Страшная сказка (джен)

Просторная комната, куда Шона привели двое стражников, была невероятно холодной. Гиблые земли, похоже, не знали тепла — варьировались только степени замерзания. В зале то ли благодаря огонькам почти сотен свечей и десяткам факелов, то ли скоплению навок, было не так холодно — руки снова обрели подвижность, перестало сводить челюсти, но Шон бы не отказался ещё от одного свитера. В покоях узкое окошко неплотно закрывала битая деревянная створка, и в многочисленные щели немилосердно задувал ледяной ветер. Камин в глубине комнаты был разрушен — из темнеющего мёртвого провала выпирала лишь горка камней, на подоконнике горела одна единственная восковая свеча. Едва шагнув внутрь, Шон заметил белое облако дыхания, плывущее от его губ в дрожащем желтоватом ореоле света. Здесь давно никто не жил. Навки обитали под водой, а выходя по ночам на берег, не стремились запереться в четырёх стенах — в заброшенных, вероятно, отбитых у людей палатах они собирались, только если был повод. И потому здание медленно, но неуклонно разрушалось, наполнялось запахами сырости и плесени, древесной трухи и тлена.

Здесь, по крайне мере, ещё осталась уцелевшая мебель. Широкое, некогда богатое ложе у стены даже сохранило вычурные витые колонны, но балдахин на них сгнил и теперь висел чёрными тяжелыми лохмотьями. Подле кровати Шон обнаружил свою сумку с нетронутым завороженным мечом — если навки и собирались присвоить клинок, то явно после смерти владельца.

На низком столике ближе к окну стоял жестяной таз, наполненный прозрачной ключевой водой. Шон наконец смыл с лица кровь и гарь, потом, шипя от боли в заледеневших руках, очистил куртку, насколько это было возможно. Тщательно обтерев с кожи ядовитую воду, он подышал на пальцы и обернул покрытым тёмными пятнами полотенцем клинок. Варварство, однако ножен не было, а носить меч обнажённым даже в сумке было неудобно. Шон огляделся ещё раз и неуверенно присел на кровать. Доски угрожающе заскрипели, что-то треснуло, но ложе выдержало, и он остался сидеть, глядя на пляшущий язычок пламени. За огоньком, расплываясь в муторной сонливости, чудились огромные голубые глаза.

— С днём рождения, детектив, — проговорил Шон одними губами и, отгоняя наваждение, раздражённо отвернулся к двери.

Интересно, остались ли стражники за ней или уже ушли? Навки полагали, что он своего добился, а потому вряд ли должны были ждать побега. Оставаться в неведении и бездействии Шон долго не мог: если бы он только знал, что ему делать, что сейчас происходит снаружи, и где Алина…

Дверь приоткрылась, и в покои вошла княжна — растрёпанная, с потемневшей левой щекой, — не поднимая глаз, она прошла к другому концу ложа, подальше от Шона, и забралась на постель с ногами.

— Вижу, всё прошло не очень мирно, — вздохнул он.

— Орал так, — пробормотала Алина, — думала, оглохну. Он меня убьёт. Вначале вас, а потом меня тоже — найдёт предлог. Зачем я это сделала?..

Шон повернулся к ней и попытался заглянуть в лицо, но она упорно пряталась за коленями и чёрным пологом волос.

— Мы выберемся из Гиблых земель, и он нас не найдёт, — пообещал Шон. — Принеси снадобья, и мы сразу же уйдём.

— Нас догонят! — испуганно вскинулась княжна. — У отца быстрая конница. Стоит нам только отойти от реки, кто-нибудь заметит, и тогда нам конец.

— Навки возвращаются под воду перед рассветом?

— Да, но обязательно проверят, ушли мы с ними или нет.

— Мы убежим незадолго до рассвета, до того как нужно будет спускаться под воду, и так, чтобы они побоялись оказаться на свету, если бросятся в погоню. Тебе нужно только успеть достать «Живую» и «Мёртвую воду» — без них я не могу уйти. И найди себе обувь: дорога вся покрыта острыми камнями.

— Нет у меня обуви, — буркнула Алина себе под нос. — Украла бы у слуг, но они её носят. Я попробую свести свою лошадь.

Лошадь? Шон до боли стиснул зубы, кожа на руках и лице вскипела, расползаясь и обнажая частичную ведьмовскую сущность.

— Вы не любите лошадей, герцог? — донёсся до него удивлённый голос княжны, издалека, словно через стену наполнившего разум вопля.

Он заставил себя медленно выдохнуть и вернул человеческий облик, но крик, звучавший только в его голове, никуда не исчез.

— Всё нормально, — заверил Шон, стараясь говорить спокойно и ровно, но вместо этого получилось холодно и безжизненно. — Какая у тебя лошадь?

— Обыкновенная, — Алина пожала плечами. — Ручеёк. С отцовским Штормом не сравнится, но двоих поднимет. Только её нужно будет отпустить с наступлением следующей ночи и желательно у воды, иначе она погибнет.

— К вечеру мы будем уже за пределами Гиблых земель. Я отвезу тебя к моей матери — она живёт на границе, там недалеко есть река — выпустим твою лошадь. Ты останешься и будешь ждать моего возвращения, потом мы тебя увезём ещё дальше и найдём твой настоящий дом.

— Вы уверены, что сумеете его разыскать? Я почти ничего не помню о своём детстве, а то, что помню… не уверена, что не придумала это сама.

— Почти — не означает «ничего». Всё будет в порядке, — твёрдо сказал Шон. — Пригодится любая мелочь, которую ты вспомнишь. Алина твоё настоящее имя?

— Нет.

Продолжения не последовало. Что ж, он и не рассчитывал, что она назовёт ему имя и фамилию. Княжна подумала и вдруг воодушевлённо выпрямилась.

— Я была в саду или… где растут деревья, цветы, много дорожек, — затараторила она.

— В парке? — подсказал Шон.

— Да! И там были звери, всякие разные: большие и маленькие, полосатые, пятнистые, рогатые, большие яркие птицы.

— Тогда это не парк. Зоопарк, наверное. Ты гуляла в зоопарке?

— А их было семеро, и я увидела, как шестеро одного убили, а потом они увидели меня. Вы то… — княжна запнулась на полуслове, с надеждой и отчаянием подавшись к нему, и сверкая огромными глазищами.

— Всё будет в порядке, — на этот раз искренне уверил её Шон. — Уже более чем достаточно: убийство на территории зоопарка, похищение маленькой девочки — такие события не остаются незамеченными и не происходят каждый день повсеместно.

Алина почему-то сникла, тяжело и печально вздохнула и, отвернувшись, встала с кровати.

— Я попробую вспомнить что-нибудь ещё, — пообещала она. — А сейчас пойду. Вы оставайтесь здесь: вам лучше не попадаться на глаза навкам. Я спущусь под воду и принесу снадобья.

— Хорошо, — кивнул Шон. — Будь осторожна.

Княжна на мгновение замешкалась перед ним, разглядывая со странным выражением тоски и недоверия, протянула руку к его лицу, но, так и не коснувшись, ушла.

Шон посидел немного, слушая тишину, потом встал и провёл ладонью по жёсткой материи, покрывавшей ложе. Плотная грубая ткань ещё не расползалась под пальцами, и это его вполне устраивало. Стянув покрывало, он сложил его вдвое, под оглушительный скрип забрался на постель как был — в ботинках и застёгнутой под горло куртке — лёг и укрылся получившейся узкой полосой. Если не вертеться, то она укутывала со всех сторон. О том, что там снизу, он старался не думать, только надеялся, что в прогнившей лежанке не расплодилась живность. Вши и клопы не стали бы дожидаться редкого постояльца, а вот слизняки могли и облюбовать постель.

Нужно было немного поспать. В пути им обоим, и Алине в первую очередь, понадобятся его силы и ясное сознание, а ожидание и волнение ей ничем помочь не смогут. Если бы от него сейчас хоть что-то зависело, он сделал бы всё, что в его силах. Он ведь сделал всё, что мог, разве нет? Что ещё он мог? Ведь Потрошитель сам настоял, что будет первым, никто не знал, чем это обернётся. А если бы знал, поступил бы иначе? Но это неважно, ведь он не знал. Случившееся невозможно исправить, и он поступил, как было необходимо. Разве он мог поступить иначе? Мог, конечно же, мог: он мог не убивать лошадь. Но в тот момент не видел другого выхода.

Ощущение чужого присутствия разбудило его. Опасности оно не сулило, и Шон ему даже обрадовался: сон не приносил облегчения, сознание упорно цеплялось за холодную, болезненную реальность и, отказываясь раствориться в желанном забытьи, то погружалось в зыбкий полусон, то вскидывалось, разбуженное гулкими ударами булыжника по металлу и влажным хрустом плечевой кости, перекрывшей завороженный меч.

Шон совсем утратил ощущение времени. Казалось, прошло минут десять или пятнадцать, он даже ни разу не повернулся — как засыпал на спине, сложив руки вдоль тела, так в том же положении глаза и открыл. С трудом повернув тяжёлую, будто чугунную, голову, Шон заставил себя сесть и выбраться из-под нагретого покрывала. От двери к постели, дрожа всем телом, скользнула княжна — от её мокрых спутанных волос по рубашке расползались тёмные пятна, а в обеих руках она сжимала по маленькому флакону, каждой своей гранью преломлявшему яркий свечной огонёк.

— Забирайся, — велел Шон, приподнимая покрывало, и, когда она села и скукожилась рядом, сам закутал в плотный кокон. — Всё нормально?

— Рассвет скоро, — пробормотала Алина себе в колени. — Еле выбралась. Сказала, что иду за вами, и мы вместе спустимся.

— Лошадь не удалось вывести?

— Удалось. Я вначале её вывела и привязала у отмели за большим камнем, а потом вернулась. Вот… — Она выпростала из покрывала руки и протянула флаконы. — Там внутри ряска плавает: в «Мёртвой» — мёртвая.

Шон взял бутыльки и посмотрел на просвет — скорее хрусталь, чем стекло, с очень толстыми стенками, жидкости внутри было мало, на полглотка, — и в каждом действительно что-то плавало: в одном чёрные хлопья, в другом крохотный зелёный трилистник.

— Хотела ещё котомку собрать, но не придумала, как вынести…

— Живым в Гиблых землях нельзя прикасаться к пище, — строго перебил Шон.

— Навья не ядовитая, — возразила Алина, — но лишает людей памяти. Я вспомнила об этом и не стала тратить время. Только вот…

— Ничего, — подбодрил он. — На лошади мы быстрее выберемся, моя мать нас накормит. Тёплой одежды у тебя нет?

— Я привычная, не замёрзну. Это после воды всегда холодно вначале. — Словно в доказательство своих слов, княжна размоталась и встала с кровати. — Уходить нужно прямо сейчас, пока за нами не прислали стражника.

Шон смерил её долгим задумчивым взглядом. Как минимум грудь Алины под мокрой и оттого полупрозрачной тканью не соглашалась, что ей достаточно тепло. Но им нужно было дойти до лошади, не привлекая к себе внимания, а значит, он не мог ни захватить покрывало, ни даже отдать ей свою куртку, пока они не отъедут подальше.

— Да, идём, — он поднялся и, присев с бутыльками у сумки, запоздало вспомнил: — Спасибо за снадобья, Алина.

Княжна непонятно чему улыбнулась и пожала плечами:

— Что угодно, лишь бы выбраться отсюда.

Она забрала свечу с подоконника и, взяв Шона за руку, будто он в самом деле был её женихом, и они отправлялись в подводное княжество, повела по коридорам и лестницам. Вокруг не осталось ни души, не было и огней — навки покинули сушу. Только у самого входа стоял один единственный стражник, беспокойно глядевший на едва тронутый малиновым свечением горизонт, по-прежнему затянутый плотной пеленой туч.

— Проверь, не осталось ли кого, — приказала Алина стражнику. — И отправляйся домой.

Навка с облегчением выдохнул и бросился выполнять поручение, а княжна повела Шона в обход палат, где ровная поверхность безжизненных Гиблых земель совершала резкий уклон. Путь под ногами оказался устелен гладкими крапчатыми плитами, которые привели их к излучине широкой медленной реки. Плиты спускались к самой воде, но Алина замедлила шаг и, прижав палец к губам, указала на темнеющую ниже по течению высокую глыбу. Дальше их путь лежал по гравию. Шон остановил шагнувшую было вперёд княжну и, закинув сумку на плечо, поднял её на руки. Алина трепыхнулась, гневно сверкнула глазами, но спорить в голос не решилась и только недовольно засопела. Возможно, она была права: каким-то ведь образом босоногие навки гуляли по этим берегам, и башмаки у них носили почему-то только слуги, и, бесспорно, навья поступь была гораздо тише, чем его шаги, к тому же отягощённые весом княжны, — но позволить ей скакать по острым камням мешали гордость и упрямство.

За глыбой, на короткой верёвке, привязанной к ржавому крюку, их ждала смирная приземистая лошадка, коротконогая и широкая в кости. Если б пришлось убегать без оглядки, вероятно, на своих ногах у Шона получилось бы гораздо быстрее, но впереди разгорался день, и от Ручейка им нужна была лишь выносливость.

Поставив Алину на ноги, Шон отвязал верёвку, закрепил суму при седле — пришлось повозиться, чтобы меч, обёрнутый полотенцем, не ранил ни лошадь, ни его самого — сел, и помог княжне устроиться перед ним, боком, по-женски. Алина поёрзала, упёрлась плечом в его грудь и крепко вцепилась в луку седла, будто привыкла прогуливаться исключительно рядом с лошадью, а не верхом. На всякий случай Шон придержал её рукой и послал Ручейка быстрым шагом.

— Мы правильно едем? — довольно скоро забеспокоилась Алина. — Я бы свернула…

— Вот поэтому ты и не сможешь выбраться сама, — перебил Шон. — Дорога вон там, скоро мы на неё попадём. Просто доверься мне.

— Хорошо, — она снова поёрзала, пытаясь устроиться удобнее и в то же время не выпустить луку.

Ни Шону на его ногах, ни лошади на её спине подобная активность комфорта не добавляла. От реки они уже начали отдаляться, и всё же хотелось пустить лошадь немного быстрее. Хорошо, если стражник отправится домой, как велела княжна, но если проверит, явились они до него или нет, у них вовсе не будет форы, даже самой малой. Однако Алина и при быстром шаге держалась плохо, если же её растрясёт рысцой, она точно начнёт скакать непосредственно по Шону. Немного подумав, он расстегнулся, притянул её вплотную и сунул в руки борта куртки. Алина понятливо затянула их на себе, насколько хватило, и словно слилась с ним в единое целое. Лошадь, понукаемая давлением в бока, послушно затрусила прочь от реки.

В сером небе медленно расплывался приглушённый жёлто-оранжевый ореол, и с каждой минутой становилось всё светлее. Алина с любопытством вертела головой по сторонам, Шон внимательно высматривал дорогу. Вскоре показались полуразрушенные хижины, под копыта то и дело попадали элементы проржавевших лат, скрежетали сминаемые гильзы, и он снова пустил лошадь быстрым шагом. Не стоило её утомлять, не стоило и привлекать внимание лязгом.

— Здесь никого нет? — спросила Алина, чуть повернув голову.

Влажная макушка, пахнущая мхом и речным илом, боднула Шона в подбородок. От беспокойного живого тепла её острых лопаток и прогнувшейся поясницы по телу прокатилась волна дрожи.

— Сиди, пожалуйста, спокойно, — попросил он, глядя в пространство поверх Алины. — Не знаю. Есть один старик, не очень далеко — увидишь. Больше я никого не встречал.

Она смущённо притихла, потом, наконец, расслабилась, привалилась к его плечу и закрыла глаза. Куртка выскользнула из сонно разжавшихся пальцев, и Шон осторожно придержал её своей рукой.

Хижины кончились, исчезли и металлические обломки, теперь с дороги доносился лишь тихий шорох каменной крошки. Не мог он сбиться с пути: тут заблудиться негде, разве только околдованная навка умудрилась бы свернуть обратно к реке. Но даже если знакомые места не появятся, у него есть клубок…

Шон и не предполагал, как далеко забрел в кромешной тьме. Скособоченная лачуга появилась и медленно выросла на тропе, когда он уже подумывал сдаться и формулировал для клубка описание лесного дома.

Как и ночью, навстречу вышел давешний старик, опухший ото сна. Потирая одутловатое лицо, он недоверчиво уставился на путников, задержался взглядом на босых девичьих ступнях и хрипло расхохотался.

— Молодец, молодец, парень, — щерясь, проскрежетал дед и похлопал удивлённо вставшую перед ним лошадь по морде. — Не думал, что вернёшься, но чтоб ещё и так…

Алина, проснувшись, брезгливо подтянула ноги.

— Поедем? — шепнула она.

Шон толкнул Ручейка ногами, и хохочущий старик остался позади.

— Так её, навью потаскуху, — громко крикнул он вслед. — Подальше от воды, пусть подыхает!

— Почему? — пробормотала Алина и обеспокоено огляделась.

Шон развернул лошадь по дуге и подъехал обратно.

— Что ты сказал?

— Так ведь сдохнет, как взойдёт солнце, — ещё пуще развеселился старик. — Туда и дорога!

— Она человек, — отчеканил Шон. — Человека можно увести от навок.

— Да, — дед радостно затряс бородой, — конечно, можно, но только в первые…

— Семь лет, — докончил за него Шон, холодея, и обернулся к востоку.

На далёкой границе земли и неба распускалась первыми лучами белая солнечная корона.

— Стой! — Алина вдруг развернулась всем телом и вцепилась в его ворот. — Не смей возвращаться, слышишь? Ты ни в чём не виноват. Не смей! Выбирайся отсюда.

Шон одним рывком сорвал куртку, сгрёб Алину в охапку и под исступлённый хохот старика замотал её с головой. Ноги остались неприкрытыми. Алина билась, пыталась высвободить руки и что-то сдавленно кричала, но Шон крепко её зажал и ударил лошадь пятками. Ручеёк сорвалась в тяжёлый галоп.

Они не успеют, это он понимал: слишком далеко от воды, слишком мало времени. Они не успеют, и ей обожжёт ноги — и пусть это большее, что случится.

Если бы на востоке высились скалы, если бы река не изгибалась петлёй и текла вдоль дороги, если бы он помнил про семь отпущенных лет…

Пустошь была бесконечна. Вновь, как и ночью, казалось, они не движутся с места, угодив в колесо или увязнув в густом неподвижном воздухе. Но мелькнули хижины, с лязгом разлетелся из-под копыт металл — и в этот момент взвыла Алина и изогнулась всем телом. Шон этого ждал, и зажал бьющуюся навку крепче, не сводя глаз с раскинувшейся впереди водной глади. Осталось немного, главное, добраться — время подсчитывать раны ещё не настало.

Слишком далеко, слишком ровна поверхность Гиблых земель, и река, как в насмешку — огромна, близка, но словно недостижима.

Шон осадил лошадь на самом краю высокого берега, спрыгнул с седла и вместе с Алиной в руках шагнул с обрыва. Вода захлестнула его до пояса, и скрыла мутной взвесью тонкое неподвижное тело.

Тяжёлые песчинки оседали, скатывались по куртке, уносимые медленным холодным потоком. Из-под чёрного ворота выбилась длинная прядь волос, расправилась, расплылась облачком и, отделившись, канула вслед за песчинками. Шон придержал Алину одной рукой и осторожно развернул рукава.

Она зажала в зубах шиповник. Из лишённого губ оскаленного рта тянулась пурпурная низка с надкусанной ягодой. Посиневшая взбухшая кожа словно растворялась в воде, пенилась, сползала с бесцветной студенистой плоти, обнажились белые кости скул, нижней челюсти, лба. Тронутые течением волосы под собственной тяжестью отслоились от черепа и опустились на дно, скреплённые ещё не расползшейся кожей. Шон осторожно снял с неё куртку, чувствуя, как увязают пальцы в тающей плоти, выпустил труп, и немного поднявшись по течению, долго с остервенением мыл руки песком, сдирая густую липкую гниль.

Выбравшись на берег, он тщательно отжал одежду, вылил воду из ботинок, оделся и сел на лошадь. Пора было ехать дальше.

Клубок, пущенный к замку Фонтхилл, упрямо повёл его по дороге. И хотя Шон прекрасно догадывался, что путь ляжет до камня на распутье и только потом по центральной тропе, единственное, в чём удалось навязать проводнику свою волю — подальше объехать лачугу старика. Не было его вины в том, что не любит навок: возможно, не было у него причин их любить. Не было его вины и в смерти Алины: он ничего не утаивал и ничем не мешал. Старик имел право не сталкиваться с беспричинной яростью везена, а Шон не был уверен, что не опробует меч, даже если дед не зальётся издевательским хохотом, снова встретив его. Даже издалека Шон нашёл взглядом скособоченную кочку лачуги, с усилием отвернулся и пустил лошадь в галоп.

Но вскоре пришлось снова перейти на рысь, а затем и на шаг: в мокрой одежде на холодном ветру и без того приходилось несладко, а при галопе ледяные порывы вышибали воздух из лёгких и промораживали до самых костей. Добравшись до распутья, Шон думал лишь о том, как согреться. Восходящее за серой пеленой солнце не приносило тепла, ветер не утихал, впрочем, лишь благодаря ему, одежда хоть медленно, но всё же сохла. Но только к полудню Шон перестал лязгать зубами.