Лягушка Алхимическая (джен)

Фредерика совершенно не умела пить.

К этой неутешительной мысли я пришла не с бухты-барахты, а после того, как в пять утра отправилась в гости к белому другу, которого так и не смогла покинуть. Нет, серьёзно — я выпила два бокала шампанского. Но, как говорится, водитель сказал, что всех развезёт — и всех развезло. Я проснулась на полу ванной комнаты примерно в восемь, пожалела, что я не змея, и пошла на кухню. Пришлось ещё зайти к себе за халатом, потому что время было такое, когда люди в нашем доме могли начать просыпаться. Если они, конечно, были дома. Впрочем, если про Харая и Катрину я не знала наверняка, то Франкен довольно художественно храпел в своей спальне. Я бы даже назвала его храп музыкальным, если бы моя голова не взрывалась при любом звуке громче тридцати децибел⁽¹⁾. С трудом спустившись, я налила себе графин воды и растеклась за столом. Я клевала носом, но не могла ни уснуть, ни толком проснуться. На улице было ещё темно, так что я как-то зажгла себе свечу. Почему не верхний свет? Потому что от него было ощущение, что мне большими пальцами выдавливают глаза, предварительно швырнув в них песка. Не то чтобы со мной когда-либо подобное происходило, но мне казалось, что ощущения должны именно такими.

Вскоре после того, как часы наверху пробили девять, шуму прибавилось. Со двора донеслись весёлые и очень бодрые голоса Харая и Катрины — похоже, они только вернулись из общины. И непонятно было, то ли у них ещё вчерашний день длился, то ли это они с утра такие свежие и радостные. Потом раздался грохот сверху. Ну, как грохот — шаги. Через пару минут в кухню вошёл Франкенштейн и зажёг верхний свет. Я прикрыла глаза ладонью.

— Доброе утро, — поздоровался он.

— Иди к чёрту, — хрипло ответила я. — И, если можно, потише.

— Что это с тобой? — пойти он, конечно, никуда не пошёл, но громкость сбавил.

— Похме…

— С новым годом! — в кухню ввалились Харай и Катрина, столь же громкие, сколь и радостные.

— Уй… — я сжала голову руками.

— С новым годом, — мягко и, что примечательно, негромко ответил им Франкен. — Если вы по ишварской традиции ещё не ложились, то самое время пойти.

Последовала кратковременная суета и толкотня, шарканье ног и зевки. Минут через десять они ушли. Не все, разумеется — Франкен остался. Что-то же привело его на кухню. И уж точно не моя скромная персона — скорее всего, хотел кофе выпить и позавтракать.

— Ты выпила два бокала шампанского, — я не могла видеть лица, но была почти уверена, что он нахмурился.

— Я прекрасно знаю, сколько я выпила, — тихо ответила я. — Фредерика совершенно не умеет пить.

— Почему не смешаешь себе свой алказельцер? — как будто скептически поинтересовался он.

— Я не могу, — я всё ещё сидела закрыв глаза ладонью. — К тому же, я знала, на что шла. Это закономерное наказание.

Я говорила кряхтя, хрипя и периодически мучительно постанывая. Ну, хотела я говорить нормально, но у меня не было никаких шансов сделать это.

— Тебе совершенно не обязательно его выносить, — изрёк Франкен. Я приподняла ладонь и хмуро посмотрела на него слезящимися от боли глазами. — У-ух…

Глаза его слегка расширились, и он выронил из рук турку с водой. Её грохот отозвался в моей голове набатом, и я болезненно сощурилась и поморщилась.

— Обязательно, — просипела я. — Чем отвратительнее сегодня, тем приятнее кажется вчера.

— Понятно… — протянул Франкен.

Я услышала, как он затёр лужу, а затем удалился. Моя голова слишком сильно звенела, чтобы думать о том, а чего он, собственно, не стал пить кофе. Когда эта мысль медленно пробралась в моё сознание, я честно попыталась встать, чтобы сварить ему, и у меня даже получилось. Впрочем, для начала только встать. Медленно, как одноногая черепаха с переломом я доковыляла до плиты и трясущимися руками наполнила турку. Какой-то магией мне даже удалось включить газ. Казалось, если дыхну на спичку, будет прямо дыхание дракона. Но на этом моя удача и кончилась: при попытке переставить турку на плиту я пошатнулась, и рука моя ослабела.

— О-оп, — Франкен сжал турку моей рукой и поставил её на огонь. — Сидела бы себе и страдала. Зачем было?

— Не важно, — я отвернулась и отошла на полшага.

— Так, пей, — он сунул мне в лицо стакан так, что не оставил мне выбора — пришлось пить.

— Что это? — сипло спросила я, сделав последний глоток. Пойло было ещё то.

— Это твоя смесь — я прочёл некоторые разделы твоей работы, — Франкенштейн изогнул бровь. — Должен признать, стиль у тебя есть.

— И зачем? — скисла я.

— Что значит — зачем? — он нахмурился. — Мне нужно было смотреть, как ты страдаешь?

— Сказал бы — я бы уползла страдать к себе, — состояние моё стремительно улучшалось и речь, соответственно, восстанавливалась.

Он вздохнул, нахмурился и поджал губы. Пару секунд он сверлил меня взглядом, а потом его внимание привлекла турка начавшим подниматься кофе. Я подумала улизнуть, пока он занят, но моё состояние ещё недостаточно пришло в норму, чтобы я смогла сделать это незаметно. Так что пришлось остаться и наблюдать за Франкеном. Он весьма сосредоточено следил за тем, чтобы пенка не перелилась через край, и я вспомнила, что ещё месяц назад собиралась «изобрести» кофеварку. Даже если не для массового производства, а для личного пользования. В конце концов, множество открытий были сделаны ради личного удобства, а вовсе не из желания сделать лучше жизнь каждого. Мой взгляд буквально прилип к кистям Франкенштейна, пока в голове медленно ворочались мысли об устройстве капельной и гейзерной кофеварок. Вроде бы мне удалось вспомнить и то, и другое. Между напитками, которые в них получались, я лично особой разницы не видела, поэтому не придумала ничего умнее, как спросить:

— Гейзерная или капельная?

— Прости, что? — Франкен озадаченно повернулся ко мне, и я только теперь перевела взгляд с его рук на его лицо.

— Кофеварка, — пояснила я. — Какая, по-твоему, лучше — капельная или гейзерная?

— М… — он задумчиво поднял глаза к потолку. — Без разницы. Хотя, в капельной можно сварить больше за один раз. И ещё в ней можно делать пенку.

— Точно, — эту деталь я как-то упустила. — Мне нужно немного разных металлов, и я её сделаю.

— Ты знаешь, как она устроена? — удивился Франкенштейн.

— А ты — нет? — не меньше удивилась я.

— Нет… — протянул он. — Никогда не задавался вопросом, как эти штуки работают, если они дают мне приличный кофе.

— В этом есть своя логика, — кивнула я. — Хотя от тебя не ожидала, если честно.

— А ты откуда знаешь?

— Я просто внимательно читала инструкцию — там есть раздел об устройстве, — я пожала плечами. — Дай-ка, я сама сварю себе кофе. А потом надо провести расчёты и сделать это.

Франкенштейн моё желание пресёк, предложив сразу приступить к расчётам. Откровенно говоря, это было не так просто. Скорее, даже наоборот. И не потому что требовалось что-то невероятное — просто я ещё туго соображала. После кофе и хлеба с маслом дело пошло лучше. Настолько лучше, что уже к вечеру на нашей кухне блестела хромированной поверхностью преобразованная мной кофеварка. Вообще, она бы вписалась в общую картину кухни, если бы была похожа на что-то вроде самовара. Но у меня вышло нечто довольно хайтековское, так что смотрелось оно как слон в балетной пачке. Да и не важно, как смотрелось — главное, как работало. И я немного побаивалась проверять.

— Ну что? — спросил Франкен, глядя на то, как я гипнотизирую шайтан-машину.

— Не знаю, — я дёрнула плечом. — Почему-то боюсь включать.

— Я перепроверил твои расчёты — всё должно быть нормально, — улыбнулся он. — Ты её заправила?

Я кивнула, и он решительно повернул рычаг на варку кофе. Поначалу ничего не происходило, а потом послышалось характерное гудение возрастающего давления. Ещё примерно через минуту в кружку потекла чёрно-коричневая жижа, от которой во все стороны расходился пар и запах кофе. Ничего особенно потрясающего в этом зрелище не было, но меня оно почему-то заворожило. Стоило кофеварке утихнуть, и я потянула лапки снять пробу. Франкенштейн, разумеется, оказался проворнее и выхватил чашку почти у меня из рук. Не успела я и слова сказать, как он сделал довольно большой глоток.

— Как и ожидалось — кофе из кофеварки, — констатировал он.

— Это хорошо? Плохо? Никак? — уставилась я на него.

— Это очень хорошо, — Франкенштейн улыбнулся. — Он вышел такой, как я привык пить дома.

Поскольку карточный долг — это дело чести, Франкенштейну предстояло принимать пациентов по субботам. Мы договорились работать по три дня, ведь со всякого рода кутерьмой в честь праздника мы закончили. И потому второго января, в понедельник, приём предстояло вести мне. Залившись с утра пораньше кофе, я ушла в смотровую, чтобы намешать там ведро «Вытрезвителя». Потому что в первые дни нового года похмельный синдром всегда самая популярная болячка. Слегка потеплело, так что красивый новогодний снег превратился в грязь. Жидкую такую. Чтобы не вымазать платье, его пришлось бы задрать до самых колен. Ну, или упрятать подол в забродные штаны — те, которые плавно переходят в сапоги. Дорога тоже раскисла — не смотря на то, что в нашем захолустье она вроде бы как была мощёной. День вообще был каким-то хмурым, как будто собирался дождь. Впрочем, он-таки собрался, и где-то после полудня заморосило. Мелко так и противно. Было сыро, и от этого промозгло становилось даже в тёплом доме. До трёх никого не было, а потом приехал некий Дитрих Йорге — его по какому-то невероятному стечению обстоятельств принимал только Франкен. Он пожаловался на невыносимую головную боль и дыхнул мне в лицо таким перегаром, что осмотр для выявления причины болезни, в общем, и не потребовался. Я оделила его частью антипохмельного пойла и отправила домой. И вот после этого к нашему дому началось натуральное паломничество. Катрине пришлось помыть пол в прихожей раз двенадцать — просто чтобы был виден цвет паркета, а не уличной грязи. В смотровой даже пришлось открыть окно, чтобы душный выхлоп перегара не застаивался.

За ужином Франкенштейн предложил мне немного модифицировать состав. Я озадаченно спросила, в честь чего это и чем плох этот, и он сказал, что текущая форма всем хороша кроме вкуса. Я вынужденно согласилась — когда пробовала, поняла, что пойло это и правда то ещё.

— Ты неправильно поняла, — кровожадно улыбнулся он. — Мне кажется, что его вкус должен быть настолько омерзительным, чтобы одна только мысль о нём останавливала руку с лишний бокалом.

— Угх… — я поморщилась. — Мысль, конечно, интересная, но как ты знаешь, травятся, как правило, печенькой.

— Какой печенькой? — Франкен озадаченно свёл брови.

— Ну как? Сначала пили вино, потом водку, потом пиво, потом коньяк, а потом отравились печенькой, — скептически пояснила я. — И конечно, лишняя была именно и только последняя. Хоть пятая, хоть пятьдесят пятая.

— Тоже верно, конечно, — он кивнул. — Но если знать, что есть хорошее средство легко и быстро снять похмелье, проще отпустить тормоза и пить до зелёных соплей, чем если средство такое есть, но вкус у него такой, что лучше бы и вовсе не пить.

— Вино-водочные проклянут меня за это, — криво усмехнулась я.

— Ну, во-первых, мы не во временах святой инквизиции, чтобы верить в подобную чушь, — хмыкнул Франкенштейн. — А во-вторых, в среднем, баланс сохранится: будут и те, которые «не буду нажираться, а то антипохмельное больно мерзкое», и те, которые «пусть антипохмельное и жуть какое мерзкое, зато нажраться могу безо всякой меры».

— Звучит рационально, — я улыбнулась. — Схожу тогда за своей работой, чтобы понять, как бы чё бы, чтоб ничё бы. Сваришь кофе?

Он кивнул, и я пошла поверх. В итоге мы шаманили над формулой почти до двух часов ночи, но нам удалось вывести такой ядрёный состав, что поставил бы на ноги и мёртвого. В смысле, мертвецки пьяного, а не устроил бы нам тут зомби-апокалипсис. Или как там было? «На кладбище разлил он волшебный эликсир» и дальше по тексту.

За пару недель Центральный город вернулся к нормальному режиму — все новогодние страсти поутихли. Гедеон Штурц оказался совершенно прав, и никаких нелепых слухов обо мне никуда не поползло. Ну, или по крайней мере, мне о них ничего известно не было. Если бы где-то кто-то что-то начал бы обсуждать, Рене не поленилась бы тут же поделиться со мной содержанием сплетен. Она в этом плане была моим неутомимым информатором. Настолько, что иногда мне хотелось предложить ей найти работу и занять своё время. Десятого числа мне пришла довольно интересная посылка — большая коробка искусно оформленных конфет «Блондинка в красном». Это был подарок от кондитера за предложенную идею, а в приложенной открытке говорилось, что шедевр сей и правда посвящён мне. Откровенно говоря, мне эти конфеты казались несколько странными — пьяная кисло-горькая вишня в очень сладком белом шоколаде. Не то чтобы они были невкусными, просто какими-то непонятными. Впрочем, оказалось, что после новогоднего вечера они стали едва ли не главной звездой его кондитерской. Ну и пусть его.

Воскресное утро пятнадцатого января тысяча девятьсот одиннадцатого года ровным счётом ничем не отличалось от любого другого. Казалось бы. После завтрака мы сидели в гостиной и предавались попыткам постичь суть вселенной, ища ответы в книгах, где их однозначно не было. Просто потому, что ещё никто не постиг эту самую суть не постиг. В дверь постучали. Мы с Франкеном переглянулись с видом крайне озадаченным, потому что никого не ждали. Более того, практически весь наш круг общения прекрасно знал, что в единственный наш выходной мы, как правило, не отличаемся ни гостеприимством, ни приятным обхождением. Дверь открыла Катрина.

— Здесь я могу найти доктора Фрэнки и доктора Фреди? — раздалось из прихожей.

— Да, сэр, но… — как будто замялась Катрина. — Но они не принимают сегодня.

— Доложи, что прибыл полковник Мустанг, — отозвался голос.

— О, вас повысили в звании, — довольно громко изрёк Франкен. — Мы не ждали гостей, но, думаю, Катрина сможет предложить нам что-нибудь к чаю. Проходите.

— У вас получилось неплохо здесь обустроиться, — произнёс полковник, входя в гостиную спустя пару минут.

Катрина быстро прошмыгнула в кухню, откуда сразу же донёсся характерный шум приготовления чая. Следом за Роем в гостиную вошла и Лиза Хоукай. Она несколько изменилась с нашей прошлой встречи — волосы отросли. Если осенью у неё была практически пикси, теперь это было ближе к каре. И я, и Франкен поднялись, быстро убирая со стола книги.

— Поздравляю с повышением, полковник, — улыбнулась я. — И вас, старший лейтенант.

— Спасибо, — улыбнулся Мустанг. — О вас много слухов ходит…

— Давайте присядем, — перебил его Франкен. — В ногах, как известно…

— Около тридцати шести процентов массы тела, — влезла я.

— Зависит от состава ног, — хмыкнул Франкенштейн.

— Туше, — признала я и уселась.

Офицеры слегка озадаченно посмотрели на нас. Ну, надо признать, во время их пребывания в нашем доме в Метсо наши с Франкенштейном отношения были на совершенно иной стадии, так что и поведение было другим. Они расположились в креслах, ещё осматривая комнату. Ёлка всё ещё стояла здесь, и я почти не сомневалась, что никуда она отсюда не денется ещё месяца два-три, а то и до самой осени. Вообще, почему бы не вывести особую породу ёлок, или пихт, которые бы просто не вырастали выше ста-ста двадцати сантиметров? Как ведь было бы удобно… Но эту вот надо будет обязательно вывезти к лесу и высадить. Ну, или на худой конец хотя бы перед домом в палисаднике.

— Итак, что вас привело к нам сегодня? — поинтересовался Франкен, переплетая пальцы перед лицом.

— Какими исследованиями вы сейчас занимаетесь? — улыбнулся полковник.

— В данный момент — частными, — пугающе мягко отозвался «брат». По его тону было ясно, что он на эту тему больше не скажет ни слова. И скорее придушит меня, чем позволит мне говорить об этом.

— Вот как… — Мустанг подхватил участие в конкурсе ехидных хитрых рож. — Понятно. Я был у полковника Кессера. Он очень хвалил вас. Сказал, что вы — одни из немногих алхимиков, кто подал больше одной работы за год. И единственные, кто сделал это так быстро.

— Полковник говорил мне то же самое, когда я привезла их ему, — я пожала плечами — ничего нового в словах Мустанга не было.

— Ещё он обмолвился, что они завершили клинические испытания «Фредициллина» и направили на его изготовление все имеющиеся мощности, — он улыбнулся. — Я вкратце ознакомился с отчётом. Массовый выпуск подобного препарата — это весьма хорошо.

— Это плохо, — мы с Франкенштейном переглянулись. — Я бы даже сказала, очень плохо.

— Что вы имеете в виду? — удивился полковник. — Почему это плохо?

— Основное действующее вещество препарата позволяет эффективнее бороться с заболеваниями бактериального характера, — я протяжно выдохнула. — Такими, как, например, газовая гангрена или сепсис. А это болезни фронта. И в своей работе я… — меня бросило в холод. — Я писала о том, что из больных этими недугами мне удавалось спасти не более трёх из десяти, а этот препарат диаметрально поменял бы статистику… Если они делают его в больших количествах… — мне стало жутко, и я обхватила плечи руками. — Что я наделала?..

Меня затрясло. Конечно, было несколько высокомерно думать, что из-за меня могла произойти война, однако моё сознание почему-то упорно твердило об этом. Прямо истерически орало о том, что если бы не моя тяга к прогрессорству, никому бы и в голову…

Франкенштейн сжал меня за плечи и слегка растёр их, как делают, когда кто-то замёрз. Меня, откровенно говоря, и правда потряхивало от озноба, вот только я бы вряд ли согрелась, даже если бы залезла в лаву. Ну ничего, черти в аду найдут мне подходящий котёл.

— Это не твоя вина, — тихо произнёс он. — Ты никого не отправляла умирать.

— Оппенгеймер тоже не сбрасывал бомб на Хиросиму и Нагасаки, — резко дёрнулась я.

— Ты сказала это на корейском, — у Франкенштейна вытянулось лицо, и он ответил мне на том же самом языке.

— Не знал, что вы владеете языком империи Синг, — вернул нас к реальности голос Мустанга. — Хотя я сам не говорю на нём, но слышал его.

— Это не язык Синг, — повернулся к нему Франкен, мгновенно нашедший решение. — Мы с сестрой придумали этот язык в детстве — боялись, что кто-то узнает наши тайны и украдёт наши изобретения. Не думал, что ты его ещё помнишь, — он посмотрел на меня.

— Я никогда его не забывала, — мрачно констатировала я, подхватывая игру. — Даже некоторые письма писала тебе на нём. Только не отправляла. Удивлена, что ты помнишь.

— Если вы полагаете, что это может быть связано с обострением на севере, то это бы случилось в любом случае, — сообщил Мустанг. — Однако ваше открытие сократит потери.

— Н-да… — протянула я. — Оптимизм так и прёт…

Пришла Катрина с чаем. Вообще, она уже вполне освоилась и привыкла к тому, что дом у нас как проходной двор. Ей часто приходилось открывать двери пациентам и провожать их в смотровую или гостиную, и она достаточно уверенно чувствовала себя с незнакомцами. Правда, только в том случае, если кто-то из остальных обитателей дома был где-то недалеко. Она аккуратно и почти бесшумно расставила чашки с ароматным чаем, а в центре стола оказались яблочное повидло, малиновое варенье, мёд, печенье и бриоши. Задерживаться она не стала, и ушла через кухню в свою комнату.

— Как идут дела у вашего не обременённого моралью приятеля — Шу Такера? — сменил тему Франкенштейн.

— Он увлёкся какой-то новой идеей, — отозвался Мустанг. — Утверждает, что находится на пороге весьма интересного открытия. Очень просил передать вам благодарность, хотя я и не совсем понял, что это такое вы ему дали.

— Мы ему дали круг преобразования, которым он не сможет воспользоваться, пока не поймёт, как это работает, — улыбнулся Франкен.

— Ты дал, — поправила я. — И назвал литературу, которую ему стоило бы почитать.

— Детали, — отмахнулся он. — Но вы так и не ответили на мой самый первый вопрос, полковник. Что вас привело? Явно же вы здесь не за тем, чтобы рассказать нам новости от Кессера.

— Да, это верно, — кивнул Мустанг. — Майор Армстронг и Шу Такер говорили, что я должен рассчитаться с вами за помощь. Раз уж я сюда приехал, хотел узнать, какую плату вы с меня хотите.

— О, это не к спеху, — Франкенштейн улыбнулся. Жутенько так. — Пока нам от вас ничего не нужно.

— Зато у нас есть для вас кое-что, — улыбнулась я.

Дело было вечером, делать было нечего. Почему-то вся самая лютая дичь обычно именно с этого и начинается. Ещё в декабре в один из вечеров мы с Франкенштейном сидели на кухне и пили молоко с тёплым печеньем. Вечер плавно перетекал в ночь, когда мой язык решил озвучить мою мысль без всякого на то моего желания. Я спросила, верно ли то, что при наличии воды алхимическим способом нельзя разжечь огонь. И пока Франкен озадаченно на меня смотрел, я принялась теоретизировать о том, что если можно разложить воду на водород и кислород — что алхимически возможно — то взрывоопасность первого в области проявляется при концентрации от четырёх процентов, и ему достаточно всего одной искры. А в больших объёмах он становится опасен и при меньшей концентрации. К тому же, остаётся ещё кислород, который сам по себе является окислителем. Который в свою очередь необходим для горения — реакции окисления с выделением тепла и света. Соответственно, утверждение, что при дожде ничего нельзя поджечь, с алхимической точки зрения не может быть верным, и нужно только рассчитать правильно безопасные объёмы и круг преобразования. Всю эту тираду я выдала буквально лёжа плечами на столе и болтая остатки молока на дне стакана, как какой-нибудь вискарь, с видом философствующего алкаша. Единственный вопрос, который после этого задал Франкенштейн — хотела ли я рассчитать это сразу или можно было дождаться утра. Лицо его при этом было совершенно бесстрастным, а вот глаза загорелись. Так что тут же сразу и рассчитали. До пяти утра. Эти самые выкладки я достала с одной из полок в гостиной.

— Ты их тут намеренно оставила или забыла? — спросил Франкен, когда я передавала листы полковнику.

— Забыла, разумеется, — я пожала плечами. — Это же так, занимательная химия по факту.

— Вы серьёзно? — оторвался от бумаг полковник. — Эти принципы… Их же можно применить в изготовлении мощного оружия.

— Можно, как и вообще любые, — хмыкнул Франкен. — Или вы считаете, нам нужно было отдать их армии?

— Но вы ведь и отдаёте их армии, — нахмурился Мустанг. — Мне.

— Ага, — криво усмехнулась я. — И это уже будет к вам вопрос, как этим распорядиться. Видите ли, эти бумажки не скрывают ничего нового — лишь дают алхимический метод преобразования воды в огонь. Только должная фантазия породит из этого…

— Нечто, — Франкен закрыл мне рот ладонью. — Или не породит.

— И с чего такой подарок? — сощурился полковник.

— С чего вы взяли, что это подарок? — скептически поинтересовался Франкен, убирая руку от моего лица. — Просто ваш долг в нашем равноценном обмене станет немного больше.

— А если я всё же передам их? — Мустанг посмотрел на меня крайне пристально.

— Тогда я буду крайне разочарована, — вздохнула я.

— Да, — протянул Франкенштейн. — Тогда сестре придётся начать строить политическую карьеру. Сейчас среди публичных фигур, насколько мне известно, она пользуется наибольшей симпатией как в армии, так и среди гражданских.

— Вы же не хотите получить марионеточное правительство с этим вот кукловодом? — я ткнула пальцем в «брата».

В этот момент к моему заметному удивлению рассмеялась старлей. Ну, возможно, если бы я не знала Франкенштейна достаточно хорошо — по крайней мере, мне иногда казалось, что я его знала, то я бы тоже решила, что это он так пошутил. Нет. Это была не шутка. Я была уверена, что при удобном случае он вполне способен запихнуть кого-нибудь на табуретку императора и руководить им. Причём, этого кого-нибудь, возможно, он не стал бы даже спрашивать. А тут такая удобная я.

— Вы с самого прихода не проронили ни слова, Лиза, — я улыбнулась ей. — Вас что-то беспокоит?

— Нет, не думаю, — она тоже улыбнулась. — Я лишь сопровождаю полковника.

— А что вы думаете о том, что он может передать учёным армии некоторую работу, которая могла бы лечь в основу создания чего-то страшного? — я склонила голову набок.

— Не думаю, что полковник поступил бы столь опрометчиво, — отозвалась она. — Не в текущем состоянии страны.

— Что ж, оставим это на его совесть, — уронил в этот короб ещё один камень Франкен. — Вы к нам надолго?

— О, нет, — Мустанг мотнул головой. — Мы уезжаем в Восточный город обеденным поездом.

— Очень жаль, что так скоро, — Франкенштейн откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что нисколько не жаль. — Я надеялся провести эксперимент по этим данным.

— То есть вы сами не пробовали это проделать? — озадаченно спросил полковник.

— Нам было не до этого, — «брат» пожал плечами. — Поэтому рекомендую пробовать в лабораторных условиях и в очень малых объёмах.

— Какова вероятность неудачи? — помрачнел Мустанг.

— Что-то где-то в рамках трёх процентов, — протянула я. — Там всё написано.

— Я надеюсь услышать от вас, как оно пройдёт, — добавил Франкен.

— Непременно, — кивнул полковник. — Что ж, если вы всё ещё не намерены стрясти с меня плату прямо сейчас, мы поедем.

— Не будем вас задерживать, — Франкенштейн и Мустанг поднялись одновременно. — Надеюсь, в следующий раз вы предупредите о своём визите заранее. А то была бы погода — мы могли и на конную прогулку в чисто поле ускакать.

— Буду иметь в виду, — хмыкнул полковник.

Офицеры уехали, а мы остались. Надо было возвращаться к прерванному занятию, а я никак не могла перестать коситься на Франкенштейна, думая, сколько шутки было в шутке. Мне-то казалось, что вот прямо полнейший ноль — самый нулевой из нулей. И он бы и правда устроил так, что я, возможно, даже сама, помчалась завоёвывать политический Олимп. Но при взгляде на его бесстрастное лицо — очевидно, в книге вообще не за что было зацепиться — я начинала сомневаться. Как в том, что это была не шутка, так и в том, что я вообще хоть сколько-нибудь приблизилась к тому, чтобы узнать его.

1) Громкость шепота, тиканья часов.

Вернуться к тексту