Что угодно (гет)

Долго искать Беловольского не пришлось. Стоило мне повертеть головой и несколько раз подпрыгнуть, благо и музыка к скаканью располагала, как я увидела свой идеал, неспешно пробирающийся сквозь толпу к распашным дверям в холл. Помня истину, что железо нужно ковать, пока оно горячо, и кто его знает, когда мне удастся это «железо» в следующий раз так удачно подловить, я тоже припустила к выходу. Догоню и начну ковать, тьфу, телефончик попрошу.

В сумрачном, но всё равно режущем глаза после темноты зала, свете холла Беловольского я увидела сразу. Он о чём-то болтал с амбалообразным охранником, но, заметив меня, странно дёрнулся и замолчал. Мне отчего-то захотелось в толпу меломанов за моей спиной. Или на Луну.

Кивнув амбалу, Беловольский двинулся в мою сторону. Лицо его было непроницаемым, только в глазах явно безобразничали черти. «Телефон!» — напомнила я себе и смело шагнула навстречу Мечте.

...Уй, я даже пискнуть не успела — Мечта схватила меня за предплечье и практически поволокла за собой.

Помещение, в которое меня затащил Беловольский, было странным: маленьким, без дверей, без лампочки, свет падал в узкий проём только из коридора, но и его мне заслоняли широкие плечи Михаила. Спиной я упиралась в какую-то ребристую поверхность, грудь почти касалась тела Беловольского. Вообще, мы замерли в довольно странной позиции: я прижалась к задней стене тупичка, Михаил упёрся руками в его боковые стенки, перегораживая закуток, словно шлагбаум. Большой и страшный Беловольский стоял близко-близко ко мне, но при этом всё равно сохранял дистанцию.

— Так как, ты сказал, тебя зовут?

— М-меня? — от удивления я начала заикаться.

Он затащил меня сюда, чтобы поинтересоваться моим именем?

— Ну, не меня же... Своё имя я прекрасно помню.

Эта самодовольная скотина, то есть Мечта Моя, кажется, издевается. Мои подозрения подтвердила ухмылка на его лице и странно блеснувшие в полутьме глаза. Беловольский сейчас напоминал кота. Злого, насторожённого и готового к бою огромного котяру.

— Я жду.

— Чего? — я, погруженная в свои наблюдения, совсем забыла, о чём мы говорили.

Теперь блеснули зубы моего котяр... Михаила — он совершенно по-кошачьи ощерился.

— Имя, с... — Беловольский вдруг запнулся, но потом быстро договорил: — Имя, брателло, имя!

Что-то знакомое почудилось мне в этой фразе, но я решила не морочить себе голову, прямо здесь разгадывая ребусы Беловольского — для этого будет ещё время бессонной ночью — и быстренько выпалила, пока в меня не запустили когти:

— Влад! Я Влад.

— Румынский князь?

Какой исторически подкованный мужчина... «Так, Владка, не отвлекаться!».

— Не, я не румынский господарь. И не вампир, — я принялась выдавать заготовленную легенду: — Я студент, учусь на юридическом, на третьем...

— Стоп, стоп, стоп! Невампир и юридический студент, чего ты ко мне клеишься?

Нет, ну точно издевается.

— Это ты меня сюда затащил! — с негодованием произнесла я и ткнула в его грудь кулаком.

Ой, блин, твёрдый какой. Беловольский тоже поморщился.

— Так... Разговор уходит не в то русло. Вадик... Или как тебя там...

— Влад!

Беловольский вздохнул, наклонился к моему лицу и... И принюхался! Крылья точёного носа трепетали, губы оказались совсем рядом с моими... Так близко, так соблазнительно близко... «Ну, ну, целуй меня!» Но он замер. «Эх, пан или пропал!» Я протянула руки, чтобы обнять Михаила и прекратить, наконец, это мучительное для меня мучение, но он ловко — чувствуется опыт! — от объятий увернулся.

— Тише, тише... Какой торопыга, а, Вадик?

— Владик я... То есть Влад...

— Вадик, Владик... Какая разница? — хрипло произнёс Беловольский и быстро провёл указательным пальцем линию по моему лбу, носу, губам, подбородку.

Нежно? Нет, больше это походило на исследование. Как будто он хотел изучить черты моего лица, очертить его контур в профиль. Я не успела ни обрадоваться, ни ужаснуться. Да и удивиться не успела толком, потому что движение руки Беловольский завершил на моей шее. Он обхватил её ладонью, а я испуганно икнула. Михаил чуть ослабил хватку. Хватку? «Эй, что вообще происходит-то?»

Беловольский, окончательно сводя меня с ума, опять наклонил голову и неожиданно прикусил мочку моего уха. «Ого!»

— Ушки проколоты. Ммм, какой проказник! — прошептал он. — Любишь серёжки? А ещё пирсинг есть?

Ответить я не успела, потому что Михаил, отпустив шею, схватил меня за шиворот.

— Ты что, действительно, меня за дурака держишь?

— Пусти! Что ты дела... Ой!

Он приподнял меня за воротник и потряс. И так легко это у него получилось, невероятно легко. Секунда, и я барахталась в воздухе, безуспешно пытаясь стукнуть агрессора побольнее.

— Так, как тебя зовут?

Михаил тряхнул меня сильнее, ткань врезалась в горло, и вместо ответа я издала задушенный писк. Ну что ж... Game over. Я прекратила молотить руками и ногами в пространстве и обвисла как тряпичная кукла. Со стороны это, наверное, смотрелось весело, но мне было не до смеха. А вдруг Мишаня — псих конченный? Недаром же Нинка его побаивалась.

Беловольский, видя, что я больше не трепыхаюсь, поставил меня на пол, но мой шкварник из своей лапищи не выпустил, зато преувеличенно бережно начал поправлять на мне одежду. Вторая его рука скользнула по моей утянутой груди, задержалась в промежности. Я дёрнулась, а он зло хохотнул.

— Ты поспорила с кем-то? Что сможешь соблазнить гея? Или тебя мудак Никки подговорил? Сколько пообещал?

Я с негодованием уставилась в его сердитые глаза.

— Не реви и отвечай! Сколько? — Михаил почти рычал. — Чего молчишь, как немая партизанка на допросе?

— А что говорить, если ты всё уже за меня рассказал? Все мои версии озвучил! Отпусти, падла!

Беловольский матюгнулся и опять поднял меня в воздух, а я опять начала задыхаться. Да что ж это такое? Эй, придурок, я ж ничего тебе плохого не сделала! Вместо гневной отповеди с использованием всех известных мне матерных слов я верещала что-то нечленораздельное. Беловольский же трепал меня как нашкодившего котёнка, только что мордочкой в лужу не тыкал, и приговаривал в такт:

— Отчего ж вы, бабы, дуры-то такие? И чего ж вы всё приключения на свою задницу ищете? Тебе что, сучка несовершеннолетняя, на сигареты денег не хватает?

Я всё-таки улучила удобный момент и врезала ему носком ботинка. Жаль не по яйцам! Беловольский перестал трепаться о бабской дури вообще и о моей в частности, да и меня трепать перестал тоже. Просто прижал к стенке. Сильно так прижал. Я перевела дыхание и выпалила:

— Мне двадцать! Я не курю! Я учусь на «отлично»! И вообще, ты не подумал, что я могла в тебя влюбиться? Просто влюбиться? Хотя всё равно дура, да...

Я отвернулась. Он, конечно, любовь моя и всё такое... Но за шкирку-то зачем? И реветь я не буду! Ну, не сейчас... А дома и в подушку. Тогда же начну и краснеть от стыда, вспоминая кошмар разоблачения и эту трёпку. Сейчас главное — это выйти из передряги целой... относительно целой, судя по развитию событий и уже ушибленной... э-э-э... спине. Хотя вряд ли Беловольский будет меня бить, правда? От следующей его фразы я вздрогнула, а мысль о возможном членовредительстве напрочь вынесло из головы, ибо Моя Идиотская Мечта вполне человеческим голосом вдруг спросила:

— Ты девственница?

— Ик? — ответных слов у меня не было.

— Только в голову туп... романтической барышне могла прийти такая дурацкая...

— Не девственнице, не барышне. И я не тупая! — гневно перебила я Михаила.

Будет он мне тут диагнозы ставить! Вообще, сам-то он кто? Во-о-от! И я ляпнула:

— Я дважды ударенная культурным шоком.

— Что?! — Беловольский протянул это короткое слово таким противным голосом, что теперь уже мне захотелось тряхнуть его посильнее. — Чем-чем ты ударенная?

Щекам моим стало жарко от глупости того, что я уже успела сказать, да и от того, что сказать только собиралась. Эх, что там бабуля моя говорит о груздях и кузове? Я набрала в грудь побольше воздуха и обвинительным тоном произнесла:

— Дважды! — в подтверждение своих слов я кивнула. — Сначала ты мозг вынес, потом Шекспир.

Беловольский так явно обалдел от моего заявления, что даже ослабил хватку. Я энергично завертела шеей, задёргала плечами, пытаясь освободиться, но до такой степени Михаил ошарашен моим заявлением не был. Он переместил захват с воротника рубашки на мою жилетку, и, подтягивая к себе поближе, спросил:

— Ты, правда, дура?

— Ну! — я утвердительно, а потом отрицательно мотнула головой. — Дура, конечно! То есть не на учёте, не сумасшедшая... но всё равно, дура!

Бедняга Беловольский, кажется, захотел от меня сбежать — он оглянулся, переступил с ноги на ногу... но жилет так и не выпустил.

— Вадик, а попонятней ты изъясняться можешь?

Я попыталась объяснить ему попонятней то, чего сама понять не могла. Вот уже целый месяц не могла.

— Я увидела тебя и втрескалась. Что тут непонятного? Я ж не знала тогда, что ты весь такой...

Беловольский нахмурился.

— ...Такой... Весь такой неординарный, — зачастила я. — Когда узнала, поздно было. А потом ещё это «Что угодно»... Чёрт меня попутал это «Что угодно» увидеть!

Миша странно на меня посмотрел и выдал:

— «Грудь женщины не вынесет биенья, такой могучей страсти, как моя...»

— «Нет, в женском сердце слишком мало места: оно любовь не может удержать», — продолжила я за ним.

Михаил выдал такую улыбку, что моё глупое женское сердце застучало в два раза быстрей положенного. Запретить нужно такие улыбки. Уж Беловольскому так точно! Во имя сохранения последних остатков разума у прекрасной половины человечества.

— Так, значит, я герцог Орсино? Лестно.

— Чурбан ты бессовестный! Отпусти меня! Орсино культурно себя вёл.

— А помнишь сцену, где Орсино сообщают, что Оливия и Себастьян обвенчались, а?

И в напоминание Беловольский немножко потряс меня за грудки. Я приуныла — первоисточник моей теперешней катастрофы я помнила хорошо, а Орсино в той сцене и впрямь... Эх, все мужики — варвары! Я грустно процитировала:

— «Щенок лукавый! Кем ты станешь в жизни,

Когда седины шерсть посеребрят?

Иль, может, надувая всех на свете,

Ты в собственные попадешься сети?

Прощай, бери ее и не забудь:

Страшись еще раз пересечь мне путь!»

— Вот-вот, — сказал мой собственный Орсино и, наконец, отпустил мой жилет. — А ты забавное существо, Вадик.

Мне захотелось ему вмазать. Прямо в аристократический нос! Что это за высокомерный тон? Да, возможно, я дура... Да, все бабы неадекватны, когда влюбляются, но издеваться-то зачем? Правильно оценив мою реакцию, Беловольский улыбнулся:

— Прости. Ты классная девчонка, но...

— ...Но ты не любишь девчонок, а любишь маль...

— ...Классная девчонка, но, как я уже говорил, торопыга!

И где он таких слов понабрался, вот кто мне объяснит? И Шекспира наизусть шпарит... Ладно я! У меня — обстоятельства, бабуля с её народной мудростью, брат Маяковского в подлиннике читает, да и вообще, я девушка культурная, но такой мажор как Мишаня... Я хмуро на Беловольского взглянула, но тот моего недовольства не заметил. Он смотрел чуть выше моей головы, губы его изгибались в слабой улыбке.

— Видишь ли, мне всё равно — мальчик, девочка, баба Яга в ступе...

Нет, его словарный запас — это что-то! А потом он сказал:

— Я бисексуал.

Что?! Вот так номер. Это хорошо или плохо? Как бы сообразить...

— Но если я полюблю или просто выберу себе пару, я буду верен. Понимаешь? Парню или девушке, не важно. Поэтому... Ты потрясающая, ты привлекательная, но у меня сейчас есть отношения... Чёрт, — тон его внезапно изменился, — говорю, как персонаж твоего любимого Шекспира, чушь какую-то выспреннюю...

Вот точно «выспреннюю». Чувствую, если знакомство с Мишаней продлится ещё чуть-чуть, нужно будет разживаться толковыми словарями.

— Короче, — продолжал мой герой, — я могу любить мужчину или женщину, но не нескольких особей сразу. Прости. Компрене ву?

Комси комса, мон шер. Понимать-то я понимаю, но всё-таки... Есть у меня надежда? Нет у меня надежды? Я решила озвучить:

— Ты хочешь сказать, что я классная девчонка, и ты бы не против, но у тебя есть... э-э-э, парень? — дождавшись его кивка, я продолжила не столь воодушевлённо: — У тебя есть парень, а у меня нет шансов...

Беловольский спокойно смотрел мне в глаза. Кажется, я всё-таки начала реветь, потому что это чудо чудное достало из кармана белоснежный платок и осторожно вытерло моё лицо. Эх, хорошо, что я не трансвестита изображала, не то бы от потёкшей туши Беловольский меня не спас. Что ж так хреново-то мне, а? Ведь я знала, в глубине души всегда знала, что моя затея обречена на неудачу. А больно мне так, словно Михаила я потеряла только что, вот прямо сейчас... И продолжаю терять.

Беловольский втиснул свой платок в мой сжатый кулак и вдруг обнял меня. По-настоящему так обнял.

— Ты смешная, умная, Шекспира вон наизусть шпаришь...

Мне захотелось заорать: «Эй, Беловольский, это мои слова!», но я только всхлипнула.

— Просто он встретился мне раньше тебя, сумасшедшая девчонка. Но я буду рад иметь тебя в качестве друга. Слышишь? Я буду рад, если ты задержишься в моей жизни.

Ну кто так выражается, а? Кто? И... Что он сказал? «Не против»?

— ...Ты забавная. И конопушки у тебя прикольные...

«Конопушки? Вот говнюк!» И, пока он не передумал, воскликнула:

— Я задержусь!

«Ну, что же, если мне мой взор не лжет, найду и я в крушенье этом счастье». Слава Шекспиру, Беловольский мыслей моих не слышал, он просто немного отодвинулся и торжественно протянул мне руку.

— Михаил Беловольский. Если станешь называть меня «Мишаня», я скормлю тебя своему псу.

— Йоркширчику? — не удержалась я от шпильки.

— Скормлю! И это лабрадор...

Я захихикала сквозь слёзы, а он сердито уточнил:

— Это очень злой лабрадор! Лабрадор-людоед!

Но я Беловольского уже не боялась, просто пожала протянутую им ладонь и столь же торжественно, как он минутой раньше, заявила:

— Зайченко. Влада Зайченко.

Беловольский расцвёл улыбкой — весьма ехидной, надо сказать — и раскрыл рот, но я его опередила:

— Если ты хоть раз назовёшь меня зайкой, убью!

Но это же был Беловольский, и о скорости его реакции я только начинала догадываться... Он ответил мне сразу:

— Хорошо, стану звать тебя кроликом.

Это был первый день нашей прекрасной дружбы.