Сказ о двух птицах (джен)

Пир начался на закате солнца — именно в это время когда-то родилась царица — но сколько он продолжится, никто точно не знал. Ежегодно Священная Дубрава с богатырским размахом праздновала Лебедины именины, и праздник заканчивался то утром, а то и к следующему вечеру. Однажды пир затянулся на три дня, да и завершился только потому, что иссякли запасы хмельного меда.

Государыня словно лебедушка вплыла в зал; женщины, увидев ее, восторженно ахнули. На ее праздничном наряде, тут и там расшитом крупным скатным жемчугом, не осталось пустого места из-за шитых золотыми нитями узоров. Изящно кивнув головой в украшенной жемчугом кике, Лебедь как бы сообщила присутствующим: «Я рада, что все вы собрались здесь». Царица по природе своей была немногословна, и большинство привыкло догадываться о ее мыслях по жестам и коротким обрывкам фраз.

Царь поднялся, перед этим многозначительно переглянувшись с супругой, и громогласно произнес:

— Да начнется пир!

Ожидавшие только разрешения, гости тут же принялись за трапезу. Уставленные яствами столы так и манили, и сдерживать себя для многих было превыше сил и возможностей. По залу туда-сюда засновали прислужники, по случаю праздника обряженные в новые вышитые рубахи, заторопились наполнить чарки медом. Ничто больше не сдерживало собравшихся: вскоре отовсюду доносились смех и торопливая речь — не зевай, а то сосед тоже вспомнит какую-нибудь историю да расскажет раньше тебя!

Яромир не отказывался от хмеля, которым прислужники торопились наполнить его чарку, но пить старался медленнее, чтобы подливать приходилось как можно реже. Он вообще давно устал от этого праздника, ежегодно повторяющегося во всех деталях, и удивлялся только тому, что царь ни свои, ни его, Яромировы, именины не празднует так же широко, как царицыны.

После выступлений скоморохов и танцовщиц между столами, поставленными в виде буквы «П», появился калика с гуслями в руках. Его нельзя было назвать стариком, но постоянные странствия и тяжелая жизнь оставили на его лице множество морщин, а в волосах проявили седину. Он не поворачивал голову, держа ее высоко — создавалось впечатление, что глядит он куда-то за царские спины, хотя это было невозможно. Его бесцветные глаза просто не могли видеть.

Калика провел пальцами по струнам, начал запев.

— Над ракитою старою кровь запеклась.

Ах, зачем ты, тропа, по кривой улеглась?

Может, полоз волшебный глазами блеснул,

Что царевич, не помня себя, утонул?

По телу Яромира побежали мурашки, как только калика завершил первое четверостишье. Мог ли слепец предостерегать его, или это просто старая песня, ничего не значащая?

Он оглянулся на других витязей: многие из них, нахмурив брови, недобро смотрели на калику, который тем временем продолжал свою песню.

— Глас нечистых народов твой разум затмил,

Не вернуться тебе с той дороги живым,

Рак речной в твоем черепе выстроит дом,

А хоругви останутся гнить подо льдом.

За Буяном далеким плывет в море челн -

И царевич в том челне уплыть обречен

Далеко, к прародителям, к старым богам.

Приберет его Мара к костлявым рукам.

Никто не решался его остановить — обидеть калику, странника незрячего, все равно что себе в чашу плюнуть, добра не жди — хотя такая песня на именинах тоже считалась плохой приметой.

— За ворота, царевич, смотри, не ступай.

Лучше в тереме солнца восход повстречай.

Коли будешь один, так пойдешь вмиг ко дну:

Алконост да Сирин — птицы две за одну.

Он в последний раз коснулся струн и молча отошел к скоморохам и танцовщицам, облюбовавшим дальний угол стола.

Хотя окончание песни не скрасило гнетущую обстановку, вскоре все о ней позабыли, снова без остатка отдавшись хмелю и болтовне. Только Яромир никак не мог собраться с мыслями — то ли мед слишком пьянил, то ли песня калики что-то в нем перевернула. Вспомнились видения, посетившие его у тетки Ветраны: человек, истекающий кровью, морской берег и бушующие волны, гибель от которых калика предрекал царевичу. Он отставил чарку в сторону и собрался уже встать из-за стола, но мать перехватила его руку:

— Ты куда это?

Яромир глянул на нее — нарядившаяся к празднику, счастливая, улыбающаяся — и понял, что просто не может окончательно испортить ее именины, уже омраченные каликой.

— Я к витязям пересяду. Скучно мне.

Лебедь отпустила его руку, одобрительно кивнула.

— И правда, иди.

Теперь, раз обещание было дано, никуда не денешься. Яромир выбрал случайное место — только бы подальше от родителей да скоморохов — и, стараясь не привлекать лишнего внимания, опустился на скамью. Соседи ему достались «хорошие»: двое молодых отроков по обе стороны, а прямо напротив сидел Ряпко — он настолько захмелел, что без стеснения разглядывал Баженину ленточку, даже прижимался к ней губами.

Его приходу Ряпко жутко обрадовался — настолько, что тут же заставил его пересесть на место рядом с собой.

— Вот понимаешь, друг, — с трудом ворочая языком, начал он, — вроде обычная девка, а нет — запала. Вот сюда запала — понимаешь? — Ряпко с силой стукнул себя по груди, туда, где сердце. — И ни словечком не перемолвились, а как душу из меня вынула! Вот что делать с этим прикажешь, а? — и он, покачиваясь на лавке, приобнял Яромира за плечи.

— Посватайся, — просто сказал Яромир. — Отец за тебя ее с радостью отдаст.

Ряпко отпустил его, и, положив руки на стол, оперся о них подбородком. Некоторые пьяные, особенно если трезвыми они смешливы, во хмелю становятся страх какими серьезными. Вот и Ряпко, переведя грустные глаза на царевича, вздохнул:

— Точно отдаст?

— Не сомневайся, — поспешил заверить его Яромир. Протрезвеет — может, и не вспомнит, о чем спьяну болтал, главное, чтобы сейчас не дал знать о себе его вспыльчивый характер. А то рассвирепеет на пустом месте, глядишь, драку устроит. В позапрошлом году вот сцепился с каким-то витязем, мол, «он меня не уважает». А наутро краснел. — Ежели что, я в сваты пойду или батьку попрошу. Тогда-то точно отдаст!

Видимо, это Ряпко успокоило, потому как он тут же опустил голову на сложенные на столе руки, довольно пробормотал: «Это ты дело говоришь, брат!» — и незаметно для всех уснул.

Сидящие рядом отроки, быстро захмелев, тоже засопели. Вокруг не оказалось никого, пожелавшего бы заполучить его в собеседники, и Яромир спокойно принялся думать о своем.

Когда он уходил, Терн еще не пришел в себя — сонная травка, которую ему влил в рот Щук «для восстановления сил», работала как надо. Что с ним делать дальше, уже было обговорено: пока не разъедется народ, он поживет в Щуковой избушке, а потом потихоньку скроется из виду, не без чужой помощи, конечно. И тогда Яромир сможет наконец выполнить задуманное, то, зачем он и приходил к тетке.

Единственное, что беспокоило, так это слова Ветраны о том, что в одиночку ему пути не одолеть, да еще и песня калики подбавила масла в огонь. И кого взять с собой, кого посвятить в тайну?

Яромир огляделся в поисках подходящего кандидата. Из старожилов вряд ли кто воспримет его всерьез — так уж повелось — а из отроков он мало кого знал настолько, чтобы довериться в таком серьезном деле. Разве что Ряпко...

«Нет, не сгодится, — Яромир мотнул головой, как бы подкрепляя мысли действиями. — Глядишь, затоскует по своей Бажене, а то просто не согласится. Ему что — стой в карауле да стой, какая тут птица Сирин».

Но о спутнике можно было подумать и позже, на повестке дня оставался травник. «А чего он не колдует? — Яромир вдруг задался этим вопросом. — Говорят, травники в колдовстве хороши настолько, что один безоружный с дюжиной справиться может, так чего он ни Лихому, ни князю змеиногорскому отпора не дал?»

Пока он искал ответ на этот вопрос, его обступили скоморохи.

— Ой ты грустный наш князек!

Ты не вешай-ка носок!

Пронзительно заиграла жалейка, и скоморохи пустились в пляс; по закону своего шутовского племени каждый корчился и кривился как мог.

Яромир улыбнулся, когда скоморохи запрыгнули друг на друга, изображая трехголового змея. А когда один шут встал на плечи другому и в таком положении начал ловко перекидывать из руки в руку несколько деревянных шариков, он и вовсе безудержно расхохотался, хлопая в ладоши.

Довольные скоморохи, поклонившись, опять ушли в свой угол. Но в покое Яромира так и не оставили — сыновья князя Змеиных горок растолкали уснувших рядом с ним отроков и заняли их места.

Делая вид, будто не замечают Яромира, они стали громко переговариваться.

— Хохочет аки дитя малое.

— А еще царевич, великий князь! — и оба презрительно сплюнули. Догадаться, о ком шла речь, было нетрудно.

— На кой-такой царевич-то надобен? Не он нам опора, а мы ему.

— Сам-то в руках небось и булавы не держал.

— Придет время на царство садиться, и кто править будет — щенок бесхитростный?

Яромир не утерпел. Если бы разговор велся чуть дальше да потише, можно было сделать вид, что не слышишь, о чем говорят. Но когда оскорбляют прямо под носом, а ты сидишь, язык проглотивши, еще больше кривотолков пойдет.

— Зато вы, смотрю, больно хитрые.

Змеиногорские довольно переглянулись, и по очереди ответили:

— Да уж похитрее да поумнее тебя будем.

— И в ратном деле не сплошаем.

— Болтать всякий горазд, — невозмутимо заметил Яромир, хотя внутри у него все кипело от ярости.

Княжичи подскочили один быстрее другого — видно, хмель в голову ударил — заголосили наперебой:

— Ну, поднимайся! Проверим, кто лучше!

Отступать было нельзя: заинтересованные гости засвистели, заулюлюкали в ожидании схватки. Такая у Яриловых витязей примета: праздник без драки — неудача какая вскоре будет. И препятствовать потому никто не стал.

Яромир глянул на отца с матерью: оба спокойно сидели на своих местах. Значит, нужно было драться.

Он медленно поднялся со скамьи, вышел из-за стола и остановился в центре, там, где недавно калика пел свою песню.

Один из княжичей занял место прямо напротив. Другой выкрикнул: «Давай!» — и поединок начался.

Яромир, внимательно приглядываясь к малейшему движению соперника, медленно шел по кругу — то же делал и княжич. Каждый выжидал, когда другой нападет первым.

Наконец княжич не выдержал — гул толпы нарастал и действовал на нервы — и бросился к Яромиру первым. Тот удачно уклонился от тяжелого удара и тут же попытался двинуть княжичу по челюсти.

По сравнению с крупным, высоким княжичем Яромир казался мальчишкой, хотя ни худощавостью, ни низким ростом не отличался. Ему прилетел кулак в ребро, и внутри все закрутило и зашатало. Собравшись с духом, Яромир размахнулся и несколько раз ударил соперника в голову — он очень старался не угодить в висок, помня о последствиях. Княжич пошатнулся, тряхнул головой, и размахнулся, но ударить в ответ не успел — Яромир опередил его. Прижав руку куда-то к груди, княжич закашлялся, как будто ему перестало хватать воздуха.

Казалось, поединок закончен, но любая схватка легко может перерасти в свалочную драку. Резко заболело в затылке; Яромир оглянулся и увидел второго княжича, довольно потирающего свой кулак.

Не успел он обернуться, как его опять ударили сзади, в этот раз в спину. Оба княжича не переставая били его куда придется: в голову, грудь, спину, по ногам, под ребра. У Яромира вскоре закружилась голова; он тяжело опустился на пол под улюлюканье гостей. С минуту он просто лежал, прикрыв глаза, и слушал довольные крики толпы. Людям все равно, как княжичи победили — честно или обманом — главное, что противник больше не может дать сдачи. Будь он помладше, расплакался бы от обиды. У него ведь были все шансы, не пойди змеиногорские двое на одного.

Яромир, перекатившись на живот, приподнялся на локтях, оглядел гостей. Все они хохотали, свистели и восхваляли княжичей. Змеиногорский князь даже пил с кем-то за удаль своих сыновей, а царь с супругой хмурились и старались не смотреть в центр зала.

Яромир не отводил взгляда от отца и мысленно твердил: «Посмотри на меня, посмотри на меня. Посмотри!» Тот, будто послушавшись, поднял глаза на сына и неодобрительно покачал головой.

Яромира будто молнией прошибло. Резко подскочив, он, широко шагая, вышел из зала. Никто даже не поднялся, чтобы его остановить.

* * *

Не останавливаясь, он добрался до своей горницы. Вытащил из-под кровати — еще одной дани современным удобствам — новенькую кожаную сумку, уже чем-то набитую. Еще до посещения тетки Ветраны Яромир собрал самое необходимое для своего путешествия, осталось только взять еды в дорогу и можно отправляться прямо сейчас. Единственное, чего он не предусмотрел, так это травника — куда его деть? Нарушить все свои планы и пуститься в путь сегодня же? Или сначала вывезти его из Дубравы, потеряв несколько дней, а потом только поехать на Буян?

Решение пришло быстро, вместе с попавшимся на глаза холщовым вещмешком. Яромир повертел его в руках, хмыкнул и, повесив сумку на плечо, кинулся к шкафу. У него как раз нашлось два дорожных плаща, и оба теперь пригодятся.

Но перед тем как очертя голову броситься куда глаза глядят, не мешало бы тайком заглянуть на кухню и запастись припасами.

* * *

С кухни он вышел в хорошем настроении: главная стряпуха, питавшая к нему почти материнские чувства, вручила ему и хлеба, и сыра, и кое-что из овощей, добавила к этому флягу хмельного меда, причем сделала все, ничего не спрашивая. На первое время должно было хватить, а дальше он как-нибудь проживет — дорога большей частью пройдет через лес, а там и поохотиться можно.

К счастью, коридоры были пусты — все собрались в зале — поэтому никто его не останавливал и ни о чем не расспрашивал.

Добраться до избушки Щука тоже было несложно — караульные, затосковавшие из-за громкого гула праздника, достали потайные запасы меда и теперь сладко спали.

Открывший ему дверь Щук выглядел встревоженно, но морщина между бровей на его лице разгладилась, как только он увидел Яромира.

— А, это ты, — облегченно выдохнул он, а потом повернулся к пустой комнате и крикнул: — Ложная тревога! Свои!

Из-за дивана показалась сначала макушка, а потом и вся голова. Сверкнула та же змеиная улыбка и тут же погасла из-за прилетевшего в нее вещмешка. Но вместо ожидаемых возмущений и криков Терн просто швырнул мешок обратно.

— Собирайся! Будем возвращать тебя на историческую Родину, — с энтузиазмом заявил Яромир, все-таки впихивая мешок травнику в руки. Сверху лег дорожный плащ: — Примерь-ка!

На Щука вовсе не обращали внимания, хотя сие действо происходило в его доме. Пока Терн застегивал у шеи бронзовую пряжку, удерживающую плащ, Яромир насвистывал обрывок мелодии, названия и исполнителя которой он не помнил.

— Зачем такие баулы с собой тащить? — поразился Щук, заприметив перекинутую через яромирово плечо сумку. — Не до Шепчущей Рощи же ты его повезешь!

Яромир загадочно улыбнулся:

— А может, и до Рощи! Я сам не знаю.

Щук с минуту глядел на него, потом вдруг оттащил в сторонку, схватив за рукав, и быстро заговорил:

— А ну быстро рассказывай, что удумал, шельмец! Не то такой травкой опою — козленочком станешь!

Угроза не подействовала — как-никак, на дворе двадцать первый век — зато повеселила.

— Я ж тебе не братец Иванушка, — Яромир снисходительно улыбнулся. — Не волнуйся, провожу его подальше Змеиных горок, чтобы опять наши дуболомы не перехватили.

Щук неодобрительно покачал головой:

— Чую, брешешь, да разве тебя остановишь? Езжай, и мир тебе по дороге.

Уже успевший надеть плащ Терн ждал их у двери. За спиной у него висел тот самый мешок.

— Собрался? Тогда выдвигаемся.

Яромир первым вышел из избушки, а потому не заметил, что Терн с Щуком переглянулись и, улыбаясь, кивнули друг другу на прощание.

Лошадей достать было просто — конюхи тоже ушли на праздник — поэтому через полчаса они уже пересекли границу города.

В душе Яромира наступил душевный подъем: во-первых, он одним выстрелом убивал сразу двух зайцев — помогал Терну покинуть Священную Дубраву и отправлялся на поиски Сирин — а во-вторых, следовал совету тетки Ветраны и калики. Оба говорили, что в путь он пустится не один — так и случилось — но посвящать этого спутника во все планы не надо было, потому что вскоре дорожки их разойдутся.

Рассвет, по цвету похожий на маковое поле, встретил их уже у болот, за которыми расположились Змеиные горки. Тем не менее он показался Яромиру самым прекрасным в его жизни.

Лошадиные копыта вязли в грязи, затхлый воздух проникал в легкие и мешал нормально дышать, а пронзительные птичьи крики нагнетали обстановку.

Пока Яромир тихо бурчал под нос, ругая и болота, и травников, и змеиногорских княжичей, Терн занимал себя перебиранием в памяти моментов сегодняшнего дня.

* * *

Очнулся он от резкого неприятного запаха, опалившего ноздри. В глазах мутнело, но вскоре все снова приобрело четкость. Над ним склонился лохматый старик, у которого из-за косматой бороды видны были только прищуренные глаза. Старик держал прямо у него под носом пузырек, из которого и шел тот резкий запах, но увидев, что Терн очнулся, он тут же его убрал.

— Очухался, — довольно произнес он, вставая и подходя к столу в углу комнаты. Вернулся старик уже с кружкой, из которой валил пар. — Держи-ка, пей потихоньку.

Кружка показалась Терну особенно примечательной (раньше он не видел таких) — с невысокими стенками, округлая, сделанная из желтой глины, с узорами выведенными красной и черной глазурью. Присмотревшись, Терн разобрал среди переплетений листьев и цветов символы Велеса и Даждь-бога.

Внутри оказался горячий травяной чай, правда, из чего именно отвар состоял, Терн не разобрал. Может, если бы он постарался, у него и вышло бы, но сосредоточиться никак не получалось.

Пока он медленно потягивал чай из кружки, старик молча глядел на него с нескрываемым интересом, а потом задумчиво протянул:

— Двадцать лет не видал я Гаврановых травников в наших краях.

Терн поднял на него глаза, не отрываясь от кружки.

— Ни разу в жизни Яриловых витязей не видел, — в тон старику сказал он.

Тот улыбнулся, а потом не удержался и захохотал. От смеха старик раскраснелся, сровнявшим цветом лица с ягодами клюквы, а после, утирая выступившие на глаза слезы, просипел:

— Что ж, ты, оказывается, везучий. Пятерых витязей за два дня повстречал! Да еще каких! То князя змеиногорского с его княжичами, то сына воеводы, а то и царевича нашего.

Терн нахмурился, стараясь догадаться, когда с кем он столкнулся. Положим, что те молодцы, которые привезли его сюда — змеиногорский князь с княжичами. А кто еще? Ведь они на него у Змеиных горок наткнулись. А вот кто из тех двоих витязей, которые его поймали, царевич, а кто воеводин сын — вопрос. Терн постарался припомнить все детали, но голова принялась раскалываться, и ему пришлось снова опустить ее на подлокотник дивана.

— Царевич — это который?

Он мало знал о Яриловых витязях, но только дубу неизвестно, что над всеми мелкими князьями, такими как змеиногорские, стоит царь. И сын этого царя должен был обладать большой властью.

— Это тот, который тебя из амбара выпустил, — ответил старик. В бороде у него мелькнула хитрая ухмылка. — Правда не скажешь ведь, что царевич?

Терну, конечно, польстило, что освобождала его венценосная особа, но что это, в сущности, меняет? Хотя приятно осознавать, что ты когда-то стоял на плечах у царевича.

Мысли его обратились к заданному вопросу: похож ли Яромир — действительно, как тут не догадаться, кто царевич, витязь с прозвищем Лихой или с таким именем как Яромир! — на владетельную особу. Не очень, если подумать. Витязь как витязь, нет в нем той мощи и силы, которые должна отличать правителя.

— Не особо.

С минуту они помолчали.

— Меня Щуком Богданычем звать, — неловко пробасил старик. — Но можно просто Щук, не обижусь.

Не представиться в ответ было нельзя.

— Терн я, а по батюшке как — не ведаю, да и не надо оно вам.

Щук кивнул с таким видом, будто все понял.

— Знаю, что без родителей вы все растете. Может, и надо так, а то некоторые на ту же кривую дорожку, что и родители, сворачивают, на них глядючи.

Он, закряхтев, поднялся на ноги и отошел к столу, принимаясь за свои дела.

Терн какое-то время лежал, прикрыв глаза и прислушиваясь к шуму, шедшему откуда-то из-за стены. Это были громкие голоса, жалейка и гусли.

— Что это там?

Щук повернул голову и, видимо сначала не сообразив, о чем его спрашивают, несколько минут не отвечал.

— А, ты о празднике! — наконец понял он. — Да пир у нас горой, именины у царицы Лебеди Всеславны. До утра ходуном палаты царские ходить будут, а то и дольше.

В комнате протянулось молчание. Терн все лежал и думал, каков этот праздник, гул которого доносится даже через толстые стены избы. Ему, никогда не любившему шумных сборищ, вдруг страсть как захотелось оказаться на пиру. В голове у него уже зрел план побега.

* * *

Заставить доверчивого Щука выйти на несколько минут из избы оказалось нетрудно. Чуть левее дивана было небольшое окошко с закрытыми ставнями — нужно только незаметно постучать, а потом сделать простодушное выражение лица. Старик вышел отругать хулиганов, но, вернувшись, Терна в комнате уже не застал.

А он тем временем крадучись пробирался к царским палатам. Караульные уже дремали, дыша резким запахом пива (и когда только успели?), так что дойти до терема не составило проблемы.

С интересом разглядывая высокий деревянный терем, каких нет в Шепчущей Роще, Терн прошел в сени, а после побрел по ярко освещенным коридорам, ориентируясь на несмолкающий гул праздника.

Он постоянно оглядывался, боясь наткнуться на кого-нибудь из захмелевших витязей. Но вместо них ему попалась девица.

Она налетела на него, внезапно появившись из-за поворота. Терн пошатнулся от неожиданности, и девица бы обязательно упала бы, не сумев сохранить равновесия, не подхвати он ее за предплечья. Девица наконец встала ровно и посмотрела на Терна; они по инерции продолжали держаться друг за друга.

— Извини, пожалуйста, я не хотела, — виновато улыбнувшись, сказала она. А потом, приглядевшись, захихикала и через смех воскликнула: — Ты такой анчутка!

Терн оглядел себя — на нем была та же одежда, в которой его приволокли в Священную Дубраву, грязная и рваная в нескольких местах — и тоже невольно улыбнулся, настолько заразительной оказалась улыбка этой девицы.

— Меня Ладой звать, — потупив глаза, продолжила улыбаться девица. — А тебя как?

Он вдруг почувствовал, как сильно у него горит шея, будто крапивой отхлестали. Ему трудно еще было осознать, что жжет его банальное смущение, столь привычное для юнош и девиц.

— Терн, — коротко ответил он, не сводя с Лады глаз. Только сейчас он решился хорошенько ее рассмотреть: рядом с ним, все еще держась за его предплечья, стояла невысокая девица плотного телосложения. Сарафан скрывал ее талию, но, судя по очертаниям, у нее были пышные бедра. Терн раньше не видел такого интересного оттенка волос: когда свет падал на толстую косу с одной стороны, она отливала золотом, а когда с другой — цветом спелой пшеницы. Лада глядела на него своими большими серыми глазами и при этом немного краснела.

— Какое имя странное, — наконец пробормотала она. — Терн. Как будто терновый куст.

— А так и есть. Колючий терновник.

— Глупости! — Лада покачала головой. — Из терновника ограды вьются да посохи старикам вырезаются. Защитник он, оттого и колючий.

Потом она вдруг о чем-то вспомнила, огляделась по сторонам.

— Идти мне надо, на кухне ждут. Еще свидимся, колючий терновник.

И Лада пружинящей походкой прошла дальше по коридору.

* * *

У огромных резных дверей Терн остановился в поисках другого входа в зал. Но туда-сюда сновали люди, и ему оказалось проще просто смешаться с толпой, чем искать другую дверь.

Незаметно проскользнув внутрь, Терн встал в углу, где собралась в основном прислуга, а точнее та ее часть, которая оказалась незанята. Никто не обратил на него внимания — может, конюший, а может с кухни, шут его знает!

Пошарив глазами по залу, он быстро нашел знакомые лица: почти в самом центре одного из столов восседал Лихой. Он то и дело поднимал чарку с медом и явно был уже навеселе. Яромира искать пришлось дольше — он оказался почти на самом краю стола, не шумел и не выкрикивал на весь зал тосты.

Не сказал бы Терн, что перед ним царевич: Яромир мало того, что устроился на отшибе, так еще и в разговоры не вступал, словно отшельник. Сгорбившись над широким дубовым столом, он в упор глядел на свою чарку.

Положение почти не менялось. Терн только с неким злорадством отметил про себя, что не зря Яриловых витязей бражниками кличут. Вон они сколько хмельного пьют и останавливаться пока не собираются.

Терн отвлекся на рассматривание царской четы — особенно впечатлил его богатый наряд царицы — но вскоре в другом углу шум усилился, и все взгляды обратились на змеиногорских княжичей. Их, и еще Лихого опасался Терн больше, чем кары небесной, посланной Сирин — все Гаврановы травники верили в наказание, получаемое от вестницы ада за предательство. Выяснилось, что они повздорили с царевичем, причем сами лезли на рожон.

Какое-то время они просто обменивались едкими фразами, а потом встали со скамьи:

— Ну, поднимайся! Проверим, кто лучше!

Может, многие и не поняли, но Терн сразу заметил, что поднялся Яромир нехотя, стараясь растянуть время.

Один из княжичей вышел в центр вместе с Яромиром; кто-то выкрикнул: «Давай!» — и бойцы сцепились. Терн с трудом понимал, зачем кричит, повторяя за остальными гостями: наверное, взыграло стадное чувство, хотя у детей Сирин оно и слаборазвито. И когда Яромир удачно нанес удар, заставив змеиногорского княжича задыхаться, он заулюлюкал и засвистел так громко, что стоявший рядом с ним прислужник ткнул его в бок.

У него были причины радоваться такому раскладу: тело все еще ломило после тяжелых ударов змеиногорских княжичей. Ему казалось, что сейчас восторжествовала справедливость — его обидчики получили по заслугам. Но на место восторгу вступило другое чувство, от которого душа завыла раненным зверем — второй княжич подло нанес Яромиру удар сзади. Стоявшая рядом с Терном прислуга просто взревела от обиды, будто ударили их, но гости, наоборот, захохотали, поощряя княжичей.

Яромир упал — вдвоем княжичи быстро помогли ему выйти из строя — но никто не бросился помогать ему. Для Терна такое отношение было не в новинку, ведь травники и сами жили по принципу «человек человеку волк», но почему-то он думал, что у Яриловых витязей взаимопомощь — это что-то само собой разумеющееся.

Терн быстро прошел к дверям, пока его не заметили, и у выхода столкнулся с Ладой, несущей в руках заполненный пирогами поднос.

— Жалко его, да? — она грустно кивнула в сторону Яромира, все еще не поднявшегося с пола. — Я видела все, аж зло берет! — Лада потупила взгляд и понизила голос. — А эти змеи-княжичи тоже хороши — двое на одного!

До избы Щука Терн добрался быстро — благо, что дорогу он запомнил. Но не успел он до конца выслушать Щукову проповедь, как кто-то забарабанил в дверь.

Прятаться за диваном пришлось недолго — услышав голос Яромира, Терн безбоязненно вышел из своего «укрытия». А потом они оседлали лошадей — для Терна это стало настоящим испытанием, потому как он привык передвигаться на своих двоих — и выехали из Священной Дубравы, чтобы вернуть его на земли Гаврановых травников. Но Терн уже точно знал, что до места назначения он не доедет — в лепешку расшибется, а не доедет!