Зимняя сказка (гет)

Наверное, я плохой сын своих родителей. Я никогда не испытывал пиетета перед чистотой крови, и презирал напыщенных индюков, умеющих только кичиться своими предками. (Прекрасное оправдание для тех, кто не умеет ничего делать). Я хорошо отношусь к маглам как таковым. Мне интересна их цивилизация, их поезда, газеты, вымощенные улицы, таинственно горящие газовые фонари и гам вечерних ресторанов. Я знаю, что маглы могут быть отличными боевыми товарищами. Я верю, что мы можем мирно жить, не мешая и даже помогая друг другу.

Иное дело — маглорожденные волшебники. В жизни не встречал более отвратительных и неприятных особ. Дело не в их крови. Раздражает их удивительные апломб, хамство и, главное, умение нагло качать права. Всегда не переваривал людей, качающих права — они вызывают необъяснимое желание дать им в нос. Как любому зарвавшемуся хаму.

Казалось бы, тебя пустили в волшебный мир. Так и радуйся! Стремись как можно больше узнать о традициях и обычаях своего нового дома. Познавай законы волшебства. Послушай тех, кто знает о нем на три порядка больше тебя. Отнесись с уважением к великим магам, которые создали этот мир и до уровня которых тебе еще расти и расти. Но нет. С первой минуты пребывания у нас они уже считают себя в праве хаять мир, в котором не понимают ничего.

Рассуждения маглорожденных волшебников сводятся к бесконечным заявлениям: «А у нас все не так». Или: «У меня больше прав, потому что я маглорожденный». Когда им нужно оправдать свое невежество и незнание, они отлично маскируются тем, что маглорожденные — мол, «с меня и взятки гладки». Но только попробуйте потребовать от них уважать свой новый дом! В ответ вы получите кучу визгов о том, как у нас все плохо. Но если у нас так плохо, то почему бы не вернуться в свой мир и не забыть про наш? Можно много говорить о напыщенных чистокровных индюках, но одно не скрыть: мы никого не держим силой. Всегда можно отказаться от палочки и вернуться домой, где, по уверению маглорожденных волшебников, все гораздо лучше.

Любопытно, почему мне не приходит в голову прийти в редакцию «Таймс» и прокричать, что мир маглов неправильный и нуждается в переменах?

* * *

Не в моих правилах долго задерживаться на месте, если предстоит важное дело. Для тех, кто еще не догадался, «А» — мой начальник по сектору «Y» в Отделе Тайн. На самом деле его зовут сэр Артур Гринграсс. Представитель боковой ветви этого старинного и очень богатого рода, он сам прокладывал себе в жизни дорогу. Внешне он не угрожающий громила, а скромный джентльмен с характерными для Гринграссов пышными усами и синими глазами. Смотрит, правда, пронзительно, словно изучая каждую вашу косточку, но это, пожалуй, единственные издержки (если можно так сказать) нашего дела. А в остальном — любит светло-коричневый плащ, трубку и своего филина Грэма. Семьи смолоду не завел, а потому допоздна сидит на работе. Что ему одному делать дома, в самом деле?

Матушка, естественно, пробурчала пару недовольных фраз: дескать, не дадут справить с сыном Рождество. Я, естественно, пообещал ей вернуться в Сочельник, хотя мы оба понимали, что шансов исполнить это обещание немного. В Лондоне я решил остановиться у Арнольда, о чем поскорее уведомил его совой: старый друг никогда не откажет. Взглянув последний раз на витые рождественские свечи, я с неприятным осадком на душе шагнул в камин. Пока мимо меня пролетали решетки, я за старался забыть о горечах и думать о деле. Незаметно для себя я засмотрелся по сторонам и едва успел пригнуть голову, чтобы проскочить в нужный камин.

— Добрый вечер, путешественник! — Арни говорил с той легкой улыбкой и неловкостью, какая бывает у старых друзей после долгой разлуки.

— А ты неплохо живешь, — обвел я взглядом темно-зеленое кресло, а затем с теплом обнял друга.

— Да по-прежнему, — махнул он рукой. — Отец подарил это хозяйство. — На стенах по-прежнему красовался огромный гобелен, изображавший заброшенный парк с птицами. Я всегда удивлялся их умению щебетать и петь в зависимости от настроения хозяев. Вот и сейчас они едва щебетали.

— Раньше мы тут играли, а теперь все твое, — мой взгляд упал на ветку сосны без единой игрушки, одиноко стоявшую на камине.

— Для тебя поставил. Как в Японии. — Подмигнул Арни точь в точь как в былые времена. Только сейчас в его подмигивании было что-то жалкое. Он словно не бравировал успехами, а изо всех сил пытался подбодрить себя.

Я знал, что Арни прожил эти годы непросто. Весной пятидесятого года он женился на противной избалованной стерве Рафаэлле Хорнби. В уходящем году она сделала ему ручкой и переселилась к богатому любовнику Эрнесту Малфою, хотя разрешения на развод не дала. Арни остался с четырехлетним сыном и разбитым вдребезги сердцем. Иногда я грущу, а иногда невероятно счастлив, что Мерлин избавил меня от создания в молодости семьи.

Впрочем, о чем думал Арни, беря в жены ветреную кокетку, мне трудно сказать. Последствия этого шага в виде пары постоянно растущих рогов представить было не трудно. Счастливая Рафаэлла по-прежнему носит фамилию Бэрк и наслаждается прелестями жизни без ребенка. Зато бедняга Арни еще должен выплачивать женушке энную сумму каждые полгода.

— Посидим немного? — Мне ужасно хотелось снова поболтать с Арнольдом после стольких лет разлуки.

— Сначала займи комнату, — ответил он неопределенно. — А через полчаса спускайся в гостиную. Урилл все приготовит.

Урилл — пожилой домашний эльф семьи Бэрков. У них полно эльфов, как и во всех богатых домах, но Урилл всегда был личным слугой Арни. Мне ничего не оставалось, как, вздохнув, последовать за ним по большой лестнице. В этой части дома я бывал редко — в школьные годы мы с Арни чаще играли внизу. Моя комната оказалась небольшой спальней с хорошей кроватью, тумбочкой и небольшим письменным столом.

Со столами у меня всегда были особые отношения. На первом и втором курсе я ужасно хотел стать писателем. Тогда я воображал, что у писателей должен быть особый «писательский» стол. Я наивно думал, что у настоящего писателя стол покрыт зеленой скатертью, на нем лежит перо фазана, а пресс папье с кораллом движется по мановению пальцев. Только потом я понял, что настоящие писатели пишут где угодно, и стол — последнее, что их интересует. Но, несмотря на это, я всегда с интересом смотрю на письменный стол, словно он стал для меня пережитком далекого времени.

Когда я спустился в гостиную, эльф Крули уже готовил наши трубки, набивая их табаком. Гостиная Бэрков была по-прежнему той же уютной комнатой с зеленым персидским ковром и громадным белым камином. Я удобно устроился в темно-зеленом кресле и вдруг по старой памяти вытянул ноги.

— Ну какие они, китайцы? — неожиданно спросил Арни. Кожа на его лице была, как в старые времена — мучнисто белой и невероятно тонкой. Семейное проклятие Бэрков, хотя девицы их рода ей ужасно гордились.

— Люди как люди, — пожал я плечами. — Ходят на двух ногах, едят, пьют, говорят, конечно, по-китайски и одеваются в халаты. — Восток, к счастью, помог снять нашу первую неловкость.

— А это правда, что на Востоке процветает разврат и… разные способы соития? — прищурился Арни, словно говорил о чем-то сладком.

— Восток разный… — пожал я плечами. — Какой именно ты имеешь ввиду?

Как и во всех богатых домах, у Бэрков была не ель, а громадная сосна. Она стояла рядом с камином и переливались десятками свечей. Сидящие в фонарных домиках феи попеременно зажигали огоньки, затерявшиеся между длинных иголок. Все шары и шишки были золотыми, отражая отблески огоньков. Сейчас модно делать одноцветные елки, но я никогда не любил их. В них, на мой взгляд, есть что-то фальшиво помпезное, и я всегда с ностальгией вспоминал нашу хорватскую разноцветную лиственницу.

— Особенно в Японии? — он с надеждой посмотрел на меня. — Эта правда, что японки обожают плотские утехи?

— У японца есть в жизни три женщины, — ответил спокойно я. — Первую он любит платонически, восхищается ей и пишет стихи. Вторая — хозяйка дома и мать его детей. А с третьей он спит, получая плотские удовольствия. Каждую из них японец любит по-своему.

— Как можно любить троих? — Теперь на лице Арни было написано удивление.

— Я тоже сначала не понимал. Но потом поговорил с одним японцем Сэмсу-саном, когда заехал в Нагаски. Он пояснил, что мы, европейцы, просто объединяем три вида любви в одной женщине, а они, японцы, разъединяют эти виды любви на трех женщин. Вот и все.

— Варвары! — поморщился Арни.

— Представь, они думают про нас тоже самое, — ответил я. — И даже доказывают это логически: не может одна вишня быть сразу вишней, сакурой и черешней.

— А разве сакура не вишня? — спросил Арни. Первая неловкость спала, и он фамильярно закинул ногу на ногу.

— Мы зовем сакуру «войлочной вишней», — пояснил я.

— Как ты попал в Нагасаки? — изумился мой друг. — Япония под страхом смерти закрыта для иностранцев!

— Мне можно, — пустил я первое кольцо.

Что скрывается за этим коротким ответом, известно только мне. Я пробрался в Иносу и Нагасаки с риском для жизни: сначала через голландскую колонию на насыпном острове Дедзима, затем в саму Японию под обороткой. Китайца Ли Хуан Юна, то есть меня, долго допрашивали, но затем отпустили, узнав, что я ищу могилу предков и прибыл по приглашению почтенного Сейдзи Сирукара. Сёгун нынче болен, и на это не смотрят так строго. Зато магический объем крепости Ниигата стал мне известен.

— А как дела у Реджинальда? — попытался перевести я разговор, пристально глядя на малахитовый столик.

Реджинальд Лестрейндж — наш однокурсник. Будучи богачом и мотом, он считался кумиром многих малышей, сколотив из них некое подобие то ли свиты, то ли банды. Основным их занятием была травля маленьких хаффлпаффцев и не совсем светлые (если так можно выразиться) опыты. Благодаря положению отца, Лестрейндж всегда легко выходил сухим из воды. Под его шарм попадали и некоторые старшекурсники. «Это не я, а они ищут моей компании», — надменно усмехался он.

— Да так… — Махнул рукой Арни. — Отец устроил его в министерство, но он крепко загулял. Тогда папочка отправил его в Париж, чтобы он проблудился, как паршивый кот.

Я улыбнулся краешком губ: Арни имел пару раз проблемы с этой шайкой. Мой взгляд снова упал на сосну: как и положено, на верхних ее ветвях висели портреты родни. Покойная бабушка миссис Бэрк — очаровательная женщина, поившая меня чаем с лимонным бисквитом; мистер Бэрк, хмуро смотрящий с видом похоронного агента; Элеонора — старшая сестра Арни, которая, несмотря на чахотку, каким-то образом вышла замуж за Арунделла Крауча. А вот… Стоп…

Передо мной висел портрет Мисапиноа Блэк. На этот раз она была в фамильном блэковском колпаке и кремовом платье. Ее ресницы казались прикрытыми, словно она скрывала какую-то тайну. Этот портрет я узнал бы один из сотни тысяч. Не доверяя самом себе, я вскочил с кресла и подбежал к елке. Сомнений не было: ее холодные голубые глаза сверкали из-под опущенных век.

— Она-то тут что делает? — только и мог вымолвить я.

Арни посмотрел на меня — сначала с удивлением, затем с какой-то холодной решимостью.

— Смотри-ка… Разглядел. Да, Мисапиноа Блэк… — загадочно протянул он. — Стерва… Но необыкновенная стерва…

Я продолжал смотреть, как завороженный, изо всех сил пытаясь не выдавать своих чувств. Отблеск свечи сверкнул на матовой глади шара, словно напоминая мне, что не всё так просто, как я думал.

— Она ведь тебе не близкая родственница… — выдавил я из себя. Впрочем, мое удивление было мне сейчас на руку.

— Подожди… — Арни посмотрел на меня со странным выражением. — Я сейчас.

Быстро поднявшись, он побежал к двери. Я толком не понял, позвал ли его эльф или он побежал по иной причине. Осмотревшись, я снова подошел к сосне и взглянул на ее портрет. Что забыло здесь ее изображение? Они с Арни любят друг друга? Бред. Мисапиноа Блэк вышла замуж за некого Джимбо Блишвика — не купается в волшебном золоте, но вполне состоятелен и из хорошей семьи. Мне вспомнился медальон Арни с весьма фривольными колдографиями. Как, Мерлин, он оказался у него? Только сейчас я задумался над этим…

Арни, между тем, вернулся в гостиную в сопровождении Урилла. Тот левитировал на столик поднос с белым чайником и чашками, на которых стояли изображения крупных роз. Я улыбнулся, обрадовавшись, что привезенный мной китайский сервиз пошел в дело. Мой друг, впрочем не ограничился чаем. Эльф поставил на столик бутылочку ямайского рома, который тотчас сам наполнился в его бокал.

— Так что там твоя красавица голубых кровей? — спросил я, стараясь придать голосу как можно более насмешливые интонации. Затем я отрицательно качнул головой Уриллу, предложившего жестом мне ром. Никогда не понимал, как можно пить спиртное без закуски.

— Мисапиноа? — бросил Арни на меня пронзительный взгляд. — Я чуть на ней не женился, — усмехнулся он, приглашая взмахом руки вернуться в кресло.

— Серьезно? — я старался говорить как можно спокойнее, глядя на шары.

Другой на моем месте, вероятнее всего, психанул бы, но только не я. Виной тому, наверное, наш общий Дом — Слизерин. Про нас говорят, что мы — осторожные и расчетливые индивиды, уважающие и почитающие силу. Но на самом деле мы просто понимаем, что никогда не надо делать поспешных выводов. Наш принцип: дослушай спокойно до конца, ибо малейшая деталь может все изменить до неузнаваемости.

— Ну да… Мы встречались с ней тайком, ходили в рестораны… — Арни говорил с легким волнением, словно входил в небольшой транс. — Иногда я вечерами провожал ее, — перешел он на странный полушепот.

— Отчего же украдкой? — Я посмотрел на весело пыхнувший камин. — Бэрки — достаточно знатный и богатый род. Мог бы сделать предложение.

С минуту мой друг пристально смотрел мне в глаза, словно был изумлен таким поворотом беседы.

— Она развратна… Невозможно развратна… — неожиданно облизнулся Арнольд. — Если бы ты знал, как она разорвала помолвку!

— Как разорвала? Она разве не замужем? — я спросил как можно более равнодушно, хотя мое сердце застучало при этих словах сильнее.

— Она вышла замуж за Джимбо Блишвика, — на лице Арни появилась странная гримаса. — Причем, — понизил он голос, — ее замужество сопровождалось большим скандалом.

— То есть? — я с интересом посмотрел на друга. Тот, щелкнув пальцами, наполнил себе уже третий бокал рома.

— До Блишвика она была помолвлена с другим типом, — поморщился он. — В общем, у него до Миси была любовница-грязнокровка. Миси и разорвала помолвку, — выпустил Арни кольцо дыма.

— Из-за любовницы? — прищурился я. Трудно понять почему, но этот разговор мне казался чрезвычайно важным. Я осторожно сел в кресло и тоже взял трубку.

— Ее возмутил не сам факт наличия любовницы, а что любовница была грязнокровкой! — улыбнулся мой друг.

— Так у вас с ней что-то было? — пожал я плечами.

— Ну да! — воскликнул Арни. Его лицом при этом озарила улыбка, словно он, наконец, поквитался со старым врагом. — Можно сказать, что я ее поимел!

При этих словах он пристально посмотрел на меня, словно ожидая увидеть в моем лице нечто. Мое лицо, однако, оставалось бесстрастным. Я только вдохнул посильнее и выпустил новое облако из трубки.

— Погоди… Так «можно сказать» или «поимел»? — уточнил я.

— Поимел… — В глазах Арни зажегся радостный огонек. — Однажды в отсутствие Блишвика я проводил ее до дома… Ну, а там… — Сейчас мой друг был похож на ребенка, который получил, наконец, долгожданную игрушку.

— Ты хоть остался доволен? — снисходительно прищурился я.

— Вполне! Вполне! — повторил Арни, сладострастно облизнув сухие губы.

Внезапно меня осенило: мой друг все врет. Врет от начала и до конца. Сейчас из-за выпитого его глазки стали маленькими и треугольными. Но эти «треугольники» смотрели на меня пронзительно, словно желая узнать, что я думаю о происходящем. Я понятия не имел, зачем ему понадобилось мне врать, но чувствовал неладное.

— Она спала со мной, но любила Блишвика. Даже плакалась у меня на груди однажды. Плакалась и всё равно предавалась плотским утехам. Все девицы Блэк — конченые развратницы, обожающие скачки постели! Ну как?

Арнольд пристально посмотрел на меня, словно ожидая, как именно я изменись в лице. Но я невозмутимо отпил чаю и посмотрел на резную каминную решетку.

— По-тря-сающе… — произнес я по слогам, глядя в упор на Арнольда. — У меня, собственно, только один вопрос… — Выпустил я кольцо дыма. — Не противно было доставать ее из-под Блишвика?

— Нет… — Чуть смутился Арнольд. Видимо, он не ожидал такой моей реакции.

— Нет? Кстати, а когда это все было? — уточнил я на всякий случай.

— В пятьдесят первом… — кивнул Арни. — Зимой пятьдесят…

— В пятьдесят первом ты вроде бы был женат, разве нет? — пыхнул я трубкой.

— Вообще-то да, — смутился он. — В пятидесятом. Да, точно, в пятидесятом! — ткнул он пальцем в воздух.

«Запутался в показаниях?» — подумал я с интересом. Бывает. Особенно если выучить все это заранее и не очень добросовестно. Вопрос в том, кто зачем написал тебе текст. В зеркале над камином, инкрустированным резной ореховой оправой, мелькнула странная тень.

— Знаешь… — продолжал Арнольд в каком-то исступлении, — Однажды она положила мне голову на грудь, прижалась посильнее, словно намекая, что может быть что-то большее, чем дружба.

— На что же тут намекать, если вы спали? — прищурился я.

— А потом, когда я попытался обнять ее на следующей встрече, эта стерва вырвалась из моих объятий…

Теперь я вздрогнул по-настоящему. Да и как было не вздрогнуть: мой друг рассказывал мне мою историю с той девушкой, которую я почти полюбил. Он рассказывал ее мне, зачем-то заменив меня и Джулию на себя и Мисапиноа. Мои мысли он прочитать не мог — значит, ему кто-то об этом рассказал. Только теперь я понимал, что портрет Мисапиноа был намеренно повешен на елку ради меня. Китайцы считают это жестокой психологический пыткой: показать человеку, как близка его мечта, до которой, однако, нельзя дотянуться.

Возможно, конечно, что это начальство проверяет меня перед предстоящей операцией. В сущности, что я знал об Арнольде Бэрке? Только то, что он сам пожелал мне рассказать, не считая каких-то общеизвестных фактов. Или его попросила Джу…

Я прогнал прочь эту мысль. Все-таки не хочется думать плохо о женщине, которую я почти полюбил. Не хочется — но в нашем деле возможно все.

* * *

Жизнь иногда сама складывает события в странный пазл. После всего услышанного я должен был выйти из дома — покурить, подышать вечерним воздухом. Было морозно и сыро — завтра обещали небольшой мокрый снег. Покурив немного под газовым фонарем, я пошел вперед. В этом районе жило немало волшебников, но видеть их маглы не могли из-за особой защиты.

Меня покоробил писк. К своему омерзению, я заметил у лужи гадкую картину: здоровенный верзила бил заклинаниями щенка нюхлера. Черное существо было совсем маленьким, и жалобно попискивало от боли. Он должно быть что-то стащил по недомыслию, за что и получал наказание. Не выношу, когда мучают животных. Я окликнул эту тварь, но верзила продолжал наказание.

Поскольку этот скот явно не понимал человеческого языка, я применил невербальный «круциатус». Сколько бы министерство не пыталось, оно никогда не могло обнаружить невербальное. Верзила упал и истошно закричал. Маленький нюхлер осмотрелся, словно все еще ожидая удара. Я подошел поближе, присел и протянул руку, чтобы погладить зверька. Черный комок зажался сильнее в кромку грязной воды, явно ожидая побоев.

— Ну что, дурачок? — пожал я мягкую лапку. — Где твой дом?

Кутенок ничего не ответил, а только жалобно пискнул.

— Давай знакомиться, — продолжал я. — Хочешь назову тебя «Фанни»?

Я осторожно взял его на руки, сняв с верзилы «круциатус». Затем, наколдовав невербально покрывало, завернул все еще дрожащего кутика.

— Пошли, попьешь молока, — улыбнулся я ему и бережно понес к дому. Фанни сначала вздрогнул, а затем уткнулся носом мне подмышку.