Ты, Майя, должна радоваться только моему приходу. Ты должна понять, что этого кота тебе додумался бы притащить только я.

— Спасибо! — Взгляд, поднятый на меня, лучится искренней — впервые, кажется — радостью.

— Это всего лишь чай.

Подхожу и расставляю чашки на журнальном столике.

Лайэл не выключает «режим детектива» до самого конца. Глупая Майя, ты совсем этого не замечаешь, видишь лишь покровительственные улыбки и участливые вопросы. А вот я вижу настороженный взгляд, напряжённую позу и сцепленные в замок руки. Лайэл всегда так делает, когда его подмывает вызнать что-то у кого-то.

И уже на пороге он не удерживается, воспользовавшись тем, что ты пошла искать котёнка, чтобы мы все вместе попрощались с добрым дядей детективом.

— Ты же понимаешь, что она не за чай тебя благодарила?

Достаю самое безразличное выражение лица из своей коллекции.

— Разве?

— Дик! — Лайэл угрожающе сводит брови на переносице. Обрывает сам себя и тяжело вздыхает. — Касательно твоего вопроса: я думаю, тянуть больше не имеет смысла. И ещё, — торопится, чтобы ты даже обрывка нашего разговора не услышала, — после ей бы лучше уже остаться с родителями.

— Только если она сама захочет, — пожимаю плечами я.

А ты не захочешь.

* * *

На следующее утро ты собираешься так быстро, что я даже кофе выпить не успеваю. Споришь со мной до последнего, пытаясь ухватить с собой в машину корзинку с котом. Кажется, даже в туалете его из рук не выпускаешь.

Буквально порхаешь по квартире, невероятно раздражая одним своим существованием.

Слишком весёлая. Слишком счастливая.

Прихлопнуть бы, как надоедливого комара.

Слышишь, Майя?

Мне предоставляется прекрасный случай наказать тебя, когда вместо зоомагазина мы оказываемся в полицейском участке. Когда тебя мучают вопросами, выуживая самые ужасные подробности всего, что случилось тогда. Меня в комнату для допросов не пускают, да я и не рвусь. Всё, что мне нужно, я прекрасно слышу и так, недаром уговорил Лайэла подложить в твою сумку прослушку.

Теперь я отчётливо, словно сам сижу рядом, слышу, как дрожит, вновь становится хрипом только окрепший голос. Как в нём то и дело мелькают истерические нотки.

Ваши показания — один в один. Если бы не знал точно, что вы с Кэти не общались с того дня, подумал бы, что сговорились.

У неё так же срывался голос? Так же переходил во всхлипы, так же мерк в нахлынувших воспоминаниях?

Не могу усидеть на месте и хожу из стороны в сторону, словно загнанный в клетку хищник. Замерзаю, встретившись взглядом с твоими глазами.

Этот взгляд… Словно на секунду передо мной появилась Кэти.

Нет, ты не она, ты не можешь быть ею!

Не хочу, боюсь, так же, как ты, Майя, боюсь увидеть их не на фото, а вживую, пускай и за толстым стеклом, но всё равно иду по пятам, прохожу в комнату раньше, чем меня успевают оставить за дверью.

Встаю прямо за твоей спиной. Смотрю на них твоими, вашими глазами. Воздух вокруг вибрирует, ты сначала замираешь в ужасе, а потом и вовсе словно выключаешься. Один маленький рычажок, и Майи Коул здесь нет. Только кукла. Оболочка, от которой пытаются добиться хоть какой-то реакции.

Останавливаю руку офицера в доле дюйма от твоей кожи, слышу хруст и ругательства. Одним взглядом пресекаю любые его действия. Всё ещё матерится, но уже себе под нос, и послушно отходит к детективу. Хороший мальчик.

Кладу руку на твоё плечо, слегка встряхиваю. Из твоего горла доносится полустон-полухрип.

— Мисс Майя, я понимаю, как вам тяжело, но это последнее, что нам от вас требуется на сегодня. Необходимо сверить ваши показания с показаниями мисс Кэтрин. — Детектив подходит к стеклу и поворачивается к нам лицом.

Сжимаю пальцы, впиваюсь ногтями в нежную кожу. Даже не вижу — чувствую, как ты слегка оборачиваешься и смотришь на меня снизу вверх. Значит, здесь не только твои насильники, но и Кэтрин?..

— Здесь только двое. Второй справа и тот, что по центру… — Вдыхаешь глубже и продолжаешь: — Первый пошёл ко мне, второй к…

Дальше я не слышу ничего. Перед глазами пляшут тёмные круги, в висках набатом стучит кровь, эхом отдаваясь во всём теле.

Сжимаю челюсти так сильно, что ещё чуть-чуть, и вместо зубов останутся раздробленные осколки.

Уничтожить. Разбить это чёртово стекло и размозжить их поганые черепа друг о друга. Избивать, пока они не превратятся в месиво из мяса и костей. Вот чего я хочу.

И останавливает меня даже не осознание того, что уготованная им месть куда болезненней, а отражающаяся в стеклянной поверхности твоя лёгкая усмешка, Майя. И взгляд, прикованный не к ним, а ко мне.

Моментально замораживает огонь внутри, словно в криокамеру засунули.

Решила поиграть со мной, Майя?

* * *

Ты явно разочарована, когда по приезде домой обнаруживаешь, что для Бони, а именно так ты назвала кота, всё уже куплено сердобольной домработницей, которой ты с каждой встречей нравишься всё больше и больше. И кроватка, и миски, лоток, и даже несколько игрушек.

А когда понимаешь, что сегодня я никуда не уйду, на твоём лице читается замешательство. Ты не учла, что на каждый твой удар я буду отвечать десятью. Хотя, признаться, и я не думал, что ты сможешь укусить руку, которая тебя кормит.

Пока ты возишься на кухне с котом, принимаешь душ и готовишь чай, я прослушиваю ещё раз запись снятия показаний. Пока не нахожу то, что мне нужно.

«В тот вечер мы с… Кэт, как всегда, смотрели фильмы. Перед тем как пришли… они, мы включили «Призрака оперы»…»

Значит, пока вас насиловали, на заднем фоне прыгали и пели ряженые актёры?

Лёгкая безумная усмешка трогает уголки губ — ровно до того момента, как картинка перед глазами не перемещается в сторону сестры.

Не люблю мюзиклы с детства. А вот у Кэти этот был самым любимым. Она много раз пыталась заставить меня его посмотреть. И кто бы подумал, что я когда-нибудь соберусь сделать это сам, да, Майя?

Небольшой поднос падает из твоих рук, и фарфоровый сервиз разбивается вдребезги, когда ты, войдя, слышишь первые звуки заглавной песни. Проходит минута, две, а ты так и стоишь с остекленевшими глазами и подрагивающими губами, белая как снег, и даже не замечаешь, как я оказываюсь совсем рядом.

«Он подошёл сзади, перекинул мои волосы на одну сторону и начал шептать прямо в ухо…»

— Ну что же ты, а если Бони поранится? — стараюсь повторить его тембр, хоть никогда и не слышал, нависаю сверху, опускаюсь вслед за тобой на тёмный пол, но не помогаю собирать осколки, а только отрывисто дышу, уткнувшись носом в шею. Он был прав, запах твоего страха пьянит.

Но это не тот алкоголь, который приятно потягивать вечерами, сидя у камина, а тот, что пьют на дешёвых вечеринках. Он сильно даёт в голову, но быстро выветривается, оставляя после себя жуткое похмелье и мерзкий привкус во рту.

И всё равно я не могу надышаться, провожу носом вверх, зарываюсь в волосы, и только тогда ты неуклюже пытаешься вывернуться, но спотыкаешься и падаешь ладонями прямо на осколки.

Даже не вскрикиваешь, вообще никак не реагируешь. Только холодный пот, капельками проступивший на теле, и неестественная механичность движений тебя выдают.

Отступаю и сажусь напротив, беру твоё лицо в ладони и смотрю прямо в глаза. Не отрываясь. Ничего не утаиваю, не скрываю. Смотри. Смотри, как сильно я ненавижу тебя, как хочу причинить боль, увидь, что будет дальше, сдайся. Сделай так, чтобы я не стал ещё большим чудовищем, хоть что-нибудь, чтобы освободить меня, освободиться самой… Или же борись, утони со мной в этой трясине, позволь тьме заполнить каждую частичку тебя, пропитайся ей, пропитайся мной.

Ну же, Майя.

В твоих глазах начинают собираться слёзы, неестественно увеличивая радужку, скатываются по щекам и прожигают мою кожу, словно кислота. Поднимаешь израненные руки от пола и обхватываешь мои. Одной размазываешь слёзы и кровь по моей кисти, запястью, а другую отнимаешь от своего лица и переплетаешь наши пальцы, сжимаешь изо всех сил. Маленький осколок, особенно глубоко вошедший в твою ладонь, теперь пропорол и мою. Чувствую жжение и пульсацию. Кровь, уже не твоя и не моя — наша, капает тебе на юбку, расползаясь по белой ткани причудливым рисунком. Чувствую лёгкое трение о ладонь и возвращаю взгляд к твоему лицу. Глаза закрыты, пушистые ресницы сейчас кажутся особенно тёмными, губы, наоборот, бледные и слегка приоткрытые. Медленно трёшься щекой и по инерции подаёшься вперёд, когда я резко отнимаю руку. Снова чуть не падаешь.

Я дал тебе право выбора. И ты его сделала.

* * *

Первое заседание суда проходит в закрытом режиме, без прессы и лишних глаз. Все подсудимые признали свою вину и теперь наивно полагают, что за помощь следствию им скостят срок.

Когда в зал суда влетает красный как рак Корги и верещит о своей непосредственной причастности к делу, продаже нелегальных лекарств и ещё о паре десятков нарушений нашего дражайшего законодательства, рты открываются у всех, кроме нас с Лайэлом, ведь это именно мы на днях донесли до него информацию о том, кому он перешёл дорогу, и набросали возможные варианты развития событий в случае, если этот кто-то обо всём узнает.

Так что теперь этот кусок дерьма стоит за кафедрой и распинается во всех подробностях, через каждое слово повторяя, что он согласен хоть из здания суда в камеру отправиться, лишь бы ему обеспечили защиту.

Очень умно, мистер Корги, очень.

Когда адвокат с нашей стороны объясняет причины отсутствия Кэти на слушании, судья заметно хмурится, но соглашается просмотреть запись её показаний.

Меня словно гвоздями прибивает к стулу на первых оглушающих воспалённое сознание звуках видеозаписи. Воздух тяжелеет, сгущается и, попадая в лёгкие, вместо жизни приносит смерть.

С каждым её словом от меня отщепляется частичка и растворяется в вакууме пространства.

Нет больше никого, только я и внушительных размеров экран для презентаций, на котором, укутанная в больничную робу, сидит Кэти.

Я слушаю, старательно вслушиваюсь — и не слышу. Мозг просто отказывается воспринимать то, что она говорит.

Громкость — оглушающая, восприятия — ноль.

И зрение, кажется, отказывает. Всю жизнь была твёрдая единичка, а сейчас не получается в таком большом разрешении рассмотреть даже её лицо.

Хочу оказаться рядом. Хочу сжать мягкую ладошку, прижать к себе всю, защитить, уберечь. Никогда больше не отпускать. Я хороший брат, всегда им был. Я сделаю для моей Кэти всё, что могу. И даже больше.

Уже делаю.

Когда судья объявляет об окончании заседания, я всё ещё не могу прийти в себя.

Водитель едва успевает убежать из-под колёс резко завизжавшей машины. Внеплановый выходной получил, должен радоваться.

Еду, не имея ни малейшего представления куда.

Тоска по сестре слишком остро и вдруг разом наваливается, расплющивая меня по сиденью авто, и только немалый водительский стаж уберегает от участи въехать в столб или того лучше — в бочину какой-нибудь фуры.

Готов поспорить, проклятий вслед мне летит прилично.

* * *

Тьма. Совершенная, обволакивающая, наполняющая до краёв. Прикосновение чужих рук. Мягкое, нежное. Что-то тёплое греет, вибрациями расходится, создавая рябь на идеальной поверхности.

Хорошо. Так уютно и спокойно.

Тишина какая-то… исцеляющая. Как будто и не было этого кошмара.

Нет, даже не так. Как будто не было вообще ничего. И нет. Даже меня.

Я просто ещё одна составляющая этой тьмы. Как тепло, как нежность, как тишина.

Искушает остаться, но… Червь ненависти проник слишком глубоко в мозг.

У меня уже полгода как нет никого, чьи руки могли бы ласкать во сне.

Нет! Не слушай, отвернись… Это обман, просто воспалённый уставший организм отключается.

Но мы уже усвоили, что это забытьё не приносит ничего, кроме ещё большей усталости и лишь крупицы силы, чтобы ходить, дышать, создавать иллюзию жизни… А здесь слишком хорошо.

Закрой уши! Проскреби виски, вынь это, избавься! Останься здесь.

Но как же Кэти?

Кэти, Кэти, Кэти, Кэти…

Катавасия звуков, так внезапно появившаяся всеми голосами: моим, папиным, маминым, твоим — вырывает из дрёмы слишком резко, вываливает все, казалось, отступившие эмоции, и я не справляюсь с наплывом. Слабость такая, что даже пошевелить рукой не могу, всё, на что меня хватает, — разлепить веки.

Ты смотришь на меня сверху вниз, аромат персика и сливочного пломбира, твой аромат, бьёт в ноздри, вызывая слюноотделение. Кожей головы чувствую прикосновения твоих пальцев. Вместо подушки — твои колени.

Урчание Бони, устроившегося под боком, оглушающее, а ещё совсем недавно казалось таким тихим…

На твоём лице мелькает неуверенность, сменившаяся слишком быстро мягкой, чуть тронувшей уголки губ улыбкой. Рука, было поднявшаяся, не исчезает, дарит новую ласку.

Крик едва не вырывается из осипшего горла.

Так отвратительно, низко, предательски хочу подставиться под твои прикосновения. Упиваться этим моментом. Чувствовать чужое тепло рядом.

Непозволительно.

— Как я тут оказался? — Собираюсь с силами и встаю. Тянусь, разминая расслабленные со сна мышцы.

Протягиваешь мне стакан воды и таблетку аспирина. Беру воду, таблетку игнорирую.

— Ты пришёл посреди ночи, пьяный в стельку, — убираешь лекарство обратно в коробочку.

— Я что-то говорил? — напрягаюсь всем телом в ожидании ответа.

Слишком много поставлено на карту.

— А не надо было ничего говорить. Сегодня, вернее, уже вчера, было первое заседание. — Смотришь на пустую бутылку из-под виски на полу. — Можно я после следующего напьюсь с тобой?

Улыбка выходит немного кривая, по ней не получается понять, сказала ты правду или соврала. Хотя если бы соврала, не сидела бы, баюкая меня, всё это время.

— Посреди ночи… — ещё раз, уже более осознано прокручиваю твои слова в голове. — Я тебя испугал?

Вижу, что да. Но хочу услышать от тебя. Даже несмотря на то, что сейчас уверен: удовлетворения мне это не принесёт.

— Сначала немного… Не обращай внимания. — Следишь за моим взглядом и достаешь из кармана домашних штанов черный смартфон. — Ты так и остался трудоголиком. Он не замолкал ни на минуту, а ведь сейчас выходные.

Выцепляю телефон из твоих рук и бухаюсь в кресло напротив. Сообщения и пропущенные пролистываю на автомате. Все, кроме одного.

— Твою мать!

Тянусь за ноутбуком, захожу на почту и понимаю, что дизайнер действительно нас кинул.

До презентации нового продукта осталась неделя.

— Сучёныш, я ему хребет через глотку выну... — Понимаю, что говорю вслух, только когда ты удивлённо вскидываешься. — Извини, работа.

Какого дьявола я вообще перед тобой оправдываюсь?

Не могу ответить на этот вопрос, и задумываться над причинами сейчас времени нет.

А ты подходишь слишком близко и с интересом заглядываешь в монитор.

— Тебе нужно придумать логотип для нового лекарства?

— Витаминов. А ещё сделать страницу на сайте, проработать. Наняли какого-то гениального, как меня заверяли, студента, и в итоге он слился за неделю до презентации.

И ведь даже неустойку ему не вкатишь: беден, небось, как церковная мышь!

Поджимаешь губы на последних моих словах, забираешь из рук ноутбук.

— Я сделаю. Сначала проработаем с тобой дизайн, а потом я уже сама доделаю всё остальное. — Довольно ухмыляешься в ответ на мой удивлённый взгляд. — Ну недаром же я веб-дизайном занимаюсь. Уж с этим справлюсь.

Мне остаётся только продолжать удивляться, открывая всё новые и новые грани тебя. Я знал только, что ты поступила в тот же университет, что и Кэти, но никогда не интересовался, на какой факультет. Химик-биолог и веб-дизайнер. О чём вы с сестрой разговаривали вообще?

Она тоже видела тебя такой? Сосредоточенной, не похожей на хрупкую безвольную куклу, которой ты кажется обычно. С забранными в подобие пучка волосами, держащимися только за счёт карандаша, серьёзным взглядом и поджатыми губами.

Ёжусь от холода. То ли ещё не отошёл ото сна, то ли здесь действительно прохладно. Разжигаю камин и сажусь рядом с тобой, разглядываю через плечо, что ты делаешь.

Гипнотизирует.

Кликанье мышки, потрескивание дров в камине, тихое уханье часов. Темнота, нарушаемая лишь светом от экрана и вспыхивающими то и дело языками пламени. Плюшевая шёрстка Бони под ладонью и твой запах, так удивительно приятно смешивающийся с моим.

Странные ощущения, что рождает наша близость. Мы ещё ни разу не были так по-настоящему вместе.

Всматриваюсь в тебя и нахожу всё больше общего с моей Кэти. Как будто чем ближе я к тебе, тем ближе к ней. Ты смазала маслом проржавевшие шестерёнки моей души, и даже зная, что внутри яд, я всё равно с благодарностью принимаю каждую каплю. Расплата придёт потом.

А ещё я понимаю, что по-настоящему отдохнул, впервые за черт знает какое время. Действительно отдохнул. Голова, несмотря на выпитый накануне алкоголь, свежая, без дёргающей боли, в теле приятная расслабленность, не хочется двигаться. Вообще не хочется делать что-либо.

Хочется только продолжать вот так сидеть и наблюдать за тобой. Не думать, не анализировать. Понимаю, что не могу себе этого позволить, но и противостоять не в силах.

Когда меня вырубает во второй раз, я не помню, но просыпаюсь уже не на твоих коленях, а просто на диване, укрытый облюбованным тобой красным пледом.

На закрытом ноутбуке лежит записка, выведенная мелким каллиграфичным почерком с просьбой оставить один, наиболее понравившийся дизайн логотипа и информацией о том, что Стэн забрал тебя на очередной осмотр к доктору Хоупу.

Почти идиллия.

* * *

С той ночи мы становимся ближе. Ещё сильнее, болезненнее увязая друг в друге. Я сплю на диване, ты на постели. Каждую ночь ощущаю на себе твой взгляд и, кажется, настолько привык, что уже не смогу заснуть без него.

Отец явно не одобряет мой отъезд из дома, но помнит данное мной обещание и не вникает в то, что каким-либо образом касается Коулов.

Что весьма кстати, ведь именно сейчас в моих руках документы, предоставив которые, я смогу засадить старшего Коула за решётку, в компанию к Корги и его прихвостням.

— Ты уверен, что в бумагах всё чисто и нас никак не смогут приплести к этому делу? — Ещё раз пролистываю до сих пор тёплые от принтера листы.

— Да, всё, как вы и говорили. Я как будто случайно подкинул ему базу с сомнительными поставщиками, и он повёлся. Да ещё как быстро! — Мой помощник недовольно поправил очки. — Пришлось вырывать договор у него из рук уже на стадии подписания.

— А деньги?

— Ссуда, которую он взял у компании, предоставляется как страховка, покрывающая результат каких-либо несчастных случаев на производстве, и только непосредственным работникам.

Затягиваюсь глубже.

— Как он тогда вообще умудрился её получить? — поднимаю взгляд и понимаю, что выбрал себе идеального помощника, и если ещё уеду в Сидней, обязательно заберу его с собой.

Хотя бы за оскалистую улыбку и непосредственную вальяжность, с которой он вытягивает из предложенной пачки сигарету.

— Кое-кому не помешало бы читать то, что идёт в примечаниях. А ещё смотреть на разницу в образце и реальном договоре. И самое главное — не верить устным заверениям малознакомых людей.

— А подробнее?

Вип-курилка на верхнем этаже здания, уже лет тридцать принадлежащего нашей компании, наполняется густым дымом. Специально отключил вентиляцию: хочу пропитаться им насквозь, чтобы больше не ощущать твой сладковатый запах на одежде.

— При всём уважении, мистер Дик, но чем меньше вы знаете, тем лучше.

Киваю. Да, он прав. Если уж я доверился ему в самой реализации этого плана, то теперь уж точно не время сомневаться.

— Значит, у нас тут злоупотребление служебным положением и предоставление заведомо ложной информации, а попытку заключения договора с нелегальным поставщиком сопутствующей продукции мы очень красиво привяжем к его прошлой деятельности с Корги, — передаю документы помощнику. — А теперь доведи это ненавязчиво до нужных людей. Выйди именно на того следователя, который ведёт наше дело, и желательно так, чтобы Лайэл узнал об этом как можно позже.

Остаюсь в курилке один и до конца перерыва смотрю на иконку пропущенного вызова от Кэти. Сейчас я так близок к своей цели. Ещё немного. Я не буду звонить ей, а лучше приеду и заберу в тот Лондон, где не осталось даже мимолётных следов произошедшего.

* * *

Обвинение Райану Коулу предъявляют тем же вечером, вместе с ордером на арест, и увозят прямо с рабочего места.

Все его попытки оправдаться, растерянные взгляды, ищущие поддержки… И ни грамма понимания. Этот сукин сын так и не понял, за что ему мстят. Да что там, он не понял даже, что ему вообще мстят! Это портит триумф, притупляет остроту удовольствия.

Ну да ничего, когда окажется в одной камере с Корги, поймёт, что к чему. А если нет, я сам приду и доходчиво ему объясню. Он должен прочувствовать всю гамму эмоций, когда узнает, что его дочь стала подстилкой. Моей подстилкой.

* * *

Когда я возвращаюсь с работы домой, ты встречаешь меня как ни в чём не бывало. Значит, мамочка решила пощадить твою только-только начавшую восстанавливаться психику? Это значительно упрощает мне задачу.

— Дик, это что? — выхватываешь из рук пакеты и, распаковав, удивлённо смотришь на бутылку детского шампанского.

Персикового.

Не смог удержаться, люблю символичные жесты.

— Смотри дальше, там ещё куча всякой вредной, но вкусной еды. — На ходу скидываю ботинки и пиджак. — Тебе надо в душ?

— Нет, я уже была, — заглядываешь в приоткрытую дверь и замираешь, рассматриваешь меня, пока я не делаю вид, что удивлён твоим поведением. — Я... Мы что-то празднуем?

— Просто захотелось.

Киваешь и быстро уходишь, захлопывая за собой дверь.

Ледяные струи бьют по коже тысячей маленьких кинжалов, будят нервные окончания. Думаю, не могу не думать. Так давно этого ждал, так почему сейчас сомневаюсь?

Успел привыкнуть к этой безоговорочной покладистости? К преданным глазам, улыбке только для меня, запаху, присутствию в моей жизни?

Мне начинает нравиться та Майя, что находится сейчас рядом со мной?

Со всей силы ударяю кулаком по кафельной стене, сбивая в кровь побелевшие костяшки. Смотрю на алые ручейки, исчезающие под напором воды, едва появившись.

Ударяю ещё раз. И ещё.

Пока боль не становится действительно ощутимой.

И даже так она в тысячекратном увеличении и близко не будет похожа на то, что испытала Кэти в ту ночь.

Я помню.

Она доверяла своей лучшей подруге. Пришла поддержать. Искренне верила, что ничего не произойдёт, а если бы была такая вероятность, то ты не стала бы подвергать её опасности. Её предал один из самых близких людей. Обрёк на страдания.

Я помню.

Возможно, Кэти уже никогда не сможет подпустить к себе мужчину, довериться, полюбить. Обзавестись семьёй, мужем. Возможно, она даже от меня теперь будет шарахаться.

Представляю, как сестрёнка в страхе отталкивает меня, как её глаза наполняются ужасом и отвращением.

Это помогает.

Представляю каждую её бессонную ночь и каждую — твоего глубокого сна, с тех пор как я окончательно перебрался сюда.

Представляю слёзы мамы, в ушах раздаются её рыдания. Я как будто рядом, вижу, как она храбрится, чтобы не раскрыть Кэти, как ей на самом деле тяжело. Наша малышка не простит к себе снисходительного отношения, в этом она пошла в отца. И маме приходится каждый день искусывать губы в кровь, ногтями впиваться в нежную кожу ладоней. А ночевать в больнице и слышать, как её дочь мучается кошмарами, так же невыносимо, как и сидеть одной в огромном номере люкс, когда безопасная доза снотворного не даст уснуть, а если выпить хоть на таблетку больше, то...

Коулы совершенно не сражались за тебя со мной. Я вытеснил их из твоей жизни с пугающей лёгкостью. Ты не нужна им. Возможно, и не была.

Так почему бы тебе не умереть тогда? Пять насильников точно затрахали бы тебя до смерти.

Перед глазами встаёт осунувшееся, посеревшее лицо отца. Человек, могущество которого за одну ночь превратилось в пыль. Который обладает всем, но не может получить то, чего на самом деле хочет. Повернуть время вспять.

Я бы тоже хотел.

Вспоминаю наш семейный пикник прошлым летом, ровно год назад. Мы, как всегда, выбрались к реке: мама, папа, я и Кэти. Расстелили огромный клетчатый плед, достали гору наготовленной накануне еды, бадминтон, воздушных змеев. Веселились весь день. Родители снова были молодыми, а мы снова были всего лишь беззаботными детьми. Мы были по-настоящему счастливы тогда.

Но больше это никогда не повторится, соберёмся мы через год, пять лет, десять... Они лишили нас счастья, а я лишу его их. Всех.

* * *

Ты сидишь на ковре перед камином, задумчиво наблюдая за языками пламени, и чему-то улыбаешься.

Хочется подойти и свернуть твою тонкую шейку. Тело дёргается в ответ на мысли, но я сдерживаю себя. Пока.

— Дик, ты чего так я долго, я уже... — переводишь взгляд на мои руки и в одно движение оказываешься рядом. — Что случилось, у тебя кровь?

Отдёргиваю пораненную кисть ещё до того, как ты прикоснулась. Это выбивает из колеи, заставляет твои бровки озабоченно хмуриться.

Если ты стала ручной, это не значит, что я стал таким же. Глупая Майя.

— Пройдёт. Давай есть.

Атмосфера мешает. Воздух мешает. Дышать невозможно. Мы оба это чувствуем. Но я не буду ничего делать, нет. Первый шаг должна сделать ты.

И ты делаешь. Хорошая девочка, продолжаешь оправдывать мои ожидания. Тянешься к сбитой ладони, и на этот раз я даю тебе её осмотреть.

— Скажи, у тебя от инстинкта самосохранения хоть что-то осталось? — сжимаю твою ладошку, не даю отпрянуть. — Мы здесь одни. Ты и я. Считаешь, это нормально, вот так запросто прикасаться к мужчине?

Ты не удивлена — шокирована. И одной-единственной фразой проделываешь то же самое со мной.

— Но ведь это ты... — говоришь чётко, не прячась. Как прописную истину.

Всё так просто? Я? Всё дело во мне? То есть...

— Значит, если это я, то всё в порядке? — внимательно, до болезненного спазма зрительного нерва всматриваюсь в выражение твоего лица.

Киваешь.

— И как давно?

Сжимаешься, не хочешь пускать глубже. Но мне и не надо. Не в том направлении, по крайней мере.

— Значит, всё будет нормально, если я сделаю вот так, — притягиваю тебя к себе вплотную одной рукой, другой приподнимаю личико, нажимаю пальцем на пухлую губу, вынуждая тебя приоткрыть рот. Целую грубо, даже больше кусаю.

Хочу сделать тебе больно, хочу почувствовать вкус твоей крови.

— З-зачем? — вскрикиваешь и пытаешься отпрянуть.

— А разве непонятно?

Застываешь, и я могу наблюдать удивительную картину: внутреннюю борьбу двух Май. Той, что жаждет прикосновений, — моих? — и той, которая хочет быть как можно дальше ото всех.

Терпеливо жду.

Первая побеждает.

Сам не знаю, как понял это. Но мои руки, осторожно поглаживающие твои плечи, стягивающие лямки домашней майки, ты не скидываешь. Только жмуришься ещё сильнее, как будто хочешь ослепить себя.

— Тебе неприятно?

— Я... Я не знаю.

Рвано выдыхаешь, когда мои губы невесомо касаются ключиц. Ёжишься от поцелуя в шею.

— Это просто... У тебя щетина, она колется. — Хватаешься руками за край моей футболки. — Раньше ты всегда брился. — Всё ещё жмуришься.

— Было лучше? — Я снова отдаляюсь, но ты наконец набираешься храбрости посмотреть на меня. Изучающе, как будто видишь в первый раз.

— Нет, так, как сейчас, тебе больше идёт. — Робко проводишь подушечками по щеке, и я успеваю словить один пальчик губами.

Дрожишь. Покрываешься гусиной кожей. А я представляю, как вырываю тебе зубами ноготь, откусываю фалангу за фалангой...

— Н-не надо. Я... я грязная. — Отнимаешь руку, и я вижу, как в уголках твоих серых глаз собирается влага.

Грязная, говоришь? Радуйся, детка, если бы не это, я бы никогда не прикоснулся к тебе так.

Ты читаешь мой взгляд, ещё раз доказываешь, что далеко не такая глупая, какой кажешься.

Возможность получить давно желаемое душит крики разума, и ты не сопротивляешься, позволяешь уложить тебя на кровать, целовать, раздевать, касаться везде. Лишь иногда я замираю: когда ты натягиваешься, словно струна, до крови закусывая или свои губы, или мою кожу. На каждую твою метку оставляю две своих. Наивно полагаю, что контролирую происходящее. Что мои действия продиктованы желанием отомстить, а не обладать. Что возможность получить физическое удовольствие лишь сопутствующее, а не основное.

Но я проигрываю. Когда нежно целую, возбуждаю, уговариваю хриплым шёпотом на ушко, жду разрешения... По телу проходит электричество от твоих тихих стонов. Ощущение тебя, долгое воздержание, накопившееся напряжение — всё смешалось.

А ещё потребность. Твоя — во мне, моя — в тебе. Поэтому чем дальше, тем более страстно, ожесточённо. Остервенело. Плачешь, дрожишь и только сильнее жмёшься, больше отдаёшься.

Наконец я получаю всю тебя. Ломаю иммунную систему и полностью воцаряюсь в Майе Коул.

Я победил. Но...

Пока мы долго лежим, смотрю на твои прикрытые веки, на полуулыбку, на ладошки, обхватившие мою руку.

Осознание выстреливает цветком смерти прямо в грудину. Я что, правда получил удовольствие? Нет, не то. Я что, правда доставил его тебе?

Ты смогла кончить от секса с мужчиной, после того как тебя не так давно изнасиловали? Тебе понравилось?

В голове прожимается стоп-кран, но бесполезно. Всё просто отключается: звук, зрение, ощущения. Остаётся только злоба на самого себя, а ещё больше — на тебя. Усмехаюсь, вспоминая слова одного из насильников, что ты «детка на миллион», а тело снова отвечает, почти болезненно желая вновь ощутить тебя.

В этот раз я не прошу и не спрашиваю. Наваливаюсь сверху, раздвигая расслабленные ноги, входя без какой-либо подготовки, двигаясь резко, отрывисто, а когда ты пытаешься отстраниться, так сильно хватаю тебя за лодыжку и тяну на себя, что чувствую лёгкий хруст под пальцами.

Боишься, закрываешь лицо руками, как будто это сможет помочь.

Что там делали те ребята? Точно, душили тебя.

Почти любовно обхватываю твою шейку, давлю со всей силы, не сбавляя темпа, заворожённо наблюдаю за тем, как твоё лицо наливается кровью.

— Ну же, Майя, открой глаза. — Не реагируешь, и я нажимаю сильнее. — Открой глаза, я хочу видеть их! — От нежного голоса не остаётся и следа, вместо него — грубый и требовательный.

Чужой. Их.

В каждой моей фразе ты слышишь их, в каждом новом движении меня уже нет.

Немые крики вместо стонов, а по ощущениям ещё приятнее. Они и тут оказались правы, даже после стольких раз ты до сих пор как целка.

— Это ведь я, Майя, помнишь? Это я, — появляюсь под занавес, чтобы ты точно провела грань. Чтобы понимала, что не сможешь, этот раз ты никогда не сможешь вычеркнуть из памяти. Он останется на уровне рефлексов.

Мой триумф.

* * *

Лежишь, свернувшись калачиком, до самого утра. Уже не ищешь моих прикосновений, даже Бони прогнала. До ванной добираешься только к обеду.

Первые слова от тебя, сжимающей в руке испачканную нашим желанием простыню, заставляют сердце пропустить удар, а сигарету в руках задрожать.

— Так будет всегда? Это... — поднимаешь немигающий взгляд на меня.

Растворяешься в болезненном объятии, полностью саморазрушаешься.

Моё обещание и твоё согласие. Безмолвно. Наша зависимость требует оглушительной тишины.

* * *

Звонок Лайэла спустя три дня приводит всё к апогею. Лечу домой на скорости сто семьдесят, а в голове на перемотке наш разговор.

— Это твоих рук дело? Лучше отвечай честно, Дик. — Это не голос друга, это голос детектива. Взбешённого детектива.

— Что случилось? — спрашиваю, а сам прикидываю, что же могло так подействовать на него.

— Включи любой канал! Сегодня утром при транспортировке подсудимых, причастных к нашему делу, на полицейскую машину было совершено нападениие. Сотрудники отделались лёгкими травмами, а вот все остальные... Они мертвы. Отец Майи мёртв, Дик. Три пули в живот. К тому времени как приехали медики, он уже утонул в луже собственной крови.

— Как?.. А что с остальными?

Слишком много вопросов. Слишком много эмоций.

Просто слишком.

— А разве тебя волнует ещё кто-то? Дик, такое мог сделать только Глок. А ему мог донести только ты. Ты!

— Но... Я этого не делал. Серьёзно, Лайэл. Для каждого из них у меня был заготовлен свой план...

Крик с другого конца трубки не дал договорить.

— Чёртов озабоченный ублюдок! Ты считаешь, это шутки?!

— Я считаю, что люди Глока работают не хуже тебя. И ещё я считаю, что мне надо срочно увидеть Майю.

Презрительная насмешка в его голосе, словно удар.

— Да. Ты посадил её отца и подписал ему этим самым смертный приговор. Думаю, она будет счастлива тебя видеть. — Вздох такой громкий, что у меня начинает звенеть в ушах. — Пообещай, что отвезёшь её к матери. Хватит уже этой изоляции... — Слышу, как Лайэл наливает себе виски: горлышко графина звякает о бокал. — Я постараюсь разобраться со всем, что тут случилось.

Он никогда не пьёт днём. И утром, даже с похмелья. Да что там, Лайэла с алкоголем в руке я видел всего пару раз, и это, на мой взгляд, убивает его нервную систему ещё больше, чем если бы он пил. В его работе надо порой отдыхать от реальности.

С такими мыслями я доезжаю до дома, но как только глушу мотор, словно прирастаю к креслу. Не могу двинуться, тело оцепенело.

Как ты отреагируешь? Что будет?

Я собирался убить только насильников и Корги, а твоего отца оставить гнить в тюрьме в таких условиях, чтобы он мечтал о смерти. А теперь... словно добычу увели прямо из-под носа.

И вместо чётко проработанного плана — неизвестность. Пугающая, затягивающая в себя, как чёрная дыра. Уверен, и мне её не избежать. Как ни стараюсь просчитать в голове новые ходы — не могу.

Не слышу звонка Лайэла, отзываюсь лишь на мигание телефона, оповещающее о новом голосовом сообщении.

«Это точно Глок. Сегодня утром стало известно решение по делу. Все подсудимые признаны виновными, и процесс, который должен был состояться, стал бы завершающим штрихом. И после этого добраться до них было бы гораздо проблематичнее. Он еле успел. Но успел. Надеюсь, ты счастлив».

Я? Счастлив?

Да.

Выбегаю из машины и до самой квартиры бегу по лестницам, не могу ждать лифт, не могу даже на секунду остановиться.

Бросает из крайности в крайность.

Предвкушаю и страшусь. Не знаю, чего больше.

Ты не отзываешься, и я начинаю лихорадочно осматривать комнаты. Нахожу тебя в спальне, скорчившуюся у телевизора. Тебя парализовало, прямо как меня недавно. И если для меня катализатором послужил автоответчик, то для тебя — моё появление.

Вмиг преодолеваешь расстояние между нами и вцепляешься пальчиками в лацкан рубашки.

Говоришь одними глазами: мыслей, вопросов слишком много, даже облачить их в слова не можешь.

Но всё же.

— Мама! Отвези меня к ней! — истерично, требовательно, словно я твой водитель. — Пожалуйста. — Сползаешь вниз, оказываешь в моих ногах, цепляешься уже за штанины. — Пожалуйста, отвези. Я... я такого ей наговорила в последний раз, когда мы виделись. Я такого наговорила папе.... — Рыдания подступают к горлу, начинают душить тебя, и ты даже не сопротивляешься. — Я должна быть с ней сейчас, умоляю.

Если бы ты посмотрела на меня своими огромными глазами, если бы расплакалась, я бы точно отказал. Отшвырнул бы тебя, как надоедливое насекомое, и наслаждался видом тебя, мечущейся из угла в угол, смотрел бы, как ты страдаешь. И даже смог бы объяснить своё поведение полиции и врачам.

Но ты упираешься лбом в мои ноги, усиленно проглатывая подступающие всхлипы, ждёшь.

А если я откажу? Просто уползёшь обратно и будешь пытаться зализать свежие раны, нанесённые поверх незаживших старых?

Мерзко. От того, что сейчас ты гораздо храбрее меня. Не увиливаешь, не пытаешься обмануть. Ты приняла правила игры и честно молишь о встрече с матерью.

Циник внутри кричит бросить тебя, отказом сделать больнее во стократ, но затаившаяся внутри человечность не позволяет. А ещё голос Лайэла.

Разворачиваюсь и бросаю одно короткое:

— Поехали.

* * *

Твоя мать до сих пор живёт в вашем доме. Не понимаю, просто не понимаю, как она может там находиться? Её не преследуют кошмары? Не хочется остервенело оттирать от себя прикосновение ко всему в этом месте?

Или же потеряв семью, тебя и мужа, она чувствует себя хоть немного ближе к вам, находясь там?

Застываю у порога, а ты наоборот — врываешься пулей, повторяешь мой путь, когда я искал тебя.

Из прихожей в гостиную, кухню, ванную, маленькую верандочку, спальни. Пропадешь из поля зрения.

А для меня каждый шаг — словно по раскалённым углям.

Комната наполняется призраками: Кэти, твоим, их… Из всей информации, что есть в голове, мозг формирует 3D-картинку с полным погружением. Я чувствую ваше присутствие, страх, чувствую их возбуждение. Меня окутывает аромат духов Кэти, которые я подарил ей на прошлое Рождество. Но уже в следующий миг в нос бьёт вонь от потных мужских тел, и я начинаю слышать. Ваши крики и рыдания, их довольное хрюканье и шлепки плоти о плоть.

Увязаю; ковёр — как зыбучий песок, обездвиживает, не даёт убежать. А я не могу больше смотреть.

Как вы выдержали это? Ты, Кэти, как вы…

Слишком громкий крик. Слишком реальный. Перерастает в вой. Иду на него, не разбирая дороги, сношу на ходу маленький столик, разбиваю что-то. Под ногами твёрдый пол, а кажется, что тоненькая ниточка над пропастью. Цепляюсь за дверные косяки.

Сначала мне кажется, что фигура, полусползшая с кровати на пол, твоя. Подбегаю и разворачиваю лицом к себе, убеждаюсь, что не ты. Похожа так сильно, но не ты.

Волосы — такие же светлые, раскиданные по подушке — гораздо длиннее, чем у тебя. Комплекция чуть полнее. Приоткрытые губы не такие пухлые, а остекленевшие глаза синие. Она совсем как… Твоя мать.

Эту информацию мозг считывает, и я поворачиваюсь к тебе, хочу спросить, почему ты подняла такой шум, почему не подходишь, ничего не говоришь матери, которую так давно не видела.

Что-то в выражении твоего лица останавливает слова на подступах, и я, даже не видя, осознаю. Чувствую холод под пальцами — там, где должно быть тепло человеческого тела. Молчание вместо возмущённых криков, обвинений.

Взгляд упирается в пустой пузырёк от аспирина на полу и мятый клочок бумаги в твоей руке.

«Прости…»

Это всё, что она смогла сказать тебе на прощание.

Теперь ты по-настоящему одна. Только моя Майя.

* * *

На корню уничтожаю угрызения совести, сожаление и растерянность. Если позволю им хоть на секунду овладеть мной — раздавят.

Вместо этого в груди разливается сладкое, щемящее чувство, которого я уже очень давно не испытывал.

Ты воешь, надрываешься рыданиями, страдаешь именно так, как я и хотел. Даже подойти к её телу боишься, протягиваешь руки и замираешь, так и не дотронувшись. Бьёшься в конвульсиях, снова и снова пытаясь.

Накидываю тебе на плечи свой пиджак и ухожу, чтобы вызвать «Скорую». Полиция не нужна: и так понятно, что она покончила с собой.

Отказалась от тебя, Майя.

Удивительно, но оказывается, что из всех возможных людей больше всего ты нужна мне.

Что-то изменилось. Я понял это сразу, как только снова переступил порог спальни. Что-то в тебе. Ты больше не плачешь, не кричишь, только глаза зажмурены и лоб прижат к голове матери. Губами беззвучно что-то шепчешь, словно заклинание читаешь.

Молишься? Но ты никогда не была верующей.

Замечаю свой мобильный на полу рядом с тобой. Что ты пыталась сделать, Майя?

Буквально каменеешь, когда я легонько прикасаюсь к твоему плечу. Вцепляешься в мёртвую руку изо всех сил, не давая оттащить от тела. Трясёшь головой в знак протеста так сильно, что я удивляюсь, как она не отрывается от шеи.

После нескольких провальных попыток оставляю тебя около матери, рассудив, что врачи справятся лучше меня.

Времени вышколить тебя теперь — целая жизнь.

Полная страданий и одиночества жизнь рядом со мной.