После Арсолира (гет)

После Арсолира зима сломалась. Дожди шли четыре дня подряд, серая туманная морось затопила столицу, пропитав влагой белые траурные полотнища на фасадах домов. Город притих, затаился, скорбя, судача вполголоса, делая ставки на новых фаворитов. На пятый день появилось солнце, и затишье сменилось бурей.

Потом никто не мог точно сказать, что именно послужило поводом к тому, что после поминального молебна на рыночной площади толпа не разошлась по домам, но направилась к кварталу Красильщиков, где проживало большинство столичных полукровок. Точно так же никто не мог назвать точного числа жертв. Одни говорили о пятерых, другие — о двух сотнях. Городская стража и гвардия появились там только под вечер, когда опьяневшие от насилия люди попытались поджечь квартал. Впрочем, сырая древесина горела плохо.

Одним из первых указов юный Эрик Восьмой, при поддержке своей благородной матери, распорядился разместить в одной из пустых казарм больницу — вместо той, что была разрушена при драконьем налете.

Жизнь после Арсолира изменилась и для Марвина, и он не мог однозначно сказать, в какую сторону. Прежде всего, что-то иное возникло между ним и учителем, какое-то чувство, названия которому он не знал. Ощущение конечности, бренности всего — пожалуй, так. Именно оно сводило ему горло щемящей нежностью всякий раз, когда он смотрел в лицо учителю, слушал его наставления. В немалой степени этому способствовали и сборы — Ханубис сказал, что не собирается задерживаться в столице дольше, чем это необходимо, а потому они паковали вещи — книги, инструменты, различные предметы неясного происхождения и назначения. По дому приходилось пробираться между стоящих тут и там сундуков, коробок, свертков; библиотека зияла проплешинами — и это тревожило. Марвин и не подозревал, что успел привыкнуть к этому дому, к его укладу, — а теперь находиться здесь было все равно, что сжимать латной перчаткой бокал из тонкого стекла.

Они изучали в те дни простые, необходимые каждому магу вещи — назначение предметов обычного колдовского инвентаря и уход за ними, простейшие зелья, начертания полиграмм, вычисление коэффициентов Силы. Всего понемногу, все быстро, — Марвин подозревал, что не вспомнит и половины, когда дойдет до дела. В одну из ночей мусорщики привезли труп, и Ханубис наглядно продемонстрировал Марвину основы человеческой анатомии. Марвин держался хорошо, даже заслужил похвалу от учителя, а ночью ему приснился липкий кошмар неясного содержания — первый сон за долгое время, но не так уж страшен он был.

Марвин прочитал и указанную главу — и ничего не понял. После объяснений учителя он понял немногим больше, разве — то, что ему по сердцу такой жанр, как "эльфийские" романы. Этот сюжет явно был достоин большего, чем полторы страницы скупых фактов.

Но самой удивительной из всех перемен стала Сила. Теперь Марвин то и дело замечал ее: едва уловимое ощущение, обещание возможности, чудо, неподвластное слову. Та, что отзывалась на его призыв, была ледяной, густой как смола, солоноватой на запах, но она могла быть и другой, непохожей. Один из вечеров они с учителем провели, разбирая старинные безделушки. Перебирали предмет за предметом — учитель рассказывал о происхождении и назначении всякой вещи, а Марвин пытался почувствовать Силу, заложенную в ней. Солнце и ветер — колокольчики для сбруи из степей Меконта, тугая пружина охранных заклятий малахитовой угорской шкатулки, прохлада колодезной воды в эльфийском браслете... Сила представала в разных обличиях, но неизменно оставалась собой, — и Марвин начинал понимать, что имела в виду Деянира, говоря, что от Силы невозможно отказаться. Даже так, неясным отголоском на грани восприятия, она была истинной, первичной, будто земля или море, — куда более настоящей, чем город, окружающий их.

Так минули две недели, и каждое утро становилось первым утром нового века. Марвину казалось порой, что битва на Арсолире случилась много лет назад, а то, что было перед ней, и вовсе стиралось из памяти, уходило в тень.

Что до будущего — и оно скрывалось в тумане. Марвин старался не думать о том, что ждет впереди — разве что ночами, на границе сна, он вдруг вспоминал, что скоро вернется домой, и думать об этом было неуютно, страшно; страшнее, чем стоять над вскрытым трупом. Что ждет его там? Верно, ор-Меджиовани уже захватил его земли, а если нет, то скоро захватит — и что он сможет он противопоставить ему? Отцова дружина наполовину разбежалась, а те, что остались — признают ли они его, захотят ли подчиниться, поверят ли тому, кто оставил их на произвол судьбы?

Земли, лишившиеся законного хозяина, неминуемо приходят в запустение. Может быть, как в легендах, терн и шиповник уже скрыли стены замка, и, вернувшись, он не найдет дороги домой. Справедливая кара тому, кто пытался обмануть предназначение.

Хотя, конечно, все будет не так. Он вернется домой, в пустой, стылый замок, где нет более веселых пиров; где тишину никогда больше не нарушит звук отцовского рога, — вернется под укоризненные взгляды Стругсона и соратников. Он будет следовать своему долгу и неминуемо проиграет, и тогда учитель поймет, что заблуждался на его счет.

Но как бы то ни было, уже нельзя отказаться, уже ничего нельзя изменить, надлежит лишь следовать долгу и естественному ходу вещей, к чему бы это ни привело. Да и на что жаловаться, когда иные стояли на Арсолире, стояли насмерть... Боги, какой же смелостью надо обладать, чтобы вот так идти навстречу своей судьбе — ее не взять взаймы, не придумать, с ней надо родиться, — и кого винить, если последний из рода ор-Мехтеров не годится для этой доли?

Как же он не хотел возвращаться... но если честь не пустое слово, отказаться нельзя. Да и потом, не объяснять же учителю, что планы изменились, когда все вещи уже упакованы... это недостойно. Низко.

На границе сна, в навязчивых, следующих по кругу мыслях, Марвин учился думать о себе как о бароне — о том, что ему надлежит сделать и кем надлежит быть. Аравет Милостивая, неужели недостижим покой, неужели никогда он не сможет просто жить, делать то, что хочет? Просто быть рядом с учителем, читать книги... мысли тянулись по кругу из ночи в ночь, мешали уснуть, — ведь иные погибли на Арсолире, тогда как он...

Он думал о том, что в Геронте на престол сел новый король, сын того, кто отдал свою жизнь за родину, встал против воплощенной смерти, — и понимал, что должен присягнуть ему, подтвердить, что следует долгу, но боялся — боялся, пока мысли не стали страшнее поступков.

Почему-то Марвину казалось, что учитель не одобрит его решения. Однако тот только кивнул и назначил дату, подходящую для аудиенции, — кивнул, будто давно ждал этого. И Марвин устыдился того, что колебался так долго, — и был благодарен ему, поскольку все решилось, и жизнь стала проста, и каждое утро было утром нового века.

* * *

— Учитель, я нормально выгляжу? — шепнул Марвин в спину Ханубису.

Сегодня на дворцовой площади было оживленно, но тот услышал — отозвался, не оборачиваясь:

— Воротничок поправь.

Марвин поспешил расправить кружево, потом проверил пуговицы, стряхнул пылинки и, наконец, расправил белый бант на рукаве. Это придало ему немного уверенности. Костюм — черный, бархат и замша — был прекрасен, вполне достоин барона, явившегося на прием к королю. Так же, как и шпага: качеством она превосходила все, что Марвин видел в доме отца. Должно быть, все это обошлось учителю в кучу золота, в который раз подумал Марвин. Вчера он растрогался до слез, обнаружив в комнате сверток, подписанный знакомым почерком. Да, конечно, на Солнцеворот принято подкладывать близким подарки, и нет ничего удивительного в том, что за Арсолиром учитель забыл подарить его сразу, но как неожиданно это было... И потом, по этим вещам видно, что их выбирали с заботой. На шпаге, у самого эфеса, выгравирован орнамент из крапивных листьев — клеймо мастера, надо будет узнать — чье. Так неожиданно, так странно...

Высокие ворота с белыми траурными флагами над ними были уже совсем близко. У распахнутых створок двумя шеренгами застыли караульные. Все до единого высокие, похожие между собой суровостью черт, пронзительностью взглядов. Марвин выпрямил спину и, стараясь дышать ровно и уверенно, зашагал за учителем, державшимся в точности как всегда.

"Просто представь себе, что твой собеседник через пару минут умрет, и от робости и следа не останется" — говорил ему Ханубис, но у Марвина эта техника работала плохо. Прежде всего, он не видел причины, по которой осознание чужой смертности могло бы подействовать успокаивающе. Без подспорья же... Марвин старался держаться спокойно и следовал за Ханубисом, — а окружающий мир сливался в круговерть разноцветных пятен: белый — траурный, черный и красный — королевские. Белые коридоры с узкими окнами, алые драпировки, черные гвардейцы. Белые залы, алые ковры, черные полотнища с различными гербами. Еще чуть-чуть золота — позолота на мебели, толстые цепи на шеях придворных, золото с алым в витражах, и снова — белые платья, черные котты, белые банты на рукавах.

Ханубис остановился у очередной двери.

— Подождем в приемной, — сказал он. — К королю пускают с полудня, мы пришли чуть раньше.

И добавил, коротко улыбнувшись:

— Не переживайте, мессир ор-Мехтер, все пройдет наилучшим образом.

Марвин улыбнулся ему в ответ.

* * *

В приемной — большой зале в обычных тонах Эриксонов — горело множество свечей; их теплый свет смягчал яркость цветов. У дверей в королевские покои вытянулись гвардейцы. В креслах вдоль стен сидели люди, преимущественно в белом — в первый миг Марвину показалось, что все они молчат, но потом он различил шепотки тут и там. Мужчина в белой мантии поднялся им навстречу из стайки белоснежных дам, шушукающихся за вышиванием. Он был зеленоглаз, длиннобород и исполнен Силы. Мэтр Бертолуччо Ринальдини, вспомнил Марвин, глядя, как тот раскланивается с учителем. Глава городской гильдии, придворный маг и редкий пройдоха. Ринальдини не понравился ему с первого взгляда — не в последнюю очередь и потому, что смотрелся он куда импозантнее Ханубиса. Золота, висящего на нем, хватило бы на снаряжение небольшой дружины, а открытое приятное лицо так и сочилось приветливостью.

Следующие десять минут ушли на светские расшаркивания и знакомства с целой толпой белоснежных женщин, показавшихся Марвину схожими между собой, как родные сестры. Все они говорили что-то учтивое, скорбно кривили лица, протягивали руку для поцелуя — и казалось, что это будет продолжаться вечно.

Потом они все-таки сели рядом с мэтром Ринальдини, и в приемной завязалась невыносимо скучная беседа о вышивках. Оба почтенных мэтра выказали живой интерес к теме и немалые познания в ней.

Марвин сидел и ждал, когда все это кончится. Он волновался, конечно, — и ждал, когда же волнение перейдет ту грань, за которой мир станет хрупким и простым. Но было только ожидание; спертый воздух в зале, потеющие руки, яростно-алый петух на полотнище у двери, вкрадчивая Сила мэтра Ринальдини, белые дамы.

Чтобы занять время, Марвин начал вспоминать последние уроки: вычисление коэффициента Санеги, формулы, замешанные на Силе, переплетенные с нею. Так просто, так непостижимо сложно: подставить значения переменных, сделать их истинными, а после — сменить полярность. Щелчком, говорил учитель. Их вышибают щелчком. Потенциал жизни на потенциал смерти. Или наоборот, как понадобится. Всего-то. Сходить за грань и вернуться обратно.

* * *

К счастью, он сообразил вскочить, когда встали все остальные. Почти все — придворный маг и пара дам остались сидеть.

— Ее высочество принцесса Хеллен, — шепнул Ханубис.

Она была маленькая, лет одиннадцати, не больше, и похожа на голенастого жеребенка, укутанного в копну белого кружева. Некрасивая, и плакала только что: глаза красные и пятна на веснушчатых щеках.

Решительным шагом принцесса вошла в зал. За ней следом впорхнула стайка девушек, щебеча и распространяя ароматы духов.

— Мэтр Бертолуччо, я вас искала, — голос у нее был звонкий, под стать походке.

— Чем могу служить вам, ваше высочество?

Кто-то поспешил поставить кресло, и Хеллен, расправив пышные юбки, опустилась в него.

— Прошу вас сесть, благородные леди и мессиры, — сказала она, улыбнувшись придворным. Потом повернулась к придворному магу, и личико ее стало предельно серьезным.

— Почтенный мэтр, боюсь, что мне необходима ваша консультация, — мрачно сообщила принцесса. — Эразм умер.

— Прошу прощения, ваше высочество?

— Эразм. Мой хомяк. Он умер, — сунув руку куда-то в белое кружево, принцесса извлекла на свет маленькую коробочку, инкрустированную перламутром. — Взгляните сами.

Мэтр Ринальдини с едва заметной брезгливостью приподнял крышку и заглянул внутрь.

— Увы, это в самом деле так, ваше высочество, — вздохнул он.

— Оживите его.

— Прошу прощения?

— Оживите его, — повторила принцесса.

В зале было очень тихо; потом кто-то закашлялся.

— Боюсь, что это невозможно, ваше высочество, — сказал, наконец, Ринальдини.

Принцесса закусила губу. Марвин не мог оторвать от нее взгляда: столь удивительное создание он встретил впервые в жизни. Такая живая, решительная...

— В таком случае вызовите мэтрессу Сияну, — приказала Хеллен, качнув головой. Из-под белого чепца выбилась рыжая кудряшка, упала на лоб. — Если это вне вашей специализации, пусть она оживит его.

Придворный маг поморщился.

— Ваше высочество, я...

— Это приказ, мэтр, — хмуро пояснила принцесса и сложила руки на коленях, сверкнув камешками колец. Девицы из свиты сдавленно захихикали, и Хеллен окинула их взглядом через плечо. Те смолкли.

На мэтра Ринальдини было грустно смотреть. Придворный маг вертел в руках шкатулку и не находил подходящего ответа — это было очевидно даже принцессе. Хеллен еще держала лицо, но губы ее жалобно скривились.

Ханубис пошевелился.

— Прошу прощения, ваше высочество, — сказал он. — Когда произошла смерть?

Девочка повернулась к нему и несколько мгновений молча разглядывала.

— Я нашла Эразма около получаса назад, — ответила она. — Он уже окоченел.

По залу опять разбежались шепотки, мэтр Ринальдини дернул подбородком. Ханубис остался невозмутим.

— В таких случаях счет идет на минуты, ваше высочество. В тканях уже произошли необратимые разрушения, магия не может вернуть его к жизни. Никто не сможет.

— Мэтр Ринальдини, представьте нас, — скомандовала Хеллен.

— Эээ... ваше высочество, это мэтр Ханубис, маг-некромант, — довольно кисло доложил Ринальдини.

— Благодарю, — она выдернула у него из пальцев коробочку и вновь повернулась к Ханубису. — Я читала о некромантии. Так что же, вы хотите сказать, что и вы не в состоянии воскресить моего хомяка?

— Разве что поднять, — усмехнулся Ханубис. Из легкого гула вырвался пронзительный женский возглас "Это возмутительно!", но принцесса проигнорировала его. Некромант продолжал, уже без улыбки. — Я могу придать ему подобие жизни, но не оживить. На первый взгляд он будет таким же, как раньше, однако он уже не будет тем существом, которое вы любили и которое любило вас, ваше высочество. Мертвые не возвращаются.

— Понимаю, — принцесса задумалась, разглядывая содержимое своей коробочки. Поджала губы и решительно сказала: — Поднимите его.

Девушки оживились, дамы возмутились, а мэтр Ринальдини заговорил самым своим мягким и убедительным голосом. Даже стражники уставились на происходящее.

В голосе Хеллен зазвенела та сталь, что когда-то звенела на полях брани от Граарги и до Арсо, от озера Диелне до берегов Холодного моря:

— Мэтр Ринальдини, сейчас я разговариваю не с вами. Будьте любезны, помолчите. Леди ор-Роган, ор-Хаммер, вас это тоже касается. Эрику не понравится, если я отвлеку его от дел ради ребячьей прихоти, но в стократ большей степени ему не понравится, если его отвлечете вы. Итак, мэтр Ханубис, прошу вас.

— Рад быть полезным, ваше высочество, — поклонился Ханубис, а после сказал, — мессир ор-Мехтер, не откажетесь ли вы послужить своей принцессе?

Если бы учитель обратился к нему просто по имени, Марвин бы отказался, — наверняка. Но тут он вскочил из кресла раньше, чем успел понять, что именно происходит, поклонился принцессе и застыл под прицелом множества глаз. Кровь будто остановилась в его жилах, а мир слился в одно пятно, черно-красно-белое, слишком яркое. Марвин шагнул вперед.

Принцесса молча протянула ему шкатулку.

Маленький зверек лежал на спине, вытянув розовые лапки. Серый, с рыжей полоской вдоль спины и матовыми бусинками глаз. С мышь размером, но без хвоста — таких животных Марвин еще никогда не видел. Без коробочки он казался почти невесомым.

Это оказалось несложным: вслух проговаривая формулу — коснуться, ощутить мертвое тельце, еще не простившееся с искрой жизни. И куда сложнее, чем он мог представить прежде: сделать шаг, добровольно — в самую черную безысходность, во мрак колодца, — зачерпнуть стылую мертвую воду, принести ее на ладонях, убедиться, что все сделано верно. Щелчок.

Хомячок задрыгал лапками, перевернулся, сел.

Девы и дамы охнули, многие вскочили с мест, чтобы лучше видеть происходящее. Принцесса хлопала глазами, уставившись на Эразма.

— Мэтр Ханубис, это... — явственно сказал Ринальдини. Ханубис хмыкнул. Привстав, погладил хомячка по пушистой спине.

— Это нежить, так называемый "зомби", — уточнил некромант. — Он не опасен.

Хомячок начал умываться.

— Ваше высочество, не... — воскликнул Ринальдини. Принцесса не повернула к нему головы.

— Мэтр Бертолуччо, я уже просила вас помолчать? — ледяным голосом поинтересовалась она. Заправив в чепец выбившуюся прядь, Хеллен встала и двумя пальцами взяла хомячка из ладоней Марвина. Внимательно осмотрела зверюшку со всех сторон, ощупала, заглянула в тусклые глазки.

— Сердце не бьется, — сообщила принцесса.

— Разумеется, ведь это нежить, — пояснил Ханубис. — Он не дышит, не ест и не справляет естественных потребностей. Какие-то атавизмы былых привычек у него еще остались, но нужды в них более нет. Он также может выполнять команды владельца.

— Команды? — Хеллен ухватила хомячка за шкирку, и тот повис в ее пальцах. — Какие? Можно ли, например, приказать ему проникнуть в определенное место и всех там покусать?

— Вполне.

— О! — принцесса кровожадно усмехнулась. — Какой простор для фантазии!

Фрейлины за ее спиной опять захихикали, прикрываясь кружевными платочками. Марвин и сам не выдержал — заулыбался, представив себе хомячка-зомби, забравшегося под одеяло к мэтру Ринальдини. Потом взглянул на принцессу, которая помахивала хомячком на вытянутой руке, будто собираясь швырнуть его в публику, и неожиданно встретился с Хеллен взглядом. Принцесса подмигнула ему, и в следующий миг они на пару залились хохотом, громким и совершенно неприличным в этих стенах.

Придворные обескуражено смотрели на них. Марвин бы умер от стыда на месте, но никак не мог перестать смеяться, глядя на веснушчатую, довольную рожицу принцессы.

— Выпороть бы вас как следует, ваше высочество, — пронзительный голос какой-то из белых дам врезался между ними. Хеллен замолчала, разом помрачнела, потухла, обернулась к говорившей.

— Меня может выпороть только мой благородный отец, леди ор-Хаммер, — сказала принцесса. — Так что если я вам сильно мешаю, попробуйте обратиться к нему.

Потом повернулась к некромантам, попыталась улыбнуться, хотя губы ее опять задрожали:

— Благодарю вас, мэтр Ханубис, этот урок был мне полезен. Мессир ор-Мехтер... держите, — она чуть ли не силой сунула ему в руку хомячка. — Думаю, у вас ему будет лучше. Здесь его не полюбят. Тем более, что это все-таки не мой Эразм, а лишь его подобие.

Двери в королевскую залу распахнулись. Человек в трехцветных одеяниях появился на пороге и объявил:

— Наследный принц Геронтский, герцог Арсо, его высочество Эрик открывает двери свои, как было заповедано его предками, дабы каждый благородный человек сего королевства, пришедший с жалобой либо прошением, мог обратиться к нему! Как заповедано...

Под плавную речь герольда белые дамы пришли в движение, пытаясь занять местечко поближе к входу. Хеллен что-то сказала, но Марвин не расслышал ее слов. Потом она развернулась и вышла, дамы — за ней.

Машинально сунув хомячка за пазуху, Марвин улыбнулся учителю, снова поправил воротник и, стараясь не смотреть на негодующих белых дам, отправился на прием к своему королю.

* * *

— Королевская цветовая гамма способна довести до расстройства психики, — проворчал мэтр Ринальдини, захлопнув дверь своих личных покоев. Ханубис с любопытством огляделся. Обстановочка, достойная нижнего зала в борделе — зато колер, видимо, должен успокаивать: салатные и кремовые тона, будто оказался не то в салате, не то в торте.

— Садитесь, мэтр, нам предстоит долгий разговор.

Ринальдини уселся на витой стул и яростно дернул за веревку колокольчика.

— Что вы себе позволяете, позвольте спросить? — продолжил дворцовый маг безо всякого перехода. Ханубис отвернулся от него и начал разглядывать безделушки на каминной полке, кивая головой в такт полным благородного гнева упрекам. — Что это за сеансы темной магии во дворце? Среди бела дня, в комнате, полной женщин и детей?! Да еще с какой целью... хомяк-зомби, какой позор... Ваша наглость зашла чересчур далеко, мэтр некромант, так продолжаться больше не может! И не будет! Вы слушаете меня вообще?

— А как же, достопочтенный мэтр, — миролюбиво отозвался Ханубис, изучая скульптурную композицию в виде недвусмысленным образом резвящихся нимф. — Но не мог же я отказать ее высочеству в исполнении просьбы?

— Какого... какого Духа вы вообще затеяли этот проклятый разговор?! — заорал Ринальдини, вскочив. — До вас хоть доходит, что девочка декаду как потеряла отца?! Что вы ей несли такое?!

Придворный маг в своем репертуаре. Сейчас он будет выплескивать эмоции и утверждать превосходство: полагает, что может себе это позволить. Прежде Ханубис не стал бы ему мешать, но сегодня он ощущал глухое раздражение.

Да что с тобой происходит, Пес? Зачем тебе враг при дворе? Мэтр Ринальдини — ограниченный амбициозный ханжа, но если уж ты терпел его пятнадцать лет, зачем портить все напоследок? Не из искреннего же беспокойства о принцесске... А впрочем, почему бы нет? В столице тебе больше не жить, а если этот интриган попробует напакостить Марвину, ты всегда сможешь его припугнуть.

— Бертолуччо, прекратите истерику, — посоветовал Ханубис, обернувшись. — Она вас не красит. До вас доходит, что девочке предстоит как-то жить, несмотря на то, что отец ее умер? От придворных клуш ничего, кроме кудахтанья, ожидать не приходится, но вы — могли бы действовать умнее. Или вы предпочитаете, чтобы ее высочество выросла в убеждении, что маги могли спасти короля, но не захотели?

— Вы... вы смеете отчитывать меня?

— Рад, что вы смогли это заметить, не используя Силы, — ухмыльнулся Ханубис. — Обычная ошибка эмпатов, — сказал он, усаживаясь перед онемевшим от возмущения королевским магом. — Вы так привыкли пользоваться Силой при общении, что отступаете даже перед девочкой-подростком, если не можете воздействовать на ее разум напрямую. Допустим, сейчас вы тужитесь прочитать меня, тогда как намного больше информации получили бы, если бы просто внимательно слушали.

— Не хамите, — отрезал Ринальдини. В дверь поскреблась служанка, и он воспользовался перерывом в беседе, чтобы собраться с силами. Ханубис наблюдал за ним не без интереса; к тому моменту, как служанка расставила на столе чашки с шоколадом и печенье, придворный маг успел отринуть беспокойство и удивление, и уже был готов считать выходку своего обычно покладистого коллеги незначительной случайностью.

— Слышали о мэтре Пердурабо? — спросил Ринальдини, когда они снова остались наедине.

— Что именно? Что-нибудь забавное, надеюсь?

— Разве что на ваш кладбищенский вкус, — он поморщился, и продолжал с той осуждающе-смакующей интонацией, с какой обычно рассказывал о возмутительном поведении своих ближних, — несчастного нашли мертвым в капище духова культа на третье утро после... трагедии. Отчего он умер — неизвестно, внешних повреждений нет. Меня допрашивали, — можете себе это представить? Я, разумеется, сказал, что ничего не знаю, хотя, — он сделал выразительную паузу, взглянул со значением, — колебания фона Санеги той ночью были весьма сильными, и эпицентр их пришелся как раз на проклятый храм. Что скажете на это?

— Прискорбная история, — вздохнул некромант. — Хотя не особенно удивительная. Молодые маги частенько взыскуют тайного знания — и нередко именно с такими последствиями. Собственно, по бедняге было заметно, что он плохо кончит.

— О, да. Маргинал, склонный к эпатажу и опрометчивым поступкам. А чем вы объясните колебания фона, мэтр?

— Не могу сказать ничего определенного, коллега. У меня нет привычки спать в обнимку со счетчиком, посему я знаю куда меньше вашего. Так это было жертвоприношение или что-то иное? — не дождавшись ответа, Ханубис съел печеньице и продолжал. — Как вам, может быть, известно, колебания фона Санеги зависят от совокупного воздействия не одного десятка факторов. Что мы пытаемся выяснить сейчас — возможную их причину? Ну что же... Во-первых, они могли стать следствием заклятий мэтра Пердурабо, выполненных при самозащите или же с другими целями. Во-вторых, применить заклятье мог и кто-то другой, — как маг, так и сильная нежить вроде вампира. Опять-таки, с неустановленными целями. В-третьих, я не стал бы исключать ту вероятность, что колебания вызваны вообще не заклятиями, а другими факторами, как то — ритуалами последователей Духа или попросту спонтанным касанием Бездны.

— То была короткая вспышка, но очень мощная, — сказал Ринальдини, старательно подбирая слова. — Неужели может быть так, что вы ничего не заметили? Подумайте хорошенько. Я неоднократно заявлял, что я, как глава городского объединения магов, стараюсь максимально облегчить существование моим коллегам, но данный случай выбивается из ряда вон. Некоторые структуры весьма заинтересовались этим происшествием, — и я не исключаю вероятности того, что они захотят поговорить и с вами, — а я ничем не смогу им воспрепятствовать. Скажу вам начистоту — они не будут так деликатны, как я.

— Все это весьма трогательно с вашей стороны, — согласился Ханубис. — Но, рассудите сами, что уж я могу сказать о ситуации, о которой впервые услышал от вас, да еще настолько обще? Я охотно проконсультирую корону по любому вопросу, но вы, достопочтенный мэтр, слишком уж расплывчаты в своих высказываниях. Или, — улыбнулся он, — вам интересно, не я ли убил бедолагу Пердурабо? Нет, не я.

— Что вы, как вы могли подумать, что я стану подозревать вас, дорогой мой Ханубис?! — довольно натурально возмутился королевский маг. — Я знаю вас уже много лет и, разумеется, подтвердил вашу полную непричастность к делу! Но поймите и меня... в столице угрожающе участились случаи использования темной магии — и с неведомыми целями. Мой долг, как мага и слуги его величества, — способствовать установлению и сохранению порядка, тогда как порядок недостижим без надлежащего контроля. Я хорошо знаю вас, коллега, и полностью уверен в вашей порядочности — хотя последние ваши... выходки и наводят меня на мысли о том, что вы чем-то удручены и вам не помешала бы профессиональная поддержка. Но в городе наблюдается возрастающая активность некромантии — и мы даже не знаем, кто творит заклятия и зачем. Я, признаться, уже в растерянности...

Ринальдини уставился на собеседника, всем своим видом демонстрируя искренность и чистоту помыслов. Ханубис ответил ему тем же. Как трогательна такая забота с его стороны... если ты сейчас погладишь его по головке, Пес, вы разойдетесь друзьями. Ну-ка, что можно ответить на столь прелестную чушь? Дать дополнительную информацию? Согласиться, что бесконтрольное чародейство представляет государственную опасность и, тем самым, косвенно предложить сотрудничество? Пожаловаться на хандру и попросить мэтра-эмпата о помощи? Последнее любопытно — интересно, как милейший Ринальдини отреагирует, если сбросить перед ним щиты? С высокой долей вероятности — непроизвольным расслаблением сфинктеров. А впрочем, ладно.

— Ну, вы же понимаете, что сама по себе некромантия вполне законна, — мягко сказал Ханубис. — Как и другие виды магии. Ваше беспокойство понятно, но, рассуждая логически, нет никаких причин искать состав преступления в любом всплеске фона Санеги. Я уже объяснил вам, что даже случай с мэтром Пердурабо не так однозначен, как может показаться профану. Кстати, почему бы не обратиться к некромантии в расследовании этого преступления? Уверен, призрак бедолаги может сообщить нечто полезное, как минимум — указать точную причину смерти.

— Некоторые из занятых в расследовании лиц находят эти методы противоречащими их убеждениям, — сообщил Ринальдини, чуть запнувшись с ответом.

Та-ак, занятно. И что же это значит? Или расследование окончательно ушло из королевской канцелярии в храм Отрина или к Ордену Чистоты Помыслов имени пресветлого Вениуса, чего никогда бы не случилось при Эрике Седьмом. Действительно, незачем им мараться некромантией, если в пыточной еще остались живые свидетели. Или же — или же кто-то сильно не заинтересован в том, чтобы мэтр Ханубис принимал участие в расследовании на роли независимого эксперта. Как это грустно.

Ну, как бы то ни было, скорее дом Эриксонов породнится с орочьими племенами, чем заезжий специалист на государственной службе сможет призвать призрак человека, убитого Десницей Духа.

Ринальдини допил шоколад и задумчиво приподнял фарфоровую чашечку, вглядываясь в разводы осадка на ее дне.

— Знаете, в чем корень ваших бед, коллега? — проникновенно спросил он, ставя ее обратно на блюдце. — Вы индивидуалист. Вы утверждаете, что мне нет причин заботиться о том, что является личным делом другого мага, а между тем — личных дел не бывает. Все мы принадлежим к единому целому, обладающему куда большей ценностью, нежели каждый из нас, — государству Геронтскому. И наша общая задача, тем более важная для обладающих Силой — по мере сил способствовать его процветанию, пусть даже и в ущерб своим низменным единоличным интересам. Я буду откровенен с вами — наша страна в опасности. Армия уничтожена, двор раздирают интриги, а его высочество наследный принц еще не может совладать с раздором и тенью хаоса, нависшей над нами. И этого было бы достаточно, чтобы лишиться покоя, но мы видим и другие знаки опасности. Темные культы, поднявшие голову. Темные заклятья, применяемые с неведомыми целями...

— ... и хомячки-зомби во дворце, — дополнил список Ханубис, уже изрядно утомленный риторикой.

— Вы защищаетесь иронией, потому что чувствуете мою правоту, — изрек Ринальдини.

— Не смею спорить с вами. А к чему вы клоните, дорогой мэтр? Тренируетесь перед заседанием или желаете мне что-то предложить?

— Я полагаю, что некромантия должна перейти под контроль государства, — голос придворного мага, чуть дрогнувший поначалу, вновь обрел мощь и убедительность. — Ради вящей славы престола. И я хочу попросить вас о содействии, ибо я вижу глубокий потенциал, заложенный в вас. Растрачиваемый пока что впустую, в погоне за шкурной выгодой. Вместе мы могли бы изменить мир к лучшему. Если же вас не убеждают мои слова, взгляните на дело с другой стороны: его высочество крайне нуждается как в надежных и преданных слугах, так и в мудрых советчиках. И я могу вас заверить, что он умеет быть благодарным за услуги и снисходительным к проступкам людей, верных ему. Подумайте об этом, коллега.

Ханубис едва удержался от того, чтобы не засмеяться вслух.

— На вашем месте, я бы не стал ограничиваться некромантией, — сказал он. — Другие виды магии — да та же магия разума! — также могут угрожать государственной безопасности. Давайте, запретите использование Силы в любых целях, за исключением случаев, заверенных специальной комиссией. Раздайте индикаторы магии ребятам из второго отдела. Снабдите ярлыками всех горожан, обладающих хоть искрой Силы. Парады вам проводить не придется: восхищенные маги организуют их сами. Это будет великое дело, достойное ваших устремлений. Правда, я склонен полагать, что по его завершении вас ликвидируют. Доверять контроль над магами одному из них — нерационально.

Ринальдини вновь поглядел на него с изумлением, но ответить не успел.

Кто-то забарабанил в дверь — громко, нетерпеливо.

* * *

Его высочество наследный принц Эрик восседал на троне в Малой Зале, холодными серыми глазами взирая на своих подданных. Жесткий воротник нового траурного костюма царапал шею, да еще с утра болела голова. Мимолетно он подумал, что надо будет вызвать Бертолуччо перед обедом. Улыбнулся лучшей своей улыбкой очередной дворянской вдове, приготовился слушать.

Как он устал от этих белых женщин, от скорби и робкой надежды, от протянутых рук. И эта пришла за тем же. Единственный сын. Две дочери жили в Арсо. Сохранение надела.

Отец бы не стал колебаться, сохранять ли за ней надел, думал Эрик, скосив взгляд на узкий ободок короны, лежащей перед ним на мраморной тумбе. Он бы еще даровал ей кошелек с серебром, а то и сошел бы с трона, чтобы помочь подняться с колен. Он бы сказал, что там, где есть человек, нет места мелочности.

Именно поэтому казна королевства сейчас пуста. Не только из-за этого, конечно, но из-за самого принципа. Отец бы не понял, бросил бы что-нибудь презрительное в ответ, но дело же не в том, что мне не жаль этой женщины. Мне очень ее жаль, она старая и дети ее погибли, у нее дрожащие руки и платье пожелтело от лет. Но она третья только за сегодня, а у дверей толпится еще с десяток.

По этикету ей было совсем не обязательно падать на колени, а то ведь и вправду не встанет.

Голову словно обхватили тиски. Мама, сидящая рядом, заметила, быстрым движением погладила по руке. Это ее прикосновение было знакомо принцу с раннего детства и обычно значило, что терпеть предстоит еще очень и очень долго. Ну и зачем она это делает, подумал Эрик. Я достаточно взрослый, чтобы обойтись без ее опеки. Я сам знаю свои обязанности. Я старше, чем был отец, а он справился с куда худшими обстоятельствами. Когда он стал королем, страну раздирали междоусобицы, герцог ор-Арсо претендовал на престол, северные бароны бунтовали, а у него только и было, что пятитысячное войско да благословение богов... Моя задача проще: всего-то увести страну с края гибели, восстановить армию прежде, чем в Геронт слетятся стервятники, добиться преданности вассалов. Иному королю хватило бы на всю жизнь, но я-то знаю, что это будет лишь началом. Клянусь камнями, на которых стоит мир — моему сыну я передам много больше того, что получил сам.

Милостиво улыбнувшись, Эрик даровал просительнице надел в пожизненное пользование — с освобождением от земельной подати, но без права передачи по наследству. Клочок крохотный, но пусть он лучше отойдет короне, чем достанется какому-нибудь троюродному племяннику. Эрик взглядом нашел среди стоящих у трона Готфрида, мигнул ему — тот, умница, сразу же понял, чего от него хотят. Бережно подхватил старушку под локоток — она плакала от радости — помог подняться и вывел из зала.

Побольше бы таких, как он... Но это еще предстоит. После коронации будет ясно, на кого можно рассчитывать. Люди отца погибли вместе с ним — коннетабль ор-Хаммер, старый ор-Либен, Джофруа. С одной стороны, так оно и к лучшему — старикам бывает трудно осознать, что тот, кто рос на их глазах, стал мужчиной, но с другой — как же их не хватает... почти как отца. Так и кажется, что сейчас он распахнет дверь, нахмурится и спросит, что это принц забыл на его троне.

Герольд выкрикнул новое имя, и очередная просительница рухнула на колени — поставить бы в приемной церемониймейстера, чтоб учил их хоть основам этикета — и завела запутанный рассказ о своем происхождении от рода баронов ор-Финган, заложенном поместье и беременной неизвестно от кого дочке. По внешним признакам прошение относилось к категории "женских", и принц с чистой совестью доверил его своей матери, благородной королеве Вальбурге.

Еще час до обеда. Как же голова болит... Выпрямившись, как подобает особе королевской крови, принц уставился в пространство. У самой двери, за спинами безутешных вдов, маячил бледный юноша в черном. Очередной сиротка? Вот из-за таких, как он, видящих в государстве дойную корову, а не драгоценную святыню, нам и приходится восстанавливать все с нуля поколение за поколением. Никому не придет в голову принести свое служение к подножью престола, все озабочены лишь тем, как бы урвать побольше. Вассальную клятву пока принесли лишь немногие — Эсме ор-Хаммер, конечно, советники, да придворные вертопрахи — и больше никто! Даже старые оры, соль земли геронтской, ограничились формальными соболезнованиями и обещаниями прибыть на коронацию. Собственно, не о чем волноваться. У них нет другого претендента на престол, они просто-напросто тянут время, мотают нервы, но присягнут все до единого. Отец говорил об этом перед войной, и так оно и будет.

С севера же ни весточки. Старый ор-Люсилер, сражавшийся за отца на Арсолире, выбравшийся из пекла лишь благодаря силе крыльев его орлов — и тот отговорился необходимостью "потолковать с ребятами", прежде чем присягать.

Отец предрекал и это. С кривой усмешкой, которую так редко видели поданные, он говорил, что укрощение северных баронов традиционно считается испытанием для нового государя. Справится или нет? Достаточно ли силен и успешен, чтобы требовать верности?

Я пересилю их, я должен победить, но это означает — новая война, означает — новые траты людей и средств. А кроме того, есть еще и Граарга...

Вассальная клятва, говорил отец, есть союз верности и чести, основа престола и опора мира.

В том-то и дело. Страна, удерживаемая лишь личными связями, не может быть стабильной в должной мере. Отец умер, и равновесие вмиг пошатнулось. Конечно, скончайся он в своей постели, не захвати с собой войско — все было бы лучше, но и тогда наследнику пришлось бы доказывать свои права.

Истинная стабильность возможна лишь тогда, когда верность престолу не связана с личностью того, кто сидит на нем, когда вассалитет не прерывается со смертью сюзерена, когда связи, скрепляющие... Голову опять сдавило болью — так резко, что Эрик испугался на миг — не выдал ли себя невольной гримасой? Но просители смотрели на него все так же, с трепетом и нетерпением. Сейчас принц почти ненавидел их.

— ... что до вашей дочери, — произнесла королева, с почти не ощутимым презрением в голосе, — то после того, как она разрешится от бремени, она вправе потребовать у надлежащих лиц установления отцовства. Но мы не советуем ей идти на лишние хлопоты, ибо княжество Себровирское наследуется, как по мечу, так и по кудели, и после кончины славного князя перешло оно его дочери. Посему ваш внук не сможет претендовать на иное признание родства, кроме как на статус бастарда. Мы же желаем вам с радостью и охотой предаться заботе о внуке, не тратя более сил на дела, превосходящие ваше разумение.

Просительница, залившись краской, выпалила слова благодарности и вылетела за дверь с поспешностью, не соответствующей правилам этикета.

Придворные зашептались с явным злорадством.

Герольд снова вышел вперед.

Очередная вдова, то же самое, что и у первой. А я ведь могу отказать ей, подумал Эрик, более того — отнять и то, что у нее есть. Такое решение было бы недальновидным и глупым, но ведь я — могу.

Мысль скользнула прохладным ветром, даже тиски, сжимавшие голову, чуточку ослабли. Но лишь на миг: мысли опять полетели, завертелись по кругу, будто шестеренки в угорских часах. Я не так хотел властвовать: я не желал отцу смерти, не думал, что он погибнет, что все войско поляжет на поле брани, что Арсо будет уничтожен.

Отец говорил, что все решится единой битвой, но будь это даже не так — если бы даже он погиб в бою, не завершив войны, это принесло бы новые заботы, но не такую пустоту. Не о том ли говорил отец, сравнивая государство с живым телом, а короля — с сердцем? Раньше Эрик считал это красивой метафорой, но теперь он чувствовал, будто лишился руки, с недоумением и болью ощущая утрату. Тридцатитысячное войско, десятитысятысячный город — хотя многие бежали перед войной, — а сколько еще жило на берегах разлившегося озера? Никто не ответит. Отец считал излишним проводить переписи.

Очередную формулу дарования принц произнес, не слыша собственных слов.

... В начале весны поступило донесение об очередных беспорядках на востоке, у границы с эльфами. Принц старался следить за всеми новостями, — теми, которые считал нужным сообщить отец, или же теми, что удавалось раздобыть из иных источников. Обычно речь шла о случайных стычках между пограничными патрулями, но в этот раз все оказалось немного серьезней. Сгорела Вирна — поселок на юго-восточном берегу озера Арсо, заселенный, в основном, полукровками. Выживших не было.

Виновных так и не нашли — как по официальной версии, так и по сообщениям доверенных лиц принца в так называемом втором финансовом отделе.

Но, как бы то ни было, этот инцидент не должен был привести к столь плачевному обострению отношений. В конце концов, Вирна принадлежала Геронту.

Время показало, что эльфы рассудили иначе.

Месяц спустя была уничтожена егерская деревня Горловинка. Эльфийский отряд в пятьдесят луков пришел на рассвете. Эльфы расстреляли всех, кто оборонялся — по свидетельствам, добивали раненых, — прочих же собрали у околицы и приказали убираться, не дав даже времени на сборы. Потом разожгли огонь.

Очевидцы, посетившие Горловинку двумя неделями позже, писали, что на месте не осталось даже и пепелища, — лишь обгоревшие балки единственной памятью о людях кое-где выглядывали из молодой травы.

С тех пор все становилось только хуже. Донесения так и летали — по быстрой, магической почте. Стычки продолжались. Королевский совет негодовал, фогт Арсо истерил, моля о подкреплении, вениты и егеря, забыв былые распри, требовали одного. Предстояла война, это было очевидно и наибольшим оптимистам.

Тогда они с отцом и поссорились, настолько серьезно — в первый раз.

— Сын, я отправляю в Арсо войска, — сказал король. — Я не могу послать многих — пока что. Но тысячу гвардейцев и пять сотен орочьих наемников я могу выделить и сейчас — и я желаю, чтобы ты возглавил их.

Теперь принц понимал, что должен был согласиться. Так было бы лучше.

— Я думаю, что это не рационально, — сказал он тогда. — Вы должны понять меня. Пока что ситуация не вполне ясна, мы не знаем, спланированы ли все эти инциденты на государственном уровне или же просто отражают настроения отдельной части эльфов. Если речь идет о втором — мое назначение может спровоцировать государственный конфликт. Если о первом — мы не сможем защитить город с такими силами. Вы же сами говорили, что я, единственный наследник, не имею права рисковать своей жизнью попусту.

Тот разговор происходил в кабинете отца, небольшом, увешанном картами, местными и заморскими, батальными полотнами, выцветшими стягами давно забытых кампаний. Сейчас Эрик видел словно наяву, как отец его обернулся тогда от карты восточных пределов, полой плаща задев статуэтку дриады — хрупкую, неуместную в этом антураже. Шагнул к сыну, хрустнув осколками глины.

— Ты — герцог ор-Арсо, и твой долг — защитить твоих людей!

— Вы сами говорили, что титул этот — номинален. Вы не понимаете меня, отец, — принц покраснел: от неумения подобрать слова, не от стыда.

— Не понимаю, — сказал король. — И не желаю понимать. Я не думал, что мой единственный сын окажется трусом. И мне жаль, что твоя сестра — еще ребенок.

— Позвольте мне объяснить...

— Не позволю. Речь идет о наших людях, какой-либо расчет здесь... непристоен. — Эрик-старший сжал челюсти, и принц ощутил себя набедокурившим ребенком, но одновременно он был раздосадован, оскорблен тем, что его не желают слушать. Отец, меж тем, договорил. — Хорошо, да будет так. Не стану заставлять вас... ваше высочество.

И, вслед за тем, отец стремительно вышел из кабинета. Принц много лет мечтал о возможности остаться здесь одному, но сейчас он последовал за отцом и, вернувшись в свои покои, долго сидел, глядя в стену.

Он усвоил этот урок, но не мог унижаться, прося прощения.

В Арсо отправился Джофруа. Он же возглавил королевскую гвардию на Арсолире.

А эльфы... они так и не напали на Арсо, пока у них была эта возможность. Вместо этого они появились при дворе сами, вскоре после осеннего солнцестояния, когда деревья в дворцовом парке наливались золотом и багрянцем, а вассалы присылали собранные налоги.

То был первый раз, когда принц своими глазами увидел извечных врагов. Их было всего трое, и они были прекрасны — неестественно безупречной, страшной красотой, лишенной не только возраста, но и пола, не имеющей права на существование — по одному только несоответствию ей реального мира. Среди набитого битком тронного зала — теперь он будет заперт до дня коронации — они выделялись, будто отделенные стеной, и причиной тому был отнюдь не конфликт, не ситуация на границе, а нечто глубинное, нутряное... и принц, глядя на них из толпы зевак, чувствовал ненависть. Ненависть и еще что-то, что он боялся облечь в слова.

— Приблизьтесь, — сказал король. — Мы много поколений не видали здесь посланцев нашего соседа.

Они приблизились: все трое. Идеально прямые спины, тонкие фигуры, облаченные в кожу — одежда, слишком простая для королевского приема, в такой бы идти на войну, а не во дворец, — золотые волосы, забранные сзади, и лица, во имя Отрина, какие лица...

Тонкий меч препоясывал каждого. Таков уж был обычай при дворе Эриксонов: отнимать оружие, пусть и у врага, считалось недостойным.

Принц видел, как придвинулись к трону телохранители, как оцепенели маги — Ринальдини с одной стороны трона, ор-Фаль — с другой. Да не только они — все присутствующие замерли, пока те трое шли по залу.

— Триста лет назад, — произнес один из троих, принц не понял — кто. — Триста лет назад твой предок совершил злодеяние, король Эрик, называющий себя Геронтским. Твоя столица построена на крови и костях. Признаешь ли ты это перед лицом своего народа?

Голос его был высок и звонок, с едва заметным акцентом, и в нем звучала непоколебимая уверенность — да еще насмешка. По залу пробежал шепоток, и король поднял руку, призывая к молчанию. Окинул послов взглядом, задержавшись на том, что стоял в центре.

— Мы были лучшего мнения о манерах Детей Света, — сказал король. — И мы не отказываемся ни от одного из деяний наших благородных предков. Не все они были праведными, но все они свершались лишь во имя государства Геронтского и рода человеческого. Но затем ли вы проделали столь долгий путь, чтобы обсуждать с нами события трехвековой давности?

— Людская память коротка, король, — сказала женщина — голос был, несомненно, женский, — заслоненная от глаз принца фигурами спутников. — Мы помним лучше, ибо видели своими глазами разрушение Кейр-Онте и гибель наших детей.

Принц не выдержал, начал пробираться к трону за спинами придворных. Он должен был увидеть их лица — но, выглянув из-за плеча казначея Буанаротти, увидел, что послы спокойны и холодны, и глаза их — как синий лед.

— Мы соболезнуем вам...— сказал король.

— Я не нуждаюсь в соболезнованиях потомка детоубийцы, — парировала эльфийка. Люди в зале зашумели, уже не таясь.

— Вы перебили нас, леди, — Эрик Седьмой повысил голос. — Мы прощаем вас, так как вы, чужеземцы, можете не знать принятых при нашем дворе правил этикета. Мы соболезнуем вам, но помним договор, заключенный между моим благородным предком Эриком Огненным и Брианом, королем Детей Света, заверенный подписями уполномоченных представителей обеих сторон, и утверждающий взаимное прощение и вечный мир между нашими народами.

— Мы были принуждены силой к договору Арсо, — заговорил опять первый из послов, — и видели, какова цена людским клятвам. Ныне мы здесь, дабы объявить его расторгнутым. Если ты действительно желаешь мира, король, подпиши новый договор — на наших условиях.

Война неизбежна, подумал принц. Вот теперь — неизбежна. Но как смеют они говорить в таком тоне, неужто не боятся смерти? И понял — хоть с трудом мог поверить в это: они — не боятся. Они ищут ее.

— Каковы же ваши условия? — спросил меж тем король, уже не скрывая сарказма.

— Мы желаем получить назад земли, отнятые у нас, — спокойно сказал эльф. — Как доказательство вашей готовности к миру. Все земли восточнее великой реки Эсейтх, именуемой вами Узой.

Пару мгновений в зале царила полная тишина, потом кто-то в задних рядах сдавленно захихикал. Это будто стало сигналом: смех, возмущенные выкрики, лязг мечей, извлекаемых из ножен, — все смешалось.

— ... охамели вконец, сукины дети...

— ... проклятая нелюдь!

— ... может нам еще пойти, да в море утопиться?

— ... Ваше Величество, разрешите их прикончить?!

— Довольно! — король вскочил с престола. Ор-Фаль шагнула вслед за ним. Рукой Эрик Седьмой — тот, кого назвали после Арсолира Бесстрашным, — отвел занесенный уже над послами меч (...) , сверкнул глазами на стайку придворных юнцов, обнаживших шпаги. — Тихо! Мы не дозволяем проливать кровь. Мы надеемся, это понятно всем? — смотрел он при этом не на своих подданных, но на эльфов, — все так же невозмутимых. — Но и слушать это мы более не желаем. Господа придворные, вложите мечи в ножны, вы при королевском дворе, а не в трактире. Что же до вас, господа послы... Сейчас мы предлагаем вам отобедать, после чего мы примем вас... в более спокойной обстановке. Аудиенция окончена.

Вскоре в зале осталось лишь несколько человек — принц колебался, стоит ли ему остаться в открытую — но, дело, в конце концов, напрямую касалось и его тоже.

— Я приму их в кабинете, — сказал отец отрывисто. — Стыдно, господа, поддаваться на столь смехотворную провокацию.

Магистр Готенбюнтер залился краской — от белоснежного воротничка до седых волос, но, нахмурившись, произнес:

— Сир, простите меня, но эта нелюдь... Они опасны, помните об этом, я прошу вас! Мы не знаем, чем они руководствуются, что замышляют...

— О, да, — отец отпер заднюю дверь, зашагал по коридору, на ходу отдавая распоряжения. В кабинет он позвал только ор-Фаль и, после мимолетного раздумья, — принца.

Зайдя в кабинет, отец потер виски и негромко выругался по-орочьи. Принц покосился на ор-Фаль, но та сделала вид, будто не заметила, прикрыла дверь изнутри и принялась водить вдоль нее руками, затем привстала на цыпочки, потянувшись к косяку. Мужская одежда подчеркивала все достоинства ее фигуры. Принцу вообще нравились женщины ее типа — воительницы, подтянутые и опытные, но не махнувшие рукой на собственную женственность. Отец, вероятно, спал с ней в свое время, но само по себе это недостаточно веская причина, чтобы так ей верить. Надо же — сказала, что справится, и этого хватило, — а ведь если эльфы задумали покушение, пара арбалетчиков в потайных нишах никак не повредила бы... Или же он не хочет, чтобы беседу слушали лишние уши? Но и тогда — почему он доверяет ей, наемнице, то, что хочет скрыть от ближайших наперсников?

Выбросив мимолетную мысль из головы, принц задумался о более насущных делах.

Отец стоял в глубине кабинета, на месте, облюбованном им в последние месяцы. Снова рассматривал карту восточных земель, уставившись на голубой овал озера Арсо так, будто желал прожечь его взглядом. От озера, мимо лесов и сел тянулся восточный тракт, почти прямой линией пересекал долину Роэльсдат с ее многочисленными поместьями и флажками замков, упирался в западный край карты стрелочкой "На Геронт". Столица на этой карте не поместилась, не говоря уже об Узе.

— Смехотворная провокация, — повторил отец задумчиво. Вернувшись к массивному письменному столу, он достал из верхнего ящика свернутый в трубку лист пергамента, резким движением развернул, уставился в него.

— Отец, — сказал Эрик, отвернувшись от карты. Ему пришла в голову идея, достойная рассмотрения. Конечно, ее стоило бы обдумать получше, но на это не оставалось времени.

— Да?

Принц сглотнул вставший в горле комок, посмотрел на ор-Фаль, которая, бормоча заклинания, невидимыми линиями обводила стулья, полукругом стоящие перед столом; на отца, сидящего спиной к нему. Решившись, он произнес задумчиво:

— Их требования нелепы и дерзки, даже они должны понимать это...

— Верно.

— Возможно, они пытаются спровоцировать нас, или же намеренно завысили претензии, в надежде получить хотя бы часть. Но если сейчас вы сразу откажете им — будет война.

— У тебя есть другие идеи? — протянул король, продолжая читать. — Может быть, нам стоит принять их условия? Отдать им столицу? Или, может быть, нам сразу пойти и утопиться в море, что скажешь?

— Я не говорил этого, отец. Но вы могли бы начать переговоры, поторговаться с ними, потянуть время... Разумеется, не соглашаться на все, но обещать им часть...

— Какую часть?

Теперь голос его прозвучал деловито, и принц воспрянул духом. Может быть, он выслушает — хотя бы на этот раз? Речь ведь не о власти, не о мелких разногласиях — о будущем. С энтузиазмом он продолжил:

— Они же ценят леса? Вы имеете право распоряжаться южными лесами. Предложите им их. Переселение егерей займет какое-то время, даже эльфы должны понимать это, — а вы пока сможете собрать войска. Вести войну на нашей территории будет удобней, ударить внезапно по их переселенцам...

— Довольно, — прервал отец.

— Но почему?! — голос сорвался, зачастил, и это было так стыдно, так некстати... — Согласен, мой план не продуман с точки зрения тактики, но это поправимо. И он даст нам отсрочку, спутает их карты. Они будут вынуждены начать переговоры...

Эрик-старший встал, скрипнув креслом. Подошел к сыну, вгляделся ему в лицо — глаза в глаза, и принц понял, что отец едва сдерживается, чтобы не ударить его — но почему? Неужели...

— Егеря живут на своей земле испокон веков, — сказал король. — За нее они клянутся в верности и за нее проливают кровь. Пусть даже формально их земля принадлежит престолу — кем я буду, если прогоню их оттуда? Пусть даже они подчинятся — как я смогу смотреть в глаза своим людям, если сотворю такое? Изгнанникам не будет дела до того, что я задумал военную хитрость, — зато они будут знать, что не могут более доверять мне.

— Но вы...

— Довольно, — повторил он устало. — Я не желаю тебя слушать.

— Ваше величество, — от голоса магички оба они вздрогнули. — Прошу прощения, у меня вопрос. Вы собираетесь вставать из-за стола во время беседы?

Спустя полчаса, когда последние приготовления были завершены, принц затаился в потайном закутке, созерцая кабинет сквозь витражное стекло, прозрачное с этой стороны. За его спиной была дверца, через которую отец велел ему уходить, если дела пойдут непредвиденным образом. Конечно, вероятность, что все будет настолько скверно, невелика... и могла бы быть еще меньше, если бы отец все-таки распорядился насчет арбалетчиков. Наверно, я никогда не пойму его резонов, подумал принц с тоской и злостью. Так же, как он не понимает меня. Но я сглупил, надо было начать разговор с блага подданных и прочей дребедени, тогда он хотя бы попытался понять, о чем я говорю. Как я могу заботиться о благе государства, если он отвергает все, что я предлагаю? Я ведь уже не ребенок, чтобы молча слушать и повиноваться старшим.

Нет, конечно, принц не желал смерти своему отцу, но...

В дверь постучали, и Эрик-младший, пользуясь невидимостью, вытер об одежду вспотевшие ладони.

Он видел, как ор-Фаль отворила дверь, как отступила к стене, впустив эльфов. Теперь принц мог разглядеть их лучше, и под ложечкой опять что-то екнуло от их вида, от горделивой их осанки и мертвых синих глаз. С облегчением он отметил, что на сей раз они без оружия.

— Проходите, господа, — сказал отец неторопливо. — Вы ведь достаточно благородны, чтобы сидеть в присутствии короля? Садитесь.

Эльфы сели.

— Не соблаговолите ли показать удостоверяющие вашу миссию бумаги? Мы желаем знать, с кем имеем дело.

— Они на Старшей Речи, — сказала эльфийка, зашуршав чем-то.

— Нас это не удивляет.

С минуту в комнате царило молчание, отец сосредоточенно читал. Потом поднял голову.

— Леди ор-Фаль, мы желаем, чтобы вы сравнили идентичность печатей и подписей этого документа и договора Арсо.

Еще молчание — и равнодушный голос магички:

— Они совпадают, сир.

— Благодарим вас.

Ор-Фаль вернулась на свой пост у стены, и отец устремил взор на эльфов — ни жеста, ни движения, прекрасные, как мраморные изваяния, как надгробные памятники, как...

— Итак, господа, вы и в самом деле те, за кого себя выдаете. Мы не станем просить прощения, поскольку форма и содержание послания, принесенного вами, вынуждают нас принять и большие меры предосторожности. Теперь вернемся к ответу на ваш вопрос, господа послы. Мы отвечаем отказом, поскольку не вправе распоряжаться землей наших людей. Но вы и не ожидали иного ответа, не так ли?

Тот, что говорил в тронном зале, чуть наклонился вперед.

— Мы не ожидаем, что люди изменятся, король. Но мы должны были удостовериться.

— Если бы люди не менялись, вы не покинули бы тронного зала живыми, — возразил Эрик, поглаживая бороду. — Но скажите сами — что ожидает наши народы теперь?

— Война, король.

— Мы ждали этих слов. Люди не меняются, говорите вы, но изменились ли Дети Света? Мы не можем дать вам то, что вы требуете, — но мы готовы с радостью подтвердить мирный договор, а также пойти на некоторые уступки по спорным пунктам.

— Нам известно, что дали люди Вирне, — сказала эльфийка, и голос ее дрогнул, или же это лишь показалось?

— Мы не давали приказа об уничтожении Вирны, и не менее вас возмущены этим преступлением, — ответил король. — И в том мы, Эрик Геронтский, клянемся словом чести и основами земли. Вы же — отомстили, хотя знать не можем ни мы, ни вы, мстили ли вы тем, кто заслуживал мести.

— Они были людьми, этого довольно.

— Нашей величайшей мечтой было бы разорвать круг ненависти и мести. Довольно Вирны, довольно Горловинки. Хватит. Мы просим вас о мире не из страха, но ради милосердия.

— Мы видели людское милосердие.

О боги, подумал принц, Вирна! Неужели отец действительно верит, будто причиной всему этому стал ничтожный пограничный инцидент? Ему было зябко и скучно стоять за стеклом, и он не понимал, в упор не понимал, о чем они ведут речь — отец и эти мертвые куклы. Разве что выучить как риторические фигуры, но не принимать же всерьез?

— Мы слишком долго верили, прощали и надеялись, — сказал третий, дотоле молчавший. Быстрым взглядом он мазнул по витражному стеклу, и принцу на мгновение показалось, что эльф не только видит его, но и читает его мысли насквозь. — Этой весной Вирна, а прошлой — что-то еще, а вы, люди, называете это миром? Досадными случайностями, ничтожными пограничными инцидентами? Расскажите о мире изнасилованным девам, юнцам, ставшим калеками, расскажите о нем полукровкам, изгоями живущим в ваших городах, срубленным лесам, отравленным рекам... расскажите о мире мертвецам. Ты, король, даже не видишь в том вашей общей вины — и ваша слепота страшнее всего. Бойня в Кейр-Онте была злом явственным, очевидным даже вам, — это же мелочи, незначительные мелочи, из года в год, веками... — эльф задохнулся, согнулся в приступе кашля, сухого, выворачивающего легкие. Товарищ протянул ему платок.

— И у вас была Орна сотоварищи, — сказал король.

— Орна была единственной в своем роде, — надменно возразила эльфийка. — Испорченная кровь, патология. Для ваших же детей это в порядке вещей.

— Мы не слышали о людях, приходивших к эльфам ради того, чтобы убивать всех, кто подвернется, — парировал Эрик, и принцу показалось, что последнюю реплику отец бросил машинально, думая о другом.

— Лишь потому, что ни один человек не пройдет к нам незамеченным. Или проще: ни один человек не пройдет к нам. Достаточно и того, что вы творите на границах.

— Мы, по крайней мере, не отказываемся от наших деяний! — рявкнул король, вскочил, хлопнув ладонями по столу. — Да, мы не святые, но мы хотя бы стараемся жить в мире, мы караем преступников, а вы — лицемеры и подлецы, малодушно отрицающие собственную вину, идущие ради того на провокации и хамство! Не через вашу ли Вирну вы скупали оружейную сталь? Не вы ли убивали егерских мальчишек, сбившихся с дороги? Четверть века в моей стране был мир — но что это для вас, ничтожный срок, верно? Четверть века — родились и выросли дети, не видевшие войны, готовые к переменам, давайте же, спустите это все в Бездну, к духовым псам! Давайте, только не валите на меня вашу вину — да, я потомок детоубийцы, а вы кто?! Хотите отомстить? Валяйте! А кем вы станете — убийцами или жертвами — пусть решают боги!

Эльфы переглянулись, и что-то в лицах их изменилось — глаза, может быть? — но принц не мог понять, о чем они думают.

— Пусть решают боги, — повторил посол, скрестив ладони и глядя на человеческого владыку снизу вверх. — Я вижу в тебе благородство, король. Мы будем сражаться честно, — ты получишь письмо, извещающее о времени и месте битвы.

— Убирайтесь отсюда, — сказал Эрик. Добавил со вздохом:

— Вы получите эскорт, который проводит вас до границы, с тем, чтобы никто из наших подданных не причинил вам вреда. Теперь же уходите.

Когда эльфы, скупо поклонившись, вышли, король выругался, глядя на закрывшуюся за ними дверь, тяжело опустился на стул, беззвучно шевеля побелевшими губами.

Принц замешкался с витражной дверцей, не сразу вспомнил, на что нажимать. Когда справился, ор-Фаль уже склонилась над отцом, а тот жадно пил воду, и руки его дрожали так, что струйка стекала по подбородку. В комнате пахло наперстянкой.

— Позвать целителя, ваше величество?

— Не нужно, все хорошо, — отец криво усмехнулся, звякнул стаканом об стол — Проклятье...

— Вы почти убедили их, сир. Под конец...

— Их не убедил бы сам Вениус... — он слегка запинался, как если бы был пьян. — Пусть они провалятся в Бездну, духовы куклы...

— Отец, что с вами? Это действие заклятия? — спросил принц. Магичка обернулась на него с недоумением.

— Они не использовали Силу, ваше высочество. Только переговаривались мысленно, но ничего не делали. Сир, я все-таки позову мэтра Эсмура, с вашего позволения.

— Нет! — сказал отец. Поднял голову, смерив взглядом ор-Фаль и принца. Краски постепенно возвращались на его лицо, но он все еще был бледен, казался постаревшим, больным. — У меня нет на него времени. И я запрещаю вам рассказывать кому бы то ни было об этой беседе. А теперь оставьте меня, у меня много дел. Это приказ.

... новая просительница подошла к трону, завела скорбный рассказ со знакомым рефреном. Боль сжимала голову короной, но избавление близко — это последняя, после нее лишь юноша в черном и все. Позвать Бертолуччо и лечь хотя бы на час перед разговором с казначеем.

Ор-Фаль сказала, что отец погиб не от меча или вражеской магии. Просто — не выдержало сердце, так бывает. Это тоже было неправильным и тоже отзывалось пустотой. Но принц знал, кто повинен в том, — кто виновен во всем. Они как подачку бросили обещание сражаться честно, но и тут не сдержали слова... Он помнил их лица — и знал, что они все на одно лицо. Если бы война закончилась иначе, как угодно иначе... но после Арсолира они не посмеют высунуться из лесов, и некому воздать по заслугам, некому мстить, и ненависть бессильна, и ничего не исправить.

— ...мы даруем вам содержание в тринадцать золотых ежегодно. И помните, что мы скорбим вместе с вами, ибо ваше горе есть горе всей земли Геронтской.

Придворные зашептались, а мама скосила глаза, словно удивилась, кончиками пальцев коснулась его руки. Так правильно, да? Ты бы этого хотел, отец? Я не могу одарить каждую, но вот этой повезло, — она и сама не верит своему счастью. Жалко денег, казна пуста, но репутация того стоит.

Вдова удалилась, прижав руки к груди и улыбаясь неверной улыбкой, и Эрик посмотрел на юнца, последнего в очереди, белого, как траурный бант на его рукаве. Если он попросит меня о деньгах, я сошлю его в гарнизон на границу Орочьих гор, подумал принц. И это будет не менее эффектным жестом.

Парень все-таки шагнул вперед, шпага била его по ногам при каждом шаге, и смотрел он только на ступеньку у подножия трона, словно боялся увидеть устремленные на него взгляды придворных. Принц ощутил злорадство. Он прямо-таки предвкушал, как тот попросит его...

— Марвин, барон ор-Мехтер! — объявил герольд, и Эрик сбился с мысли. Ор-Мехтер... карта северных земель предстала перед его глазами. Конечно. Обширные угодья в ста лигах севернее Граарги, побережье, городок Зальтцфлут, изгиб бухты. Корабельный лес... да боги с ним, с лесом! Ключ к морю, — идеальное место для порта, не хуже Граарги. И — ключ к Северу. Но зачем он здесь?!

Новыми глазами он взглянул на просителя — не похож на барона, совсем еще юн, лет на пять младше, пожалуй, и так робок... Барон ор-Мехтер уже не молод... сын? Но ор-Мехтера не было на Арсолире... да что я, в самом деле, люди умирают не только на войне.

Паренек остановился в пяти шагах от трона, соответственно церемониалу. Глубоко поклонился и поднял глаза. Выглядел он так, словно вот-вот грохнется в обморок.

— Приветствуем вас, — сказал принц, холодностью тона стараясь прикрыть волнение. — Мы готовы выслушать вашу просьбу.

— Ваше ве... ваше высочество! — выдохнул юный барон. — Я прошу вас об одном: примите мою клятву верности и служения.

* * *

И по прошествии многих лет, когда Марвин думал об Эрике, он всегда вспоминал улыбку, озарившую его лицо в тот миг. Теплая и открытая, она преобразила его хмурое лицо, как будто солнечный свет ворвался сквозь бойницы в сумрачный зал. Король глядел на него с трона, молодой, светловолосый, белоснежный, — и улыбался так, что Марвин готов был в тот миг отдать ради него все — и честь и жизнь.

— Мы с радостью обменяемся с вами клятвами, господин барон, — сказал Эрик. — И да станет наш союз союзом верности и чести... опорой престола и основой мира.

Худая женщина, чье узкое лицо обрамлено было простым белым платком — королева-мать, благородная Вальбурга, — тоже поглядела на него с теплотой, а придворные — толпа по обеим сторонам престола — зашептались, но это не могло смутить Марвина теперь — ведь он стоял перед королем, и король улыбался ему!

— Но осторожность вынуждает нас отдать дань некоторым формальностям... Можете ли вы подтвердить свой род и титул?

Но... сердце екнуло, упало. Как он докажет, ведь у него ничего нет, отцовский перстень, печать... он не мог ничего взять с собой, а теперь...

— Мы понимаем, — произнес юный король. — Не тревожьтесь. Есть ли здесь люди, знающие род ор-Мехтеров?

Толпа всколыхнулась, и взгляд Марвина забегал по лицам, но он не видел никого знакомого... леди ор-Фаль сегодня нет здесь, да и может ли она, она же знает его как ученика некроманта, не более того! О боги, как можно быть таким беспросветным глупцом, о боги...

— Я знаю этого человека, ваше высочество, — заявил какой-то молодой человек, худой и темноволосый, — Марвин не помнил его. — И свидетельствую, что он был представлен мне в качестве барона ор-Мехтера. При том находился и мессир ор-Хейер-младший, каковой отсутствует сегодня.

— Благодарим вас, господин ор-Брехтен, — кивнул король. — Есть ли еще свидетели?

— Я, ваше высочество! — вперед протиснулся лысый толстяк, который, в отличие от предыдущего свидетеля, показался Марвину смутно знакомым. — Так точно, прошлым летом был я в гостях у свояков моих, ор-Шпигелей, а у них и старого ор-Мехтера с сыном видел, — так он это, тот парнишка, словом чести клянусь! Один в один, даже не подрос с тех пор. Только вот не знал я, что старый барон помер.

— Отец умер этой осенью, — пересохшими губами сказал Марвин.

— Благодарим вас, полковник Эдельвейс, — Эрик повернулся к толпе. — Почтенный магистр, не могли бы вы помочь нам?

Человек в полном облачении венитов подошел к трону, ступая тяжело, как каменная статуя. Он был уже очень стар, но глаза под тяжелыми веками горели молодым огнем. Магистр Готенбюнгер, вспомнил Марвин знакомую фамилию. Глава геронтских паладинов.

— Господин ор-Мехтер, — очень мягко сказал король. — Расскажите нам о своем происхождении и о смерти вашего отца. Коль это тяжело для вас, сделайте усилие, ибо оно необходимо.

К этому вопросу Марвин готовился заранее. Опустив глаза, он, стараясь не мямлить и не сбиваться, рассказал все — родился в 835-ом году, единственный сын, остался без матери во младенчестве... получил соответствующее воспитание... сбежал... узнал... — все, умолчав лишь о цели, приведшей его в столицу, да о причине смерти отца. Короткий рассказ, но губы едва слушались его.

Потом он поднял голову. Придворные молчали, а король глядел сочувственно и открыто.

— Свидетельствую именем Вениуса, опоры человечества, — раскатисто провозгласил магистр Готенбюнгер. — Этот юноша говорит правду. Он истинный ор-Мехтер и наследник титула.

— Мы не сомневались в этом с первого взгляда, — сказал Эрик, вновь улыбнувшись. — Теперь же, когда все формальности улажены, мы с легким сердцем обменяемся клятвами.

А потом все было как в легендах, как в тех романах, что Марвин читал в детстве, и он мог только радоваться, что помнит церемонию и слова клятв, ибо король сошел с трона, и улыбался ему. Он не ожидал, что все свершится так быстро и так легко, и на миг изумился приветливости, которую встретил здесь. Опустившись на одно колено, он потянулся за шпагой, но Эрик жестом остановил его, вместо этого ладонями обхватил его ладони. Так заключались личные союзы, те, что становились большим, нежели обычная связь между вассалом и сюзереном. То была великая честь, так думал Марвин потом, но зачем и почему это произошло именно так?

В те же минуты он думал о другом: повторяя слова, подтверждая клятвы, он чувствовал кровь, текущую в жилах — древнюю, благородную кровь, связующую его, Марвина ор-Мехтера, судьбу, с судьбой Геронта, тверже оков и цепей. "... основами земли и честью своей клянусь быть верным. И слово твое да станет моим словом, и честь твоя да станет моей честью. Клянусь не причинять тебе вреда, ни прямого, ни косвенного, клянусь быть на твоей стороне в сече и раздоре..."

А ведь он почти забыл, за книгами, за поиском Силы, — забыл, что значит долг ора, забыл, готов был променять... Король заговорил, негромко, отчетливо выговаривая каждое слово — и улыбался при том восторженной мальчишеской улыбкой: "... основами земли и моей честью... быть справедливым и милостивым... быть защитой и опорой... не причинять вреда... быть на твоей стороне..."

Как будто солнечный свет разливался по залу: Марвин видел его, хотя не мог бы сказать, есть ли тот на самом деле или только в его воображении, но он чувствовал ток крови, и теплые, уверенные ладони, и основы земли — и принимал этот свет, становился его частицей.

"Что же ты думаешь, принес клятву корольку и сразу стал бароном?" — спросил бы отец, будь он рядом. — "Барон тот, кто держит землю и за кем идут люди, а ты где шастаешь, пока в тебе нуждаются? А то забей, пусть все забирает сильный, а ты размазня, где тебе властвовать".

"Я хотя бы попробую" — ответил Марвин.

"И не доверяй королям, они себе на уме. Я всегда говорил, что чем дальше от трона, тем надежней"

"Я помню"

Отрешившись от неуместных мыслей, Марвин повторил вслед за королем последние слова. Конечно, дать клятву — еще не деяние, но ее требовали долг и простые приличия. Дав ее, он вернулся на путь, которого пытался избегнуть еще недавно. До смерти отца и до Арсолира.

А когда ритуал завершился, и Эрик обнял его и расцеловал, Марвин не думал уже ни о чем. Со всех сторон звучали приветственные возгласы, но он смотрел лишь на одного человека в зале — на того, в верности кому поклялся, и снова чувствовал, что не пожалеет ради него и жизни.

* * *

Стук в дверь повторился, и Ринальдини заморгал, сгоняя с лица следы эмоций. Ханубис наблюдал за ним искоса, грызя очередное печенье.

Дверь распахнулась, резко, невежливо, как раз когда придворный маг пригладил длинную бороду и раскрыл рот, готовясь пригласить гостя.

На пороге стояла Сияна Белоконь. На вид она казалась несколько взъерошенной. За ее спиной маячил мэтр Семунд.

— Добрый день, — сказал Ринальдини с возмущением.

— Да, — ответила Сияна. Быстро вошла в комнату, огляделась, метнув в Ханубиса ненавидящий взгляд. — Приветствую. У меня срочное дело.

Семунд нерешительно встал на пороге. Сияна сорвала с рук перчатки, с отвращением швырнула их на стол.

— Так чем же я могу помочь вам, милая? — спросил Ринальдини. — Да вы заходите, мэтр Семунд, сквозит. Хотите горячего шоколада? Дождь идет?

— Не заметила, — сказала Сияна. Еще раз оглядев всех собеседников по очереди, она выпалила:

— Вы обязаны вмешаться, мэтр Ринальдини! Это касается мэтра Андреаса... он арестован... Мы не можем это допустить!

— Погодите-ка, дорогая моя, — протянул придворный маг. — Мэтр Семунд, закройте дверь! А вы садитесь, Сияна, успокойтесь и расскажите мне все по порядку.

Говорил он уверенно, но Ханубис заметил, как по лицу его пробежала тень беспокойства, на что гости, впрочем, не обратили внимания.

— Мэтр Ханубис, вам не пора? — спросил Ринальдини, дернув веревку колокольчика. Сияна села, грудь ее вздымалась. Семунд наконец-то пересек порог и, притворив дверь, приклеился взглядом к композиции с нимфами. Оружейник явно пытался сделать вид, что его здесь нет.

— Благодарю за заботу, но я никуда не спешу, — улыбнулся Ханубис. — Напротив, я бы с удовольствием выпил еще шоколада.

— Тогда...

— Послушайте меня, — заговорила Сияна. — Мэтр Андреас был арестован, я узнала только что... Нас к нему не пустили. Среди обвинений — убийство, покушение на убийство, измена...

— Измена? — прервал Ринальдини.

— Это чушь! Он просто защищал свою семью! Вы же знаете, толпа громит дома полукровок, он был вынужден, он защищался... Вы же знаете, что это так! Почему гвардия не вмешивается, почему его высочество бездействует?! Я не понимаю...

— Дорогая Сияна, я понимаю ваши чувства, но чего вы хотите от меня...

— Вмешаться! Проведите меня к принцу, я сама поговорю с ним!

— Но, милая...

В дверь снова поскреблась служанка с подносом — Ханубис подивился ее расторопности и догадливости, — и все затихли. Сияна закрыла лицо руками, скрывая проступившие на щеках пятна, а Ринальдини деликатно высморкался в салфетку. Мэтр Семунд зашел к нимфам с другого бока. Уши его были красны: то ли от темы разговора, то ли от все новых подробностей скульптурной композиции.

— Очень вкусный шоколад у нашего мэтра, — заметил Ханубис. — Многие добавляют слишком много воды, но вам ведь нет нужды экономить, не правда ли, мэтр Ринальдини?

— Хватит ваших благоглупостей! — заорала Сияна. Служанка дернулась; коричневые пятнышки, дымясь, заляпали скатерть. — Там умирали люди, они и сейчас умирают! Если вам нет до них дела, так хоть не позорьтесь, сидите тихо!

— Сияна, ты... — нерешительно начал Семунд.

— Заткнитесь вы все! — она вскочила, и фарфоровые чашечки задрожали, выплескивая шоколад на блюдца. — Нет времени — они убьют его в тюрьме, как вы не понимаете! Мэтр Ринальдини, я требую, чтобы вы, как глава городской гильдии магов...

— Инга, оставьте нас, — бросил Ринальдини служанке. Та исчезла, будто подхваченная порывом ветра. Дверь бесшумно затворилась за ней. — Сияна, душа моя...

— Чего вы ждете, мэтр?!

— Я попрошу вас успокоиться, сесть, и выслушать меня, не перебивая! — сказал Ринальдини, и у Ханубиса заныли виски от той Силы, что вместилась в короткие команды. Сияна села. Семунд развернулся, двигаясь как марионетка, подошел, нащупал руками спинку стула. Через ощутимо долгий миг он тоже сел.

— Я понимаю ваше беспокойство, уважаемая мэтресса, — продолжал Ринальдини. — И ваше, мэтр Семунд, тоже. Ваша забота о товарище делает вам честь, но вместе с тем я хотел бы обратить ваше внимание и на другие аспекты... мнэ... другие ракурсы сложившихся обстоятельств. Ни в коей мере не умаляя нашей любви и уважения к коллеге Андреасу, мы никак не можем абстрагироваться от политической ситуации и щекотливого положения, в которое все мы поставлены...

Ханубис цедил шоколад, наслаждаясь густой горьковатой сладостью напитка и слушая излияния своего высокопоставленного коллеги. Монолог тянулся долго, размеренно, каждое слово было тщательно выверено и сдобрено Силой — такой напор сдержал бы далеко не каждый амулет, — но и без Силы она звучала достаточно убедительно. Благо народа. Военное положение. Презумпция виновности. Единство. Государство.

Семунд, красный, несчастный, кивал в такт, Сияна, закусив губу, теребила лисий воротник.

— ... и вы должны понимать, как важно нам беречь душевное равновесие его высочества, — ради нашего общего блага. Что я имею в виду? Не оспаривать его решений, не лезть к нему с незначительными проблемами, не стоящими его внимания, не нарушать единства...

— Неужели вы имеете в виду, что беспорядки в городе вызваны решением его высочества? — невинно осведомился Ханубис, и маги — все трое, недоуменно уставились на него.

— Ни в коей мере, мэтр, — заверил его Ринальдини, но некромант не без удовольствия отметил, что тот вышел из концентрации. — Но мы не можем упускать из виду и волеизъявление народных масс... Кто мы такие, чтобы противостоять воле народа?

— Погодите, мэтр Ринальдини, так что с Андреасом-то будет? — запинаясь, спросил Семунд.

— А о законе и правопорядке вы задумывались? — повысил голос Ринальдини. — Или вы хотите, чтобы я воспользовался своим положением в низменных целях потворства протекционизму и беззаконию?

— Сдается мне, что в ваши слова вкралось какое-то противоречие, коллега, — вздохнул Ханубис. — Мне прояснить свою мысль или не надо?

— Так, — сказала Сияна, — так вы проводите меня к принцу или мне надлежит понять, что вы отказываетесь выполнять свои непосредственные обязанности по защите членов гильдии?

— Милая, — придворный маг утер выступившие на лбу капли пота. — Ну подумайте сами, сможете ли вы сейчас говорить достаточно дипломатично и вежливо? Я ни от чего не отказываюсь, но данный момент не благоприятствует подобным разговорам. Насколько мне известно, сейчас его высочество обедает, и на сегодня у него запланировано еще множество важнейших государственных дел. Послушайте меня, — воздел он руку, — только выслушайте! Я обязательно озабочусь судьбой нашего несчастного коллеги — какова бы ни была его действительная вина, — но позже, позже. Сейчас ведь ему ничто непосредственно не угрожает, это вы признаете? Он под защитой закона. Он в безопасности. Вы согласны со мной? Я вижу, что согласны. Вот и хорошо. А теперь я хотел бы написать петицию... вы понимаете меня?

— Так он же обещал помочь бедняге Андреасу? — спросил Семунд, когда они втроем оказались в красно-черно-белом коридоре. — У меня просто голова кругом идет... Он ведь хороший парень, Андреас, не может же быть, чтобы его и в правду обвинили? Не может же?

— Я уверена, мэтр Ринальдини сделает все, что сможет, — нерешительно сказала Сияна Белоконь, надевая перчатки. — Только бы не было слишком поздно...

Пройдя лабиринтом коридоров, они вскоре добрались до выхода и миновали караул гвардейцев. Сырой воздух ударил в лицо.

— Сияна, — негромко сказал Ханубис, наклонившись к целительнице, когда они смешались с толпой. — Возможно, я смогу помочь Андреасу. Зайдите ко мне сегодня вечером,

Она резко обернулась, и по выражению ее лица Ханубис понял, что она не придет.

Ничего другого он и не ожидал, да и судьба коллеги не слишком заботила его, но все же он ощутил что-то вроде мимолетной досады.

* * *

Марвин пришел час спустя, когда Ханубис расположился в гостиной, разбирая очередную шкатулку памятных сувениров. За последние годы он успел забыть, что у него хранится столько хлама — впору открывать лавку.

На лице ученика сияло неприкрытое, беззастенчивое счастье, а к груди он прижимал золоченую клетку. Хомяк-зомби усердно крутился в колесе. Без сомнения, все это было весьма трогательным.

— Учитель...

Почему-то в устах Марвина это простое обращение неизменно вызывало у Ханубиса желание выругаться. Ну да ладно, если уж ты его принял, на кого теперь пенять? Скоро эта щенячья нежность пройдет — она не более чем болезнь роста.

— Ну как, можно тебя поздравить?

— Да, — гордо улыбнулся Марвин. Поставил клетку на стол, сел рядом, с нежностью глядя на мертвого зверька. — Я присягнул его высочеству, и он принял мою клятву.

— Долго пришлось ждать? Очередь, вроде бы, была не очень длинной, — вытащив золотой перстень с цитрином, Ханубис повертел его в пальцах. Из каких-то могильников. Остаточное проклятие, ничего ценного. Подарить Ринальдини?

— Не очень. Я... его высочество пригласил меня пообедать с ним.

— Да? — удивился Ханубис. Странно, с чего бы принцу это понадобилось? Надо будет обдумать потом. Марвин заколебался: какое-то время он боролся с собой, пытаясь удержать рвущийся на волю рассказ. Ханубис извлек бусы зеленого нефрита. От кого это? Ах да, та женщина с фамильным призраком, досаждавшим ее второму мужу — и совершенно правильно делавшим, по правде говоря. Заговоры от высокого давления и хрупкости сосудов. Это кстати — госпоже Мюллер подойдет.

— В узком кругу, — уточнил Марвин. — В присутствии ее величества королевы-матери и ее высочества принцессы Хеллен.

— Ага... Клетку тебе подарила принцесса?

— Да... — Марвин залился румянцем. — Так получилось, что Эразм вылез на стол посреди обеда...

— О! И что же сказала ее величество Вальбурга? — нитка жемчуга, снижает эротическое влечение. Подарок бженьской графиньки. Прелестная вещица, жаль, дарить некому.

— Она истинная леди, — горячо заверил учителя Марвин. — К тому же, мы почти сразу его поймали.

— Вижу, ты придал хомячку немало жизненной силы. Молодец, ты хорошо справился.

— Правда?!

— Правда. Хотя лишь в эскалации, не в хранении. Не стоит класть зомби за пазуху... — ...Ну надо же, эмэйская заколка для волос. Тектит, маленький, просто чешуйка. Мягкое серебро, грязноватое, слишком много примесей. Старая штучка... и как уцелела? Хотя это не она... та осталась в Адмашахине — а эта нашлась на рынке уже в Граарге. Почти такая же, того же века, возможно того же мастера, но не та.

Ханубис потер виски. Марвин что-то сказал, но он не расслышал. Проклятье, Пес, зачем ты ее купил, да еще сохранил? И как не вовремя...

— Ладно, — сказал он. — Поздравляю с успешным вступлением в ряды оров. Хочешь попробовать сам упокоить эту мышь?

— Учитель! — с возмущением выпалил Марвин. — Как можно, это же подарок ее высочества!

— Вот как?

— И я обещал ей, что позабочусь об Эразме, пока он... функционирует.

— Шевелится — так вернее, — машинально поправил некромант. Насколько он мог судить, хомяк имеет все шансы пережить своего хозяина, — та порция Силы, что Ханубис вложил в зверька, дабы предотвратить возможный конфуз при дворе, обеспечит его не-жизнью лет на двести, не меньше.

— Я ведь не могу нарушить свою клятву принцессе! — Марвин вскочил, прижимая клетку к груди, и казался... нет, не встревоженным. Перепуганным до смерти.

А это мог бы быть неплохой урок, подумал Ханубис. Послушания и отречения. Чтобы знал, как давать клятвы, не спросив разрешения учителя. Каково терять то, к чему успел привязаться.

Заколка лежала на столе, тусклая чешуйка камня издевательски смотрела на него.

Заклятье уже готово было сорваться, оформиться в намеренье, в приказ, но в последний момент Ханубис взглянул на ученика — и понял, что этого Марвин не простит ему никогда. Жалкий трясущийся сопляк... он не пытался бороться, — знал, что ему нечего противопоставить, но глаза у него были как у загнанной в угол крысы — ошалевшие и отчаянные. Если отнять у него и это — он сломается. Смешно.

— Хорошо, — сказал Ханубис, вставая. — Пусть будет.

Хомячок вылез из колеса, вцепился зубами в прутья решетки.

— Держи его в своей комнате, — бросил некромант. — Не выпускай из клетки, а то он вернется к прежней хозяйке. Или я убью его прежде.

Развернувшись, он вышел из комнаты. Спустился в лабораторию, искренне надеясь, что Марвин не последует за ним. Тот не последовал.

Заколка осталась лежать на столе.