Мешать соединенью двух сердец... (джен)

Глава 21.

— Гермиона, как ты оцениваешь состояние Лестрейнджа? — спросил Колдман через несколько дней.

Девушка задумалась.

— Он, конечно, идёт на поправку и выглядит гораздо лучше, чем когда мы его сюда доставили, но рана до сих пор не затянулась, а при малейшем напряжении кровотечение усиливается.

— Да, если б удалось затянуть рану, он давно бы сидел в Азкабане и ждал решения там.

— Какого решения? — удивилась Гермиона.

— Да так, — уклонился от ответа Колдман, — несущественно.

«Какое решение можно ждать в Азкабане? Неужели?.. Господи, нет, это слишком жестоко, особенно сейчас, когда Родольфус отказался от служения Тёмному Лорду!»

— Вы же не говорите о поцелуе дементора, мистер Колдман? — задала она прямой вопрос.

— В любом случае, это не нам решать.

— А кто будет это решать, Робардс?

— Визенгамот, Гермиона. Такие решения принимает Визенгамот.

«Но информацию Визенгамоту предоставит Робардс», — убито подумала девушка.

— Надеюсь, Лестрейндж получит то, что заслужил, — процедил Колдман. — Отнеси ему зелье, пожалуйста.

Войдя в палату, Гермиона обнаружила, что Родольфус стоит у окна и рассматривает улицу.

— Мисс Грейнджер, можете меня поздравить, похоже, наш приятель превзошёл самого себя. Кровотечение наконец-то остановилось, этот проклятый укус фактически затянулся. Как я от него устал, не могу вам передать, — сообщил он, непонятно что имея в виду — то ли укус, то ли Колдмана.

«О, нет!»

— Вы бы не вставали пока, мистер Лестрейндж, ещё вчера повязку дважды пришлось менять.

— Да бросьте, сколько там было. Не сравнить с первыми днями, когда кровь лилась как после Сектусемпры, — улыбнулся Лестрейндж. — Устал лежать, хочу хоть по палате пройтись, в коридор меня доблестный аврорат выпускать отказался.

«Авроры расскажут Колдману, что он встаёт, пытается ходить и вообще выглядит бодрым. Хотя, зачем им рассказывать, Колдман сам зайдёт и всё увидит. Что же он делает! Он что, не понимает, что его держат в больнице только пока он неспособен обходиться без лекарств и нуждается в постоянном уходе?»

— Мисс Грейнджер, вы чем-то озабочены? — спросил Родольфус, уловив её состояние.

— Мне кажется, что вы встали слишком рано и вообще, переоцениваете свои возможности.

— Уверяю вас, я чувствую себя прекрасно, но если вас это так беспокоит… — Лестрейндж пожал плечами и, улыбаясь, сел на койку. — У вас точно всё в порядке? — спросил он, снова внимательно взглянув на Гермиону. — Вы сегодня сами на себя не похожи.

— Да, у меня всё хорошо, — расстроено ответила девушка.

Родольфус смотрел с сочувствием, и от этого ей становилось ещё хуже.

Повисло тягостное молчание, которое прервал неожиданный визитёр, который тоже постучал в дверь, прежде, чем войти.

— Аберфорт? — удивился Лестрейндж, увидев старика, и Гермиона поразилась тому, как вдруг потеплел его взгляд и Родольфус на секунду стал удивительно похож на мальчишку с детского портрета. — Старый мошенник, и у тебя ещё хватает совести заявиться ко мне, после того, как натравил на меня этих детишек и научил их шантажировать меня моим братом?

— Рад тебя видеть в добром здравии, Родольфус, я слышал, что твоё состояние намного хуже, — откликнулся Дамблдор. Что-то в его голосе подсказало Гермионе, что Аберфот тоже знает о планах Робардса и доброе здравие Лестрейнджа его совсем не радует.

— Слухи о моей смерти несколько преувеличены, — засмеялся Родольфус. — Лучше скажи, как ты мог меня так подставить?

— Я отвечаю за людей, которые мне доверились, а жизнь Гарри Поттера крайне важна для нас. Никто, кроме тебя, не мог помочь, пришлось рискнуть.

— И пожертвовать неважным старым знакомым, да? Ладно, мне не привыкать, — улыбка Лестрейнджа чуть потускнела, но взгляд оставался тёплым и дружелюбным. — Так, вы объясните мне, что случилось, почему вы оба сидите как на похоронах и смотрите на меня, как на покойника?

— Я пойду, Аберфорт? — вскочила Гермиона.

— Останься, девочка. Родольфус, у меня плохие новости. Очень плохие. Робардс крайне заинтересовался тобой.

— Что тут нового, он и не переставал мной интересоваться все эти годы, — пожал плечами Родольфус. Даже обычной вспышки ярости в ответ на упоминание имени Робардса не последовало. — Я в его руках, так что не сегодня — завтра отправлюсь в Азкабан. Я ждал этого. Я готов.

— Боюсь, всё гораздо хуже, — вздохнул Аберфорт. — У меня есть основания полагать, что он будет настаивать на поцелуе дементора.

Лестрейндж помрачнел.

— Понятно. Ну что ж… Он ждал этого почти тридцать лет, я… — неожиданно Родольфус замолчал, его лицо исказилось от боли и отчаяния. — Господи, только не это. Что угодно, только не это.

Гермиона, глядя на него, невольно представила, как умные глаза Лестрейнджа становятся бездумными и пустыми, живой, цепкий взгляд — тупым и безразличным, насмешливый голос, смех, улыбка, чувства, разум — всё исчезает, оставляя вместо человека пустую оболочку, словно выеденную изнутри страшным безжалостным паразитом.

«Лучше б мы действительно дали ему спокойно умереть, чем доставили в больницу, вылечили и обрекли на такую участь, — с запоздалым раскаянием подумала девушка. — Он понимал, он пытался нам объяснить, но мы его не слышали. Нам казалось, что мир справедлив, что все поймут, как много он для нас сделал, что он изменился, и проявят великодушие, отплатят добром за добро, а вышло так, как он говорил. Что мы наделали!»

— Это… это неправильно! — со слезами в голосе воскликнула она. — Аберфот, сделайте что-то! Так нельзя! Это слишком жестоко и несправедливо!

Родольфус взглянул на неё.

— Вы знали, мадмуазель?

Девушка кивнула.

— Вы из-за этого так расстроены?

Гермиона кивнула снова.

— Спасибо, не ожидал. Хоть одна живая душа, помимо Басти и Браша. Тебя, старик, не считаю, нет у тебя души, — Лестрейндж снова улыбнулся. Улыбка была хоть и вымученной, но спокойной и полной достоинства. Гермиона поразилась, как быстро ему удалось овладеть собой. — В любом случае, когда… когда это случится, мне уже будет всё равно. Что Авада, что дементор. Единственное, — Родольфус повернулся к Дамблдору, — Басти не должен это увидеть. Не должен увидеть меня, после того, как... Ну, ты сам понимаешь. После поцелуя дементора, — сделав над собой усилие, твёрдо закончил он.

— Родольфус, не сдавайся так быстро. Мне есть, что сказать Визенгамоту в твою защиту и я очень надеюсь, что мои аргументы окажутся достаточно весомыми.Но важно, чтобы ты сам всё не испортил. Робардс скоро появится здесь, набьёт палату народом и станет всячески тебя провоцировать. Ему нужно, чтобы ты сорвался и начал ему угрожать при свидетелях. Тогда он может заявить, что ты — ни в чём не раскаявшийся Пожиратель, который по-прежнему жаждет крови, что ты неисправим и опасен для волшебного мира, что другого выхода у нас нет.

— Не сомневаюсь, что в это охотно поверят, — Лестрейндж презрительно дёрнул уголком рта. — Люди всегда верят тому, что подтверждает их собственные представления.

— Поэтому, Родольфус, молчи. Прошу тебя, молчи, что бы он тебе ни говорил, как бы ни изгалялся над тобой. Одна вспышка — и тебе конец. Ни я, ни кто бы то ни было ещё ничего не сможет для тебя сделать.

— Ну, насчёт кого бы то ни было ещё ты хватил…

— Я бы тоже хотела вам помочь, — горячо произнесла Гермиона, — но не знаю, как. Может… — она умоляюще взглянула на Аберфорта.

— Мадмуазель, я надеюсь, вы не планируете организовать мне побег? — проницательно сощурился Лестрейндж. — Не глупите. Во-первых, здесь заклятий не для одного десятка волшебников, даже таких умных, как вы. Во-вторых, не думайте, что Робардс будет к вам милосерднее, чем Волдеморт ко мне. Поверьте, я неплохо знаю их обоих. В- третьих, — Родольфус усмехнулся, — устал я бегать. Лучше принять неизбежное и покончить с этим раз и навсегда. Но я ценю ваш порыв. Вы действительно поколебали мои представления о людях.

— Родольфус, ты меня понял? — повысил голос Аберфорт. — Молчи, что бы тебе ни говорил Робардс или кто-то другой. В крайнем случае отвечай «да» или «нет», во всех остальных — молчи. Не дай ему выиграть тот бой и уничтожить тебя окончательно.

— Роди, — он положил руки на плечи Лестрейнджу и взглянул ему в глаза, — тебе пора вернуться с войны в мирную жизнь, ты уже достаточно навоевался. Пора вспомнить, каково это — просто жить. Не в тюремной камере, не в военном лагере любой стороны — в своём доме, в стороне от всех. Ты не принадлежишь ни одной из сторон, так оставайся сам по себе, это лучший выход для тебя. Ты же знаешь, — он испытующе взглянул на Лестрейнджа, — тебя больше там ничего не держит.

Родольфус со стоном стиснул медальон.

— Почему, Аберфорт? — тихо проговорил он, ни на кого не глядя. — Она же ему не нужна. Ему никто не нужен. Зачем? Ведь раньше он не был таким. Жестоким, безжалостным — всегда, но не так. Он легко списывал со счетов любого, но намеренно своих не уничтожал. Почему же сейчас и почему я?

— Он уничтожил собственную душу, расколол её на части, и теперь ему невыносимы те, кто сохранил свою душу живой, и неважно, противники они ему или сторонники. Волдеморт так боится смерти, что убивает любое проявление жизни вокруг себя. А любовь — это и есть жизнь. Любовь — то, чего он лишён, чего он не понимает и никогда не поймёт, что едва не убило его однажды. Так, как любишь ты, в его окружении мало кто способен любить. Вообще мало кто способен так любить. Вот он и постарался это разрушить, тем более, прости, Родольфус, Беллатрикс, насколько я знаю, совсем не против. Их с Лордом объединяет одно — неумение любить. Ту одержимость, что она к нему питает, я не могу назвать любовью.

— Тогда я и так уже мёртв, — горько прошептал Лестрейндж.- И я одержим. Я не смогу без неё жить. У меня же совсем ничего не осталось.

Маска насмешливого циника спала, Гермиона видела перед собой надломленного, измученного человека, уставшего прятать от всех и, возможно, от самого себя, переполнявшую его боль. Она гневно взглянула на Аберфотра, не понимая, почему тот не дал ей уйти. Вряд ли её присутствие сейчас приятно Лестрейнджу.

— Ты жив, Родольфус, — твёрдо сказал Дамблдор. — Твоя душа уже пошла трещинами, но ещё жива. Ты справился со своей одержимостью, когда отказался от пыток и бессмысленного уничтожения ни в чём неповинных людей, справишься и сейчас. Прошу тебя, не сдавайся. Ты сумел сохранить себя в аду Азкабана, не позволяй ни Волдеморту, ни Робардсу тебя уничтожить. Ты найдёшь, для чего жить. Я в тебя верю. В конце концов, ты глава рода, и его выживание сейчас зависит лишь от тебя. Рабастан один не справится, мы оба это знаем. Ты сможешь ему помочь, но для этого ты должен выжить! Просто позволь мне сейчас помочь тебе и помоги себе сам.

"Разумно, подумала Гермиона, — больше он вряд ли что-то сейчас услышит. Но как это ужасно! Как у него только хватает сил всё это выдерживать!"

Будто уловив её мысли (хотя девушка верила, что он по-прежнему выполняет своё обещание), Лестрейндж взглянул на неё.

— Извините, мисс Грейнджер, что вам снова пришлось стать невольной свидетельницей некоторых аспектов моей частной жизни. Только не жалейте меня, пожалуйста, — добавил он, — это меня совсем добьёт.

Затем он перевёл взгляд на Дамблора и качнул головой в знак согласия, хотя всем своим видом выражал сомнение в том, что из затеи Аберфорта что-то выйдет. Какое-то время все молчали, давая Родольфусу прийти в себя.

Вскоре в палату неслышно проскользнул Кингсли, подошёл к Аберфорту и вполголоса сообщил:

— Он уже здесь.

Затем стал за спиной Лестрейнджа, скрестил руки на груди и замер.

Родольфус тут же выпрямился. Лицо его снова стало холодным и непроницаемым. Перед Гермионой сидел совсем другой человек. Девушка поняла, почему у Лестрейнджа два имени.

Следом за Кингсли, оставив дверь открытой, вошёл Колдман.

«Свидетели, — подумала Гермиона, — он собирает здесь тех, кто откровенно ненавидит Родольфуса».

— Вы же целитель, — презрительно прошипела она Колдману, — а играете в эти грязные игры.

Колдман даже не повернул головы в её сторону.

— Не стоит, мадмуазель, — ответил вместо него Лестрейндж. — Вам с ним ещё работать, а мистер Колдман уже не раз продемонстрировал свою злопамятность.

«Будет он молчать, как же, — подумала девушка. — Силенцио надо было использовать, но сейчас уже поздно».

Аберфорт тоже недовольно взглянул на Лестрейнджа, взглядом призывая того к молчанию.

— Здравствуй, Родольфус, — продребезжал старческий голос.

На сцене появилось новое действующее лицо — костистая старуха в зелёном платье и высокой шляпе, увенчанной чучелом грифа. Она выглядела бы забавной, если бы не гримаса отвращения и лютой ненависти, искажающая её лицо.

За спиной старухи маячил Невилл.