Лягушка Алхимическая (джен)

В начале было Слово

(Евангелие от Иоанна)

Впрочем, правда в том, что в начале был ленивый демиург, который желал владеть множеством миров, но не желал их творить. И придумал ведь решение проблемы: создал один единственный мир, населил его людьми и даровал им способность создавать миры новые. И вот уже для созданных ими миров — в начале было Слово. И Слово это было самое разное. Некоторые слова разрастались, как воткнутые в плодородную землю палки — пышно, бурно и широко, а иные скорее напоминали азалию — как ни пляши вокруг с лейкой и бубнами, хорошо, если оно вообще взойдёт. Однако ленивого демиурга это не огорчало. Миров всё равно рождались сотни и тысячи, и оттого он становился всё богаче и богаче. Сначала мирами разными, а после и их разнообразными копиями — дубликатами. А потом и дубликатами дубликатов. Одна у него была проблема — скука смертная. А скука смертная для бессмертного хуже смерти.

Как-то он стал замечать, что дар творения, которым он осчастливил людей изначального мира, породил неких сущностей, что время от времени проявлялись в его пространстве. Они никогда не тревожили демиурга, просто иногда беседовали, а иногда шатались по подпространству со слепками уже существующих миров. К слову, именно после того, как они там гуляли, число дубликатов резко возрастало, а вот когда долго не заглядывали — множились новые оригинальные миры. Демиург особого внимания на этих существ не обращал, предаваясь размышлениям о вечном — как бы так сделать, чтобы побольше ничего не делать? Учитывая, что он и так, в общем-то, ничем не был занят, подобного рода размышления были верхом временеубийства.

Однажды, когда мыслительный процесс ни о чём утомил демиурга сверх всякой допустимой меры, он прислушался к разговору заглянувших к нему существ:

— Ни я, ни ты такое не провернём, — заявило существо, переливающееся всеми мыслимыми цветами.

— Нам только нужно найти того, кто будет это делать, — отозвалось второе, напоминающее призрак.

— Никто этого не выдержит, если повторять многократно. Та, на которой мы попробовали, — цветное существо грустно вздохнуло. — Она же едва кукухой не поехала, а посетила меньше десяти миров, и то ненадолго. Нельзя брать живое сознание. А как по-другому, я не знаю.

— О чём это вы таком говорите? — приблизился демиург.

— Миров стало очень много, — учтиво ответил призрак. — Мы подумали, что было бы очень хорошо, если бы кто-то посетил их. Ну, может, не все — на это понадобятся сотни лет, но хоть некоторые.

— М, и вы знаете, какие миры в этом нуждаются, а какие — нет? — демиург сотворил себе кресло, что было довольно странной мыслью для пространства без границ, и уселся.

— Мы думали, что это могут быть случайные миры, — сникло цветное существо. — Какие-нибудь любые. Созданные в изначальном мире.

— И что же будет делать в них этот ваш странник? Если только посмотреть, то ведь и пары часов будет довольно, — демиург переплёл пальцы.

— Мы думали отправить кого-то, кто смог бы менять миры. Может, не разительно, конечно, но всё же, — призрак как будто замялся. — Ну, я имею в виду, создавать другие дубликаты.

— И для чего же? — идея демиургу определённо нравилась, однако он хотел понять, чего намерены были добиться эти двое.

— Ох… — радужное как будто смущалось. — Это, наверное, моя вина. Из-за меня многие придумывали героев для дубликатов, но не создавали их. И поэтому скопилось много созидательной энергии определённого свойства. Мы пробовали выразить её через живое сознание одного из творцов, но…

— А. Я понял, — демиург кивнул. — Эту энергию нельзя оставлять так. И вы хотите, чтобы она стала странником, истории о котором будут создавать новые дубликаты миров? — существа интенсивно закивали. — Это будет весело. Я дам этой энергии сознание. Вы же уже попробовали на ком-то? — опять кивки. — Вот копию того сознания и внедрю в этот сгусток. И когда одна история будет подходить к концу, мы с вами будем отправлять его в следующую. Будем надеяться, это создание развлечёт нас.

Демиург был могущественен, ибо имел он множество миров, так что из сгустка созидательной энергии и копии сознания некой особы, которую призрак и цветное существо мучили раньше, он сотворил некое создание. Оно не имело тела или формы — это было больше похоже на тесто, из которого можно было вылепить что угодно. Правда, получалось всё равно примерно одно и то же, только в разной форме, но тем не менее. Демиург запихнул творение в один мир и понял, что это хорошо. Для всех хорошо: излишняя созидательная энергия была пристроена, что исключало источаемые ей угрозы, новые миры в его сокровищницу творились, а сам он получил протяжённое развлечение.

Вот только по окончании создания первого дубликата и при переходе во второй возникла неожиданная проблемка. Вмешательство силы демиурга в мир вызывало некоторые колебания, которым требовалось время, чтобы утихнуть. Но если бы ему вздумалось влезть в мир, не дав ему успокоиться, сила эта могла попросту разрушить мир до основания. А он на беду прихватил из мира прицепом к своему созданию ещё одно сознание, целиком и полностью тому миру принадлежащее.

— И как мне теперь быть с этим? — задумчиво спросил он в пространство, глядя на второе сознание.

— Его бы вернуть в его мир, — тихо изрёк призрак.

— Да, а то у него же к сознанию и форма закреплена, — закивало цветное существо. — Не то чтобы вы не могли её поменять, но…

— Да при чём тут форма? — фыркнул демиург. — Форма не больно-то имеет сейчас значение. Есть проблема посерьёзнее.

— Какая? — хором спросили призрак и существо.

— Я не могу влезать в мир два раза подряд, — демиург поморщился. — Можно поставить мир на паузу, чтобы выждать время, и вернуть это сознание назад в тот же момент, когда оно его покинуло, но ему тогда придётся провести это время тут, у нас. В беспамятстве.

— А давайте его вместе с созданием отправим? — предложил призрак.

— А давайте без давайте, — нахмурился демиург, а потом вдруг улыбнулся: — Но давайте.

Дубликат нового мира имел ещё очень неясные очертание. И с внесёнными коррективами даже не имел героев для создания и сознания. Но демиург просто пихнул их туда на авось и приник к сфере, чтобы повнимательнее рассмотреть, что же будет. Как и ожидалось, сознание прихватило с собой свою собственную форму: высокого и статного голубоглазого блондина. А вот создание свою прежнюю форму принять не смогло, и потому просто скопировало геном сознания. Правда, умудрилось как-то сохранить прежний пол.

— Как-то неудобно называть это созданием, — заметил демиург, глядя на пока ещё мутные очертания мира.

— Ну, сознанием тоже не очень хорошо называть, — отозвался призрак.

— Но у него есть конкретное имя, — хмыкнуло цветное существо. — Его изначальный создатель назвал его Франкенштейн. Мы это имя можем по мере надобности как угодно менять, но у его сознания оно всё равно останется. А вот создание пока что никак не зовут.

— Что значит — никак? — демиург озадаченно почесал переносицу. — У оригинала, с которого я снял копию, ведь имя было. Оно должно себя с ним и ассоциировать.

— А, это, — отмахнулся призрак. — Было.

— И какое же? — нетерпеливо поморщился демиург.

— Аида, — отозвалось цветное существо. — Оно значит — гостья.

— Вы по имени, что ли, и выбирали? — усмехнулся демиург.

— Ага! — хором отозвались существа.

— Ну, Аида так Аида, — он кивнул и умолк, устремляя всё внимание на приобретающий чёткость новый дубликат.

Туман перед глазами медленно рассеивался. Ощущение было такое, будто меня ослепило дальним светом фар, и я только-только смогла проморгаться. Я сидела на коленях прямо на земле перед четырьмя могильными плитами, а в паре шагов от меня, спиной ко мне, стоял Франкенштейн.

— Родела-ним, — позвал он и обернулся. Его взгляд скользнул по мне, не задержавшись. — Где вы?

— Я же не стала невидимой? — неуверенно уточнила я.

— Вы? — Франкенштейн снова посмотрел на меня и озадаченно нахмурился. — Я не думал, что в скольжении можно менять внешность.

Я вопросительно изогнула бровь и опустила глаза на своё тело. Само по себе тело в плане строения осталось прежним, только вот вместо шикарной смолёно-чёрной шевелюры через плечо была переброшена коса вьющихся пшеничных волос длиной до пояса. Таких же, как у Франкенштейна. Если бы изменилась только внешность или мы бы только попали не в то место, куда должны были, это можно было бы списать на сбой в скольжении, сиречь где-то у меня в голове. Но в совокупности это могло означать только одно — меня вышвырнуло из того мира и зашвырнуло в другой. Почему вместе с Франкенштейном? А пёс его знает. Может, это шутка такая дурацкая. Я скрючилась, закрывая лицо ладонями.

— Что произошло? — мрачно спросил Франкенштейн.

— Дай мне минутку, — глухо отозвалась я. — Мне нужно подавить истерику.

Всё ещё сидя на земле, я достала из кармана платья батистовый платочек с кружевной оборкой, скрутила его в жгут и зажала зубами. И только после этого я позволила себе продолжительную истерическую нечленораздельную ругань. Благодаря платочку звучала она как подвывания вперемешку со стонами и периодическими взрыкиваниями. И под конец меня накрыло такой головной болью, что она отдавала аж куда-то в копчик. Я скрючилась ещё сильнее, сжимая виски руками, и болезненно заныла. Это в мою голову врывались воспоминания. Полминуты ли прошло или полчаса — мне это время показалось вечностью. Выдернул меня из водоворота боли обеспокоенный и немного растерянный голос Франкенштейна:

— Эй, вы там как?

— Бвабубу… тьфу, — я вытащила слюнявый платок изо рта. — Жить буду.

— Мы можем скользнуть туда, куда собирались? — он присел рядом со мной на корточки и заглянул мне лицо.

— Боюсь, что это невозможно, — мрачно изрекла я.

— В данный момент? — уточнил Франкенштейн.

— Боюсь, что вообще, — тише призналась я.

— Почему? — он помрачнел.

— Это разговор долгий и не для кладбища, — отозвалась я и поднялась. — Я чуть позже всё тебе попытаюсь объяснить.

— Не уверен, что у нас есть время на долгие разговоры, — сурово заключил он.

— Вот как раз об этом я бы не беспокоилась, — я глубоко вздохнула. — По моему опыту, когда ты вернёшься туда, пройдёт максимум пара минут. Сколько бы не прошло времени здесь.

— А здесь — это где? — уточнил Франкенштейн, осматриваясь.

— Здесь — это здесь, — я нахмурилась и маловразумительно уточнила. — Не там.

Он скептически скривился. И я была с ним, в принципе, солидарна. Но объяснять ему всю подноготную на кладбище было как минимум глупо. Впрочем, если бы рассказ мой окончился скоропостижной кончиной, не пришлось бы тело далеко волочить. Интересно, а я в таком случае вернусь домой? И домой в таком случае это будет куда?

— Госпожа Фредерика! — раздался хрипловатый мужской голос. — Вы здесь?

— Добрый день, господин Карнан, — отозвалась я, поворачиваясь в сторону выхода с кладбища. — Что-то случилось?

— Вас ищет подполковник из армии, — выпалил мужчина, подходя ближе.

Он был приземистым, почти седым, с заметными залысинами. У него были небесно-голубые глаза и жёсткие усы. Одет он был в белую рубашку, тёмно-серые брюки и свободный пиджак песочного цвета. На ногах у него были ботинки с объёмным круглым носом. Он запыхался и, сбавив шаг, пытался отдышаться.

— Мы им сказали, где вас найти, и по самой длинной дороге отправили, — продолжил Карнан, когда подошёл к нам. — А я пошёл вас предупредить. Дома не застал, решил, что вы здесь. А кто это с вами?

— Мой старший брат, — я кивнула на Франкенштейна, который крайне выразительно на меня посмотрел. — Вы же после его отъезда сюда перебрались. Он вернулся из Лиора.

— А как? Я оба последних поезда оттуда встретил, но его не видел, — нахмурился Карнан.

— На машине, — я вздохнула. — Потерял управление на мосту, сам выпрыгнул, а машина на дне.

— Так может, послать кого? — тут же озаботился мужчина.

— Мы же алхимики, господин Карнан, сами съездим потом, — я улыбнулась. — Мы пойдём, пожалуй. Может, у этого подполковника острая боль. Даже если он из армии, он всё равно пациент.

Я потянула Франкенштейна за рукав. Он озадаченно нахмурился, но пошёл за мной. Мой, Роделы, топографический кретинизм исцелился, и я прекрасно ориентировалась в городе. В смысле, Фредерика ориентировалась. Я тут была впервые. Город, к которому мы направились от кладбища, был небольшим. Высотных зданий в нём не было — максимум в три этажа. Дома были каменные и по большей части покрытые сероватой штукатуркой. Вдоль булыжных мостовых кое-где росли сочно-зелёные кусты. В общем, довольно типичный индустриальный пейзаж рубежа девятнадцатого и двадцатого веков. В город, однако, я входить не стала, а повернула влево, к его южной окраине. Там стояли чуть особняком несколько домиков. К одному из них, третьему в ряду, я и направилась. У низкого белого заборчика на метровом столбике находился почтовый ящик, выкрашенный бледно-жёлтой краской. На нём аккуратным округлым почерком было выведено «Фредерика Штейн, доктор медицины, алхимик». За калиткой начинался палисадник, где вдоль забора пышно разросся шиповник, а дальше виднелись клумбы-грядки целебных трав: эхинацеи, календулы, ромашки аптечной, валерианы, зверобоя и пустырника. Дорожки были выложены некрупными округлыми камнями, белыми и светло-серыми. От соседей двор закрывал штакетник, увитый плющом. По самому дому разросся дикий виноград, сквозь густую листву которого едва проглядывала серая каменная кладка. На белом крыльце в четыре ступеньки с площадкой в квадратный метр были изящные витые металлические перила, переходившие в козырёк, с которого тоже свисали листья. Я поднялась на крыльцо и подняла руку к ручке двери.

— Фредерика Штейн? — окликнули меня от калитки.

— Да? — я обернулась.

За калиткой стояли двое офицеров в синей армейской форме. Среднего роста жгучий брюнет с практически чёрными глазами, видимо, и был тем подполковником, о котором говорил Карнан, и с ним кареглазая блондинка с короткой стрижкой довольно крепкого сложения. Впрочем, такое впечатление могло создаваться её формой.

— Я хотел бы поговорить с вами, — изрёк подполковник, но в калитку не вошёл. — Это возможно?

— Вы чем-то больны? — я изогнула бровь.

— Нет, — отозвался он.

— Ваша помощница? — он снова отрицательно покачал головой. — Тогда, полагаю, я ничем не могу вам помочь.

— Подполковника беспокоит старая рана, — догадалась женщина и повернулась к нему. — Мы ведь уже приехали, дайте хоть осмотреть.

Подполковник озадаченно на неё посмотрел, а потом как будто вспомнил что-то и вновь повернулся ко мне:

— Да, осколочное ранение. В Восточном городе мне не смогли помочь, порекомендовали вас, — он будто смутившись отвёл глаза. — Я не очень хочу признавать, но меня это и правда беспокоит.

— Что ж, раз так, входите.

Я надавила на ручку и открыла дверь, впуская Франкенштейна. Военных пришлось немного подождать, пока они пересекали палисадник. В доме была небольшая прихожая. Коридор влево вёл в смотровую, дверь в которую была распахнута настежь, справа была лестница на второй этаж, коридор за которой упирался в закрытую дверь. Воспоминания Фредерики подсказали, что там должна быть кухня. За аркой впереди находилась гостиная, скрытая тонкой бледно-зелёной занавеской. Я прошла туда, приглашая гостей следом. Гостиная была просторной. Два окна выходили на задний двор домика и давали много света. Одно из них было открыто, и лёгкий ветерок шевелил тюль и светлые занавески в мелкий цветочек. Ближе к окнам стоял большой обеденный стол овальной формы, в центре которого на вышитой салфетке красовалась пузатая белая ваза с пионами и стеклянный графин с водой в окружении шести стаканов. Вокруг стола разместились шесть мягких стульев с закруглённой спинкой. Справа от входной арки располагался большой угловой диван насыщенного травянисто-зелёного цвета, на подголовниках которого лежали кипенно-белые, вязаные крючком ажурные салфетки. Перед ним стоял низенький журнальный столик, на котором лежало несколько книг. С другой стороны разместился сервант со стеклянными дверцами, за которыми был виден фарфоровый сервиз, и широкий стеллаж с книгами.

— Осмотра не будет? — удивился подполковник.

— К чему он? — хмыкнула я. — Вы совершенно здоровы.

— Тогда зачем было?..

— Садитесь, — я указала на стулья вокруг стола. — Это же Метсо, в конце концов. Военные здесь не в чести.

— Настолько? — он нахмурился.

— Больше, чем вы можете вообразить, — я вздохнула. — Вы не представились.

— Подполковник Рой Мустанг, — он протянул руку.

— Фредерика Штейн, — я пожала её. — А это мой старший брат, Франкен Штейн, — представила я.

— А вы, случайно, не бывали в Лиоре? — они обменялись рукопожатиями.

— Брат приехал оттуда только утром, — я улыбнулась.

— О, вот как, — подполковник явно обрадовался. — Я планировал и к вам заглянуть…

— Непохоже, чтобы вам был нужен такой специалист, — хмыкнула я. — Так по какому поводу вы с.? — я вопросительно посмотрела на девушку.

— Лейтенант Лиза Хоукай, адъютант подполковника, — улыбнулась она.

— Очень приятно, — кивнула я. — Так для чего вы меня искали?

— Я хочу предложить вам попробовать стать государственным алхимиком, — очень серьёзным тоном произнёс Мустанг.

Я откинулась на спинку стула, сложила руки на груди и нахмурилась, глядя на него. Подполковник открыто смотрел мне прямо в глаза, как будто я таращилась на него испытующе. Ну, может так оно и было.

— Вы это всерьёз? — уточнила я.

— Разумеется, — он кивнул.

— Вы предлагаете врачу стать живым оружием, — я вздохнула. — Это даже как-то иронично, вы так не думаете?

— Возможно, — он чуть нахмурился. — Значит, вам не интересно?

— Я не очень понимаю, зачем армии кто-то вроде меня, — я налила себе воды. — Я ведь изучала медицину и алхимию, чтобы спасать жизни, а не отнимать их. Сколько врачей погубила армия во время одной только ишварской зачистки? В Метсо почти нет семей, кого бы это не коснулось.

— Я понимаю, — полковник опустил голову.

— Вы принимали в ней участие? — я посмотрела на него в упор.

— Да, — выдохнул Мустанг.

— Соболезную, — тихо изрекла я.

— Что? — подполковник вскинулся.

— Не похоже, чтобы вам нравилось убивать, — я пожала плечами. — Скорее, вы испытываете чувство вины. Разве нет?

Все присутствующие уставились на меня. В этот момент мне очень не хватало способностей к телепатии. Впрочем, на лицах офицеров было крупными буквами написано удивление, а вот Франкенштейн, как мне показалось, приписывал мне психоанализ. Хотя врачеванием душ я вроде бы как не занималась.

— Я хочу изменить эту страну, — низким голосом заговорил полковник. — Я хочу забраться на самый верх и всё изменить. Мне нужны союзники. Вы многое можете. Если бы вы были государственным алхимиком, вы могли хоть немного улучшить их репутацию.

— Ага, — протянула я. — И вы очень уверены, что ни я, ни брат не сторонники фюрера?

— Как вы и сказали, вы врачи, — хитро улыбнулся он.

— Ха, — я усмехнулась. — Да, в этом вы правы. Я поняла, чего хотите вы. Что получим от этой сделки мы?

— У вас будет специальный контракт медицинских алхимиков, который предполагает исключение вас из приказов касательно использования алхимиков как живого оружия, — начал Мустанг. — Также вы получите полный доступ к Центральной библиотеке Аместриса, ежегодный бюджет государственного алхимика и гранты на медицинские исследования. При этом, всё, что от вас требуется — продолжать лечить людей.

— Что за специальный контракт медицинского алхимика? — озадаченно нахмурилась я.

— После ишварской зачистки из армии уволились почти все врачи алхимики, а их и так очень мало, — он мрачно вздохнул. — Тогда высшие чины приняли решение не включать их в реестры живого оружия. Поэтому для таких специалистов и появился специальный контракт.

— Ага… И когда будет экзамен?

— Через месяц, — подполковник едва заметно улыбнулся.

— Понятно, — я кивнула. — Вы только ради этого приехали?

— Нет, — Мустанг поморщился. — Насколько мне известно, здесь побывал майор Сагрин. Я провожу расследование его деятельности. Он должен ответить по всей строгости…

— Ну, пока на вас форма, вы здесь ничего не узнаете, — я вздохнула. — Вам повезло, что брат сегодня приехал.

— В каком смысле? — подполковник внимательно на меня посмотрел.

— Лично я не сталкивалась с майором, хотя знаю тех, кому не повезло иметь с ним дело, так что помочь ничем кроме имён не могу, — я поднялась и подошла к стеллажу с книгами, и с одной из полок которого достала карту Аместриса. — Но как я говорила, местные не будут говорить с военными. А вот с гражданскими будут, — я вернулась к столу и развернула карту перед офицерами. — Смотрите, если вы доедете до Восточного города на поезде и там сойдёте, никаких подозрений не будет. Там вам нужно будет немного сменить внешность и переодеться в гражданское. Потом сесть на вечерний поезд из Лиора. Мы вас встретим, представим как учеников брата. Тогда с вами будут говорить. Лейтенант, у вас есть способности к алхимии?

— Увы, нет, — отозвалась она.

— Жаль, — я чуть нахмурилась. — Но ничего страшного. Через пару недель мы уже отправимся в Центральный город на экзамен, думаю, вам хватит времени.

— Хочется верить, — согласился подполковник.

— Тогда до вечера. Погодите минутку, я вам выдам лекарство…

Я ушла в смотровую. Комната была разделена на две части плотной шторой. В первой части комнаты была кушетка, кресло и письменный стол. Ещё был шкаф с инструментами для осмотров. Пахло дезинфицирующим средством. Не сильно, но пахло. За шторой находился операционный стол и ещё один шкаф. Тоже с инструментами, но хирургическими. И ещё там была дверь, запечатанная алхимией. Я вздохнула, соединила ладони и открыла её. За ней была небольшая подсобка с полками по стенам, на которых стояли в изобилии разнообразные склянки, горшочки и бутылочки. Я достала одну, на которой была привязана бирка «Нервное». Чуть подумала и взяла ещё ту, на которой лаконично значилось «Анальгетик. Голова». Моя вроде бы уже прошла, но была вероятность, что в какой-то момент Франкенштейна тоже накроет этой антиамнезийной болью. Так что лучше придержать это средство при себе.

Мы с офицерами вышли на крыльцо, и я как будто повторила рекомендации по приёму — две капли на стакан перед сном. Подполковник поблагодарил за помощь и хмыкнул, когда прочёл про себя бирку. Я проводила их взглядом до калитки и вернулась в гостиную. Франкенштейн так и сидел за столом. Он хмурился, изучая оставленную на столе карту. И когда я вернулась и подошла, уставился на меня с немым вопросом. Я глубоко вздохнула и села напротив него.

— Во время скольжения обычно возникает ощущение утраты тела, — начала я издалека. — Чувства исчезают, хотя кажется, будто оно проходит через некое тёмное пространство с точечными источниками света. Как будто через глубины космоса. Сознание при этом на некоторое время оказывается везде и нигде, всегда и никогда. Это состояние быстро проходит, и для ведомого часто не задерживается в памяти, если он не был сосредоточен на этих впечатлениях. При достаточных навыках в этом пространстве можно манипулировать объектами, изменяя их состояние или свойства.

— Да, это я понял после всех случаев, — кивнул он.

— Я сразу скажу, что понятия не имею, как именно это случилось, — я набрала в грудь побольше воздуха. — Во время этого скольжения что-то пошло не так. Моё сознание протащило через огромный пласт знаний, отняв взамен способности Роделы. Таким образом я оказалась здесь. В другом мире.

— Что? — Франкенштейн опустил подбородок, испытующе глядя на меня. Немой вопрос на его лице был о том, а не поехала ли Родела-ним кукухой в столь древнем возрасте.

— Это другой мир. Не тот, в котором ты жил раньше, — я тяжело вздохнула. — Мне будет сложно, поэтому, пожалуйста, не перебивай. Это знание я получила по пути сюда, так что формулировать мысль придётся на ходу. Итак. Существует некий изначальный мир. Всем разумным существам этого мира его создатель даровал способность создавать новые миры. И дубликаты миров. И дубликаты дубликатов. И так далее. Акт творения заключается в написании истории, создании фильма, мультфильма, графического романа, игры и прочего подобного. Акт этот требует некого навыка, может, толику таланта. Я изначально принадлежу ему — этому миру создателей. Мир, в котором мы познакомились, был дубликатом другого созданного там мира. Дубликатом, сотворённым мной с некоторыми небольшими изменениями, — я сделала небольшую паузу. — Тебе знакомо понятие Мери-Сью?

— Да, — он медленно кивнул. — Но при чём оно здесь?

— Ну так вот я она и есть, — я мрачно посмотрела на него. — Мы с тобой, в принципе, родились в одном мире, только я как все обычные люди, а ты как Афина.

— В смысле? — Франкенштейн наградил меня хмурым взглядом.

— В коромысле, блин, — фыркнула я. — Греческую мифологию не припоминаешь? Как Зевс родил Афину? Из головы он это сделал.

— То есть, я вымышленный персонаж? — он озадаченно уставился на меня.

— Насколько я могу судить, сидя прямо перед тобой — ты вполне реален. По крайней мере, для этих миров, — отозвалась я. — И если ты будешь, например, меня душить, я буду задыхаться.

— Я имел в виду, что я, выходит, не живой… — он опустил голову.

— А что такое жизнь? Ни наука, ни философия не могут дать ответ на этот вопрос, — я опять тяжело вздохнула. — Для моего ты невозможен. Но это не делает тебя менее живым в твоём.

— То есть, мой мир не реален?

— Слушай, ты не галлюцинация шизофреника, ты — человек, вполне живой и настоящий, — я слегка нахмурилась. — Просто твой мир был, возможно, создан не так, как мой. Может быть, я тоже придуманный кем-то герой, которого из того мира унесло глубже в ветви творения. Кто может сказать, насколько он реален? Давай остановимся на определении Декарта — я мыслю, следовательно, существую.

Франкенштейн вдохнул и выдохнул. И замолчал. Надолго так замолчал. Я ожидала от него гораздо более бурной реакции. Сломанного стула, перевёрнутого стола, крика и ругани. Попыток призвать Тёмное Копьё, а после провала — придушить меня так, голыми руками. Но он молча сидел, опустив голову и обхватив её ладонями так, что пальцы запутались в волосах. Я сидела, молчала и боялась бури.

— Вы сказали, — поднял голову Франкенштейн, — что у вас уже был такой опыт. Какой по счёту этот мир для вас?

— Это… — я ненадолго задумалась, считая. — Выходит, одиннадцатое путешествие. Хотя в этом мире я уже бывала.

— И как вы его покинули? — заинтересовался он.

— Тебе не понравится, — мрачно изрекла я, вспоминая.

— И всё же, я настаиваю, — сурово посмотрел на меня Франкенштейн.

— Ну, я покинула его в буквальном смысле — погибла, — я нахмурилась. — По крайней мере, сомнительно, что я выжила после падения на дно ущелья вместе с поездом после подрыва моста.

— Только таким образом? — он свёл брови.

— Чаще я просто теряла сознание, — призналась я.

— Тогда мы должны… — он оборвал фразу на середине, поморщившись и сжав переносицу.

У Франкенштейна на лбу выступил пот, глаза покраснели. Похоже, его накрыло воспоминаниями Франкена Штейна, старшего брата-близнеца Фредерики. Ну, или от всей этой информации мигрень разыгралась. Я достала склянку с анальгетиком, наполнила стакан водой и накапала туда пять капель. Посмотрела на учёного и докапала ещё две, после чего придвинула ему стакан. Франкенштейн глянул на него, а затем залпом выпил. Примерно через полминуты его отпустило.

— Спасибо, Фреди, — он слабо улыбнулся мне, а через мгновение удивлённо округлил глаза.

— Не за что, — вздохнула я и с кислой миной добавила: — Воспоминания — один из бонусов посещения нового мира. Нам повезло с миром, на самом деле. Здесь ценится научная мысль. И есть много книг и информации. Так что, полагаю, я смогу найти способ безопасно вернуть тебя домой.

— А себя? — Франкенштейн нахмурился.

— Без понятия, — я беспечно пожала плечами. — В мире, где мы встретились, я была дольше, чем где-либо до этого. И обычно меня вышвыривало домой. Но вот я здесь, и ещё и ты почему-то тоже здесь. Ты начал что-то говорить, когда тебя прервал приступ головной боли.

— Да, я хотел сказать, что мы должны попробовать вырубить меня, — он кивнул. — Может, получится.

— Я бы не особо рассчитывала, — я вздохнула. — Но давай попробуем.

Естественно, это не сработало. Кто бы сомневался. Будучи всё-таки врачом, я предложила метод лишения сознания без членовредительства, сиречь ударов тупыми тяжёлыми предметами по голове. Вместо этого мы прошли в смотровую, где Франкенштейн лёг на кушетку, и я ввела ему общий наркоз. Я рассчитала дозу так, чтобы он проснулся минут через двадцать, если его тело не исчезнет вместе с сознанием в направлении родного мира. В положенное время голубые глаза распахнулись, наткнулись на меня, и их обладатель сокрушённо вздохнул.

— Успокоительное, — мягко изрекла я, показывая на стакан на столе. — Я пойду займусь обедом. Думаю, тебе нужно побыть одному.

Он слабо кивнул, опуская веки и накрывая лицо ладонью. Я вышла в кухню, погружённая в невесёлые мысли. Грибной суп требовал по большей части механического приложения сил, и я могла подумать. Память моя снова неуловимым образом изменилась: я вспомнила уже ненужный канон мира Франкенштейна и напрочь забыла тот, в который попала. Да что ж такое? Более того, я смогла извлечь из недр своего разума тот непреложный факт, что эту работу я не писала. В смысле, у меня была идея кроссовера этих двух миров, в котором Франкенштейн был алхимиком в Аместрисе, но это дальше идеи не зашло. И никаких сестёр у него в той моей идее, конечно, не было. Так что откуда мы тут с ним нарисовались — вопрос ещё тот. Причём, у меня не было ощущения того, что все предстоящие события уже прописаны. Как будто и не было никакого сценария.

Франкенштейн пришёл на кухню, когда в суп оставалось только добавить чеснок. За чем, собственно, он меня и застал — я срезала продавленные дольки с чеснокодавки над бурлящим в кастрюле тёмным варевом. Он был сосредоточен и слегка хмурился. Я кивнула ему на диванчик около стола, и он сел, оперевшись на локти и сцепив пальцы. С минуту он молчал, а потом глубоко вздохнул.

— Давай-ка ещё раз уточним, — ровным тоном начал Франкенштейн. — Мы вернёмся в тот мир в тот момент, из которого исчезли, так?

— Ты вернёшься, — поправила я. — Я — нет. Впрочем, сама по себе Родела там будет.

— Сколько времени мы здесь проведём?

— Летели два крокодила, один квадратный, другой на север. Сколько стоит бочка разочарований, если еноту тридцать два года? — скептически отозвалась я. — Без понятия.

— Ты можешь этим управлять? — он сурово свёл брови.

— А вот это сложный вопрос, — я вздохнула и выключила плиту, разворачиваясь. — Я могла немного влиять на то, что будет происходить, когда уже попадала в такие миры. Ну, не каждый раз, а в некоторых случаях. Но вот в какой мир и попадать вообще куда-то или нет, я не решала. Я просто теряла сознание в своём мире и оказывалась в другом. Вот и всё.

— На наш мир ты могла влиять, Фреди? — Франкенштейн чуть опустил голову, чтобы смотреть как будто исподлобья.

— Интересно, что ты уже перешёл на обращение ко мне из этого мира, — я кисло улыбнулась.

— Просто не могу называть тебя Роделой-ним, обращаясь на ты, — он слегка нахмурился. — Так да или нет?

— Не могла, — выдохнула я. — Даже сознаться не могла, кто я такая.

— Это объясняет твоё нежелание откровенничать, — кивнул он.

— Это было не моё решение, если честно. В смысле… — я замялась. — Как бы выразиться-то? Я создала ту историю, но попав в неё, не могла сопротивляться ей. Как-то так.

— Эта история тоже твоих рук дело? — мрачно спросил Франкенштейн.

— Нет, — я мотнула головой. — Иначе, я бы не смогла тебе всё объяснить.

— Мы сможем выбраться? — он на меня прямо уставился немигающим взглядом.

— Раз смогли войти, сможем и выйти, — я посмотрела ему в глаза. — Я найду способ вернуть тебя домой. Просто дай мне немного времени.

Он медленно кивнул. Я отвернулась достать из шкафа тарелки. Вообще, у Фредерики был очень милый дом, такой светлый и уютный. В кухне было большое окно с занавеской в красный горошек. Перед окном стоял обеденный стол с круговым диванчиком песочного цвета, на котором сейчас и сидел Франкенштейн. Вся мебель была сделана из дуба и покрыта глянцевым лаком. На отдельной длинной и узенькой полочке стояли специи в маленьких стеклянных баночках с этикетками, на крючках висела начищенная утварь. В латунной раковине уже кое-что лежало, что надо было обязательно после обеда помыть. Сервиз тоже был в красный горошек — как занавески. Я налила суп и поставила перед Франкенштейном. Он озадаченно посмотрел на меня.

— Слушай, мы уже сюда попали, — я нахмурилась. — Так что надо устраиваться, чтоб не дуло. Давай, поешь. Потом надо на вокзал и посмотрим, что из твоих вещей можно спасти.

— Спасти? — переспросил он. — Машина на дне ущелья. Что там можно спасти?

— Обратись к памяти Франкена — ты же алхимик, — я вздохнула. — Щас.

Я достала из шкафа глиняную чашку довольно грубой выделки Внутри неё лежала отколовшаяся ручка. Чашка была шершавая, безо всяких украшений со слегка кривоватым верхним краем. Я поставила её на стол, положила ручку рядом. Итак, процесс осознания я уже провела — вот она, чашка, разбитая. Я на мгновение соединила ладони и положила их около объекта, проделывая следующие два шага — разъятие и воссоздание. Раздался негромкий электрический треск от голубоватых молний преобразования, после чего на столе стояла уже чашка с ручкой. И ровным краем. Франкенштейн взял её в руки и повертел перед глазами.

— Это магия? — нахмурился он.

— Это алхимия. Наука, — отозвалась я, направившись за супом для себя.

— И я тоже так могу? — задумчиво спросил Франкенштейн.

— Разумеется, — я кивнула, хоть и стояла к нему спиной. — Ты свою гениальность нигде по дороге не потерял. Ещё раз говорю, обратись к памяти Франкена.

— А я личность свою не потеряю? — он свёл брови, так и не выпустив чашку из рук.

— Нет, — я села напротив него и дотянулась до хлебницы. — Временами может казаться, что твоё реальное прошлое — это выученный наизусть роман про кого-то, но личность сама по себе не изменится. Да и к тому же, развитие суть изменение.

— Ясно, — он прикрыл глаза на пару секунд, а затем отставил чашку и принялся за еду.

Суп вышел вполне пристойный. Ну, элитные рестораны за его рецептом гоняться бы не стали, но для домашней кухни он был очень даже ничего. Интересно, это чей талант — Фредерики, Роделы или кого-то ещё? После обеда, в половине третьего приходил поезд из Лиора, и нам надо было попасть к тому времени на вокзал. Зачем? Чтобы легенда офицеров стала правдоподобной, разумеется. Я вышла на задний двор дома, где обнаружилась небольшая конюшня. Там в стойлах скучали две лошади, а рядом под навесом стояла телега с дугами под тент. Сам он висел на верёвке вдоль стены конюшни — сшитый из желтоватой парусины с красным крестом на боку. На чурбачке перед конюшней сидел с травинкой в зубах парень лет двадцати пяти весьма крепкого телосложения. Одну ногу ему заменяла автоброня, одет он был просто — в рабочие тёмные брюки и куртку, из-под которой была видна серая сорочка без воротничка, на ногах были грубые ботинки, а на голове его был натянут картуз. У парня была смуглая кожа, а через стёкла солнечных очков я увидела красные глаза. Не в смысле, что он тут с похмелья сидел, а радужки у него были красные. Парень был ишваритом.

— Добрый день, Харай, — поздоровалась я.

— Добрый, док, — он поднялся, оказавшись выше меня больше чем на голову. — Я видел военных. Они искали меня?

— Конечно нет, — я улыбнулась. — Зачем ты им? Они искали того майора.

— Ясно, — Харай кивнул. — С вами был ещё аместриец. Кто он?

— Мой брат, — я бросила взгляд на его автоброню. — Он тоже врач. Если ты не против, мы позже посмотрим твою ногу.

— Вы же помните, кто я? — он чуть опустил голову.

— Ты как и прежде гражданин Аместриса, — я пожала плечами. — Остальное, как и прежде, не имеет значения.

— Вы тоже не меняетесь, — Харай улыбнулся. — Это когда-нибудь может вас убить.

— Я бы не назвала это простой задачкой, — я усмехнулась. — Тем более, когда рядом кто-то вроде тебя.

— Вы… — он покачал головой, будто хотел сказать что-то ещё, но передумал. — Вам оседлать лошадь?

— Нет, мне нужна будет телега, — я кивнула на неё. — Только тент не натягивай и запряги обоих.

— Что-то тяжёлое нужно будет везти?

— Очень возможно, — я кивнула.

— Тогда я сам на козлы сяду, — заявил он и двинулся к телеге. — Не вам же грузить.

Я поблагодарила его и вернулась в дом. Только теперь заметила, что благодаря Роделе привыкла к платьям настолько, что и не обратила внимания на то, в чём ходила: на мне было терракотовое, в тонкую тёмно-коричневую полоску, отрезное по талии платье в пол с белой манишкой и узкими рукавами. Эдакий привет из начала двадцатого столетия. Впрочем, здесь примерно это время и было, хотя некоторые носили чрезмерно короткие для этого периода наряды. Иными словами, если бы мне захотелось переодеться в брюки, никто бы меня не осудил.

Я вернулась на кухню, и повязав передник, вымыла посуду после еды. Франкенштейн вышел в палисадник, и я могла видеть через окно, как он бродит там среди грядок-клумб. Закончив дела, я поднялась в свою спальню — маленькую комнату с односпальной кроватью, зеркалом и двумя огромными шкафами. Я переоделась в малиновый дорожный брючный костюм и встала перед зеркалом. Да, выглядело так, будто к телу Роделы просто приставили другую голову. Голову Франкенштейна с чуть более мягкими, женственными чертами. И это при том, что вышла совершенно каноничная аместрийка — светловолосая и голубоглазая.

Я выглянула в небольшое окошко на задний двор. И оказался он, мягко говоря, большим: за конюшней находился просторный сарай, в котором можно было не только садовый инвентарь хранить, но и легко спрятать трактор с прицепом. От конюшни к дальнему краю этого подворья вела выложенная камнем дорога — она примыкала к забору с соседями слева. Как раз по дальней стенке сарая соседский участок заканчивался, а мой расширялся в ту сторону. И там располагалось одноэтажное вытянутое желтоватое строение с входом со стороны дороги, над которым был нарисован красный крест. Вокруг него росли яблони. А с другой стороны, за сараем, стояли вишнёвые деревья, и среди них притаился похожий на куб домик Харая, который он построил сам с разрешения Фредерики. Домик был маленький, не больше метров двадцати квадратных.

Харай как раз заканчивал с телегой, поправляя упряжь. Я-Фредерика нашла его в одном из секторов зачистки Ишвара, когда поехала туда на помощь своим коллегам. Уж не знаю, кто из алхимиков там разгулялся, но от вида раскуроченных тел дурно стало даже мне — Фредерике, хирургу. Это было примерно три года тому назад. Харай был боевым монахом и старался защитить своих, но в итоге потерял правую ногу, и тот живодёр, что зачищал то место, бросил его умирать среди трупов, истекая кровью. Это было неоправданно жестоко. Как, впрочем, и вся та кампания. Харай был в сознании, когда я нашла его. И разумеется, попытался придушить, стоило мне подойти. Я только прохрипела, что не смогу спасти ему жизнь, если он меня не отпустит. И вот когда багровая пелена уже залила мне глаза, Харай выпустил меня — его просто оставили силы. Я выходила его, никого к нему больше не подпуская. Потому что он вполне мог броситься на любого аместрийца. Меня, впрочем, повторно прикончить он не пытался. Потом я отвезла его в Долину Раш, где оплатила автоброню. А потом как-то так вышло, что он стал работать у меня конюхом. И иногда санитаром-телохранителем. Он был младше меня всего года на три, но почему-то обращался исключительно на вы. У нас с ним вообще были немного странные отношения — ко мне он был абсолютно лоялен, но на других аместрийцев иногда прямо волком смотрел. Последнее, впрочем, было неудивительно.

Харай подвёл повозку к калитке со стороны дороги, объехав все стоявшие особняком домики. Мы с Франкенштейном забрались на скамеечки в телеге, и наш возница очень пристально посмотрел на моего… э… спутника. Внимательно так, испытующе. Франкенштейн только слегка вопросительно приподнял бровь. Тогда Харай опустил очки и ухмыльнулся.

— Да, сестра писала мне о тебе, — сообщил Франкен. — Я бы хотел попробовать сделать кое-что с твоей ногой.

— Что? — изумился Харай. — Разве вас не беспокоит, кто я?

— Пока ты не пытаешься убить Фреди или меня — нет, — Франкенштейн пожал плечами.

— Поехали, Харай, — попросила я. — У нас на сегодня ещё много дел.

Ишварит отвернулся и тронул лошадей. Они пошли довольно бодро, хотя я бы не назвала это быстрой ездой. Мы огибали город с юго-востока, и только потом, почти со стороны кладбища, въехали в него. Там телега немного попетляла по относительно широким улочкам, где могла проехать, пока мы не добрались до самого вокзала. До поезда оставалось ещё несколько минут, так что мы особо не торопились. Харай по привычке сгорбился на козлах, чтобы козырёк картуза прикрывал его глаза, и внимательно смотрел по сторонам. Франкенштейн и я вышли и направились на перрон, когда показался поезд. Естественно, на нём никто не приехал. В смысле, никаких его «учеников» там не было. Сокрушённо повздыхав на немногочисленную публику, мы вернулись к повозке.

— Нам нужно на автодорожный мост через ущелье, — сказала я Хараю. — Попробуем кое-что поднять со дна.

Он кивнул, и повозка тронулась. Теперь лошади шли шагом, не торопясь, виляя задами. И я невольно начала их рассматривать. Странно, что я не обратила раньше внимания на то, насколько у обеих лошадей широкий круп. Точнее, у лошади и коня. И столь обширными они были вовсе не вследствие своей перекормленности — Фредерика оказалась обладательницей пары вороных, длинногривых тяжеловозов, которые, впрочем, были довольно резвыми. Сейчас лошади как будто немного ленились, плавно переступая мощными копытами. Вскоре мы выбрались на просёлок, на сухом песке которого можно было увидеть следы резиновых покрышек. В Метсо машины всё же были, пусть и немного совсем. Минут, наверное, через сорок показался широкий мост. На нём свободно могли разъехаться три таких телеги, как наша. Мы без труда нашли место, где машина Франкенштейна улетела вниз, по вырванному куску ограждения. Харай остановил лошадей именно там, и я выбралась из телеги, чтобы посмотреть вниз.

Самым худшим вариантом было бы, если бы до дна было очень далеко и упавшая машина превратилась в пыль. Но она оказалась всего метрах в двадцати внизу, причём почти целая. Ну, то есть, у неё, возможно, был полностью смят весь передок, но остальной видимый кузов не сильно покоробило. Только дверь с водительской стороны лежала отдельно. И чуть в стороне я заметила кусок ограждения — его надо было вернуть на место.

— Идём, — позвала я Франкенштейна и направилась к концу моста.

— Как ты предлагаешь спускаться? — мрачно спросил он.

— По ступенькам, — я закатила глаза. — Ты же вроде подружился уже с Франкеном, нет?

— Ещё не привык так думать, — он отвёл глаза.

— Ясно.

Мы подошли к отвесному склону скалы, откуда и начинался мост. Преобразовать алхимией лестницу из каменной породы было нетрудно, тем более, что Фредерика оказалась довольно талантливой. Ступени вышли вполне удобными, достаточно широкими, и спускались вдоль скалы к самому месту крушения. Я двинулась по ним, глубоко задумавшись о том, как мы будем поднимать машину наверх. Ну, не по частям же… Как только мы добрались, лицо Франкенштейна приобрело крайне мрачное выражение. Перед машины и правда был смят о камни, какие-то мелкие детали и осколки разлетелись по узким щелям. А я не обладала, увы, достаточными знаниями в области автомобилестроения, чтобы попробовать восстановить машину на месте. Нужно было для начала разобраться, что сломалось, что отпало. А уже это было сложно. И судя по лицу Франкенштейна, он тоже здесь и сейчас ничего сделать не мог. Ни с памятью Франкена, ни без неё.

От удара открылся багажник и из него выпал один из саквояжей. Он, впрочем, не раскрылся, и Франкенштейн, сокрушённо вздохнув, бросил его обратно в машину. Если там было что-то бьющееся, оно всё равно уже разбилось, так что терять было нечего. Я преобразовала из камней толстый лист металла, который широкими лентами притянул к себе машину. Потом с усилием бросила туда дверцу. Да, это тело послабее всё-таки будет. В конце концов, оно человеческое. До погнутого куска ограждения Франкенштейн дошёл со мной, и мы вместе донесли его до машины, где кое-как пристроили.

— Пойду спущу трос, — я повернулась к ступенькам.

— И как это поможет? — продолжал предаваться упадническим настроениям он.

— Там, — я ткнула большим пальцем в сторону моста. — Целых два тяжеловоза. Если тебе это что-то говорит, это помесь шайра и клейдесдаля. Так что с тросом и полиспастом мы легко её поднимем.

— Ты так говоришь, как будто не первый раз собираешься поднимать машину со дна ущелья, — поджал губы Франкенштейн.

— Ну вообще-то да, не в первый, — я вздохнула и закатила глаза. — Не могу сказать, что это у меня такая забава выходного дня, но такое случается. И не все такие молодцы, как ты, чтобы выскочить из машины перед её падением, знаешь ли.

В телеге нашёлся под скамейкой и прочный стальной трос, и набор блоков полиспаста. Мы с Хараем быстро собрали систему, после чего он снял с конской упряжи крепление телеги и приладил туда трос. Я спустила Франкенштейну крюк. Он прицепил его к петле ремней над крышей машины, и Харай медленно, под уздцы, повёл лошадей вперёд. По коню и кобыле, впрочем, не было заметно, чтобы им было сильно тяжело. Пришлось поднять статический блок полиспаста, чтобы дотянуть импровизированную платформу ровно до высоты моста, а затем и затянуть её на него. Потом, пока я восстанавливала ограждение с помощью алхимии и — исключительно про себя — такой-то матери, Франкенштейн и Харай собрали конный поезд, в котором за телегой следовала покорёженная машина. Её кузовная часть напоминала добротную карету, а вот передняя — металлический фарш. Франкен с крайне удручённым видом провёл пальцами по тому, что осталось от капота, и мы забрались в телегу.

Машину закатили в сарай, куда ушёл и Франкенштейн, решивший разобрать вещи — надо было понять, есть ли у него какое-то имущество, или он остался в буквальном смысле без запасных трусов. Он был мрачен, меж бровей пролегла суровая морщинка. Хотя в целом мне казалось, что попадание в другой мир он перенёс довольно спокойно, вся эта ситуация явно удручала его. И самое обидное было то, что я никак не могла помочь здесь и сейчас: сама я в первый раз вообще бахнулась в обморок, а потом решила, что умерла и попала в ад. Так что стоило отдать ему должное — он держался не в пример лучше.

Пока Харай и Франкенштейн были заняты, я снова переоделась в домашнее платье. А потом вертелась на кухне, предполагая обильный ужин с пирогом с яблоками. Впрочем, было не представить, чтобы Харай присоединился к нам. Мне бы не хотелось, чтобы расследование офицеров посыпалось в первый же день: надо было, чтобы их лица хоть немного выветрились из памяти, так что гостей вечером тоже не ожидалось.

Дела на сегодня у меня ещё были. Кроме того, что надо было встретить подполковника и лейтенанта и разместить их в гостевых спальнях, мне ещё надо было поговорить с Хараем. Проблема была в том, что мне надо было как-то объяснить ему, что я собираюсь стать государственным алхимиком. И, вероятно, переехать в Центральный город, поближе к библиотеке. И что при этом делать с нашими с ним странными отношениями — вообще непонятно. Вряд ли он захочет оставаться здесь один, но ещё менее вероятно, что он поедет за мной в столицу. Хотя, кто его знает, что там у него в голове, может, и поедет.

Я достала из духовки утку и поставила на её место будущий пирог, когда в кухню вошёл Франкенштейн. Не сказала бы, что теперь он выглядел прямо бодро и весело, но, по крайней мере, перестал воплощать всю скорбь известного народа. Он принюхался, прошёл и уселся на диван за столом.

— Чем так вкусно пахнет? — уточнил он.

— Уткой, видишь же, — улыбнулась я. — Ну, что там?

— У меня две новости — хорошая и плохая, — он чуть склонил голову набок. — С какой начать?

— Давай с плохой, — я приготовилась услышать что-то в духе «Я ехал не один, там на заднем сидении тело».

— Я параноик, — хмыкнул Франкенштейн. — Я воспользовался твоим советом обратиться к памяти Франкена, когда начал проверять чемоданы. Они все были запечатаны алхимией. Это плохая. А хорошая — кроме машины, практически ничего благодаря запечатыванию не пострадало. А ещё я благоразумно все свои деньги положил в банк.

— Ну, тогда у тебя не паранойя, а здоровый рационализм, — хмыкнула я. — Дороги в Аместрисе разухабистые, так что без своих печатей препараты ты бы не довёз.

— Про препараты — согласен. Но зачем было запечатывать чемодан с тру… — он осёкся. — С трудами по ботанике?

— Ты хотел сказать, с трусами, да? — я усмехнулась, а Франкенштейн слегка смутился. — Просто представь, что этот незапечатанный чемодан выпал бы из машины, раскрылся, и всё его содержимое живописно разлетелось бы по скалам. Просто представь.

Он, видимо, представил, потому что смутился ещё сильнее. В кухне была дверь на задний двор, с окном, прикрытым полупрозрачной занавеской. В неё тихонько стукнули дважды, после чего она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова Харая. Он посмотрел на меня и спросил:

— Телега ещё нужна будет сегодня?

— Да, надо ещё раз на вокзал съездить, — я кивнула. — Мы кое-кого ждём.

— Я вам нужен буду? — он чуть нахмурился.

— На твоё усмотрение, — отозвалась я. — Можешь не ездить.

— Хорошо, — кивнул ишварит и вышел. Вскоре с заднего двора послышалось ржание коня.

— Довольно интересный у тебя конюх, — заметил Франкенштейн.

— Он хорошо справляется, — я улыбнулась. — Остальное не важно.

— Он же ишварит?

— Это не имеет никакого значения, — я вздохнула. — Хотя, это немного усложняет отъезд. Мне надо как-то рассказать ему о своих планах.

— Уверен, ты найдешь нужные слова, — усмехнулся Франкенштейн.

— Спасибо за поддержку, — кисло улыбнулась я.

Когда пирог был готов, мы вышли в надвигающиеся сумерки. Телега уже стояла перед калиткой, и Харай держал коня под уздцы. Видимо, решил не ехать. Ну и ладно. Так даже проще. До вокзала мы добрались быстро по практически пустым улицам Метсо. Там я привязала коня к коновязи, и мы пошли встречать гостей. Из поезда вышло всего человек пятнадцать, и я не увидела среди них офицеров. Моей первой мыслью было, что они решили не приезжать. Однако прошло пару минут, и к нам подошли двое: рыжий мужчина в толстых очках с тонким шрамом на губе и девушка с длинными чёрными волосами и родинкой справа от носа. Я их не узнала.

— Учитель, — виновато произнёс мужчина. — Простите, мы опоздали на поезд в Восточном городе.

— Ничего страшного, — отозвался Франкенштейн. — Просто завтра поможете конюху вычистить конюшни в качестве наказания.

Офицеры быстро закивали, а затем я поторопила их к повозке. Мне начинало казаться, что этот день никогда не закончится. А уже как-то хотелось бы.

Надо было решаться. С ужином было покончено, гостей размещал сам Франкенштейн — некогда это был и его — Франкена — дом, и расположение комнат с тех пор никак не изменилось. Уже почти стемнело, и я понимала, что мне очень надо поговорить с Хараем. Вот прямо очень. И я собирала волю и решимость в кулак. Сделав ещё один глоток горького крепкого чая, я наконец поднялась и решительно вышла на задний двор и медленно добрела до вишнёвого сада. В домике ишварита горел свет. Я тихонько постучала-поскреблась. Через пару секунд послышались шаги, и дверь резко распахнулась, являя готового к бою Харая с красно-чёрной лентой через плечо.

— А, это вы, док, — мрачно заключил он, опознав меня.

— Я хотела бы поговорить с тобой, — осторожно произнесла я. — Если это возможно, конечно.

— Да, входите, — он посторонился, пропуская меня, а когда я вошла, ещё раз цепким взглядом осмотрел пространство перед домиком. — Садитесь, где вам удобно.

— Спасибо, — я устроилась на жёстком стуле рядом с узким письменным столом.

— С вами приехали те люди из армии, что приходили днём, верно? — спросил Харай, садясь напротив на свою кровать.

— Как ты их узнал? — помрачнела я.

— От них то же ощущение, — изрёк он.

— Понятно, — я вздохнула. — Да, это они.

— Почему вы позволяете им оставаться в вашем доме? — он даже поднялся.

— Потому что я посчитала, что это будет разумным решением, — я сжала переносицу. — Послушай, Харай, мир у нас не чёрно-белый, а мерзавцы не имеют расовой принадлежности.

— Это мне известно, — согласился он и сел на место. — Но они из армии.

— Да, неплохие люди попадают и туда, — я вздохнула. — Возможно, если у них получится осуществить задуманное, эта страна станет лучше. Но я пришла не о них говорить. Надеюсь, правда о них останется между нами?

— Если вы им доверяете, — он поджал губы.

— Не могу сказать, что прямо полностью, — призналась я. — Но они действительно хотят найти и наказать майора Сагрина. И я думаю, что стоит оказать им помощь в этом.

— Я не буду вмешиваться, — он прикрыл глаза. — Так о чём вы хотели поговорить?

— Так… Прежде всего, я хочу сказать, что ты мне ничем не обязан и можешь уйти в любой момент, — я решила идти до сути сусанинскими тропами. — Дело в том, что иногда, чтобы достичь определённых целей, нам приходится использовать возможности, которые мы не стали бы рассматривать в других обстоятельствах. Я не утверждаю, что цель всегда оправдывает средства, но игнорировать некоторые возможности было бы неразумно. Я учёный, и, прежде всего…

— Вы хотите получить доступ к библиотеке в столице? — прервал мой поток сознания Харай.

— Да, хочу, — я кивнула.

— И вы готовы торговать своей совестью за это? — он мрачно посмотрел на меня. — Готовы поступиться честью врача?

— Я не делаю выбор, — я поморщилась. — Насколько я понимаю, как врач я не буду исполнять обязанности живого оружия, но если такой риск будет, я просто откажусь от присяги. Я останусь врачом и буду лечить людей. Просто у меня будет больше возможностей. Я смогу оказать помощь и тем, кому не могу сейчас, потому что платить будет армия.

— То есть, они вас не купили, — Харай облегчённо выдохнул. — Я подумал, что вы… Простите…

— Ну, это логично, — я улыбнулась. — Я бы, наверное, тоже так подумала. Но я собираюсь сделать это только ради возможности помочь большему количеству людей. Только поэтому. И… — я помрачнела. — Вероятно, нам с братом придётся переехать в столицу. Ты можешь остаться здесь или добраться до поселения своих, если хочешь…

— Я поеду с вами, — опять перебил он меня.

— Это возвращает нас к началу разговора: ты мне не обязан…

— Как скажете, — Харай кивнул, снова не дав мне договорить. — Я поеду не потому, что обязан, а потому что хочу помочь вам. Вам лично.

— Эм… — я растерялась. — Ты же понимаешь, что столица заполнена армией, да? Нет, — я подняла ладонь, как бы говоря не перебивать. — Я благодарна тебе. И буду только рада, если ты поедешь. Но просто чтобы уточнить — ты понимаешь, что Центральный город это вовсе не Метсо?

— Разумеется, — он очень серьёзно на меня посмотрел. — Возможно, поэтому там я буду вам больше полезен.

— А ты у нас упрямый, да? — хмыкнула я. — Что ж, если ты передумаешь, то на решение у тебя есть ещё как минимум месяц, а то и больше.

— Вы же знаете, что я не передумаю, — Харай едва заметно улыбнулся.

— Ясно, — я поднялась. — Уже поздно. На завтра брат как будто отрядил офицеров помочь тебе чистить конюшни. Не знаю, насколько он будет последователен в этом, но имей в виду.

— Хорошо, — он тоже поднялся. Мне показалось, что с его габаритами домик был ему немного тесноват.

— Я пойду. Спокойной ночи.

— И вам.

Харай проводил меня до двери. Всё невероятно большое расстояние в два его шага. Уже и правда наступила ночь. На чернильном небе тускло сияли мелкие звёзды. Я остановилась среди вишнёвых деревьев и подняла голову, чтобы посмотреть. Да, это совсем другое восприятие. Я как будто стала различать меньше цветов, что ли. Этот мир тоже был красочным и ярким, безусловно, но я видела его иначе. Было тихо. Даже ветер унялся. Я глубоко вздохнула и направилась в дом. Надо привыкать и к этому дому, и к этому телу. И к этому миру.

В гостиной на диване сидел Франкенштейн. В его руке была раскрытая книга, но он не читал её, а смотрел в стену напротив. За этим занятием я и застала его, когда вошла. Под ногой скрипнула половица, и учёный едва заметно вздрогнул, оборачиваясь ко мне.

— У тебя есть выпить? — глухо спросил он.

— Что ты там такое читал? — я изогнула бровь.

— Это не важно, — он покачал головой. — Просто мне нужно собраться с мыслями.

— Алкоголь с ними делает нечто обратное, — я сложила руки на груди. — Ну, так или иначе, выпивки в этом доме не водится. Но у меня должен быть спирт для медицинских целей.

— Мне и нужно для медицинских, — поморщился Франкенштейн.

— Ага. Душу и разум промыть, — скептически отозвалась я. — Ладно, подожди. Смешаю тебе.

Не сказала бы, что я большой мастер разбавлять медицинский спирт, но… Кто в походы ходил, как минимум видел, как это делается. Я принесла на кухню два пузырька спирта, развела их с водой, сахаром и лимонным соком. Дрянь, конечно, но приятнее чем просто спирт. Нарезала небольшие кусочки оставшейся после ужина утки и отнесла Франкенштейну. На одного получалось многовато, но я подумала, что он не станет пить до дна.

Встала я рано. И начала с того, что сварила овсянку. В доме был погреб, но всё же не нормальный холодильник, так что еду здесь приходилось готовить на один раз. С ума сойти можно. Позавтракав, я переоделась в светло-серый брючный костюм из хлопка, натянула белый халат и спустилась в смотровую. Там в столе нашлась тетрадь записи пациентов, и в ней на сегодня у меня был указан только один. С довольно деликатной проблемой. Я подготовила операционную, достала из кладовки несколько снадобий и уже в десять была готова к приёму, который должен был начаться через полчаса. Я только успела снова сесть за стол, когда в двери возник помятый Франкенштейн.

— Есть что-нибудь от похмелья, Фреди? — хрипло спросил он.

— В любой другой ситуации я бы сказала — нет, страдай, — я вздохнула. — Но ладно. Сейчас.

Я смешала несколько препаратов — от головы, от отравления, для регидратации, общее укрепляющее, общее восстанавливающее. Все они по несколько капель были добавлены в стакан воды, который Франкенштейн один махом выпил. Я скептически на него посмотрела.

— А если бы я тебя отравить хотела?

— Вчера тебе было бы проще это сделать, — сказал он с усмешкой, очевидно, приходя в себя. — Я немного перебрал, когда всё выпил.

— Н-да уж, — я кивнула. — Не надо было тебе всё приносить.

— Но зато я смог осознать себя Франкеном, — он нахмурился. — Не знаю, как точнее выразиться.

— Я тебя поняла. Полегчало?

— Да, спасибо, — Франкен улыбнулся. — Что за чудо-средство такое? Ты бы на нём могла большие деньги сделать.

— Это смесь стандартных препаратов от характерных симптомов, — я вздохнула. — Нужно провести много расчётов, чтобы сделать его универсальным, а не индивидуальным.

— Взялась бы для экзамена, — он усмехнулся. — Армия такой рецепт с руками оторвёт.

— Руки мои мне ещё нужны, знаешь ли, — хмыкнула я. — У меня сейчас пациент придёт. Если ты не собираешься ассистировать — выметайся.

— О, а с чем? — Франкен бесцеремонно подтянул к себе тетрадь записи и прочёл. Его лицо вытянулось. — Вот теперь, — с ухмылкой проговорил он, — я уверен, что ты не создавала эту историю.

— Что же тебя убедило? — скептически скривилась я.

— Геморрой, — он ткнул пальцем в запись.

Я закатила глаза. В этот момент в дверь постучали, и я пошла открывать, вытолкав Франкенштейна в гостиную. На пороге стоял господин Элгар — помощник мэра Метсо. Ему было слегка за пятьдесят, но выглядел он немного старше. Это был невысокий, почти круглый человек с улыбчивым лицом, совершенно седой. Он носил усы, почти скрывавшие верхнюю губу. Я пригласила его войти. И всю невероятно короткую дорогу до операционной я думала только о том, что у кого-то очень жестокое чувство юмора.

После операции Харай увёз помощника мэра в стационар на каталке. Господину Элгару нужно было полежать на животе несколько часов, пока все снадобья подействуют, и он сможет вернуться к нормальной жизни без геморроя. Я прибралась в операционной, вымыла руки и ушла пить чай. Не то чтобы само по себе кромсание кого-то скальпелем вызывало у меня сложности, просто я не могла понять — почему моё пребывание здесь началось именно с этого? Как будто автор уронил медицинский справочник страницами вниз, а когда перевернул, такой: «О, какое ёмкое слово. У меня героиня как раз врач, вот пусть это и лечит. Это же какая-то болезнь с насморком…» И вот я ковыряюсь в чужом заду.

— Как прошло? — в кухню вошёл Франкен.

— Это простейшая операция, — кисло отозвалась я. — Как она могла пройти?

— Да я не о том, — он улыбнулся и сел напротив. — Впрочем, вижу, ты в порядке. Давай осмотрим этого твоего парня. У меня есть очень интересная идея. Руки чешутся попробовать.

— Давай, — я кивнула. — Что за идея?

— Биомеханическая автоброня, — изрёк Франкен. Я озадаченно свела брови. — Я хочу попробовать создать автоброню, которая будет выглядеть, как обычная конечность.

— О, ты затеял делать киборга, — усмехнулась я.

— Вроде того, — он кивнул. — Это к теме эстетического протезирования.

— Это довольно интересная идея, — я чуть нахмурилась. — Только есть риск, что ты будешь единственным, кто сможет такую делать.

— Мы, — поправил Франкен. — Для изготовления таких протезов понадобится нейрохирург, а я травматолог-ортопед больше. Ну, Франкен. Но вместе мы такое сможем. Я думаю, что знаний близняшек Штейн должно хватить.

— Давай попробуем, — кивнула я. — Если, конечно, Харай согласится.

— Брось, это всего лишь вопрос маркетинга, — он поднялся. — Пойду найду белый халат. Позовёшь его?

Я кивнула, и он вышел. Допив чай, я вышла на задний двор. Харай нашёлся у конюшни, в которой в поте лица трудились «ученики» Франкена. Конское ржание доносилось откуда-то из яблоневого сада. Увидев меня, ишварит улыбнулся и отошёл от стены мне навстречу.

— Пациента вашего я уложил, — сообщил он. — Пока ходил, ученики уже сами за дело взялись.

— Ясно, — я кивнула. — Мы с братом хотим осмотреть твою ногу. У него есть интересная идея насчёт автоброни.

— Эта неплоха, — пожал плечами Харай.

— Я не говорю, что она плоха, — я улыбнулась. — Я только говорю, что мы можем сделать куда лучше. Мы можем сделать… — я понизила голос. — …почти как настоящую.

— Шутите? — усомнился он. Я отрицательно качнула головой. — А точно выйдет?

— Не могу так сразу сказать, — отозвалась я. — Нужно понять, в каком состоянии твои нервы, какой совместимости мы сможем достичь. Мы ещё не пробовали делать что-то подобное. И, собственно, никто не пробовал.

— То есть, я буду вашим подопытным? — сощурился Харай.

— Ты можешь отказаться, — я изогнула бровь.

— Не могу, — признался ишварит.

— Ну, тогда пойдём, — я нахмурилась. — Нам придётся снять, а потом вернуть на место твою автоброню.

— Разумеется, — мрачно согласился он.

Франкен ждал нас в смотровой, уже в белом халате и очках без оправы. Харай улёгся на кушетку, и мы сняли его ногу. А потом начали пристально изучать и автоброню — этим был занят Франкен, и нервные окончания — это я. Увлеклись так, что забыли напрочь и про обед, и про «учеников», и про всё на свете. Через пару часов ногу Хараю мы вернули и выпроводили за дверь. А сами уселись в гостиной, обложившись книгами и листами бумаги. Франкенштейн посетовал — раз сто, наверное — что очень не хватает компьютеров и целого спектра диагностических приборов, пока гора справочников и книг вокруг него всё росла и росла. В гостиной был лишь один стеллаж, в котором хранились самые ходовые издания. А на втором этаже у меня оказалась довольно специализированная библиотека. Франкен тоже привёз с собой немало книг, так что к уже к четырём стол от них буквально ломился.

— По моим расчётам выходит, что материал покрытия будет иметь запас прочности максимум на четыре года, — изрёк Франкен, постукивая пальцем по листу бумаги. — Мало.

— Ты там что такое считаешь за материал? — я подняла голову от анатомической карты нервной системы ноги. — Ты же можешь создать любой материал, ещё не придуманный здесь. Ты же гений.

— Я и… Погоди-ка… — он пристально на меня посмотрел. — То есть, я могу как бы изобрести винил?

— Можешь, — я кивнула.

— И углепластик могу? — он даже подался вперёд. Я снова кивнула. — Тогда это всё мусор, — тут же заявил он и сгрёб свои записи. — Если можно пользоваться этим, тогда…

Что тогда, он не договорил, снова склонившись над листами бумаги. А я вернулась к своей карте. Мои расчёты были не столь оптимистичны. Потому что нервная проводимость у Харая была заметно снижена, и мне надо было понять, что с этим делать. И по моим расчётам выходило, что её надо хотя бы немного повысить. Часы неожиданно пробили пять. И вместе с этим в гостиной появились офицеры. Я сидела спиной к входу в комнату, так что, возможно, они стояли там уже какое-то время.

— Мы закончили, учитель! — бодро сообщил подполковник.

Я вздрогнула и обернулась. Франкен тоже поднял голову от своих записей и уставился на них, как будто никак не мог вспомнить, кто это вообще такие. Примерно через минуту он хлопнул себя ладонью по лбу и поднялся. Они собирались сегодня пойти в местный бар, чтобы жители Метсо могли на них на всех посмотреть. Франкена здесь, вообще-то, знали — они с Фредерикой местные. Так что те, кто давно жил здесь, должны были без труда узнать его. Этот поход должен был создать немного доверия к его «ученикам», чтобы они могли задавать свои вопросы про майора. Франкен сложил стопочкой исписанные листы с расчётами, заложил их между страниц справочника по химии и направился к двери. А до меня, как до жирафа, дошло, что уже пять. А это означало, что мне бы надо посмотреть на помощника мэра и, может быть, отпустить его домой. Так что я с размаху повторила жест осознания Франкена и пошла в стационар.

Перед дверью я провела с минуту, старательно придавая лицу невозмутимое выражение — типа, я вовсе не припозднилась, я так и должна была прийти. Натянув на лицо ровно такую улыбку, какая соответствовала случаю, я наконец вошла.

— А, доктор Фреди, — улыбнулся господин Элгар. — Я уж думал, ты обо мне забыла.

— Как можно, — шире улыбнулась я. — Ну, как вы тут?

— Болей больше не чувствую, — отозвался он.

Помощник мэра так и лежал на животе, как уложил его Харай. Я приподняла тонкое одеяло, чтобы взглянуть. Там всё выглядело так, как и должно было выглядеть у здорового человека. Жопа как жопа, короче. Я выдохнула.

— Что ж, всё прошло хорошо. Постарайтесь пару дней обойтись без поездок верхом, — я достала из кармана халата свёрнутый вчетверо лист и положила его на тумбочку. — Здесь рекомендации по питанию. Хорошо бы соблюдать их хотя бы пару недель.

— Хорошо, я постараюсь, — кивнул господин Элгар.

— Всё, можете идти домой, — я снова улыбнулась ему и развернулась, чтобы уйти.

— Я слышал, Френки вернулся домой? — неожиданно спросил он.

— Да, вчера приехал, — я обернулась. — С учениками. Но вам вроде такой специалист не требуется.

— Пожалуй что, — он кивнул. — Моя старшая дочь… Она в последнее время так увлеклась автобронёй. Может быть, он не откажет немного поучить её?

— Господин Элгар, насколько я знаю, у вашей дочери нет способностей к алхимии? — я чуть нахмурилась.

— Да, но ведь среди механиков автоброни алхимиков почти что и нет, — отозвался он.

— Так разумнее было бы поискать учителя среди обычных механиков, — он озадаченно свёл брови, и я поспешила пояснить: — Я имею в виду — не алхимиков. Тем более до Долины Раш рукой подать.

Господин Элгар покачал головой, поражаясь моей недогадливости, а я поспешила выйти, потому что как раз-таки догадалась, что за схему он придумал. Правда ли его дочь увлеклась автобронёй, или это нужно только чтобы завязать общение, не так уж важно. Всё дело было в том, что Шерил было уже двадцать три, а она была не замужем. И это вызывало возмущение у её родителей. Она, как и все незамужние девушки Метсо, приводила в пример меня — мол, доктору Фреди уже двадцать восемь, а она про замужество и не думает, — но это плохо действовало. Ведь доктор Фреди была известным на весь Аместрис алхимиком и хирургом, а у девушек в Метсо не у всех было образование, выходящее за рамки понятий «киндер, кюхе, кирхе». В любом случае, амурные дела Франкена меня особо не касались, а съехала на дуру я только потому, что мы вроде как планировали скорый переезд.

Я засиделась за расчётами. Настолько, что так и уснула за столом. Разбудило меня конское ржание — птичий щебет такую задачку не потянул. У меня затекла шея и неприятно ныла поясница, хотя кто-то заботливо набросил мне на плечи плед. Веки оставались тяжёлыми, будто слипшимися, хотя раз Харай уже выводил лошадей из стойл, было уже часов девять. Надо было заставить себя открыть глаза и пойти на кухню, чтобы хоть кофе сварить. Я пыталась убедить себя в этом, когда в дверь постучали. Не громко, но уверенно. И мне пришлось заставить себя подняться.

На крыльце и на дорожке перед ним стояли девушки Метсо. Как на конкурс красоты собрались. Перед самой дверью стояла Шерил Элгар, рядом с ней — Эльза Шварц, дочка мэра, за ними маячили и другие. Все они были в наглаженных модных платьях и с идеальными укладками. У всех в руках были плетёные корзинки. Пахло выпечкой. Я хмуро оглядела их, ожидая новостей о какой-нибудь эпидемии, а потом вспомнила, что минуту назад оторвала лицо даже не от подушки, а от стола. Платье, разумеется, было смято, во что превратилась коса кучерявых волос, вообще страшно было представить. Хмурый взгляд наверняка красных глаз с успехом довершал образ разбуженной ведьмы.

— Доброе утро, — наконец выдавила я. — Что-то стряслось?

— Ох, нет, — тут же защебетала Шерил. — Просто ведь Френки вернулся. Мы пришли его поприветствовать.

— Да, и с ним вчера ещё его ученика видели, — посмотрела на меня Эльза. — Ты не знаешь, Фреди, он женат?

— Без понятия, я не спрашивала, — отозвалась я.

— Я приготовила пирог для Френки. Можно его оставить? — лучезарно улыбнулась Шерил.

— Да, конечно, — я вздохнула. — Там, на кухне, — я посторонилась и махнула рукой в коридор направо.

На несколько минут первый этаж дома заполнился девичьим щебетом и смехом, а когда ураган ярких тканей, духов и высоких голосов покинул дом, после себя он оставил забитый корзинками стол. Я глубоко вдохнула и принялась варить кофе. За стол было не присесть, так что я озадаченно взирала на изобилие выпечки. Впрочем, это всё будет проблемой Франкенштейна, когда он изволит спуститься к завтраку. Что он, собственно, и сделал, не успела я допить кофе.

— Доброе утро, — хрипло поздоровался он.

— Что-то ты рано, — я изогнула бровь. — Вы же вроде пили вчера.

— Пили, — кивнул он и тут же поморщился, принимаясь массировать висок. — И пришли поздно — ты спала уже. Но я привык мало спать. Сегодня антипохмельное можно не спрашивать?

— Ну, это же я тебя в это втянула, — я вздохнула. — Садись, я принесу сейчас.

— А что это за корзины? — Франкен сел за стол.

— Это от твоих фанаток, — хмыкнула я. — Набег состоялся минут двадцать назад.

— О-ох… — протянул он, а я пошла мешать ему снадобья.

Офицеры прямо-таки вжились в роль учеников — с раннего утра и примерно часов до пяти они постигали алхимию, медицину и механику под чутким руководством Франкенштейна, который в роль учителя не вошёл, а влетел как реактивный самолёт. Трудился он как Цезарь: несмотря на ежедневные многочасовые занятия он продолжал расчёты для автоброни. Мне помимо этого проекта досталось всё домашнее хозяйство. Да и пациентов моих никто не отменял. Ко мне приезжали люди со всей страны — те, кому не могли помочь врачи не алхимики. А ещё впереди был экзамен, и к нему тоже надо было хоть худо-бедно подготовиться. В общем, каким образом хватало времени на сон — загадка ещё та.

После пяти Рой и Лиза уходили гулять по Метсо. Они общались с местными, стараясь выведать информацию для своего расследования. Данных пока не хватало, но им удалось побывать в квартире, которую майор снимал в городе. Там, впрочем, ожидаемо ничего эдакого не нашлось — записок с новым адресом там не было. Зато были два письма на его имя, пришедшие уже после его побега. Мустанг забрал их: я застала его вечером за чтением чужой корреспонденции. Там, впрочем, прямых указаний тоже не было. Я предложила сходить с ними на почту — может, там известно, куда переправлять эти письма. Подполковник кивнул, но решил, что делать это в Метсо не стоило — это было бы очень подозрительно.

С приезда Франкена прошла неделя. Утро выдалось пасмурным, а у меня был пациент с межпозвоночной грыжей. Довольно запущенным её случаем. Короче, мужик не шёл к врачу, пока копьё в спине не начало мешать ему спать. Ассистировал Харай, из-за которого и без того маленькая операционная казалась совсем тесной. Но так и я там танцев с бубном не исполняла, а круг преобразования мне и вовсе не требовался. Мы как раз закончили, и ишварит покатил пациента в стационар, а я села заполнить его карту, когда с донельзя весёлым выражением на лице в смотровую зашёл Франкенштейн.

— У меня по расчётам вышло нечто интересное, — радостно возвестил он. Я вопросительно подняла взгляд. — Представь себе, можно изготовить именно биомеханический протез, а не имитацию.

— О как, — я откинулась на спинку стула. — То есть, по твоим расчётам можно воссоздать ткани и подсоединить их кровеносной системе, да?

— По моим расчётам выходит, что да, — Франкен кивнул. — Только есть некоторые нюансы…

— Ну, разумеется, — я поджала губы и кивнула. — Когда мы сможем попробовать изготовить опытный образец?

— Если ты закончила свои расчёты, то хоть сейчас, — улыбнулся он.

— Нет, я только что вырезала межпозвоночную грыжу, — я вздохнула. — Мне надо заполнить карту и передохнуть. Потом надо ещё обед приготовить. И у нас гора грязных сорочек. И у меня остался последний чистый халат. И…

— Я тебя понял, — усмехнулся Франкен. — Кстати, хотел спросить: ты же очень известный хирург. Как ты согласилась делать рядовую операцию по удалению геморроя?

— Я очень известный хирург, который тоже хочет кушать, — хмыкнула я. — Помощник мэра может позволить себе оплатить операцию вдесятеро, и благодаря ему я могу вырезать опухоль мозга сироте из приюта, понимаешь? К тому же, пойди он в городскую клинику, о его деликатной проблеме в тот же день залаяла бы каждая дворовая собака.

— М, это разумно, — он задумчиво почесал переносицу. — Если мы сдадим экзамен, таких пациентов будет оплачивать армия, верно?

— Ага, — я кивнула, возвращаясь к карте.

— И у меня ещё такой вопрос: почему ты не наняла домработницу? — Франкен с недоумением смотрел на меня, чуть склонив голову набок.

— Ну, не знаю, — фыркнула я. — Может, потому что для этого мне пришлось бы делать в два раза больше операций по части проктологии?

— Да брось, не так уж это и дорого, — он улыбнулся. — Если переедем в Центральный город, надо будет нанять кого-то. Иначе времени на исследования просто не останется.

— Да уж, — я кивнула. — Кстати, Харай намерен ехать с нами. И не если, а когда.

— Ага… — Франкен кивнул. — Ладно, давай, я сегодня сам обедом займусь, раз там ещё и стирка скопилась.

— Спасибо, — я улыбнулась, и он наконец ушёл.

Прачечная комната была за кухней. Я прежде не заходила туда — не требовалось, — так что теперь я тащила туда огромную корзину с бельём. В гостиной сидели офицеры, что-то изучавшие — я не могла понять, то ли задание Франкена, то ли какие-то свои материалы. У них оказалось несколько вещей в стирку, и они довольно шустро мне их принесли. Вход в прачечную был отдельный — с заднего двора. Там же находились шесты с верёвками для сушки. Остановившись перед входом, я окрикнула Харая, который через пару минут принёс свой скудный гардероб. И так — с горой грязных вещей в руках — я вошла в тесное помещение, готовясь к долгой и изнурительной работе. Но там ровно по центру стоял огромный чан литров на тысячу, наверное, к которому были подведены две трубы. А под ним на глиняном полу был вырезан круг преобразования. Ну, конечно — Фредерика же была отнюдь не дурой, чтобы руками настирывать белые халаты и рубашки. Я с трудом забросила вещи в чан и открутила вентиль приточной трубы, по которой сразу зашумела вода. Пока она набиралась, я обошла круг. Это была бытовая алхимия. В общем понимании, такого раздела науки не существовало, но откровенно говоря, владеть алхимией и отделять грязь от ткани вручную было бы странно. В общем, на стирку у меня ушло минут тридцать, из которых большая часть времени была потрачена на отжим.

Франкенштейн приготовил красную капусту с колбасками. На этот раз обошлось без пива, но обед всё равно был хорош. Однако стоило нам сесть пить чай, как в дверь постучали. Так мощно, как будто хотели высадить косяк. На пороге стоял мэр Огюст Шварц собственной персоной. Это был высокий худой мужчина в строгом тёмно-сером костюме и жилете в полоску. Всё ещё густые, хоть и седые, волосы он собирал в низкий хвост, на носу его сверкало пенсне. Он был один и выглядел здоровее некуда.

— Могу я войти? — вместо приветствия спросил он низким густым голосом. Я посторонилась. — У меня к тебе есть несколько вопросов, Фредерика.

Я пригласила его в гостиную, покосилась на заваленный стол и жестом указала на диван. Он сел и хмуро на меня посмотрел. Я хотела было предложить чаю, но он предупредил мой вопрос отказом и попросил тоже сесть.

— Фреди, — начал он куда ласковее, чем я ожидала. — До меня дошёл слух, что ты отменила все приёмы со следующей недели. Это так? — я кивнула. — Могу я узнать причину?

— Я собираюсь поехать в Центральный город, — я глубоко вдохнула. — Мы с Френки хотим сдать экзамен на государственного алхимика, господин Шварц.

— Что?! — он вскочил. — Вы же оба мне… Вы же нам как всем как родные! Как вы можете такое?..

— Вы делаете из мухи слона, — я вздохнула. — Мы не собираемся становиться живым оружием. Если тот подполковник солгал о специальном контракте для врачей, мы просто вернёмся сюда. И всё.

— Зачем вам это? — он опустился на диван так, будто из него выкачали весь воздух.

— Вы знаете, сколько и почему заплатил мне господин Элгар за совершенно рядовую операцию? — я склонила голову набок. Мэр кивнул. — Как учёный и как врач я смогу больше посвятить себя работе и пациентам, если мне не надо будет думать о деньгах. К тому же, при условии этого специального контракта, было бы просто глупо отказываться от доступа к Центральной библиотеке.

— Значит, армия вас купила, — он сокрушённо вздохнул.

— Ну, это же главный принцип алхимии. Если перефразировать, то «у всего есть своя цена», — я хмуро посмотрела на него. — У меня тоже. Если вы считаете плохой ценой возможность вести ценные исследования и оказывать помощь большему числу людей, то я тогда не знаю, какая будет хорошей.

— А если они всё-таки…

— Не надо считать меня наивной идеалисткой, господин Шварц, — я поднялась. — Я была в Ишваре и знаю, что это такое. Я не поступлюсь ни своей гордостью врача, ни своей совестью.

Со стороны входа в гостиную раздались хлопки. Я обернулась и наткнулась взглядом на Франкена, привалившегося к стойке арки. Хлопки были редкими, но на лице не было и намёка на сарказм. То ли он с этой тирадой был искренне согласен, то ли отлично отыгрывал, учитывая, что главная цель этой эпопеи к медицине не имела ни малейшего отношения.

— А, Френки, — мэр строго посмотрел на него. — И ты считаешь это хорошим решением?

— Я считаю, что мы нужны большому количеству людей, которые просто не могут себе позволить нашу помощь, — отозвался он, проходя в комнату. — Поверьте, мы понимаем, что делаем.

— Я не могу отговорить вас, судя по всему, — господин Шварц глубоко вздохнул. — Вы должны понимать, что в Метсо некоторые могут вас осуждать за такое решение.

— Когда это чужое мнение имело хоть какое-то значение? — криво усмехнулся Франкен.

— Для вас двоих? — уточнил мэр. — Не припомню такого дня.

— Вот именно, — Франкен чуть вздёрнул нос.

— Что ж…

— Погодите, господин Шварц, — я остановила начавшего было подниматься мэра. — Если мы решим использовать эту возможность и переедем в Центральный город, пусть даже и на время, я бы хотела передать дом в аренду городской больнице Метсо. Вроде они давно хотели устроить санаторий.

— Я подумаю, что можно сделать, — он всё же поднялся. — Надеюсь, ваша авантюра не обернётся против вас.

— Этого не будет, — уверенно изрёк Франкен.

Они обменялись рукопожатиями, и мэр покинул наш дом. Только дверь за ним закрылась, как из кухни нарисовался Мустанг. Он решительно прошёл через коридор и остановился напротив меня:

— Я вам не лгал, — довольно резко заявил он.

— Ну, вы ещё погромче скажите об этом, чтобы мэр вас услышал и понял, кто вы, — меня перекосило скепсисом.

— Тем не менее…

— Вы знаете, кто мой конюх? — я вопросительно изогнула бровь. Мустанг кивнул. — Вы думаете, что я позволила бы вам оставаться в моём доме, если бы допускала, что вы лжёте?

— Вы не производите впечатление наивного человека, — мягче признал он.

— Вы производите впечатление человека циничного, — из кухни к нам пришла Лиза.

— Издержки профессии, знаете ли, — я пожала плечами.

— Вы правда думаете, что всё можно купить? — мрачно спросила она.

— Разумеется, — я кивнула. — Просто не всё за деньги.

— Иными словами, каждый ищет выгоду, так выходит? — она сложила руки на груди.

— В каком-то смысле, — хмыкнула я.

— В таком случае, какую выгоду ищете вы, помогая нам в расследовании? — Лиза нахмурилась и мрачно уставилась на меня.

— Мерзавец понесёт справедливое наказание, — я склонила голову набок. — Я получу моральное удовлетворение. Как по мне — нормальная сделка.

— Вы сказали, что были в Ишваре, — резко сменил тему подполковник. — Что вы там делали?

— Что за дурацкий вопрос? — я закатила глаза. — Я там развернула полевой госпиталь. Чем может заниматься врач в месте боевых действий? Не крестиком же вышивать.

— Я вспомнил ваше имя. Оно было в одном из рапортов, — он пристально на меня посмотрел. — Об убийстве офицеров.

— Военный суд меня оправдал, — отрезала я. — И мне кажется, что у всех нас есть…

— Я согласен с тем, что вы сделали, — перебил меня Мустанг. Я озадаченно нахмурилась. — Я знал тех двоих. Их никто никуда не посылал. Они сами решили пройтись по полевым госпиталям и перебить всех ишваритов, которых нашли бы там. Вы защищали своих пациентов, я прав?

— Правы, — буркнула я. — Насколько мне известно, в рапорте именно так и сказано, — добавила я на тот случай, если он пытался меня подловить.

Франкен прервал наш разговор громким ударом толстенного справочника об стол. Он заявил, что у нас у всех дополна работы, чтобы тратить время на пустобрёхство. Лизе он всучил книгу с чертежами огнестрельного оружия, а Рою выдал книгу по физике вещества. Оставив их читать, он буквально вытолкал меня из гостиной, а затем и на задний двор. Сарай, в который мы загнали его машину, оказался в действительности мастерской, где он начинал постигать механику автоброни. Смятый передок машины был разобран, и детали лежали в строгом порядке на большом куске брезента. А дальше стоял большой верстак, широкий стол и кульман, на котором было закреплено несколько рисунков-чертежей. На столе лежала всякая всячина, которая в скором времени должна была стать ногой Харая. Франкен зажёг большую лампу над столом, и мы с ним приступили к расчётам круга преобразования для совместного применения.

После трёх часов напряжённой работы мысли, четырёх перерисовываний круга преобразования, шести перерасчётов расходного материала и по меньшей мере двенадцати нецензурных выражений, перед нами на столе лежала нога. Выглядела она очень реалистично, хотя её каркасная конструкция была сделана из углепластика, а часть тканей, в том числе кожа, были синтетическими. И тем не менее, на первый взгляд могло показаться, что это настоящая нога.

— Выглядит неплохо, — улыбнулся Франкен.

— Да, — согласилась я. — Надо теперь протестировать.

Для тестирования пришлось имитировать сигналы нервной системы. Нога отзывалась на удивление хорошо, за исключением одного маленького бага — при вращении стопой почему-то оттопыривался мизинец. И я не могла понять, почему так, сколько бы не бродила вокруг.

— Удивительно, как это у нас настолько недурно вышло с первого раза, — протянула я, пытаясь удержать мизинец при стимуляции.

— А я не вижу ничего удивительного, — отозвался Франкен, записывая что-то на листке, на котором и так уже не было места. — Эти исследования были начаты почти два года назад. Наверное, надо было раньше сюда вернуться, чтобы ты могла присоединиться.

— Да толку от меня, — отмахнулась я.

— Ты можешь соглашаться с этой мыслью и не соглашаться, но Френки не мог закончить этот труд без Фреди, — усмехнулся он. — У этих двоих очень глубокая связь.

— Ещё бы, — хмыкнула я. — Ну что, будем на живом человеке пробовать?

— Если он согласится, — кивнул Франкен.

Я позвала Харая, и мы очень долго рассказывали ему про получившуюся ногу. Франкен говорил о лёгкости и прочности, о долговечности, о минимизации обслуживания — поскольку каркасная конструкция была предельно проста, ей не требовался особый уход, а прослужить она должна была несколько десятилетий. Условно живые ткани должны функционировать так же, как клетки всего тела, а виниловую обшивку при повреждениях легко было заменить. Я рассказала и показала баг с мизинцем, да и всю остальную стимуляцию и поведение ноги. Чем дольше длился этот разговор, тем больше становились глаза Харая. Он осторожно коснулся искусственной кожи и провёл пальцами вниз от колена.

— Я, конечно, знал, что вы оба очень одарённые, но это выглядит, как нога человека, — тихо произнёс он.

— А как она ещё должна выглядеть? — изумился Франкен. — Как лапа гепарда?

— Я имел в виду, настоящая нога, — пояснил Харай.

— Итак, главный вопрос: согласишься ли ты испытать её? — я внимательно посмотрела на ишварита.

— То есть, это…

— Ну, никому другому эта нога не подойдёт, потому что живые ткани были изготовлены на основе твоих генетических данных, — изрёк Франкен. — Но мы не будем настаивать, если ты не готов. В конце концов, это первая такая нога, и хотя мы основательно проверили все расчёты, как она поведёт себя при эксплуатации и сколько реально прослужит — сказать точно сложно. Единственное, что я могу гарантировать, так это то, что она легче и надёжнее обычной автоброни и прослужит как минимум вдвое дольше. Если, конечно, не ломать её намеренно.

— Это всё да, но есть такой нюанс: мы через неделю уезжаем, — я сжала переносицу. — А это будет не то же самое, что пристегнуть автоброню. Тут будет частичное алхимическое сращивание. И это надо бы понаблюдать. Определённо больше недели. Так что мы либо откладываем операцию до непонятно какого времени, либо тебе придётся ехать с нами сразу.

— Почему непонятно какого? — озадаченно свёл брови Франкен.

— Потому что через три недели экзамен, результат ещё через неделю, — отозвалась я. — Потом надо будет найти жильё и устроить переезд, что будет задачей ещё той. Мы сможем вернуться к пациентам лишь тогда, когда у нас для этого будут соответствующие помещения, а это пёс его знает, когда случится. Но! — я посмотрела на Харая. — Тогда мы точно сможем проделать всё без спешки.

— Ну, мою старую автоброню мы же не выбросим, — он всё ещё задумчиво смотрел на новую ногу. — А если новая не приживётся, то это в первые пять дней ясно будет.

— Оно, конечно, так, — задумчиво согласился Франкен. — Решать тебе, Харай.

— Насколько вероятно отторжение тканей? — ишварит очень внимательно на меня посмотрел.

— По расчётам — в пределах четырёх процентов, — я сверилась с листком на кульмане. — Даже чуть поменьше.

— Других рисков, как я понял из ваших слов, нет, верно? — Харай уже смотрел только на ногу.

— Только мизинец, — кивнула я.

— Просто не буду вращать стопой, — хмыкнул он. — Это будет так же, как пристёгивать автоброню?

— Нет, — я мотнула головой. — Это будет совсем не так. Идём в операционную. Лучше там.

Я вышла первой, чтобы смешать нужные препараты, по пути рассчитывая дозировку. В операционной я надела свежий белый халат и ушла в подсобку за склянками, а когда вернулась назад, мужчины как раз заходили. Франкен принёс ногу на плече, придерживая за лодыжку, и пристроил её на стуле. Харай стянул брюки и рубашку, а затем взобрался на стол. Сначала надо было снять старую автоброню, а это не самый приятный процесс. После этого я влила в Харая наркоз, и он уснул. Сначала я прирастила живые ткани, а потом Франкен соединил собственную часть ноги с искусственной. Я осторожно коснулась ноги там, где был аналог сустава и ахиллова сухожилия, и чуть надавила пальцами. Пульс был. Значит, по крайней мере, кровеносная система работала. И мы отвезли его отходить от наркоза в стационар. Автоброня сиротливо осталась лежать на стуле в операционной.

Всё, конечно, получилось. Разве быть могли сомненья? Реабилитация у Харая, отчасти благодаря его собственной форме, заняла всего пять дней. Никаких признаков отторжения тканей не было, и ишварит утверждал, что от левой ноги правую отличает только то, что у неё нет осязания. Франкен подробно наблюдал его двигательные функции каждое утро во время зарядки, а потом ещё и я осматривала алхимический шрам. Всё выглядело так, как будто опыт прошёл полностью успешно. Впрочем, я не хотела позволять этому успеху вскружить мне голову, так что осмотры проводила тщательно, а расчёты проверяла в крошечные промежутки свободного времени.

Офицеры к концу второй недели разузнали всё, что только могли. Подполковник выглядел довольным — похоже, результат стоил потраченного времени. Надо было решать, как мы поедем. И что делать с домом. И с лошадьми. Главное — с лошадьми, потому что Харай должен был ехать с нами. За пару дней до предполагаемого отъезда в гости снова пришёл мэр. Если быть точнее, пришёл он не в гости, а по делу — господин Шварц говорил с главой городской больницы Метсо, и там идею о санатории поддержали. Сошлись на том, что пользоваться в доме будут только кухней и прачечной. Мы также договорились, что свяжемся, как только будет ясно, вернёмся ли сразу домой. Вопрос с лошадьми оставался открытым. К тому же, Франкен нашёл механика на следующий же день после операции Харая, и его машина была уже собрана и готова ехать. Что делать с ней — тоже был вопрос. А пока повозка была занята перевозкой пациентов, восстанавливавшихся у нас, в городскую больницу Метсо. Из-за отъезда пришлось за неделю выполнить почти месячный план работы.

Вещи были уже практически собраны и разложены по чемоданам и коробкам. У меня оказался весьма приличный гардероб. Не такой чтобы прямо огромный, но выйти мне было в чём. Впрочем, большую часть вещей составляли книги и препараты из кладовой. Это было куда ценнее каких-то там платьев, поэтому Франкен лично запечатал алхимией все ящики с тем, что было нам так дорого. Оставалось решить главный вопрос — как поедем. Для этого мы расположились за столом в гостиной, расстелив вместо скатерти карту Аместриса.

— У нас, в общем-то, два варианта, — задумчиво произнёс подполковник. — Либо через Восточный город, либо через Долину Раш поездом. Иначе отсюда не уехать.

— Ну, почему? — изогнул бровь Франкен. — У меня в сарае стоит машина. Странно будет её тут бросить.

— Но на машине будет дольше, — пожал плечами Мустанг.

— У нас вроде есть время, — нахмурилась я. — Я не хочу оставлять здесь своих лошадей.

— Ну вот что, — Франкен сурово свёл брови. — Через Долину дорога короче, так что Фреди поедет там со своей повозкой. А мы поедем на машине через Восточный город. Там вас высажу.

— Неужели одна? — удивилась Лиза.

— Нет, конечно, — я пожала плечами, — со мной поедет Харай.

— Уверены, что ему стоит ехать в Центральный город? — нахмурилась лейтенант.

— Ну, это его решение, — я вздохнула. — К тому же, он у меня под наблюдением ещё.

— Наблюдением? — переспросил Мустанг. — Зачем?

— Он мой пациент, — я развела руками.

— Если больше у нас нет вопросов, замечаний и предложений, то завтра утром и поедем, — подытожил Франкен.

— А почему ты сам не едешь через Долину? — нахмурилась я. — Тебе же там интересно.

— Именно поэтому, — отозвался он. — Я могу там застрять, и мы никуда не успеем. А так я должен приехать раньше вас, так что найду, где нам разместиться.

— Понятно, — протянула я. — Тогда схожу до Харая, скажу, чтобы собирался.

Когда мы подъезжали к Долине Раш, Харай спал. Мы устроили одно спальное место в повозке среди вещей, и я спала там, когда мы давали отдых лошадям, а ишварит стерёг наш сон. Потом мы отправились в путь, и спал уже он, пока я душераздирающе зевала на козлах.

Было ещё утро, но солнечные лучи, пробивавшиеся через частокол скал, уже начинали припекать. Я планировала заехать на рынок и прикупить какой-нибудь свежей еды. Конечно, поездом мы бы добрались куда быстрее — максимум сутки, — но мои лошади не были так же быстры, как локомотив. Впрочем, от них это обычно и не требовалось.

Казалось, что найти еду в Долине Раш куда сложнее, чем механический протез на любой цвет и вкус. Разнообразных деталей было так много, что даже самый далёкий от механики человек начинал проявлять к ней интерес уже через полчаса пребывания в этом городе. Конных повозок здесь практически не было, зато улицы были довольно широкими, так что ехали мы без особенных затруднений. А на продуктовом рынке было довольно оживлённо. Здесь продавали ароматные булочки с лотков, стояли большие прилавки с фруктами и овощами, была закрытая лавка мясника и рядом с ней — пекарня, откуда доносился запах свежевыпеченного хлеба, щекотавший ноздри. Я остановила лошадей, намереваясь сходить за хлебушком. И мои нелепые манёвры, разумеется, разбудили Харая. Он высунулся из повозки, глянул по сторонам и быстро исчез за тентом.

— Доброе утро, — произнёс он.

— Я не собиралась тебя будить, — вздохнула я.

— И как, интересно, вы в таком случае собирались делать покупки, док? — отозвался ишварит, чем-то шурша.

Хороший вопрос… Нет, прямо в точку. Если я не слезу с козел, общаться с торговцами мне будет несколько затруднительно, а оставить лошадей без кучера — затея довольно глупая. Потому как лошади могут и сами пойти, куда им вздумается, а может и умник какой взять вожжи. Так что, на самом деле, мне бы пришлось разбудить его. Я дождалась, пока Харай выберется и сядет на моё место, и только потом слезла на землю. Я подумала, что мне стоит взять немного свежего мяса, чтобы мы могли сегодня приготовить из него немного вяленого, а ещё хлеба, овощей и фруктов. И поскольку рынок даже отдалённо не напоминал супермаркет, меня ждало пешее приключение по всем лавкам. Или даже увлекательный челночный бег до повозки и обратно. И я строго-настрого приказала себе много не набирать. Впрочем, я это всегда делала, но когда бы меня это останавливало ещё. Первым делом я зашла в пекарню: невозможно было ходить по рынку в этом запахе хлеба, не истекая слюной. В моих руках оказалось по итогу три пакета: в одном лежали две буханки и свежий хрустящий багет, а в двух других были сдобные булочки с ветчиной и сыром. Толком позавтракать нам не удалось, так что теперь можно было компенсировать. И в тот самый момент, когда я отдавала один из пакетов с завтраком Хараю, а он протягивал мне флягу с водой, меня окрикнул грубоватый мужской голос.

— Доктор Фреди! Вы ли это?

Мне очень хотелось сделать вид, что это не я. Но как будто у меня был хоть малейший шанс… Меня уже узнали. И хотя в Долине было не так много людей, знавших меня в лицо, их было более чем достаточно, чтобы лишить меня всякого шанса остаться незамеченной. Я натянула на лицо максимально приветливое выражение и обернулась. И моё настроение мгновенно испортилось, потому что ко мне торопливо шагал никто иной, как Джонатан — механик, сделавший автоброню Харая. Это был мужчина крепкого телосложения с гладкой, как бильярдный шар, головой. Как и у Харая, его правую ногу заменяла автоброня.

— Привет, — стараясь удержать улыбку, протянула я.

— Неужто что-то случилось с моей автобронёй? — широко улыбнулся он. — Я видел того парня на козлах повозки.

— Нет, ничего, — даже слишком быстро ответила я. Конечно, она в порядке. Лежит себе где-то в коробке. — Мы здесь проездом.

— О, но раз уж вы здесь, может, заедете ко мне? — Джонатан продолжал излучать дружелюбие. — Я хоть взгляну.

— Мне, право, не хотелось бы отнимать ваше время… — попыталась отвертеться я.

— Ну, что вы! — он махнул широкой ладонью. — Я как раз сегодня совершенно свободен, как только закончу с покупками.

— Ох, я… — мне отчаянно хотелось найти причину не ехать, но у меня не получалось. Почему-то очень трудно отказать столь лучезарному дружелюбию. — Мне и самой надо кое-что купить. Это займёт пару часов буквально…

— Вот и хорошо, — широко улыбаясь, кивнул он. — Тогда я буду ждать вас здесь через два часа.

Я смогла только слабо кивнуть в ответ. Нет, время у нас ещё было в запасе. Проблема была в другом: я не хотела показывать в Долине Раш ногу Харая. Это всё же была экспериментальная конечность, и тот факт, что аккуратно упакованная в опилки среди прочих вещей с нами ехала старая автоброня, тому подтверждение. Поэтому я бродила по магазинам со скоростью слизняка. Откровенно говоря, я и чувствовала себя примерно так же — как слизняк. Я не торопилась, потому что стремилась опоздать. Я надеялась, что Джонатан не станет дожидаться меня больше получаса и попросту уйдёт, и тогда мы сможем спокойно уехать дальше. Но вот нет. Он дождался, хотя я опоздала по меньшей мере на сорок минут. Причём ждал он меня не в повозке, а так и стоял у булочной с пакетами в руках, так как Харай отвёл лошадей в тень.

Места на козлах было только на двоих, особенно если эти двое были рослыми мужчинами. Так что я влезла в повозку — туда, где на досках лежал тонкий узкий матрац. Я едва умещалась на нём и не могла даже вообразить, как на нём мог спать Харай. Дорога была довольно тряской, и я тихо радовалась, что Франкенштейн запечатал всё ценное так, чтобы точно довезти до конечного пункта. Наконец повозка остановилась, и я полезла наружу. Двор мастерской Джонатана мало изменился: всё тот же мелкий гравий и всё те же завалы металлических заготовок, которые, впрочем, стали как будто больше с прошлого раза, когда Фреди была здесь.

— Ну, давайте пройдём внутрь, — бодро произнёс Джонатан, подхватив свои пакеты.

— Если вы хотите осмотреть автоброню, то её сначала надо извлечь, — мрачно проговорила я.

— Откуда? — он удивлённо изогнул бровь.

— Из повозки, — я кивнула на полог.

— Но… — Джонатан растерялся, непонимающе глядя на шагающего к нам Харая, у которого явно были обе ноги. — Но… Как же…

— Ты сможешь достать ящик с автобронёй? — уточнила я у подошедшего ишварита.

— Да, — он легко запрыгнул в повозку, а буквально через минуту вернулся с вытянутым ящиком в руках. — Вот она.

Механик озадаченно посмотрел на нас и только потом повёл в мастерскую. Он шёл медленно, что-то бормоча себе под нос так, что я не могла разобрать толком ни слова. Наконец, мы вошли в довольно просторное помещение, в котором было достаточно света несмотря на общую заставленность. Здесь было три больших стола, два громоздких станка неизвестного мне назначения, на кульманах были приколоты чертежи каких-то механизмов. Джонатан провёл нас в дальний конец комнаты, где было подобие кушетки, на котором он обычно присоединял автоброню. Там же был верстак, на который и была водружена коробка с ногой. Я открыла её, и Джонатан внимательно осмотрел лежащую там конечность.

— Что это? — спросил он.

— Нога, — я пожала плечами.

— А это что? — он указал на ноги Харая.

— Нога, — повторила я, ощущая себя ребёнком, который только учит слова, когда кто-то решил проверить его знания.

— Но… почему? — он внимательно осмотрел ногу в коробке. — С этой конечностью ведь всё в полном порядке…

— Разумеется, с ней всё в порядке, — кивнула я. — Но вы наверняка слышали о Франкене Штейне — алхимике-механике.

— Конечно, слышал, — согласился Джонатан. — В Долине вряд ли найдётся механик, который бы не мечтал разобрать и изучить созданную им автоброню.

— Он мой брат, — выдала я. Хотя меня всё ещё немного коробит называть Франкенштейна так, здесь такова истина. — Недавно он вернулся домой, и мы смогли завершить, надеюсь, его продолжительные исследования. На их основании была изготовлена новая конечность Харая.

— Значит, это творение мастера Штейна? — у него прямо глаза загорелись, едва не прожигая дыру в штанах Харая. Как бы это ни звучало.

— Наше с ним совместное.

— Я могу взглянуть? — Джонатан умоляюще посмотрел на Харая.

Ишварит от этой идеи явно не был в восторге, но быстро понял, что эту ногу отстёгивать ему не будут, так что разделся и устроился на кушетке. Сегодня я его ещё не осматривала, так что уделила этому время — как раз пока Джонатан пытался прийти в себя. Тонкий шрам алхимического сращивания был почти незаметен, так что нога выглядела очень реалистично.

— Это автоброня? — наконец выдохнул механик.

— Отчасти, — отозвалась я. — Хотя мы не использовали металлических деталей, каркасная конструкция основана на технологии изготовления автоброни.

— И как она? — Джонатан поднял глаза на Харая.

— Она легче и как-то… удобнее, что ли, — отозвался тот.

— Но это же прорыв! — воскликнул механик. — Она чувствительна? Это не созданная биоконечность?

— Она не чувствительна — наружный материал не соединён с нервными окончаниями, — я мотнула головой. — Живые ткани в ней присутствуют наряду с неорганическими.

— В таком случае, создать подобное без алхимии невозможно? — Джонатан сник.

— Такое — да, — согласилась я. — Брат полагает, что сотворить такое под силу только нам с ним вдвоём. Но сделать автоброню вашего производства более похожей на настоящую возможно с помощью этого материала.

— Он удивительно похож на кожу, — механик своими руками согнул и разогнул ногу, из-за чего под винилом проступил рельеф мышц. — Ого… совсем как настоящая. Я бы не поверил, что это протез, если бы самолично не присоединял этому парню вон ту ногу, — он кивнул на ящик. — Но как можно было добиться такой хорошей имитации вида мускулатуры?

— Никак, это мускулатура и есть, — я пожала плечами. — Некоторые вещи природа уже придумала за нас. Не надо их усложнять.

Джонатан ещё пару минут повосхищался ногой, посетовал, что не может разобрать её и изучить — всё же творение самого, а потом предложил пообедать с ним. Мне понадобилась вся моя стойкость, чтобы всё-таки отказать ему — нам надо было ехать. Джонатан обещал не рассказывать никому об изготовленной нами ноге, но меня терзали смутные сомнения на этот счёт. Я была почти уверена, что он разболтает всё этим же вечером. Оставалось только надеяться, что ему просто никто не поверит.

Попрощавшись с Джонатаном, мы выехали и Долины Раш и двинулись дальше. Наш путь лежал почти строго на север в Центральный город. Исходя их скорости лошадей, мы должны были добраться не раньше, чем во второй половине следующего дня. В населённые пункты по пути мы больше не заезжали, старясь следовать кружным путём. А ночевать так и вовсе пришлось в чистом поле. Мы развели маленький костерок, скудно поужинали, и я пошла спать, чтобы утром выехать пораньше. Но сон не шёл. Я ворочалась под тонким одеялом на узком матрасе — места не было даже для того, чтобы скукожиться в клубочек. И из-за того, что я вертелась, повозка поскрипывала. Спустя минут сорок тщетных попыток призвать Морфея, я закуталась в своё одеяло и вышла в ночь. Харай так и сидел у огня, поглядывая на лошадей, мирно дремавших стоя.

— Вам бы лучше поспать, док, — не обернувшись, произнёс он. А ведь я очень тихо выбралась из повозки… Впрочем, в глубокой ночи в поле слышно каждый чих.

— Я знаю, — я кивнула его уху фактически. — Не могу уснуть. Ничего, если я посижу с тобой?

— Странный вопрос, — тихо ответил он.

— Почему? — подошла к огню и остановилась, озадаченно глядя на него.

— Мне действительно нужно объяснять? — ишварит поднял на меня глаза. Я кивнула. — Неужели вы не знаете, что я не могу вам отказать?

— Почему? — я в недоумении склонила голову набок, снова чувствуя себя маленьким ребёнком — на этот раз с почемучкой.

— А ведь мы с вами и правда никогда не говорили об этом, — он глубоко вздохнул. — Вы никогда не задавались вопросом, почему я остался с вами после госпиталя?

— Нет, — я покачала головой. — Почему?

— Потому что я… — он снова вздохнул и посмотрел на меня в упор. — Потому что вы показали мне другую правду. Когда мы встретились, я хотел убить вас.

— Ты был близок, — я кивнула.

— Да, — Харай сжал переносицу. — Но силы оставили меня, и вы спасли мне жизнь. Я не думаю, что нашёлся бы ещё хоть один такой же дурак.

У меня аж лицо вытянулось. И челюсть отвалилась. Чего?

— Если бы на вашем месте был кто-то другой — кто угодно — он бы бросил меня умирать, — не глядя на меня, продолжил ишварит. — Потому что посчитал бы, что я прикончу его, как только он меня вылечит. Но не вы. Я знаю, что вы заботились обо мне сами и никого другого не подпускали, потому что я был опасен. В учении Ишвара нам говорили, что алхимия — зло, искажающее суть вещей, но когда я пришёл в себя, я подумал, что бог послал мне вас, чтобы показать другую правду. Наблюдая за вами, я понял, что суть вещей искажают люди. Алхимия — лишь инструмент.

— И я так и не поняла, почему ты остался, — я, наконец уселась.

— Я знаю, что вас послал мне Ишвара, — глухо изрёк он.

— Зачем? — почемучка прогрессирует.

— Чтобы защитить, — Харай понизил голос.

— Кого? — Фредерика вроде умная. Так почему я так туплю?

— Вы правда совсем не понимаете? — он повернулся ко мне и заглянул в глаза.

Я отрицательно помотала головой. И не смогла оторвать взгляда от его глаз: обычно кумачовая радужка потемнела, стала почти багряной, и то ли сама по себе чуть светилась в ночи, то ли так играли блики от огня. Пару минут он почти не моргая смотрел мне в глаза, видимо, полные недоумения, а потом отвёл взгляд и тяжело вздохнул.

— Вы — посланный мне Ишварой свет учения, который я должен оберегать, — тихо произнёс он.

— Чт?..

Харай приложил палец к губам, призывая меня к тишине, и я озадаченно заткнулась. В голове была полная каша: какого вообще чёрта мы начали этот странный и непонятный разговор и что он имел в виду? Если бы я сама писала это, я, может быть, и догадалась бы, про что идёт речь, но я понятия не имела, что всё это могло значить. Мои мысли метались, как пьяные бурундучки от разрывов петард, и я не могла ясно мыслить вообще. Да кем он меня видел вообще? Что за, блин, свет учения? И с какого такого перепуга ему нужно… Нет, он должен меня оберегать? Аргх…

Безудержное метание моих мыслей оборвалось довольно резко всего одной вспышкой, взорвавшейся в сознании: что за звук? Что-то бренчало где-то очень далеко, так что было едва слышно. Что-то не природное — слишком ритмичным был стук. Я изо всех сил напрягала слух, но не могла понять, что именно это может быть.

— Шли бы вы в повозку, док, — тихо изрёк Харай.

— Почему? — слово дня, блин.

— Добрые люди редко ездят верхом ночью, — так же тихо произнёс он.

А, вот что это был за звук. Я поднялась, но отойти не успела: звук резко стал приближаться, и вот я уже прекрасно понимала, что к нам скачет несколько всадников. Поначалу они, видимо, ехали медленно, чтобы не шуметь, но стоило мне начать подниматься, как они погнали лошадей, опасаясь, возможно, что мы рванём с места. А как, интересно, мы бы рванули, если с лошадей на ночь условно снята сбруя? Впрочем, этого они могли и не видеть.

Наш костерок давал не так много света — пару-тройку метров буквально. И в этом освещённом пространстве через пару минут появились четверо всадников. Харай задвинул меня себе за спину, принимая боевую стойку. Однако те, что приехали к нам, меня определённо заметили. Я почти физически ощущала на себе липкие взгляды. Меня передёрнуло. Я понимала, что четыре человека Хараю, в принципе, не противники, но тревога никуда от этого не девалась. Страх и плохое предчувствие сплелись в холодный тугой комок где-то за грудиной и заменяли бешеной птицей бьющееся сердце. И стоило Хараю сделать шаг вперёд, готовясь к атаке, как чья-то широкая ладонь схватила меня за лодыжку и потянула под повозку. От неожиданности я издала вопль дикого павиана, прежде чем рухнуть и начать хоть как-то соображать.

Фредерика никогда не любила драк. Она считала, что лучшая битва — та, которой не было. Фредерика всегда читала нотации братьям, когда перевязывала их ушибы и ссадины после уличных потасовок, и призывала решать конфликты мирным разговором. Однако это совершенно не означало, что она, равно как и я, не саданёт ногой по голове того придурка, что станет затаскивать её под повозку. Я выждала момент, когда моя пятка сможет дотянуться до тела, которое меня тянуло, и со всей дури лягнула его. Мою лодыжку мгновенно выпустили, а оттуда, куда впечаталась моя нога, донёсся протяжный вопль чайки над заливом. Будь я в панике, я бы попыталась уползти обратно, но тогда меня бы просто снова поймали за ногу и потащили назад. Нужен был план получше ползанья на пузе. Пока ударенное мной тело подвывало, я постаралась максимально собрать волю в кулак, а мысли в кучку. И тут до меня дошло: я же врач! Я же знаю анатомию человека на зубок, так что прекрасно представляю, как нанести максимальный урон минимальными усилиями. Вопрос оставался только один — убить или только покалечить. Следы прошлого воплощения имели очень однозначное мнение на этот счёт, а вот нынешнее сомневалось. Из-за головы доносились звуки частых глухих ударов и падающих тел — Харай, похоже, подобными вопросами морали не мучился. И возможно, я бы и дальше терзалась гамлетовскими вопросами, если бы не возникшая практически прямо передо мной перекошенная злобная рожа, залитая чем-то тёмным. Чем-то. Кровью, разумеется — похоже, я угодила ботинком прямо в лицо.

— Я заставлю тебя страдать, сука, — выплюнул обладатель гнусной рожи.

Я сложила ладони. Итак, как меняется молекулярная структура белков при термической обработке? Происходит свёртывание и смена гидрофильности на гидрофобность. По сути, мне надо было отделить воду от тканей. Прямо как при стирке. Я ткнула тело ладонями в плечи, и меня окатило водой. И поверх ещё высушенная мумия упала. Потрясающе.

Битва за моей головой тоже утихла. Я сбросила с себя высушенное тело, перевернулась на живот и поползла на свет. Разумнее было бы ползти в другую сторону, потому что… Ну, нулевой вероятности не существует, так что Харай мог оказать поверженным. Но в таком случае было вообще не важно, куда выползать — меня бы всё равно поймали в этом чистом поле. Я только начала выбираться из-под повозки, ещё не имея возможности смотреться, как меня кто-то схватил за руки и рывком выдернул на свет костра. Я зажмурилась, опасаясь худшего.

— Док? — голос Харая был взволнованным. Я осторожно открыла один глаз — он всё ещё высоко держал мои руки. — Вы в порядке?

— Я цела, — выдохнула я. — Только под повозкой у нас труп.

— Как будто один, — он изогнул бровь и посторонился, выпуская меня.

Люди вокруг были не без сознания. В смысле, разумеется, они были без сознания, но не только оно — уже и душа их отлетела. Никто, конечно, не просил их нападать на нас, но вот что теперь делать с этим? Ещё и лошади эти… Потянуло прохладным ветерком, и я осознала, что вымокла до нитки: если та мумия при жизни весила килограмм восемьдесят, то на вылилось не меньше сорока литров воды. Стало зябко. И только теперь меня нагнал ужас ситуации, и я схватилась за борт повозки, пошатнувшись. Что бы сделала со мной та мумия под повозкой? Это было понятно даже с моим приступом тупости.

— Док! — Харай осторожно поднял меня за плечи. — Вы вся мокрая. Что с вами?

— Это вода, — тихо отозвалась я. — Я цела, просто немного…

— Испугались? — я неуверенно кивнула. — Всё уже закончилось. Надо только прибраться.

— Я только… Мне надо переодеться, — я судорожно вздохнула.

Харай помог мне забраться в повозку, предварительно убедившись, что там не прячется ещё один смертник. В принципе, в теории, можно было высушить одежду алхимией, но у меня почему-то тряслись руки. Я не могла выбросить из головы мысль, что было бы, если бы он не дал мне применить алхимию. Что было бы, если бы Харай при этом не справился со своими противниками. Я старалась переодеваться побыстрее, но эта непонятная дрожь сильно мешала. Это стало настоящей проблемой, когда дело дошло до шнурков на ботинках. Я резко села и встряхнула руками. «Это не первое нападение на меня, — строго сказала я себе. — Это не первый убитый для Фреди. Хватит трястись, как мышь!» Это помогло. Не то чтобы я совсем успокоилась, но дрожь унять мне удалось. Так что я благополучно завязала шнурки и выпрыгнула наружу.

— Может, вам всё же отдохнуть, док? — спросил Харай. Он стаскивал тела в кучу.

— Как будто у меня получится, — вздохнула я. — Нам стоит побыстрее здесь прибраться и уехать.

— Эти люди в розыске, — изрёк он. — Я видел их портреты на станции в Метсо и в Долине Раш. Мы можем просто сдать их армии.

— М, мысль неплохая, — кивнула я. — И всё же, даже если мы не будем их ни сжигать, ни закапывать, давай уберёмся отсюда.

— Пожалуй что, — согласился он.

Пока Харай запрягал лошадей, я развернула карту. Выходило, что до Нефкаума ближе, чем до Цекеса, значит, и ехать надо было туда. Переловив разбежавшихся лошадей и привязав их к столбу, созданному алхимией, мы, наконец, уехали с места жуткого рандеву. К городу мы прибыли в предрассветных сумерках, где первым делом направились искать телефон. Вскоре нам это удалось, и я принялась звонить в штаб Восточного города. Шанс, что подполковник будет там, был невелик, но он всё же был. Мне ответил приятный женский голос, и я попросила соединить с Мустангом.

— Как вас представить? — деловито спросила она.

— Доктор Штейн, — отозвалась я.

— Пожалуйста, подождите.

В трубке повисла шуршащая тишина. Вот теперь настал момент, когда и меня начало дико раздражать отсутствие привычной техники. Были бы смартфоны — я бы просто отправила фотки преступников подполковнику и спросила совета, но нет, тут всё было сложнее. С другой стороны, пока мы ехали, Харай сказал, что они разыскиваются живыми или мёртвыми. То есть, никакого преступления мы с ним не совершили, потому что их и так приговорили к казни. А вот во времена смартфонов нам бы с ним грозило несколько лет тюрьмы даже при условии смягчающих обстоятельств.

— Доктор Штейн? — трубка ожила заспанным голосом Мустанга. — Что стряслось?

— Тут такое дело, подполковник, — я набрала полную грудь воздуха. — Ночью на нас напали разыскиваемые преступники. И так вышло, что сейчас их клюют вороны. Нам надо что-то сделать с этим.

— Где вы? — мне показалось, что он мгновенно проснулся.

— В Нефкауме.

— Понял, — твёрдо ответил Рой. — Я с ними сейчас свяжусь. Идите в местное отделение. Харай с вами?

— А как бы я одна отбилась, интересно? — фыркнула я.

— Я рад, что вы оба в порядке, — в голосе послышалась улыбка. — Идите в штаб. Скажите, что от меня. Вас встретят и помогут.

— Спасибо, подполковник, — я выдохнула.

— Ничего особенного, — хмыкнул он и повесил трубку.

Картина на месте нашего ночного рандеву при дневном свете приобрела гораздо более нелицеприятный вид. Пять тел были свалены в кучу, а рядом с ними топтались привязанные лошади, которым подобное соседство, как и слетевшиеся мухи и вороны, определённо доставляли неудобства. Военные быстро разложили тела, сверили с листами розыска, завернули в подобие брезента и скидали в кузов приехавшего вместе с нами грузовичка. Лошадей вместе с повозкой пришлось оставить в военной части, и мы приехали с довольно молодыми майором и капитаном в одной машине, а во второй было ещё трое офицеров младших чинов, которые и занимались погрузкой. Все они были довольно типичными на вид аместрийцами.

— У четырёх переломаны шеи, с этим всё ясно, — констатировал майор. — Но что произошло с пятым?

— Оу. Это сделала я, — я покосилась на ещё не просохшую лужу там, где стояла повозка. — Я отделила воду из его тела от тканей, и вот результат.

— А, так вы алхимик. Вы же не хотите сказать, что использовали человеческое преобразование? — он сурово посмотрел на меня.

— Ну что вы! — запротестовала я. — Ничего такого. Это скорее из раздела медицинской алхимии и работ по химерам.

— А разве для такого преобразования не нужен сложный заготовленный алхимический круг? — подал голос капитан.

— Как правило, да, — я кивнула. — Но у меня всё немного иначе.

— Когда на вас напали, вы знали, что они в розыске? — снова обратился ко мне майор.

— Я — нет, — призналась я, помотав головой. — Мы сидели у огня, и я собралась пойти спать, когда к нам подъехали четверо мужчин верхом. Потом меня сразу затянули под повозку. Я не хотела никого убивать, но и умирать в мучениях, как мне обещал нападавший, мне тоже не хотелось.

— Понятно, — кивнул майор и повернулся к Хараю. — Ваша версия.

— Когда док собралась идти спать, к нам подъехали четверо всадников. Я хотел подойти и спросить, что им нужно, потом услышал вскрик дока, когда её потащили под повозку, — ровным тоном говорил ишварит. — Потом двое спешились, и один из них достал нож. А дальше всё как-то пришло к этому.

— Хорошо, — кивнул майор. — В отчёте я укажу, что это была эффективная самозащита в состоянии аффекта. Однако поскольку вы расправились с ними, вам полагается вознаграждение согласно этим листам, — он помахал ориентировками. — Лошадей заберёте?

— Нам не надо, — поспешила заверить я.

— Вот и славно. В части пригодятся, — майор обернулся на грузовичок: — Вы там закончили?

— Так точно! — донеслось в ответ.

— Поехали тогда назад.

Нас с Хараем снова засунули на заднее сидение. По пути я начала клевать носом и в итоге отрубилась, приложив голову на широкое плечо ишварита. Он разбудил меня только тогда, когда мы уже вернулись в часть. Время было уже за полдень, что делало очевидным невозможность доехать до Центрального города засветло. И после прошлой ночи мне как-то резко перехотелось опять ночевать в чистом поле. В одно место молния, конечно, дважды не ударит, но вот одинаковые неприятности два раза подряд со мной случиться могут ещё как. И во второй раз всё может закончиться печальнее.

Я вылезла из машины и потянулась. Грузовичок с нами не приехал — видимо, тела отвезли в другое место, а лошади ещё не успели прийти. На их доставку отрядили двух молодых офицеров из второй машины. Майор увёл нас в здание, где мы с ним сверили показания, которые подозрительно напоминали что-то в духе: поскользнулся, упал, очнулся — гипс. В том плане, что в его записях фигурировало, что мы мирно сидели себе и пили чай около своей повозки, когда бандиты выскочили будто из-под земли. Я не успела узнать никого, так как оказалась в темноте под повозкой, а Харай, если верить записям, сразу понял, что перед ним преступники в розыске. А потом уже сразу трупы. Мы подписали бумаги, мол, с моих слов записано верно, после чего майор выписал нам квитанции в соответствии с назначенным вознаграждениями. Он сказал, что выплаты по ним можно получить в любом отделении банка в рабочее время.

— Вы ехали в наш город? — уточнил майор, когда вся бумажная волокита была завершена.

— Нет, нам дальше, — выдавила улыбку я.

— Поедете сегодня? — допрос продолжился.

— Не думаю, что это будет хорошей идеей, да, док? — повернулся ко мне Харай.

— Это точно, — кисло подтвердила я.

— Вы можете остаться у нас в казарме, — предложил майор, но ишварит резко отрицательно мотнул головой. — Или отправится на постоялый двор.

— Пожалуй, мы лучше на постоялый двор, — вяло созналась я.

— Хорошо, — кивнул майор.

Мы распрощались и покинули штаб. Я валилась с ног от усталости, так что приходилось функционировать на чистом упрямстве. Когда мы взбирались на козлы повозки, к нам подбежал сержант и сказал, что майор приказал нас проводить. Он взгромоздился на облучок сбоку, и мы наконец тронулись. Правил лошадьми Харай, сержант трудился навигатором, а я размышляла, чего хочу больше — есть или спать. «Домой?» — пискнуло что-то на краю сознания, но я встряхнула головой, отгоняя эту мысль.

До постоялого двора мы добрались минут за десять. Я вошла внутрь, чтобы договориться о комнатах и ужине, пока ишварит ушёл справиться о ночлеге для лошадей. Цена за две комнаты меня устроила — в Метсо было бы дороже примерно в полтора раза. Впрочем, меня в тот момент устроила бы практически любая цена, лишь бы мне дали помыться, поесть и поспать. В любом порядке. Ранний ужин или поздний обед хозяин был готов подать нам в общем зале, пообещав, что в комнатах будет ждать ванна. Я согласилась и села за столик. Минут через пятнадцать моей отчаянной борьбы со сном пришёл Харай. Он сел напротив и сказал, что лошадей устроил. Я смогла только кивнуть. Мне показалось, что я моргнула, но судя по очень заметно изменившемуся запаху, выморгнула я по меньшей мере минут через двадцать. Как раз к тому моменту, когда хозяин принёс седло барашка с печёной картошкой и помидорками с чесноком. Только чудо не дало мне захлебнуться слюнями, пока он нёс блюдо от кухни до стола.

В комнате имелось ростовое зеркало. А в зеркале отражалась замученная я. Самой большой проблемой были мои волосы, которые я так и не привела в порядок после того, как елозила головой по земле. Прекрасные пшеничные кудри напоминали гнездо кукушки после урагана. Хотела бы я знать, почему никто даже не обмолвился, что я похожа испорченную соломенную швабру. Но по крайней мере платье, которое я натянула трясущимися руками, вид имело вполне сносный и даже уместный, хотя и было вытащено мной наугад. Ванна, как и обещал хозяин, тоже была — стояла посреди комнаты и манила паром над горячей водой. Я разделась и залезла в неё, давая себе строгую установку не спать.

Утро я встретила всё-таки в постели. Каким-то чудом мне удалось отмыться и переместить своё тело на кровать, где оно благополучно и отрубилось. Когда я проснулась, утро ранним уже точно не было, зато я полностью выспалась. Одевшись и победив растрепавшиеся кудри, я ссыпалась с лестницы этажа жилых комнат в общий зал, где нашёлся Харай, сидящий за накрытым на двоих столом. Он улыбнулся мне, и я присоединилась к трапезе.

— Как вы, док? — спросил он, стоило мне сесть.

— Да всё со мной нормально, — отмахнулась я, вдыхая аромат пышной булочки. — Не самая жуткая ночь в моей жизни.

— Ну, как скажете, — хмыкнул он. — Давайте сразу после завтрака поедем.

— Разумеется, — кивнула я. — Франкен нас, наверное, заждался уже.

— Вы были правы, — понизил голос ишварит.

— В чём? — я вопросительно изогнула бровь. Что там я опять сморозила такое?

— Дело всегда в личности, — загадочно отозвался Харай.

Что-то я не припомню, чтобы говорила нечто подобное. Впрочем, он мог таким образом перефразировать какие-то другие мои слова. Поди разбери, что там у него в голове творится. Но если подумать, то это довольно разумная мысль, и более точно её выразить сложно. Вопрос только в том, что побудило его озвучить её сейчас. Я встряхнула головой. К несчастью лента, которой я перевязывала косу, пришла в совершенную негодность, так что волосы пришлось оставить распущенными. Понятно, почему Фредерика носила косу: я вчера не дала себе труда расчесать волосы влажными, и сегодня пришлось смочить их, чтобы они не обретали форму одуванчика. Так, первым делом по приезду с Центральный город надо будет купить ленты в косу. Или вообще шпильки с сеточкой. Или постричь пикси… Хотя нет, совсем короткие они будут торчать во все стороны совсем бесконтрольно. Пучок и коса, коса и пучок — вот моё решение этой кучерявой проблемы.

Пока я выписывалась — оплатила комнаты я авансом — Харай запряг лошадей и вывел повозку ко входу в постоялый двор. Я взобралась на козлы рядом с ним, и мы двинулись к конечному пункту нашего путешествия. Хотелось верить, что все наши злоключения не были дурными знамениями, которые как бы кричали: «Поворачивай к чёрту!!!». Выехали мы в итоге относительно рано. По крайней мере, за городом дорога была довольно пустынной. За два часа нас обогнал всего один попутный экипаж и ещё один проехал навстречу. Ни всадников, ни машин не попадалось. Лошади шагали неторопливо и вальяжно. Под гладкой блестящей шерстью было видно, как перекатывались их мощные мускулы. Но конскими задами я любовалась недолго, переведя взгляд к безупречно чистому голубому небу.

— Уж не задумались ли вы об отступлении, док? — я аж вздрогнула от внезапного вопроса Харая.

— Н-нет, — споткнулась я. — Просто подумала, что как-то не очень удачно складывается дорога. Может, это знак?

— Я бы не сказал, что неудачно, — он мотнул головой и устремил взгляд на дорогу. — Скорее даже удачно.

— Ты говоришь загадками, — насупилась я.

— Никаких загадок, — ишварит повернулся ко мне и улыбнулся. — Мы справились с плохими парнями и справедливо получили награду, а не наказание. Разве это не хороший знак?

— Ну, если так посмотреть… — протянула я.

С этого ракурса — пожалуй, да, знак хороший. Впрочем, какая разница, какие там знаки? Всё равно у меня нет выбора, что делать. Мне позарез нужна была центральная библиотека, даже если бы пришлось пробираться в неё вором в ночи. Так что о повороте назад и речи быть не могло. Больше мы не разговаривали, да и на обед останавливаться не стали. Южная окраина города показалась, когда тени уже снова начали расти. Там, примерно в полукилометре от первых строений, маячила фигура человека около припаркованной на обочине машины. Я присмотрелась и опознала Франкенштейна. Он махнул нам рукой, и Харай чуть подтянул возжи так, что лошади замедлились и вскоре остановились прямо за машиной.

— Франкен!

Я вскочила с козел и хотела было нормально спуститься, чтобы поздороваться с ним, но наступила на краешек собственного подола и полетела прямёхонько на грудь Франкенштейна. Я зажмурилась. Наши с ним отношения пока что как-то не поддавались описанию, и мне казалось, что он вполне мог отойти в сторону, позволив мне распластаться по земле в качестве мелкой мести за пребывание здесь. Но нет — я оказалась в его объятиях. Франкенштейн чуть сжал меня, как, вероятно, сделал бы брат, и поставил на ноги.

— Я ждал вас вчера, — он нахмурился. — Где вы застряли?

— Ох, ну, — я нервно поправила волосы. — Мы наткнулись на разбойников в розыске и из-за этого немного задержались.

— Вы отправили их за решётку? — Франкен сложил руки на груди.

— Мы отправили их в Вальхаллу! — я воинственно подняла кулачок.

— Ну, понятно, — он усмехнулся моему виду и переглянулся с Хараем. Тот ему, видимо, кивнул. — Я приехал позавчера утром и нашёл нам дом. Пока в аренду, но если останемся, можно будет выкупить.

— О, так у тебя было свободное время, — по моему лицу расползлась хитрая улыбка. — Успел посетить местные достопримечательности? Планетарий⁽¹⁾, серпентарий⁽²⁾… Лупанарий⁽³⁾, может быть?

— Ну во-первых, не очень понимаю разницу между последними двумя — там и там жестокий женский коллектив, — Франкенштейн смотрел на меня с лёгкой насмешкой. — А во-вторых, ты правда думаешь, что я посещал когда-либо подобные заведения?

— Ну, — с деланной задумчивостью протянула я, приставив палец к щеке. — Скорее уж женщины платили бы тебе за это, а не ты им.

— Что за намёки? — он сурово свёл брови и опустил подбородок.

— Боже, что ты там придумал себе? — улыбнулась я. — Я лишь имею в виду, что у тебя безупречный геном, и многие женщины хотели бы иметь такого ребёнка вплоть до того, чтобы заплатить за это.

— У тебя сейчас идентичный геном, — хмыкнул он. — Ладно, поехали. Дел ещё много.

Он сел за руль, а я вернулась на козлы. Чтобы поспевать за машиной Франкенштейна, лошадей пришлось пустить рысцой, что, впрочем, не вызвало у них никакого напряжения. По факту, в сам город мы не въехали, завернув к восточной окраине. По левую руку располагались каменные дома в один-два этажа с маленькими палисадниками. Минут через пятнадцать машина впереди начала притормаживать, пока не остановилась у одного из домов. Это было двухэтажное строение из серого камня с двускатной крышей, перед которым пышно рос шиповник. За дом вела укатанная дорожка, и там был небольшой задний дворик. Не сравнить с подворьем Фредерики, конечно, но там можно было разместить и повозку, и автомобиль. К тому же, там была конюшня на три стойла с сеновалом и летняя кухня. Здесь, казалось, давно никто не жил, хотя всё было ухоженным.

Следующие два часа были наполнены изнурительным монотонным трудом разгрузки повозки. Тяжести мне не доверяли, но там и относительно лёгких коробок было выше башки. Пока что всё перенесли в просторную комнату на первом этаже, которая должна была быть гостиной. Должна была, потому что из мебели в ней был только неубедительный квадратный стол и три разных стула. Франкенштейн провёл нам экскурсию по дому, и оказалось, что в нём вообще больше не было никакой мебели. Абсолютно. Ни единой больше табуреточки или тумбочки. Ничегошеньки. Даже на кухне одиноко торчала лишь плита, да латунная раковина тускло блестела в углу. Ну зато была крыша над головой. И да, у нас были деньги. А когда у тебя есть деньги, обстановка лишь вопрос времени.

Я и Франкен заняли «спальни» наверху, Харай же — заднюю комнату на первом этаже рядом с выходом во двор. Кое-как перетаскав свои вещи, мы собрались на кухне вокруг одинокой плиты. Хотелось есть. Идей, как без стола что-то приготовить, не было. Я постаралась убедить себя, что готовить мне приходилось и в худших условиях, что, в общем-то, было правдой, и приготовилась засучить рукава, когда Франкенштейн неожиданно произнёс:

— А давайте сегодня в кафе поужинаем? Тут есть одно поблизости. Минут десять пешком.

Я облегчённо вздохнула и охотно согласилась. Харай, впрочем, тоже. На сборы ушло около получаса, и я была единственной виновницей задержки. Потому что сначала мне пришлось выискать в чемодане шпильки, ведь ветер с моей причёской обошёлся беспощадно. А после того, как я накрутила шишку, настал черёд выбора платья. И это был очень сложный выбор. Здесь не подходило определение одежды «Не нагишом». И после долгого шевеления мозгами в моей умной голове, как у короля Джулиана, из всех своих платьев я выбрала тёмно-серый брючный костюм и бледно-голубую блузу с бантом на шее. Осенние вечера стали прохладнее, так что пришлось на свет божий достать ещё и коричневый кожаный френч. Когда я спустилась на первый этаж, Харай и Франкен говорили о чём-то, но я не успела разобрать ни слова. Возможно, ишварит рассказывал детали позапрошлой ночи, а может, они просто обсуждали, как бы чё бы, чтоб ничё бы. В любом случае, мне этого уже не узнать.

Было решено потерпеть неудобства до экзамена, однако чтобы не тратить время на выездное трёхразовое питание, мужчины перенесли единственный стол в кухню. А с помощью нехитрых алхимических преобразований деревянные ящики из-под вещей продолжили служить нам в качестве табуреток и письменных столов. На следующий же день после приезда мы с Франкенштейном поехали подавать документы на сдачу экзамена. Никакого ажиотажа там, как ни странно, не было. За вытянутым столом сидели четверо офицеров, которые принимали заявления, а больше там и не было никого. Взяв бланк, я села за отдельный стол и принялась его заполнять, а закончив, пересела к офицеру. Он внимательно просмотрел бланк, кивнул и отложил его. Я уже хотела было встать, но он вдруг схватил бумаги и поднёс к самому носу.

— Медицинская алхимия? — озадаченно спросил он.

— Да, — я чуть съёжилась.

— В таком случае ваш экзамен будет проходить в другой форме, — он кивнул как будто самому себе и достал новые бумаги. — Письменный экзамен вы будете сдавать на общих основаниях, а по боевым искусствам вам не нужен. Но вы всё равно должны будете присутствовать в качестве действующего медика. Если, конечно, пройдёте письменный. Если вы намерены представить научную работу для комиссии, это нужно сделать не менее чем за три дня до письменного экзамена. Вам всё понятно?

— Да, — я кивнула.

— Удачи на экзамене, — офицер дежурно улыбнулся мне и протянул ещё одну бумагу. — Специальный контракт. Ознакомьтесь. Вы сможете выбрать стандартную форму сдачи экзамена, если не захотите служить, как медицинский алхимик.

— Благодарю, — я улыбнулась ему в ответ и углубилась в чтение.

Специальный контракт не подразумевал ничего из ряда вон выходящего, на самом деле. В соответствии с ним армия должна была предоставлять подписавшему его алхимику годовой бюджет на исследования, который утверждался индивидуально, ежемесячное жалование майора, а также компенсировать расходы на лечение военнослужащих. Алхимик со своей стороны должен был отчитываться о своих исследованиях, обеспечивать должную медицинскую помощь и трудиться в полевых госпиталях в случае вооружённых конфликтов. Особым пунктом значилось исключение подписавшего контракт алхимика из реестра живого оружия. В общем, это было похоже на обычный найм частного врача, только для всей армии в целом. Меня это вполне устроило, как и Франкенштейна, так что мы отправились домой, готовиться к сдаче.

Я решила последовать совету и представить в качестве научной работы формулу антипохмельного средства. Написать работу, учитывая, что на это была всего неделя, задачкой было непростой, но при очень жгучей раскалённой кочерге в заднице диплом можно и за ночь написать. Франкенштейн после недолгих раздумий решил представить комиссии углепластик. И вся ближайшая неделя прошла под знамёнами недосыпа, красных глаз, чернил и бумаги и наскоро приготовленного чёрт знает чего. Но плоды трудов того стоили.

Мы везли свои работы в комиссию за день до крайнего срока. Сдача в последний день грозила толкотнёй тех, кто откладывал всё на самый край, и мне лично не хотелось попадать в это. Так что пришлось спешно заканчивать, отказавшись от сна в последние сутки.

— Как считаешь, твой алказельцер лучше оригинала? — поинтересовался Франкенштейн, когда мы оказались в небольшой очереди в кабинет приёма работ.

— Не знаю, я же не проводила ни доклинических, ни, тем более, клинических испытаний, — я пожала плечами. — Только голый расчёт. А что насчёт тебя?

— Ну, единственный образец этого готового материала находится в ноге нашего дорогого конюха, и мне бы не хотелось, чтобы это стало достоянием широкой общественности, — он вздохнул. — Кстати, я бы попросил тебя в одиночку, в тёмное время суток, по городу не болтаться.

— Как скажешь, конечно, только я вообще не вижу причин болтаться по городу ночью, — хмыкнула я. — Ни в одиночку, ни в компании.

— Вот и славно, — удовлетворённо кивнул он.

Я промолчала, озадаченно посмотрев на него. С чего бы вдруг такая забота? И вопрос ещё, чья это забота — самого Франкенштейна или Франкена. Впрочем, возможно, что их обоих. Брат заботился о Фредерике в силу обстоятельств непреодолимой силы — она его сестра, а вот для гениального учёного я важна возможностью вернуться домой. Хотя у меня почти не было сомнений, что и без меня он сможет найти отличный способ вернуться. Без членовредительства и неучтённых факторов. Типа лечь спать в позе танцующего осьминога головой на зюйд-зюйд-вест третьего дня новолуния на высоте в семьдесят три метра над уровнем моря на снегу, которому более трёх лет. Может, теперь это так работает.

Сдав свои работы, мы вернулись домой, где нас ждал довольно неожиданный сюрприз: на хлипкой табуретке, бывшей не так давно ящиком из-под я уже не помнила чего, сидел Харай с ребёнком на руках. Моя челюсть поздоровалась с полом.

— Привет, — хрипло извергла из горла я. — Что происходит?

— Я был в общине рядом с городом, — произнёс ишварит. — Этой девочке очень нужен врач. Она умрёт, если ничего не сделать.

— А что с ней? — я лихорадочно придумывала, как осмотреть ребёнка в текущих условиях.

— Вроде как врач тут вы, а не я, док, — хмуро отозвался Харай.

— Так. Давай на кухню — там хотя бы стол есть, — наконец начала соображать я. — Я сейчас принесу свежую простыню, найду белый халат и…

— Иди переоденься, — оборвал меня Франкен. Он уже был в белом халате и держал в руках простыню. Вот кто явно быстрее меня соображал.

— Да, минуту.

Я взлетела на второй этаж на третьей космической скорости. Пока мы ехали домой, единственное, о чём я думала, был сон. Пусть кровати у меня не было, зато был тонкий матрац и одеялко. А после суток химических формул большего и не надо было. Но стоило мне увидеть больного ребёнка, как сонливость как рукой сняло. Переоделась я с такой стремительностью, какой мог позавидовать среднестатистический солдат. Все инструменты и препараты у нас так и оставались в ящиках на первом этаже, так что я только тщательно вымыла руки перед тем, как спуститься.

Девочка лет десяти со смуглой кожей и белыми короткими волосами лежала на белоснежной простыне на кухонном столе. Она была без сознания и прерывисто дышала. Внешних повреждений я на ней не видела.

— У неё лихорадка, — заметил Франкен, стоило мне войти.

— Что-нибудь ещё известно? — кивнув, обратилась я к Хараю.

— Её отец сказал, что позавчера у неё заболел живот, а с прошлого вечера она в таком состоянии, — отозвался он.

— Где заболел? Что она ела? Что она делала? Бывало ли такое раньше? — засыпала я его вопросами. Ишварит только развёл руками. — Сколько займёт привести сюда её отца?

— Если верхом, за полчаса успею, — прикинул Харай.

— Тогда привези его. Нам надо понять, что именно лечить, — я нахмурилась.

Меньше, чем через пять минут я услышала стук копыт. По большей части мои лошади были животными весьма неторопливыми. Но когда это требовалось, они могли скакать галопом и развивать скорость выше, чем средненькие машины. Правда, недолго. Я начала осматривать девочку не дожидаясь её отца. По пальпации выходило, что у неё аппендицит, вот только почему она была без сознания, непонятно. Размышляя над этим, я принесла на кухню саквояж с хирургическими инструментами и препараты.

Харай и правда привёз отца девочки через полчаса. Мужчина был высоким, даже долговязым. И девочка была очень похожа на него. Наши с Франкеном лица определённо ему не понравились, и он поморщился, но никаких колкостей вслух не сказал.

— Здравствуйте. Что-то необычное было перед тем, как ей стало плохо? — предельно спокойно спросила я.

— Нет, — сухо ответил он.

— Раньше у неё боли бывали?

— Нет, — так же холодно и сухо.

— Наследственные заболевания или аллергии есть? — я вздохнула.

— Мы ничем таким не болеем, — резко ответил мужчина. — Если вы намекаете, что ишварцы…

— Я ни на что не намекаю, — перебила я. — Я собираю данные. Это нужно, чтобы лечение не навредило. Если у неё нет никаких особенностей, которые могут у абсолютно любого человека, — я дробила слова, выделив последнюю фразу. — То мы разберёмся с этой проблемой максимум за час. Да, Френки?

— Не вижу причин, по которым нам бы понадобился час, — он пожал плечами и пружинящей походкой подошёл к столу. — Незачем растягивать мучения.

— Это лучшие врачи Аместриса, — тихо проговорил Харай, подталкивая мужчину назад в гостиную. — Всё будет хорошо.

А вот очень не похоже, что всё будет хорошо, если обратить внимание только на внешнее: мы собирались оперировать девочку на кухне! И хотя реальных шансов, что что-то пойдёт не так, практически не было, выглядела наша операционная не самым презентабельным образом. Но, в конце концов, тут был яркий свет, тепло и вода. Что уже было лучше некоторых полевых условий. Я смешала наркоз, и пока он начинал действовать, продезинфицировала инструменты.

У девочки действительно был аппендицит. Лихорадка и потеря сознания были вызваны тем, что она слишком долго терпела боль. Так что после того, как операция была закончена и Франкен наложил повязку, девочка начала приходить в себя, едва стало отпускать действие наркоза. Увидев Франкенштейна, она испуганно вытаращила глаза, но не издала ни звука. Я закатила глаза и вышла в гостиную.

— Мы закончили, — сообщила я. — Она пришла в себя.

— Я сейчас же заберу её домой, — отец девочки поднялся.

— Разумеется, заберёте, — я вздохнула. — Мы только приехали в город и не успели даже обзавестись кроватями — сами спим на полу. Однако ей нужен покой. Не хотелось бы, чтобы вы растрясли её по дороге.

— Что с ней было? — мрачно посмотрел он на меня.

— Аппендицит, — констатировала я. — Встречается довольно часто. Это воспаление участка кишечника. Мы его удалили, больше он её не побеспокоит. Харай, лучше отвезти их в повозке, — он кивнул и вышел.

— Вы — алхимик? — сурово спросил меня отец девочки.

— Вообще-то, да, — я кивнула. — Но я не использовала алхимию, чтобы вылечить вашу дочь. Это была самая обычная хирургия. Я знаю, что для вас алхимия относится к неприемлемым вещам, и уважаю это. Почему вы не привезли её к врачу раньше? Нам повезло, что не было осложнений.

— У нас нет денег, а в общине нет врача, который бы взялся за такое, — он отвёл глаза. — Я не знаю, чем вам заплатить.

— Глупости, — отмахнулась я. — Меня попросил Харай. Я с вас ничего не возьму. Идите уже к ней. Мне кажется, она напугана видом аместрийца.

Мужчина коротко кивнул и ушёл в кухню. Оттуда донёсся его голос, значительно потеплевший, а затем и детский плач. Вскоре вернулся Харай с носилками в руках. Началась какая-то суета, и поскольку я никак не могла быть в ней полезной, я присела на один из наших хлипких табуретов. Я пребывала в прострации, и вялые мысли вяло вялились в моей голове. Что-то свербило на периферии сознания, но у меня не было сил сконцентрироваться на этом. Наконец, суета прекратилась, и с улицы донёсся негромкий перестук массивных копыт.

— У них нет врача, — медленно пробормотала я.

— Неудивительно, — раздался совсем рядом голос Франкенштейна. — Это же практически гетто. Ни врача, ни учителя. Здесь, рискну предположить, и волонтёров не нашлось, чтобы хоть как-то им помочь.

— Как-то это вообще не радужно, — вздохнула я.

— А должно было быть радужно? — он вопросительно изогнул бровь.

— Мгм, — отрицательно промычала я. — С чего бы было что-то радужное после гражданской войны, спровоцированной убийством ребёнка? Просто мне не нравится такое положение дел.

— Ну, я полагаю, глобально и сразу здесь ничего не изменить, — Франкен вздохнул и вдруг улыбнулся. — Но локально мы сделать кое-что можем.

— Что кое-что? — у меня случился рецидив тупости.

— Мы можем посещать их раз в неделю, например, и осматривать и лечить больных, — утвердил он.

— Если их устроят врачи-аместрийцы, — вздохнула я.

— Вопрос маркетинга, — усмехнулся Франкенштейн. — Каков бы ни был наш с тобой цвет глаз и волос, мы остаёмся лучшими специалистами в стране. И заметь, не лучшими из согласных помочь, а лучшими вообще.

— А, ну да… — протянула я. — Но давай отложим разработку рекламной кампании за завтра. Потому что сейчас мой мозг может сгенерить только что-то вроде названия детского обувного «У шлёпочек».

— Есть в твоих словах нечто рациональное, — душераздирающе зевнул Франкен. — Давай отложим это немного. А сейчас спать. Ещё немного, и я лягу прямо здесь.

— Нет уж, — я заставила себя встать. — Давай по кроватям. То есть, по матрасам.

1) Научно-просветительное учреждение, в котором демонстрируется небесная сфера со звёздами, планетами и спутниками, кометами и метеорами.

Вернуться к тексту

2) Помещение или пространство (например, вольер) для содержания змей с целью получения от них яда, шкурок, яиц; разновидность террариума.

Вернуться к тексту

3) Лупанарий (также лупанар, лат. lupānar или lupānārium) — публичный дом в Древнем Риме, размещённый в отдельном здании.

Вернуться к тексту

Письменный экзамен на государственного алхимика оказался вовсе не таким страшным на самом деле. Если бы существовала шкала сложности экзамена, в которой единица была бы у физры, которую ставили автоматом за посещаемость, а десятка — у теории функций комплексного переменного, то этот потянул бы примерно на шесть. Экзаменационный лист состоял из двух частей, первая из которых задавала общие вопросы, на которые надо было ответить своими словами, а вторая включала в себя более чёткие задачи. Своими словами — что за дурацкая формулировка вообще? Как можно своими словами написать ответ на вопрос «Табу алхимии»? Там что, есть варианты, кроме человеческого преобразования? А вот задачки требовали внимания, потому что вопрос «Какие вещества можно получить из приведённых ниже в ходе химических реакций?» и «Какие вещества можно получить из приведённых ниже в ходе алхимических преобразований?» довольно разительно отличались. Скажем, химией из поваренной соли и воды нельзя получить соляную кислоту, а алхимией — можно. Суть в том, чтобы осознать объект, разобрать его на составляющие элементы, а потом собрать их в нужном порядке. Способность к использованию преобразования дана не всем людям, но и тем, кому дана, не всегда удавалось её развить до пристойного уровня. Потому что для этого нужны обширные знания, концентрация, приличная физическая форма… Короче, алхимик должен пребывать в гармонии тела и разума. Об этом тоже, к слову, был вопрос.

На письменный экзамен давалось три часа, и мало кто ушёл раньше. Время вышло, когда я повторно просматривала ответы. И не то чтобы было что-то прямо сильно сложное, просто вопросов было много. Прямо вот очень. Хотя три часа для меня вообще не рекорд. Результаты должны были быть готовы через неделю, которую мы вынуждены были оставаться в подвешенном состоянии. И поскольку ничего полезного для себя сделать за это время было невозможно, мы посовещались и решили отправиться в общину. По факту выяснилось, что некто вроде лекаря в общине был. Вот только его методы лечения были… Как бы это сказать? Выздоровеет, коли не помрёт. Впрочем, у него были отвары из трав, но ими можно было максимум вылечить насморк. Но он, по крайней мере, понимал собственную несостоятельность, так что нашему приходу очень обрадовался, поскольку в большой палатке, имитирующей госпиталь, было несколько тяжёлых больных. Причём один конкретно по части Франкена: попал в какую-то аварию и остался без руки. Короче, надо было засучить рукава, и заняться делом. И таким вот манером неделя пролетела незаметно. Время всегда ускоряется, когда делом занят, а не слоняешься в четырёх стенах.

К слову, развёртывать какую-либо рекламную кампанию нашего участия не пришлось. Мы просто приехали вместе с Хараем посмотреть, как дела у девочки после операции. И пока занимались осмотром, ишварит поговорил со старейшиной, представив нас как лучших специалистов, готовых оказать бесплатную помощь страждущим. Убедившись, что шов заживал хорошо, и никаких осложнений не возникло, мы присоединились к беседе со старейшиной. Он всё искал скрытый смысл нашего желания помочь, но так его и не нашёл. Так что в итоге он всё-таки согласился. Впрочем, отказался бы на его месте только совсем уж круглый дурак.

Ничего удивительного в результатах экзамена не было. И Фредерика, и Франкен сдали его превосходно. Так что оба были приглашены на вторую часть в качестве медиков. Перед этим, однако, у нас должна была состояться встреча с экспертным советом, который уже должен был принять решение о присвоении звания. Это было донельзя странное мероприятие. Сложно сказать, как оно должно было проходить, но в моём случае это было чтение вслух поданной мною работы. Если бы у натрия, кислорода, углерода или водорода были реплики, они бы делали это по ролям. Мне даже не надо было защищать её, потому что это за меня делали сами члены совета. Единственный вопрос, который мне задали — испытывала ли я итоговую формулу на людях. Я ответила, что не испытывала, но основывала исходные расчёты на ранее используемых мной смесях препаратов. Мне ответили, что дальнейшими испытаниями займётся армия. Ещё через минуту поздравили с утверждённой сдачей экзамена и выразили надежду на мой будущий великий вклад в фармакологию. Ну, не буду разочаровывать их — пусть себе грезят.

Собеседование Франкенштейна, как оказалось, проходило по той же схеме. Только его попросили предоставить образец материала для изучения свойств. Делать его пришлось буквально из говна и палок. То есть, из органики и смолы, конечно. Тем не менее, материал привёл экспертный совет в восторг, и они едва ли не с радостными криками макак в брачном периоде передавали друг другу кусок углепластика. Я, правда, не присутствовала — ждала за дверью, но Франкенштейн описал их поведение именно так. Было уже понятно, что серебряные часы — символ государственного алхимика — у нас уже практически в кармане, так что можно было обустраиваться в доме на долгое проживание. Так что к мебельщику мы с ним отправились прямо из штаба. А поскольку мы ожидали скорых пополнений счёта, жаба скупердяйства была полузадушена и временно убрана подальше, чтобы транжирить не мешала.

Экзамен по боевым искусствам, откровенно говоря, не вдохновлял. И вовсе не потому, что сражения были недостаточно впечатляющими — напротив, там было на что посмотреть. И было что полечить потом. Но мои мысли больше занимал в тот момент цвет занавесок для гостиной, чем мутузящие друг друга мужики. И судя по скучающему виду Франкена, его мысли тоже были где-то далеко.

Наконец свершилось: мы получили свои часы и звания. После принесения присяги и подписания особого контракта мы уехали домой. Мне было даровано имя Исцеляющего алхимика, Франкену — Восстанавливающего. Но самое главное — теперь мы могли хоть поселиться в библиотеке, если бы смогли там же принимать пациентов. Впрочем, пока в доме шло обустройство, принимать мы всё равно никого не могли, так что некоторое время могли посвятить действительно интересующей теме. План ремонта уже был, так что Харай был с совершенно спокойной душой оставлен за старшего, умного и страшного, в то время как я, изучив распределение тематической литературы, притащила Франкенштейна к второму корпусу. Пропустили нас без вопросов, и мы оказались в огромном зале, заставленном стеллажами.

— У нас вообще есть шансы найти здесь что-то? — в воздух спросил Франкенштейн.

— Больше оптимизма, друг мой, — улыбнулась я. — Если оно тут есть, мы его найдём! Даже если придётся для этого научиться переводить мёртвый язык!

И я решительно двинулась вперёд. Франкенштейн что-то пробурчал мне вслед, но я уже неслась к дальним стеллажам, где должны были ожидать книги по малоизученной пространственной алхимии и некие загадочные книги «О мирах». Я неслась к вожделенным материалам на бреющем, когда мой взгляд наткнулся на надпись на одном из стеллажей. Она гласила: «Пособия по ведению боевых действий в стеснённых финансовых условиях». Мне показалось довольно странным наличие подобной литературы в крайне милитаризованной стране, и я завернула посмотреть. Первая же книга, которую я взяла с полки, вогнала меня в состояние лёгкого шока.

— Нашла что-то? — между стеллажами возник Франкенштейн.

— «Основы возведения фортификационных сооружений дендро-фекальным методом», — вслух прочла я название книги в моих руках. — Не знала, что сборку шалашей из говна и палок можно возвести в ранг науки…

Я повернулась к Франкенштейну. Его губы кривились, сдерживая смешок. Возможно, всё время с того момента, как мы с ним сюда попали, он испытывал нервное напряжение. Мне лично не известен лучший способ снять его, чем от души проржаться, а раз так, надо было повнимательнее изучить содержимое этих полок. Там должно было найтись что-то ещё. Я поставила «Основы…» на место и вытащила соседнюю книгу.

— «Справочник базовых характеристик фекальных строительных материалов», — я сделала драматическую паузу, — «и методы их повышения в полевых условиях».

— Материалов? — весело переспросил Франкенштейн.

— Полагаю, характеристик, — я очень старалась сохранить бесстрастное лицо, что, как известно, делает шутку смешнее. Я взяла следующий том: — «Поражающая способность снарядов для метания из подручных материалов».

В контексте предыдущих двух книг в моей голове сразу всплыла цитатка из «Мадагаскара»: «Приготовься пулять… какашками…» Я не удержалась и издала хрюкающий смешок, который, казалось, развеселил Франкенштейна ещё больше. Так, посмотрим, что у нас дальше.

— «Snots⁽¹⁾ как универсальное средство укрепления конструкций», — смех начинал уже и меня придушивать. Я открыла первую страницу пособия и прочла первое предложение вступления: — «Как известно, даже самое хлипкое строение способно прослужить дольше заявленного срока, держась буквально на соплях…»

— Остановись, — глухо произнёс Франкенштейн, привалившийся к колонне. — В библиотеке нельзя шуметь.

— А, не парься, мы тут одни. Это самый непопулярный из корпусов, — я умолкла, и стало ясно, что в самом зале кроме нас только книги и пыль. — Ты никому не помешаешь, даже если будешь ржать в голосину.

— Тогда чего ты сама смехом давишься? — риторически спросил он, вытаскивая книгу наугад. — «Методы ведения допроса. Том первый. Провокация звуковым воздействием», — он пролистал несколько страниц, будто ища подробностей, и наконец прочёл: — «При ведении допроса скребите ногтем по доске стола и старайтесь громко жевать травинку. Максимального эффекта достигает громкое пение человека без слуха из соседней комнаты».

— А вот это жёстко, — усмехнулась я, меняя книгу в своих руках. — «Технология изготовления уринапаннуса». Что это? — я нахмурилась. — Какая-то дешёвая форма меча?

— Скорее кистеня, — сдерживать смех у Франкенштейна уже почти не получалось. — В вольном переводе уринапаннус — это ссаная тряпка.

— Оу, — я перевела взгляд на книгу в моих руках. Она оказалась объединённым трёхтомником: — Здесь ещё «Узлы как средство повышения боевых характеристик уринапаннуса» и «Академический бой на уринапаннусах с иллюстрациями».

Я представила. Не надо было… Потому что ни один из виденных мной военных как-то не складывался в воинственный образ с подобным оружием в руках. Впрочем, это была бы массированная психологическая атака на противника. Даже самый стойкий едва ли выдержал бы такую картину. Моё воображение живописало этот самый академический бой безостановочно, и я начала безудержно хихикать, медленно оседая на пол.

— Хм, а это сюда как попало? — раздался подрагивающий голос Франкенштейна. — «Ориентирование на местности по СКП». Эта аббревиатура разве не означает что-то вроде «системы координированного продвижения»?

— Скорее уж, «Смотри, Куда Прёшь», — выдавила я, припомнив ещё одну цитату.

Мы провели у стеллажа с пособиями ещё примерно полчаса. За это время был обнаружены такие шедевры тактической мысли, как «Простейшее химическое оружие Sordida soccum⁽²⁾», «Горох как источник оружия отступления», «Чеснок как средство противостояния допросу» и особенно заинтересовавший меня том «Тактическое применение злословия». Я даже подумала как-нибудь потом, когда будет время, на досуге, который не предвиделся, её прочитать. Подаренное названиями пособий веселье помогло повысить градус оптимизма, и отсмеявшись, мы снова отправились к дальним стеллажам. И если бы не этот заряд, то оптимизм бы, наверное, в минус даже у меня ушёл. Книги по пространственной алхимии занимали не стеллаж, но лишь полку. Причём, весьма неплотно. Что же касается книг «О мирах», то их было всего три. Я была несколько разочарована с одной стороны, но с другой — это не ноль. А там, где есть семена и зачатки, будут и всходы. Я вздохнула и взяла первые попавшие книги с полки.

— Почему эти? — спросил помрачневший Франкенштейн.

— Надо же с чего-то начать, — я пожала плечами.

Соседний проход между стеллажами был значительно шире, и в нём стояли широкие столы в окружении удобных стульев из дуба. Вообще, весь интерьер зала библиотеки был выдержан в классическом стиле. Неяркое освещение, зелёное сукно на столах, толстые ковровые дорожки на паркете и деревянная мебель. Абажуры настольных ламп и бра на стеллажах имели форму полусфер и распространяли мягкий свет. Самое то, чтобы погрузиться в зубодробительно сложные научные изыскания.

Первая же книга, прочитанная мной, очень сильно постаралась разрушить мою веру в успех. В ней автор на трёхстах страницах расписывал, что пространственная алхимия невозможна, так как будет являться попыткой нарушить законы физики. Довольно странное заявление, учитывая, что она их и так нарушала на каждом шагу. Убедившись, что ничего полезного сия монография нам не даст, я быстро унесла её назад, пока Франкенштейн не увидел её. Ещё не хватало, чтобы он поверил в нечто подобное. Нет уж, нам это не нужно. Хотя бы просто потому, что мне бы не хотелось испытывать на себе его гнев.

Основная сложность пространственной алхимии для меня и Франкена состояла в том, что она была основана на физике, а мы как-то больше по биологии. Однако после долгого и изнуряюще мучительного изучения вопроса стала ясна причина, по которой эта область науки имела проблемы. Развитие научной мысли здесь ещё не успело добраться до некоторых теорий, которые нащупывал во мраке непознанного этот раздел алхимии. Так что труд предстоял колоссальный. И никто не дал бы нам заниматься только им: подписанный контракт обязывал заниматься врачебной и исследовательской деятельностью, да и практику посещения общины ишварцев бросить было неприемлемо. Сонм задач казался непосильным.

Мы сидели в библиотеке уже шестой день, и потихоньку начали попытки формулировать намеченные теории. Формулы снились мне последние две ночи, и я бы не сказала, что это были приятные сны. Объём работы, казалось, не уменьшался, ведь помимо того, чтобы разобраться с принципами теории физики, сформулировать, обосновать и доказать их, нужно было ещё и найти способ применить эти знания. И чтобы ещё и не убило по пути, нужно было правильно рассчитать круг преобразования. Я взлохматила волосы и тяжело вздохнула.

— Кое-кто обещал, что найдёт способ вернуть меня домой, — насмешливо изрёк Франкенштейн.

— Не помню, чтобы отказывалась от этих своих слов, — нахмурилась я. — Просто я осознаю масштаб работы.

— Ты ожидала, что разберёшься с этим быстрее? — он изогнул бровь.

— Я бы не сказала, что у меня вообще были какие-либо ожидания на этот счёт, — я потянула к себе отложенную книгу. — Подумай, ведь чтобы попасть сюда, не требовалось что-то настолько особенное. Так почему, чтобы выбраться, нам нужно вывести как минимум квантовую теорию поля или теорию кротовых нор?

— Ну, может быть, потому что в этом мире нет магии? — улыбнулся Франкенштейн.

— А в твоём мире она что, есть? — скептически поинтересовалась я.

— А какое ещё определение ты можешь дать силе скользить сквозь пространство или метаморфировать объекты в обход законов физики? — хмыкнул он.

— Вообще-то, там не было обхода, там, э… — я озадаченно свела брови, чтобы сформулировать мысль. — Как бы лучше объяснить-то? Скольжение через ткань мироздания достигается за счёт переноса сознания или, если уж совсем точно — души, буквально силой из одного места в другое. Тоже самое и метаморфозами — это перестроение структуры объекта на уровне электронов, протонов и нейтронов.

— А теперь вопрос — что это за сила? — Франкенштейн внимательно на меня посмотрел.

— Воли мироздания, разумеется, — я пожала плечами. — Однако, я попробую подумать в этом направлении…

— На сегодня хватит, — он внезапно поднялся. — Поехали домой. Вечер уже. Скоро нас попросят уйти.

— Ладно… — протянула я.

На самом деле, очень вовремя. Потому что мой разум, перегруженный физикой, начал исполнение всех известных ему попсовых шлягеров, что могло кончиться в лучшем случае мигренью. Впрочем, пение в моей голове становилось всё громче, пока не достигло такого уровня, что в моё сознание проскакивала лишь крошечная часть того, что говорил Франкенштейн. А он, судя по всему, прикидывал планы на ближайшую неделю. Но в моей голове это звучало так: «У губ твоих конфетных конфетный …пациент… Твой голос нежный-нежный разгонит …кровь… На лабутенах, ах, и в …старом белом халате… Я сошла с ума, мне нужна …рука… Ты слышишь, Лёлик, солнце, я тебя люблю, но …завтра трудный день… Ах, какая женщина, какая женщина. Мне б …кухарку… Всё ребята, харэ — отработали …пирог…» Хорошо хоть, он от меня ответов пока не требовал, а то с меня сталось бы напеть ему что-нибудь. И было бы довольно удивительно, если это что-нибудь пришлось к месту.

Через месяц мучений я ощущала себя тупиковой ветвью эволюции. Бесполезной и бесперспективной. Не то, чтобы за это время мы не продвинулись совсем, но такими темпами закончим мы в глубокой старости. В том возрасте, когда не сможем вспомнить, зачем вообще всё это было нужно.

— Я чувствую себя амёбой, — мрачно изрёк Франкенштейн.

— Почему именно амёбой? — я озадаченно посмотрела на него.

— Потому что я в состоянии только ходить и есть, — отозвался он. — Не могу больше думать.

— Ты? — мои глаза так стремились наружу, что лишь чудо и зрительные нервы не дали им вывалиться.

— Кое-кто как-то мне сказал, что если очень долго биться над чем-то безрезультатно, можно и кони двинуть, — он склонил голову набок, а я залилась краской. — К тому же, я тут вспомнил, что смена деятельности — лучший отдых. Так что, думаю, стоит сделать перерыв на что-нибудь другое.

— Другое? — переспросила я. — У нас из другого — ремонт, пациенты и исследования по химии.

— Ты в курсе, что ты завязываешь косу шнурком? — Франкен поджал губы.

— В курсе, — кивнула я. — Я же сама её и завязываю, собственно. Это временно.

— Нет ничего более постоянного, чем временное, — усмехнулся он. — Судя по скорости продвижения в нашем животрепещущем вопросе, мы здесь надолго. Так почему бы хотя бы ленту приличную не купить? Тем более, тебе утвердили бюджет на исследования по фармакологии и перенесли на счёт оклад майора.

— Оу… Ты предлагаешь отправиться на столичный шопинг, что ли?

— Как это ни странно, покупки поднимают настроение, — он кивнул и поднялся. — Особенно, когда это покупки лично для себя или в подарок для кого-то дорогого.

— Ты, видать, за одеждой в массмаркет никогда не ходил, — скривилась я. И почему только производители джинсов в курсе, что высокие люди бывают тощими, а низкие — пухлыми?

— То есть, ты не хочешь идти? — нахмурился Франкен.

— Хочу, — я встала и принялась собирать разложенные книги, чтобы вернуть их на место. — Но лучезарной улыбки и счастливого лица я тебе не обещаю.

— Думаю, я переживу, — он улыбнулся.

Мощёные малолюдные улицы столицы были залиты солнцем. Близилась зима и становилось прохладнее, так что без френча было никуда. Впрочем, даже под новый год снега здесь ждать не следовало — едва ли температура упадёт ниже нуля. Мысль про новогоднюю ёлку с гирляндами и шарами как-то непостижимо медленно догнала мой мозг, зато шибанула прямо с размаху: подарки! Вдобавок у Франкена ещё и день рождения бы на носу — второго февраля, а это всего лишь чуть больше чем через два месяца. А я ещё даже не почесалась об этом. И вот кто я после этого?

Малолюдность улиц объяснялась просто: во-первых, сегодня и правда был холодный, пронизывающий ветер, несмотря на ясное небо, а во-вторых, было утро среды. Нормальные люди работали в это время. Но у нас был свободный график, покуда дома шёл ремонт, а посему мы могли себе позволить пройтись по магазинам. Правда, сначала пришлось завернуть в банк, где я наконец положила на свой счёт вознаграждение за убитого бандита и узнала, сколько у меня денег. И это было сьюически большое число. Похоже, армия ожидала от меня прямо-таки монструозного вклада в фармакологию. Это немного пугало и вдохновляло одновременно.

В магазин готового платья мы даже не зашли. Если быть точнее, я как раз порывалась, но Франкен буквально за шкирку меня оттащил дальше в ателье. Там нас встретил грузный портной с усами щёткой. На нём был безупречно пошитый костюм, что сразу поднимало его как мастера на очень высокий уровень. Он позвал помощницу, тоже в безукоризненном платье, и улыбчиво поинтересовался, что нам угодно. Улыбка его, впрочем выглядела натянутой, поскольку в нас нельзя было заподозрить людей, готовых потратиться на одежду и следящих за модой. А в моих волосах всё ещё был шнурок.

— Мы с сестрой только недавно перебрались в столицу, — мягко начал Франкенштейн. Почему-то от такого его тона мне становилось не по себе. — Нам нужно полностью заменить гардероб.

— У вас обоих довольно хорошие пропорции, — отозвался портной. — Вы вполне можете подобрать готовое платье по фигуре. Магазин буквально в пяти минутах.

— Боюсь, это нам не подходит, — елейным голосом продолжил Франкен. — Моя сестра весьма требовательна к одежде.

Меня перекосило скепсисом. Гардероб Фредерики, конечно, был почти полностью индивидуального пошива от портного в Метсо, но она, сиречь я, больше ратовала за комфорт, нежели за внешний вид. И если бы это было допустимо, ходила бы в шёлковой пижаме двадцать четыре на семь.

— Вот как, — недоверчиво протянул портной, но выставить нас всё же не решился. — Что вам угодно будет пошить?

— Мне нужно десять белых сорочек, три цветных, два классических чёрных костюма, галстук-шнурок, галстук-шарф, твидовый костюм, костюм из плотной шерсти и четыре пары серых брюк, — уверенно перечислил Франкен и кивнул мне.

— Э… — я замялась. У меня-то список заготовлен не был. — Мне тоже нужны сорочки и… э… брючные костюмы…

— Боже, — Франкен закатил глаза. — Ты забыла весь список? Сама же вчера писала, — я вытаращилась на него в полном изумлении, ведь ничего подобного я вчера не делала. По крайней мере, в здравом уме и трезвой памяти. — Шесть белых сорочек, шесть цветных блуз, четыре брючных костюма чёрного, серого, синего и голубого цветов, четыре юбки и пять-шесть платьев. Я ничего не забыл?

— Вроде нет, — оторопело выдавила я.

— Сколько у вас это займёт? — снова обратился Франкенштейн к портному.

— Около месяца, — озадаченно отозвался он. — Если заказ срочный.

— Погоди! — вдруг осенило меня. — У нас ещё с белыми халатами беда. Надо ещё хотя бы по два.

— Точно, — кивнул Франкен. — Так и думал, что что-то забыл. Месяц нас устроит вполне.

— Белые халаты вы имеете в виду банные? — уточнил портной.

— Медицинские, — хором поправили мы с Франкеном.

— А! — портной хлопнул себя по лбу. — Вы, должно быть, новые государственные алхимики, что сдали экзамен месяц назад. Франкен и Фредерика Штейн. И как это они вас заманили?

— Обещанием большого объёма работы, — улыбнулся Франкенштейн. — Нам сказали, что как только мы откроем практику, поток пациентов будет неиссякаемым.

— Но разве вы не слышали о напряжении на границе с Драхмой? — изумился портной. — Вас же в любой момент могут послать на передовую, чтобы сражаться как живое оружие.

— Если конфликт действительно обострится до столкновений, мы отправимся туда, — я вздохнула. — Только не на передовую, а в полевой госпиталь. Таков наш контракт с армией.

— Ну, раз так, — портной хлопнул в ладоши и потёр их. — Давайте снимем мерки и обсудим детали. После всё и посчитаем.

Меня увела в отдельную комнату помощница портного. Она была довольно милой девушкой лет двадцати с русыми волосами, заплетёнными в толстую косу. Мне показалось, что она очень похожа на хозяина ателье, как будто она его дочь.

— Меня зовут Аделина, — улыбнулась она. — Папа, как обычно, забыл про это и не представился, — подтвердила мои подозрения она.

— Фредерика, — ответила я. — Но обычно меня называют доктор Фреди.

— А я о вас слышала, — усмехнулась она, записывая мерки в блокнот. — Правда, что вы помогаете в общине ишварцев около столицы?

— А что? — осторожно отозвалась я.

— Отцу они не нравятся, а я считаю, что это несправедливо, — она поджала губы. — Это ведь мы разрушили их дом. Почему они и теперь должны так жить? Они ведь такие же граждане страны, как и другие.

— Да, вы правы, — согласилась я. — Мы с братом бываем там раз в неделю. По основной специальности.

— А можно мне с вами? — я удивлённо посмотрела на неё. — Я ещё только учусь шить, и отец доверяет мне только практиковаться на остатках ткани. Но, может, им нужно что-то из одеял или одежды, что я могла бы сделать?

— Почему нет? — я улыбнулась. — Мы поедем туда в воскресенье. Вас забрать отсюда, Аделина?

— Нет, отец не отпустит меня, если скажу, куда собралась, — она задумчиво сморщила носик. — Вы ведь оставите ваш адрес, так что я сама приду. Думаю, ваши халаты будут готовы к примерке. Наверняка отец поручит их мне.

— Хорошо, — я кивнула. — А теперь давайте обсудим детали моего будущего гардероба. Мне кажется, на это уйдёт уйма времени…

1) Snots — сопли (лат.)

Вернуться к тексту

2) Sordida soccum — грязный носок (лат.)

Вернуться к тексту

В ателье мы провели почти три часа. И это целиком и полностью моя вина. Всё потому, что я упёрлась рогом и ни в какую не соглашалась на длину подола выше, чем три четверти, тогда как Аделина практически осыпала меня модными журналами, в которых больше половины нарядов как раз-таки открывали колени. В конце концов, она всё же сдалась, и дело пошло быстрее. После того, как она набросала довольно сносные эскизы, пришло время нового испытания — выбора материалов. Я была готова взять назад свои слова про массмаркет — поход по бутикам всё-таки никогда не был настолько утомительным. Впрочем, если бы по торговому центру со мной ходил кто-то вроде Аделины, сомневаюсь, что шоппинг не ассоциировался бы у меня с жаждой убийства. Наши с ней споры были настолько ожесточёнными, что в конце у нас обеих растрепались причёски, а лица раскраснелись. Это было изматывающе, но выходя я испытывала удовлетворение.

В передней комнате Франкен и господин Гратц, портной, пили чай. И судя по их виду — давненько уже. Я смутилась из-за того, что так увлеклась и отвела глаза.

— Господин ни словом не солгал о своей сестре, — раздался из-за моей спины голос Аделины. — Доктор Фреди и правда весьма требовательна. Нам придётся заказывать новые ткани с мануфактуры для неё.

— Но только подумай, сколько дам захочет такие же платья, — улыбнулся портной. — Все хотят такое же платье, как у красивой женщины.

— Конечно, папа, — рассмеялась Аделина.

— Благодарю за чай, — Франкенштейн поднялся. — Когда нам следует прийти для примерки?

— О, вам нет нужды приходить самим, — господин Гратц тоже поднялся. — Халаты будут готовы к примерке в воскресенье, и Аделина привезёт их к вам домой. Она ещё учится, но с правками на примерке справится без труда. А там дальше сами определите, когда вам будет удобно.

— Хороший сервис, — улыбнулся Франкен.

— Минутку, мы составим смету, — портной подозвал дочь, и они принялись что-то колдовать со счётами, делая пометки на листе желтоватой бумаги.

Мы терпеливо ждали. От нечего делать я принялась осматривать передний зал ателье. Подсобка, где Аделина снимала с меня мерки, изысками интерьера не баловала — там был манекен, портновский стол с швейной машинкой и стойка с образцами тканей. Стены были просто покрашены какой-то бледно-охристой краской, видимо, чтобы не давать рефлекса при примерке. Передний зал же был обставлен. Здесь стояло два манекена в мужском и женском вечерних туалетах совершенно роскошного покроя из дорогих тканей. Ну, я бы в таком ощущала себя курицей с павлиньим хвостом, но если верить журналам, которые совала мне Аделина — это было в моде. Вечернее платье, к слову, мы с ней тоже запланировали, но оно было в разы более скромным. Помимо манекенов в зале стоял круглый палисандровый стол с парой обитых габардином кресел, проклёпанных медными маленькими кнопками. На широком, практически французском окне были тяжёлые бархатные портьеры, перетянутые толстыми шёлковыми шнурами. Стены были затянуты гобеленом с паттерном из нескольких графических городских пейзажей. На стенах в рамочках висели фотографии господ в дорогих одеждах и самих портных. Судя по всему, ателье это было семейным и имело долгую историю.

— Ваш счёт, — наконец вернулся к нам господин Гратц.

— Хм, — Франкен взглянул на бумагу и показал мне. Мы переглянулись. — Чего-то примерно такого я и ожидал, — он кивнул, извлекая кошелёк.

Все деньги были у него — и его, и мои. В целях безопасности, разумеется. Вообще, я ожидала, что сумма будет больше. Наверное, из-за того, какая сумма была у меня на счёте — это несколько сдвинуло моё понимание цен. Франкен рассчитался. И хотя господин Гратц просил лишь половину суммы в качестве аванса, он отдал всё сразу.

— Идём, Фреди.

— Спасибо вам, — я улыбнулась портным и поспешила выйти из ателье следом за «братом».

— Лично я успел проголодаться, пока ждал тебя, — заявил он, предлагая мне локоть. — Давай пообедаем где-нибудь.

— С удовольствием, — согласилась я. У меня после жарких дебатов тоже не было сил.

Франкен уверенно повёл меня куда-то по улице. Пусть топографического кретинизма у меня больше не было, прежде мне не доводилось просто гулять по этому городу, поэтому я понятия не имела, куда мы идём. Нет, карту я видела, но это мало помогало. Вообще, застройка Центрального города была довольно своеобразной — в центре находилась резиденция фюрера, а от неё, разделяя город на восемь секторов, тянулись широкие проспекты. Внутри секторов улицы пересекали друг друга под прямым углом, и если свернуть с проспекта и пойти, так сказать, поперёк, то получится сделать круг. Довольно оригинальная планировка — я не могла припомнить, чтобы где-то ещё была подобная.

Выбросив, наконец, из головы мысли о своём гардеробе, я задумалась о вещах несколько более мрачных. В частности, о словах господина Гратца о повышении напряжения на севере. Эта мысль штопором ввинчивалась в мой мозг, порождая всё новые и новые перспективы, одна другой краше.

— Что-то ты помрачнела, — заметил Франкен. — Передумала насчёт платьев?

— У меня есть мысль, и я её думаю, — нахмурилась я. — Не отвлекай меня.

— И что же это за мысль, позволь спросить? — насмешливо спросил он.

Я лишь покосилась на него и промолчала. Эта самая мысль, которую я думала, была ещё слишком расплывчата и вместе с тем масштабна, чтобы осквернять её озвучиванием. Франкен тем временем свернул в какой-то тёмный переулок, чтобы пройти на соседнюю улицу. Полноценные окна на эту сторону зданий не выходили — разве что вентиляционные и маленькие. По серым стенам тянулись к крышам сточные трубы, в углах лежал какой-то мусор. По сторонам от проулка находились задние дворы заведений, выходивших на широкие улицы витринами. Это же была их обратная сторона. Мы шли в тени, так что заметить нас было некому, хотя не сказала бы, чтобы я или Франкен старались заглушить шаги. Внезапно впереди раздался грохот распахиваемой двери, затем приглушённый визг и звук падающего тела. Я озадаченно нахмурилась, а «брат» приложил палец к губам, призывай не шуметь, и потянул меня вперёд.

— …девка, — раздался грозный мужской голос. — Я подобрал тебя с улицы. И вот так ты расплачиваешься?! Да как ты посмела ударить клиента?!

— Это, кстати, местный лупанарий, — тихо сообщил мне Франкенштейн.

— Тебе-то откуда знать? — прошипела я.

— То, что я не бываю в таких местах, не значит, что я не знаю, где они, — хмыкнул он.

— Простите, господин, — послышался дрожащий девичий голос. — Я не знала, что и я тоже…

— А зачем, по-твоему, я тебя, мерзавку, подобрал? — рявкнул мужчина. — Чтобы ты готовила и убиралась? Дура! Как будто этого бы хватило, чтобы отплатить за мою доброту!

— Простите меня, господин, — девушка начала всхлипывать.

Послышался свист кнута, затем его удар, короткий вскрик и плач. Я вздрогнула. Лицо Франкенштейна застыло. Мне показалось, что даже тень вокруг него сгустилась. Он решительно двинулся вперёд. Я закусила губу и посеменила следом.

— Сколько? — голос Франкена был мягким и вкрадчивым, так что у меня кровь в жилах застыла.

— Что? — рявкнул мужик. — Ты ещё кто?

— Мы с сестрой просто проходили мимо, — «брат» кивнул на меня, когда я уже успела подойти к девушке на земле. — И услышали ваш разговор. Поэтому я и спрашиваю — сколько эта девушка должна вам, чтобы отплатить за вашу доброту?

Мужчина молчал, недовольно глядя на Франкена, но это не вызывало ровным счётом никакой ответной реакции. Кнут разорвал платье на спине девушки и оставил на её коже красную полосу. До крови не рассёк, но боль должна была быть адская. Я стянула френч и накинула ей на плечи, помогая подняться. На вид ей было лет семнадцать. У неё были были огненно-рыжие волосы, заплетённые в две косы, большие зелёные, переполненные страхом глаза, и милые веснушки. Её трясло, и похоже было, что она повредила ногу. Я придерживала её, чтобы она не упала.

— Так сколько? — спросил Франкенштейн спустя несколько секунд.

Мужик оценивающе окинул его взглядом и поморщился.

— Тысяча крон, — выплюнул он. — Приходи, когда заработаешь столько.

— Ты не против, Фреди? — обернулся ко мне «брат», вынимая кошелёк. Я махнула рукой, и он отсчитал банкноты.

— У тебя есть какие-то вещи, кроме того, что на тебе? — мягко спросила я девушку. Она отрицательно помотала головой. — Пойдём тогда, — я медленно повела её со двора.

Мы успели отойти шагов на пятьдесят, когда сзади послышались проклятия. Видимо, до мужика только дошло, что случилось, и он посчитал теперь сделку невыгодной. Крики ещё сотрясали проулок, когда мы вышли на широкую улицу и свернули к ближайшему кафе. Устроившись за столиком снаружи, мы угрюмо молчали.

— Сп-спасибо, — глухо выдавила девушка. — У меня ничего нет, но я обязательно…

— Он сказал, что ты готовила и убирала там, — Франкен перебил её. — Это так?

— Да, — быстро кивнула она. — Мне было семь, когда он приютил меня. И с тех пор я сначала помогала на кухне и по дому, а потом уже сама стала всё делать. Я не думала, что он и меня…

— Как тебя зовут? — на этот раз перебила я.

— Катрина, — она судорожно вздохнула и опять скороговоркой затараторила. — Катрина Марнелл. Мне некуда пойти, но мне уже семнадцать, так что смогу найти работу и…

— Мы ищем домработницу, — не дал ей договорить Франкен. — Или ты думала, что мы тебя просто отправим на все четыре стороны, чтобы ты оказалась там же через неделю?

— Я… — она сжалась.

— Вот они! — истошный вопль оборвал её. — Это они забрали девку!

К нам спешили четверо мужчин из военной полиции. Я молча достала серебряные часы и положила их на стол: среди них не было никого старше капитана, а значит, у меня, как и у Франкена, было более высокое воинское звание — майор. «Брат» не спеша повторил мой жест. Приблизившись, бравые парни хотели было окружить нас, но заметив часы, вытянулись по струнке.

— Что за переполох? — скучающим тоном спросила я.

— Тот человек утверждает, что вы выкрали у него девушку, — отозвался как раз-таки капитан, ещё державший ладонь у лба. — Майор?..

— Штейн, — отозвалась я. — Мой брат — тоже майор Штейн. Мы никого не крали, господи. Как можно было такую чушь сморозить.

— Мы оплатили названный этим господином долг девушки, — ровным тоном изрёк Франкен. — Теперь она вольна уйти из его дома, как я понимаю.

— Она несовершеннолетняя, — мужик, наконец, добежал до нас. — Она недостаточно взрослая, чтобы принимать такие решения.

— О? — Франкен опустил подбородок и посмотрел на мужчину исподлобья. — То есть, она достаточно взрослая, чтобы принуждать её работать в лупанарии, но слишком юна, чтобы решать самой?

— Угх… — мужик скривился.

Заведение его было, в общем-то, вполне легальным по местным законам, но при одном условии — девушки должны были работать добровольно. Некоторые оказывались там за долги, у иных просто была такая натура, но заставлять их закон запрещал. Обвинение в этом могло лишить мужика его бизнеса. Тем более, если его выдвинул военный офицер, в статусе которых мы с Франкенштейном сейчас и находились.

— Вы выдвигаете официальное обвинение? — уточнил капитан.

— Я не знаю, как там было дело, — Франкен откинулся на спинку стула. — Если кому и выдвигать обвинения, то ей, — он кивнул на Катрину.

— Это клевета! — рявкнул мужик. — Он же вам лжёт!

— Да как ты смеешь! — волна гнева прокатилась по моему телу от пяток до затылка и заставила подняться.

— Вы только что обвинили государственного алхимика во лжи? — капитан с суровым выражением обернулся к мужику.

Только теперь он обратил внимание на серебряные часы на столе. Казалось, он вообще не заметил, как полицейские вели себя с нами. Теперь же кровь отхлынула от его лица, оставляя его кожу белой, даже серой, и резко контрастирующей с чёрными волосами. Глаза его вытаращились и наполнились ужасом. Теперь он выглядел жалким, но вот сострадания почему-то не вызывал. Он открыл было рот, чтобы начать говорить что-то, но тут подала голос Катрина:

— Он меня… изнасиловал… — тихо произнесла она.

— Ах ты дрянь! — рявкнул мужик и замахнулся на неё. Девушка сжалась, отшатываясь, и мой френч соскользнул с её плеч, демонстрируя след от удара кнутом.

Зря он это сделал. Зря, зря, зря… Увидев след удара, двое полицейских мигом скрутили его и увели. Резко стало тихо. Оказалось, что за происходящим наблюдали все немногочисленные посетители кафе. И судя по выражениям лиц некоторых из них, им только попкорна не хватало. Н-да. Неудобно получилось. Я сгребла часы со стола и убрала в карман. Капитан и ещё один полицейский всё ещё стояли рядом с нами.

— Вы будете подавать заявление? — спросил капитан.

— А что будет, если этого не сделать? — осторожно спросила Катрина.

— Его высекут за нанесение побоев несовершеннолетнему и отпустят, — он пожал плечами. — И устроят проверку его заведению. Если нарушений не будет, то больше ничего.

— Тогда я не буду подавать, — отвела глаза девушка. Она уже снова натянула френч.

— Капитан?.. — обратилась я.

— Фарнел, — коротко кивнул он.

— Капитан Фарнел, — я нахмурилась. — Мы собирались прогуляться пешком, но у девушки повреждена нога. Вы могли бы нам помочь с транспортом?

— Конечно, — он кивнул. — Доставить в больницу?

— Нет, не нужно, — я помотала головой. — В конце концов, мы с братом врачи. Как-нибудь справимся с ушибом и вывихом.

Капитан Фарнел снова кивнул и сказал, что пришлёт машину через несколько минут. После этого полицейские ушли. Нечего было и думать теперь пообедать в этом кафе. Катрина переводила взгляд с меня на Франкена и обратно, несколько раз набирала в грудь воздуха, но так и не решившись заговорить.

— Так ты пойдёшь к нам работать? — разрушил молчание Франкен.

— Если я подойду вам, — она опустила голову.

— У нас не такие уж высокие требования, — он пожал плечами.

— За исключением списка на трёх листах, — хмыкнула я. — Но сначала надо тебя вылечить.

Когда машина военной полиции подъехала к нашему дому, перед калиткой в палисадник стояла небольшая группа людей. Они смеялись и говорили о чём-то. Франкен выбрался из машины первым и галантно подал руку сначала мне, а затем и Катрине. От группы людей отделился Харай и направился к нам. Он улыбался и казался очень довольным.

— Док, сегодня ремонт закончили, — сообщил он.

— О, скоро, — я невольно улыбнулась, всматриваясь в компанию за его спиной.

По большей части там были мужчины из общины. Работоспособные ишварцы нередко приходили в город, у которого находилось их поселение, чтобы найти какую-нибудь срочную работу, так что их было не так мало среди временных трудящихся и разнорабочих. Поскольку процесс ремонта был полностью доверен Хараю, он обратился к ним сразу. Работали эти ребята быстро и качественно, тем более, что мы платили за сделку, а не за часы. Благодаря этому удалось сэкономить время: судя по всему нашу врачебную практику можно было открывать хоть сегодня.

— Пойдём, — я потянула Катрину в дом, оставив Франкена заканчивать вопросы с рабочими.

Дом преобразился за какой-то месяц почти до неузнаваемости. Покуда мы с Франкеном почти жили в библиотеке, никакого особого внимания не его метаморфозы я не обращала, но теперь было заметно, какую работу проделал Харай и бригада ишварцев. Затёртые обои в прихожей канули в Лету, и стены были теперь выкрашены светло-жёлтой краской. Заново отполированный и покрытый лаком пол соединялся с деревянными панелями по низу. У стены напротив от входа находились шкафы без дверец, в которых на перекладинах болтались плечики. Справа висела наша верхняя одежда, слева вешалки были пусты. На полу лежал жёсткий коврик для обуви, и глухую стену слева занимала калошница с мягкими тапками. Почему-то розовыми.

Коридор уходил вправо и там разветвлялся. Налево был вход в гостиную, кухню и коридор в комнаты, а прямо располагалась теперь смотровая. Я провела Катрину туда. Это помещение едва не вызвало у меня дежавю — настолько похожей комната оказалась на смотровую в доме в Метсо. Даже штора была один в один. Я указала Катрине располагаться на кушетке, а сама ушла через операционную в кладовку. Тоже точно такую же, как в Метсо. Единственная разница заключалась в том, что окно и дверь поменялись местами. Я вернулась через пару минут с несколькими склянками с препаратами и мотком бинта. Девушка сидела на краешке кушетки и напоминала перепуганную мышь. Я вздохнула, достала из-под кушетки низенький табурет, уселась и осторожно взяла в руки её ногу.

— Меня зовут Фредерика Штейн, — до меня только что дошло, что мы так не представились. — Брата — Франкен. Чаще нас называют доктор Фреди и доктор Френки.

— У… угу, — кивнула она.

— Перелома вроде нет, — констатировала я, ощупав стопу. — Похоже, просто подвернула. Это быстро пройдёт.

Я поднялась и взяла одну из склянок с этикеткой «Растяжения. Мазь. Наружное». Нога чуть опухла, и ступать ей, должно быть, было больно. Я нанесла тонкий слой мази и наложила тугую повязку, чтобы сустав был в покое. Теперь нужно было осмотреть след от кнута. Катрина неохотно сняла рваное платье и повернулась ко мне спиной. Полоса на коже покраснела и вспухла. Я отвернулась смешать препараты. В дверь постучали.

— Что у вас там? — донёсся голос Франкена.

— Всё в порядке, — протянула я, отсчитывая капли. — Ты не мог бы принести что-нибудь из моих вещей? Рваное платье никуда не годится.

— Перелома нет? — уточнил он.

— Нет, — отозвалась я.

— Хорошо, сейчас.

Я снова развернулась к Катрине и осторожно смазала её спину. Покраснение сразу начало сходить, и мне показалось, что даже её спина немного расслабилась.

— Что вы со мной сделаете? — тихо спросила она.

— В смысле? — я ещё рассматривала её кожу.

— Вы меня выкупили у него, — она горестно вздохнула. — Что теперь со мной будет?

— Никто тебя не выкупал — ты же не вещь, — фыркнула я. — Франкен заплатил названный долг, и всё. Ты вольна уйти хоть сейчас, если тебе хочется. Никто не будет держать тебя здесь силой или что-либо заставлять. Мы лишь предлагаем тебе пристойную работу. Не более.

— Чтобы я могла расплатиться? — она повернулась ко мне и мрачно посмотрела в глаза.

— Никто не давал тебе денег в долг, — я вздохнула.

В дверь снова постучали, и пошла забрать вещи. Франкен принёс длинное платье в чёрно-серо-белую клетку. Оно было приталенным, но скрывало вообще всё, что только можно было скрыть длинными рукавами, подолом в пол и высоким воротничком. Ему было уже лет пять, но старым и заношенным или застиранным оно не выглядело. Я отдала его Катрине и отвернулась, давая возможность одеться без пристального внимания.

— Итак? — я обернулась, как раз когда она закончила.

— Я правда могу остаться? — Катрина как-то виновато на меня смотрела.

— Мне тебя уговаривать, что ли? — я закатила глаза.

Она опустила голову. Я осторожно положила ладони ей на плечи и чуть приблизилась. Она вздрогнула и подняла затравленный взгляд.

— Никто тебя здесь не обидит, — максимально убедительно произнесла я. — Мы можем отругать за плохо сделанную работу, но никакой порки и уж тем более… ну, того, что он там с тобой сделал, здесь не будет.

— Правда можно остаться? — повторила она.

Я еде сдержалась, чтобы не зарычать. Мне понадобилось пару секунд, чтобы унять раздражение.

— Правда можно, — наконец выдохнула я.

Я передала Катрину Хараю, чтобы он показал ей комнату, которую мы планировали предоставить домработнице. Он увёл её, а я отправилась на экскурсию. С момента приезда я бывала только в трёх помещениях — кухне, гостиной и своей спальне. Но теперь надо было осмотреть всё. Первым делом я спустилась в подвал. Там располагалась котельная и прачечная, в которой ещё нужно было нанести круг преобразования. Это занятие строителям доверять не стоило — один неверный символ, и вместо стирки мы получаем бочку грибов, в лучшем случае. В худшем — руины. Здесь же было ещё одно помещение, ранее использовавшееся как кладовка с постоянной температурой. Теперь мы планировали использовать его как лабораторию. И я уже знала, чем займусь здесь в самое ближайшее время. Находившиеся на первом этаже гостиная и кухня тоже преобразились. Вместо хлипкой, преобразованной мебели там теперь была добротная дубовая. Гостиная, впрочем, стала больше похожа на библиотеку, поскольку вдоль стен стояли стеллажи с книгами, а в центре был большой круглый стол в окружении удобных кресел с синей обивкой. С потолка свисала люстра с тканевым голубым абажуром, обшитым бахромой, а в противоположных углах размещались два торшера так, чтобы их свет делал чтение наиболее комфортным. А вот кухня, которая изначально была довольно большой, стала больше походить как раз на гостиную за счёт появившегося углового дивана и обеденного стола. Гарнитур навесных и напольных шкафов, объединявших плиту и раковину, был белым, но кто-то из строителей сделал на дверцах красивую роспись цветами. На окне появились симпатичные занавески. Видимый через окно задний двор тоже стал более обжитым.

Мебель появилась и в комнатах на втором этаже. Прежде всего, в спальнях возникли шкафы и кровати, что, впрочем, было сделано почти что в первую очередь. Но я только теперь обратила внимание, чтоб у меня поменялись обои с мутно-серых на бело-зелёные в полоску, а на полу появился травянистого цвета мягкий ковёр с длинным ворсом. Напротив наших в Франкеном спален были сделаны две комнаты для гостей, которые также могли служить как больничные палаты на случай, если таковые нам бы понадобились. В последнем, впрочем, сомневаться не приходилось. В дальнем же от лестницы конце коридора теперь размещались кабинеты: Франкена с кульманом и столярным широченным столом, и мой со столом письменным и пока ещё пустыми стеллажами. Двери располагались напротив друг друга, и между ними стояли напольные часы с маятником. В общем, ремонтом я осталась довольна.

Я спустилась в кухню и взяла там несколько лимонов, с которыми решительно двинулась в подвал. И буквально в дверях налетела на Франкена, который сначала озадаченно посмотрел на меня, а затем на фрукты у меня в руках.

— А… — начал было он, но я не дала ему договорить.

— Что ты хочешь в подарок на новый год?

— Я уже слишком взрослый для новогодних подарков, — улыбнулся Франкенштейн.

— Нельзя быть слишком взрослым для каких бы то ни было подарков, — я поджала губы. — Подумай об этом, пожалуйста.

— Ладно, — будто нехотя протянул он.

— И на день рождения! — я широко улыбнулась.

Франкенштейн только покачал головой, и я смогла обогнуть его и скрыться внизу.

— Иди спать.

Довольно странная фраза для того, чтобы проснуться. Голос Франкена прозвучал из коридора, и я бы не назвала его громким, но всё же он почему-то разбудил меня.

— Но разве я не должна отплатить вам? — донёсся голос Катрины.

— Ну вот уж точно не этим, — раздражённо ответил Франкенштейн. — Если действительно хочешь отплатить, позаботься, чтобы утром у нас был хороший завтрак.

Я поднялась с постели, набросила халат и поплелась к двери.

— Да и вообще, — продолжал Франкен. — О тебе позаботилась Фреди, половина денег тоже была её. Ей ты тоже хочешь так отплатить?

— Но ведь я…

— Чего вы тут орёте? — я выползла из спальни и сощурилась, когда в глаза мне ударил свет свечи, которую держала Катрина.

— Ох, я… — девушка залилась краской.

— Иди спать, — я посмотрела на неё. — Как ты вообще додумалась бродить ночью по лестнице с твоей-то ногой?

— Но ведь…

— Иди! — на этот раз мы отправили её уже хором, и она наконец сдалась и удалилась вниз.

— Вот же ж, — я широко зевнула и вдруг осознала, что мне захотелось выпить тёплого молока.

— Этого я как-то не ожидал, — тихо изрёк Франкенштейн.

— А я бы не сказала, что это прямо неожиданно, — я вздохнула. — Молока хочу теперь. Ты будешь?

— Да, пойдём, — неожиданно для меня он кивнул.

Одет Франкенштейн был так же, как и я — в халат поверх пижамы. Это я заметила, когда ещё Катрина была здесь. Однако она унесла свечу, и коридор погрузился во мрак, который лишь самую малость разгонял прикрученный газовый рожок. Глаза довольно быстро привыкли к темноте, и мы на ощупь спустились в кухню, где можно было включить нормальный свет. Я поставила молоко на водяную баню и села за стол, дожидаясь, пока оно подогреется.

— Зачем мы это сделали? — тихо изрекла я, глядя на плиту.

— Как будто это действительно требует объяснений, — хмыкнул Франкен. — Или ты забыла, как близнецы познали истину?

— Такое забудешь, — меня передёрнуло.

Плата за открытие врат была высокой. И Фреди, и Френки отнюдь не отделались лёгким испугом, повстречав Истину. Он отнял у них некую часть души и вместе с этим некую способность, которую им приходилось заменять искусственно — разумом. И такие поступки как раз были по этой части. Фреди считала, и я была с ней согласна, что лучше бы отдала часть тела, чем это. Руку или ногу можно было заменить. Это — нельзя. И если не заменять эту способность усилием разума, можно было потерять рассудок или, хуже того, душу.

На часах была половина первого ночи. Я подумала, что ни за что не встану рано утром, хотя здесь это было для меня нормой. Вот только у меня возникли планы в связи с окончанием ремонта, и надо было делать дела. Я добавила в своё молоко немного мёда. Франкен сначала отказался, а потом махнул рукой, чтобы тоже положила ложку. От этого напитка как будто пахло детством и тем временем, когда всё было прекрасно. Я протяжно выдохнула.

— Завтра надо дать объявление в газету, что мы открываем практику, — кисло произнесла я.

— А нам не надо лицензию получить или что-то вроде? — Франкен склонил голову набок.

— На кой? — я изогнула бровь. — Звания государственных алхимиков будет за глаза и за уши, если кто спросит.

— Надо будет как-то грамотно продумать текст объявления, — он повертел в руках стакан.

— Надо будет, — согласилась я. — Пусть приходит к нам лечиться и корова, и волчица, и мартышка, и олень — всех излечит доктор Штейн.

— Пф… — прыснул Франкен. — Что угодно, только не это.

— Уверен, что что угодно? — я ехидно улыбнулась. — «Вас от всяческих зараз доктор Штейн излечит враз». Или «Если ваша борода не согрела в холода…»

— Прекрати, — он улыбнулся и погладил меня по голове. — Давай подумаем об этом завтра, хорошо?

— Это ты сейчас чего это такое сделал? — я озадаченно уставилась на него.

— А что такое? — он ответил мне таким же озадаченным взглядом.

— Ам… как бы сказать… — протянула я.

— Не пытайся, — Франкенштейн пожал плечами. — Я просто подумал, что… как бы сказать…

— Лучше словами, — хмыкнула я и потянулась. — Ладно, идём спать. А то у меня ощущение, что мы тут можем до какой-нибудь дури договориться.

— По-твоему, ты ещё до дури не договорилась? — усмехнулся он и поднялся.

— Каждое моё слово наполнено бесконечной глубиной, — я с наигранно важным видом подняла палец.

— А точно глубиной, а не чем-то по Эйнштейну? — Франкен насмешливо улыбнулся и поднял меня с дивана за руку. — Всё, спать. Марш.

Я улыбнулась ему и вышла из кухни. Он погасил свет, и я замерла, привыкая к темноте. А вот надо было подумать головой и взять свечу или фонарик, чтобы не брести как слепым кротам в потёмках. Франкенштейн, видимо, подумал о том же, потому что с его стороны послышался характерный шлепок ладони о лоб.

— Ты знаешь, где у нас свечи лежат? — тихо спросил он.

— Э… — протянула я. — Нет…

— Ну, прекрасно, — хмыкнул Франкен. — Тогда как было в том пособии — идём по СКП?

— Это работает, только если можно что-то увидеть, — я пожала плечами. — Ладно, идём, как получится. Сюда же пришли.

Первостепенной задачей подъёма по лестнице в полной темноте было не хихикать. По какой-то причине у меня случился приступ веселья, причём, видимо, заразный, потому что Франкенштейн издавал примерно такие же звуки, что и я — сдавленных едва ли не хрюкающих смешков. Наконец я ввалилась в свою комнату и рухнула на кровать, даже не сняв халат. По пути с кухни я думала, что уснуть будет трудно, но я отрубилась, едва голова коснулась подушки.

Девизом следующего утра была фраза «Нам невзгоды нипочём — у нас морда кирпичом». Я спустилась к завтраку последней и застала рдеющую румянцем смущения Катрину и абсолютно невозмутимого Франкена. Он делал вид, что вообще не понимает, что с ней. Девушка же суетилась и делала массу лишних движений, и было непонятно, связано ли это с тем, что произошло ночью, или она переживала за свою работу.

— Доброе утро, — я улыбнулась ей и села за стол.

— Доброе, — кивнул Франкен.

Откровенно говоря, я с некоторым усилием сдержалась от того, чтобы начать задавать Катрине провокационные вопросы в духе «Как спалось?». Оседлай я этого конька, можно было бы наблюдать картину «Пятьдесят оттенков красного». Однако я не стала этого делать. Во-первых, потому что она уже и так ощущала себя неловко и без моей помощи, а во-вторых, потому что на столе был нормальный, вкусный завтрак. Катрина приготовила сырники и к ним некий воздушный творожный крем совершенно правильной сладости. И кофе. Она сварила крепкий, но не горький и не кислый.

— Ты молодец, — я улыбнулась ей. — Очень хороший завтрак. Как тебе удалось так приготовить кофе?

— Я использовала корицу и немного мёда, — она опустила глаза.

— Делай так, — я кивнула. — Франкен, знаешь, что мы вчера забыли?

— Что? — он поднял голову и озадаченно на меня посмотрел.

— Ленты, — я подняла косу, опять завязанную шнурком. — Придётся сегодня заехать.

— М, — Франкен чуть нахмурился, бросил короткий взгляд на Катрину и кивнул. — Давай после типографии в магазин готового платья заглянем. Там должен быть отдел.

— Ты, кстати, сам не думал собирать волосы? — я склонила голову набок. — Хотя бы во время работы.

— Никогда не думал об этом, — он вытянул пальцами прядь и посмотрел на кончики. — Я бы немного остриг.

— А могу я заплести тебе косу? — внезапная мысль сорвалась с языка прежде, чем я успела её осознать.

— Попробуй, — неожиданно спокойно согласился Франкенштейн. — Если подумать, они ведь и правда немного мешают.

Мне очень хотелось распластать длань по лбу. Вот уж точно — гении не замечают мелочей. Мне понадобилась минута, чтобы метнуться за расчёской и шнурком, пока он не передумал. Расчёсывание кудрей — процедура довольно условная, хотя волосы Франкена вились несколько меньше, чем у Фредерики. Соответственно, и коса должна была получиться аккуратнее. Я позволила себе некоторую наглость — залезла пальцами в волосы и немного помассировала кожу, отчего шевелюра его встала дыбом. Впрочем, Франкенштейн меня, как ни странно, не останавливал. Но и я не стала злоупотреблять: расправив его локоны пятернёй, я заплела его. Он провёл ладонью по косе и повернулся ко мне.

— Пойдёт? — улыбнулась я.

— Непривычно, — он пожал плечами. — Но так они не будут в лицо лезть. Научи меня потом самому собирать.

— Без проблем, — кивнула я.

— Собирайся, Катрина, — Франкен повернулся к девушке. — Тебе нужно купить какую-нибудь одежду. И вот это уже будет в долг. По частям вычтем из твоей зарплаты.

— А то, что вы заплатили? — она потупилась.

— Кажется, это мы уже обсуждали вчера, — я вздохнула. — Если тебе так хочется расстаться с такой суммой, можешь потом потратить её на какое-нибудь благое дело.

Среди вещей Фредерики пришлось отыскать сумку. В смысле, дамскую сумочку. Прежде она мне как-то не требовалось, а при сборах она вообще чудом попала в саквояж. Зато теперь у меня в руках был этот шедевр: вышитая стеклярусом чёрная сатиновая сумочка на длинной цепочке. Понадобилась она по той простой причине, что Франкенштейн решил идти в типографию без меня, потому что я могла надиктовать для объявления нечто такое, что заставило бы людей обходить наш дом дальними огородами. Я только пожала плечами и согласилась. Ну, выбора-то у меня не было, потому как взгляд Франкена говорил, что он или пойдёт один, или не пойдёт вообще, так что я просто сдалась. С другой стороны, нужду в лентах никто не отменял, так что он планировал высадить нас с Катриной у магазина готового платья и забрать на обратном пути. А чтобы я могла чувствовать себя уверенно, Франкенштейн решил выдать мне средства. В том плане, что переложить из его кошелька в мою сумку мои деньги.

Перед входом в магазин Катрина застыла, прижав руки к груди. Я подумала, что она, возможно, никогда не бывала в таком месте и у неё никогда не было платья, которое до неё никто не носил. Я подтолкнула её к двери, и мы вошли. Мелодично прозвенел дверной колокольчик, и к нам вышла женщина в строгом коричневом платье в клетку. У неё были короткие чёрные волосы и карие глаза, а губы были накрашены алой помадой, немного неуместной на мой вкус.

— Добрый день, — улыбнулась она. — Чем могу помочь?

— Нам нужно подобрать некоторые вещи вот для неё, — я выдвинула Катрину чуть вперёд. — И ещё мне нужны ленты для волос, атласные и сатиновые.

— Ленты у нас там, — женщина указала изящной кистью на вход в другой зал. — А для этой девушки… Что-то конкретное нужно?

— Платье? — Катрина неуверенно обернулась ко мне.

— А ещё ночная сорочка, юбка, брюки, домашний халат, передник, две-три блузы и пальто, — я вздохнула. — И да — платье. И постарайся быть не слишком расточительной.

Хозяйка магазина улыбнулась и предложила Катрине следовать за ней. А я удалилась в указанном направлении. Во втором зале и правда были ленты. Или, если быть точнее, ничего кроме лент там не было. Разнообразие было такое, что мне почудилось, будто мои глаза на какой-то миг разъехались в разные стороны. Я заставила себя собраться и начала их рассматривать. Прежде всего, я отыскала пару узких чёрных лент. Для Франкена. Не в том плане, что я намеревалась заплетать ему две косички, а чтобы просто запасная была. А вот дальше у меня сразу возникли трудности, потому что хотелось сгрести буквально половину ассортимента, хотя мне столько и не требовалось. В итоге мою жажду потребительства удалось унять на шести лентах: голубой атласной с вышивкой, синей атласной без вышивки, серой, голубой и чёрной сатиновых без украшений и одной тёмно-синей бархатной, расшитой жемчугом. Я подумала, что она бы подошла к вечернему платью, которое мне должны были пошить в ателье Гратца.

Я терпеливо ждала Катрину примерно час, когда она наконец вышла вместе с хозяйкой. В руках у неё был перевязанный бумагой куль, явно меньших размеров, чем следовало ожидать. Я не стала учинять допрос, а просто рассчиталась. Опять же куда меньшей суммой, чем ожидала. Мы вышли из магазина, чтобы на улице дождаться Франкенштейна. Который, впрочем, приехал совсем скоро.

— Я тут подумал, что мы вообще не обговорили твоё жалование, Катрина, — изрёк он уже на полпути домой.

— Кстати, — я кивнула. — Но я понятия не имею, сколько здесь следует платить.

— Я взглянул на предложения о найме, пока был в типографии, — хмыкнул Франкен. — Полагаю, пятнадцать крон будет чуть выше среднего.

— Так много? — спросила она.

— Ну, посмотрим, что ты скажешь после того, как пару раз отмоешь операционную, — усмехнулась я.

— Спасибо… — и Катрина расплакалась.

На следующий день в утренней газете в Центральном городе появилась заметка о том, что известные врачи Франкен и Фредерика Штейн открыли свою практику. Там же был указан адрес и часы приёма. Франкенштейн решил, что принимать пациентов мы будем после обеда и до ужина, то есть с часу дня до семи вечера, с понедельника по субботу. Решение было разумным, поскольку мозг утром более продуктивен, и это время лучше было потратить на исследования. Мы решили взять небольшой перерыв в работе над пространственной алхимией, чтобы чуть позже посмотреть на всё новым взглядом. В этой связи у нас нарисовалось два выходных. Я, откровенно говоря, не ожидала, что объявление даст мгновенный эффект, но оно-таки дало. Надо заметить, что врач в этом времени мог иметь достаточно узкую специализацию, однако по факту терапевтом был каждый. Так что к заявленному часу дня перед нашим домом топталось четверо человек. И едва я морально подготовилась вести приём, как оказалось, что это посыльные, прибывшие узнать, будем ли мы работать личными врачами и сколько это будет стоить. Франкенштейн с коварной улыбкой взял это на себя. А я решила спуститься в подвал и проверить, как там дела в лаборатории.

В субботу за завтраком Франкен очень долго и очень пристально на меня смотрел. Настолько, что мне даже было как-то неуютно, и я невольно начала искать подвох в овсянке, которую пыталась есть. Каша была в полном порядке, как и булочки с корицей, и кофе. В итоге я не выдержала.

— Ты на мне дыру протрёшь, — я поджала губы, глядя на Франкена. — Что?

— Я подумал, — сообщил он.

— Понравилось, и ты подумал ещё раз? — скептически отозвалась я. — Как Штирлиц?

— Нет, — Франкенштейн усмехнулся. — Я подумал о твоих словах про новый год. И я правда не знаю, чего бы хотел. Но мне пришло в голову, что мы можем устроить праздник в общине.

— В общине? — переспросила я. — Ты этого хочешь?

— Я просто понял, что всё, чего бы мне ни захотелось, я вполне могу купить и сам, но… — он чуть опустил голову. — Не их хорошее отношение.

— Хорошо, я тебя поняла, — я улыбнулась. — Мне нравится идея. Давай завтра переговорим со старейшиной.

— В любом случае надо, — он кивнул. — Потому что теперь, если дело срочное, они могут сюда приезжать в приёмные часы.

Я кивнула, и пристальный взгляд, не дававший мне нормально поесть, наконец исчез. После ухода посыльных Франкен сказал, что составил запись на следующую неделю так, чтобы пациентам было удобно. Пока выходило по одному человеку в день. И не то чтобы был какой-то повод жаловаться, просто это означало дни безделья в смотровой. Это натолкнуло меня на две мысли: первое — надо бы купить спицы и пряжу, чтобы занять руки, пока никого нет; вторая — надо бы провести телефон, а то будет то потоп, то засуха. Вторая мысль была встречена с энтузиазмом, и Франкенштейн уехал в город, а вернулся уже вместе с капитаном Фарнелом и ещё несколькими военными. Оказалось, что в штабе у кого-то возникла примерно такая же идея, чтобы иметь возможность связаться с нами или, по крайней мере, узнать, где нас искать. Так что военные связисты приехали сразу же устанавливать аппарат.

Телефон устанавливали в гостиной — он на удивление органично вписался в её библиотечный интерьер. Я наблюдала за работой специалистов, загораживая проход в кухню, и думала о том, что мы тут как-то очень основательно обустраивались. Ну, для тех, кто намерен как можно быстрее оставить этот мир. Впрочем, если уж искать откуда-то выход, то приятнее делать это на сытый желудок и в целых сапогах. Тем более, что и Франкенштейн, как мне показалось, начинал получать удовольствие от пребывания здесь. Например, в данный конкретный момент он пил на кухне чай с печеньем и читал беллетристику.

— Кстати, — я обернулась к нему. — А зачем приехал капитан Фарнел?

— Он сказал, что ему нужно поговорить с Катриной о чём-то, — Франкен поднял глаза над книгой. — Вроде что-то про то место, где она раньше жила.

— А… — я кивнула. — Понятно…

— А ты думала, он из-за тебя приехал? — усмехнулся он.

— Не говори глупостей, — я фыркнула. — Я бы скорее предположила, что ему нужен врач.

Франкенштейн хмыкнул, а я только вздохнула. Впрочем, приезд капитана был для меня даже удачным — я могла спросить его о том, где в городе находился нужный мне магазин. Разумеется, можно было спросить и у Франкена, но меня посетила мысль, что раз уж он не хотел подарка, который можно купить, надо сделать такой, какой купить нельзя. Так что теперь мне нужно было выяснить, где купить материалы.

Главным плюсом офицера военной полиции было то, что он прекрасно знал, где находятся даже те магазины и заведения, в которых он никогда не бывал. Благодаря этому я получила очень детальный рассказ о том, как мне доехать до лавки рукоделия, где там оставить лошадь и на что ориентироваться по пути. Более того, капитан Фарнел не только назвал все три адреса таких лавок — я не уточнила, что именно хотела купить — но и поведал, что где продавалось и кто ими владел. Я попросила оседлать мне лошадь и сказала Франкену, что поеду немного покатаюсь. Почему я не взяла машину? Ну, во-первых, с чего бы «брату» мне её давать, а во-вторых, и в-главных, Фредерика понятия не имела, как управляться с этим механическим монстром. Мне самой, возможно, потребовалось бы не так много времени и сил, чтобы разобраться, но откровенно говоря — не хотелось. Тем более, что у меня были прекрасные лошади.

Ездила верхом я преимущественно в дамском седле. И вовсе не потому что я девочка, а потому, что у моих тяжеловозов очень широкие спины. А ездить почти что в поперечном шпагате — удовольствие ниже среднего. Конь шёл лёгкой рысью, бодро перебирая мощными ногами, и я посчитала, что должна как раз успеть к обеду. Нужная мне лавка находилась в восточной части города, так что объезжать его весь мне не требовалось. Как ни странно, но там и правда была коновязь, хотя клиентами лавки были исключительно женщины, немногие из которых могли приехать на лошади.

Вязальная пряжа в лавке была исключительно из шерсти. Самой разнообразной, но только шерсти. Тонкой и толстой, гладкой и пушистой, окрашенной, отбелённой и натуральной. Я даже растерялась на мгновение. Фредерика не умела вязать — кружевные салфетки у неё дома были подарком. Но я умела. Когда Франкенштейн заговорил о подарке, я сначала подумала про свитер, но по здравом размышлении поняла, что даже самыми ударными темпами не успею связать его до нового года, особенно не имея ни образца, ни мерок. Но у меня должно было хватить времени на шарф. Из задней комнаты вышла полная женщина в зелёном платье и шали. Она мягко улыбнулась мне.

— Доброе утро. Что вам угодно?

— Здравствуйте, — я подошла к ней. — У вас есть козий пух?

— Только натурального цвета, — она склонила голову набок. — Хотя, может, остался и крашеного моток.

— Натуральный мне подойдёт, — решительно кивнула я. — И ещё мне нужны спицы.

Она кивнула и принесла мне несколько мотков разной толщины серо-бежевого оттенка. Шерсть на ощупь была мягкой и тёплой, и не должна была чесаться, как это традиционно делала овечья. Я выбрала нитки довольно тонкие и к ним металлические спицы. Мы немного поболтали, и женщина рассказала, что из-за напряжённых отношений с соседями стало сложнее ввозить товары из-за границы. Она посетовала, что, возможно, пряжи из козьего пуха теперь какое-то время будет не достать. Впрочем, она оговорилась, что этот материал почему-то не очень хорошо у неё продавался, и предложила мне выкупить его весь. Я обещала обдумать её предложение.

Остаток субботы прошёл бы совершенно бездарно, если бы не это приобретение. Я отсиживалась в смотровой и ковыряла пряжу спицами. Руки Фредерики были, безусловно, весьма умелыми, но непривычными к вязанию. Так что пришлось некоторое время потратить на то, чтобы пальцы начали двигаться правильно. А потом дело сразу пошло легче. Я не стала утруждать себя выдумыванием сложного рельефного узора для шарфа, а просто вязала его английской резинкой. Не мудрствуя, так сказать. Шарф рос очень медленно.

Поскольку подъём у нас в доме был традиционно ранним, ложиться спать слишком поздно тоже было не принято. Когда большие напольные часы в коридоре второго этажа пробили одиннадцать, дом уже утих, и я запихнула коробку с вязанием под кровать, намереваясь тоже укладываться. Я прошла через всю комнату, чтобы погасить свет, и уже протянула руку к выключателю, когда раздался стук в дверь. Три таких негромких деликатных удара. «Катрина, что ли?» — озадаченно подумала я и, поплотнее запахнув халат и завязав его пояс, открыла. На пороге моей спальни была вовсе не девушка — там стоял Франкенштейн. Как и я, он был в пижаме и халате и держал в руках ленты для волос и расчёску. В смысле, они были только у него — мои руки были свободны.

— О, у нас сегодня пижамная вечеринка с заплетанием косичек? — я изогнула бровь.

— Намекаешь, что надо было прихватить молоко и кексы? — усмехнулся он.

— Скорее спрашиваю, чего это тебе понадобилось в моей спальне в такое время, — я вздохнула. — Хотя, полагаю, ответ довольно очевиден, — я многозначительно посмотрела на предметы в его руках. — Заходи.

Я посторонилась, пропуская его внутрь. Франкен осмотрел аскетичную обстановку комнаты и вопросительно уставился на меня.

— Что? — я сложила руки на груди. — Я вообще-то не планировала принимать здесь гостей.

— Это я уже понял, — он вздохнул. — Но как ты тогда научишь меня заплетать косу?

— Эм… мы можем сесть на кровать или на ковёр, — я растянула губы в жабьей улыбке. — А ты вообще представляешь, как это делается?

— Не имею ни малейшего представления, — признался Франкенштейн. — Откуда бы мне?

— Действительно, — я усмехнулась. — Давай на ковёр.

Я уселась по-турецки так, чтобы оказаться к нему спиной. Кудри мои так или иначе всё равно надо было заплести на ночь, потому как если не сделать этого — утром у меня на голове будет взрыв на макаронной фабрике. Или брокколи. Или атомный гриб. Как ни назови, это будет катастрофа, с которой без цирюльника не сладить. Судя по шорохам, Франкен уселся за моей спиной.

— И что дальше? — спросил он.

— Разбери волосы пальцами и раздели на три примерно равные части. А потом надо будет перекладывать по очереди крайние пряди в середину, — попыталась объяснить я.

— Это как? — я как будто затылком могла видеть, как Франкен изогнул бровь и склонил голову набок.

Я подняла руки и привычными движениями заплела косу за спиной, а потом снова распустила, предложив ему попробовать. И в итоге это и превратилось в пижамную вечеринку с заплетанием косичек. Правда, самому себе Франкен смог только успешно завязывать достаточно аккуратно хвост, но и это, должна заметить, дано не каждому. К себе он ушёл, когда часы пробили час ночи, и я завалилась на кровать. Мне подумалось, что наши с ним отношения несколько изменились, хотя я всё ещё не могла дать им никакого определения. Просто одна форма непонятного эволюционировала в другую. Я грезила надеждой, что когда-нибудь она доэволюционирует до дружбы. Хотя, откровенно говоря, сама побаивалась привязываться, ведь после того, как мы разберёмся со способом вернуть его домой, мы больше никогда не увидимся: я для него просто не буду существовать, а он будет лишь изображением на экране. Эта мысль оказалась способна стереть улыбку с моего лица, и засыпая, я вновь думала о пространственной алхимии.

Утро оказалось тяжёлым. Часы в коридоре пробили семь, и мой мозг проснулся. А вот остальное моё тело, включая веки — нет. Они отказывались разлепляться и показывать мне мир. А вставать надо было, но я не могла даже пошевелиться. Мне понадобилось минут пять, чтобы открыть глаза, а потом ещё столько же, чтобы проморгать ощущение песка в них. За следующие десять минут я прошла все стадии принятия неизбежного и, наконец, спустила ногу с кровати. Пол показался мне ледяным, и я поспешно спрятала её обратно под одеяло. Пришлось усилием воли приподняться, чтобы отыскать тапки, и только после этого я смогла заставить себя подняться. И мне понадобилось полчаса, чтобы превратиться из опухшей косматой ведьмы в обаятельного доктора Штейн.

Аделина приехала под конец завтрака. Катрина впустила её в дом и проводила в гостиную, куда через пять минут вышли и мы с Франкеном. Девушка улыбалась, разложив по столу четыре белых халата из хлопка. Два мужских были совершенно идентичны, а вот женские были пошиты с выдумкой. Ну не то чтобы там была вышивка и кружево, просто были добавлены изящные детали: чуть разные пуговицы, чуть разное оформление выточек и складок… Как будто Аделина пыталась мне сказать этими халатами, что женщина остаётся женщиной и в рабочей одежде. Спасибо ей за это.

— Отец отпустил вас на весь день? — спросила я, примерив оба халата. Они сидели идеально.

— Вообще-то, мы с ним немного повздорили, — она улыбнулась. — Он попросил меня отвезти вам халаты, а я принялась бухтеть, что это мой один единственный выходной. И мы сошлись на том, что я всё-таки отвезу, но потом весь день свободна.

— Хитро, — я кивнула.

— А о чём идёт речь? — изогнул бровь Франкен. Его халаты тоже оказались безупречны.

— О, я забыла сказать тебе, — я шлёпнула ладонью по лбу. — Аделина поедет с нами в общину.

— Это ещё зачем? — удивился он.

— Я просто хочу помочь, — она опустила голову.

— У меня даже есть идея, чем именно, — я улыбнулась. — Ну, если старейшина согласится.

В гостиную вошёл Харай. Всё же его телосложение — что-то с чем-то. В какое бы помещение он ни входил, оно начинало выглядеть тесным для его роста и плеч. Ишварит сказал, что повозка уже у калитки, и я пошла в смотровую, чтобы взять оттуда халат и ящик с лекарствами. Потащить его было чисто бабским поступком: начать делать самой, а потом возмущаться, что никто не сподобился помочь. Впрочем, стоило мне выйти в коридор, как ящик практически выхватил из моих рук Харай. Он красноречиво закатил глаза и понёс его наружу. Я торопливо двинулась следом.

Внутри повозки, вообще-то, было предостаточно места, чтобы перевозить двух человек лёжа таким образом, чтобы между ними можно было ходить. Теперь, когда она не была под тент забита вещами. Я поначалу взобралась на козлы, но Харай отправил меня внутрь, сказав, что сегодня холодный ветер. Будто в подтверждение его слов порыв ледяного воздуха едва не унёс шляпку с моей головы, и я послушно забралась под тент. Полчаса тряской дороги я воскрешала в памяти всех пациентов в общине. Аделина ёрзала и казалась взволнованной, а Франкенштейн определённо не выспался. А вот нечего шататься по ночам!

В общине нас ждал неприятный сюрприз: трое ишварцев были избиты и находились в тяжёлом состоянии. Причём, избиты не только что, а уже двое суток как. Их перевязали, но… Повреждения были довольно обширны. Я-Фреди такого не видела с работы в Ишваре. В госпитальной палатке стоял тяжёлый смрад пота и крови. Из-за травм к мужчинам старались не прикасаться лишний раз, так что их никто даже не обмывал. Я втянула воздух сквозь зубы и натянула халат.

— Вы даёте разрешение на применение алхимии? — холодно спросила я старейшину общины.

— Но это…

— Да или нет? — жёстче потребовала ответа я.

— Не думаю, что это хорошая идея, — он отвёл глаза.

— Тогда я ничего не обещаю, — я глубоко вздохнула. — Попросите кого-нибудь здесь прибраться.

Я подошла к первому пациенту. Он был в полубессознательном состоянии, с его лба катился пот. Пока я снимала повязки, Харай принёс ящик с препаратами. Он мало чем мог в данный момент помочь, и всё же не желал оставаться в стороне. Я попросила принести чистой воды. Франкенштейн обычно обходил тех пациентов, которым не требовалось пребывание в госпитальной палатке, так что он пришёл, когда я уже начала промывать раны. Надо сказать, что те, кто напал на этих мужчин, были весьма усердны в стремлении нанесения увечий.

— Почему вы не послали за нами сразу? — сухо спросил Франкен.

— Мы боялись, что вы… — замялся старейшина, остававшийся здесь.

— Попросим заплатить? Откажемся ехать? — обманчиво спокойный голос Франкенштейна звенел. — Если бы вы послали за нами сразу, всё было куда легче. Но в таком состоянии без алхимии будет очень сложно.

— Я не уверена, что смогу справиться в этим, — тихо заметила я. — В лучшем случае, дело обойдётся ампутацией.

— Но вы же лучшие врачи Аместриса, — как будто возразил старейшина.

— Врачи, — повторила я, повернувшись к нему. — А не волшебники.

Франкенштейн фыркнул и присоединился ко мне. В четыре руки мы промыли раны всех троих мужчин. Надо сказать, тот факт, что они вообще были ещё живы, можно было отнести к чуду. Однако всех троих надо было оперировать. С помощью медицинской алхимии можно было бы избежать тяжёлых последствий, но старейшина не дал разрешения, и это означало, что надо было работать вручную. Более того, разум Фредерики настойчиво подсказывал отказаться от анестезии из-за риска внутренних кровотечений. Работа предстояла тяжкая.

И вот стоило мне занести скальпель над первым пациентом, как вдруг старейшина общины, по какой-то непонятной мне причине так и не ушедший, заговорил:

— Алхимия правда может их спасти?

— Да, — сухо ответила я.

— Тогда, может, всё же использовать её? — он мялся.

— Или решайтесь, или не мешайте, — холодно изрёк Франкен.

— Хух, — старейшина тяжело вздохнул. — Используйте.

Я отложила скальпель. Мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы унять ураганом поднявшуюся в груди ярость: мне очень хотелось высказать старейшине всё, что я думала и по поводу задержки в вызове, и про его нерешительность, и про потраченное время… Но я сдержалась. Всё это могло подождать. Почти умирающий человек на операционном столе — нет. Я снова ощупала его, чтобы определить все повреждения. Было бы лучше, конечно, будь у меня под рукой рентген с рентгенологом, но у меня имелись только руки. Я глубоко вздохнула. Осознание. Разъятие. Восстановление. Чем-то немного было похоже на протаскивание тела через ткань мироздания Роделой для исцеления. Только думать надо было больше.

Час спустя все три пациента были отмыты и переложены в чистые постели. Алхимия во многом помогла разобраться и с воспалительными процессами, и со сращиванием разорванных тканей и переломанных костей. Лихорадка у них начинала проходить. Я сняла халат и вымыла руки. Раз в двенадцатый уже. Я думала о том, сколько же всего надо сделать для врачей этого мира, ведь алхимиков среди них единицы, а на нынешнем уровне развития фармакологии и сопутствующих инструментов работать им, должно быть, крайне тяжело. Я глубоко вздохнула. Даже ругаться перехотелось.

После того, как в госпитальную палатку пришёл Франкен, Харай вышел, чтобы не мешаться. Оказалось, что он провёл Аделину по общине, и она успела узнать у жителей, что им могло бы понадобиться. Она казалась задумчивой, как будто прикидывала что-то в уме. Оставив пациентов, мы прошли в хибару старейшины общины. Я хотела поговорить насчёт идеи Франкена о празднике, но с моего языка сорвалось нечто совершенно иное:

— Что с ними произошло?

— Это из-за работы, — старейшина вздохнул. — Они нанимались грузчиками на склады в восточной части города, и хозяину они больше нравились как работники — просили меньше, работали лучше. Вот конкуренты их и…

— Понятно… — протянула я. — Кто-то сможет указать на тех, кто это сделал?

— Да, разумеется, — старейшина кивнул. — Но мы бы не хотели привлекать полицию.

— Вам и не нужно, — холодно заметил Франкен. — Вы уже привлекли армию. Мы разберёмся.

— Такое нельзя оставлять безнаказанным, — жёстко добавила я.

— Но мы вовсе не… — старейшина опустил глаза. — Мы мирный народ, и нам вовсе не нужно…

— Зато мы — воинственный, — лицо Франкена пересекла кровожадная ухмылка. — Нам будет достаточно, если нам укажут, кто это сделал. Что будет дальше, вас уже не касается.

— Но зачем вам? — старейшина посмотрел на Франкена с удивлением.

— Я просто не хочу повторения этого, — «брат» вздохнул. — Это не то, что мне хотелось бы делать часто.

После непродолжительных уговоров старейшина всё-таки поведал нам, что же произошло. Четверо мужчин из общины устроились на склады в восточной части города. В четверг они получили плату за неделю и возвращались восвояси, когда на них напали десять других рабочих с тех же складов. Одному из ишварцев удалось сбежать, и он добрался до общины за подмогой. Кому-то этот поступок мог бы показаться трусливым, а мне — рациональным. Если бы этот парень не убежал, вместо трёх пациентов было бы четыре трупа. К тому же, он смог не просто описать напавших, но и перечислить их имена, поскольку они вместе работали. Франкен записал его слова мелким летящим почерком, дал прочитать и заставил подписать. Теперь нам было с чем идти в полицию.

— Что ж, — Франкен убрал исписанный лист во внутренний карман пиджака. — Полагаю, на этом вопрос можно считать решённым. Так что я бы хотел перейти к более приятным темам.

— Приятным? — переспросил старейшина.

— Именно, — Франкен кивнул. — Приятным. Прежде всего, благодаря рабочим отсюда мы смогли открыть практику. Так что вам теперь не нужно ждать воскресенья. Если что-то случится, можете ехать сразу туда — мы с Фреди ведём приём с часу до семи каждый день кроме, собственно, воскресенья.

— Да, — я кисло улыбнулась. — Нам бы хотелось оставить себе один выходной в неделю.

— А плата? — мрачно изрёк старейшина.

— Условия для вас останутся те же, — чуть поморщился Франкенштейн. — Никто не говорил об изменениях. Вы всё равно не можете себе этого позволить.

— Почему вы это делаете? — в очередной раз спросил старейшина.

— У нас нет скрытых мотивов, — я протяжно выдохнула. — Мы это обсуждали уже сотню раз.

— Этот вопрос тоже исчерпан, — оборвал перепалку Франкен. — Есть ещё кое-что. Скоро новый год.

— Да, холодает, — кивнул старейшина.

— Я не об этом, — «брат» вздохнул. — Мы с Фреди подумали и хотим предложить вам провести праздник для детей общины.

— Но мы вряд ли сможем, — сник старейшина.

— Мы сделаем всё сами, — я подавила желание отругать его. Я понимала, что денег у общины практически не было, но зачем было напоминать об этом каждым произнесённым словом. — Сегодня с нами приехала Аделина, — я указала ладонью на девушку, тихонько просидевшую в углу до этого момента, и повернулась к ней. — Полагаю, кроме вас найдутся ещё сочувствующие?

— Да, — она чуть улыбнулась и кивнула. — Женский клуб некоторое время обсуждал помощь общине, но мы остерегались приходить. Но кое-что даже собрали.

— Женский клуб? — переспросила я. Не знала, что такой есть. — Хорошо. Старейшина, от вас нужно только согласие.

— Я… — он замялся. — Мы обсудим это с общиной и сообщим вам.

— Это подойдёт, — кивнул Франкен. — На этом мы сегодня уходим.

Обычно мы обедали в общине, после чего проводили время с детьми. Вроде как обучение в игровой форме. Это было весело, к тому же позволяло иногда подстегнуть полёт мысли. Но в этот раз у нас возникло неотложное дело. Попрощавшись с старейшиной, мы забрались в повозку и поехали в отделение военной полиции в восточной части города. Настроение у меня было мрачное, собственно, совершенно неподходящее для времяпрепровождения с детьми. А вот Аделина казалась очень довольной — она возбуждённо щебетала что-то о том, что именно она и этот женский клуб сможет сделать. Когда повозка остановилась, я выбралась наружу и попросила Харая отвезти девушку куда-нибудь в город, а потом ехать домой. Он пристально посмотрел на меня и кивнул. Лошадей он тронул, когда мы уже входили в отделение. Нас встретил капитан Фарнел, и у меня сложилось впечатления, что работал здесь он один.

— Здравия желаю, — поздоровался он. — Что привело вас к нам этим чудесным осенним днём?

— Ограбление с нанесением тяжких телесных повреждений, — мрачно констатировал Франкен.

— Ох, — капитан сник. — Это серьёзно. Нужны подробности. Идёмте в мой кабинет.

Пересказ истории старейшины занял около получаса. Потом капитан внимательно изучил список напавших и, дойдя до последнего имени, неприязненно поморщился. Он выписал имена на отдельный лист и вышел в коридор, откуда вскоре донёсся его голос. Вернувшись, он сел за стол, сцепил пальцы и мрачно на нас посмотрел.

— Их привезут за полчаса, — изрёк капитан. — Хотите поприсутствовать на допросе?

— А можно? — я несколько удивилась.

— Вы старше по званию, я не могу вам запретить, — он пожал плечами.

— Тогда мы бы предпочли остаться, — обманчиво мягко заметил Франкенштейн.

— Было здорово прижать этого парня, — капитан ткнул пальцем в лист. — Он давно привлёк наше внимание, но против него никто не давал показаний, так что он выходил сухим из воды.

Капитан вздохнул и предложил пообедать. По здравому размышлению его предложение было принято, потому что даже если каждый из тех людей сразу кинется писать чистосердечное признание, это всё равно заняло бы часов пять. А судя по лицу капитана, на такую сговорчивость рассчитывать не приходилось.

В соседнем с отделением полиции здании находилось небольшое кафе. Даже, скорее, столовая. Капитан Фарнел определённо был там завсегдатаем, поскольку у него улыбчивая разносчица даже не спросила, что подать. Большого выбора блюд, впрочем, в кафе не было, зато всё было подано быстро. Так что на всю трапезу у нас ушло около сорока минут, и когда мы вернулись в отделение, преступников уже привезли. Капитан Фарнел тяжело вдохнул, явно прощаясь с приятным воскресным днём, и попросил молодого, но весьма крепкого сержанта вести задержанных в допросную по одному.

— Мардса приведи последним, — тихо добавил он, и сержант кивнул.

В допросной комнате стоял вытянутый деревянный стол, потемневший от времени. С обеих сторон от него было по паре стульев. Под зарешеченным окном находилась тумбочка со стопкой бумаги. На гладком каменном полу были видны царапины от передвижения мебели и потемневшие тропки, по которым чаще всего ходили. Стены были выкрашены казённой серой краской. Белый холодный свет навевал на мысли об операционной, только был тусклее. Капитан сел на один из стульев, а я ушла в угол, где прислонилась спиной к стене.

— Может, ты сядешь? — изогнул бровь Франкен.

— В силу особенностей гендерного восприятия на мои вопросы всё равно никто отвечать не будет, — хмыкнула я. — Если я устану, я возьму свободный стул.

Он кивнул и сел рядом с капитаном. И буквально через минуту сержант привёл первого задержанного. Стоило капитану Фарнелу спросить, чем занимался это человек вечером в четверг, как он вздрогнул, побледнел и принялся рассказывать. С его слов выходило, что они в друзьями немного выпили в обед и пришли в ярость от того, что хозяин складов нанял ишварцев. И они решили, что надо их отвадить — ограбить и избить. А потом клялся, что они не хотели никого убивать. Ему дали лист бумаги и ручку, и он письменно изложил свою версию. Капитан Фарнел пробежал по признанию глазами и чуть поморщился.

— Чья была идея? — холодно спросил он.

— Не знаю, — мужчина отвёл взгляд. — Как будто общая.

— Понятно, — протянул Фарнел.

Точно также прошли и следующие восемь допросов. Никто не говорил им, что кто-то умер, но они все почему-то именно так и решили. Капитан Фарнел слегка недовольно морщился всякий раз, когда спрашивал, чья была идея и кто ещё участвовал. Потому что ответы были одинаковыми и неопределёнными: идея как будто витала в воздухе, а кто ещё пошёл никто не помнил, ведь все были выпивши. Но при этом они все отводили глаза вправо, из чего нетрудно было сделать вывод, что они лгали. За всё это время я не проронила ни слова. В какой-то момент я действительно устала и принесла в свой угол стул, но к приходу последнего задержанного я снова подпирала стену.

Парня привели двое: вместе с крепким сержантом был ещё один, несколько поуже в плечах. Они втолкнули его в допросную и усадили. Парень нахально задрал подбородок и развалился на стуле, широко расставив ноги. Он окинул меня с ног до головы липким, масляным взглядом и только потом обратил внимание на капитана и Франкена. Мне стало откровенно мерзко.

— Что вы делали вечером в четверг? — сухо спросил Фарнел.

— Не твоё дело, начальник, — криво усмехнулся парень, откидывая со лба чёрные, чуть вьющиеся волосы. — У тебя ничего на меня нет. Свидетельствовать некому. А я никогда не скажу, что сделал что-то. Так что ты меня отпустишь. А извинится передо мной пусть эта цыпочка.

Я втянула воздух сквозь зубы и закрыла глаза, считая до пяти. А потом, не дав капитану продолжить допрос, тихо заговорила:

— Я сегодня полдня промывала резаные, колотые и рваные раны, а потом сращивала ткани и кости троих мужчин, которых ты избил, — я повернулась к нему. — И они назвали мне твоё имя, когда я спросила, кто это сделал. Микке Мардс.

— Ну, — он чуть нахмурился, а потом просиял. — Это не показания. Мало ли что кто-то там какой-то суке сказал.

Франкенштейн молниеносно поднялся и резко приложил парня лицом о столешницу. Капитан тут же вскочил и осторожно придержал его.

— Майор Штейн, — позвал он. — Успокойтесь.

— Ха! — парень поднял голову: его нос был разбит. — Значит, выбиваете признание?

— Оно нам не нужно, — сухо произнёс Фарнел. — У нас есть показания.

— О, вот как, — Микке ухмыльнулся. — Мой отец это решит…

— На твоём месте я бы надеялся, что нет, — неожиданно улыбнулся капитан.

— Это ещё почему? — тон парня стал насмешливым.

— Потому что в тюрьме ты будешь в безопасности, — Фарнел пожал плечами. — А за её стенами военная полиция не сможет защитить тебя.

Голос капитана звучал так, что ему нельзя было не поверить. Парень как-то сник и съёжился. Признавать свою вину, меру, степень, глубину ему определённо не хотелось, но после взгляда на Франкена он почему-то побледнел и попросил бумагу. Видимо, лицо «брата» красноречиво обещало расправу настолько лютую, что итог её никто не стал бы показывать даже в квадратиках цензуры; а потом он убедил бы всех, что так и было. Ну, в принципе, Франкенштейн ведь и правда мог глаз на жопу в буквальном смысле натянуть.

Домой нас подвёз сержант. Я отказалась от ужина и заперлась в ванной, где намеревалась просидеть до тех пор, пока от меня не отмокнет ощущение этого липкого взгляда. Мне пришлось дважды подогревать воду алхимией, прежде чем… Нет, я не избавилась от мерзкого чувства — Франкенштейн постучал в дверь с вопросом, не утопла ли я там. Я пробурчала, что всё нормально и вылезла из воды. Я чувствовала себя уставшей и злой, так что не стала спускаться на кухню, а скрылась в своей спальне, где улеглась спать.

В понедельник, естественно, я встала в несусветную рань. Легла-то рано. Так что в полседьмого утра я уже приплясывала на кухне, делая себе яичницу. Пришедшая Катрина явно напряглась, и я попросила её приготовить мне кофе. Быстро поев, я спустилась с чашкой кофе в лабораторию, где ждал меня микроскоп и его подружки — чашки Петри. Мне надо было внимательно рассмотреть их содержимое, чем я и занялась, тихонько напевая под нос какую-то навязчивую мелодию. Я увлеклась и не заметила, как пришёл Франкен. Видимо, какое-то время он стоял рядом со мной в полной тишине.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, стоило мне отодвинуться от микроскопа.

— Я? — я вздрогнула, оборачиваясь, и мой голос дал петуха. — П-плесень развожу.

— Что, прости? — Франкен свёл брови. Он не любил грязи и тем более плесени.

— М… — я взяла одну из чашек Петри. — Здесь у нас созрела Penicillium chrysogenum. А теперь скажите-ка, дети, какое вещество можно выделить из неё?

— Хм… — он на пару мгновений задумался, а потом его лицо озарилось: — Пенициллин! Ты делаешь антибиотики.

— Умница, Франкен, возьми с полки пирожок, — кивнула я.

— Но почему вдруг ты решила этим заняться? — снова нахмурился он.

— Господин Гратц говорил о том, что на севере растёт напряжение, — я вздохнула. — А учитывая особенности Аместриса, можно не сомневаться, что это выльется в вооружённый конфликт.

— И причём здесь это? — Франкен озадаченно посмотрел на меня, потом на плесень.

— Ты же знаешь ответ, — я вздохнула. — Где вооружённый конфликт, там и раненые, а где ранения, там и заражение крови.

— А, да… — он как-то рассеяно окинул взглядом лабораторию. — А перчатки?

— Что перчатки? — не поняла я.

— Сколько раз ты вчера вымыла руки? — он внимательно на меня посмотрел, и я нахмурилась.

— Не знаю, — я пожала плечами. — Больше десяти.

— Перчатки были бы безопаснее, — кивнул Франкен. — Я ведь уже как бы изобрёл винил.

— Да, перчатки были бы к месту прямо, — я улыбнулась.

— И долго ты планируешь разводить тут плесень? — Франкенштейн снова обвёл взглядом чашки Петри.

— Она уже созрела, — я поднесла чашку к его лицу, и он чуть поморщился. — Видишь, какая зелёная? Осталось только выделить непосредственно пенициллин, написать работу и передать армии для клинических испытаний.

— То есть, через пару часов этого тут не будет? — уточнил он.

— Ага, — я кивнула.

— Хорошо, — Франкенштейн кивнул. — Сегодня приём буду вести я, а ты займись этой работой. И не забудь прибраться.

— Мы, вообще-то, для этого Катрину наняли, — скорчила я жабью морду. — Но так и быть.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы выскрести плесень в металлический поддон, после чего я алхимическим преобразованием выделила белый порошок. Аккуратно собрав его в стеклянную пузатую колбу, я прибралась и села писать. Мне хотелось поскорее передать работу экспертному комитету, чтобы препарат опробовали и начали производить. Для страны, которая постоянно воевала, отсутствие подобного лекарства казалось даже несколько странным. Впрочем, если целью войн было исключительно умножение смертей, то это и не удивительно. Я попыталась вспомнить каноничные события, но от этого только голова разболелась. Как будто нечто мешало мне обратиться к этой области памяти. Похоже, подобные попытки по определению могли быть только бесплодными, и я решила не маяться дурью, а делать, что могла. Писать работу о пенициллине.

Утро вторника мы с баночкой пенициллина провели в моём новом кабинете. Стеллажи вдоль стен начали потихоньку заполняться разными рукописными материалами, и сегодня я рассчитывала добавить к ним ещё один. Чтобы работа не исчезла в армейских архивах, я писала её через копирку. Почему-то интенсивно фиолетового цвета. Работая, я размышляла над тем, какую именно копию я отнесу в экспертный совет. Часам к двенадцати мне показалось, что я поисчерпала запасы вдохновения, и решила спуститься в лабораторию, которую занимал сегодня Франкенштейн. Он вроде бы собирался заняться «изобретением» перчаток. Даже интересно было, на какой он стадии.

Я как раз проходила мимо прихожей, когда в дверь постучали. Надо заметить, постучали весьма мощно, хотя это определённо не было попыткой высадить её. Я озадаченно нахмурилась и пошла открывать.

На пороге дома стоял огромный мужчина. Я думала, что я привыкла к крупному телосложению Харая, но этот человек был просто невероятных размеров. Я задрала голову, не уверенная в том, закрыт ли у меня рот, и увидела над широченными плечами, вызывающими сомнение в достаточности размера дверного проёма, крупное широкое лицо с пышными золотистыми усами и единственным завитком-чубом на лысом черепе. Меж холодных голубых глаз залегла глубокая морщина, делавшая лицо суровым. Одет исполин был в синюю форму майора.

— Драсьте, — наконец выдавила я. — А вам кого?

— Мне бы увидеть доктора Штейн, — сочным напряжённым басом изрёк гигант.

— Вы на него смотрите, — я сглотнула.

Он в буквальном смысле просиял. То есть не только широко улыбнулся, но и сам воздух вокруг него как будто слегка засветился. Как будто мимо пролетела Динь-Динь.

— Майор Алекс Луис Армстронг, — представился он. — Могучерукий алхимик.

— Эм… Фредерика Штейн, Исцеляющий алхимик. Входите, — я отошла от двери, пытаясь умять в голове картинку. Майор чуть боком, как мне показалось, протиснулся в прихожую. Следом за ним вошёл ещё один человек.

— Шу Такер, — представил его майор. — Подполковник сказал, что ваше общение может быть продуктивным для него. Он специалист по химерам.

— Химерам? — переспросила я. — Но… мы вроде бы как… А, впрочем, неважно. Проходите, — я жестом указала на гостиную. — Я позову брата.

Молчаливый тип в круглых очках с короткой стрижкой и какой-то маньяковатой улыбкой мне, откровенно говоря, не очень понравился. Но раз уж подполковнику понадобилось, чтобы мы с ним пообщались — ладно. Может, эта беседа окажется продуктивной не только для него. Я спустилась в подвал и вошла в лабораторию. Франкенштейн сидел за столом, и перед ним на круге преобразования стояла жестяная банка с чем-то бело-мутным внутри, а чуть дальше аккуратным полукругом была разложена целая россыпь перчаток.

— Как дела? — поинтересовалась я, подходя ближе.

— Самое неприятное в составлении работ для армии — расчёт круга преобразования, — отозвался он. — Мне же он не нужен.

— Да, пожалуй, — я кивнула. — У нас гости. Пойдём.

— А ты одна не можешь с ними как-то пообщаться? — он повернул ко мне голову.

— Нет, пожалуй, — я вздохнула. — Во-первых, наши гости мужчины, а во-вторых, они оба алхимики. И одному из них нас порекомендовал подполковник Мустанг. Он занимается химерами.

— Химерами? — так же, как я, переспросил Франкен. — Но… мы вроде бы как…

— Вот и я про то же, — поморщилась я.

— Ладно, пойдём, — он поднялся. — Нехорошо заставлять гостей ждать.

По пути обратно нам попалась Катрина, которая взволнованно прошептала о гигантском человеке в гостиной. Я сказала ей, что в курсе и что вообще-то их там двое. А потом попросила заварить и принести чай. Когда мы с Франкеном вошли в комнату, там стояла гробовая тишина. Лицо майора снова приобрело суровое выражение, а несколько неопрятный Шу Такер сидел с как будто извиняющимся выражением. Мы сели напротив так, что передо мной был мутный алхимик, а перед Франкенштейном — майор.

— Франкен Штейн, — протянул руку майору «брат».

— Алекс Луис Арсмтронг, — ответил рукопожатием тот.

— Шу Такер, — голос его был тихим и вкрадчивым.

— Итак, — я попыталась дружелюбно улыбнуться. — Что именно вы сейчас исследуете?

— О, я хочу создать химеру, способную говорить, — глаза алхимика загорелись.

— А зачем, если не секрет? — я озадаченно приподняла брови.

Франкенштейн поднялся и отошёл к шкафу, несколько секунд порылся там и вернулся с несколькими листами бумаги и графитовым карандашом. Сев, он принялся чертить круг.

— Это будет большим научным достижением, — пояснил Такер таким тоном, как будто ответ был сам собой разумеющимся.

— Возможно, — я кивнула. — Но каков практический смысл такой работы? Я имею в виду, что для армии должны быть более ценны экземпляры с превосходящей силой и исполнительностью. Или высокими когнитивными способностями.

— Но речь — признак высокого развития, — возразил алхимик.

— Можно научить попугая говорить несколько фраз, — я чуть нахмурилась. — Это не сделает его более разумным и высокоорганизованным.

— Вы не понимаете, — он покачал головой. — Это будет действительно большим научным достижением, которое сможет раскрыть новые перспективы.

— Новые перспективы для кого? — я подвесила вопрос в воздухе.

— И вы уже придумали, как это сделать? — не поднимая головы, спросил Франкен.

— Пока нет, — сник Такер.

— Ну, есть же совершенно очевидный путь, — я откинулась на спинку стула. — Взять для преобразования химеры животное со связками, способными воспроизводить речь.

— Вы имеете в виду человека? — в голосе алхимика звучала заинтересованность, а вот майор помрачнел.

— Вообще-то, воронов и попугаев, — я изогнула бровь. — Но теперь мне вполне ясен ваш этический порог.

— Насколько я помню из «Алхимии преобразования химер» Фитцерна, проблема объединения существ главным образом заключается в усреднении их когнитивных способностей, — Франкен всё ещё чертил на листе бумаги нечто, очень сильно похожее на круг преобразования. — Поэтому создание говорящей химеры видится мне затеей несколько странной. Способность к мышлению у неё вряд ли будет выше, чем у пятилетнего ребёнка со всеми вытекающими. Единственное, для чего её могла бы использовать армия — это разведка, но в этом плане она окажется бесполезна, если не сможет запоминать большой объём данных.

— Разве здесь должен быть не эпсилон вместо кси? — пока он говорил, я успела сунуть нос в записи и споткнуться об эту букву.

— Да? — Франкен оторвался от круга, посмотрел сначала на меня, потом снова на него и кивнул. — Верно. Я эпсилон и писал. Так вот…

— Вы говорите о химерах, хотя даже не являетесь специалистами в этой теме! — внезапно повысил голос Такер. — Вы не понимаете, что именно я хочу создать! Говорите об этом так легко, ещё и занимаетесь непонятно чем.

— Говорящую химеру вы хотите создать, — скорчила я жабью рожу. — И брат занимается вполне понятно чем — он как раз рассчитывает круг преобразования для такой химеры.

— Нельзя так просто на коленке рассчитать что-то подобное! — алхимик поднялся.

— Насколько я могу судить, он делает это на столе, — хмыкнула я. — Присядьте. Мы ещё не закончили беседу. Что же касается нашего уровня знания предмета, то… Вы представляете себе, чем является алхимическое сращивание тканей?

— Я создаю химер, — мрачно отозвался Такер. — Разумеется, мне это известно.

— Так вот вам новость — этот же метод используется в медицинской алхимии, — я вздохнула. — Только для сращивания не двух разных организмов, а частей одного и того же. Так что базовый материал по преобразованию химер мы изучали.

— Иными словами, можно создать химеру из двух людей, — он озадаченно свёл брови.

— Вроде бы природа уже придумала механизм для этого, — я скривилась. — Деторождение называется. Однако мы с вами уделили слишком много времени очевидному, но не наилучшему решению вашего вопроса. Поскольку очевидный путь явно поставит вас перед этическим вопросом использования человека, стоит изыскать путь не очевидный.

— Не очевидный? — переспросил Такер.

— Не очевидный, — кивнула я.

— Вы читали литературу о создании големов? — Франкен закончил чертить и придвинул мне лист бумаги. — Скажем, «Искусственная душа» Круайта или «Живое неживое» Вебрена? Нет?

— Не читал, — алхимик помотал головой.

— А стоило бы, — усмехнулся «брат». — Если я не совсем дурак в вашей области, то, насколько понимаю, самая большая трудность в создании говорящей химеры именно в её когнитивных способностях. Для нормальной речи необходим высокоорганизованный мозг. Но этот аспект можно обойти, если сделать химеру големом. Впрочем, способные к речи связки ей всё же понадобятся.

— Их можно преобразовать при условии понимания строения, — заметила я, рассматривая начерченный круг. — Хотя, зачем изобретать колесо.

— Ну, в этом тоже есть своя прелесть, — хмыкнул Франкен.

— Если я что-то в чём-то понимаю, то ты предложил довольно интересный подход, — я вернула ему лист. — Но только для внедрения искусственной души нужно будет другое преобразование.

— Разумеется, — кивнул «брат». — Попробуйте разобраться с этим, — он протянул лист Такеру.

— Вы предлагаете мне просто взять вашу работу? — он удивлённо переводил взгляд с листа на Франкена и обратно.

— Вы же видели, что я написал это только что, — «брат» пожал плечами. — Работа над химерами мне не интересна, да и круг наверняка потребует доработки. Всё же вы специалист в этой области, в отличие от меня. Это лишь подсказка.

— Но вы понимаете, что это едва ли не половина работы? — алхимик осторожно протянул руку к листу.

— Хм, не медвежья ли это услуга? — Франкен сложил руки на груди и задумчиво склонил голову набок. — Не думаю. Вы не сможете использовать круг, если не поймёте, как он работает. К тому же я надеюсь, что мы с Фреди смогли отвратить вас от очевидного пути, так что я не вижу проблемы.

— И потом, никто не рождается с полным знанием, — нахмурилась я. — Науку нужно постигать. И стоит быть благодарным тому, кто оказывает в этом помощь.

— Я благодарен, что вы уделили мне время, — он слабо улыбнулся. — Просто немного не понимаю. Разве этот обмен был равноценным?

— Вас направил подполковник, так что этот обмен будет касаться его, — я пожала плечами.

— Подождите в машине, — изрёк молчавший до этого момента майор, обращаясь к алхимику.

Шу Такер попрощался и вышел. Проводить его поднялся Франкен, вернувшийся буквально через пару минут. Он сел на свой стул и внимательно посмотрел на Армстронга.

— Итак, — обратилась я к майору. — Вы хотели поговорить о чём-то ещё?

— Подполковник упоминал, что должен вам за помощь, — отозвался он.

— Полагаю, мы в расчёте, — чуть нахмурилась я. — Он помог нам в одном неприятном деле.

— Вот как, — майор вздохнул. — Что вы думаете об этом алхимике?

— Мне он не понравился, — решительно заявила я. — Мне бы не хотелось называть коллегой кого-то с таким этическим порогом.

— Будет хорошо, если он не зациклится на идее говорящей химеры, — кивнул Франкен.

— Вы говорите об этическом пороге, — Армстронг нахмурился. — Но я слышал, что вы без раздумий применили алхимию, чтобы убить человека по пути из Цекеса в Нефкаум.

— Без раздумий? — переспросила я. — Ну, видимо, надо было больше подумать над тем, насколько позволить надругаться над собой, прежде чем начать сопротивляться, или что? И как вообще можно использовать алхимию без раздумий?

— Я не это имел в виду, — мотнул головой майор.

— У меня не было выбора и времени на этические дилеммы, — я мрачно вздохнула. — И это определённо не та тема, которую мне хотелось бы обсуждать.

— Я понимаю. Это наверняка было тяжёлым испытанием для вас! Но позвольте спросить, — Армстронг чуть опустил голову. — Почему вы решились сдавать экзамен? Мало кому хочется, чтобы его называли армейским псом.

— А хоть груздём назови, только в кузов не клади, — хмыкнула я.

— Сестра имеет в виду, что условия нам подошли, — усмехнулся Франкен. — Не имеет значения, что там о нас какой-то мыслитель подумает, если мы сможем выполнять свою работу для большего числа людей.

— Я слышал, что армия начинает производить новый препарат, — сощурился майор, меняя тему. — Пока только для военных, но когда его запас будет достаточным, он и в обычную продажу поступит. Ему дали название «Вытрезвитель Штейн».

Я уронила лицо на ладони, отчаянно краснея. Нет, ясно, что название должно быть максимально описывающим действие препарата, но… Неужели нельзя было придумать что-нибудь более, не знаю, благозвучное? Ну или, на худой конец, можно было ведь меня спросить. Я, конечно, не самый лучший автор названий, но вряд ли даже я выдала бы что-то более странное.

— Довольно оригинально, — заметил Франкен.

— Я слышал, что экспертный совет дал очень высокую оценку по итогу испытаний, — добавил майор. — Подполковник тоже говорил о вас с большим уважением.

— Передавайте ему привет, — хмыкнул «брат». — Я надеюсь, он к нам заглянет при случае.

— О, непременно, — кивнул Армстронг и поднялся. — Мне тоже пора. До встречи.

— До свидания, майор, — я так и не подняла пылающего лица.

— Я вас провожу.

Они вышли, и я постепенно начала приходить в себя. Когда Франкен вернулся, румянец ещё не до конца сошёл с моих щёк. Я подняла голову к нему.

— Не думал, что есть нечто, способное тебя смутить, — усмехнулся он.

— Вообще-то, множество вещей, — признала я, пожав плечами. — Или ты думал, что я лишена эмоций начисто?

— Ну, некоторых ведь у тебя действительно нет, — Франкен поджал губы.

— Как и у тебя, — я пожала плечами. — Давай пообедаем, и я пойду в смотровую. У нас вроде была на сегодня запись.

Франкенштейн кивнул, и мы направились в кухню. Катрина, так и не решившаяся подать чай гостиную, виновато мялась у раковины. Я вздохнула и попросила её накрывать обед. Она засуетилась, начав делать излишне много движений, и, разумеется, уронила тарелку. Девушка замерла, и лицо её в мгновение стало белее мела. Огромными от ужаса глазами она посмотрела на осколки, а потом на нас. Франкен вздохнул, пересёк кухню и присел, соединяя ладони. Катрина взвизгнула, отскакивая, а он вернул тарелке прежний вид и поднялся, протягивая её девушке.

— Не нервничай так, — изрёк он совершенно ровным голосом. — Ты ничего плохого не сделала.

— Но я… — она взяла тарелку и осторожно опустила её в раковину. — Мне велели подать чай, а я не сделала этого…

— Это моя ошибка, — я вздохнула, садясь за стол. — Следовало учесть, что незнакомые люди могут пугать тебя.

— Простите, — пискнула Катрина.

— Ничего. Просто нужно немного практики, — я пожала плечами.

— Сегодня в газете снова появилось объявление о нашей практике, — произнёс Франкен, садясь напротив меня. — Теперь уже с номером телефона. Как насчёт того, чтобы Катрина отвечала на звонки и вела запись?

— Мысль хорошая, пока их будет немного, — я кивнула.

Катрина натянуто улыбнулась и призналась, что не умеет пользоваться телефоном. Потом помялась с минуту и добавила, что и грамотой не владеет. Я еле сдержалась от того, чтобы разбить себе лоб ладонью: действительно, кто бы стал учить её читать? Тот тип ведь совершенно для другого её подобрал. Так что нам пришлось подкорректировать планы: к телефону был приставлен Харай, пока Катрина обучалась грамоте, да и вообще наукам уровня начальной школы. Учить её мы планировали оба — по наличию свободного времени. После обеда я имела обстоятельную беседу с ишваритом, которому были даны подробные инструкции по работе телефона и по заполнению журнала. Первый звонок состоялся как раз пока я ещё стояла рядом с ним, и он сообщил, что придётся посетить больного на дому. Запряжённая на всякий случай лошадь была привязана на заднем дворе, и я, собравшись и с крайним вниманием изучив карту, поехала. Мне пришлось пересечь почти весь город, прежде чем я добралась до нужного адреса. Я оказалась в фешенебельном, насколько он мог таким быть, квартале города. Мне нужен был двухэтажный дом с большими окнами и высоким крыльцом, выкрашенный бледно-зелёной краской. Других таких домов в округе не было. Лакей проводил меня в комнату наверху, где на подушках лежал обрюзгший мужчина лет пятидесяти с отёкшим лицом. Он пил красное вино, и в помещении стоял стойкий запах перегара. Я надела белый халат и приблизилась к нему, стараясь дышать через раз.

— Добрый день, — начала я. — Я доктор Фреди. На что вы жалуетесь?

— У меня не проходит никак головная боль, — язык его плохо ворочался во рту, но речь всё же была относительно разборчивой. — Я уже третий день лечу её, — он поднял бокал. — Но это не помогает.

Я вздохнула. Разумеется, это не помогало. Кто вообще в здравом уме будет лечить головную боль вином? Мне бы вот сейчас очень бы пригодился «Вытрезвитель», но у меня с собой его, разумеется, не было. Да и не с собой тоже. Я поставила свой саквояж на столик и попросила лакея принести стакан воды. Юноша потратил на это меньше минуты, и я принялась смешивать снадобья.

— Выпейте это, — я подала ему лекарство.

Мужчина опрокинул стакан в своё горло и протянул его мне. Стоило мне взять его, как моё запястье оказалось захвачено, и меня потянули на кровать. Мягко говоря, я опешила. Настолько, что даже не начала ругаться.

— А ты симпатичная, — горячо задышал мужчина мне в ухо. — Таких мне ещё не присылали.

— Что вы себе позволяете?! — его слова привели меня в чувство, и я резко оттолкнула его и села. — Я государственный алхимик, известный врач! — я поднялась. — Кого вам вообще надо было?!

— Врач? — переспросил он. — Я велел вызвать ко мне кого-нибудь подлечиться…

— Я выставлю вам счёт, — я захлопнула саквояж и вылетела из комнаты.

Лакей обнаружился в холле внизу. Он озадаченно посмотрел на моё, очевидно, перекошенное злостью лицо. Я остановилась у стола с телефоном и пару секунд подумала. Единых цен мы не устанавливали, так что предполагали некую усреднённую плату, по принципу кто сколько может себе позволить. Не потому что мы не могли лечить людей бесплатно, но потому что это был тяжкий труд, и мы не считали правильным его обесценивать. Этот человек определённо жил богато, так что я без зазрения совести выписала счёт на восемьдесят крон и всучила его лакею.

— В следующий раз уточняйте, что именно требуется вашему хозяину — врач или куртизанка, — я поморщилась и вышла из дома, громко хлопнув дверью.

Уже забравшись в седло и тронув лошадь, я вдруг подумала, что было бы, если бы приехала не я, а Франкенштейн. Тело это с пьяных шар могло и не обратить внимания, что перед ним мужчина, и… Ох, я бы не удивилась, если бы после подобного поведения Франкен в свете утренней беседы привёз домой химеру алкаша и кровати. Точнее, увидев это без объяснений, я бы едва ли смогла вымолвить хоть одно вменяемое слово, но после оных, в принципе, была бы с поведением «брата» вполне согласна. И почему я сама не сделала этого? Впрочем, я была слишком возмущена, чтобы не то что прикасаться к нему, но даже оставаться в комнате. К тому же, если подумать, потом надо было бы как-то разлепить эту химеру, а известного метода для этого нет. И это отняло бы тучу времени просто в никуда. И всё же по пути домой я развлекала себя образами химеры человека и кровати. Этически — это, конечно, полная жесть, но если воображать в два-д и в стилистике Диснея…

В дом я зашла вместе с пациентом по предварительной записи. Это был один из тех господ, что отправили лакея в первый же день после появления объявления в газете. Его звали Гедеон Штурц, ему было пятьдесят три и он страдал язвой желудка. Это был приземистый полный мужчина с седыми усами и улыбчивыми морщинами вокруг живых зелёных глаз. Под фетровой шляпой-федорой, оставленной им в прихожей, оказалась столь же седая шевелюра, что и усы. Я провела его в смотровую, чтобы составить историю болезни и понять, как нам с ним дальше работать. Господин Штурц оказался весьма общительным, и за пятнадцать минут беседы рассказал мне всю историю проявлений его недуга. Причём, рассказывал, как будто это анекдоты какие — с шутками и смехом. А закончил он тем, что предложил звать его Гедеоном и навестить как-нибудь ближе к праздникам его и его жену в городе.

— Вам бы следовало избегать обильного стола, — я улыбнулась. — Я дам вам средство для ежедневного приёма и рекомендации по диете. Для вас соблюдение режима питания проблематично?

— Нет, если вы не собираетесь посадить меня на овсянку на воде, доктор Фреди, — он усмехнулся в усы. — Я совсем не пью и не ем жареного и жирного. Разве что новогоднего гуся, да и то только немного грудки и раз в год.

— Вы молодец, Гедеон, — я снова улыбнулась ему. — Подождите меня немного, я сейчас.

Мне понадобилось минут десять, чтобы приготовить для него смесь, затем я вернулась за стол и выписала рецепт и рекомендации по диете. Господин Штурц очень внимательно изучил оба листа бумаги, покивал, потом спросил, соглашусь ли я наблюдать так же и его супругу и во сколько это обойдётся. Я ответила, что вопросы о деньгах лучше обсуждать с Франкеном, а его супругу я готова принять в любое время в приёмные часы. Тогда он попросил записать их на то же время через неделю и тогда же обсудить плату. На этом мы распрощались и я проводила его до дверей. А затем вернулась в смотровую — к кашемировому шарфу Франкенштейна. Точнее, это был ещё далеко не шарф, но я прикладывала все силы, чтобы пряжа поскорее им стала.

Примерно в половине седьмого раздался звонок телефона. Затем я услышала голос Харая и внезапно вспомнила дневной вызов. Я скривилась. Вскоре в коридоре послышались шаги, а после деликатный стук в дверь.

— Вас просят подойти, док, — произнёс Харай.

— Иду, — я вздохнула, готовясь к неприятному разговору, убрала вязание в коробку, которую запнула под кушетку, и вышла из смотровой.

Видимо, моё лицо выражало готовность к сложному словесному бою, поскольку ишварит озадаченно посмотрел на меня, когда я оказалась в коридоре. Мне нужно было пройти всего несколько шагов, но я внутренне искала оправдания не делать их. Я не сомневалась в своей правоте, но сама идея говорить с тем человеком вызывала у меня желание плеваться. Однако когда я подняла трубку, на том конце провода послышался весёлый голос:

— Доктор Фреди? Это из ателье Гратц, Аделина. Мы могли бы увидеться завтра с вами и вашим братом?

— Мы, в принципе, свободны в первой половине дня, — медленно проговорила я. — Нужно будет подъехать к вам?

— Нет-нет, что вы, — я услышала её смех через хрипы связи. — Я приеду сама. В какое время вам подойдёт?

— Мы встаём довольно рано, так что часов в десять будет вполне удобно, — я невольно улыбнулась.

— А вы можете завтра пойти со мной в Женский клуб? — выпалила девушка. — Просто завтра собирались поговорить про общину, да и про вас в клубе уже знают и хотели бы пригласить… Так пойдёте?

— Я так сразу не могу ответить, — я задумчиво нахмурилась. — Давайте я завтра скажу, хорошо?

— Да, конечно! Я понимаю, — радостно отозвалась она. — Тогда до свидания.

— До свидания.

Она положила трубку и в ней раздались глуховатые гудки. Надо заметить, что связь была несколько шероховатой, голос звучал с помехами. Но чего я, собственно, хотела? Вздохнув, я опустилась в кресло у стола, накрыв глаза ладонью.

— Всё в порядке, док? — раздался голос Харая.

— А? — я подняла глаза и увидела его обеспокоенное лицо. — Да, всё хорошо. А почему ты спрашиваешь?

— Мне показалось, что вы вернулись с вызова недовольной и сейчас были напряжены, когда я сказал, что вас просят к телефону, — он пожал плечами. — Что-то случилось?

— Ох… — я вздохнула. — Об этом… Да, мы будем выезжать на дом только к нашим постоянным пациентам, с которыми заключён договор. Остальные пусть обращаются в городскую больницу.

— И какова причина такого решения? — в гостиную вошёл Франкен со сложенными на груди руками.

— Сегодня на вызове меня приняли за проститутку, — я поджала губы. — Я возмутилась и ушла, но сам факт!

— С тобой точно всё нормально? — в голосе «брата» мне почудились нотки беспокойства.

— Да, нормально, — я вздохнула. — Говорю же, я просто ушла.

— Вот прямо просто ушла? — он нахмурился.

— Ну, не совсем просто ушла — оставила счёт на восемьдесят крон, а потом ушла. Во-первых, ложный вызов, во-вторых, лечение дикой похмелюги, в-третьих, моральный ущерб, — я загнула пальцы.

— Я бы потребовал больше, — хмыкнул Франкен.

— Пока я ехала домой, я думала, что будь ты на моём месте, ты бы привёз химеру человека и кровати, — усмехнулась я.

Франкенштейн задумался на несколько секунд, видимо, представляя себя на моём месте. Он свёл брови, а затем несколько кровожадно улыбнулся.

— Похоже, ты знаешь меня лучше, чем я думал, — он многозначительно посмотрел на меня. — Так что тебя вряд ли удивит, если я нанесу ему визит.

— Не удивит, — я глубоко вздохнула. — Только без применения алхимии. Мы зако… задол… устанем потом придумывать способ разделить обратно человека и кровать.

— Я пойду с вами, — неожиданно изрёк Харай. — Я знаю адрес. Думаю, будет правильно сделать это субботним вечером.

Они переглянулись, а я уже начала жалеть, что заикнулась о произошедшем.

Примечательный факт: любая работа пишется, если её писать. Так что вовсе не было чудом, что после завтрака в своём кабинете я заканчивала труд о пенициллине. Я намеренно много раз называла его именно так в надежде, что мой намёк будет понят и препарат в последствии так и назовут. Мечты-мечты… В принципе, когда часы в коридоре пробили девять, работы мне оставалось примерно на полчаса, так что я подумывала метнуться в штаб после визита Аделины. Насчёт клуба я ещё так ничего и не решила, к тому же не имела представления, как идут дела у Франкена. Если он в поте лица ваял, то в смотровой полагалось сидеть мне. Ну, зато поработаю над шарфом.

Едва я поставила последнюю точку и выровняла стопку бумаги, чтобы подшить, внизу раздался стук в дверь. Мне показалось, что Аделина была человеком достаточно пунктуальным, так что вряд ли это могла быть она. Для пациентов, если им не случилось помирать на нашем крыльце, тоже было рановато. Я пожала плечами и достала шило, иглу и нитки, чтобы собрать работу воедино. Оставив пришельца остальным обитателям дома, я приступила к протыканию стопки бумаги. Это требовало определённых усилий, так что мне было не до шума внизу. И когда я примеривалась проделать третью дырку, в дверь кабинета постучали.

— Кто такие, чего надо? — не поднимая головы, поинтересовалась я.

— Док, там к вам, — донёсся голос Харая. — Дорого одетый мужчина утверждает, что ему жизненно необходимо вас видеть.

— Приём начинается в… Час! — на последнем слове я воткнула шило в бумагу и навалилась всем телом. — Я занята.

— Я понимаю, док, но… — послышался тяжёлый вздох. — Вам лучше спуститься.

— Аргх! — я проделала последнюю, четвёртую дырку и так и оставила в ней шило, чтобы листы не расползлись. — Ладно.

Я вышла в коридор. Стоящий около двери Харай выглядел решительно-мрачным. Я вопросительно посмотрела на него, но он лишь развернулся и пошёл к лестнице. Мне ничего не оставалось, кроме как пойти за ним. На часах было полдесятого, и я ломала голову, кому это я там понадобилась. Но делать это долго мне не пришлось: в гостиной обнаружился Франкен, казавшийся мрачнее тучи, и давешний алкаш, которому вместо особы с низкой социальной ответственностью вызвали меня. Моё хорошее настроение, благожелательный настрой, терпение и доброта от его вида повели себя как червяки из перевёрнутой жестянки на рыбалке — расползлись кто куда. Причём быстро так. Моё лицо мгновенно пережило метаморфозу от выражения «Рада визиту, чем могу помочь» к «Выметайся и сдохни в лесу, чтобы волки глодали твои кости».

— Что вам угодно? — резко спросила я, даже не пытаясь натянуть хотя бы дежурную улыбку.

— О, я пришёл принести извинения, доктор Штейн! — сегодня речь его была совершенно нормальной. В моих глазах приятнее его это не делало, но надо отдать должное — ни запаха перегара, ни опухшей рожи, ни невнятной речи не было. — Вчера вышло ужасное недоразумение. Мой лакей работает у меня всего несколько дней и не понял, что я имел в виду, а я был, простите великодушно, слишком пьян, чтобы сразу понять, кто вы.

— Это всё? — холодно спросила я. — Вы оторвали меня от очень важной для страны работы, чтобы рассказать то, что мне было и так известно?

— Нет-нет, — он благоразумно оставался на месте. — Я лишь пришёл принести извинения. Какими бы ни были причины, я оскорбил вас, и мне нет оправдания.

— Если это всё, уходите, — я вздохнула. — Я выразила степень своей обиды в оставленном счёте. Оплатите его, и мы с вами можем забыть о существовании друг друга.

— Конечно-конечно, — тут же зачастил он.

Через секунду на столе гостиной лежал выписанный мной счёт, причём, весьма аккуратно свёрнутый, а поверх он положил пять ассигнаций по двадцать крон. Франкен подошёл к нему, поднял к глазам счёт и забрал четыре бумажки.

— Здесь вам не ресторан, чтобы оставлять чаевые, — сухо заметил он. — Вы отнимаете наше время.

Давешний алкаш ещё раз извинился и поспешно покинул дом. Его поведение казалось мне непонятным. К чему был весь этот спектакль с извинениями? Достаточно же было просто внести плату со счётом в банк — не было никакой необходимости ехать ради этого через весь город.

Не прошло и минуты после его ухода, как в дверь снова постучали. Я сначала подумала, что этот тип что-то забыл и вернулся, но нет — это оказалась Аделина. Она извинилась, что приехала раньше назначенного времени и спросила, где она могла бы подождать. Однако ждать ей не пришлось — мы уже и так собрались в гостиной. Она привезла для примерки смётанные сорочки — по одной для меня и Франкена, и в таком же виде брюки. Было решено подняться в мою спальню, поскольку там, по крайней мере, имелось ростовое зеркало. Сначала там переоделся в одиночестве Франкенштейн, после чего Аделина быстрыми движениями чуть переколола швы, чтобы сидело идеально. А уж потом, когда он снова ушёл в гостиную, настала моя очередь. Я переоделась в сорочку и брюки осторожно, так как стежки смётки были довольно большими, хотя Аделина и утверждала, что они не расползутся. Осмотрев себя в зеркале, я попросила сделать мои сорочки чуть свободнее, чтобы они не натягивались на груди. Поскольку я собиралась работать в них, мне прежде всего должно было быть в них удобно, а уже потом — красиво. Аделина согласилась и что-то отметила на боковых швах мелком. А вот брюки были идеальны, так что она только подогнула их по длине.

— Вы решили насчёт клуба? — улыбнулась она, когда сворачивала примеренные вещи, а я облачалась в своё.

— Ой, — я поморщилась. — Мне бы надо в любом случае в штаб съездить сегодня. Но надо узнать у брата, могу ли я отлучиться надолго.

— А зачем вам в штаб? — живо поинтересовалась Аделина.

— Хочу отвезти работу, чтобы они быстрее начали испытания, — я улыбнулась.

— А скажите, чем болен господин Верцелл? — она уже убрала вещи в коробку, в которой привезла их, и смотрела на меня с любопытством. Я застряла в идиотской позе с головой внутри недонатянутой блузы, через которую смотрела на неё.

— Кто?

— Ну, он выходил от вас, когда я приехала, — призналась она. — Я думала, он ваш пациент.

— М… — я отмерла и таки натянула блузу, тут же заправив её в брюки. — Нет, он не пациент. По крайней мере, не наш. А кто он такой? Ваш клиент?

— Вообще, да, он заказывает платье у отца, — кивнула Аделина. — Но я его не поэтому знаю. Он же ведущий актёр в городском драматическом театре.

— Оу… — протянула я.

— Одно время ходили слухи, что он редкий бабник, но за руку его никто не ловил, — она усмехнулась. — Как-то ему удаётся блюсти свою репутацию.

— О. Вот оно что, — я кивнула. — Тогда всё ясно.

— Мне надо отвезти это отцу, а потом он меня на сегодня в клуб отпустил, — Аделина держала коробку в руках и внимательно на меня смотрела. — Вы поедете со мной?

— Так… — Я упёрла руки в бока и нахмурилась. — Давайте сейчас спустимся вниз и я узнаю у брата, какие у нас планы. И тогда всё решим. Вы на чём приехали?

— На попутке, — призналась она.

— Ага… Хорошо.

В гостиной Франкенштейна не было. Оставив там Аделину, я спустилась в подвал. Вообще-то, стирки уже скопилось опять прилично, и снова обращаться в прачечную мне не хотелось — они плохо отстирывали простыни. И я дала себе обещание вот прямо сегодня, ну, край — завтра начертить круг в собственной прачечной и постирать вещи. Можно было, конечно, доверить Катрине проделать это руками, но, откровенно говоря, я считала это довольно тяжёлым процессом, больше похожим на пытку. Франкен сидел за столом в лаборатории и что-то очень быстро строчил. На столе перед ним не было ни круга преобразования, ни тазов с жижами, ни гор перчаток.

— Ты очень занят? — мягко спросила я.

— Я дописываю работу, — протяжно отозвался он. — А что?

— Я хотела отвезти сегодня свою в экспертный совет, — я улыбнулась. — Аделина приглашает меня посетить с ней Женский клуб. Я хотела прежде узнать у тебя, могу ли уехать.

— Можешь, — Франкен кивнул. — Заодно и мою работу увезёшь.

— Спасибо, — я заглянула ему через плечо, но не стала читать. — Тогда попрошу Харая запрячь повозку. Когда ты закончишь?

— Уже… — протянул он, поставил последнюю точку и подровнял стопку бумаги. — Осталось только сшить.

— Давай мне — я всё равно свою работу сшивала, — я протянула руки. — Заодно и твою сошью.

— Держи, — он поднялся и протянул мне стопку бумаги. — Раз уж будешь в городе, узнай заодно, чем можно разбавить наш следующий первый выходной.

— М, Аделина говорит, есть городской драматический театр, — я чуть нахмурилась. — Если быть точнее, она говорила, что утром от нас вышел его ведущий актёр.

— О, — Франкенштейн кровожадно улыбнулся. — Пожалуй, я раздумал наносить ему визит. Купи билеты на его постановку в первый ряд. Узнаем, хороший ли он актёр.

Я только помотала головой. Пока мы поднимались наверх, я размышляла над тем, как это Франкен собрался проверять таланты этого… как его? Верцелла. Впрочем, он наверняка посвятит меня в детали позднее, так что я отодвинула эти мысли до воскресенья. Аделина сидела в одном из кресел и держала коробку на коленях. На спинку она не опиралась, держа спину прямой, как палка. Франкен подтолкнул меня к лестнице наверх, и медленно уходя туда, я услышала, как он сказал Аделине, что я поеду с ней, как только сошью работы и прилично для клуба оденусь. А я даже не подумала, что не одета для такого места. Ладно хоть в волосах уже не шнурок.

Пока я сшивала работы, с заднего двора доносилось конское ржание. Это Харай запрягал повозку, чтобы отвезти нас в город. Я подумала, что надо будет обязательно узнать, когда я освобожусь, чтобы он не торчал там на козлах до одурения. А встречи дам короткими не бывают. Тем более, целого клуба дам, которые могут собраться в будний день. Нет, в лучшем случае я вернусь к ужину. После долгого рассматривания содержимого моего шкафа я вытащила твидовый костюм графитового оттенка и нежно-голубую сорочку. В этот самый момент в дверь постучали. Я нахмурилась и открыла.

— Позвольте мне вам помочь с выбором, — просияла Аделина.

— М… — я впустила её. — Этот костюм не подойдёт?

Она прошла к кровати, на которой были разложены мои пышные одеяния, и по очереди подняла и рассмотрела каждый предмет. Жакет и сорочка её вроде бы вполне удовлетворили, а вот юбка-полусолнце в пол определённо не вызвала восторг. Она поморщилась, но вернула её на место.

— Вы же всё равно не наденете юбку короче, так что это вполне подойдёт, — вынесла она вердикт.

— Вот и хорошо, — я кивнула, начав облачаться. — О, загляните в мой шкаф. Брат хочет в воскресенье сходить в театр. А я не представляю, в чём.

Аделина распахнула створки, и лицо её явно выражало, что за ними отнюдь не Нарния. И даже не модный бутик. Ну, там был просто мой гардероб. Который, надо признать, на светские развлечение как-то рассчитан не был. Аделина перебирала плечики сначала в одну сторону, потом, судя по звуку, в другую, и ей, похоже, ничего не нравилось. Наконец, она отступила и глубоко вздохнула.

— У вас хороший, в принципе, гардероб, — заключила она. — Добротный, классический. Пошито всё хорошо. Но в театр одеваются по моде, а у вас ничего подходящего нет.

— Рискну предположить, что вы не успеете это поправить, — я улыбнулась. — Придётся, что ли, готовое купить?..

— Нет! — Аделина едва ли не бросилась ко мне. — У меня есть платье, которое вам подойдёт! Я одолжу его вам, только не покупайте готовое!

— Эм… ладно… — я опешила. — Это очень любезно с вашей стороны.

— Вот и хорошо, — она просияла.

Похоже, готовое платье задевало её гордость, как швеи. Даже если она была подмастерьем у своего отца, казалось, идея ширпотреба претила ей. Ну, тем лучше для меня. Глупо отрицать, что всякая девочка хочет иногда нарядиться принцессой. И хорошо, если это «иногда» совпадает с каким-нибудь приемлемым поводом типа праздника или похода на светское мероприятие, а не приходится на самый будний из будних дней.

Мы с Аделиной спустились вниз, когда конское ржание доносилось уже не с заднего двора, а с дороги перед домом. В гостиной я запаковала обе работы в большие бумажные конверты и перетянула бечёвкой, подцепила в коридоре свою чёрную сумочку, и мы, наконец, вышли из дома. Сначала мы добрались до ателье, где Аделина провела минут пятнадцать, а потом доехали до штаба. Я глубоко вздохнула и направилась внутрь. На КПП меня встретил молодой, гладко выбритый и румяный сержант.

— Добрый день, — формально поздоровался он. — Вы к кому?

— Я — Исцеляющий алхимик, Фредерика Штейн, — я предъявила часы. — Мне нужно передать работы для экспертного совета.

— Вы? — он озадаченно на меня посмотрел, потом перевёл взгляд на часы. — Конечно. Подождите, вас сейчас проводят.

Мне хотелось сказать ему, чтобы просто пояснил, куда идти — я бы сама дорогу нашла. Но порядок есть порядок. Видимо, даже государственному алхимику нельзя болтаться по штабу без присмотра. Мне пришлось подождать минут пять, сидя на узенькой скамейке в предбаннике, прежде чем ко мне вышел лейтенант. На вид ему было лет двадцать пять, и при виде меня он пятернёй поправил свою модельную стрижку набок. Окинув меня внимательным взглядом, он улыбнулся и подошёл.

— Мне сказали, здесь государственный алхимик, — он внимательно на меня посмотрел. — Вы его не видели?

— Ага, с час назад, — скептически отозвалась я, поднимаясь. — В зеркале.

— Да не может быть, — усмехнулся он. — Вы меня разыгрываете.

— Если вы не прекратите фарс, — я достала часы и еле удержалась от того, чтобы сунуть их ему в лицо, — то получите взыскание за недостойное поведение со старшим по званию.

— Извините, — сник он. — Лейтенант Керст. Прошу за мной, майор.

Он развернулся на каблуках и направился вглубь здания. Я двинулась за ним. Мы долго шли по пустым коридорам первого этажа, а затем и второго, прежде чем добрались до нужного кабинета. Там сидел председатель экспертного совета, полковник Кессер. Это был молчаливый человек лет сорока, с жёстким лицом и светлыми волосами. Понурый лейтенант оставил меня с ним наедине и вышел. Полковник Кессер пригласил меня сесть напротив него, и я устроилась на мягком стуле для посетителей.

— Что это лейтенант такой расстроенный вышел, не знаете? — чуть улыбнулся он.

— Боится, что нажалуюсь на него, наверное, — улыбнулась я в ответ.

— А есть на что? — полковник склонил голову набок. Я только вздохнула и помотала головой. — Он хороший парень, только как-то не осторожен иногда с уставом.

— Так-то парень не плохой, только ссытся и глухой, — пробормотала я и продолжила громче: — Я не буду ничего говорить. В конце концов, у меня всего лишь формальное звание.

— Но если бы вы решили делать военную карьеру… — он изогнул бровь.

— Мне это не интересно, я учёный, — я усмехнулась. — И в связи с этим и приехала. Вот.

Я положила на стол оба пакета. Полковник Кессер сложил руки на груди и некоторое время переводил взгляд с одного на другой. А потом, так и не вскрыв ни один, посмотрел на меня.

— Очень мало алхимиков подаёт больше одной работы за год. Вы могли отложить эти труды до момента ежегодной аттестации, — изрёк он, испытующе глядя на меня.

— Наши разработки могут спасти сотни жизней, — я вздохнула. — Зачем ждать?

— Значит, для вас это в большем приоритете? Я имею в виду, — полковник сжал переносицу. — Вы больше заинтересованы в спасении чужих жизней, чем в доении армии ради своей?

— Всё взаимосвязано, — туманно ответила я. — Могу я попросить вас не откладывать эти работы?

— А чего откладывать? — он улыбнулся и притянул пакеты к себе. — Сейчас других работ у совета нет. И не будет примерно до июля следующего года. Так что займёмся вашими прямо завтра.

— Это замечательно, — я поднялась. — Не буду вас задерживать.

— Заходите чаще, — полковник поднялся и пожал мне руку. — Вас приятно видеть.

Я поблагодарила его за комплимент и покинула кабинет. Лейтенант Керст, как оказалось, ждал меня за дверью, чтобы проводить назад. Следом за ним я снова прошла пустые и унылые коридоры до самого выхода, где попрощалась и ним, и с дежурным. Когда я уже почти была в дверях, лейтенант окрикнул меня, будто хотел спросить что-то, но в итоге ничего не сказал. Я пожала плечами и вышла, направившись к повозке. В моё отсутствие Харай выяснил у Аделины, в какое время закончится заседание клуба, и теперь поинтересовался у меня, куда нас отвезти. Время шло к обеду, так что я спросила у Аделины, сможем ли мы поесть в самом клубе или рядом с ним, и после её заверений, что буквально напротив есть чудесное кафе, попросила отвезти нас туда.

Высадив нас, Харай уехал. Обещанное Аделиной кафе и правда было напротив Женского клуба и было впрямь чудесным. Однако был один маленький нюанс — там подавали только кофе и десерты. То есть, там нельзя было пообедать — лишь перекусить. Я нахмурилась, озадаченно глядя на девушку.

— А что? — изумлённо спросила она. — Я порой пропускаю обед. Чтобы не набирать вес.

— Если хочется не набирать вес, лучше пропускать ужин, — скисла я. — А ещё лучше питаться регулярно и правильно. Но что я, как врач, в этом понимаю, правильно?

После пяти минут хождения вокруг да около я нашла сосисочную. Ну, или колбасочную. Не уверена, как правильно было назвать это заведение. Главное, что там готовили еду, которую можно было называть так без натяжки. В основном, в заведении находились мужчины, женщин почти не было — они наверняка пили кофе с десертами. Интерьер в колбасочной тоже был кондовый — ни изящных стульев с витыми спинками, ни маленьких вазочек с сухостоем на расшитых цветами скатертях на круглых столиках. Нет, мебель здесь была такая, чтобы не пошла в ход в случае драки — её просто от пола было не оторвать. Меня такое место более чем устраивало, тем более, что из кухни приятно тянуло запахом мяса на углях и кислой капусты. Улыбчивая разносчица определённо была озадачена видом двух девиц младых в заведении, однако заказ охотно приняла. Я потребовала колбасок и картофельного салата, Аделина же решилась только на свежие овощи. Я решила придержать лекцию о необходимости белка при себе и не запихивать в неё колбаски против воли. К этому обеду подошло бы пиво, но мне показалось это немного неуместным, и я попросила брусничный морс. Разносчица улыбнулась и удалилась, а минут через пятнадцать мы уже обедали.

В Женском клубе было оживлённо, хотя собираться только начали. Аделина подвела меня к статной женщине под пятьдесят. У неё были ярко-голубые глаза аместрийки, а вот волосы совсем поседели и были собраны в пышный пучок. Гусиные лапки вокруг глаз говорили о её улыбчивости.

— Это председатель клуба, госпожа Юстиния Штурц, — представила её Аделина. — А это Фредерика Штейн или доктор Фреди.

— О, рада познакомиться, — улыбнулась мне дама.

— Я тоже, — я улыбнулась ей в ответ. — А Гедеон Штурц случайно не ваш супруг?

— Мой. И совершенно не случайно, — шире улыбнулась она. — Так значит, вы его новый врач? И надеюсь, согласитесь быть моим. Он на удивление хорошо о вас отзывался.

— Мы с братом делим практику, — отозвалась я. — Так что оба в равной мере ведём пациентов. И будем только рады таким пациентам, как ваш супруг.

— А вы замужем? — снова улыбнулась госпожа Штурц и подхватила меня под локоть.

— Э, нет… — я несколько смутилась. — Я к этому не стремлюсь.

— Отчего же? — она удивилась. — Мне брак дал комфорт и четырёх прекрасных детей.

— Дети — это прекрасно, — согласилась я. — Но я учёный. Увлечённый алхимик. Я заинтересована исключительно наукой.

— Может быть, вы просто ещё не встретили своего мужчину, — загадочно улыбнулась госпожа Штурц.

Я не ответила. Я жила в доме с двумя представителями мужского пола, и мне, мягко говоря, было трудно представить себе человека, который на их фоне меня бы впечатлил вообще. Мой, Фреди, глаз настолько привык к виду мужчин сильных и красивых, а сознание — к тому, что они ещё и умны, что подавляющее большинство других вызывало лёгкую оторопь. И если лет десять назад у Фреди ещё был шанс влюбиться безоглядно в какого-нибудь заезжего бунтаря, то теперь мы с ней были слишком прагматичны для подобного.

— У нас сегодня обширная программа, — прервала ход моих мыслей госпожа Штурц. — Вы, конечно, вступите в клуб, правда?

— Полагаю, да, — я пожала плечами.

— Прекрасно. У нас ежемесячный членский взнос пять крон. Вам подойдёт? — она перешла на деловой тон. — Отчёт по расходам клуба мы составляем к концу года. Мы тратим средства не только на самообеспечение, но и на благотворительность. Мы также занимаемся здесь рукоделием для детей-сирот.

— Да, мне подойдёт. Я не очень хороша в рукоделии, правда, но готова приложить все усилия, — я выдавила улыбку. — Если им нужна какая-либо медицинская помощь, думаю, я поговорю с братом о возможности её оказания.

— Но разве услуги частного врача не слишком дороги? — нахмурилась госпожа Штурц.

— При обычных условиях — вероятно, — я кивнула. — Но мы с братом сдали экзамен на государственного алхимика со специальным медицинским контрактом как раз для того, чтобы иметь возможность помогать не только тем, кто может за это заплатить.

— Вот как, — она кивнула, как будто выражая уважение и круто сменила тему. — Сегодня мы начнём с чтения стихов для настроения, — продолжила она. — А потом перейдём к вопросам более сложным: снова хотелось бы поднять тему общины ишварцев.

— Стихов? — нервно переспросила я.

— Да, — госпожа Штурц кивнула. — Мы все будем читать. Надеюсь, и вы что-нибудь прочтёте.

Что-нибудь… Это слово отозвалось в моей голове глухим звоном. Моей самой сложной задачей всю мою жизнь было выучивание стихов. Да мне их писать было легче, чем учить. А теперь меня просили вспомнить и прочесть что-нибудь. Это казалось мне в тот момент задачкой посложнее выведения теорий для пространственной алхимии.

Разве удивительно, что дамы читают стихи, сидя на изящных стульях в просторном зале? Некоторые из них при этом вышивают, другие даже вяжут. Странно ли, что читают они сонеты и нежные стихи о любви? Ничуть. Не хватало только кого-нибудь у рояля, чтобы ещё кто-нибудь исполнил случайный романс. И вся эта атмосфера почему-то напоминала мне встречу анонимных алкоголиков. Только вместо тяги к спиртному у присутствующих была тяга к поэзии. Лирикоголизм, так сказать. Я сидела по правую руку от госпожи Штурц, и именно она начала читать стихи первой — это был двадцать третий сонет Шекспира, как она его представила. Дальше дамы читали по очереди по часовой стрелке, и мне выпала доля быть последней. Мне казалось, что чем ближе подходила моя очередь, тем бледнее становилось моё лицо. Всё дело в том, что из недр памяти, моей и Фредерики, мне удалось выудить целиком только одно стихотворение. Оно входило в некий сборник лирики и было вообще не о любви. И если бы только это было проблемой! Переводчик и сочинитель этого сборника был… Как бы это аккуратнее выразиться? Большим мастером словосозидания. Назовём это так.

К тому моменту, когда дама справа от меня дочитывала «Прекрасную ложь» Бодлера, я по ощущением сравнялась оттенком кожи в белым батистовым платочком, который она вышивала. Стоило ей закончить, как госпожа Штурц решила меня представить. Она поднялась, и все дамы обратили к ней взоры.

— У нас сегодня пополнение, — она улыбнулась. — К нам присоединилась доктор Фредерика Штейн, — и она указала ладонью на меня. Я выдавила нервную улыбку. — Доктор у нас впервые, давайте подержим её, пока она будет читать стихи.

— Спасибо, — просипела я.

Взгляды устремились на меня. Такая поддержка для меня была куда хуже, чем если бы они продолжали заниматься своими делами и не обращали на меня внимания. Я глубоко вздохнула, напомнила себе, что я, по крайней мере, не автор этого творения и начала читать:

— «Лесник». Автора я, к несчастью, не помню, перевод Хуберта.

Через лес дорога вся грязнючая,

Словно пьяная по сторонам петлялася.

Путник шкандыбал по ней замученный,

На лунявом небе буря собиралася.

Вдоль дороги были сосны понатыканы,

Да густявый ельник раскорячился,

А за ними домик был заныканый —

В нём старик-лесничий обиталился.

Запустил старик на ночерь шкандыбалого.

Ко столу дубовному они вдвоём уселися.

И наелися рагу чембогпослалого,

Ну а после уж и языками спелися.

Леснику все звери были другами —

Он волков чем было поднакармливал.

Как запели оне по ночи белугами,

Так он гостя под ружьём к ним и выганивал.

Я умолкла и опустила голову. В зале стояла гробовая тишина. Настолько гробовая, что было слышно, как в углу перебирает лапками мотылёк. Ну, чего-то такого я, собственно, и ожидала. Вообще, существовало очень мало деяний, которым Фредерика, практически как и я, предпочла бы публичное выступление. И если после этой оказии меня не будут больше просить читать стихи или что бы то ни было ещё, то я буду вполне довольна результатом. Но вот аж три раза. Всё ещё глядя на свои коленки, я услышала голос госпожи Штурц.

— Ох, это же из сборника сочинений и переводов Хуберта… Как же?.. — она сделала небольшую паузу. — «Изящновые стишастия»*. Вроде бы «Лесник» из второго тома.

— Э? — я подняла голову и в полном недоумении уставилась на неё.

— Гедеон очень любит эти сборники, — улыбнулась она. — У нас в домашней библиотеке есть все тома. Они такие забавно-милые.

— Забавно-милые? — заторможенно переспросила я.

— Да, — она кивнула. — А давайте, я принесу томик на следующее собрание и мы все почитаем с листа?

Дамы заулыбались и весело закивали. Что ж я наделала-то, а? Ведь из уст этих очаровательных дам стихи о любви звучали куда более уместно, чем то, что обычно извергал мой рот. Хотелось провалиться сквозь землю и никогда больше не показываться им на глаза, однако дамы, очевидно, пришли в какой-то необъяснимый восторг. Ещё минут пять стоял гвалт обсуждения прочитанных стихов, после чего госпожа Штурц попросила тишины. И без всякого перехода она заговорила об общине ишварцев. Только что дамы читали стихи и хихикали, и вот тебе на.

— Уже декабрь, — заметила госпожа Штурц. — Ночи всё холоднее.

— Старейшина говорил то же самое, — тихо обронила я.

— Старейшина? — она повернулась ко мне. — Вы с ним знакомы?

— Э, да, — озадаченно ответила я. — Я думала, вы знаете. Мы с братом с приезда сюда ездили к ним раз в неделю, теперь принимаем у себя. Аделина Гратц говорила мне, что слышала об этом.

— Здесь об этом не говорилось, — госпожа Штурц с лёгким укором посмотрела на Аделину. — Но ведь это значит, что вас они принимают, верно?

— Вроде бы как, — я неопределённо кивнула. — Но они ведь и работают в городе.

— Кстати об этом, — подала голос дородная дама, сидевшая слева от госпожи Штурц. — Мой муж получил несколько заказов на городскую застройку на северо-западной окраине города. Он хочет нанять одних только ишварцев. Говорит, они не пьют и делают на совесть, если им честно платить. Но он слишком типичный аместриец и немного опасается сам к ним ехать.

— Не думаю, что доктор Фреди может такие вопросы решать, — произнесла Аделина. — Это ведь дело общины.

— Но я, по крайней мере, могу переговорить со старейшиной, — я нахмурилась. — Всё равно надо узнать у него, что они решили по поводу новогоднего праздника для детей.

— Праздника? — мгновенно оживились дамы.

— Да, — я кивнула. — Брат предложил провести в общине праздник нашими силами, но ответа мы пока не получили. Так что не сегодня завтра надо будет наведаться туда.

— А возможно ли с вами передать некоторую помощь для них? — это заговорила строгая дама в больших круглых очках. — Ничего особенного, просто некоторые вещи…

— Думаю, это не проблема, — я пожала плечами. — Только не знаю, приведут ли мне осёдланную лошадь или приедут в повозке после собрания.

Удивительно, как разительно отличались дальнейшие обсуждения от лирического настроя чтения стихов. Да и от моих ожиданий, если уж на то пошло. Здесь не обсуждали моду и сплетни, никто не делился знанием о том, кто, куда, с кем и в чём ходил. Нет, говорили о городских событиях и событиях во всей стране. Дамы продолжали шить, вышивать или вязать, и я подумала, что напрасно не прихватила с собой шарф. Впрочем, с пустыми руками сидела не я одна: Аделина, госпожа Штурц и ещё две дамы тоже ничего не мастерили. Разговор коснулся нового культа Лета в Лиоре, и я напомнила себе расспросить Франкена об этом — он точно должен был что-то знать. Мне почему-то казалось, что этот культ ничем хорошим не кончится, впрочем, и дамы говорили о нём настороженно. Потом поговорили и о напряжённости на севере, и о крепости Бриггс, в которой мёрзли наши солдаты.

Около половины шестого разговоры начали постепенно сворачиваться. Дамы начали подниматься с насиженных мест и сбиваться в маленькие кучки. Я растерянно озиралась, думая, не пора ли мне уходить, когда подошла та самая дама, что говорила о стройке. Она была выше меня примерно на полголовы и шире раза в полтора. У неё были карие глаза и густые каштановые волосы, завитые крупными локонами. На ней было платье из шёлка в широкую вишнёвую и кремовую полоску.

— Послушайте, — задумчиво начала она. — Мой муж приедет за мной около шести. Может быть, мы могли бы отправиться в общину вместе с вами?

— Я правда не знаю, на чём приедут за мной, — я вздохнула. — Но если это будет повозка, я не вижу препятствий.

— Ах, я ведь не представилась, — она вдруг улыбнулась. По молодому ещё лицу рассыпались морщинки. — Рене Бозиар.

— Очень приятно, — мы пожали друг другу руки.

— Зовите меня просто Рене, — тут же предложила она. — Но вы меня так удивили выбором стиха. Признаться, я не ожидала такого в клубе.

— Ох, — я ощутила, как вспыхнули мои уши. — Если бы я знала заранее… Но это было единственное стихотворение, которое я смогла вспомнить.

— Ну, что вы, Фредерика! Я же могу вас так называть? — я кивнула. — Мы здесь вечно читаем одно и тоже. А это было так свежо. Как, вы говорите, назывался тот сборник стихов?

— Госпожа Штурц назвала «Изящновые стишетворения», — я улыбнулась. — Я не помню, откуда сама учила это. Это было довольно давно.

— Теперь и мне хочется отыскать этот сборник, — она тоже улыбнулась.

С улицы послышалось знакомое конское ржание. Я подошла к окну зала и выглянула за шторку. Перед клубом стояла моя повозка, запряжённая всего одной лошадью. Надо думать, вторая стоит осёдланной во внутреннем дворе нашего дома на всякий случай. Я поискала глазами госпожу Штурц и решительно ринулась к ней, чтобы сообщить, что за мной приехала именно повозка. Это вызвало натуральный переполох. Дамы мгновенно оставили свои разговоры и бросились к задним комнатам, чтобы принести помощь для общины. Я в это время вышла наружу и приблизилась к повозке. Харай вопросительно уставился на меня.

— Помнишь, Аделина говорила о помощи общине от Женского клуба? — осторожно спросила я.

— Ну, — кивнул он.

— Сейчас дамы переносят всё, что собрали, в зал, чтобы с нами туда передать, — я потупилась.

— Ох, док, — Харай спрыгнул с козел. — Вы могли бы сказать им, чтобы не носили тяжёлого. Я сам.

Он решительно двинулся в клуб, а мне пришлось занять его место, чтобы лошади не бродили без кучера туда-сюда. Когда он был уже у дверей, к клубу подъехал автомобиль, и к нему выбежала Рене. Она едва не столкнулась с Хараем и озадаченно уставилась на него. Следом выбежала Аделина. Она сказала Рене, что это как раз мой конюх, и увела его внутрь. А ещё через пару минут Харай и господин Бозиар принялись грузить в повозку тюки. Они сделали ходок пять, чтобы перенести всё, а потом вместе с Рене подошли ко мне.

— Вы поедете прямо сейчас? — спросил господин Бозиар.

— Да, — я кивнула. — К чему оставлять всё это в повозке?

— Да, верно, — он кивнул. — Тогда мы за вами.

Харай кивнул ему и залез на козлы. В этот раз он не предлагал мне уйти в повозку несмотря на ветер. Видать, места там не было. Ну, ничего страшного — мне вполне нормально было и так. Правда вожжи он у меня всё-таки забрал. Вообще-то, я вполне нормально обращалась с лошадьми, а мои так и вовсе были образчиком послушания, но он мне этой работы почему-то не доверял. Ну, не то чтобы я могла разогнать повозку в дерево — не могла, и он прекрасно это знал. Просто почему-то берёг мои руки. Почему-то. Как будто не очевидно, почему.

Визит в общину оказался на удивление скучным. В том смысле, что всё прошло именно так, как хотелось: тюки выгрузили и быстро разобрали, старейшина сообщил, что на праздник они очень сильно согласны, и охотно побеседовал с Бозиаром. Так что всё складывалось прекрасно. По пути домой мы некоторое время молчали, а потом я резко шлёпнула себя рукой по лбу — совсем забыла про театр! Я соскочила с козел на ходу и замахала руками Бозиару, ехавшему за нами, пока Харай резко осаживал лошадь. Машина остановилась, и на меня уставились три пары изумлённых глаз.

— Рене! — воскликнула я. — Где находится драматический театр?

— Простите, что? — судя по её лицу, она была уверена, что ослышалась.

— Драматический театр, — повторила я. — Брат просил купить билеты, а у меня совсем вылетело из головы.

— Это не то, ради чего нужно спрыгивать с движущейся повозки, — скептически заметил Харай.

— Хм, он рядом с Центральной библиотекой, — пожала плечами Рене. — Такое здание в классическом стиле с колоннами.

— Спасибо! До свидания! — я взлетела обратно на козлы и выхватила вожжи, чтобы подстегнуть лошадь.

Обычно идущая вальяжным шагом, она перешла на лёгкую рысцу. Ехать было недалеко, но я уже и так опаздывала к ужину, что грозило мне приёмом пищи в полном одиночестве. А еда всегда вкуснее, если есть её с кем-то. Так что я в некотором роде торопилась. Здание театра нашлось быстро. Он сам и его кассы были открыты — там давали «Отелло». Я некоторое время изучала программу на воскресенье, после чего решительно подошла к кассе. Вечером в воскресенье Эдгар Верцелл должен был играть Труфальдино в постановке «Слуга двух господ». Мне повезло взять два билета в первый ряд почти в самом центре. Вполне довольная собой, я вернулась в повозку, и мы поехали домой.

К ужину я, естественно, опоздала. Но Франкен тоже задержался с поздним пациентом, так что к столу мы прибились в одно время. Мы разговорились, так что приём пищи растянулся на добрых полтора часа. Сначала Франкен рассказывал о том, кто у него сегодня был. Это было важно, поскольку, как я говорила госпоже Штурц, мы делили практику. То есть пациенты были наши с ним в равной мере. Он сказал, что заполнил истории болезни и унёс ко мне в кабинет — стеллажи в нём как раз были для этих бумаг. Потом я рассказала ему про Женский клуб. Выслушав меня, Франкен посетовал, что не может сам стать его членом, потому что он уже разузнал про клубы мужские, и оказалось, что среди их членов по большей части люди праздные, не добившиеся самостоятельно почти что ничего. Такое общество его не привлекало. А те люди, с которыми ему было бы интересно, больше занимались делом, чем шатались по подобным местам.

— Я думаю, мы сможем найти достойную компанию, — я улыбнулась. — Быть может, в театре.

— Театр не самое подходящее место для продолжительной и интересной беседы, — он улыбнулся в ответ.

— Разумеется, — я кивнула. — Но почему бы нам не найти небольшую компанию для, например, покера по субботам?

— Покера? — Франкен вопросительно изогнул бровь.

— Ну, преферанса или виста, — я пожала плечами. — Суть же не в этом.

— Да, пожалуй, — он согласился. — Я бы охотно пообщался с тем молчаливым майором, который к нам заходил.

— Да, пожалуй, — согласилась я. — И может, капитан Фарнел и супруги Штурц?

— И как это вышло, что у нас с тобой так мало знакомых, хотя мы провели здесь уже два месяца?

— Ну, не стоит забывать, где именно мы провели большую часть этого времени, — хмыкнула я, намекая на библиотеку и подвал. — Кстати. Точно, — я влепила ладонь в лоб. — Пойду круг преобразования нарисую. Иначе придётся пытать кого-то стиркой.

Пол в прачечной по моей просьбе был сделан глиняным. Над ровной шершавой поверхностью к большому чану в центре тянулись две трубы — приточная и сточная. Было бы вполне ясно, как бы я чертила круг преобразования, если бы глина была ещё мягкой, но она даже укладывалась сюда твёрдой. Бригада строителей особенно внимательно подошла к этому, чтобы пол не размок во влажном помещении. По сути, они уложили обожжённые глиняные плиты на старый пол и состыковали их мягким раствором того же состава, поэтому он был таким ровным. Можно, конечно, было взять лом и продолбить все нужные символы с его помощью, но во-первых, это потребовало бы массу времени, усилий и создало бы жуткий грохот, а во-вторых, лом подходил для черчения примерно так же, как кривая коза для джигитовки. Так что я потёрла ладони и с помощью алхимии изменила должным образом форму глиняных плит на полу. Какой-то рекурсивный метод: используй круг преобразования, чтобы начертить круг преобразования.

Утром после завтрака я громко заявила, чтобы все принесли свои вещи для стирки в прачечную внизу. Франкен кивнул, с заднего двора донеслось что-то неразборчивое, но вроде бы согласное, голосом Харая. Катрина, мывшая посуду, издала мрачный вздох. В итоге я спустилась в подвал первой и уже там, прислонившись плечом к чану, дожидалась остальных. Мужчины, уже знакомые с моим методом стирки, пришли довольно быстро и без разговоров сгрузили свои вещи в чан. Самое прекрасное в этом методе было то, что можно было одновременно стирать вещи всех цветов и тканей, не боясь повредить их. А так только полный «молодец» может постирать гипюровое кремовое платье с синими джинсами и мужскими носками. Проверено лично мной — результат будет просто полный… ужас.

Как и ожидалось, Катрина пришла последней. У неё в руках была корзина, в которой были видны клетчатые кухонные полотенца и скатерть, а из-под них торчал краешек белой простыни. Она вздохнула и посмотрела на меня.

— Бросай всё в чан, — улыбнулась я и наклонилась, чтобы включить воду.

— Много там? — спросила она, приближаясь и осматриваясь в поисках, видимо, стиральной доски.

— Да не то чтобы, — я пожала плечами. — Высыпай и отойди.

Она послушалась и опрокинула корзину в чан, а затем отошла на пару шагов, оставшись в круге. Я ждала, пока наберётся вода. В теории, можно было проводить стирку таким методом и без воды, но почему-то тогда портилась ткань — становилась какой-то пересушенной и грубой. Так что лучше уж по мокрому. Вода набралась быстро, и я использовала большой дрын, чтобы перемешать этот вещевой суп. Перекрыв трубу, я отошла от чана.

— Выйди за круг, — сказала я Катрине и показала его границу. — А то это может для тебя плохо кончиться.

Она поспешно отбежала мне за спину. Ну, на самом деле я никогда не проверяла, что будет, если применить этот круг к живому существу. Вероятно, ничего бы не случилось. Однако могло сработать и правило «Если есть хоть ничтожная вероятность того, что дерьмо случится — оно случится». И тогда Катрину от её платья могло отделить как грязь. Даже представлять не хочется, что она бы представляла собой после этого. Я использовала круг, а затем пошла спустить воду. Можно было вещи и высушить алхимией, но это я тоже предпочитала делать только в самом крайнем случае. Вода вместе с грязью уходила быстро, оставив чан, полный чистого белья. Я подозвала Катрину.

— Стирка закончена, — объявила я. — Тебе нужно только выжать вещи и развешать для просушки. А потом погладить.

— Это алхимия, да? — оживилась она. — Так здорово! Я боялась, что должна буду стирать — я не очень в этом хороша. Но вот просушить и выгладить — это я запросто.

— Да, это алхимия, — я кивнула. — Остальное за тобой.

Хотя мы и собирались начать заниматься с ней, руки пока не дошли. Вот и теперь она будет весь день занята. И раз уж я закончила со своим трудом и голова моя вдоволь отдохнула от пространственной алхимии — самое время вернуться в библиотеку и продолжить сношать себе мозг физикой. Я поднялась к себе, по пути попросив оседлать мне лошадь, и переоделась в специально оставленный единственный брючный костюм. Когда я вновь спустилась, косяк гостиной подпирал собой Франкен.

— Куда это ты собралась? — поинтересовался он, сложив руки на груди.

— А, чё, в смысле, куда собралась? — удивлённо воззрилась я на него. — В библиотеку. У меня там свидание.

— С кем? — Франкен сощурился.

— С талмудом по пространственной алхимии, — я изогнула бровь. — Или всё, никто не хочет домой?

— Ох… — он вздохнул. — Но разве мы не зашли в тупик?

— Ну, это же не значит, что не нужно искать другой путь или, на худой конец, кувалду, — я улыбнулась.

— Подожди меня, я тоже поеду, — он отделился от косяка и направился к лестнице наверх.

— Я верхом! — чуть громче сообщила я его спине.

— Я тогда тоже, — Франкенштейн обернулся и улыбнулся мне. — Это же полезно.

— Ага, — хмыкнула я.

Обувшись и натянув френч, я вышла на задний двор, где Харай чесал большой щёткой осёдланную лошадь. Я подошла к нему и попросила оседлать коня для Франкена. Он кивнул и протянул щётку мне, отправляясь к стойлу. Чёрная шерсть и так лоснилась, но лошади определённо нравилось, когда её чистили, и она подставляла шею со всех сторон. Франкенштейн и Харай с осёдланным конём появились с разных сторон одновременно. Разумеется, на коне было обычное седло, не дамское. Второе было бы очень странно. Франкенштейн взобрался на коня и немного поёрзал.

— Как ты ездишь на них? — он посмотрел на меня. — Широченные же спины.

— Да в принципе легко, — я взобралась в своё дамское седло. — Боком.

Он рассмеялся. А я почему-то представила себе и его в дамском седле. В принципе, это не вызывало у меня какого-то когнитивного диссонанса. Скорее, он был похож в моём воображении на наездника слона. Мы выехали на дорогу, и лошади в лёгком темпе двинулись в город. Был соблазн проскакать какой-нибудь прямой участок наперегонки, но это было не самой лучшей идеей для городских улиц. Ну, и если уж совсем честно — для дамского седла тоже.

Второй корпус библиотеки встретил нас той же тишиной и тем же запустением, что и прежде. Не то чтобы мы прямо пускали лошадей вскачь, однако большую часть дороги они бежали рысцой, а от прохладного ветра мы оба раскраснелись. Так что в библиотеку мы ввалились, как дети зимой впадывают в книжный после игры в снежки. Впрочем, развесёлое настроение мигом разрушилось об атмосферу этого храма науки. Привычной дорогой мы дошли до нужных полок. Там я едва успела выхватить тот самый том, который отрицал возможность пространственной алхимии, из рук Франкена.

— В этой книге ничего полезного, — решительно заявила я.

— Если ты ничего не нашла в ней, не значит, что и я не найду, — нахмурился он.

— Хорошо. Триста страниц о том, что пространственная алхимия невозможна, — я протянула ему том. — Наслаждайся пустой тратой времени.

— Может, там есть скрытый смысл, — Франкен взял книгу и задумчиво повертел в руках.

— Типа «Оставь надежду всяк сюда входящий»? Такой смысл? — скептически отозвалась я. — Ну правда, там ничего нет.

Он поморщился, а потом, видимо, всё же поверил мне и поставил книгу в самый дальний конец полки. Нагрузившись остальными талмудами, мы с ним прошли к столу и вновь погрузились в тему. Надо заметить, понятнее, как с этим работать не стало, но, по крайней мере, мне виделся свет. Не то чтобы свет в конце тоннеля, но всё же. Пару часов мы в молчании скрипели карандашами по бумаге, так и эдак примеряя знания из книг и малознакомые теории из физики. Картина начинала обретать пусть и туманные пока, но всё-таки очертания. Похоже, сделать перерыв было очень правильным решением. Хотя я бы всё равно не сказала, что мы сможем разобраться и найти выход скоро. Вряд ли это было возможно в этом, а то и в следующем году. И всё же мне виделась конечность труда, что не могло не вселять оптимизм.

— А ведь как бы упростил дело всего один суперкомпьютер, — тихо заметил Франкенштейн. — Почему мы не можем его преобразовать?

— Ну, преобразовать мы его как раз можем — не больно-то это трудно, если иметь представление об архитектуре, — протянула я, переписывая очередную гигантскую формулу.

— И мы не делаем этого, потому что… — он выжидательно уставился на меня, и я подняла голову.

— Потому что он будет совершенно бесполезен без софта, — я пожала плечами. — Для того, чтобы суперкомпьютер обсчитал наши теории, нужна армия людей, которые сначала научат его этому.

Франкенштейн сокрушённо вздохнул. Нет, ну он же знал, что это так. Не мог же не знать. Я покачала головой и вернулась к своим записям. Прогрессом было то, что я понимала полностью то, что написала. Но понятия не имела, как это доказать и как применить. Нужно было найти подход.

— На сегодня достаточно, — он вдруг поднялся и начал собирать книги. — Продолжим завтра. Ты уже знаешь, в чём пойдёшь в театр?

— Эм… — его внезапный вопрос напрочь лишил меня возможности спросить, с чего бы это на сегодня достаточно. — А… Аделина предложила мне одолжить платье.

— Какого цвета? — Франкен внимательно на меня посмотрел.

— Я не знаю, — я пожала плечами. — Она не сказала.

— Тогда давай к ним заедем и узнаем. Не хочу, чтобы во время выхода в свет мы с тобой смотрелись несуразно.

Я промолчала. Ну, если быть точнее, меня прямо перекосило озадаченностью. С чего бы его интересовало то, как мы будем смотреться, если практически всю свою сознательную жизнь мы оба клали нечто большое на мнение окружающих. Нет, мы, конечно, не одевались на лекции в академию, как на бразильский маскарад, но всё же… Впрочем, стоит признать, что гардеробы близнецов были, как заметила Аделина, весьма добротными, и не было такого, чтобы хоть один из них — нас — выглядел вульгарно или вызывающе. Однако его озабоченность нашим совместным внешним видом, откровенно говоря, ставила меня в тупик. Так что всю дорогу я молчала и время от времени недоумённо косилась на него, силясь понять, что это с ним вдруг.

Примечания:

*Специально к работе составлен(ется) сборник "Изящновые стишастия" https://ficbook.net/readfic/11299848

День был рабочий — а почему-то именно по таким дням мы с Франкеном шарашились по городу, как будто нам заняться нечем — и относительно погожий для начала декабря. До ателье Гратца мы добрались быстро и без труда нашли, где привязать лошадей. Вообще, конокрадство в Аместрисе каралось довольно жёстко, но оборотов почему-то не сбавляло. Впрочем, конкретно мои лошади интереса у воров не вызывали — они большие, неторопливые и у них очень широкие спины. Чтобы заставить их скакать галопом, надо было очень постараться, да и сама эта затея показалась бы любому нормальному человеку самоубийственной. Что с дамского седла, что с обычного вылететь на скаку с такой лошади было проще пареной репы. А это означало, что догнать такого конокрада мог даже просто бегущий человек, не говоря уже о лёгких лошадях или автомобилях. Так что я оставляла их у коновязи вполне спокойно, хотя предпочитала всё же иметь с ними зрительный контакт.

По случаю дня рабочего в ателье были только Аделина и её отец. Господин Гратц поприветствовал нас в переднем зале и узнав причину визита, позвал Аделину. Судя по звукам, модистка спускалась откуда-то со второго этажа. Портной как-то странно, будто оценивающе смотрел на Франкена, но ничего не говорил, и я подумала, что это касалось его работы. Аделина провела нас в ту комнату, где снимала с меня мерки. Она улыбалась и была чем-то страшно довольна. Мне хотелось спросить её, что случилось, но я почему-то была уверена, что если промолчать, она расскажет всё сама.

— Я так и думала, что вы заглянете, — произнесла Аделина и разложила по столу платье.

Оно определённо было вечерним. Сшито платье было из тёмно-красного бархата. Широкий подол был присборен на талии под корсажем. Никаких декоративных элементов на платье не было — ни вышивки, ни кружев. Особенным в нём был только лиф: правая сборённая бретель уходила по косой по правой груди тем же бархатом, а левая таким же образом выходила из-под корсажа и была сделана из золотистой парчи. Рукавов у платья не было.

— Вы его примерьте только, — добавила Аделина, когда я осторожно подняла платье за бретели, прикидывая, насколько глубоким будет декольте.

— Такое платье нельзя вывести в свет без драгоценностей, — заметил Франкенштейн. — Может, бриллианты?

— Если ты считаешь, что театру нужно две парадных люстры, можешь обрядиться во вторую сам, — хмыкнула я. — Бриллианты сделают такое платье дешёвым. Ты же не хочешь, чтобы я выглядела дёшево?

— Конечно нет, — он вздохнул за моей спиной. — Но при таком декольте…

— Жемчуг, — заявила я. — Он будет более уместен.

— Ещё высокие перчатки и газовый платок, — кивнула Аделина. — А платье примерьте.

Она запихнула меня за какую-то шторку вместе с платьем, и я начала облачаться. На груди и бёдрах платье село прекрасно, а вот в талии оказалось чуть великовато. Аделина вошла ко мне, подмигнув, и быстро отметила что-то на спине. Я переоделась обратно в своё и вышла назад в комнату. Модистка пообещала довести платье до идеала к воскресенью и выставила нас, поскольку работы у неё было много. И мы не стали задерживаться. В конце концов, дать ей и её отцу возможность работать без нашего отвлекающего присутствия было и в наших интересах.

У Фредерики не было драгоценностей вообще, за исключением ювелирных часов на длинной цепочке, доставшихся от бабушки. И по этой причине я глубоко задумалась, где мне взять украшения на предстоящий вечер. Существовал, конечно, вариант очевидный, но мне в голову он почему-то не забрёл. Я думала купить по бутылке белого и красного стекла, немного перламутра и медной проволоки и с помощью алхимии сотворить себе идеальные цацки. Я уже даже прикидывала в голове образ будущей бижутерии, когда подъехавший ближе Франкен перехватил мою лошадь под уздцы и подвёл к коновязи, где и спешился.

— Что такое? — озадаченно спросила я, не спеша слезать на землю.

— А на что похоже? — он сложил руки на груди и склонил голову набок.

Я осмотрелась. Мы находились на одном из проспектов, ближе к центру города. Здесь было так же малолюдно, как по всему пути нашего следования. Я скользнула взглядом по вывескам, и не найдя ни книжного, ни питейного, озадаченно уставилась на Франкена. Он закатил глаза, будто удивляясь моей тупости, и указал пальцем на вывеску, на которой было изображено кольцо с камнем и написано «Ювелир». Я нахмурилась и вопросительно изогнула бровь.

— Если ты не жемчужница, — он окинул меня внимательным взглядом с макушки до пяток. — А это, очевидно, не так, то где ты собралась брать жемчуг, если не здесь?

— Эм… — я поморщилась. — Я думала преобразовать убедительную бижутерию, откровенно говоря.

Франкенштейн закатил глаза, решительно подошёл ко мне и стащил за руку с лошади. Я еле успела вытащить ногу из стремени, чтобы не рухнуть кучей на мостовую. Не дав мне обрести равновесие, главным образом душевное, он потащил меня к лавке. Со стороны это должно было смотреться даже уморительно: не каждый день можно было наблюдать, как мужчина почти что силой тащит женщину в ювелирный. Я не сопротивлялась, в принципе, но и не особо помогала. Франкен выпустил мою руку, только когда мы уже оказались внутри.

Выставочный зал был довольно светлым — на кремовых стенах были зажжены все бра, а под потолком была включена хрустальная люстра. Я бы не назвала витрины прямо заполненными, как, например, в одной вечно закрывающейся ювелирной сети, но там было на что посмотреть. Сам хозяин сидел за прилавком, где был кассовый аппарат, и через специальную лупу рассматривал камень в кольце. Он бросил на нас короткий взгляд, кивнул и продолжил изучение, как бы предлагая сначала осмотреться. На витринах лежали самые разные украшения, причём, совершенно не сортированные. Рядом могли оказаться серебряный браслет с бирюзой и золотые серьги с изумрудами. Ценников не было. Пришлось внимательно разглядывать каждую витрину, благо, их было немного, чтобы выяснить, есть здесь то, что нужно, или нет.

— Если здесь тебе ничего не подойдёт, — произнёс Франкен из противоположного конца зала. — Можно будет съездить в другие. В Центральном городе всего пять ювелирных лавок.

— Верно, — подал голос хозяин лавки. — Но лучший выбор у меня.

— Разумеется, — хмыкнула я.

Меня бы очень удивило, если бы он этого не сказал. Кто купит что-то у того, кто сам не хвалит свой товар?

— Вас интересует что-то конкретное? — спросил он и поднялся, направляясь ко мне.

— Да, — я кивнула. — Меня интересует жемчуг. Но я пока ничего из него не вижу.

— Где-то у меня был гарнитур, — задумчиво произнёс хозяин. — Только вот где же?..

Я подняла голову и посмотрела на него. Это был высокий мужчина со светлыми волосами и слегка обозначившимся животом. Он был гладко выбрит и носил на правом глазу монокль. На нём была белая рубашка с накрахмаленным воротничком, цвета шоколада галстук-аскот, заколотый ювелирной булавкой с головкой в форме головы совы, и габардиновый жилет, в кармане которого были часы на цепочке. Вид он имел озадаченный и осматривался среди собственных витрин так, будто бы понятия не имел, где у него что.

— Вам было куда легче вести дела, если бы украшения были упорядочены, — осторожно заметила я. — Серебро с серебром, а изумруды с изумрудами.

Он нахмурился и посмотрел на меня, а потом снова окинул взглядом витрины.

— Пожалуй, что вы правы, — он неожиданно улыбнулся и протянул мне руку: — Александр Берхт. Ювелир и часовщик.

— Очень приятно, — я пожала его руку. — Фредерика Штейн. Доктор медицины и алхимик.

— Кажется, это именно то, что тебе нужно, — внезапно раздался голос Франкена.

Я и господин Берхт одновременно повернулись к нему, не успев разжать рук. Лицо Франкенштейна как-то странно исказилось при виде этого, и он быстро подошёл к нам. Я с недоумением уставилась на него, пытаясь понять, что это на него нашло. Ювелир тем временем отпустил мою руку и протянул свою Франкену, представляясь. До «брата», мне показалось, дошло, чем именно мы тут занимались, пока он рассматривал витрины, и лицо его приобрело вполне нормальное и понятное выражение.

— Франкен Штейн, — представился он в ответ. — Доктор медицины, механик автоброни и алхимик.

— О, — улыбнулся ему господин Берхт. — Хотите сделать подарок супруге?

— Это моя сестра, — фыркнул Франкен. — Мы близнецы. Разве не заметно?

— Хм… — ювелир внимательно нас осмотрел и, как мне показалось, чуть сник. — И верно. Как это я сразу не заметил, что вы так похожи… Что ж, пойдёмте отыщем тот жемчужный гарнитур.

В означенный гарнитур входили серьги-гвоздики из небольших жемчужин и колье из трёх ниток жемчуга и овального некрупного рубина. Именно его Франкенштейн и нашёл и да — оно идеально подходило к платью. Однако стекло и перламутр с медью мне всё равно были нужны — для заколки, чтобы собрать свои кучеря в низкий пучок, как было модно теперь носить.

— И сколько за него? — спросила я, вспоминая, сколько у меня с собой денег и могу ли я выписать чек.

— Сто пятьдесят крон, — изрёк ювелир.

У меня округлились глаза. Нет, ну понятно, что цены в этом времени должны разительно отличаться от тех, к которым я привыкла, и зарплата в пятнадцать крон, которую Катрина считала невероятно высокой, тому подтверждение, но чтобы насколько… Моя следующая мысль была о том, чтобы перестать носить с собой в сумочке такую сумму, на которую я, в принципе, могла бы сейчас купить здесь всё, чего бы мне только не захотелось. Ну, если допустить, что мне-Фредерике хотелось бы иметь украшения вообще. Однако моё изумлённое лицо было совершенно не так понято Александром Берхтом, который, чуть нахмурившись, изрёк:

— Вам могу сделать скидку до ста сорока.

— Незачем, — Франкен уже извлекал купюры из своего кошелька, повергая меня в окончательно бессловесное состояние. — Забавно, что тот человек оплатил больше половины гарнитура.

Ювелир вопросительно изогнул бровь, но сразу понял, что разъяснений не будет, и упаковал колье и серьги в бархатный футляр. Франкенштейн поблагодарил его, попрощался и поволок оцепенелую меня наружу. Я еле смогла выдавить из своего горла неестественно высокое «До свидания», когда мы были уже в дверях. Как в тумане я дошла до лошади и взгромоздилась в седло. Мы уже отъехали на пару десятков метров, когда ко мне, наконец, вернулось сознание в полной мере. И первое, о чём я подумала после этого, были мои уши.

— У меня не проколоты уши, — тихо озвучила я эту мысль.

— В самом деле? — переспросил Франкен, поворачиваясь ко мне. — Тогда можем это исправить сегодня же вечером.

— Да… — рассеянно кивнула я. — Отёк как раз пройдёт за пару дней. Удачные серьги для прокола.

— Почему ты там не сказала об этом? — скептически поинтересовался он.

— Я… э… — я замялась. — Я была слегка шокирована. Я ожидала цену значительно больше и не думала, что ты рассчитаешься.

— Значительно больше? — переспросил Франкен. — С чего бы?

— Даже не знаю… — протянула я. — Хотя, я думаю, цена была бы другой, если бы мы были не братом и сестрой.

— С чего бы? — повторил он, хмурясь.

— Ну, я так думаю. У него нет ценников, а значит, он назначает цену в момент сделки, — я пожала плечами. — Брату не нужно производить на сестру впечатление своей щедростью, а вот, скажем, если бы ты сказал, что я твоя невеста, это был бы совсем другой разговор.

— Интересная теория, — хмыкнул Франкен. — Давай проверим.

— Давай не будем, — попросила я, но он уже разворачивал коня.

Да ну какого? Мне и так было неловко, а он ещё решил вернуться и узнать, какую цену нам бы назвали, будь мы в другом статусе. Я даже понять не могла, это такой неоднозначный комплимент или унизительное оскорбление. Однако Франкен вернулся к той же коновязи, дождался меня, и только когда я угрюмо спешилась, направился обратно в лавку. Мне не хотелось следовать за ним, но он как будто вынуждал меня сделать это. Когда мы вошли, я осталась стоять у дверей, стараясь сделать вид, что я тут вообще ни при чём.

— Господин Берхт, — обратился Франкен, подойдя к витрине, за которой сидел ювелир. — У нас с сестрицей вышел спор. Она полагает, что если бы я назвал вам её своей невестой, цена на украшение была бы другой.

— Само собой, — подтвердил он.

— Вот как, — Франкенштейн быстро глянул на меня и снова повернулся к нему. — И какой же?

— Сначала я подумал, что вы молодожёны, — признался ювелир. — Если бы то было так, цена была бы выше раза в полтора-два. Но если бы вы представили госпожу Фредерику своей невестой, я бы вряд ли назвал сумму меньше семи сотен.

Я еле удержалась от того, чтобы присвистнуть. Это же почти в пять раз больше.

— Интересное у вас ценообразование, — хмыкнул Франкенштейн.

— Что поделать, — развёл руками господин Берхт. — Я назвал бы семь сотен только из-за вашего костюма. Он хорошо пошит, но видно, что не новый. Вы носите его уже года четыре. Будь ваш костюм лучше, и цена была бы выше. Когда мужчины приводят ко мне своих невест, я стараюсь называть сумму достаточно большую, чтобы впечатлить даму, и достаточно умеренную, чтобы она была по карману джентльмену.

— Разумный подход, — кивнул Франкен. — Извините, что побеспокоили.

— О, надеюсь, вы не станете рассказывать об этом? — вдруг обеспокоился ювелир, как будто об этом никто не знал.

— К чему? — хмыкнул «брат». — У нас самих такой принцип ценообразования на услуги.

— Точно! — вдруг просиял господин Берхт. — Я вспомнил, где видел фамилию Штейн. Вы недавно открыли частную практику, верно? Где-то на окраине.

— Да, верно, — кивнул Франкен. Я вздохнула и тихонько подошла.

— По будням я всё время здесь, допоздна, вот и не могу нормально к врачу попасть, — посетовал ювелир.

— Мы принимаем по субботам, — тихо произнесла я.

— Тогда в ближайшую к вам и наведаюсь, — решительно заявил он.

Мы снова попрощались с ним после того, как он отыскал газету с объявлением, где был адрес и телефон нашей практики. Время уже подходило к обеду, так что мы отправились прямиком домой, где нас ждала стряпня Катрины и смотровая. В домашних исследованиях и у меня, и у Франкена наметилась небольшая пауза, так что по дороге мы спорили, кто именно будет сегодня вести приём, и так ничего и не решили, пока не заехали на задний двор. Там я сдалась и отдала весь сегодняшний день Франкену, решив больше внимания уделить его шарфу. Ну, и почитать кое-что из научной литературы по физике.

Следующие два дня прошли довольно уныло — отчасти потому, что ещё в среду вечером погода испортилась и весь четверг моросил мелкий, мерзкий дождичек. Так что в библиотеку мы съездили на машине, оценив столичные проблемы с парковкой. Вот что примечательно — сколько бы ни было в городе машин, а ставить их всё равно негде. От места, где её удалось приткнуть, пришлось полубегом промчаться до библиотеки почти квартал. Волосы успели чуть намокнуть, но кожаный френч сохранил остальную одежду сухой. В пятницу небо затянуло серой хмарью, и с утра стоял густой туман, так что мы едва не отказались от поездки в город, но после завтрака немного раздуло, и мы всё же отправились туда. А в ночь на субботу разразилась гроза. И оказалось, что Катрина боится её, так что она прибежала, как это ни странно, в мою спальню. Было около двух ночи, когда она поскреблась в двери. Не знаю, сколько она стояла там, прежде чем я соизволила проснуться, но свеча в её руках уже погасла, а лицо было белым как мел. При виде неё у меня по спине прополз озноб от мыслей, что могло так напугать её, и я едва не ринулась в спальню Франкена с требованием срочно нас всех спасать, но за окном сверкнула молния, раздался гром, и Катрина вздрогнула, а затем резко прижалась ко мне. Мне понадобилось полсекунды, чтобы понять, что происходит, после чего я провела её в комнату и усадила на кровать.

— Грозы боишься? — максимально мягко спросила я.

Катрина нервно кивнула. По её лицу пробежала тень, как будто её страх был отнюдь не иррациональной фобией перед стихией, а имел какие-то конкретные истоки. Я не стала расспрашивать. Кровать у меня была узкая — нечего было и думать спать на ней вдвоём. Я набросила ей на плечи своё ещё тёплое одело и чуть растёрла их, а потом встала и подошла к окну. Буря бушевала вовсю. И не было никакой надежды, что закончится она быстро. Напротив, когда снова сверкнула молния, гром за ней последовал чуть быстрее, а это означало, что гроза ещё только приближалась. Я вздохнула. Ночь обещала быть долгой.

— Хочешь поговорить об этом? — спросила я, не ожидая положительного ответа.

— М-м, — она отрицательно помотала головой.

— Я не буду настаивать, — я кивнула. — Некоторые вещи надо когда-нибудь обсудить с другим человеком — от этого станет легче. Но не раньше, чем ты будешь готова, — я вздохнула. — Ну, раз уж сна не предвидится, давай займёмся учёбой.

— Учёбой? — удивлённо переспросила Катрина.

— Ага, — я снова кивнула. — Мы ведь планировали это, но всё как-то руки не доходили. А тут прямо все условия совпали.

Мы начали с изучения алфавита, пересев на ковёр. Поначалу мы разговаривали тихо, пока я писала буквы и схематично рисовала изображения слов, начинающихся на них. А вот надо было подумать своей кучерявой головой и заехать-таки в книжный за банальным букварём. Правда, зная себя, с одним букварём я бы оттуда нипочём не уехала, но, по крайней мере, у меня был бы он. А так мне приходилось практически сочинять его самой на ходу, да ещё и посреди ночи. Некоторое время раскаты грома ещё заставляли Катрину вздрагивать, но постепенно она увлеклась и перестала обращать на грозу внимания. Я тоже увлеклась и постепенно с тихого голоса дошла до вполне обычной, дневной громкости. Мы добрались примерно до середины алфавита, когда в мою дверь опять постучали. Я мгновенно умолкла и озадаченно уставилась на неё. За окном зловеще вспыхнула молния. Я поднялась с пола под оглушительный раскат грома и пошла открывать. За дверью оказался Франкен.

— Ты чего не спишь? — спросил он, щурясь от света.

— Ох, прости, если разбудила, — мне стало неловко. — Просто гроза и… в общем, я тут… Не думала, что…

— Что здесь происходит? — он отодвинул меня в сторону и вошёл.

Катрина сидела на ковре, укутавшись в моё одеяло перед исписанными и изрисованными листами бумаги. Она смотрела на него, как кролик на удава, и боялась пошевелиться. Франкен быстро осмотрел листы, а затем повернулся ко мне.

— У вас тут курсы детского рисунка?

— Эй! — вскинулась я. — Мы тут алфавит изучаем!

— То-то вы ржёте, как лошади, — усмехнулся он. — Я уж думал, Харай их несмотря на непогоду выводит.

— Который там час? — я высунулась в открытую дверь и глянула на часы. — Ого, половина пятого уже.

— Могу я узнать, почему вы решили заняться учёбой в столь экзотическое время? — скептически поинтересовался Франкен.

— Это из-за меня, — пискнула Катрина. — Я испугалась грозы, и вот…

Франкенштейн покосился на мою кровать, покачал головой, придя, видимо, к тому же выводу насчёт её двуспальности, и решительно двинулся к ковру.

— Ты бы, может, обратно спать пошёл? — осторожно спросила я. — У нас ведь суббота рабочая.

— Я спал больше шести часов, — отозвался он. — Вполне достаточно. А вот ты можешь пойти и поспать.

— Почему-то это не кажется мне хорошей идеей, — я покосилась на Катрину. — Особенно учитывая, где моё одеяло.

— Я имел в виду, ты можешь поспать в моей спальне, — ровным тоном заметил Франкен.

— Не могу, — я отрицательно мотнула головой.

— Это, интересно, почему? — он изогнул бровь.

— Даже не знаю, с чего бы начать, — хмыкнула я, усаживаясь на ковёр. — Не могу, и всё.

— Как знаешь, — Франкен пожал плечами и стал рассматривать листы. — На чём вы остановились?

— На букве «Н», — отозвалась я.

— Что это? — он почти мгновенно отыскал лист с этой буквой и ткнул пальцем в рисунок рядом с ней.

— Ноздря, — призналась я.

— Ты серьёзно? — Франкен изогнул бровь. — Первое слово на «Н», которое пришло тебе в голову — это ноздря?

— Нет, — честно призналась я. — Первое было «нейрон». Но я не придумала, как это понятно нарисовать.

— Ну, ноздря так ноздря, — усмехнулся он.

Потом он попросил Катрину повторить буквы, которые она запомнила. Она перебирала листы бумаги и некоторые буквы называла сразу, а некоторые как будто угадывала по картинке. Так среди моих художественных творений были обнаружены картины, достойные наскальной живописи, изображавшие ведро, дупло, очень похожее на ноздрю, искру и кочергу. Были там и другие картинки моего авторства, но почему-то именно эти вызвали у Франкена перекос лица.

В половине седьмого гроза утихла. Начинало светать — то есть очень тёмные тучи становились тучами посветлее. До конца алфавита мы не добрались, но я так душераздирающе зевала, что мы решили продолжить в другой раз. Катрина ушла готовить завтрак, и Франкенштейн велел ей потом лечь спать до обеда. Сам он ушёл вниз, а я рухнула в свою кровать и мгновенно уснула.

Разбудило меня незнамо что. Ну, если быть точнее, одновременно били часы и кто-то в мою дверь. Оказалось, что спала лицом почти в подушку, так что открыть мне удалось только один глаз. Я попыталась заставить себя встать, но у меня не выходило. Часы и кулак в дверь бить перестали одновременно, только часы остались стоять на месте, как им и положено, а обладатель стучавшей руки открыл дверь и вошёл.

— Вставай, одевайся и собирайся в общину, — произнёс Франкен.

— Ты вообще в курсе, что я тут вроде бы как в одной ночнушке? — поинтересовалась я, отдирая голову от подушки.

— Ой, твоя ночнушка целомудреннее некой известной тебе женской школьной формы, — отмахнулся он. — Вставай давай.

Я поднялась, набросила халат, взяла с тумбочки расчёску, зубья которой были не чаще, чем в растопыренной пятерне, и принялась разбирать волосы по пути к шкафу. Там на плечиках висел весь мой гардероб, аккуратно выглаженный Катриной. Я извлекла брючный костюм и сорочку и повернулась к Франкену.

— Всё, я встала, теперь выметайся.

— Да-да, — кивнул он и направился к двери. — Спускайся скорее.

Что за срочность? Зачем мне в общину вообще? Который сейчас час? Ощущения были дурацкие, как после дневного сна. Я постаралась побыстрее переодеться и вышла в коридор. На часах было начало двенадцатого. Значит, поспать мне удалось чуть больше пяти часов. Ну, это довольно неплохо даже. Внизу, в гостиной сидел ишварец из общины. Он ёрзал в кресле и явно беспокоился.

— Что случилось? — спросила я, внутренне готовясь к любым ужасам.

— Карсия рожает, — отозвался он.

— Рожает где и как давно? — мгновенно проснулась я.

— Я сюда поехал, как отошли воды, — произнёс он. — Я…

— Харай! — крикнула я, и он показался из кухни. — Запрягай телегу и везите роженицу сюда. Мягко и аккуратно.

Он кивнул и быстро вышел. Франкен нарисовался из кухни и встал в проёме, сложив руки на груди.

— Почему сюда? — спросил он.

— Потому что я не планирую как-то провести несколько дней в общине, — отозвалась я. — А после рождения малыша их обоих надо понаблюдать какое-то время.

— И где ты её будешь принимать? — он нахмурился. — В операционной?

— У нас сегодня приём в полный рост, насколько я помню запись, — я озадаченно свела брови. — Подготовлю лабораторию. Там тепло, стерильно, достаточно света и есть тёплая вода.

— Лаборатория? — переспросил ишварец. Мне показалось, что он слегка побледнел.

— Ага, — я вздохнула. — Не надо только никаких ужастиков придумывать. Вы отец?

— Нет, я её брат, — он всё ещё очень внимательно на меня смотрел.

— Тогда привозите её вместе с отцом. Его и ваше присутствие может быть для неё полезно, — я сжала переносицу. — Заодно убедитесь, что я ничего такого не сделаю.

Он медленно кивнул, и через секунду с парадного входа в дом заглянул Харай. Он сообщил, что повозка готова, и ишварец вышел к нему. Секунд через пять раздался уверенный перестук копыт. До общины и обратно в повозке они доберутся минут за сорок пять, так что у меня было время очень быстро позавтракать и очень быстро приготовить помещение. И прежде всего мне был нужен кофе. Так. Следующим, что я «изобрету», будет кофеварка. С капучинатором.

Прежде Фредерике уже доводилось помогать малышам появляться на свет. Однако во всех прошлых случаях она делала это в большей мере по своей специальности — хирургическим путём, сиречь кесаревым сечением. Существовал и алхимический способ, но его стоило использовать только в самом крайнем случае, когда иного выхода просто не было. А у Карсии не было никаких показаний для вмешательства в естественный ход событий. И я не вмешивалась. Я была с ней, помогала ей дышать, помогала ходить, чтобы облегчить боль, и успокаивала. Отец ребёнка и её брат тоже были здесь. Меня немного напрягало поначалу их пристальное внимание, но часа через полтора они поняли, что я даже воду грею у котла, и прекратили сверлить меня взглядом. Насколько мне было известно, до начала ишварской войны строгий запрет на алхимию начал ослабевать, но по понятным причинам после этих трагических событий она снова стала вызывать у них отторжение.

Всё прошло хорошо, и примерно в девять вечера я перерезала пуповину и обмыла здорового мальчика тёплой водой. Он, разумеется, орал, раскрывая лёгкие. Я отдала малыша матери, посоветовав сразу приложить к груди, и вышла. Халат был перемазан, под волосами было влажно. Я устало прислонилась спиной к стене.

— Я слышал детский крик, — раздался ещё с лестницы голос Франкена. — Всё хорошо?

— Да, — выдохнула я. — Прекрасный здоровый малыш, — я попыталась оттолкнуться от стены, но у меня не вышло. — Ох… я в щи… Так… Надо её перенести в гостевую, уложить на живот, чтобы отдохнула, пока малыш будет сейчас спать… Потом мне надо будет помочь ей вымыться… Ой, я же забыла про…

— Так, успокойся и не части, — он встряхнул меня за плечи. — Для начала сними этот халат — он весь измазан. Потом тебе нужно поесть. Катрина греет тебе ужин. Люльку Харай уже соорудил и поставил в комнате напротив твоей, где две кровати. Так что давай, вперёд.

Я медленно начала расстёгивать пуговицы халата. И это не выглядело бы эротично, даже если бы заиграло что-то в духе «Шляпу можешь не снимать»⁽¹⁾. Просто я едва могла ворочать руками и пальцы не больно-то хорошо меня слушались. Наконец расправившись с застёжками, я тяжело отлепилась от стены и стянула халат, затем медленно поплелась в прачечную, где зашвырнула его в чан воистину баскетбольным броском. И только после этого я медленно пошла наверх. Из временно родовой доносился голос Франкена, который говорил, что им нужно будет сделать.

Стоило мне усесться за стол, как передо мной будто из воздуха возникла плошка с тыквенным супом-пюре. От него поднимался парок и дивный аромат. Ещё через мгновение в моей руке оказалась ложка, а за тарелкой — плетёная корзинка с толстыми ломтями свежего хлеба. Оказалось, что Катрина умеет печь и его, и очень даже неплохо. Обычно она вертелась у плиты или раковины, когда мы ели, но сегодня она устроилась напротив и явно ждала, когда я закончу. За супом последовало второе из пюре и свинины на косточке и салат из свежих овощей. Я в итоге наелась до такой стадии, когда движение становилось в тягость.

— Доктор Фреди, — позвала Катрина. — А выучиться на врача очень сложно?

— Эм… — я посмотрела на неё. — Да, пожалуй.

— Значит, у меня не выйдет, — вздохнула она.

— Я этого не говорила, — я нахмурилась. — Но это и правда сложно. А ты хочешь стать врачом? — она кивнула. — Зачем?

— Просто… — Катрина смущённо опустила глаза. — Я хочу как вы — помогать людям.

— Ну, есть множество способов помогать людям, — я глубоко вздохнула. — Но если ты хочешь связаться именно с медицинским направлением, то тебе больше подойдёт сестринское дело.

— А вы возьмётесь меня обучать? — оживилась она.

— Для начала закончим с алфавитом и разберёмся с числами, — я улыбнулась. — А там видно будет.

Я поднялась и потянулась. Я устала, но плотный ужин вернул мне некоторое количество сил, и их должно было хватить ещё на пару-тройку часов. Я в двух словах описала для Катрины небольшое меню для кормящей мамы и попросила её погреть еды для мужчин, которые как раз спускались со второго этажа. Они остановились в коридоре и негромко разговаривали, но я не могла разобрать слов. Мне нужно было в душ, так что никак не могла не пройти мимо них.

— …пойдём домой, — договорил ишварец.

— Уже поздно, — хмурясь, отвечал Франкен. — Нет никакой необходимости в этом.

— Но я бы хотел ночевать вместе с женой дома, — упрямо повторил мужчина.

— Об этом не может быть и речи, — решительно заявила я, выходя из гостиной. — Убить её хотите?

— Вы сами сказали, что малыш здоров и что всё прошло хорошо, — он нахмурился.

— Вы… Вы думаете, дать ребёнку жизнь — это как за водой сходить, что ли? — я упёрла руки в бока и сурово свела брови. — Её организм потратил массу сил и ресурсов, чтобы это случилось, и теперь ей нужно дать хоть немного восстановиться. Лучше, если она с малышом останется здесь на два-три дня, под нашим присмотром. Вы можете остаться с ней. А сейчас идите есть. Вы тоже не обедали.

Как ни странно, ишварцы подчинились и ушли в кухню, где раздавался тихий стук тарелок, расставляемых Катриной. Послышался голос Харая — видимо, он тоже только пришёл ужинать. Я вздохнула, покачала головой и поплелась к лестнице.

— Аделина звонила, — изрёк Франкен, и я обернулась.

— И? — я вопросительно уставилась на него.

— Она заедет за тобой завтра в два, — улыбнулся он.

— Но как я уеду и оставлю пациентку? — озадачилась я.

— Ты позаботишься о ней до обеда, а потом я останусь здесь, — он пожал плечами. — В театр мы всё равно пойдём, ничего с ними не случится.

— Ага, — хмыкнула я и тихо добавила: — Разве что сбегут.

Франкен усмехнулся, а я пошла наверх. Сначала я вымылась сама, потом сопроводила для этой процедуры Карсию. Это была довольно красивая женщина лет двадцати пяти. У неё была смуглая, оттенка какао кожа, алые глаза и длинные ниже талии белые волосы. Она не выглядела хрупкой, но было ясно, как роды измучили её. С момента приезда к нам она не сказала почти ни слова, но слушалась всего, что я говорила ей делать. Когда мы закончили её отмывать, я растёрла её большим махровым полотенцем, и она вдруг заплакала.

— Спасибо… — тихо пробормотала Карсия, всхлипывая. — Спасибо…

— Всё хорошо, — я снова потёрла её плечи и стала помогать одеваться. — Ты молодец. Теперь нужно вернуться к малышу.

Малыш орал. Орал недолго, но громко и надрывно. Я помогла переодеть его в сухие пелёнки, правильно приложить к груди, показала, как пеленать, и медленно уползла к себе. Ночь обещала быть ещё мучительнее, чем предыдущая.

Как ни удивительно, мне всё же удалось выспаться. Я в принципе не больно-то чутко спала, и меня за ночь никто не потревожил. Может, ребёнок и просыпался и плакал, но моя помощь, очевидно, не требовалась. Так что настроение с самого утра у меня было прекрасное. Состояние Карсии было хорошим, хотя я всё равно была против того, чтобы она сегодня же ехала домой. Она сама, впрочем, была со мной согласна, но её супруг всё ещё как-то хмуро на меня косился, хотя брат довольно тепло простился с нами после завтрака и ушёл в общину. Настроение моё не испортилось даже тогда, когда, взяв с собой Катрину, я спустилась в подвал, чтобы привести лабораторию в порядок. А бардак там был ещё тот. Впрочем, вдвоём мы разобрались с ним примерно за полтора часа, и она ушла заниматься обедом, а я осталась внизу. До меня внезапно дошло, что я напрочь забыла про заколку, которую хотела сделать. Впрочем, две бутылки — красного и белого стекла, медная проволока и перламутр у меня были, причём, буквально здесь, припрятаны в шкафу. Я вытащила их и разложила по столу. Итак, мне требовалась заколка для пучка. Эдакий круг из шпилек. Созерцая материалы, я задавалась вопросом, почему же я не использую сразу шпильки. Вспомнилась та история про разницу между физиком и математиком на примере чайника, и я сделала вывод, что по такой логике я математик. Ещё через минуту у меня в руках была нужная заколка, а на столе передом мной — огрызки бутылок и останки проволоки. Я сгребла их в коробку и убрала в шкаф — мало ли для каких пока ещё не ясных целей они мне потом могли пригодиться.

После обеда приехала Аделина. Она, как оказалось, взяла извозчика, специально, чтобы забрать меня из дома. Не то чтобы я не могла доехать до неё сама, просто она почему-то решила, что так оно будет надёжнее. Вообще, конного транспорта в Центральном городе, как и во всём Аместрисе, ещё хватало, хотя уже можно было предвидеть, что скоро машины вытеснят его. Мы с Аделиной уселись в небольшой крытый экипаж, и возница тронул серую в яблоках лошадь. Она шумно всхрапнула и пошла, медленно разгоняясь.

— Сегодня в театре будет много народу, — улыбнулась Аделина. — Если вы хотели побывать там без шума, не надо было говорить Рене.

— Ничего, — я пожала плечами.

— У нас одевается одна актриса из театра, — продолжила модистка. — Она сказала, что у них давно не раскупали абсолютно все билеты. Тем более, на «Слугу двух господ».

— О? А что не так с этой пьесой? — заинтересовалась я.

— С пьесой всё так, просто премьера прошла плохо, — Аделина вздохнула. — Один актёр был, видно, пьян, и устроил на сцене безобразную драку. Его, конечно, уволили, но пьеса так и не стала популярной.

— Почему же её тогда ставят? — удивилась я.

— Режиссёр театра так решил, — она пожала плечами. — Я её видела. Хорошая пьеса, на самом деле.

Я кивнула. Мы как раз подъехали к ателье и я рассчиталась с извозчиком, не дав сделать этого Аделине. Мы с ней прошли внутрь здания, и началось. Оказалось, что просто сделать причёску и надеть платье было недостаточно. Потребовалось сначала принять ванну с какими-то маслами, потом выбрать духи, что вообще было задачкой из ряда вон. Потом цирюльник — очаровательная дама лет сорока — битый час измывалась над моими волосами, чтобы соорудить пучок. Я справилась бы быстрее, ей-богу. Но Аделина сказала, что нельзя просто так взять и выйти в свет первый раз в Центральном городе. Я тяжело вздохнула и покорилась.

В полшестого мы неплотно поели, чтобы мой живот не изволил урчать в театре, и в шесть я наконец облачилась в платье. Только теперь Аделина показала мне зеркало. Зрелище было впечатляющее. Этакая блондинка в красном, версия начала двадцатого века. Ноги были полностью скрыты подолом в пол, декольте было глубоким, чтобы показать изящные ключицы, но при этом не показывало ложбинку, перчатки прятали натруженные руки, а колье и серьги-гвоздики не вопили со своих мест о неприличном богатстве, делая образ цельным. В нём не хватало только веера, что мгновенно отметила Аделина.

— Если у тебя осталось немного ткани этой и найдётся полено, гвоздь и, в идеале, красное стекло, я смогу его сделать, — задумчиво изрекла я, ещё рассматривая себя.

Она кивнула и куда-то ушла. Вернулась она совсем скоро со всем, что я перечислила. И стоило мне преобразовать себе веер, как с улицы послышался шум мотора. Затем он стих и через минуту в переднем зале прозвенел колокольчик. Я не стала тянуть кота за разные места и вышла. Франкенштейн был в чёрном смокинге и красной, как моё платье, бархатной бабочке, в манжетах белоснежной сорочки были запонки с рубинами, в руках он держал бежевого цвета пальто. Волосы он завязал лентой в низкий хвост. Я потеряла дар речи, движения и даже, казалось, дыхания. Моя челюсть не отвалилась только потому, что была физиологически крепко приделана к остальному черепу лицевыми мышцами. Франкен осмотрел меня с ног до головы и улыбнулся.

— Отлично выглядишь, — он направился ко мне.

— Ты тоже, — удалось выдавить мне.

— Хм… — Франкен посмотрел на меня так, как будто я сказала что-то не то. — Поехали. Где твоё пальто?

Я кивнула на вешалку у входа, и он быстрым движением набросил моё пальто мне на плечи. По сути, это было даже не пальто, а накидка на завязочках с прорезями для рук. Она осталась с тех далёких времён, когда Фредерика ещё посещала светские мероприятия помимо медицинских конференций. А перестала она это делать примерно через год после отъезда Франкена из Метсо. Собственно, пока она была едва выпустившимся из академии врачом, единственная драгоценность в виде бабушкиных часов была вполне нормальной, а потом это ей было уже просто ни к чему.

Аделина пожелала нам приятного вечера. Она лучезарно улыбалась Франкену, но мне показалось, что его это как-то не особенно волновало. Он предложил мне локоть, и мы с ним вышли в декабрьский вечер. Уже темнело. Франкен проводил меня до машины и усадил на переднее сидение. Я чувствовала себя немного неловко: слишком много приготовлений для того, чтобы просто посмотреть пьесу. Мысленно я радовалась тому, в каком мире мне в реальности довелось родиться: я могла одна ходить в филармонию без риска встретить знакомых, которые бы потом судачили о том, что я была одна. Собственно, я потому и ходила одна, что мои знакомые не посещали подобных мест. И никому не было дела, с кем я и во что одета. Ну, драные джинсы и линялая футболка с рок-концерта, конечно, вызвали бы лёгкое недоумение, но на офисное платье или рубашку с брюками никто бы даже не посмотрел. А здесь мне понадобилось целых пять часов. При том, что пьеса длится с антрактом вдвое меньше. Я даже забыла, для чего вообще мы туда идём.

— Аделина сказала, что в театре будет аншлаг, — изрекла я, когда Франкен сел за руль. — По большей части, люди собираются на нас поглазеть.

— Ну и хорошо, — отозвался он.

— Я не очень люблю внимание, — я поёжилась.

— Я понял по твоей реакции, — Франкен кивнул, и я вопросительно на него уставилась. — Не умеешь принимать комплименты, — пояснил он.

— О-ох… — я вздохнула. — Моя внешность ни на грамм не моя заслуга, так что…

— Много думаешь, — перебил он меня.

— Ничего не могу с этим поделать, — я пожала плечами.

Франкен усмехнулся, и машина тронулась с места. Ехать было всего ничего, и в теории можно было бы и пешком дойти. По факту — нельзя. Поход в театр как будто сам по себе был постановкой, в которой полагалось следовать отведённой роли без отступлений. Место для машины нашлось почти рядом с театром — у библиотеки через улицу. Франкенштейн поставил машину и велел мне сидеть, когда я только дёрнулась выйти сама. Он вышел, обошёл машину и открыл мне дверь. Я выбралась на мостовую, взялась за предложенный локоть, и мы степенным шагом двинулись к театру. Улица притихла. Я подумала, что выглядели мы с ним даже не как пара — как комплект. Куклы из набора «Идеальные аместрийцы». Мы вошли в театр, сдали пальто, и вот тут произошло нечто внезапное в край: Франкен не предложил мне локоть, чтобы пройтись по галереям, а положил руку мне на талию. На моём лице застыла улыбка. Я медленно достала веер и раскрыла его перед собой.

— Изволь объяснить, что ты творишь, — зашипела я.

— Обозначаю дистанцию, — тихо отозвался он.

— Пф-ф-ф, — я медленно выдохнула. А хотелось выругаться. — У Франкена же нет сестринского комплекса, — я свела брови.

— Когда ты говорила с Александром Берхтом, я подумал, что кто-нибудь может начать за тобой ухаживать, а это в свою очередь может привести в замужеству и детям, что приведёт к значительному снижению твоего желания вернуться домой, — Франкен покосился на меня.

— Фантазии у тебя, конечно, — скептически хмыкнула я.

— Хочешь сказать, такой вариант невозможен? — он изогнул бровь.

— Крайне маловероятен, — отозвалась я.

— И почему же? — мне послышались в его голосе ехидные нотки.

— Тебе правда нужно это услышать? — он кивнул, и я вымученно вздохнула. — Мы же осиротели в восемь. С тех пор для Фреди Франкен был как бы заменой отца. Как и всякая девушка, Фреди ищет партнёра, похожего на отца. То есть на тебя. И то, что ей это удастся — крайне маловероятно.

— Это почему? — Франкен прямо-таки искренне удивился.

— Ты серьёзно? — меня аж перекосило. — Мне действительно надо перечислить сейчас все твои достоинства?

— У меня полно недостатков, — чуть нахмурился он.

Я закатила глаза. Мне захотелось сбросить его руку и протопать в дальний конец галереи, чтобы прекратить этот дурацкий разговор. Но я натянула на лицо улыбку и убрала веер. К нам приближался полковник Кессер, очевидно, с женой — красивой женщиной в синем парчовом платье и с пером в волосах.

— Добрый вечер, — поздоровался он. — Наконец и вы выбрались из общества одних лишь книг.

— Добрый вечер, — на удивление очаровательно улыбнулся Франкен. — Ну, не всё же время нам по подвалам скрываться.

— И то верно, — кивнул полковник и повернулся ко мне: — Вы сегодня диво как хороши, доктор Фреди.

— Ты должна покраснеть и сказать спасибо, — в самое ухо прошептал мне Франкенштейн. — К слову, дивный запах у духов.

— Спасибо, — я, можно сказать, послушно покраснела.

— Раз уж мы с вами столкнулись здесь, — продолжил полковник. — Хочу сообщить, что ваши последние работы были должным образом изучены. Испытание препарата мы должны будем начать через две недели, когда у нас будет готово достаточно вещества. Что же касается вашей работы, — он многозначительно посмотрел на Франкена, — то мы намерены начать внедрение её принципов уже с завтрашнего дня.

— Дорогой, разве здесь место говорить о работе? — обратила на себя внимание госпожа Кессер.

— Ох, да, — он кивнул. — Позвольте представить мою супругу — Ханна Кессер. А это майор Штейн и майор Штейн, — он повернулся к ней. — Я тебе о них рассказывал.

— Да! — она оживилась. — Как ты и говорил, они как картинка.

Я смутилась и отвела глаза. Мы поговорили ещё немного о чём-то совершенно бесполезном, после чего побрели по галерее в разные стороны. Несмотря на мои пояснения, рука Франкена так и оставалась на моей талии, как приклеенная. Но странно было то, что вот это меня как раз ни капли не смущало. Как будто так и надо. Может быть, Фредерика где-то глубоко внутри соглашалась с его идеей обозначения дистанции.

Актёры труппы перед началом постановки зачем-то тоже вышли в галерею. Верцелл заметил нас, едва заметно сощурился и быстро отвернулся. Мы с Франкеном фланировали по галерее из одного конца в другой. Знакомых у нас было мало и мы их особо не высматривали, однако оказалось, что вот нас как раз знает почти что каждый. Когда мы проходили мимо той или иной группы людей, они начинали тихо переговариваться. Слов было не разобрать, однако, почему-то на Верцелла это производило странное действие — он бледнел. На втором круге нам встретились супруги Бозиар, и Рене разулыбалась Франкену. «Брат» вообще был довольно щедр на улыбки и комплименты, хотя голос его при этом звучал как-то подчёркнуто вежливо, что ли. Как будто он обозначал дистанцию и к своей персоне тоже. Господина Штурца я услышала шагов за пятнадцать: он смеялся неудержимо весело. Люди вокруг него тоже невольно улыбались. Вместе с ним была Юстиния Штурц и Александр Берхт. Ювелир был один. Должна заметить, это несправедливо — мужчина в театр один прийти мог, а женщина — фу-фу-фу.

Мы ещё немного постояли с ними, и нам представили ещё некоторых людей. Я не запоминала имён почему-то. Если бы мне представляли их вроде «Это Юзеф Делоуэй, у него хронический ринит и сильный астигматизм», я бы, может, запоминала лучше. Но ведь нет — нам называли имена и в лучшем случае род занятий. Я думала, что одна такая дурноголовая, но судя по улыбке Франкена, он тоже ни черта не запоминал. Ну и правильно — нечего забивать голову лишней информацией.

Наконец раздался первый звонок, и зрители начали втягиваться в зал. Мы уселись на свои места в первом ряду. Это были чудесные места, с которых было прекрасно видно всю сцену. К тому же, со сцены было прекрасно видно весь первый ряд. Я сидела слева от Франкена, а с обеих сторон от нас сидели какие-то незнакомые люди. Впрочем, за Франкеном был генерал в форме, но имени его я не знала. В зале было шумно и постепенно становилось немного душно. Я надеялась, что вентиляция справится с этим. А ещё я надеялась, что в зале не станут курить.

Сюжет пьесы вертелся вокруг романтической драмы: одна девушка должна была выйти замуж за молодого человека, но он умер, и её просватали другому, потом оказалось, что первый не умер, хотя на самом деле умер и им оделась его сестра, жениха которой и подозревали в убийстве её брата. И вот на фоне этого и строилась комедия Труфальдино — не особо расторопного, неграмотного слуги, который хотел получить плату с двух господ, но в силу обстоятельств непреодолимой силы постоянно попадал впросак — не тому отдавал письмо, не того звал и так далее. В конце пьесы все вопросы благополучно разрешались и дело кончалось тремя свадьбами, считая свадьбу Труфальдино. Ну, сюжет этот я помнила по советскому фильму с Райкиным. Посмотреть пьесу в театре Франкен мне попросту не дал. Стоило Верцеллу появиться на сцене — он был там по сюжету почти всё время — и «брат» начинал очень тихо, но очень отчётливо шептать мне на ухо. Ни актёрам, ни даже зрителям вокруг этот тишайший шёпот не мешал. Никому, кроме Верцелла, который время от времени осторожно на нас косился. Сначала Франкен пересказал мне истории болезней всех вчерашних пациентов и не забыл о Карсии и её малыше. Поскольку говорил он о них крайне сжато, этих историй хватило едва до середины первого акта. И вот тут начался Ад. Франкенштейн изволил изводить меня анекдотами. Причём умудрялся так подгадывать момент, что давиться беззвучным смехом мне приходилось именно тогда, когда Труфальдино косился на нас. Верцелл бледнел, краснел и даже зеленел, почти всегда, впрочем, к месту в пьесе. Хорошо, что это была всё-таки комедия, и иногда я могла всё же посмеяться в голос, но по большей части мне приходилось плотно сжимать губы и утирать слёзы в уголках глаз. Никогда не думала, что антракт принесёт такое облегчение.

Почти весь партер поднялся и вышел на моцион в галерею. Я не сдвинулась с места. Во-первых, мне надо было восстановить дыхание, потому что под конец акта я задыхалась, аки астматик, пробежавший полумарафон. Лицо Франкенштейна при этом было таким довольным, как будто его как минимум номинировали на Нобелевскую премию. Удивительно, но никто на нас не косился — видимо, и правда никто не заметил этого безобразия. А во-вторых, бархатное платье было жесть каким тяжёлым.

— Никогда в жизни я себя так отвратительно в театре не вела, — тихо произнесла я, кое-как придя в себя.

— А ты часто бываешь в театре? — изогнул бровь Франкен.

— Хотелось бы чаще, — туманно ответила я. — Но если говорить о Метсо, то в последний раз я была в театре как раз с тобой.

— А потом что мешало тебе? — он чуть нахмурился.

— Я не могла пойти одна, — я пожала плечами. — А потом была война в Ишваре. А потом… Ну, я как-то не очень представляю себе Харая в опере.

Франкенштейн рассмеялся и предложил мне всё-таки немного пройтись и размяться перед вторым актом. По моей спине прокатился озноб, когда я представила себе, в каком состоянии буду к концу пьесы. Почему это, интересно, надо было пытать меня столь изощрённым способом, чтобы заставить Верцелла испытать чудовищный дискомфорт? А то, что ему было не по себе, было очевидно: он один, казалось, наблюдал этот наш Штейн-спектакль и, видимо, мнил, что мы обсуждаем его персону. Должна признать, нет более неприятного чувства, чем когда ты выступаешь на сцене, а в зале ведут себя подобным образом.

По окончании второго акта мне потребовалось десять минут, чтобы собраться в кучку и встать. Я всё ещё глубоко дышала и опиралась на руку Франкена, который, сам же и доведя меня до этого состояния, любезно шёл медленно. Большинство зрителей уже покидало фойе, когда мы только добрались до гардероба и забрали свои вещи. Стоило нам выйти на улицу, как нас нагнал Верцелл. Он успел переодеться в обычную одежду из костюма, но грим не снял.

— Доктор Штейн, — позвал он, приблизившись. — Вам понравилась пьеса?

Я вопросительно посмотрела на Франкена, потому что сама я о постановке не могла сказать ровным счётом ничего. Во второй половине второго акта я даже костюмов уже не видела.

— Я не бог весть какой театрал, — улыбнулся Франкен. — Но мне показалось, комедия вам удалась вполне.

— Тот инцидент… — потупился Верцелл. — Если вас не затруднит, его ещё можно умолчать?

— А кто о нём говорил? — изогнул бровь «брат». — Он теперь полностью исчерпан.

Оставив актёра стоять с открытым ртом, Франкенштейн потянул меня к машине. Я наконец смогла шагать уверенно, да и холодный воздух быстро приводил в чувства. После душного зрительного зала театра он казался невероятно свежим. Мы сели в машину, но Франкен не спешил заводить её, как будто о чём-то задумавшись.

— Ты, конечно, монстр, — выдавила я. Это была моя первая фраза после антракта.

— Кто бы говорил, — усмехнулся он. — Не знаю никого, кто бы так долго и так стоически сдерживал смех.

— Буду считать это изощрённым комплиментом, — хмыкнула я.

— Это он и был, — Франкен вздохнул и улыбнулся мне. — Давай немного посидим?

— В смысле? — озадачилась я. — Мы вроде и так не стоим.

— Я имею в виду не положение тела, — он чуть свёл брови.

— А-а-а, — до меня дошло, и я еле сдержала акт челодлания. — Ты хочешь развести меня на личный разговор, да?

— Видимо, как и раньше, не выйдет, да? — как-то невесело усмехнулся он.

— Да к чёрту, — отмахнулась я. — Поехали домой. Засядем с чаем в лаборатории и поговорим. О чём захочешь.

Он удивлённо посмотрел на меня, а затем завёл машину, и мы поехали. Я устала, на самом деле. Примерно в той же мере, что и вчера. Но если моим единственным желанием прошлым вечером было лечь и уснуть, то сегодня отчего-то хотелось общения. Так почему бы, наконец, не сделать этого?

1) «You can leave your heat on» Joe Cocker

Вернуться к тексту

Чтобы не растерять редкостного общительного настроения, было принято решение отказаться от переоблачения в домашнее. Разумеется, беседа в пижамах и халатах могла выйти более доверительной и, если так можно выразиться, интимной, однако я понимала, что если поднимусь в свою спальню и стяну с себя платье, усталость возьмёт надо мной верх, и я уже никуда не пойду. Франкен завёл машину на задний двор, и в дом мы вошли с чёрного хода. Было уже начало двенадцатого, так что все уже должны были улечься спать. Стараясь не шуметь, мы пробрались на кухню, где взяли чайник, чашки и заварку. Со второго этажа донёсся детский плач, и я кивнула — это означало, что Карсия с малышом всё ещё здесь. Плач продлился недолго — видимо, ребёнка взяли на руки и стали кормить или укачивать. Пока Франкенштейн взялся за поиски какой-нибудь снеди к чаю, я вернулась к чёрному ходу, где забрала со стеллажа масляную лампу. Мы, конечно, экстремалы те ещё, но спускаться в подвал по ночи без единого источника света было бы просто полным… полной дурью.

Готовой снеди Франкен не нашёл, так что пришлось использовать алхимическое преобразование. На самом деле, если отчётливо понимать, как оно работает, можно, при должном усердии, преобразовать что угодно в что угодно. Просто если тебе нужно стекло, то лучше сразу взять стекло, но можно использовать и песок, а можно, если, конечно, познания в химии достаточно глубоки, попробовать перестраивать структуры на субатомном уровне. Но для этого нужно очень много сил, да и вообще это опасно. Не то чтобы я лично хотела попробовать, но чисто теоретически…

Вместо того, чтобы отправиться, как было задумано, в лабораторию, мы почему-то завернули в котельную. На дворе стояла зима, и хотя в Аместрисе, в Центральном городе, отрицательных температур почти не бывало, всё-таки было холодно, поэтому под бойлером горел газ. От котла к стенам расходились трубы отопительной системы и горячего водоснабжения. Они тускло поблёскивали в неярком свете масляной лампы. Здесь было очень тепло, но я бы не сказала, что прямо жарко. Было даже не сыро и не душно. В дальнем углу были сложены доски, оставшиеся после того, как разобрали ящики. Лёгким движением рук деревяшки превратились в небольшой стол и пару стульев. Им, конечно, далеко было до шахматного столика в кабинете Франкенштейна в его кабинете там, в его мире, но зато они идеально вписывались в лофтово-стимпанковский интерьер бойлерной. В отличие от нас в вечерних туалетах.

Франкенштейн повесил смокинг на спинку своего стула, оставшись в жилете и сорочке. Я на спинку своего стула повесила шарф и перчатки. На столе между нами стояла масляная лампа, салатница с печеньем, чайник, чашки и жестяная банка с заваркой. Немного горячей воды было слито из ближайшей исходящей трубы, и вскоре чай был готов. Я загрызла печеньице, пока Франкенштейн продолжал пристально на меня смотреть.

— Итак, — я чуть опустила лицо, приглашая его задавать вопросы.

— Почему ты начала писать? — спросил он, складывая руки на груди.

— По шкале «вот этого вопроса я точно не ожидала» двенадцать из десяти, — ошарашенно выдала я. — Почему ты спрашиваешь?

— Наверное, потому что то твоё решение привело нас обоих к этому вот моменту, — Франкенштейн пожал плечами.

— Я уже говорила тебе, что я не…

— Я тебя не обвиняю, — перебил он меня. — Я констатирую факт. Ты ведь сама говорила, что попадала в собственные истории. Даже если конкретно эту писала не ты.

— Странное дело, — я вздохнула и откинулась на спинку стула. — У тебя не возникает время от времени ощущение, что ты делаешь что-то помимо своей воли?

— Нет, — он чуть нахмурился. — Как будто не припомню такого. А что?

— Это как раз и странно, — я сделала глоток чая и пожалела, что мы не взяли сахар, но подниматься за ним не было никакого желания. — Такое должно происходить, если история кем-то написана. Однако кажется, будто её никто не пишет.

— Тоже странно, — он тоже сделал глоток чая. — Обычная жизнь должна быть более… обыденной, что ли.

— С языка снял, — кивнула я.

— Однако ты не ответила на мой вопрос, — напомнил Франкенштейн. — Почему?

— Я не знаю, — я пожала плечами. — Просто… Не знаю. Я любила читать и иногда так влюблялась в героев, что мне хотелось почитать про них ещё. Ну, или если мне казалось, что в мире перебор по нестыковкам. Так я и познакомилась с океаном фанатского творчества. Ну и… Как-то сама оказалась в этом всем.

— А с нашим миром как вышло?

— С вашим? — переспросила я. — Ну, когда я писала, оригинал ещё закончен не был, и всё шло к тому, что… — у меня свело челюсть.

— К чему? — после небольшой паузы спросил Франкенштейн.

— Рейзел расходовал свою жизненную силу в сражениях, — изрекла я, и он кивнул. — И это вело к тому, что… — опять.

— Да к чему? — он нахмурился.

— Я не могу сказать. Физически не могу, — сразу пояснила я. — У меня сводит лицо.

— Вот как, — Франкенштейн почему-то не стал оспаривать мои слова. — Видимо, некоторые вещи мне знать не следует, и нечто не позволяет тебе сообщить мне их.

— Видимо, так, — я пожала плечами.

— А много нужно сил, чтобы создать дубликат мира? — он чуть прищурился, глядя на меня.

— Не знаю, — честно призналась я. — До того, как я пришла в себя здесь на кладбище, я вообще понятия не имела, что существует эта система создания миров и дубликатов.

— То есть может существовать бесчисленное количество дубликатов оригинала моего мира? — я пожала плечами и кивнула. — И все они чем-то отличаются друг от друга?

— Франкенштейн, — я глубоко вздохнула. — Я рассказала тебе об этом всё, что мне известно. Даже если ты будешь меня пытать, ничего нового я тебе сказать не смогу.

— Ну уж, — хмыкнул он. — Я бы не стал.

— Да ладно, — я чуть нахмурилась. — Ещё скажи, что не издевался надо мной этим вечером.

— Может, немного, — усмехнулся он. Я скептически скривилась. — Ладно, поймала. Не немного. Но я…

— А, да не оправдывайся, — отмахнулась я. — Вряд ли кто-нибудь, будь он на твоём месте и знай о моей природе, удержался бы. Оригинальные персонажи, как правило, мне не очень рады.

— Разве ты делала в их мирах что-то плохое? — Франкенштейн изогнул бровь.

— Обычно я старалась где-нибудь отсидеться, пока меня не выбросит домой, — я вздохнула. — Но чем дальше…

Ещё парой наводящих вопросов он вытащил из меня всю историю моих путешествий. О моём родном мире он почему-то ничего не спрашивал, и мне казалось, что даже если бы спросил, ничего внятного я бы не ответила. Салатница с печеньем медленно пустела, и мы заваривали чай уже в третий или четвёртый раз, когда в котельную влетел Харай. Он замер на несколько мгновений, озадаченно глядя на нас. Одет он был в халат поверх пижамных брюк и розовые тапочки. Я не знала, который был час, и столь же озадаченно взирала на него, как и он на нас с Франкеном.

— Там, — наконец заговорил он. — Наверху. К вам из военной полиции приехали.

— А зачем? — не вставая, спросил Франкенштейн.

— Они говорили с Катриной, — мотнул головой Харай. — Она подаёт им чай, а я пошёл вас искать. Уже весь дом обошёл, а вы вот где…

— Сколько сейчас? — спросила я, вставая. Я уставилась на спинку своего стула, размышляя, надевать ли мне перчатки или нет.

— Половина третьего, — отозвался ишварец.

— Видимо, что-то срочное, — Франкен поднялся и стал надевать смокинг, взглядом указывая на мои перчатки.

Я вздохнула, отряхнула платье от крошек печенья и надела перчатки. Шарф тоже занял своё место на моих локтях. Харай с лампой пошёл вперёд, а мы следом за ним. В гостиной сидел капитан Фарнел и некий незнакомый нам пока лейтенант. Ещё когда мы только поднялись на первый этаж, Франкен предложил мне локоть, и мы так и вошли в комнату. Офицеры поднялись, как положено по уставу при старших по званию, но их руки не добрались до голов, замерев где-то посреди движения. У капитана ещё и челюсть отвисла.

— Доброй ночи, капитан Фарнел, — улыбнулась я. — Что привело вас к нам в такое время?

— Апх… — он встряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. — Здравия желаю, майор Штейн. А?..

— Мы были в театре, — пояснил Франкен. — Садитесь и рассказывайте.

— Да… — капитан, а следом за ним и лейтенант упали на кресла. Мы тоже сели. — Микке Мардс сбежал из тюрьмы.

— Это тот, которому ты лицо разбил? — я повернулась к Франкену. Он кивнул. — И?

— Мы боимся, что он может заявиться сюда, — пояснил капитан. — Его ведь посадили из-за вас.

— Его посадили из-за того, что он избил троих человек до полусмерти, — поморщился Франкенштейн. — Но если ему захочется нас навестить, у меня найдётся, что ему сказать… Или нам надо вернуть его в тюрьму живым и целым?

— Что вы имеете в виду под «живым и целым»? — озадачился Фарнел.

— То и имею — живым и целым, — Франкен пожал плечами. — Это вопрос о том, как много сил мы можем применить, если он вдруг решит заявиться.

— Вы же не собираетесь убить его? — тихо спросил молчавший до сих пор лейтенант.

— Что ж мы по-вашему — живодёры совсем? — я вздохнула. — Разумеется, подобное не входит в наши планы.

— Лейтенант останется здесь для вашей охраны, — капитан поднялся.

— В этом нет нужды, — Франкенштейн тоже встал.

— Разве вы не видели отчёта из Нефкаума? — озадаченно спросила я, тоже поднимаясь.

— Из Нефкаума? — переспросил капитан. — А что там было? Тот инцидент с преступниками в розыске? — я кивнула. — И всё же… Нет, в таком случае тем более я должен оставить с вами лейтенанта. Вы же и сами понимаете, что сейчас вовсе не нужно, чтобы где-то кто-то говорил, будто государственные алхимики кого-то убили.

— Да никто никого не будет убивать, — фыркнул Франкен. — Если этот Мардс объявится, вернём мы его вам живым. Не гарантирую, что целым, но живым.

Капитан нахмурился, но дальше спорить уже не стал. В конце концов, ему, видимо, не хотелось дожидаться того момента, когда кто-нибудь из нас не вспомнил бы о разнице в званиях и просто не выставил бы его. Он только попросил звонить сразу же, если что-нибудь случится. Мы пообещали, что именно так и сделаем. Наконец они уехали, а мы остались. Несколько минут мы так и стояли в прихожей. Катрина убрала в гостиной и тоже пришла к нам, Харай так и вовсе никуда не уходил, хотя офицерам и не показывался.

— Так, — Франкен сложил руки на груди. — Катрина, иди к себе и запрись.

— Да, — тут же кивнула она и умчалась к себе.

— Меня вы к себе не отошлёте, — мрачно заметил Харай.

— Я и не собирался, — вздохнул Франкен. — Только переоденься. На улице холодно.

— На улице? — озадаченно переспросила я.

— Не имею ни малейшего желания отмывать или ремонтировать потом дом, — пожал плечами «брат». — А ты?

— Пожалуй, — согласилась я. — Но ты думаешь, что он прямо сегодня и явится?

— А чего тянуть? — Франкенштейн посмотрел на меня. — Легче всего было найти нас, проследив за капитаном. И чем дольше откладывать визит, тем больше шансов, что его поймают.

— Это если он не решил убраться подальше от Центрального города и не отсвечивать, — нахмурилась я.

— О, это не тот сорт людей, которые бегут, чтобы не отсвечивать, — усмехнулся он. — Нет, он непременно захочет посетить нас. Оставь здесь этот свой шарф и надень френч — пойдём фланировать перед домом.

— Я была бы не против переодеться во что-то более удобное, знаешь ли, — хмыкнула я.

— Это ни к чему, — он улыбнулся. — Если мы будем выглядеть так, будто вышли кому-то править лицо, он не покажется. А так, я бы для верности ещё и выпившим притворился.

— О, это легче лёгкого, — меня перекосило. — На каблуках да по наледи… Да я там тарантеллу отплясывать буду, чтобы не грохнуться, так что смотреться буду реалистично.

В этот момент вернулся Харай. Одежда на нём была сплошь тёмная, так что, если бы он прислонился к какому-нибудь дереву, его было бы и не рассмотреть в ночной тьме. На окраине города, где мы обитали, на дорогах почти не было искусственного освещения — до ближайшего фонаря было метров, наверное, сто, да и то, в час ночи его гасили. Ближе к центру города свет, как правило, оставляли, но здесь был вроде как спальный район. Я подумала, что нам бы надо было поставить фонарь прямо около нашего дома — на случай, если кому припечёт ехать именно к нам за помощью по темноте. Но сейчас, когда мы вышли на улицу, освещена она была лишь тонким месяцем и звёздами. Все соседи давно спали, как и полагалось порядочным гражданам, так что было тихо и пустынно. Ну, не то чтобы стояла давящая полная тишина — ночь полна была своих звуков. Глаза привыкали к темноте, пока мы с Франкеном под ручку совершали свой моцион вдоль улицы. Я периодически оступалась, повисая на нём, и хихикала дурниной. Он тоже хихикал и пошатывался. Так мы прошагали метров тридцать, потом развернулись и поплелись обратно. Метров за пять до нашей калитки Франкенштейн остановил меня и развернул спиной к тёмному закоулку, заросшему кустами. Мрак там стоял непроглядный, так что спрятаться там было легче лёгкого, и если Мардс где и скрывался, то места лучше он бы не нашёл. Франкенштейн ткнул пальцем в небо и задумчиво произнёс:

— А где-то там какое-то созвездие…

— И как-то оно называется, — усмехнулась я.

За спиной раздался шорох, как будто что-то крупное пролезало через кусты. Я хотела обернуться, но Франкенштейн перехватил моё лицо и развернул обратно к небу.

— А вот там…

Мы шарахнулись в разные стороны. И очень вовремя — с занесённым кулаком по тому месту, где мы стояли, прошагал некто. Я, естественно, оступилась и упала. Тело повернулось ко мне со злобной похотливой рожей. А я могла думать только о том, как хорошо, что подморозило, иначе я бы в хламинушку испохабила платье. Он направился было ко мне, но рухнул от ловкой подсечки Франкена. Я забарахталась, пытаясь подняться, но было слишком скользко, чтобы у меня вышло. Вместо этого я дёрнулась вперёд и въехала головой в репу начавшего подниматься Мардса. А ещё через мгновение он отлетел куда-то в сторону, и мне протянул руку Харай. Я поднялась и принялась отряхивать подол. Франкенштейн уже тоже был на ногах. А наш ночной гость стонал в нескольких шагах. Мы двинулись к нему. Франкен завёл его руки за спину, а я нехитрым преобразованием скрепила рукава одежды намертво. Харай поднял его с земли, перебросил через плечо, и мы пошли в дом.

При свете ламп оказалось, что на этот раз лицо Мардсу разбила я. У него наливался фиолетовым синяк вокруг переносицы. Я невольно ощупала свою голову выше лба — там как будто вспухла шишка. Я поморщилась и опустила глаза на своё платье. На подоле была пыль, но в целом всё было в порядке. Немного алхимии, и его можно было вернуть Аделине в первозданном виде. Брюки Франкена тоже были в пыли, но непохоже, чтобы его это как-то побеспокоило. Он мрачно взирал на Мардса, будто прикидывая, сразу звонить Фарнелу или сначала максимально доступно объяснить, почему ему стоило оставаться в тюрьме. И судя по его лицу — больше склонялся ко второму варианту.

— Ты уверен, что хочешь делать это в вечернем туалете? — скептически поинтересовалась я, покосившись на Мардса.

Франкенштейн посмотрел на меня, потом на свой костюм и закатил глаза. Он снял смокинг, небрежно бросив его в кресло, и вышел, вернувшись уже в белом халате.

— Так лучше? — с кислой миной поинтересовался он. Я кивнула.

— Если вы со мной что-нибудь сделаете, ваша карьера в армии закончится, майор, — Мардс посмотрел на меня исподлобья. — Мой отец генерал…

— Как интересно, — перебила я. — Отец генерал, а сын грузчик?

— Главный грузчик, — он отвёл взгляд.

«Главный грузчик, парень работящий…» — тут же запело моё сознание. Я достаточно сдерживала гогот этим вечером, так что издала короткий хрюкающий смешок, даже не пытаясь замаскировать его под кашель.

— Так как же это вышло? — поинтересовалась я.

— Если ты намерена пытать его психологически, то на кой чёрт я снял смокинг? — повернулся ко мне Франкен.

— Мне любопытно, — я пожала плечами. — Тебе разве нет?

— Я не смог доучиться в военной академии, — подал голос Мардс. — Отчислили из-за нарушения дисциплины. Отец и сослал, чтобы я этому выучился.

— Надо полагать, он был в восторге, когда твоя дисциплинированность привела тебя за решётку, — криво усмехнулась я.

Парень зло посмотрел на меня и покраснел. Видимо, восторг генерала был столь велик, что он едва ли мог выразить его цензурными словами. Но мне, откровенно говоря, было нисколько не жаль этого парня. Я глубоко вздохнула и решила, что пожалуй хотела бы сдать его прямо сразу генералу. Так что я отошла к телефону, порылась пару минут в справочнике и позвонила в штаб. Дежурные сидят там круглосуточно, так что мой звонок не ушёл вхолостую.

— Штаб Центрального города, — сообщил мне в трубку юношеский голос.

— Доброй ночи, — я улыбнулась и развернулась лицом к Мардсу. — Это Исцеляющий алхимик.

— Здравия желаю, майор, — тут же отозвались в трубке.

— Возможно ли связать меня с генералом Мардсом? У меня к нему очень срочное личное дело, — изрекла я.

— Генерал ещё в штабе, — отозвался голос. — Подождёте две минуты?

— Да, конечно, — я снова улыбнулась.

Франкенштейн вопросительно изогнул бровь. Я только пожала в ответ плечами. Повисло довольно удушливое молчание. И судя по Мардсу в нашей гостиной, ничего хорошего от моего разговора с его отцом он в общем-то не ждал. Наконец в трубке снова послышался голос. На этот раз он определённо принадлежал человеку немолодому.

— Доброй ночи. Что же сподвигло доктора Фреди связаться со мной? — мягким голосом спросил генерал.

— О, дело в том, что в нашей гостиной сидит ваш сын, — почти ласково сообщила я.

— Микке? — озадаченно переспросил он. — Он же должен быть в тюрьме. Как он оказался в вашей гостиной?

— Ну, в результате цепи случайных событий я разбила ему лицо…

— Нет, я имел в виду, как он оказался вообще у вашего дома, — мне прямо слышно было, как он нахмурился.

— А. Этого я не знаю, — я пожала плечами. — Мы прогуливались около дома, и вот так это закончилось.

— Что вы намерены сделать с ним? — голос генерала помрачнел.

— Сдать его военной полиции, — улыбнулась я. — Если, конечно, вы сами не хотите его забрать.

— Я приеду за ним через два часа, — он вздохнул. — Если вас не затруднит, пригласите военную полицию к тому же времени.

— И что нам с ним делать целых два часа? — я нахмурилась.

— Что вам захочется, — совсем мрачно изрёк генерал. — Сделайте мне одолжение, заставьте его запомнить эти два часа на всю его жизнь.

— Сделаем, что сможем, — я кровожадно улыбнулась.

Я повесила трубку. Микке Мардс с ужасом посмотрел на меня. Потом перевёл взгляд на Франкена, и его лицо стало бледнеть, хотя казалось, что оно и так уже белое. Я перезвонила капитану Фарнелу и передала ему просьбу генерала. Он слегка удивился, но пообещал приехать в назначенное время. Я дошла до кресла и медленно сняла перчатки, бросив их поверх смокинга, а затем быстро метнулась в смотровую за халатом.

— Что вы со мной сделаете? — голос его дал петуха. — Будете пальцы резать? Иглы вгонять под ногти?

— Фу, какая пошлятина, — фыркнул Франкен. — Никакой крови — не хочу вымазать парадные брюки. — Я покосилась на пыль на этих самых брюках и поджала губы.

— Для начала… — я подошла к Мардсу и довольно грубо ощупала бок, по которому пришёлся вполне себе футбольный удар Харая. — Сломано два… три… четыре ребра. Надо поправить.

Медицинская алхимия — замечательная штука. Вполне можно легко и непринуждённо срастить сломанные кости за одно преобразование. Вот только никто не обещал, что это не больно. Больно, ещё как. Но тащиться за обезболивающим, смешивать его у меня не было ни малейшего желания. Так что я срастила их ему так, на живую. Нос трогать не стала — очень уж живописный вышел фонарь. Сложно сказать, но Мардс определённо придумал в своей голове нечто мучительно-изощрённое под стать Испанской Инквизиции, тогда как пытать его, в общем-то, никто не планировал. Можно было, конечно, поменять местами руки или вообще переместить туда, откуда они фигурально у многих и растут, только в этом не было совершенно никакой практической пользы. Это, в целом, было даже не забавно.

— Значит, генерал приедет через два часа, — повторил Франкен. — Почему так долго?

— Это уж я не знаю, — я пожала плечами. — Спросишь, когда он приедет. Он сказал, мы можем делать с ним, что нам захочется. Лишь бы он эти два часа на всю жизнь запомнил.

— Не думал же генерал, что мы тут будем его полусмерти избивать, — поморщился он.

— Как ты и сказал — какая пошлятина, — хмыкнула я. — У меня есть идея поинтереснее.

Я подошла ближе и принялась быстро шептать в самое его ухо. Мне для этого пришлось встать на цыпочки, а Франкену — чуть нагнуться ко мне. Когда я закончила, он посмотрел на меня с каким-то даже уважением, как мне показалось. Он кивнул и вышел из комнаты буквально на минуту, вернувшись с самым обыкновенным ржавым гаечным ключом. Я вернула потрёпанному серому пиджаку Мардса исходный вид и содрала его с него вместе с рубахой, после чего Харай заставил его положить руки на стол. Франкенштейн сунул ему в ладони гаечный ключ. Мардс дёрнулся, чтобы встать, но сразу же сел на место, поняв, что будь у него хоть шансик против нас с сим инструментом, никто бы ему его не дал.

Итак, чёрный пигмент в татуировках — оксид железа. Железо у нас было, кислород тоже вроде в избытке. Основа для краски не требовалась, раз мы намеревались наносить художественную роспись с помощью алхимии. Вдохновение в три часа ночи — штука довольно странная, так что меня озарило идеей набросать иллюстраций к тем книгам со стеллажа про войну без денег. И первой была «кучка плюс палка равно шалаш». Франкенштейн криво усмехнулся и пририсовал рядом шалаш в соплях. Потом был набор боевых стоек с уринапанусами, затем грязные носки, а вдоль поясницы изящным летящим почерком Франкена был выведен рецепт великолепного супа из гороха и чечевицы с чесноком. Конечно, избранный нами способ рисования и близко не стоял по болевым ощущениям с нанесением татуировки иглой, но приятного тоже было мало. Особенно учитывая, что Мардс понятия не имел, чего нам взбрело в головы живописать на его спине. И вряд ли его приводил в состояние душевного равновесия Харай, откровенно потешавшийся над каждой новой картинкой.

Гаечный ключ значительно убавил в размерах, а мы думали, что бы ещё такого изобразить на плечах Мардса, когда в дверь постучали. Я пошла открывать. Откровенно говоря, я напрочь забыла, что так и ходила по дому в вечернем платье, с причёской и в жемчужном колье. Поверх, правда, был халат, но я его даже не потрудилась застегнуть. Так что вид у меня, надо полагать, был несколько несуразный. Я распахнула дверь и увидела на пороге капитана Фарнела и мужчину лет пятидесяти с чёрными с проседью курчавыми волосами в форме генерала. Они озадаченно уставились на меня. Я посторонилась и пропустила их внутрь. В гостиной Франкенштейн застёгивал пиджак на красном как свекла Мардсе.

— И правда, живой и целый, — выдал капитан.

— А вы ждали, что мы его вам по частям отдадим? — скептически поинтересовалась я.

— Что у него с лицом? — нахмурился Фарнел.

— О, это просто нелепое стечение обстоятельств, из-за которого у меня самой теперь шишка, — я потёрла место ушиба.

— Вы сделали то, что я просил? — посмотрел на меня генерал.

— Вряд ли он сможет это забыть, — я покосилась на его сына. — Даже если сильно захочет.

— Что вы с ним сделали, если не секрет? — генерал озадаченно свёл брови.

— Думаю, он вам сам позже расскажет, — усмехнулась я. — Но вот показать, боюсь, вам придётся его заставить.

Генерал кивнул и двинулся в гостиную. Они вместе с Фарнелом вывели Мардса из дома, быстро попрощавшись. Я душераздирающе зевнула первой, следом за мной сделали это и Франкен с Хараем. Было уже пять утра, даже чуть больше. Будь я студенткой перед экзаменом, я бы залилась кофе или каким-нибудь лютым энергетиком и уж точно не пошла бы спать. Но я уже достаточно давно усвоила, что даже пара часов сна лучше, чем совсем не спать. Так что я пожелала спокойной ночи мужчинам и поплелась в свою спальню, с лёгким ужасом думая о том, как буду разоблачаться из своих пышных одеяний.

В соответствии с нашим специальным контрактом мы должны были лечить военнослужащих, но не должны были их наблюдать. Об этом нам сообщил генерал Мардс, пришедший на следующий день в приёмные часы. Он долго смеялся, вспоминая шедевр искусства иллюстрации на спине его сына, и сказал, что вряд ли бы сам придумал более впечатляющее наказание. Затем он заключил с Франкеном договор и стал нашим официальным пациентом. Довольно здоровым пациентом, надо заметить, потому что у него в истории болезни было только два лёгких ранения по молодости. Генерал вообще оказался на удивление приятным человеком, в отличие от своего сына. Он и сам сетовал, что не смог воспитать ребёнка должным образом. Но что сделано, то сделано, ничего уже не изменить. Алхимией можно сделать многое — в принципе, даже мозг при желании перестроить. Но это слишком хитрая и малоизученная часть тела человеческого, так что риск при подобном эксперименте слишком высок.

Декабрь мчался, как пущенный под откос поезд. Дни были забиты делами с подъёма до отбоя — с утра мы уезжали в библиотеку, потом я ехала заниматься новогодним праздником, а Франкен — пациентами. Ну, если быть точнее, я вела приём по вторникам, когда почти никого не было, и по субботам, когда запись была просто супер-плотной. И если в первый день я могла гонять чаи, вязать шарф и пинать балду, то во второй было прямо-таки ни вздохнуть, ни пукнуть. Режим был бешеный, и по воскресеньям я имела наглость спать аж до десяти утра. За декабрь у нас было всего четыре сложных плановых операции, и к двадцать пятому числу пациенты после них уже были отправлены восвояси.

Рождества в Аместрисе не было. Как, впрочем, и религии, которая бы его предполагала. Возможно, культ Лета в Лиоре потому и появился, что людям был нужен какой-нибудь бог, какая-нибудь религия, чтобы верить у неё. Ну, я не социолог, чтобы понимать такие штуки. Новый год здесь праздновали тридцать первого декабря, и в этот день никто и ничто не работало. Разве что в городской больнице трудилась дежурная бригада врачей, да заведения проводили заказанные мероприятия. А так по большей части это был семейный праздник. За неделю до конца года у нас, в принципе, уже было почти всё готово для праздника в общине. Оставалось только решить вопрос с едой, но тут нельзя было сделать этого заранее. Напряжённая суббота высосала из меня все соки, так что в воскресенье, как раз пришедшееся на двадцать пятое декабря, встала я поздно. Ночью немного подморозило, и на окнах образовался узор из инея. Я несколько минут рассматривала его, прежде чем вытащить себя из-под одеяла. Я рассчитывала провести почти весь день у себя и закончить шарф, может, немного почитать, а главное — выходить только чтобы поесть. Я как раз спускалась, чтобы сообразить что-нибудь на завтрак, когда в дверь постучали.

— Ты кого-нибудь ждёшь? — громко спросила я, надеясь, что меня слышали.

— Нет! — также громко ответил Франкенштейн, сидевший, судя по всему, на кухне.

Я скривилась и открыла. На пороге оказался майор Армстронг собственной необъятной персоной, одетый в гражданское. Как и в прошлый его визит, я опешила и отступила на шаг, теряясь в догадках. Если бы в штабе случилось что-то срочное, нам бы позвонили, но если он прибыл сам, то либо вопрос личного характера, либо произошло что-то из ряда вон.

— Ам… Доброе утро, майор, — наконец выдавила я. — Зайдёте?

— Доброе, — он кивнул и, пригнувшись, вошёл в прихожую.

— Кто там? — из гостиной возник Франкен. — А, это вы, майор. Что-то стряслось?

— Нет, — он улыбнулся. — Ничего такого срочного.

— Да вы проходите, — я вернула себе способность здраво соображать. — Я собиралась завтракать. Присоединитесь?

— С удовольствием, — майор снова улыбнулся и снял пальто.

Мы прошли на кухню, где от вида нашего гостя опешила уже Катрина. Вообще наша идея устраивать вечерние сходки пока оставалась на стадии «ну, было бы неплохо». С понедельника по субботу мы были так заняты и так уставали от людей вообще, что в воскресенье хотелось немного отдохнуть и прийти в себя. До нового года нечего было и думать затевать подобные мероприятия. Майор уселся за стол напротив меня и как будто стал немного компактнее. Катрина ожила и через минуту перед моим носом уже стояли сырники со сметаной и вишнёвым джемом. Они были горячими, будто только со сковороды. Франкен тоже присоединился к нам, только он пил кофе. Пару минут прошли в тишине, за которые я лично успела поглотить один сырник.

— У вас уже есть планы на новый год? — спросил майор, сияя как бильярдный шар.

— Мы проводим праздник в общине, — отозвался Франкен, не давая мне говорить с набитым ртом.

— До ночи? — уточнил Армстронг.

— Нет, мы должны закончить там около шести, — Франкен чуть нахмурился. — Чтобы они могли провести время, как им предписывает вера.

— Хм… — майор задумчиво свёл брови. — А вы не хотели бы прийти на вечер в армейском клубе?

— Армейском клубе? — переспросила я, проглотив кусок.

— Да. Я полагал, вы в курсе о нём, — Армстронг пожал плечами. Я покосилась на Франкенштейна, но он лишь отрицательно помотал головой. — Он находится в здании между штабом и библиотекой. Там собираются офицеры, в основном. Ну, не только они, впрочем. Обычно там играют в карты, делятся новостями, да и просто проводят время. В новый год там всегда проводят вечер для офицеров и их гостей. Вы ведь тоже офицеры, так почему бы вам не прийти?

— Я не знал, что есть такой клуб, — задумчиво изрёк Франкенштейн.

— Не до того было в последний месяц, — я вздохнула. — А что это за вечер?

— Музыка, танцы, карты, — майор пожал плечами. — Розыгрыш призов. Ничего особенного, на самом деле.

— Звучит неплохо, — улыбнулся Франкен. — Насколько я помню, наш гардероб от Гратца должен быть готов со дня на день. Во сколько будет начало?

— Начнём собираться около девяти, но точного времени нет, — пожал плечами Армстронг.

— Хватит тебе двух часов, чтобы собраться? — усмехнулся Франкен, поворачиваясь ко мне.

— Если с мыслями — то да, — скривилась я. — На самом деле, без понятия, зачем было столько времени тратить в прошлый раз. Двух часов более чем достаточно.

— Вот и чудно, — «брат» улыбнулся мне одной из своих жутковатых улыбок, и меня едва не передёрнуло от озноба. — А много ли народу приедет? — он снова повернулся к Армстронгу.

— Довольно-таки, — кивнул тот. — Для многих армия как вторая семья, так что, я бы сказал, мало кто остаётся в стороне от этого мероприятия.

— Оу, — моё желание идти туда резко снизилось. Хотя я и изначально не больно-то хотела идти.

— Доктор Фреди, — очень серьёзно посмотрел на меня майор. — Вы танцуете?

— Экхм… — я поперхнулась. — Не то чтобы я не умею, но просто я очень давно не бывала на таких мероприятиях. Лет так шесть, примерно… Скажем, в карты я играю лучше.

— Я бы сказал, азартные игры не для дам, — усмехнулся Армстронг. — Но на прошлой неделе я проиграл пять крон капитану Гратц, а она-то уж точно настоящая леди когда не носит форму.

— Гратц? — озадаченно переспросила я.

— Да, капитан — супруга портного Гратца. Вы не знали? — майор изогнул бровь.

— Нет, — протянула я. — Мы с ней никогда не встречались.

Майор провёл у нас ещё немного времени. Говорили в основном о том, что творится в Аместрисе в целом и в Центральном городе в частности. Казалось, что всё очень мирно, и только на севере росло напряжение. Об этом Армстронг говорил довольно мрачно, и оказалось, что там гарнизоном командовала его сестра. Потом он ушёл, причём, судя по всему, пешком, потому что с улицы не донеслось ни цокота копыт, ни шума двигателя. Я осталась сидеть на кухне, мрачно взирая прямо перед собой.

— У меня складывается впечатление, что ты не очень хочешь идти на этот вечер, — Франкен появился в дверном проёме, сложив руки на груди и оперевшись на косяк.

— А ты прям хочешь? — скептически поинтересовалась я, фокусируя на нём взгляд. — Ну, во-первых, я думаю, что нас могут начать втягивать в политические игры и низкие интриги. А во-вторых, я боюсь облажаться.

— Ты? — он озадаченно свёл брови.

— Нет, конь в пальто, — фыркнула я. — Я не танцевала уже лет шесть. Едва помню, как это делается.

— Кстати, почему? В Метсо, насколько я помню, довольно насыщенная светская жизнь.

— Ну, Фреди не жила отшельником, — я вздохнула. — Она бывала на симпозиумах и конференциях, но там, как правило, до танцев не доходило.

— Чего вдруг о себе в третьем лице? — он вскинул брови.

— Ну, потому что она танцевала лет шесть назад, а я немного подольше, — я мрачно посмотрела на него. — И в тот раз я оттоптала партнёру ноги.

— Уверен, в этот раз будет лучше, — Франкен быстро подошёл ко мне и за руку вытащил из-за стола. — Это же просто.

Он начал считать в темпе вальса и плавно повёл меня по кухне. Наверное, от удивления я даже ни разу не оступилась. От него же, наверное, у меня отнялась передняя часть головы: выпученными глазами я взирала на одухотворённое лицо Франкенштейна, который смотрел куда-то поверх моей головы. Откровенно говоря, в кухне было тесновато, но он умудрялся вести так, что мы не наткнулись ни на один предмет мебели. Сделав кругов пять, он остановился, всё также глядя куда-то в стену.

— Видишь, — раздался надо мной голос Франкенштейна. — Это совсем не сложно.

— Я без понятия, как у меня это вообще вышло, — деревянным голосом отозвалась я. — Если ты отойдёшь и попросишь повторить, я сшибу всю мебель.

— Ну, прелесть парных танцев в том, что их не танцуют в одиночку, — он перевёл взгляд на меня. — А следовать за партнёром тебе вполне удаётся. Может, в тот твой прошлый раз проблема была в нём, а не в тебе?

— Я бы так не обольщалась на свой счёт, — хмыкнула я. — В данном случае, я полагаю, следует списать это на навыки Фреди.

— А почему, кстати, ты не бывала на таких мероприятиях в Метсо? — Франкен выпустил меня, и мы синхронно сделали по шагу друг от друга. Он к окну, я — поясницей в угол дивана. — Не припомню, чтобы они вызывали у тебя отторжение.

— Они и не вызывали, — я дёрнула плечом. — Пока ты там был. А потом это стало несколько… не знаю, как лучше выразиться… Затруднительно, пожалуй, — я нахмурилась. — И немного неприятно.

— Неприятно? — он вопросительно изогнул бровь.

— Не делай вид, будто не представляешь себе, что такое навязчивое внимание, — скривилась я. — С той только разницей, что для того, чтобы мужчина понял, что нет — это всё-таки нет, надо сломать ему нос. И то не факт, что дойдёт.

— Оу, — меж бровей Франкена пролегла тонкая морщинка. — Почему же ты не написала об этом?

— Не посчитала разумным отвлекать от учёбы, — я пожала плечами. — В первый год после твоего отъезда я ещё принимала приглашения, но потом к всеобщему удовольствию перестала. Женщины были довольны, что мужчины перестали от них отвлекаться, мужчины — что их больше не заставляли глупо себя чувствовать. Некоторые, правда, и после этого продолжали обивать порог моего дома… А когда я всерьёз задумалась написать тебе, произошла та диверсия в Ризенбурге, и я уехала, и там уже было не до танцев и светских раутов.

— Понятно, — протянул Франкенштейн. — Аместрис одинаково жесток ко всем своим гражданам, независимо от их расы, пола и возраста. К слову, ты сама не хотела бы возглавить его?

— Что? — мне аж голос отказал. — Нет…

— Точно? Никакого стремления к власти? — он усмехнулся. — А я бы посмотрел на женщину-главу милитаризованного государства. Это…

— Будет моим худшим кошмаром в ближайшее время, — я встряхнула головой. — Спасибо за него.

— Неужто ты действительно настолько далека от политики? — Франкен сложил руки на груди и приблизился.

— Я вовлечённее, чем мне хотелось бы, — я поджала губы. — Подполковник уже втянул нас в это. Мы крепко сидим на игле доступа в библиотеку.

— Не хочешь же ты сказать, что это моя вина? — его перекосило скепсисом.

— Это ничья не вина, — мрачно признала я. — Просто неприятный факт.

Я попыталась уйти к себе, но видимо, у Франкена было очень странное настроение, потому что он снова вовлёк меня в вальс. Это опять было неожиданно, но я уже чуть больше осознавала, что делаю. Вообще, я бы не сказала, что совсем уж не умею управлять своим телом. Просто я жила раньше в такую эпоху, где танцевать было совершенно не обязательно. Даже на дискотеках нужно было просто ритмично дёргаться под музыку, и то, если хотелось. В эти времена такой финт ушами бы просто не прошёл.

— А ты хорош в этом, — заметила я круге на третьем.

— Я знаю весь марлезонский балет⁽¹⁾, — он улыбнулся. — Я ведь рассказывал тебе, что во все времена искать информацию было легче в высших кругах. Приходилось учиться и этому тоже.

— Если я ещё этого не говорила, то знай, что я тобой восхищаюсь, — призналась я. — А теперь ты не мог бы меня отпустить?

— Мог бы, — кивнул он. Но не отпустил. — Я давно сам не танцевал. В Лиоре почему-то почти не было подобных мероприятий.

— Кстати, о Лиоре, — внезапно вспомнила я. — Там ведь появился некий новый культ. Можешь о нём что-нибудь рассказать?

— Могу, — он снова кивнул. И опять сделал такую паузу, что я засомневалась, что продолжение будет. — В принципе, он мало чем отличается от всех остальных религий поклонения солнцу. Только с божественными фокусами, — Франкен скривился.

— Фокусами? — переспросила я. Мы продолжали вальсировать, как бы глупо это ни было без музыки или даже счёта.

— У верховного жреца есть нечто, позволяющее обходить главный закон алхимии, — отозвался Франкен. — Я уехал, потому что понял, что он всё же использует её, но не хотел разоблачать его. Людям временами просто необходима вера — пусть бы и в макаронного монстра⁽²⁾, как ты знаешь.

— Пожалуй, — я пожала плечами.

— Однако всякая религия ведёт к появлению фанатиков, — задумчиво добавил он. — Так что правильность моего молчания вызывает сомнения.

— Иногда разоблачением можно достичь эффекта обратного, — я нахмурилась. — К тому же, не думаю, что ты можешь отвечать за утрату людьми здравого смысла.

— Пожалуй, — усмехнулся Франкен.

Забиться в свою комнату в воскресенье мне всё-таки удалось — после нескольких десятков, наверное, кругов по кухне. А ведь у нас в доме вроде бы как были комнаты побольше. Впрочем, это особого значения в действительности не имело, поскольку даже на том пятачке справлялся Франкенштейн мастерски. Ну, и у меня тоже как-то выходило не натыкаться на мебель и не наступать ему на ноги. У себя мне удалось наконец закончить шарф, нужно было раздобыть только нарядную коробку и торжественно вручить. И получилось наконец дочитать толстенный справочник по физике, который, однако, ничего мне не дал, кроме ощущения тщетности бытия.

Всю следующую неделю Франкенштейн меня вальсировал при каждом удобном случае. И при каждом неудобном — тоже. Хотя танцевальные па в коридоре меж стеллажами в библиотеке я даже не знаю к какому из них отнести. Я только в последнюю неделю года обратила внимание, что город принарядился к празднику. Странное дело, но даже без религиозного подтекста на улицах появились украшенные ёлки и разнообразные гирлянды. Всё создавало настроение, так же как в моём мире — ну, том, с радугами и пони — рекламная песенка «Праздник к нам приходит». Должна заметить, что и число грузовых машин в эти дни немного выросло. Раза этак в два.

Во вторник мы забрали в ателье полностью законченный гардероб. Господин Гратц выразил надежду, что мы станем его постоянными клиентами, и снова как-то очень странно, будто оценивающе посмотрел на Франкена. Мне от этого почему-то стало не по себе. Аделина эту надежду тоже выразила, а потом, как бы невзначай, поинтересовалась, намерены ли мы пойти на вечер в армейском клубе.

— Если не случится ничего, что заставит нас остаться дома, то мы планируем, — холодно улыбнулся ей Франкен.

— А что могло бы вас заставить? — изогнул бровь портной.

— Различные независящие от нас обстоятельства, — пояснил «брат». — Мы пока ещё ставим людские жизни выше светских развлечений.

— А, в этом смысле, — он кивнул. — Вам, должно быть, сложно что-то планировать наперёд?

— Такая работа, — я улыбнулась и пожала плечами.

— Что ж, если вы всё же придёте, мы с женой будем там, — улыбнулся господин Гратц. — И Аделина, разумеется, тоже.

— Майор Армстронг говорил, что капитан Гратц хорошо играет в карты, — моя улыбка стала шире. — Я надеюсь на пару партий в вист с ней и вами.

— Да, в висте ей мало равных, — усмехнулся портной. — А вот я не так хорош. Что ж, давайте непременно сыграем.

На этом несколько неловкую ситуацию удалось обогнуть, хотя я как будто копчиком чуяла, что оно всплывёт. Я, конечно, иногда тормоз, а временами и дура, что уж там, но тут уже даже и до меня дошло, почему именно портной так смотрел на Франкена. И у меня почему-то было гадостное ощущение, что меня в это втянут. А я вот не хотела бы, чтобы меня втягивали во что-нибудь подобное.

В среду я почувствовала себя хабалкой. Мы покинули библиотеку пораньше, чтобы попасть на рынок и договориться о закупке продуктов к празднику. В общем-то, нам нужно было несколько гусей, картошка, капуста, свежая зелень и яблоки. И пока дело не дошло до птиц, всё было вполне нормально, но вот потом… Торговала гусями женщина. Она сидела в лавке и лузгала семечки, когда мы подошли. На столе перед ней лежало два гуся. Один был немного пожирнее, а другой выглядел как-то посвежее. Тётка была крупной и какой-то неухоженной. Из-под платка выбивались сальные вьющиеся пряди, и вся она казалась какой-то неумытой. Она посмотрела на меня и смачно сплюнула.

— Что глядишь на гусей-то? — сварливо начала она. — Небось никогда и не готовила сама-то.

— А хороши ли гуси? — я честно попыталась съехать с провокации.

— А вона и видно, что сама не готовишь, не то знала бы, как понять, — ехидно отозвалась она.

— Я узнавал, — почти в ухо мне произнёс Франкен. — Много и хороших гусей можно только у неё купить.

— И что же, вы своего товара мне и нахваливать не будете? — я насмешливо обратилась к ней, отмахиваясь от него.

— А что их нахваливать-то? — она поднялась и упёрла руки в бока — чисто сахарница. — Весь рынок знат, лучше моих нету гусей.

— Да неужели? Что тогда у вас тут делает этот жирный старик? — я ткнула пальцем в гуся пожирнее. — Ясно же, что он ещё прошлый век помнит.

— Свежай он, — она как-то сникла.

И вот тут что-то пошло не так: мы начали самозабвенно ругаться. Причём, надо отдать должное — не переходя на личности. Зато вот гусю досталось по самое не могу. Мы обе прошлись едва ли не по каждому перу убиенной скотины, а когда они кончились, перешли на всё его генеалогическое древо. Со слов тётки выходило, что этот гусь едва ли не родственник фюрера, а потому просто не мог быть плох, я же утверждала, что ближайшим к фюреру его родственником мог быть гусь, которого ему зажарили при поступлении в школу. Мы орали так громко и так цветисто, что из соседних лавок подтянулись торговцы и покупатели — чисто поглазеть. Вдоволь прооравшись, тётка предложила мне самую, возможно, выгодную сделку из всех, что она когда-либо заключала — дюжину гусей за десять крон. Это получалось по восемьдесят три геллера за гуся, что выходило даже дешевле кур. Я согласилась, и она явно осталась довольна сделкой.

Гуси были нашей последней покупкой, так что, договорившись с тёткой, мы направились прочь с рынка. Ну, точнее, я направилась, а Франкенштейн ещё с минуту изображал памятник самому себе, и только потом догнал меня. Я почти физически ощущала на себе его пристальный взгляд, которым он, видимо, пытался просверлить мне череп у виска. Ну, хоть не вальсировал, и на том спасибо.

— Довольно неожиданная сцена, — изрёк он, когда мы уже почти дошли до машины.

— Ну, чтоб ты знал, обычно я так не делаю, — я вздохнула. — Но ей было скучно, так что пришлось удовлетворить её орально, чтобы выторговать лучших гусей.

— Звучит довольно двусмысленно, ты знаешь? — Франкен склонил голову набок.

— Ага, — скисла я. — Поехали домой.

В нашей гостиной появилась ёлка. Она была кем-то заботливо выкопана с корнем и посажена в огромный горшок перед тем, как поселиться у нас. Очевидно, временно. Когда мы приехали, она была совершенно голой, а рядом с ней стояли и восхищались её видом Харай и Катрина. Увидев эту картину, я с такой силой впечатала ладонь в лоб, что аж в ушах зазвенело. Для праздника в общине мы заказали большую такую ель высотой в три метра и, разумеется, всяких шариков, бумажных гирлянд и прочей новогодней мишуры. А вот домой — ничего. Нам просто нечем было украсить дерево, как и всю остальную комнату. Но! У меня там внизу, в лаборатории в шкафу было стекло. И немного перламутра и медной проволоки. Так что я спустилась вниз с таким грохотом, как будто споткнулась на первой ступеньке и полетела вниз кубарем. Разложив припрятанное богатство на столе, я попыталась включить воображение на тему новогодних узоров. Из того, что оно любезно предложило, единственным вменяемым был рисунок инея на стекле. Хотя, если честно, так и подмывало запечатлеть те же иллюстрации, которыми Микке Мардс развлекал надзирателей в тюрьме.

Я увлечённо делала шары, пританцовывая и напевая все подряд новогодние песни, которые только могла припомнить. Естественно, ни одной с начала и до конца — максимум мне удавалось извлечь из памяти один куплет, а то и вовсе пару строчек, и не факт, что они были началом песни. А иногда и вообще что-то совсем странное вклинивалось. Я была поглощена процессом и преобразовывала примерно десятый шар, когда Франкенштейн в очередной раз заставил меня вздрогнуть и едва ли не подпрыгнуть.

— Я тебе удивляюсь, — произнёс он прямо у меня над ухом. — Это же просто смена календаря и всё.

— Ах-ха, — медленно выдохнула я, успокаивая участившийся пульс. — И что?

— В смысле, разве это не точно такой же день, как и все остальные? — он нахмурился и сложил руки на груди.

— Вот сейчас я тебе удивляюсь, — сипло созналась я. — Ты же сам…

— Ты не понимаешь — это другое, — перебил он меня, и мне пришлось плотно сжать губы, чтобы не засмеяться. — Это для детей праздник. Для взрослых это просто день.

— Любой день — просто день, — я пожала плечами. — И любой день можно сделать праздником. Эти шары… — я махнула рукой на коробку, в которую укладывала их. — Они… — у меня опустились руки. — Думаю, этого достаточно.

Я взяла коробку в руки и, обогнув его, двинулась наверх. Пожалуй, мне даже трудно будет придумать нечто более уничтожающее настроение, чем утверждение о том, что труд твой бесполезен. Возможно, мой энтузиазм и был несколько неадекватным, но мне почему-то хотелось новогодней ёлки, которая пахла лесом и особой новогодней свежестью, хотелось мандаринов и блеска гирлянд. И хотелось этого не только для себя, но и для него. А теперь делать что-либо не было больше никакого желания.

Я отдала коробку Катрине, и она с детским восторгом стала доставать шары. Она спросила, откуда такие красивые, и я выдавила подобие улыбки, сказав, что это не важно. Я отошла на пару шагов, нашарила рукой кресло и села. Пять минут назад энергия била из меня ключом, и мне нипочём было бы не усидеть на месте. Теперь я была как сдутый шарик. Я просидела так минут пять, таращась перед собой и пытаясь найти в себе силы пойти работать, когда в гостиную вернулся Франкенштейн. Мрачно взглянув на него, я отвернулась, а он прошёл в ёлке.

— Так определённо лучше, — изрёк он, и я повернулась туда.

На вершине ёлки красовалась красная звезда а-ля копия кремлёвской. Франкен улыбнулся мне и ввёл в полный ступор, подмигнув.

1) Мерлезо́нский балет (часто также Марлезо́нский балет, от фр. Le ballet de la Merlaison, букв. «Балет дроздования», то есть «Балет об охоте на дроздов») — балет в 16 актах, поставленный королём Франции Людовиком XIII.

Вернуться к тексту

2) Пастафариа́нство (англ. Pastafarianism), или Це́рковь Лета́ющего Макаро́нного Мо́нстра (англ. Church of the Flying Spaghetti Monster), — пародийная религия, основанная физиком Бобби Хендерсоном, выпускником Университета штата Орегон, в 2005 году в знак протеста против решения департамента образования штата Канзас, требующего ввести в школьный курс концепцию «Разумного замысла» как альтернативу эволюционному учению. В открытом письме на своём веб-сайте Хендерсон возвещает веру в сверхъестественного создателя, похожего на макароны и тефтели — Летающего Макаронного Монстра (ЛММ), и призывает к изучению пастафарианства в школах наряду с другими религиями, тем самым используя аргумент доведение до абсурда.

Вернуться к тексту

Мотивы маневра Франкенштейна раскрылись минут через пять. Он торжественно объявил, что пациентам нужен врач, не поражённый всеобщим недугом новогоднего помешательства, каковым я явно не являлась, так что до конца года вести приём мне не светило. Однако обрадоваться нежданному отдыху он мне не дал, ласково сообщив, что в моём кабинете на столе есть для меня занятие. Не ожидая ничего хорошего, я поднялась наверх и обнаружила там самый натуральный ночной кошмар: папку со всеми квитанциями оплаты Франкена. Это означало, что и правда наступил конец года, и нужно было посчитать все свои доходы и оплатить налоги. Государственные алхимики от этой денежной повинности были освобождены, однако за период до экзамена заплатить было нужно. Я тяжело и медленно выдохнула и уселась за стол, чтобы приступить к этой ни разу не радующей работе.

Моя папка с квитанциями тоже существовала. Однако поскольку Фреди явно не нравилось собирать все данные в последний момент, как наскипидаренной, она аккуратно вела подсчёты сразу. Я и забыла, как сама вносила все суммы в эту папку до переезда в Центральный город — вот она какая, сила привычки. Франкен этого не делал. Его бумаги содержались в порядке и были аккуратно разложены по датам, однако он их заранее не считал. И вот этим пришлось заняться мне. Без даже банального калькулятора или на крайняк счёт. Все цифры приходилось рассчитывать в уме. Ну, или столбиком, чтобы уж точно ничего нигде не потерять. Чеки и квитки, по которым он получал выплаты, пестрели разнообразием: одни были перемазаны машинным маслом, от других почему-то пахло копчёной рыбой, третьи были надушены женскими духами. Был даже один очень длинный счёт, от которого разило мужским потом. Я начинала подозревать, что он впарил мне это дело вовсе не из-за нудности работы с числами.

На расчёты налогов у меня ушла вся вторая половина среды, весь четверг и даже утро пятницы. Но я справилась, и это заставляло меня даже немного гордиться собой. Правда, праздничное настроение было уничтожено начисто, но зато никаких кошмариев на январь не переносилось. Дописав последнюю цифру, я потянулась до хруста в позвоночнике и поднялась. Часы в коридоре пробили одиннадцать, и меня бросило в холодный пот: на дворе было тридцатое число, и с полудня в наш дом должны начать доставлять продукты и прочее всякое разное для завтрашнего праздника. Занятная история произошла у нас с Рене, когда мы отправились с ней делать заказ у кондитера на конфеты. Мастер там был замечательный, и он делал самые разные конфеты, но вообще никак не упаковывал. То есть конфет его можно было поесть только в его кондитерской. И вот тут произошло явление меня кондитеру. Я предложила ему упаковывать красивые конфеты в коробки с перегородками, а без изысков — под одной в фольгу или бумагу и продавать на развес. Он быстро прикинул расходы и прибыли, и мне очень реалистично примерещились денежные знаки в его глазах. А когда я объяснила, что, собственно, меня привело, он вообще пришёл в восторг — оказалось, прежде ему и в голову не приходило собирать сладкие подарки к новому году. А ведь это, можно сказать, была золотая сезонная жила. По итогу он сделал нам беспрецедентную скидку, попросив сумму только на продукты, из которых должен был приготовить конфеты. Мешки для новогодних подарков детям из общины взялся сшить Женский клуб, и когда опять же я и Рене принесли первые образцы, кондитер заявил о том, что купит столько, сколько в клубе смогут сшить. Примечательно, что прежде никому там не приходило в голову, что они могут что-то заработать.

Я спустилась, надеясь выпить чаю перед тем, как начнётся суматоха. В гостиной пахло ёлкой, и к этому запаху хотелось ещё мигающую гирлянду и мандаринов. Но гирлянд ещё просто не было, а вот мандарины… Здесь они как-то не были так популярны в связи с новым годом, так что на рынке, когда мы заказывали продукты, я их даже не видела. На кухне нашёлся Франкен с газетой. Он читал что-то на средних листах, тогда как я могла видеть передовицу его «Ведомостей». Там красовался мой портрет над большой статьёй с заглавием «Клинические испытания нового препарата превзошли все ожидания». Сначала меня заинтересовало, откуда у газетчиков вообще мой потрёт, но присмотревшись, я поняла, что это графическая калька с фото, которое делали для личного дела после сдачи экзамена. Данные об испытаниях тоже предоставила армия. В статье говорилось о том, что открытый мной препарат, названный комиссией Фредициллином, оказался эффективен от множества заболеваний бактериального характера. Статья содержала выдержки из моей работы и некоторую статистику испытаний. Моё имя упоминалось, возможно, даже чаще, чем это требовалось, и всегда с упором на то, что я являюсь государственным алхимиком. Избежать политики? Да хрена моржового, чего уж.

— Статья о тебе довольно приличная, — заметил Франкен через газету. — Тебя очень хвалят, но не перебарщивают.

— Иначе это выглядело бы слишком приторно, — я пожала плечами. — Статья явно не про меня, а про политику. И название у препарата дурацкое.

— Нормальное название, — он опустил газету и посмотрел на меня. — Явно лучше «Вытрезвителя».

— Не поспоришь, — скривилась я.

— Почему ты считаешь, что она про политику, а не про тебя? — Франкен задумчиво свёл брови и чуть склонил голову набок.

— Потому что слишком много армии и государственного алхимика, которые ради народа вылезли вон из кожи, — я поморщилась. — Хотя меня радует, что испытания проводятся, и результаты, если верить статье, очень даже очень. Но мне кажется, что меня используют.

— Конечно используют, — он кивнул. — И меня тоже, — он потряс газетой. — Обо мне тоже здесь есть статья. О том, как сократились осложнения и сопутствующие болезни после внедрения моих принципов гигиены.

— Как бы нам с тобой это боком не вышло, — я вздохнула.

— Боишься крестьян с вилами и факелами? — усмехнулся Франкенштейн.

— Газета и статьи такие, что бояться надо не этого, — я сжала переносицу. — Ну, может, и обойдётся.

— Ты знаешь что-то, чего не знаю я? — он изогнул бровь.

— Полагаю, если мы будем обмениваться новыми друг для друга фактами, нам придётся обратиться нежитью, чтобы суметь поведать их все, — я кисло улыбнулась. — Но об этом ты знаешь — напряжение на границе с Драхмой на севере.

— Да, верно, — как-то сник Франкен. — Ты спустилась за чем-то конкретным?

— Я разделалась с любезно подсунутым тобой убийцей всякого праздничного настроения и хотела выпить чаю перед тем, как тут разверзнутся врата ада, — призналась я. — А как у тебя дела?

— Ну, в нашем с тобой общем деле я не особо продвинулся, — сообщил он. — А пациенты есть пациенты — сама знаешь. Всё, что тебе нужно будет о них узнать, в истории болезни, — он поднялся. — А пока закипает чайник…

Ну ё-моё, опять двадцать пять. Я-то думала, он уже и забыл про вальс, но вот чёрта с два. Минут пять только понадобилось, чтобы означенный чайник оказался наполнен водой и поставлен на плиту. Ещё пять ушло на то, чтобы зажечь под ним газ. И пока он грелся, я всё больше укреплялась в мысли, что натанцевалась на всю оставшуюся жизнь. Не то чтобы мне совсем не нравилось вальсировать и не то чтобы у меня был плохой партнёр, просто мне казалось, что я для такого совсем не гожусь. Никаких сомнений в том, что на меня будет направлено много внимания, у меня почему-то не возникало, и единственным утешением было только то, что достанется и Франкенштейну. Причём, утешением довольно слабым.

— Знаешь, о чём я тут подумал? — раздался надо мной голос Франкена.

— О чём? — у меня возникло дурное предчувствие.

— О том, что нам было бы проще избегать внимания, представься мы в этом городе супругами.

Я споткнулась и влетела лбом в его грудь.

— Что, прости? — сипло переспросила я.

— Не придуривайся, ты меня прекрасно слышала, — усмехнулся он.

— Это больше похоже на галлюцинации или бред, чем на то, что ты реально мог такое подумать и ещё и озвучить, — выдавила я. — Если бы мы были менее известны в Аместрисе, может, оно бы и сработало, а так — нет.

— Да, всё равно уже поздно, — Франкен пожал плечами.

Наш вальс с ним прекратился по моей вине — после его внезапного заявления у меня одеревенело совсем всё, и если бы Франкенштейн выпустил меня, я бы, наверное, рухнула на задницу. И вот именно в этот злополучный момент закипел чайник. Франкен усадил меня за стол и выключил плиту.

— У нас есть Ассам и Дарджилинг, какой тебе?

— Без разницы, — буркнула я. — Ты, пожалуйста, такие шутки мне больше не шути.

— Про чай? — Франкенштейн обернулся ко мне и насмешливо скривил лицо.

— Про чай, — отмахнулась я.

Наши с ним отношения определённо эволюционировали. Иногда мне казалось, что в сторону дружбы, а иногда, вот как сейчас, в сторону странности. Временами мне чудилось, будто я начинаю понимать его, а потом — вот как сейчас — я понимала, что только чудилось. Порой мне хотелось расставить все точки над ё, чтобы понять хотя бы, как мне самой вести себя, но вот как будто бы у меня был шанс заставить его поговорить со мной по душам. В этом плане Франкенштейн был ничуть не менее упёртым, чем я. Иногда мне казалось, что я не смогла бы даже пытками от него чего-нибудь добиться.

Я так увлеклась своими размышлениями, что, разумеется, не успела допить чай до того момента, как приехала повозка с овощами. Суета началась сразу же. При том, что я точно знала, когда они должны были приехать, как-то так вышло, что я всё равно оказалась не готова. И по этой причине металась сама и заразила этим и остальных. Как если бы мы проспали подъём перед чем-то важным — вроде и будильник заводили, и платье с вечера подглажено, но вот аукнулись пять минуточек, и ты носишься как припадочный, брыкучий осёл, которого пчёлы в филей покусали. Хотя казалось бы.

Когда тридцать первого декабря я встала в семь утра, мне вспомнился один случай, произошедший со мной как-то на новый год. Последний день года хоть и был днём сокращённым, но всё же рабочим, и начинался он, как и всегда, в девять утра. Как всякая женщина, я встала пораньше, чтобы вид мой радовал коллег, а не как обычно, а вернувшись домой около двух, как всякая хозяйка в этот праздничный полувыходной день я встала к плите. К девяти вечера я так устала, что решила пару часов вздремнуть, а уж потом вместе с семьёй загрузиться салатами, залиться шампанским и что там ещё в стандартной программе. И-и-и-и-и… проснулась в десять утра первого января. Мне говорили, что к полуночи пытались меня разбудить, но я отправила в такое экзотическое пешее путешествие, что решили не трогать. Но зато я застала полноценный световой день первого января, что во взрослой жизни удавалось мне обычно не слишком хорошо.

Одевшись потеплее, мы поехали в общину. Аделина и Рене должны были приехать туда сразу от Женского клуба, Катрина же отправилась с нами, чтобы не киснуть дома в одиночестве. Ну что ей в самом деле там делать, если никто не планировал ни обедать, ни ужинать: мы с Франкеном собирались в клуб, а Харай планировал остаться в общине. Каким-то образом он, насколько я поняла, и Катрину убедил провести там вечер. Ну и пускай.

Мне никогда не нравилось выражение, что женщины создают хаос. Я лично всегда старалась его, напротив, избегать. Фреди тоже была не из тех дам, которые разводили суету ради суеты: сначала план, в идеале прямо по секундам, потом действия строго по плану. С мужчинами, что примечательно, такое чаще работало, чем катилось к чертям. Но вот тут… В общине собрали большую общую кухню, чтобы иметь возможность приготовить еду на всех разом. Очевидно, что три женщины — я даже не собиралась в этом участвовать — никак не могли справиться с такой задачей, поэтому на помощь к ним пришли ишварки. В их числе была и Карсия, которая отлучалась лишь покормить своего месячного малыша, оставленного на попечение отца. Я оставила их трудиться, чтобы весело и задорно нарядить с детьми ёлку, поводить хоровод вокруг неё с песнями и заняться тем, что подслеповатый сумасшедший назвал бы плясками, а нормальный человек — мракобесием. Франкен намеревался участвовать в этом светопреставлении вместе со мной. И всё же по нелепому стечению обстоятельств, как главный устроитель торжества, я была вынуждена заглянуть в кухню. Шла я туда, чтобы узнать, как продвигается процесс, однако как вошла, так и вышла, потому что там разве что недоощипанные гуси на потолке польку не выплясывали. Я убедилась, что они заняты делом, и тихо ретировалась, пока это самое дело и для меня не нашлось.

Детские праздники на свежем воздухе по сути мероприятия довольно схожие: много шума и суеты, беготни и смеха. Поскольку у ишварцев имелись традиционные одеяния, в которых полагалось проводить последний день уходящего года, мы остались без маскарада. С книгами у них тоже была напряжёнка, следовательно, и стихи дедушке Морозу никто не учил. Но по крайней мере, дети были контактными и охотно играли с нами. Не было такого, что какой-нибудь обиженный мальчик стоял в стороне и дул щёки. Ёлку привезли и поставили как раз в то время, когда я раздавала ценные указания на кухне, и когда я пришла на нечто вроде центральной площади поселения, рядом с ней уже ставили ящики с игрушками. Взрослые приводили детей, и начиналась бестолковая суета — все ходили вокруг и рассматривали дерево и закрытые коробки. Я натянула на лицо максимально доброжелательную улыбку и подошла к коробкам:

— Чудо-праздник к нам спешит. Кто же ёлку нарядит?

— Ну-ка, дети, подходите, — подхватил Франкенштейн. — Вместе ёлку нарядите!

Раздались восторженные визги, и дети бросились к коробками. Игрушек там было много, однако без споров всё равно не обошлось. Двое мальчишек пытались вырвать друг у друга большой стеклянный синий шар со снежинкой, и в итоге, разумеется, он упал и разбился. Мне совершенно не хотелось стыдить их при всех, тем более, было видно, как оба они расстроились. Я подошла к ним и осколкам шара и присела на корточки.

— Я понимаю, что вы оба хотите, чтобы ёлка была очень красивой, — улыбнулась я. — Но этого не выйдет, если перебить все шары.

— Угу, — оба понуро опустили глаза.

— Чтобы такого не случалось, надо договариваться, — продолжила я, внутренне посылая к чёрту запрет на алхимию. — Например, один из вас выберет шар, а другой ветку, куда его повесить.

— Но этот уже разбился, — шмыгнул носом один из мальчишек.

— Давайте в таком случае не будем оставлять на земле опасные осколки, — я подмигнула им и преобразовала осколки обратно в шар. — Только тс-с-с-с.

Мальчишки развеселились и быстро закивали, тут же бросившись вешать игрушку. А я быстро осмотрелась. Вроде бы происшествия никто не заметил. Или, по крайней мере, сделал вид, что не заметил. Откровенно говоря, был риск, что и дети напугаются алхимии — всё же многие прошли через зачистку. Но этим мальчишкам было лет по пять, и они вполне могли тех событий и не помнить. Взрослые тоже подходили — они сами не брали игрушек из коробок, оставив это детям, но охотно поднимали их, чтобы повесить что-нибудь повыше. Разумеется, большая часть украшений оказалась на уровне глаз детей, а ближе к вершине почти ничего не было. Зато они сделали это сами, и потому очень радовались. А раз дети радовались, то и взрослые восторгались.

И вот после этого надо было начинать что-то подвижное. Тем более, что пошёл снег. Пухлые, крупные хлопья кружились, падая с неба. В Центральном городе такая погода в новый год казалась чудом. Очень красивым, искрящимся чудом, но очень морозным. Меня передёрнуло от мысли, как холодно будет здесь ночью. Пока снегопад покрывал землю белым, мы играли и устраивали пляски типа «Если нравится тебе…», а когда сугробы намело достаточных размеров, стали лепить снеговиков. Их вышла целая живописная группа около ёлки. Как раз к обеду мы закончили, и детей позвали к столу. Нас, впрочем, тоже, только к другому. Ишварцы вина не пили, так что детский и взрослый стол крайне мало отличались: первым предлагали сладкий горячий компот, вторым — не менее горячий крепкий чай.

После обеда все остались в большом помещении, довольно тепло натопленном. Там многие даже верхнюю одежду сняли. Сытость вызвала некоторую леность даже у детей, так что вскоре помещение заполнилось вялыми разговорами. По договорённости именно сейчас мы должны были вручать детям подарки. Для этого Харай подвёл нашу повозку вплотную к помещению. К нам подошёл староста и стал по одному вызывать детей по именам, и Рене и Катрина торжественно вручали им по мешку — мешочку — сладостей и по плюшевому мишке или зайчику. Их, кстати, тоже шил Женский клуб.

Ничего не произошло. В смысле, не случилось ничего такого, что заставило бы нас остаться дома и ковырять чью-то плоть. Катрину и Харая мы оставили в общине, и повозкой по пути домой правила я. Потом я же и распрягала лошадей и разводила их по стойлам и насыпала им овёс. И всё равно в половине седьмого я уже была в своей комнате. Нужно было собираться на бал, а мне ужасно хотелось немного подремать. Что ж, кофе и контрастный душ мне в помощь.

Надо сказать, что на платье, которое Гратцы сшили для меня, они явно оторвались по полной: были и драпировки, и вышивка бисером и стеклярусом. Само оно было сшито из насыщенно-синего шёлка, а вот весь декор — означенные вышивки и драпировки — был выполнен серебристой органзой. Конечно, это было красивое платье и сидело оно, разумеется, безупречно. Придя в себя после ободряющих процедур, я облачилась в него и принялась крутиться перед зеркалом, делая причёску, макияж — к слову, куда менее броский, чем мне нарисовали в театр — и обливаясь духами. В этот раз кудельку на моей голове удерживал гребень из червлёного серебра с лазуритом, перешедший Фреди от бабушки вместе с часами. Я как раз определила своё кучерявое безобразие на голове вечерней причёской и собиралась надеть эти самые означенные часы, потому как жемчужное ожерелье с рубином к синему платью никак не шло, когда в дверь моей комнаты постучали.

— Ты там одета? — спросил Франкен.

— Да, я почти готова, — отозвалась я. — Спущусь через минуту.

— Хорошо, — отозвался он, и я услышала, как открылась дверь.

Франкенштейн снова был в смокинге, на этот раз уже пошитом Гратцем, и синей шёлковой бабочке. Волосы в этот раз он собирать не стал, и они мягкими локонами лежали на плечах.

— Эм… — я озадаченно уставилась на него. — Не веришь мне на слово?

— Почему же? — Франкенштейн улыбнулся. — Просто подумал, что сейчас самый подходящий момент вручить тебе новогодний подарок.

Я оцепенела. Он столько раз говорил о том, что новый год не считает за праздник, что это заявление из его уст казалось чем-то нереальным. К тому же, и Франкен не дарил Фреди новогодних подарков. Почему-то. Хотя она всегда посылала ему что-нибудь, он обычно отвечал открыткой и письмом. У меня в руках в этот момент была шкатулка, в которой находились и жемчужное ожерелье, и бабушкины часы. На счастье, они были зажаты меж бархатных подушечек, и им ничего не сделалось, когда мои ладошки разжались, и из них всё выпало. С громких стуком.

— Ты чего? — удивился Франкен.

— Экх… — я относительно пришла в себя и присела, чтобы собрать упавшее. — Даже не знаю, что и сказать…

— Я ждал более радостной реакции, — хмыкнул и подошёл.

— Я просто слишком шокирована, — промямлила я. — Но раз ты сам пришёл, то я могу вручить тебе твой подарок.

— Я говорил, что он мне не нужен, — он вздохнул и отвёл глаза.

— Ты говорил, что тебе не нужен подарок, который ты и сам можешь себе купить, — я поджала губы. — Этого ты купить не сможешь.

Я быстро достала свёрток из шкафа. Поскольку я, естественно, не успела раздобыть подарочную бумагу, если она вообще существовала в эти времена, мне пришлось взять простую коричневую обёрточную и разрисовать её чернилами с помощью алхимии. Получилась вроде симпатичная гравюрная роспись новогодними шарами. Перевязать, правда, пришлось бечёвкой. Я сунула пакет ему в руки, чувствуя, как покраснели мои щёки и уши, и отвернулась, чтобы выковырять из шкатулки часы. Послышался шелест разворачиваемой бумаги, а затем секунды на три повисла тишина, на которые и я замерла.

— Это что, кашемировый некрашеный шарф ручной работы? — его голос казался слегка удивлённым.

— Да, — пискнула я.

— Фредерика же не умела вязать, — продолжил Франкен.

— А я умею, — я тряхнула головой. — Мы опоздаем, если продолжим тут торчать.

Я наконец достала часы и выпрямилась, чтобы надеть их, и в то же мгновение на моей шее оказалось нечто прохладное, а затем раздался тихий щелчок. Я повернулась к зеркалу. Франкенштейн стоял у меня за спиной с уже намотанным на шею шарфом, положив ладони мне на плечи. На шее у меня красовался чокер из расшитого жемчугом шёлка с топазами.

— Я заказал его у Берхта, после того, как побывал на примерке у Гратца один, — изрёк он. — Тебе нравится?

— Да… — глухо призналась я. — А тебе?

— Я очень… просто невероятно давно не получал подарков, — отозвался он. — Тем более, таких.

— Вот как… — я решила не расспрашивать — захочет, сам поделится.

— Нам пора ехать, — он убрал руки с моих плеч и подтолкнул к двери.

— Что-то у меня дурное предчувствие, — я поморщилась.

— Ты просто не хочешь танцевать, — усмехнулся Франкен. — Ты справишься. Почти уверен, что тебе даже понравится.

— Что-то типа как выщипывать брови — сначала больно, а потом даже начинаешь ловить кайф? — скривилась я. — Сомнительно, если честно.

— Ты всё равно не убедишь меня остаться дома, — он снова подтолкнул меня. — Поехали.

Пока мы спускались, надевали пальто и шли к машине, я возносила молитвы несуществующим здесь богам, чтобы на нашем пороге появился какой-нибудь невероятно сложный пациент. Но нет, новогодний дух остался глух к моим молитвам. Франкенштейн, глянув на мою кислую мину, усмехнулся и выехал со двора. Всю дорогу я очень старалась настроиться на праздничный лад, но у меня не выходило. Я представляла себе «новогодние игрушки, свечи и хлопушки», запах мандаринов и прочую мишуру, вот только даже красные грузовики в моём воображении не срабатывали. Франкенштейн остановил машину у библиотеки. И вот теперь я могла опознать армейский клуб — его вход был ярко освещён и украшен еловыми ветками, и туда входили офицеры. Кто-то парами, кто-то целыми группами, а кто-то и по одному. Я вжалась в сидение.

— Мне тебя уговаривать? — нахмурившись, повернулся ко мне Франкен.

— Я собираюсь с духом, — отозвалась я.

— Больше похоже, что ищешь убедительную отмазку, — хмыкнул он. — Почему ты так не хочешь идти?

— Там будут люди, — поморщилась я. — Они будут на меня смотреть.

— А ты что, страдаешь социофобией? — скривился Франкен.

— Нет, наслаждаюсь, — меня прямо перекосило.

— Серьёзно? — он вздохнул.

— Шучу, блин, — я вздохнула. — Я же преподавала два года в академии в Метсо. В смысле, Фреди преподавала. Нет у меня фобии. Просто… Это другое.

— У тебя, что ли, бабский загон? — он вытаращился на меня так, как будто всю дорогу я была абсолютно не тем человеком, у которого он может произойти. Типа Конан Варвар.

— Не-е-е-е… исключено, — протянула я.

— Ты прекрасно выглядишь и прекрасно справляешься с вальсом, — Франкенштейн вздохнул. — Ни у кого не будет повода сказать о тебе хоть одно плохое слово. Тем более, в свете вчерашней статьи.

— Ох… статья… — простонала я. — За что мне это?

— Видимо, за тяжкие грехи, — хмыкнул он.

— Это был риторический вопрос, — я поджала губы.

— Пойдём, — Франкен улыбнулся мне. — Может, всё будет не так плохо.

Я глубоко вздохнула и кивнула. Почему-то дурное предчувствие меня не покидало. Как будто на этом вечере должно было произойти что-то, чего мне очень хотелось бы избежать. Однако я заставила себя выйти из машины, когда Франкенштейн подал мне руку, и натянуть на лицо лучезарную улыбку. Мы прошли к ярко освещённому входу, около которого курили трое офицеров. В одном из них я опознала капитана Фарнела, а он в свою очередь узнал нас и тут же отдал честь. Его товарищи последовали его примеру. Мы кивнули, раз уж были без формы, и вошли в клуб. Опознав наши лица, лакей при входе выдал нам по десять билетиков с какими-то номерками и пожелал приятного вечера. Потом мы оставили пальто в гардеробе и под руку прошли в зал.

Помещение клуба было очень большим. Натуральный бальный зал. Я подумала, что обычно весь его заполняли столы, но по случаю танцев их убрали. Я бы не назвала основную отделку дорогой — скорее, она была строгой. Потолок в зале был высоким, так что по стенам шёл балкон с балюстрадой, поддерживаемый колонными. Пол под ним был на четыре ступеньки выше, и там стояли столы для виста. Они были разделены тяжёлыми бархатными портьерами и освещены торшерами и бра. По случаю праздника зал был украшен еловыми ветками и блестящими новогодними шарами, бумажные гирлянды были растянуты от одной стороны балкона к другой. За оркестром красовалась огромная — действительно огромная — ель в крупных шарах и металлизированных бантах. С потолка свисала исполинских размеров хрустальная люстра, чуть неуместная при остальной строгости.

— Я отыщу чету Гратц, чтобы сыграть с ними обещанные пару партий в вист, — чуть ехидно улыбнулась я Франкену. — А ты можешь найти для себя более подвижное развлечение.

— Я их вижу, и они сидят вдвоём, — отозвался он. — Так что сыграем вместе. Для партии ведь нужно четыре человека.

И он потянул меня через зал к столу, за которым углядел портного и его супругу капитана.

Капитан Гратц — Мередит — была удивительно похожа на Вивьен Ли⁽¹⁾ с той лишь разницей, что была блондинкой. Разумеется, на ней было потрясающее платье. Оно было сшито из бордовой с золотом парчи, и потому почти не имело дополнительного декора. На её шее лежало тяжёлое рубиновое колье, в ушах сияли серьги, на запястье переливался браслет. Макияж её не был чрезмерно густым, а волосы — идеально гладкие — были собраны в ракушку. Надо заметить, для сорока — или сколько ей было? — выглядела она довольно молодо. Когда мы подошли, господин Гратц поднялся и представил нас друг другу. Мередит тоже поднялась.

— Мне столько о вас говорили, майор Штейн и майор Штейн, — улыбнулась она. — После той постановки весь штаб обсуждал ваше явление.

— Оу, — я чуть поджала губы. — Я бы предпочла, чтобы обо мне говорили в связи с вчерашней статьёй.

— Да, статья тоже была впечатляющей, — кивнула Мередит и перевела внимательный взгляд на Франкена. — Аделина приедет позже.

— Я так и понял, — безразлично улыбнулся он. — Это только моя сестра способна так быстро собраться на светский раут. Но это нормально, что она поедет ночью одна?

— Она приедет с Бозиарами, — пояснил господин Гратц. — Я помню, я обещал вам партию, доктор Фреди.

— Я тоже это помню, — я улыбнулась. — Мы можем сыграть?

Мы расположились так, что я оказалась напротив Мередит, а Франкен по левую руку от меня напротив господина Гратца. Играть было решено в обычный вист в три партии со сменой партнёров без джокеров. Ставкой в каждом круге были те самые билетики с входа. Победившая команда забирала выигрыш и делила как договорится. В нашем с Франкеном случае он забирал всё. Первую партию он был моим партнёром, во второй им оказался господин Гратц, и как раз третья — последняя — вышла дамы против кавалеров. Уложив в центре стола ставку, Франкенштейн взял в руки колоду и посмотрел на меня. Обе предыдущие партии выиграла именно его команда. Он улыбнулся и произнёс:

— Предлагаю добавить небольшую личную ставку, Фреди. Если ты выиграешь, я буду работать по субботам весь январь, — он чуть опустил голову, а я нахмурилась и изогнула бровь. — А если ты проиграешь, то пойдёшь со мной танцевать.

— Хорошо, — я пожала плечами. Партия в круге была последней, так что мне думалось, что танцевать мы пойдём в любом случае. Только теперь у нас (зачем-то) был благовидный предлог встать из-за стола сразу, ведь карточный долг — это дело чести!

— Мередит, дорогая, почему бы и нам с тобой не сделать подобной ставки? — подхватил господин Гратц.

— Значит, если я проиграю, ты поведёшь меня танцевать, Грегори, — улыбнулась она. — А если выиграю?

— Я поведу тебя на балет, — как-то вымучено отозвался портной.

— Договорились, — мгновенно оживилась она.

Нет противника страшнее, чем союзник-Мерисья. Нет, на самом деле, выиграть мы вполне могли, если бы я не сдавала Франкенштейну взятки. У меня были, в общем-то, неплохие карты, и я не могла сказать, что была какая-то проблема в том, чтобы правильно рассчитать наборы остальных и выстроить грамотную стратегию. Просто у меня было ощущение, что если мы после игры останемся за столом, нас ждёт несколько затруднительный разговор о некой отсутствующей ещё модистке. И никакие обозначения дистанции, включая оставленный к моему смущению на шее кашемировый шарф, нас бы от этого не спасли. Поэтому я методично сливала партию так, чтобы ещё казалось, будто я изо всех сил пытаюсь избежать проигрыша. В итоге, мужчины смогли набрать нужное количество очков за три круга. Пересчитав взятки последнего круга, Франкенштейн отложил карты, разделил билеты основной ставки поровну между собой и господином Гратцем и поднялся. Он слегка обозначил поклон и подал мне руку, и я, изображая всяческое расстройство, поднялась.

Когда мы спустились на паркет, я с удивлением услышала первые аккорды венского вальса Штрауса. Впрочем, не успела я осознать этого, как зал закружился вокруг меня. Ну или, правильнее сказать, Франкен закружил меня по залу. Темп у вальса был довольно быстрым, так что особо рассматривать остальных танцующих возможности у меня не было. Да и вообще, чтобы голова не закружилась, стоило бы в потолок смотреть. Однако мне показалось, что я видела, как весьма эффектно вальсирует чета Гратц. Я ухватила взглядом и полковника Кессера с супругой, Юстинию Штурц с кем-то неизвестным, майора Армстронга и ещё некоторых дам из клуба. Впрочем, лица проносились так быстро, что я вполне могла обознаться.

Когда вальс закончился, кое-чья рука так и осталась на моей талии. Франкен потянул меня в противоположную сторону от того места, где мы играли с Гратцами. Как раз туда, где стоял Кессер.

— Мы должны поздороваться, — почти в ухо произнёс Франкен.

— Да, как скажешь, — сдалась я.

Мы подошли к Кессеру одновременно с майором Армстронгом. Вообще, надо заметить, что большинство действительных военных мужчин были одеты в форму. По крою парадная форма от повседневной отличалась не очень сильно: она была не синего цвета, а оттенка ультрамарин, вместо сероватой окантовки была металлизированная серебристая, брюки были уже, с заглаженной стрелкой, и не имели подшитых фалд, а вместо сапог полагались чёрные лаковые туфли. Женщины, независимо от званий и возрастов, были в платьях и драгоценностях.

— Господа алхимики, — широко улыбнулся полковник, когда мы и майор Армстронг подошли к нему. — Рад видеть. Вы видели вчерашние «Ведомости»?

— Да, господин полковник, — улыбнулся Франкен. — Я рад, что наши труды оказались полезны.

— О, да, — он оживлённо закивал. — Клинические испытания препарата показали потрясающий эффект.

— Надеюсь, что раздел моей работы о возможном побочном действии при превышении допустимой дозировки не был упущен из внимания, — кисло улыбнулась я.

— Это я проконтролировал лично, — улыбнулся полковник. — Мы просто проверили, какие именно могут быть эффекты на одном приговорённом к смерти, и выяснили предельные дозировки.

— Это бесчеловечно, — удивительно бесстрастным голосом заметила я.

— Тот парень нанёс столько вреда обществу, — пожал плечами полковник. — А так хоть какая-то с него польза. Но не будем о грустном. Как вы насчёт партии в вист? Нас как раз четверо.

— А как же ваша супруга? — улыбнулся Франкен.

— Кажется, она собиралась насладиться пирожными на балконе с подругами, — неопределённо пожал плечами полковник. — Она не любит карточных игр.

— Тогда нам, конечно, стоит сыграть, — подал голос майор Армстронг.

Каким-то загадочным образом танец со мной стал обязательной ставкой. В первой партии я играла в паре с майором, и Франкен снова предложил месяц суббот против вальса. У майора я могла выиграть обучение его великолепной алхимии, так что конкретно ему откровенно сливала партию. Полковник же за свой проигрыш предлагал мне продвижение в звании, которое мне, надо заметить, никуда не упёрлось. Валили меня с потрясающим прилежанием. Даже в последнем круге, когда моим партнёром был, казалось бы, Франкен, мне всё равно казалось, что они играют трое против одного. Одной. Не важно. В итоге, мне предстояло аж целых три вальса. Сразу после партии. И это если не считать того, что число билетиков у меня сократилось так, что играть в вист в оставшийся вечер я могла разве что на интерес. Зато у Франкена их было как у дурака фантиков. Что за несправедливость?

Должна заметить, что и майор Армстронг, и полковник Кессер оказались прекрасными партнёрами. От полковника этого вполне можно было ожидать, впрочем, несмотря на кабинетную работу, в шар он не превратился. Должно быть, Ханна следила за его диетой и не давала расплыться. А вот от майора грации я, честно говоря, не ожидала. И хотя казалось, что я вполне могла спрятаться за одной его рукой, по движениям наш с ним вальс казался вполне гармоничным.

Я потеряла Франкенштейна в толпе. Как это мне удалось, учитывая, что в смокингах присутствовало полтора Ивана, вопрос, конечно, интересный. И тем не менее, это случилось. Мне отчего-то сразу стало неуютно, и я попросила майора проводить меня на балкон, где можно было попробовать те самые пирожные, о которых говорил полковник. Он подал мне локоть и очень степенно отвёл на балкон. Там действительно стояли столы, накрытые выпечкой, чаем и шампанским. В основном там можно было испробовать эклеры и профитроли, но я увидела и вазочки с шоколадными конфетами в бумажных обёртках — от того самого кондитера, которому я подбросила эту идею. Майор оставил меня, и я подошла к столу, выудив конфету. Надо заметить, что кондитер не просто завернул конфеты в бумагу — он не поленился обратиться к художнику, чтобы тот нарисовал ему обёртки. И теперь в руках меня была странная конфета «Блондинка в красном». Я развернула её, и оказалось, что это пьяная вишня в белом шоколаде. Странное в сладком. Я вернулась к балюстраде, рассматривая обёртку. На ней был изображён силуэт женщины в профиль. Кучерявый силуэт. Меня не покидало ощущение, что мой. Нет, я могу понять, когда девушкам посвящают стихи или песни, но конфеты — это, однако, что-то новенькое.

С высоты балкона я осмотрела зал в поисках одной светлой головы. Но результата это мне не дало, и я почему-то немного расстроилась. Ну, откровенно говоря, я понятия не имела, что мне тут без Франкена делать. Я бы, возможно, и домой попыталась отправиться, если бы не нашла его в течение получаса. Однако буквально через полминуты я услышала его голос прямо подо мной. Я стояла над лестницей, а он обнаружился у её подножия.

— Добрый вечер, — как-то отстранённо изрёк он, и я опустила взгляд на него.

— Вы не заметили, что я приехала, — чуть обижено отозвалась Аделина.

Франкенштейн стоял уже на первой ступеньке, и казалось, будто она только догнала его. На ней было красивое голубое платье с нежным белым кружевом и рукавами фонариками.

— Здесь целая толпа, — Франкенштейн, как мне показалось, на неё даже не смотрел. — Постоянно кто-то появляется и уходит.

— Но я думала, вы… — Аделина определённо ждала от него какой-то другой реакции. Какой-то… — Как вам моё платье?

— Вам идёт, — быстро глянув на неё, сообщил он.

— Я думала, раз вы холосты, мы с вами…

— Я женат, — перебил он её. — На алхимии. А она конкуренции не терпит. Извините, я должен найти сестру.

— Вы слишком опекаете её, — девушка даже ножкой топнула от досады. — Почему вы…

— Я тебя потеряла, — я спустилась к ним, чтобы не довести эту сцену до абсурда. — Куда это ты умудрился скрыться, пока полковник танцевал со мной?

— Говорил с Берхтом, — Франкенштейн повернулся ко мне. — А ты где была?

— Да, в общем-то, там, где ты меня и оставил — в зале. Я ведь и майору оказалась должна танец, — я подошла уже совсем близко, и рука Франкена непостижимым образом оказалась на моей талии. — Потом не увидела тебя и решила посмотреть сверху — я кивнула на балкон.

— А, вот оно что, — он улыбнулся.

— Похоже, если ты не хочешь возбуждать в умах юных девушек фантазий о белых платьях, кольцах и прочей характерной атрибутики, тебе нужно вообще с ними не разговаривать, — мрачно вздохнула я.

— И как, интересно, ты себе это представляешь? — Франкенштейн закатил глаза. — Я и так стараюсь…

— Но вы были так обходительны! — снова подала голос Аделина.

— Это всего лишь результат воспитания, — он вздохнул. — Мне казалось, я не давал вам повода. Простите меня, если вам показалось иначе.

— Танец, — тут же заявила она.

— Что? — у Франкена взлетели брови.

— Один вальс в качестве извинений!

— Как угодно.

Франкенштейн вздохнул, посмотрел на меня и как будто неохотно убрал руку. Они ушли танцевать, а я осталась, как статуя, на лестнице. Я подумала вернуться к заварным и, может, выпить чаю и даже начала подниматься, когда меня догнала Мередит Гратц. Она довольно бесцеремонно, хотя и не грубо взяла меня под локоть и потянула наверх. Там мы устроились за маленьким круглым столиком, и я с тоской уставилась на большой стол, до которого дойти она мне не дала, оставив и без чая, и без пирожных.

— Чудесно выглядит ваш брат с Аделиной, — тут же сообщила она. Сидели мы при этом так, что зала было не видно. — Он ведь холост?

— По его собственному признанию пару минут назад — женат, — я вздохнула. — Ну, я знала, конечно, что у него есть любовь всей жизни, но не думала, что он эти отношения так определяет.

— И эта любовь — это… — Мередит многозначительно окинула меня взглядом с головы до ног. Аж как-то неприятно стало.

— Наука, — бесстрастно сообщила я ей.

— Но он так ведёт себя с вами, как будто…

— Как будто нам не нужен кто-то четвёртый? — я скривилась. — Ну, так и есть…

— Четвёртый? — зацепилась она. — А кто третий?

— Вы были невнимательны, капитан, — я мрачно вздохнула. — Нас давно уже трое — он, я и алхимия.

— И вы никак не можете на него повлиять? — у Мередит сделалось будто просящее выражение.

— Зачем? — честно озадачилась я.

— Понимаете, Аделина… С того дня, как вы впервые переступили порог ателье, она только о нём и думает, — вздохнула капитан. — А она ведь уже… Сами понимаете…

— Не понимаю, — призналась я.

— Все её ровесницы уже вышли замуж, а она ещё нет.

— Это, конечно, повод, — я саркастически поджала губы. — Аделина — замечательная девушка. И ей точно не подойдёт кто-то вроде моего брата.

— В вас говорит ревность, — Мередит сердито поджала губы.

— Здравый смысл во мне говорит, — я вздохнула. — Впрочем, я вообще не понимаю причины этого разговора. Я не решаю ровным счётом ничего в личной жизни Франкена. Если бы решала, он бы… Впрочем, не важно.

Мне очень не хотелось продолжать этот бессмысленный разговор. Если быть точнее, мне и начинать-то его не хотелось, и теперь я не знала, как бы из него потактичнее выкрутиться. Впрочем, если бы она продолжила меня окучивать, терпение у меня могло бы и закончиться, но в этот момент объект нашего разговора возник на балконе. Франкенштейн подошёл к столу и взял два бокала шампанского, потом повернулся ко мне, увидел нечто за моей спиной и отставил один. Я обернулась.

— Добрый вечер, доктор Фреди, — улыбнулся мне мужчина, стоявший прямо за мной.

На вид этому человеку было около пятидесяти, может, немного больше. Смолёно-чёрные волосы были аккуратно зачёсаны назад, правый глаз был скрыт чёрной повязкой. На волевом широком лице под крупным прямым носом располагались этакие усы Сталина с опущенными уголками, такие же чёрные, как и волосы. Он был довольно высоким и весьма широкоплечим. На нём была парадная ультрамариновая форма с бушлатом. Это был сам Кинг Бредли — фюрер Аместриса. Я онемела, не в силах даже встать.

— Я рад встретить вас лично, — продолжил он. — Мне доложили о ваших потрясающих успехах в алхимии. И как это вам в голову пришло создать этот препарат?

— Это случайное открытие, Ваше Превосходительство, — с трудом выдавила я.

— Но это не умаляет вашего достижения, — снова улыбнулся фюрер. — Могу я пригласить вас на танец?

Я неуверенно поднялась. Он куда-то отвернулся, и я одними губами произнесла Франкенштейну: «Спаси меня!» Он усмехнулся, салютовал мне бокалом шампанского и сделал глоток. Мне ничего не оставалось, кроме как спуститься с фюрером в зал и присоединиться к танцующим. В моей голове тут же начали водить хоровод мысли о том, что обо мне будут говорить. Слухов-то ещё и не было вовсе, а я уже ощущала себя униженной. Потому что красивая женщина — а Фредерика действительно была очень хороша собой — по мнению мужицкого общества, просто не могла сама достичь чего бы то ни было. И вот эта красивая женщина, о которой повествует целая огромная статья в «Ведомостях» танцует с самим фюрером на новогоднем вечере. Как же, спрашивается, достигла она такой известности, если не через его постель? Тот факт, что я его вообще лично впервые увидела, даже не будет никак учитываться. Вечер становился всё хуже.

— Вы разрушаете мою репутацию, как женщины, — почти прошептала я.

— Я могу приказать, чтобы не смели говорить о вас всякую чушь, — заметил фюрер.

— Ещё лучше, — я мрачно поджала губы.

— Кто бы что ни говорил, вы всё равно останетесь большим учёным, — хмыкнул он. — А полковник Кессер, насколько мне известно, сначала смотрит на работу, а потом на имя автора.

— А, не важно уже, — я вздохнула. — Прошу прощения.

— Я слышал, вы были в Ишваре? — резко сменил тему он.

— Э, да, — несколько не растерялась я. — Работала в полевом госпитале.

— Так вы спасали жизни наших раненых солдат, — улыбнулся он.

— Да, разумеется, — я кивнула.

— И вы, конечно, получили награду? — фюрер изогнул бровь.

— Я получила бесценный опыт, — моя попытка улыбнуться, как мне показалось, больше смахивала на нервный тик.

— И только? — как будто удивился он.

— Ещё ночные кошмары время от времени, — призналась я. Мне и правда иногда снились те два офицера, которые пришли убивать моих пациентов. И если в реальности я убила их, то во сне концовки были разные. Очень разные.

— А сколько жизней вы там спасли? — фюрер явно продолжал меня допрашивать.

— Я не считала, — улыбка вышла чуть больше похожей именно на улыбку, а не на судорогу.

На этом, на моё счастье, вальс кончился. Фюрер, как полагается кавалеру, проводил меня до злополучной лестницы и, видимо, решил, чтобы избавить меня от перетолков, перетанцевать как можно больше дам в зале. Первой под руку ему попалась Аделина.

— Она оттопчет ему ноги, — раздался надо мной голос Франкенштейна.

— Тебе, что ли, оттоптала? — мрачно поинтересовалась я, обернувшись.

— Ага, — он кивнул. — Прямо по одному и тому же месту и четыре раза, — его рука опять оказалась на моей талии. — А ты говорила, что ты плохо справляешься, а ни разу мимо паркета не промазала.

— Хватит надо мной издеваться! — я вскипела, сбросила его руку и решительно пошла наверх с твёрдым намерением посылать к чёртовой матери любого, кто подойдёт ко мне с вообще любым предложением — хоть повальсировать, хоть повистовать, хоть надраться до зелёных соплей.

Я взяла бокал шампанского, мысленно предрекая себе утренний похмельный ад, и уселась за маленький столик. Покрутив пузырящийся напиток в руке, я поднесла его к губам: хватит в печали сидеть и уныньи — давайте нажрёмся, как пьяные свиньи. Честно, я хотела выпить бокал залпом, но вездесущий Франкен мягко, но настойчиво изъял у меня его и поставил на стол. Он укоризненно смотрел на меня сверху вниз.

— И что это ты вытворяешь? — вскинув брови, спросил он.

— Отстань, — у меня не было сил с ним ругаться. Да и хватало разума не делать это при такой толпе.

— Не могу, — он улыбнулся. — Что-то произошло?

— Я ничего не спрашивала, когда ты решил надраться в первый день пребывания здесь, — я скривила жабью морду.

— Хочешь, анекдот тебе расскажу? — Франкенштейн склонил голову набок.

— Нет, — в ужасе отпрянула я.

— Хочешь испортить мне праздник? — он недовольно свёл брови.

— Праздник там, — я неопределённо махнула рукой в сторону лестницы. — А тут кружок уныния, — пояснила я, обводя себя и столик.

— Я не уйду, пока ты не объяснишь мне, — Франкен притянул стул и сел напротив.

— Тогда здесь тебя и похоронят, — хмыкнула я. — Кстати, а чего Аделина хотела добиться танцем с тобой?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Если отомстить, то нога у меня всё ещё болит, а если думала, что у меня к ней что-то вспыхнет… То попытка была ниже среднего.

— А какую ты бы засчитал недурной? — я вскинула брови.

— А тебе зачем? — Франкенштейн улыбнулся. — Ты и так живёшь со мной под одной крышей.

— Хочу знать, кого могу обнаружить случайно с утра на твоих коленях — Девушку В Беде или женщину-вамп, — я пожала плечами.

— В этом мире на моих коленях ты сможешь обнаружить разве что кота, — он усмехнулся. — Допивай, и пойдём танцевать.

— Но я…

— Если ты думаешь, что это был вопрос, то нет, — Франкен ткнул меня пальцем в лоб. — Я заставлю тебя улыбаться сегодня.

— Я улыбалась, — обиженно заявила я. — Днём.

— Это не то, — он нахмурился.

— Тогда проще всего увезти меня домой, — я вздохнула.

— А мы не ищем лёгких путей.

Франкенштейн придвинул мне бокал и я, выдохнув, будто собиралась опрокинуть полстакана водки, допила. Через мгновение он уже потянул меня вниз, бормоча что-то вроде «Прочь из кружка уныния, прочь». Шампанское, должна заметить, очень злой напиток. Из-за этих клятых пузырьков оно даёт в голову очень резко и внезапно. Добавим к этому, что и я, и Фредерика весьма воздержаны к алкоголю. И казалось бы, всего какой-то бокал шампанского, но меня так понесло, что я умудрилась даже вспомнить движения мазурки. Почти как студент на экзамене — вспомнить то, чего никогда не знал. Танцевали её сплошь знакомые всё лица — Бозиары, Гратцы, Штурцы, Берхт с Аделиной, а с фюрером танцевала на вид так вообще дебютантка. И всё бы ничего, если бы не ощущение марионеточности моей бренной тушки и лёгкого помутнения. То ли рассудка, то ли подташнивало.

Возможно, моё настроение так и осталось бы где-то очень сильно на уровне пола, если бы после третьего по счёту танца нас с Франкеном не поймал Гедеон Штурц, предложивший немного отдышаться и сыграть партию как раз перед викториной. У меня это предложение особого энтузиазма не вызвало — во-первых, у меня и так почти не осталось билетов, а во-вторых, я остро нуждалась в том, чтобы съесть чего-нибудь. И это что-нибудь лучше бы было пожирнее. А вот Франкенштейн практически вспыхнул. Он сразу же согласился и весьма охотно направился за нашим пациентом к столам для виста. Его супруга бросила на карты какой-то даже презрительный взгляд и предложила мне оставить это мужланское развлечение мужчинам.

— О, сестрица любит играть в карты, — придержал меня Франкен, стоило мне дёрнуться, чтобы пойти с ней. — Она точно не пропустит эту партию.

— Вот только нам теперь надо найти четвёртого, — хохотнул господин Штурц. — Юстиния, может, ты позовёшь к нам Лили?

— Девочку в дебюте и за карточный стол? — взвилась она. — Ты в своём уме?

— Тогда Рихарда, — пожал плечами её супруг. — У нас здесь четверо детей, и ты ни одному не позволишь поиграть со мной?

— Лучше пусть он играет с тобой в карты, чем курит с офицерами, — фыркнула она.

Через пару минут к нам пришёл молодой человек лет двадцати. Он был удивительным образом похож на обоих родителей, и был представлен, как Рихард Штурц. Пригнувшись к моему уху, Франкен довольно громким шёпотом сообщил, что этот парень гораздо больше подошёл бы Аделине, чем его престарелая персона. И вот тут он своего действительно добился — я улыбнулась. А когда он драматическим и таким же громовым шёпотом добавил, что и не представляет, как их представить друг другу, я не удержалась от смешка.

Похоже, что моё дрянное предчувствие касалось встречи именно с фюрером. Потому что как только он уехал с вечера, меня резко отпустило. Гедеон Штурц заметил, что у Бредли по этой части безупречная репутация, хотя злые языки и приписывали ему едва ли не гаремы любовниц. Однако, заметил он, если бы они и существовали, фюрер никогда и никому открыто их не показывал. Поэтому было очень маловероятно, что кому-то в здравом уме придёт в голову, что между мной и ним могло быть что-то. Проблема была только в том, что нелепые слухи рождаются как раз теми, кто не в здравом уме, а остальные потом подхватывают. Впрочем, рассуждения Гедеона меня немного успокоили.

Когда мы доигрывали последний круг — а в этот раз, должна заметить, я не проиграла ни разу — к нам подошла Аделина. Она остановилась между мной и Франкеном и внимательно смотрела в карты. Когда она набрала в грудь воздуха, чтобы сказать что-то, голос внезапно подал «брат».

— Вы знакомы с господином Гедеоном Штурцем и его сыном — Рихардом? — он поднял на неё взгляд.

— Нет, — опешила девушка.

— Это Аделина Гратц — весьма одарённая модистка, — представила я. — И, разумеется, прекрасная девушка, но вы это и сами видите, если у вас есть глаза.

— Я уже никому не интересный старик, — хмыкнул Гедеон. — А это мой сын Рихард, он курсант военной академии.

Молодой человек поднялся и отвесил ей поклон. До конца круга осталось ровно две взятки, но уже было очевидно, что партия за мной и этим юношей.

— Не вижу смысла доигрывать, — Франкенштейн отложил карты. — Январские субботы все за мной. Но, может, ты хотя бы потанцуешь со мной, чтобы мне было не так грустно от поражения, Фреди?

— Так и знала, что этим кончится, — я вздохнула и отложила карты, тут же разобрав билетики. — Не делай такое лицо, я пойду.

— Госпожа Гратц, — подал голос Рихард. — Если вы никому ещё не обещали танца, могу ли я пригласить вас…

Дальше я уже не слышала, потому что оркестр грянул так уж грянул. Времени было уже довольно много — дело шло к полуночи. Судя по всему, это был последний вальс уходящего года. Я уже видела замаячивших в конце зала официантов с подносами с шампанским, которое должно было оказаться у всех в руках до того, как начнут бить часы. Пока мы играли, пузырьки из моей головы повыветрились, и мне совершенно не хотелось возвращаться к мутно-бессознательному состоянию. И Франкенштейн пообещал мне, что сразу после розыгрыша призов мы поедем домой. Вот с чего надо было начинать, если ему действительно хотелось меня порадовать.

1) Актриса, сыгравшая Скарлетт О’Хара в фильме «Унесенные ветром» 1939 г.

Вернуться к тексту

Фредерика совершенно не умела пить.

К этой неутешительной мысли я пришла не с бухты-барахты, а после того, как в пять утра отправилась в гости к белому другу, которого так и не смогла покинуть. Нет, серьёзно — я выпила два бокала шампанского. Но, как говорится, водитель сказал, что всех развезёт — и всех развезло. Я проснулась на полу ванной комнаты примерно в восемь, пожалела, что я не змея, и пошла на кухню. Пришлось ещё зайти к себе за халатом, потому что время было такое, когда люди в нашем доме могли начать просыпаться. Если они, конечно, были дома. Впрочем, если про Харая и Катрину я не знала наверняка, то Франкен довольно художественно храпел в своей спальне. Я бы даже назвала его храп музыкальным, если бы моя голова не взрывалась при любом звуке громче тридцати децибел⁽¹⁾. С трудом спустившись, я налила себе графин воды и растеклась за столом. Я клевала носом, но не могла ни уснуть, ни толком проснуться. На улице было ещё темно, так что я как-то зажгла себе свечу. Почему не верхний свет? Потому что от него было ощущение, что мне большими пальцами выдавливают глаза, предварительно швырнув в них песка. Не то чтобы со мной когда-либо подобное происходило, но мне казалось, что ощущения должны именно такими.

Вскоре после того, как часы наверху пробили девять, шуму прибавилось. Со двора донеслись весёлые и очень бодрые голоса Харая и Катрины — похоже, они только вернулись из общины. И непонятно было, то ли у них ещё вчерашний день длился, то ли это они с утра такие свежие и радостные. Потом раздался грохот сверху. Ну, как грохот — шаги. Через пару минут в кухню вошёл Франкенштейн и зажёг верхний свет. Я прикрыла глаза ладонью.

— Доброе утро, — поздоровался он.

— Иди к чёрту, — хрипло ответила я. — И, если можно, потише.

— Что это с тобой? — пойти он, конечно, никуда не пошёл, но громкость сбавил.

— Похме…

— С новым годом! — в кухню ввалились Харай и Катрина, столь же громкие, сколь и радостные.

— Уй… — я сжала голову руками.

— С новым годом, — мягко и, что примечательно, негромко ответил им Франкен. — Если вы по ишварской традиции ещё не ложились, то самое время пойти.

Последовала кратковременная суета и толкотня, шарканье ног и зевки. Минут через десять они ушли. Не все, разумеется — Франкен остался. Что-то же привело его на кухню. И уж точно не моя скромная персона — скорее всего, хотел кофе выпить и позавтракать.

— Ты выпила два бокала шампанского, — я не могла видеть лица, но была почти уверена, что он нахмурился.

— Я прекрасно знаю, сколько я выпила, — тихо ответила я. — Фредерика совершенно не умеет пить.

— Почему не смешаешь себе свой алказельцер? — как будто скептически поинтересовался он.

— Я не могу, — я всё ещё сидела закрыв глаза ладонью. — К тому же, я знала, на что шла. Это закономерное наказание.

Я говорила кряхтя, хрипя и периодически мучительно постанывая. Ну, хотела я говорить нормально, но у меня не было никаких шансов сделать это.

— Тебе совершенно не обязательно его выносить, — изрёк Франкен. Я приподняла ладонь и хмуро посмотрела на него слезящимися от боли глазами. — У-ух…

Глаза его слегка расширились, и он выронил из рук турку с водой. Её грохот отозвался в моей голове набатом, и я болезненно сощурилась и поморщилась.

— Обязательно, — просипела я. — Чем отвратительнее сегодня, тем приятнее кажется вчера.

— Понятно… — протянул Франкен.

Я услышала, как он затёр лужу, а затем удалился. Моя голова слишком сильно звенела, чтобы думать о том, а чего он, собственно, не стал пить кофе. Когда эта мысль медленно пробралась в моё сознание, я честно попыталась встать, чтобы сварить ему, и у меня даже получилось. Впрочем, для начала только встать. Медленно, как одноногая черепаха с переломом я доковыляла до плиты и трясущимися руками наполнила турку. Какой-то магией мне даже удалось включить газ. Казалось, если дыхну на спичку, будет прямо дыхание дракона. Но на этом моя удача и кончилась: при попытке переставить турку на плиту я пошатнулась, и рука моя ослабела.

— О-оп, — Франкен сжал турку моей рукой и поставил её на огонь. — Сидела бы себе и страдала. Зачем было?

— Не важно, — я отвернулась и отошла на полшага.

— Так, пей, — он сунул мне в лицо стакан так, что не оставил мне выбора — пришлось пить.

— Что это? — сипло спросила я, сделав последний глоток. Пойло было ещё то.

— Это твоя смесь — я прочёл некоторые разделы твоей работы, — Франкенштейн изогнул бровь. — Должен признать, стиль у тебя есть.

— И зачем? — скисла я.

— Что значит — зачем? — он нахмурился. — Мне нужно было смотреть, как ты страдаешь?

— Сказал бы — я бы уползла страдать к себе, — состояние моё стремительно улучшалось и речь, соответственно, восстанавливалась.

Он вздохнул, нахмурился и поджал губы. Пару секунд он сверлил меня взглядом, а потом его внимание привлекла турка начавшим подниматься кофе. Я подумала улизнуть, пока он занят, но моё состояние ещё недостаточно пришло в норму, чтобы я смогла сделать это незаметно. Так что пришлось остаться и наблюдать за Франкеном. Он весьма сосредоточено следил за тем, чтобы пенка не перелилась через край, и я вспомнила, что ещё месяц назад собиралась «изобрести» кофеварку. Даже если не для массового производства, а для личного пользования. В конце концов, множество открытий были сделаны ради личного удобства, а вовсе не из желания сделать лучше жизнь каждого. Мой взгляд буквально прилип к кистям Франкенштейна, пока в голове медленно ворочались мысли об устройстве капельной и гейзерной кофеварок. Вроде бы мне удалось вспомнить и то, и другое. Между напитками, которые в них получались, я лично особой разницы не видела, поэтому не придумала ничего умнее, как спросить:

— Гейзерная или капельная?

— Прости, что? — Франкен озадаченно повернулся ко мне, и я только теперь перевела взгляд с его рук на его лицо.

— Кофеварка, — пояснила я. — Какая, по-твоему, лучше — капельная или гейзерная?

— М… — он задумчиво поднял глаза к потолку. — Без разницы. Хотя, в капельной можно сварить больше за один раз. И ещё в ней можно делать пенку.

— Точно, — эту деталь я как-то упустила. — Мне нужно немного разных металлов, и я её сделаю.

— Ты знаешь, как она устроена? — удивился Франкенштейн.

— А ты — нет? — не меньше удивилась я.

— Нет… — протянул он. — Никогда не задавался вопросом, как эти штуки работают, если они дают мне приличный кофе.

— В этом есть своя логика, — кивнула я. — Хотя от тебя не ожидала, если честно.

— А ты откуда знаешь?

— Я просто внимательно читала инструкцию — там есть раздел об устройстве, — я пожала плечами. — Дай-ка, я сама сварю себе кофе. А потом надо провести расчёты и сделать это.

Франкенштейн моё желание пресёк, предложив сразу приступить к расчётам. Откровенно говоря, это было не так просто. Скорее, даже наоборот. И не потому что требовалось что-то невероятное — просто я ещё туго соображала. После кофе и хлеба с маслом дело пошло лучше. Настолько лучше, что уже к вечеру на нашей кухне блестела хромированной поверхностью преобразованная мной кофеварка. Вообще, она бы вписалась в общую картину кухни, если бы была похожа на что-то вроде самовара. Но у меня вышло нечто довольно хайтековское, так что смотрелось оно как слон в балетной пачке. Да и не важно, как смотрелось — главное, как работало. И я немного побаивалась проверять.

— Ну что? — спросил Франкен, глядя на то, как я гипнотизирую шайтан-машину.

— Не знаю, — я дёрнула плечом. — Почему-то боюсь включать.

— Я перепроверил твои расчёты — всё должно быть нормально, — улыбнулся он. — Ты её заправила?

Я кивнула, и он решительно повернул рычаг на варку кофе. Поначалу ничего не происходило, а потом послышалось характерное гудение возрастающего давления. Ещё примерно через минуту в кружку потекла чёрно-коричневая жижа, от которой во все стороны расходился пар и запах кофе. Ничего особенно потрясающего в этом зрелище не было, но меня оно почему-то заворожило. Стоило кофеварке утихнуть, и я потянула лапки снять пробу. Франкенштейн, разумеется, оказался проворнее и выхватил чашку почти у меня из рук. Не успела я и слова сказать, как он сделал довольно большой глоток.

— Как и ожидалось — кофе из кофеварки, — констатировал он.

— Это хорошо? Плохо? Никак? — уставилась я на него.

— Это очень хорошо, — Франкенштейн улыбнулся. — Он вышел такой, как я привык пить дома.

Поскольку карточный долг — это дело чести, Франкенштейну предстояло принимать пациентов по субботам. Мы договорились работать по три дня, ведь со всякого рода кутерьмой в честь праздника мы закончили. И потому второго января, в понедельник, приём предстояло вести мне. Залившись с утра пораньше кофе, я ушла в смотровую, чтобы намешать там ведро «Вытрезвителя». Потому что в первые дни нового года похмельный синдром всегда самая популярная болячка. Слегка потеплело, так что красивый новогодний снег превратился в грязь. Жидкую такую. Чтобы не вымазать платье, его пришлось бы задрать до самых колен. Ну, или упрятать подол в забродные штаны — те, которые плавно переходят в сапоги. Дорога тоже раскисла — не смотря на то, что в нашем захолустье она вроде бы как была мощёной. День вообще был каким-то хмурым, как будто собирался дождь. Впрочем, он-таки собрался, и где-то после полудня заморосило. Мелко так и противно. Было сыро, и от этого промозгло становилось даже в тёплом доме. До трёх никого не было, а потом приехал некий Дитрих Йорге — его по какому-то невероятному стечению обстоятельств принимал только Франкен. Он пожаловался на невыносимую головную боль и дыхнул мне в лицо таким перегаром, что осмотр для выявления причины болезни, в общем, и не потребовался. Я оделила его частью антипохмельного пойла и отправила домой. И вот после этого к нашему дому началось натуральное паломничество. Катрине пришлось помыть пол в прихожей раз двенадцать — просто чтобы был виден цвет паркета, а не уличной грязи. В смотровой даже пришлось открыть окно, чтобы душный выхлоп перегара не застаивался.

За ужином Франкенштейн предложил мне немного модифицировать состав. Я озадаченно спросила, в честь чего это и чем плох этот, и он сказал, что текущая форма всем хороша кроме вкуса. Я вынужденно согласилась — когда пробовала, поняла, что пойло это и правда то ещё.

— Ты неправильно поняла, — кровожадно улыбнулся он. — Мне кажется, что его вкус должен быть настолько омерзительным, чтобы одна только мысль о нём останавливала руку с лишний бокалом.

— Угх… — я поморщилась. — Мысль, конечно, интересная, но как ты знаешь, травятся, как правило, печенькой.

— Какой печенькой? — Франкен озадаченно свёл брови.

— Ну как? Сначала пили вино, потом водку, потом пиво, потом коньяк, а потом отравились печенькой, — скептически пояснила я. — И конечно, лишняя была именно и только последняя. Хоть пятая, хоть пятьдесят пятая.

— Тоже верно, конечно, — он кивнул. — Но если знать, что есть хорошее средство легко и быстро снять похмелье, проще отпустить тормоза и пить до зелёных соплей, чем если средство такое есть, но вкус у него такой, что лучше бы и вовсе не пить.

— Вино-водочные проклянут меня за это, — криво усмехнулась я.

— Ну, во-первых, мы не во временах святой инквизиции, чтобы верить в подобную чушь, — хмыкнул Франкенштейн. — А во-вторых, в среднем, баланс сохранится: будут и те, которые «не буду нажираться, а то антипохмельное больно мерзкое», и те, которые «пусть антипохмельное и жуть какое мерзкое, зато нажраться могу безо всякой меры».

— Звучит рационально, — я улыбнулась. — Схожу тогда за своей работой, чтобы понять, как бы чё бы, чтоб ничё бы. Сваришь кофе?

Он кивнул, и я пошла поверх. В итоге мы шаманили над формулой почти до двух часов ночи, но нам удалось вывести такой ядрёный состав, что поставил бы на ноги и мёртвого. В смысле, мертвецки пьяного, а не устроил бы нам тут зомби-апокалипсис. Или как там было? «На кладбище разлил он волшебный эликсир» и дальше по тексту.

За пару недель Центральный город вернулся к нормальному режиму — все новогодние страсти поутихли. Гедеон Штурц оказался совершенно прав, и никаких нелепых слухов обо мне никуда не поползло. Ну, или по крайней мере, мне о них ничего известно не было. Если бы где-то кто-то что-то начал бы обсуждать, Рене не поленилась бы тут же поделиться со мной содержанием сплетен. Она в этом плане была моим неутомимым информатором. Настолько, что иногда мне хотелось предложить ей найти работу и занять своё время. Десятого числа мне пришла довольно интересная посылка — большая коробка искусно оформленных конфет «Блондинка в красном». Это был подарок от кондитера за предложенную идею, а в приложенной открытке говорилось, что шедевр сей и правда посвящён мне. Откровенно говоря, мне эти конфеты казались несколько странными — пьяная кисло-горькая вишня в очень сладком белом шоколаде. Не то чтобы они были невкусными, просто какими-то непонятными. Впрочем, оказалось, что после новогоднего вечера они стали едва ли не главной звездой его кондитерской. Ну и пусть его.

Воскресное утро пятнадцатого января тысяча девятьсот одиннадцатого года ровным счётом ничем не отличалось от любого другого. Казалось бы. После завтрака мы сидели в гостиной и предавались попыткам постичь суть вселенной, ища ответы в книгах, где их однозначно не было. Просто потому, что ещё никто не постиг эту самую суть не постиг. В дверь постучали. Мы с Франкеном переглянулись с видом крайне озадаченным, потому что никого не ждали. Более того, практически весь наш круг общения прекрасно знал, что в единственный наш выходной мы, как правило, не отличаемся ни гостеприимством, ни приятным обхождением. Дверь открыла Катрина.

— Здесь я могу найти доктора Фрэнки и доктора Фреди? — раздалось из прихожей.

— Да, сэр, но… — как будто замялась Катрина. — Но они не принимают сегодня.

— Доложи, что прибыл полковник Мустанг, — отозвался голос.

— О, вас повысили в звании, — довольно громко изрёк Франкен. — Мы не ждали гостей, но, думаю, Катрина сможет предложить нам что-нибудь к чаю. Проходите.

— У вас получилось неплохо здесь обустроиться, — произнёс полковник, входя в гостиную спустя пару минут.

Катрина быстро прошмыгнула в кухню, откуда сразу же донёсся характерный шум приготовления чая. Следом за Роем в гостиную вошла и Лиза Хоукай. Она несколько изменилась с нашей прошлой встречи — волосы отросли. Если осенью у неё была практически пикси, теперь это было ближе к каре. И я, и Франкен поднялись, быстро убирая со стола книги.

— Поздравляю с повышением, полковник, — улыбнулась я. — И вас, старший лейтенант.

— Спасибо, — улыбнулся Мустанг. — О вас много слухов ходит…

— Давайте присядем, — перебил его Франкен. — В ногах, как известно…

— Около тридцати шести процентов массы тела, — влезла я.

— Зависит от состава ног, — хмыкнул Франкенштейн.

— Туше, — признала я и уселась.

Офицеры слегка озадаченно посмотрели на нас. Ну, надо признать, во время их пребывания в нашем доме в Метсо наши с Франкенштейном отношения были на совершенно иной стадии, так что и поведение было другим. Они расположились в креслах, ещё осматривая комнату. Ёлка всё ещё стояла здесь, и я почти не сомневалась, что никуда она отсюда не денется ещё месяца два-три, а то и до самой осени. Вообще, почему бы не вывести особую породу ёлок, или пихт, которые бы просто не вырастали выше ста-ста двадцати сантиметров? Как ведь было бы удобно… Но эту вот надо будет обязательно вывезти к лесу и высадить. Ну, или на худой конец хотя бы перед домом в палисаднике.

— Итак, что вас привело к нам сегодня? — поинтересовался Франкен, переплетая пальцы перед лицом.

— Какими исследованиями вы сейчас занимаетесь? — улыбнулся полковник.

— В данный момент — частными, — пугающе мягко отозвался «брат». По его тону было ясно, что он на эту тему больше не скажет ни слова. И скорее придушит меня, чем позволит мне говорить об этом.

— Вот как… — Мустанг подхватил участие в конкурсе ехидных хитрых рож. — Понятно. Я был у полковника Кессера. Он очень хвалил вас. Сказал, что вы — одни из немногих алхимиков, кто подал больше одной работы за год. И единственные, кто сделал это так быстро.

— Полковник говорил мне то же самое, когда я привезла их ему, — я пожала плечами — ничего нового в словах Мустанга не было.

— Ещё он обмолвился, что они завершили клинические испытания «Фредициллина» и направили на его изготовление все имеющиеся мощности, — он улыбнулся. — Я вкратце ознакомился с отчётом. Массовый выпуск подобного препарата — это весьма хорошо.

— Это плохо, — мы с Франкенштейном переглянулись. — Я бы даже сказала, очень плохо.

— Что вы имеете в виду? — удивился полковник. — Почему это плохо?

— Основное действующее вещество препарата позволяет эффективнее бороться с заболеваниями бактериального характера, — я протяжно выдохнула. — Такими, как, например, газовая гангрена или сепсис. А это болезни фронта. И в своей работе я… — меня бросило в холод. — Я писала о том, что из больных этими недугами мне удавалось спасти не более трёх из десяти, а этот препарат диаметрально поменял бы статистику… Если они делают его в больших количествах… — мне стало жутко, и я обхватила плечи руками. — Что я наделала?..

Меня затрясло. Конечно, было несколько высокомерно думать, что из-за меня могла произойти война, однако моё сознание почему-то упорно твердило об этом. Прямо истерически орало о том, что если бы не моя тяга к прогрессорству, никому бы и в голову…

Франкенштейн сжал меня за плечи и слегка растёр их, как делают, когда кто-то замёрз. Меня, откровенно говоря, и правда потряхивало от озноба, вот только я бы вряд ли согрелась, даже если бы залезла в лаву. Ну ничего, черти в аду найдут мне подходящий котёл.

— Это не твоя вина, — тихо произнёс он. — Ты никого не отправляла умирать.

— Оппенгеймер тоже не сбрасывал бомб на Хиросиму и Нагасаки, — резко дёрнулась я.

— Ты сказала это на корейском, — у Франкенштейна вытянулось лицо, и он ответил мне на том же самом языке.

— Не знал, что вы владеете языком империи Синг, — вернул нас к реальности голос Мустанга. — Хотя я сам не говорю на нём, но слышал его.

— Это не язык Синг, — повернулся к нему Франкен, мгновенно нашедший решение. — Мы с сестрой придумали этот язык в детстве — боялись, что кто-то узнает наши тайны и украдёт наши изобретения. Не думал, что ты его ещё помнишь, — он посмотрел на меня.

— Я никогда его не забывала, — мрачно констатировала я, подхватывая игру. — Даже некоторые письма писала тебе на нём. Только не отправляла. Удивлена, что ты помнишь.

— Если вы полагаете, что это может быть связано с обострением на севере, то это бы случилось в любом случае, — сообщил Мустанг. — Однако ваше открытие сократит потери.

— Н-да… — протянула я. — Оптимизм так и прёт…

Пришла Катрина с чаем. Вообще, она уже вполне освоилась и привыкла к тому, что дом у нас как проходной двор. Ей часто приходилось открывать двери пациентам и провожать их в смотровую или гостиную, и она достаточно уверенно чувствовала себя с незнакомцами. Правда, только в том случае, если кто-то из остальных обитателей дома был где-то недалеко. Она аккуратно и почти бесшумно расставила чашки с ароматным чаем, а в центре стола оказались яблочное повидло, малиновое варенье, мёд, печенье и бриоши. Задерживаться она не стала, и ушла через кухню в свою комнату.

— Как идут дела у вашего не обременённого моралью приятеля — Шу Такера? — сменил тему Франкенштейн.

— Он увлёкся какой-то новой идеей, — отозвался Мустанг. — Утверждает, что находится на пороге весьма интересного открытия. Очень просил передать вам благодарность, хотя я и не совсем понял, что это такое вы ему дали.

— Мы ему дали круг преобразования, которым он не сможет воспользоваться, пока не поймёт, как это работает, — улыбнулся Франкен.

— Ты дал, — поправила я. — И назвал литературу, которую ему стоило бы почитать.

— Детали, — отмахнулся он. — Но вы так и не ответили на мой самый первый вопрос, полковник. Что вас привело? Явно же вы здесь не за тем, чтобы рассказать нам новости от Кессера.

— Да, это верно, — кивнул Мустанг. — Майор Армстронг и Шу Такер говорили, что я должен рассчитаться с вами за помощь. Раз уж я сюда приехал, хотел узнать, какую плату вы с меня хотите.

— О, это не к спеху, — Франкенштейн улыбнулся. Жутенько так. — Пока нам от вас ничего не нужно.

— Зато у нас есть для вас кое-что, — улыбнулась я.

Дело было вечером, делать было нечего. Почему-то вся самая лютая дичь обычно именно с этого и начинается. Ещё в декабре в один из вечеров мы с Франкенштейном сидели на кухне и пили молоко с тёплым печеньем. Вечер плавно перетекал в ночь, когда мой язык решил озвучить мою мысль без всякого на то моего желания. Я спросила, верно ли то, что при наличии воды алхимическим способом нельзя разжечь огонь. И пока Франкен озадаченно на меня смотрел, я принялась теоретизировать о том, что если можно разложить воду на водород и кислород — что алхимически возможно — то взрывоопасность первого в области проявляется при концентрации от четырёх процентов, и ему достаточно всего одной искры. А в больших объёмах он становится опасен и при меньшей концентрации. К тому же, остаётся ещё кислород, который сам по себе является окислителем. Который в свою очередь необходим для горения — реакции окисления с выделением тепла и света. Соответственно, утверждение, что при дожде ничего нельзя поджечь, с алхимической точки зрения не может быть верным, и нужно только рассчитать правильно безопасные объёмы и круг преобразования. Всю эту тираду я выдала буквально лёжа плечами на столе и болтая остатки молока на дне стакана, как какой-нибудь вискарь, с видом философствующего алкаша. Единственный вопрос, который после этого задал Франкенштейн — хотела ли я рассчитать это сразу или можно было дождаться утра. Лицо его при этом было совершенно бесстрастным, а вот глаза загорелись. Так что тут же сразу и рассчитали. До пяти утра. Эти самые выкладки я достала с одной из полок в гостиной.

— Ты их тут намеренно оставила или забыла? — спросил Франкен, когда я передавала листы полковнику.

— Забыла, разумеется, — я пожала плечами. — Это же так, занимательная химия по факту.

— Вы серьёзно? — оторвался от бумаг полковник. — Эти принципы… Их же можно применить в изготовлении мощного оружия.

— Можно, как и вообще любые, — хмыкнул Франкен. — Или вы считаете, нам нужно было отдать их армии?

— Но вы ведь и отдаёте их армии, — нахмурился Мустанг. — Мне.

— Ага, — криво усмехнулась я. — И это уже будет к вам вопрос, как этим распорядиться. Видите ли, эти бумажки не скрывают ничего нового — лишь дают алхимический метод преобразования воды в огонь. Только должная фантазия породит из этого…

— Нечто, — Франкен закрыл мне рот ладонью. — Или не породит.

— И с чего такой подарок? — сощурился полковник.

— С чего вы взяли, что это подарок? — скептически поинтересовался Франкен, убирая руку от моего лица. — Просто ваш долг в нашем равноценном обмене станет немного больше.

— А если я всё же передам их? — Мустанг посмотрел на меня крайне пристально.

— Тогда я буду крайне разочарована, — вздохнула я.

— Да, — протянул Франкенштейн. — Тогда сестре придётся начать строить политическую карьеру. Сейчас среди публичных фигур, насколько мне известно, она пользуется наибольшей симпатией как в армии, так и среди гражданских.

— Вы же не хотите получить марионеточное правительство с этим вот кукловодом? — я ткнула пальцем в «брата».

В этот момент к моему заметному удивлению рассмеялась старлей. Ну, возможно, если бы я не знала Франкенштейна достаточно хорошо — по крайней мере, мне иногда казалось, что я его знала, то я бы тоже решила, что это он так пошутил. Нет. Это была не шутка. Я была уверена, что при удобном случае он вполне способен запихнуть кого-нибудь на табуретку императора и руководить им. Причём, этого кого-нибудь, возможно, он не стал бы даже спрашивать. А тут такая удобная я.

— Вы с самого прихода не проронили ни слова, Лиза, — я улыбнулась ей. — Вас что-то беспокоит?

— Нет, не думаю, — она тоже улыбнулась. — Я лишь сопровождаю полковника.

— А что вы думаете о том, что он может передать учёным армии некоторую работу, которая могла бы лечь в основу создания чего-то страшного? — я склонила голову набок.

— Не думаю, что полковник поступил бы столь опрометчиво, — отозвалась она. — Не в текущем состоянии страны.

— Что ж, оставим это на его совесть, — уронил в этот короб ещё один камень Франкен. — Вы к нам надолго?

— О, нет, — Мустанг мотнул головой. — Мы уезжаем в Восточный город обеденным поездом.

— Очень жаль, что так скоро, — Франкенштейн откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что нисколько не жаль. — Я надеялся провести эксперимент по этим данным.

— То есть вы сами не пробовали это проделать? — озадаченно спросил полковник.

— Нам было не до этого, — «брат» пожал плечами. — Поэтому рекомендую пробовать в лабораторных условиях и в очень малых объёмах.

— Какова вероятность неудачи? — помрачнел Мустанг.

— Что-то где-то в рамках трёх процентов, — протянула я. — Там всё написано.

— Я надеюсь услышать от вас, как оно пройдёт, — добавил Франкен.

— Непременно, — кивнул полковник. — Что ж, если вы всё ещё не намерены стрясти с меня плату прямо сейчас, мы поедем.

— Не будем вас задерживать, — Франкенштейн и Мустанг поднялись одновременно. — Надеюсь, в следующий раз вы предупредите о своём визите заранее. А то была бы погода — мы могли и на конную прогулку в чисто поле ускакать.

— Буду иметь в виду, — хмыкнул полковник.

Офицеры уехали, а мы остались. Надо было возвращаться к прерванному занятию, а я никак не могла перестать коситься на Франкенштейна, думая, сколько шутки было в шутке. Мне-то казалось, что вот прямо полнейший ноль — самый нулевой из нулей. И он бы и правда устроил так, что я, возможно, даже сама, помчалась завоёвывать политический Олимп. Но при взгляде на его бесстрастное лицо — очевидно, в книге вообще не за что было зацепиться — я начинала сомневаться. Как в том, что это была не шутка, так и в том, что я вообще хоть сколько-нибудь приблизилась к тому, чтобы узнать его.

1) Громкость шепота, тиканья часов.

Вернуться к тексту

День рождения Франкена приходился в этом году на четверг. По нашей с ним договорённости, сменами с первого февраля мы поменялись, так что у него был выходной. Гостей в этот день приглашать никто не планировал — наша гостиная была недостаточно большой, чтобы как-то обойтись без обиженных. К тому же никто особо и не знал, когда у него день рождения, поскольку Франкен пышно его никогда и не отмечал. Не похоже было, что и сам Франкенштейн планировал делать это в этом году. Я долго думала, что могла бы подарить ему, и не придумала ничего умнее, чем «Книга — лучший подарок». Пришлось, правда, сильно заморочиться и заказать специальную — Очень Узко Специальную — книгу по механике автоброни, но посылка с ней пришла ещё двадцать восьмого числа, и я даже красиво упаковала её. Книгу — не посылку.

Перемена смен вышла до дикости неприятной. Для меня. Первое февраля выпало на среду. Так что по январскому расписанию я принимала в понедельник и вторник, а по февральскому должна была делать это с четверга по субботу. И свой выходной я посвятила тайной, насколько это было возможно, подготовке ко дню рождения Франкена. В общем-то, сводилась она к тому, что я готовила торт. После визита полковника мы возобновили свои ежедневные поездки в библиотеку, хотя, как мне казалось, ничего нового там уже не найти, потому что все имеющиеся материалы были прочитаны вдоль и поперёк, и от угла наискосок. Не помогло. В общем, когда мы вернулись домой и пообедали, «брат» ушёл работать, ехидно заметив что-то про свой единственный рабочий день. Я же осталась на кухне. Какой же торт следовало приготовить для Франкенштейна? Ну конечно крепвиль. Какой же ещё? Я исхитрилась закончить его до того времени, как Катрине надо было начинать ужин. Холодильника у нас в доме не было, зато был ледник. Не то чтобы сильно удобная штука, но по крайней мере мой кулинарный шедевр до утра он сохранить мог. И я понесла свой торт туда, где он находился — в коридор к задней двери. И именно там навстречу мне попался Харай.

— Что это? — озадаченно спросил он, глядя на торт в моих руках. На его памяти я никогда не готовила кондитерских изделий.

— Блинный торт, — я пожала плечами. — На день рождения Франкена завтра.

— А на ваш? — нахмурился он.

— Что на мой? — искренне не поняла я.

— На ваш день рождения, — пояснил ишварит, и лицо моё, видимо, выразило ещё большее недоумение. — Насколько я помню, вы говорили, что вы с братом близнецы. А значит, — он посмотрел на меня будто бы предлагая закончить фразу, но я только озадаченно изогнула бровь. — Значит, день рождения у вас в один день.

Я бы разбила себе лоб ладонью, если бы не держала в них блюдо. Мне в голову эта мысль как-то даже близко не забредала почему-то. Уже и не вспомнить, как давно я перестала отмечать день рождения. Впрочем, если он выпадал на выходной, я разрешала себе ничего не делать. Вообще ничего. Совсем. Но это происходило нечасто — не так уж мне много лет во вселенских масштабах. Фредерика, впрочем, тоже не отмечала его. Харай, например, был знаком с ней уже больше двух лет, и не знал, в какой день меняется число её возраста.

Я не нашлась с ответом и просто сбежала — обошла его и протиснулась к леднику, где и оставила торт. Катрину о нём я предупредила, чтобы она его сегодня к ужину не принесла. Вообще, она, насколько я помнила, была не в курсе о том, что мы близнецы, и считала Франкена страшим. Ну, так оно, в принципе, и было, только разница у нас была несколько минут, а не лет. И судя по её возгласу и звону упавшей посуды, после моего тактического бегства Харай обрадовал новостью и её.

К слову о Катрине — с того первого раза со странной азбукой мы с ней доучили алфавит, и она худо-бедно начала читать. Давалось это занятие ей с большим трудом, особенно если учитывать, какие книги составляли нашу домашнюю библиотеку. Так что практиковаться ей приходилось на газетах и том скромном числе беллетристики, какая у нас-таки сыскалась. Ни тебе «Курочки Рябы», ни «Колобка» — сразу Уайльд и Диккенс. С другой стороны, опять же, не Достоевский и не Гоголь, а то об их словесные конструкции можно запросто мозг сломать. Неокрепший и к чтению непривычный.

Я проснулась рано — было ещё темно. Однако снова уснуть у меня уже не получилось, и я поднялась. Решив не откладывать поздравление в долгий ящик, я метнулась умыться, а затем взяла упакованный подарок и направилась в кухню. Но стоило мне выйти из комнаты, как из ванной возник зевающий Франкенштейн. Он улыбнулся мне, скользнул взглядом по свёртку у меня в руках и велел стоять на месте. Я озадаченно замерла. Меньше, чем через минуту, он вернулся с впечатляющей коробкой в руках, на которой лежало ещё что-то плоское.

— Мать моя, что это? — я отступила на шаг.

— Франкен каждый год получал подарок от Фредерики ко дню рождения и каждый год покупал подарок для неё, но не отправлял, — отозвался он. — Это они. Вместе с подарком на этот, разумеется.

Я не придумала ничего умнее, чем распахнуть дверь в свою комнату. Франкен кивнул и внёс это туда. Он поставил коробку на ковёр и отошёл на шаг. Мне стало ужасно неловко, и я протянула ему свёрток, чувствуя, как горят уши. Мой подарок начал казаться мне совершенно несуразным, и из-за этого я не знала, куда себя деть. А надо заметить, что Фредерика брату дарила вполне достойные подарки обычно — например, рубиновые запонки, в которых он был в театре, были от неё, так что стыдиться нам с ней вроде бы было нечего. Но по какой-то неведомой причине у меня случился приступ неуверенности в себе.

Пока я копалась в своём неадекватном состоянии, Франкенштейн содрал обёртку с подарка. Книга была увесистой, и он держал её двумя руками. Страницы в ней были тонкими и чуть желтоватыми, а ещё она пахла типографией. Франкен осторожно открыл её и пролистал несколько страниц.

— Ох… — наконец изрёк он. — Теперь я понял. Спасибо, Фреди. Я хотел эту книгу.

— Я… так и подумала, — пролепетала я.

— Похоже, Фредерика всю дорогу умела лучше выбирать подарки для брата, — Франкенштейн улыбнулся, продолжая мысль. — А вот он был слишком неуверен, что ей понравится, чтобы отправить.

— Внезапно… — опешила я. Мне было очень любопытно, что в коробке, но вместе с тем мне казалось, что если я брошусь распаковывать её, Франкена это смутит.

Он закрыл книгу, освободив одну руку, и протянул мне пакетоконверт, который лежал на коробке. Я озадаченно взяла его в руки и некоторое время просто смотрела на коричневую бумагу.

— Разверни, — тихо изрёк Франкенштейн.

Я разорвала бумагу, и взору моему предстала картина на холсте. Она была похожа на «Звёздную ночь», но не была ни копией, ни репродукцией. Скорее, вариацией.

— Это?.. — я вскинулась.

— Мне показалось, что эта картина, точнее, оригинал, знакомый тебе, очень тебе нравится, — он отвёл глаза. — И я написал этот пейзаж. Это вид с заднего двора дома в Метсо.

— Для меня? — тупо переспросила я. — Но как ты?..

— В мягкой гостиной в том мире была эта картина, вышитая твоей рукой. Остальные копиями не были, — Франкенштейн пожал плечами. — И я подумал, что она для тебя что-то значит.

— Спасибо! — я, наконец, пришла в себя. Мне хотелось броситься ему на шею и крепко обнять, как пятилетка кидается на отца после полученной гигантской какой-то штуки детской мечты, но я лишь прижала к груди подарок. — Но я и не подозревала, что ты умеешь рисовать.

— Ну а как ты думаешь я делал иллюстрации к своим трудам? — он изогнул бровь.

— Действительно, — хмыкнула я.

Остальную коробку я пока досматривать не стала. Вместо этого я подтолкнула Франкена к двери, и мы с ним вышли в коридор. С кухни уже доносились негромкие звуки — звон чашек, фырчание кофеварки и шкворчание масла. Надо полагать, Катрина решила, что одним тортом на завтрак сыт не будешь. Иногда мне вообще казалось, что в эту юную девушку вселялась бабушка, которая хотела, чтобы в библиотеку мы не шли, а катились. Когда мы вошли, я — в обнимку с картиной, Франкен — с книгой, помимо торта моего скромного авторства на столе уже стояли полюбившиеся сырники, гренки с вареньем и брауни. И Харай. Ну, он был не на столе, а стоял у заднего коридора.

— С днём рождения! — возопили оба, едва мы оказались в помещении.

У Катрины оказались фантастические синяки под глазами. Как будто она не спала всю ночь за каким-то чёртом. Впрочем, через мгновение выяснилось, что так оно и есть — вместо сна она потратила ночное время на то, чтобы сшить мне и Франкену шапочки — такие, чтобы при работе в операционной волосы во все места не лезли. Она явно очень постаралась, и вышло у неё весьма аккуратно. От Харая же мы получили по узорному красно-чёрному пледу, сотканному в общине. И это было, я бы сказала, даже внезапно.

Настроение было настолько замечательным, что стоило бы насторожиться. Но мы, разумеется, этого не сделали. Вместо этого мы уселись завтракать и даже призвали Катрину и Харая присоединиться к нам. Обычно мы с ними ели раздельно, но в честь такого праздника можно. И вот когда дело дошло до десерта, и Франкен почти торжественно разрезал крепвиль, в дверь постучали. Катрина тут же подскочила, чтобы открыть. Она широко улыбнулась, полагая, что кто-нибудь ещё пришёл поздравить. Из прихожей донеслись приглушённые голоса. Затем дверь за гостем закрылась, и послышались шаги одной только Катрины. Мы с Франкеном переглянулись.

— Вот, — девушка протянула мне, оказавшейся ближе, два конверта. — Это лейтенант принёс.

На одном конверте было написано «Майор Ф. Штейн, государственный алхимик». И на втором тоже. Один в один. Я не сразу заметила ниже приписку другим, более размашистым почерком — «Исцеляющий» и «Восстанавливающий». Так, конечно, сразу стало понятно, кому что. Я отдала Франкену его конверт и вскрыла свой. Что ж, надо сказать, армия умеет делать просто умопомрачительные подарки. Внутри конверта лежал небольшой желтоватый лист бумаги, на котором было написано:

Повестка

Майору Фредерике Штейн, Исцеляющему алхимику, на основании специального контракта настоящим предписано явиться к 17:00 2 (второго) февраля 1911 года в расположение Главного штаба для отправки к месту несения военной службы в полевом госпитале в крепости Бриггс в связи с переходом напряжения на границе в вооружённый конфликт.

Полковник Зальцер.

И ещё там была коротенькая записка от полковника Кессера, в которой он просил составить список реактивов, которые могли бы нам там пригодиться для самых разнообразных — медицинских, разумеется — целей и связаться с ним, чтобы он всё подготовил. Также он писал, что комплект формы мы получим здесь, а вот зимней амуниции — только в крепости, и поскольку поедем военным поездом и будем сопровождать партию «Фредициллина», надо будет переодеться ещё в штабе.

Я обмякла. Растеклась по дивану, как подтаявший холодец. Взгляд мой вяло наполз на Франкенштейна, вид которого оказался столь же лишённым даже не всякого энтузиазма, а вообще какой-либо воли к жизни. Спустя секунду наши глаза встретились.

— Надо отменить приём сегодня, — медленно изрёк Франкен.

— Да… — протянула я.

— Что произошло? — нахмурился Харай.

— Вооружённый конфликт на границе, — я перевела на него отсутствующий взгляд. — Нам приказано отправиться в полевой госпиталь.

— Мы тоже поедем! — решительно заявила Катрина.

— Нет, — я внезапно пришла в себя и выпрямилась. — Нет, вы оба останетесь здесь. Нужно будет связаться со всеми нашими пациентами и объяснить им ситуацию.

— Я напишу главврачу городской больницы, чтобы они были готовы, если что, — кивнул Франкен.

— Тогда доедаем десерт и за подготовку, — мрачно вздохнула я

Первым делом надо было составить список для Кессера, чтобы у него было время. Помимо реактивов для различных целебных препаратов нужна была хорошая сталь на инструменты, материалы для перчаток, масок и бинтов. Для километров бинтов. Думая о том, что могло нам понадобиться, я не могла не думать, для чего. И от этого раз за разом вздрагивала.

Медицинская алхимия не такая простая штука, как хотелось бы. И ей нельзя исцелить всё. Это не так, что принесли алхимику кровавое месиво, он круг начертил, длани возложил — и тело цело. Нет, увы, совсем не так. Обширные повреждения лечить таким образом стоит только в самых крайних случаях и с предельной осторожностью. И с идеальным знанием анатомии. И только тогда, когда в теле точно нет ничего инородного. Потому что некоторые небольшие, казалось бы, неточности в этой работе могут привести к необратимым последствиям. В Академии нам показывали фото результатов неудачной алхимии, и надо заметить, что кунсткамера на фоне этих экспонатов нервно курит в сторонке. Это не руки местами поменять. Разумеется, некоторые манипуляции алхимия заметно упрощает, а порой и заменяет, но сказать, что она может решить все проблемы, было бы очень глупо.

Книга из рук Франкенштейна как будто с неохотой перекочевала на полку в гостиной. После долгого шевеления мозгами в моей умной голове было решено и картину повесить там же. Я решила самолично вбить под неё гвоздь. И вот тут в меня как будто дядюшка Поджер⁽¹⁾ вселился: взобравшись на стремянку, естественно, без ничего, я принялась раздавать указания. Не могу сказать, что процедура вбивания гвоздя в стену действительно представляет какую-то феерически сложную задачу, однако у меня это заняло час. Сначала я потребовала молоток, потом гвоздь. Гвоздь упал, и его не смогли найти. Тогда я потребовала ещё один. Потом я ударила себе по пальцу — тогда Харай предложил сменить меня в этом нелёгком деле, но я потребовала предоставить мне вешать мой подарок. Потом я вбила гвоздь, но не туда. И это, конечно, они мне не туда говорили, а не я рукожоп обыкновенный. И когда наконец картина заняла своё место на стене, пришло время обеда.

В половине четвёртого позвонил полковник Кессер. У него был очень мрачный голос, и он сообщил про всё, что ему удалось достать по нашему, скажем так, не без изысков, списку. А потом он сообщил, что в четыре за нами приедет капитан Фарнел, чтобы доставить без происшествий. Какие такие происшествия он имел в виду, пёс его знает, однако так было удобнее.

Личных вещей мы собрали ровно на ручную кладь — это были халаты, некоторые готовые препараты и комплект мыльно-рыльных принадлежностей. Не хотелось как-то на базе зубы пальчиком с мыльчиком чистить. Если, конечно, будет вообще возможность сделать это. Возможно, что всё не так плохо, и работы там будет не завально много. Хотя кого я обманываю? Это ж войска Аместриса. Пострадавших будет выше башки — не разгребёшься.

Капитан прибыл точно в назначенное время. Он слегка удивился весьма скромному багажу, заметив, что никто не знает, когда там всё закончится. Ответом ему послужил протяжный вздох. Сказать на это было абсолютно нечего. Мы ещё раз попрощались с Хараем и Катриной. Оба очень просили беречь себя, девушка даже расплакалась. Ишварит так и вовсе попросил меня не лезть под пули. Я пообещала постараться. Дорога была тряская и грязная, и капитан вёл машину очень аккуратно. И медленно. Пару раз мне показалось, что он хотел о чём-то заговорить, но всю дорогу так и промолчал, как воды в рот набравши, пока не остановился у КПП.

— Я думал, вы не такие. Не станете воевать, — тихо и мрачно произнёс он.

— А мы и не воевать едем, — вздохнул Франкен. — Мы едем спасать жизни.

— И вы никого не убьёте? — он развернулся.

— Надеюсь, что не придётся, — хмуро отозвалась я. — Разве что в рамках самозащиты.

Капитан Фарнел выдохнул и слабо улыбнулся. В этот момент на улицу вышел полковник. Он заметил нас и замахал рукой, чтобы мы поспешили. Это бы всё равно случилось, как не оттягивай, так что мы решительно выбрались из машины и направились к нему. Февральский ветер был ледяным. Он пробирал до костей и морозил душу. Ну, или что у меня за неё. Я втянула голову в плечи во время той короткой перебежки до КПП, а внутри здания было уже теплее. Но не так чтобы прямо очень — видимо, чтобы держать офицеров в тонусе. Мы вслед за полковником быстро прошли по блёклым коридорам в его кабинет. Там на диване лежали аккуратно уложенные два комплекта формы — прямо от белья до сапог.

— Я запросил через капитана Гратц данные по вашим размерам у вашего портного, так что с размером никаких ошибок, — изрёк полковник. — Хотя не уверен с обувью. Но вам в Бриггсе всё равно выдадут зимние. Переодеться можете там, — он указал на дверь в стене.

— Спасибо, — коротко кивнула я и ушла с вещами туда.

По факту, за дверью оказалась подсобка размером с кладовку для швабр. Швабра в тот момент там была только одна — в лице моей угрюмой персоны, но не суть. Зачем было нужно подобное помещение в кабинете полковника, мне было невдомёк, ведь мётлы там всякие и прочее для уборки было логичнее держать где-нибудь в коридоре. Но задавать вопросов мне не хотелось — может, это шкафчик для скелетов. Переодевалась я быстро, тем более, что с формой это было несложно — никаких излишних завязочек, шнурочков, пуговичек и прочего. На удивление, мне даже сапоги оказались впору. Я вышла обратно в кабинет. Ничего неожиданного в моём образе быть не должно было, однако и полковник, и Франкен замерли, глядя на меня.

— Что? — скуксилась я.

— Ничего, — встряхнул головой Франкен. — Просто форма удивительно меняет внешность.

— А, ну да, — хмыкнула я, отходя.

С утра по случаю праздника я собрала волосы в мальвинку⁽²⁾. Которая к этому времени уже, разумеется, превратилась в чёрт-те что и сбоку бантик. Так что пока «брат» перевоплощался в подсобке, я заплела косу и тем самым бантиком завязала. Надо резинки «изобрести». Я не торопилась, и закончила как раз к тому моменту, когда Франкен вернулся в кабинет. Ещё не обмявшаяся новая форма кое-где стояла колом, и было ясно, что он совершенно не кадровый военный, как, должно быть, и я, однако эта одежда действительно довольно радикально меняла внешность. Не то чтобы я не узнала его, если бы встретила в таком виде, но воспринимался он как-то иначе.

— С вами поедет майор Армстронг, — сообщил полковник. — Он вызвался сопровождать вас двоих и ценный груз.

— Понятно, — кивнула я.

— Военный поезд или обычный? — Франкенштейн, поджав губы, смотрел на мою косу, потому что сам волосы вообще не собрал.

— Военный скорый, — отозвался Кессер. — Его уже загружают. Он отправится с территории штаба по готовности.

— Я так понимаю, на место мы доберёмся под утро, — я покосилась на карту на стене кабинета.

— За полночь, — поправил полковник. — Впрочем, до крепости поезд не доедет — последние примерно пятьдесят километров поедете машинами, — он нахмурился. — Так что, выходит, да — в крепости будете под утро.

— Понятно. Когда нам нужно погрузиться? — кивнул Франкен.

— Если вы готовы, лейтенант Штурц проводит вас, — он усмехнулся, увидев наши озадаченные лица. — Старший из их детей, Рихард. Толковый парень, хотя и только из академии. Я приставил его к вам на должность «принеси-подай, уйди не мешай».

— Нам пригодится, — мрачно согласилась я.

В дверь постучали, и с разрешения полковника вошли. Правильнее сказать, майор Армстронг распахнул дверь, и она с грохотом ударилась о стену, а сам он проник в кабинет — его плечи и рост были больше дверного проёма. А следом за ним вошёл молодой человек в форме лейтенанта. Надо заметить, что на нём она сидела как-то притёртее, чем на нас. Майор рапортовал, что готов к отправке, и спросил у Кессера, как там погрузка поезда. Полковник развёл руками. Наконец, внимание обратили и на молодого человека.

— Лейтенант Рихард Штурц по вашему приказанию прибыл, — выпалил он и вытянулся по струнке.

— Лейтенант, тебе ведь известно о ситуации в Бриггсе? — нахмурился полковник.

— Так точно, — кивнул он.

— Ты поступаешь под командование майора Штейна и майора Штейн, — Кессер кивнул на нас. — Они будут заняты в госпитале, и твоей задачей будет оказывать им любую требуемую помощь. Ты понял?

— Так точно, полковник Кессер, — кивнул Рихард.

— Любую требуемую, — повторил полковник. — Готов ехать?

— Так точно, — как попугай, ей-богу. — Вещмешок по стандарту отправки на границу с Драхмой собран, сэр.

— Прекрасно, — подал голос Франкен. — А родителям вы позвонили хотя бы?

— Нет… — растерялся лейтенант. — Они будут беспокоиться, если я сообщу им.

— То есть, если не сообщите — не будут? — хмыкнула я. — Они ведь всё равно узнают. Так уж лучше от вас.

— К тому же им определённо будет спокойнее, если вы скажете, что прикомандированы к госпиталю, — добавил Франкен.

— Идите, лейтенант, — улыбнулся полковник. — У вас пятнадцать минут. Потом возвращайтесь.

— Есть! — он отдал честь и быстро вышел.

— Как вы его застращали, — заметила я, глядя на закрывшуюся дверь.

— Дисциплина в армии имеет слишком большое значение, чтобы пренебрегать ей, — отозвался Кессер. — Вы не представляете, как тяжело, когда в подчинении у тебя много таких, как лейтенант Керст.

— Да, мне определённо этого не понять, — согласилась я. Отчасти потому, что у меня-Фредерики вообще никогда никаких подчинённых не было — ни толковых, ни бестолковых.

До отправки полковник предложил выпить чаю. Предложение это даже показалось мне несколько диким, ведь мы по факту должны были от него ехать прямо на войну, на линию фронта. Однако чай оказался предлогом для того, чтобы мы могли все сесть за стол. Полковник тяжело вздохнул и рассказал, как там вообще обстояли дела. Генерал-майор Армстронг держала крепость в узде и не допускала провокаций со стороны военных Аместриса в сторону Драхмы. С той стороны, надо заметить, тоже старались не лезть на рожон, так что долгое время именно там стоял почти что устойчивый мир. То есть, по обе стороны стояли люди с оружием наизготовку, но стрелять никто не спешил. Однако провокация всё же случилась, и пока было неясно, с чьей стороны. Потому что ночью были убиты по двое офицеров с каждой стороны. И были свидетели, разумеется, которые видели на территории Драхмы кого-то в синей форме, а на территории Аместриса — в серой, драхмовской. Однако эти странные детали удалось выяснить уже после того, как проблема вылилась в вооружённое столкновение и привела к ранениям и гибели солдат и офицеров с обеих сторон. Проблема военных конфликтов именно в том, что чем дольше они тянутся, тем больше становятся личными.

Примерно через полчаса мы садились в поезд. У груза был вооружённый и вполне серьёзный конвой, к которому присоединился майор Армстронг. И хотя фигура его оставляла довольно мало шансов потерять его в толпе, он всё же умудрился где-то скрыться. Нам с Франкеном выделили отдельное купе, лейтенант Штурц должен был находиться в соседнем. Франкенштейн посоветовал ему лечь спать, потому что по приезду такой роскоши, как отдых, ждать не приходилось. Мне эта идея тоже показалась более чем разумной, и я извлекла из своего саквояжа небольшую склянку со снотворным — мои нервы разболтались, и меня потряхивало. Так что выхлебав полную дозу, я оставила бутылёк на столике — на случай, если Франкенштейн тоже захочет вздремнуть — и улеглась. Уснула я в ещё стоящем поезде.

Когда я с огромным трудом разлепила тяжёлые веки, была ночь. Густой мрак окружал стоящий поезд, и я не могла понять — это мы ещё не тронулись, или уже приехали. Сознание собиралось медленно, тяжело ворочаясь в голове. Вдобавок, у меня затекло вообще всё. Я медленно потянулась и заставила себя сесть. Напротив меня те же манипуляции проделывал Франкенштейн, определённо тоже принявший на грудь. С трудом проморгавшись, я решительно включила свет. Ярким я бы его не назвала, и всё равно по глазам он основательно резанул. И в этот же момент сознание как будто целиком очнулось ото сна, и стал слышен шум снаружи. Там, под бодрые окрики командиров, происходила перегрузка ценного груза из вагонов в грузовики, которые должны были доставить его в Бриггс. Мы с Франкеном мрачно переглянулись и оба едва сдержали смешок — шикарные светлые кудри, разумеется, пришли в состояние брокколи. И именно в этот момент в дверь постучали.

— Майор Штейн и майор Штейн, — донёсся голос лейтенанта Штурца. — Вам нужно проследовать к автомобилю.

— Да, минуту, — отозвался Франкен.

Максимально быстро — прямо как электровеник — мы привели себя в сносный вид, вытащили свою ручную кладь и вышли из купе. Лейтенант с вещмешком через плечо порывался забрать наши сумки, но ничего у него не вышло. Франкенштейн сказал, что у нас там ценные препараты, и если уж кому и колотить эти склянки, то нам самим. Рихард сокрушённо вздохнул, но настаивать не стал. Нас троих проводили к заведённому легковому, насколько таковым может быть военный, автомобилю. На улице было морозно — вокруг лежал белый сверкающий снег, делавший безоблачную, почти не освещённую тонким месяцем ночь чуть светлее. Ветерок, надо сказать, пробирал до костей почище, чем в Центральном городе. Хотелось замотаться в зимний бушлат, но получить его мы могли только в крепости, до которой ещё часа два пути было. Как минимум. Впрочем, в машине оказалось довольно тепло, пусть и тесно и жёстко. Вскоре перегрузка была завершена, и длинная колонна машин медленно тронулась. Мы ехали где-то посреди, и первые машины поднимали мелкую снежную пыль, так что не видно было ничего, и насладиться зимним пейзажем предгорья не представлялось возможным. Так что мне удалось даже ещё немного подремать.

Очевидно, груз был настолько ценным, что на ярко освещённый фонарями двор встречать его вышли лично генерал-майор и её адъютант. Я поняла, что это она, по погонам. Она была довольно высокой и крепкой, золотистые волосы с завитками на концах трепетали на ветру. У неё было красивое овальное лицо с полными — очень полными — губами, а глаза были буквально цвета рассветного неба. А вот мужчина рядом с ней очень сильно напоминал мне Харая — высокий, широкоплечий, смуглый и беловолосый, он скрывал глаза за почти чёрными снежными очками. Майор Армстронг буквально выпорхнул из машины конвоя и ринулся к коменданту. Однако оказалось, что его сестра отнюдь не расположена к нежным приветствиям — она засадила локоть ему в солнечное сплетение, ничуть не изменившись в лице. Высокие отношения. Мы же выбрались из машины, когда наш водитель остановился практически перед самым носом генерал-майора.

— Здравия желаю, — отдал честь лейтенант.

— Я генерал-майор Оливия Мила Армстронг, комендант крепости Бриггс, — представилась она. — Это мой адъютант майор Майлз.

— Восстанавливающий алхимик майор Штейн и моя сестра — Исцеляющий алхимик, тоже майор Штейн, — представил нас Франкен. — Мы не очень чтобы действительно военные, так что чаще нас зовут доктор Френки и доктор Фреди.

— Вас проводят в отведённые комнаты, — кивнула она. Голос у неё был строгим и властным. — Можете передохнуть с дороги пару часов.

— Я поспала в дороге, — отозвалась я. — Я бы хотела сразу приступить к своим обязанностям.

— Рвётесь на амбразуру? — она изогнула бровь.

— В нашей работе выражение «Промедление смерти подобно» приобретает буквальный смысл, — я вздохнула. — Полковник Кессер говорил, что здесь мы сможем получить зимнюю форму. Признаться, в этой очень холодно.

— Лейтенант, как я понимаю, прикомандирован к вам? — спросила Оливия. Я кивнула. — Майор Майлз проводит его на склад, где он получит ваши комплекты амуниции, а потом отнесёт в ваши комнаты, — её адъютант коротко кивнул и увёл Штурца с собой. — Идёмте. Сегодня и правда морозит.

Генерал-майор лично провела нас внутрь крепости, кратко рассказывая, где и что мы сможем найти. Я старалась запомнить, но мои мысли были заняты предстоящей работой, так что позднее я на свою память бы не положилась. Госпиталь в крепости был не то чтобы полевой — он занимал ангар внутри. Там было довольно тепло, но душно. И ещё там стоял тяжёлый запах крови и страданий. Койки были отделены друг от друга белыми плотными шторами на металлических рамах, создававших мнимое ощущение приватности для раненых. У входа сидел за столом местный врач. У него был измученный вид, будто не спал он как минимум двое суток. Он казался худым и каким-то измождённым.

— Я привела тебе смену из Центрального города, — изрекла Оливия, и мужчина нервно вскочил, а комендант повернулась к нам. — Глядя на вас, я понимаю, почему полковник говорил о вас «комплект Штейн».

Я издала хрюкающий смешок, вспомнив свои собственные мысли на этот счёт. Ещё через минуту генерал-майор ушла, а доктор в чине, опять же, майора принялся вводить в курс дела. Оказалось, что хотя армия и была основной составляющей государства, кадровые проблемы в ней всё равно были. Крепость Бриггс, например, несмотря на то, что находилась на самой границе в состоянии постоянного напряжения, располагала всего одним фельдшером, который нипочём не стал бы заниматься сложной хирургией. Он признал, что ампутировать конечность ему было вполне по силам, но доставать осколки из брюшной полости он не мог — не хватало знаний и навыков. Ознакомившись с довольно беглыми историями болезни, мы с Франкенштейном разделили их на две части — те, кому требовалась уже автоброня, и те, кому требовался пока ещё хирург. И вот уже эти стопки надо было разложить в порядке срочности. Я сняла китель, натянула белый халат, вымыла руки и направилась в дальний конец ангара, где была отгорожена операционная. Рядом с ней уже выстроились ящики с реагентами и «Фредициллином». Внутри было чисто и пахло хлоркой. Подготовив место, я было уже собралась сама идти за кроватью на колёсиках с пациентом, как передо мной будто из-под земли выросли три сержанта. Они рапортовали, что приказом коменданта командированы в помощь прибывшим врачам. И вот их-то я послала за первым раненым. Как раз из его брюшной полости нужно было извлекать осколки, и делать это надо было вручную, потому что никак нельзя было на глаз угадать, где они и сколько их. Я надела маску, перчатки, покосилась на инструменты и приготовилась.

1) Из повести Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки».

Вернуться к тексту

2) https://fashioncentr.ru/wp-content/uploads/2019/01/ — Malvinka — -1.jpg

Вернуться к тексту

Если бы какому-нибудь суицидально настроенному идиоту пришло в голову спросить меня, сколько времени я не спала, я бы послала его к господам в переводе с немецкого. Собачьим. В ангаре, где был оборудован госпиталь, не было окон, так что я никак не могла определить даже, какое сейчас время суток, не то что понять, сколько их прошло. В общей сложности я провела семнадцать операций, и за это время раза три ела. Или четыре. Не знаю — не помню, сколько раз лейтенант приносил мне еду. Каким чудом мне удавалось стоять на ногах — без понятия. Как только я заканчивала, два приставленных сержанта укатывали прооперированного пациента обратно в зал и прикатывали следующего. Пока они были заняты этим, мы с третьим сержантом очень быстро драили операционную. Халатов у меня было всего пять, так что пришлось чистить их алхимией, а вот одноразовыми перчатками меня снабдил Франкенштейн. Править инструменты пришлось четыре раза. В общем, это было… А, к господам в переводе с немецкого.

Когда я в семнадцатый раз отмыла операционную, сержанты вернулись без каталки. До меня не сразу дошло, что я закончила работу. А когда дошло, я пошатнулась и тяжело оперлась на операционный стол. Перед глазами поплыло.

— Доктор Фреди, — шагнул ко мне один из сержантов.

— Я в норме, — я попыталась сфокусироваться. — Где мой брат или лейтенант Штурц?

— Майор у себя, а лейтенант здесь, — рапортовал сержант.

— Приведите лейтенанта, пожалуйста, — я поняла, что не только не знаю, где выделенная нам комната, но и в принципе сама никуда не дойду.

Сержант отдал честь и быстро вышел. Не более чем через минуту вошёл лейтенант. Он быстро пересёк помещение и вытянулся передо мной. Смотрел он куда-то мимо меня, держа в руках мой китель, который я бросила где-то у входа ещё по приезду.

— Рихард, вы можете проводить меня в комнату? — попросила я, очень стараясь держать глаза открытыми.

— Прошу вас, — он помог мне сменить халат на китель и подал мне локоть.

Он повёл меня коридором, который слился для меня в одну мутную серь. Дороги я почти не разбирала и понятия не имела, каким образом мои ноги вообще не заплетались друг за друга, а сама я не висла на лейтенанте. Грохот гулкого коридора бил по сознанию, чему мне стоило бы быть благодарной, потому что это не давало мне заснуть прямо на ходу. Наконец за пёс его знает каким по счёту поворотом нашлась та самая нужная дверь, в которую постучал Рихард. Оттуда донеслось короткое «войдите», и он открыл дверь. Я отцепилась от его локтя, прошла два шага и рухнула на кровать лицом вниз.

— Это моя кровать, — послышался голос Франкенштейна.

— Мне плевать, — пробормотала я. Звучало больше похожим на «Бве-бве-бва».

— А мне — нет, — отозвался он.

— Я не встану, — «Вя-бве-ба-ву». Дикция — уровень «бог».

— Ладно.

Послышался шорох — это он поднялся и приблизился. Потом буквально сволок меня со своей кровати и перетащил на вторую. И если сама я смогла уложить только половину своего туловища, Франкен заботливо запихнул меня целиком. И не лицом в подушку.

— Разбуди меня через пару часов, — попросила я, смачно зевнув. — Мне надо осмотреть их.

— Сам осмотрю, отдохни, — отозвался он.

— У тебя своих полно, — сонно отозвалась я.

— И с некоторыми из них мне понадобится твоя помощь, — сообщил он.

И тут дверь в комнату с лязгом распахнулась. Я бы, может быть, вздрогнула, если бы вообще могла пошевелиться. Но я даже глаза не могла открыть.

— Доложите обстановку, — раздался властный голос.

— Мы работаем, генерал-майор, — мягко заметил Франкен.

— И поэтому майор в кровати в два часа дня? — спросила она.

А, значит, сейчас два часа. Понятно…

— Она не ложилась с приезда, — заметил «брат».

— Вы же четыре дня назад приехали, — чуть удивлённо произнесла Армстронг. А я бы присвистнула, если бы у меня были силы.

— Три с половиной, — поправил Франкен. — Пациенты сестры… Даже самый не срочный — очень срочный. У меня в этом плане больше времени.

— И как её пациенты?

— Те, кого я видел вчера, скорее всего выкарабкаются, — отозвался «брат». — Остальных я собираюсь проведать через пару часов. Хотите сами взглянуть?

— Пожалуй, — согласилась она.

— Тогда я могу продолжить там.

Пока они разговаривали, я никак не могла выпасть из реальности. Послышались шаги и шорохи, потом и дверь за ними закрылась. И я провалилась в блаженное забытьё. Глубокое, как несознанка.

Проснулась я от грохота. Он как будто сотрясал даже кровать, на которой я спала, не говоря уже обо всей остальной комнате. Вообще, было впечатление, что по какой-то нелепой причине я уснула в котле, и теперь кто-то долбил с другой стороны по нему кувалдой. Мне удалось продрать глаза, в которых как будто был песок. Я понятия не имела, сколько проспала. Однако в комнате было темно, а я смутно помнила, что засыпала вроде бы при свете. Правда, не уверена, что в ней было окно. Послышался негромкий шорох, а затем шаги. Видимо, пока я дрыхла без задних ног, Франкенштейн успел вернуться и даже лечь спать. Он открыл дверь, а я медленно перевернулась лицом от стены. Жёлтый свет из коридора впился мне в глаза, хотя широкая спина «брата» и перегораживала проём.

— Майор Штейн, вам и майору Штейн приказано явиться к месту несения службы, — резким, как будто лающим голосом произнёс кто-то, кого я не видела.

— Что-то случилось? — несколько сонно уточнил Франкенштейн.

— Нападение, сэр, — отозвался кто-то.

— Уже практически идём, — я резко села.

Франкен закрыл дверь, включил свет и повернулся ко мне. Пару минул он всматривался в моё лицо, хмурясь.

— Сколько ты весила до приезда сюда? — наконец спросил он.

— Что за странные и неприличные вопросы? — вытаращилась на него я.

— Я тебя как врач спрашиваю, — Франкен вздохнул. — Килограмм пятьдесят?

— Пятьдесят пять, — мрачно поправила я. На самом деле, для роста Фреди вес был идеальный, а я так и вовсе за бодипозитив, но вопрос такого характера всё равно казался несколько интимным.

— Ясно, — он снова вздохнул. Глубоко так. — Ты сбросила килограмм пять. И не смей этому радоваться.

— Я и не радуюсь, — меня перекосило. — И так сил нет. Но довольно трещать. Собрались и пошли. Мои килограммы на катрининой стряпне вернутся как миленькие. Если дотяну.

— Да, идём.

Я встала и оправила форму — спала я не раздевшись. А вот сапоги Франкенштейн с меня, видимо, всё-таки стянул. И носки тоже. Впрочем, я не хотела даже думать о том, что это было за химическое оружие. Sordida soccum, что тут думать. За четверо суток непрерывного пребывания на моих ногах они должны были превратиться в бумеранги с убойным ароматом. Мне пришлось босиком проскакать к своему саквояжу и выудить оттуда смену. Я не исключала, что ту пару я больше никогда не увижу — она должна была закончить свой путь или на свалке, или вовсе на территории Драхмы. Уж не эта ли химическая атака стала причиной их нападения?

А ещё мне внезапно захотелось в душ. Прямо вот до чесотки. И видимо, моё лицо говорило об этом слишком красноречиво. Настолько, что Франкенштейн сунул мне в руки свежий комплект формы и кивнул на дверь в стене.

— Я не найду дорогу в госпиталь, — призналась я.

— Через полчаса пришлю лейтенанта за тобой. И в этот раз постарайся запомнить дорогу, — хмыкнул он.

— Всё, что в моих силах, — я поджала губы.

Он вышел, а я только теперь обратила внимание на комнату. Окна в ней действительно не было, так что непонятно, какое сейчас было время суток. Но я почему-то была уверена, что ночь. Или даже что-то ближе к утру. Комната была казённой. Вот от слова совсем. Узкие жёсткие койки, два рабочих стола из горбыля, вымазанного тёмным лаком, дышащие на ладан стулья, облупившаяся максимально невыразительного серого цвета краска… В общем, всё буквально кричало о невероятно щедром снабжении данной конкретной крепости. Я тряхнула головой и пошла в душ.

Вооружённый конфликт на границе с Драхмой продлился почти три месяца. Это время слиплось для меня в один кошмарный комок из бесконечных операций, перевязок, расчётов медикаментозных курсов, преобразований лекарств… Я теряла пациентов. Сколь бы гениальными ни были близнецы Штейн, они не могли спасти всех. Временами приходилось исходить из логики военного врача — будем лечить того, у кого больше шансов. Число пациентов неизбежно росло, но командование Центрального штаба как-то не торопилось прислать сюда ещё хотя бы одного специалиста. Так что за три месяца мой личный рекорд продолжительности сна, если не считать тех одиннадцати после первых операций, составлял пять часов. Еда в крепости была сытной и калорийной, вот только совершенно безвкусной и абсолютно одинаковой. Иными словами, у меня часто вообще не было шанса узнать, ночь на дворе или день.

Поначалу Франкенштейн занимался только автобронёй. Ему тоже приходилось работать стахановскими темпами, ведь чем дольше откладывать установку, тем больше возникнет трудностей с нервной проводимостью. Однако он так же искал тех, кто согласится на экспериментальные протезы, которые имитировали настоящие части тела. К этой работе ему пришлось привлечь меня. На одной конечности нельзя было строить никаких утверждений, и нам действительно нужно было больше данных, так что я включилась. Он тоже стал чаще появляться в операционной. К концу первого месяца дошло до того, что мы никогда не спали в одно и то же время — кто-то из нас всё время находился в госпитале. Казалось бы, такой режим очевидно должен был установиться с первого дня, однако в действительности начали мы с разной работы, которую нужно было делать параллельно и независимо. И срочно. Так что там было не до графиков. Но когда мы немного вошли в ритм, это уже вышло как-то само собой. Так уж получилось, что и Франкену пришлось проводить операции, пока я трупом лежала на койке в нашей комнате, и мне приходилось готовить культю к установке автоброни.

А ещё спустя две недели мучений с серыми бинтами и прочими горами неотстирываемой грязи я выделила время и организовала алхимическую прачечную, такую же, как дома. Алхимиков в крепости было не очень много, однако всё же нашлись те, кому я смогла на пальцах втолковать, что делать. И — о, чудо! — у нас сократилось число осложнений.

На излёте второго месяца командировки в госпиталь доставили семерых раненых. Среди них оказался и адъютант коменданта майор Майлз. Его ранения были, пожалуй, самыми лёгкими, и по логике я бы должна была сначала заняться им. Однако он категорически отказался принимать помощь раньше остальных. Приставленные сержанты, как я выяснила ещё практически в начале, были отобраны не просто так: генерал-майор не питала иллюзий насчёт того, что в крепости будет расширен медицинский штат, так что выбрала троих парней посмышлёней, чтобы они худо-бедно научились хоть первую помощь оказывать. Перевязкам они учились у меня, а остальные основы постигали под руководством майора Зальцера — фельдшера Бриггса. Один из них, собственно, и позаботился о первичной перевязке адъютанта и попросил его подождать, пока я освобожусь, и ни в коем случае не уходить.

Надо заметить, ранения в этот раз были не тяжёлыми, так что в среднем на каждого у меня ушло что-то где-то около сорока минут. И хотя ранения были относительно лёгкими, у троих это были осколочные, так что им предстояло ещё неделю-другую пролежать в лазарете, а вот остальных я подлатала алхимией после извлечения пуль, вколола «Фредициллин» и отправила отоспаться до следующего дня, а там по состоянию возвращаться к службе.

Майор Майлз пришёл в операционную сам. У него было два ранения — в плечо и в бровь. Он сел на кушетку, а я преобразовала немного перекиси водорода, чтобы снять повязку и возможно прикипевшие рубашку и китель. Окровавленный бинт отправился в кювету, одежду удалось отклеить. Сержант справился недурно, промыв рану перед повязкой — это была неглубокая резаная рана длинной около двенадцати сантиметров. Вполне чистая.

— Можете снять китель и рубашку, майор? — спросила я, глядя на его плечо.

— Не думаю, — отозвался он.

— Ладно.

Я достала ножницы и разрезала рукав — починю алхимией потом. Одежда была залита кровью, как и рука, и сначала я отмыла её, чтобы убедиться, что других ранений там нет. Кровь ещё сочилась из плеча, и я, проверив факт отсутствия инородных предметов, затянула её алхимией, запоздало вспомнив о первых мыслях при виде адъютанта. На его коже остался тонкий светлый шрам. Я отошла развести ему антибиотик в суспензию — хотя рана и выглядела чистой, небольшая доза для профилактики всё равно была необходима.

— Снимите очки, пожалуйста, — я вернулась с шприцем в руках.

— Зачем? — майор нахмурилась и через мгновение поморщился — раненая бровь, очевидно, болела.

— Я должна убедиться, что вашему глазу ничего не угрожает, — отозвалась я, вкалывая ему препарат.

— Вы были в Ишваре? — внезапно спросил он.

— Эм, да, — я глубоко вздохнула. — Работала там хирургом, как и здесь, только без звания. А что?

— Хочу понять кое-что, — отозвался майор.

— Пациент — это человек, которому нужна помощь, — я поморщилась. — И для меня не имеет значения его пол, возраст, цвет кожи или глаз. Я сделаю всё возможное, а иногда и невозможное, чтобы спасти человека независимо от обстоятельств.

— Например, каких?

— Например, даже если до этого этот самый человек попытался меня убить, — я вспомнила Харая. Майор действительно напоминал его, а я в некотором роде скучала по этому парню. Ну, не то чтобы мне было до скуки, конечно, просто иногда я думала, что было бы неплохо, если бы он был здесь.

— При взгляде на вас не складывается впечатление, что у вас за плечами есть такой опыт, — он слабо улыбнулся и снял очки. Майор посмотрел на меня так, будто ждал какой-то определённой реакции, но с удивлением её не обнаружил. Для меня ничего удивительного в его красных глазах не было.

— О, мой жизненный опыт богаче, чем кажется, — усмехнулась я и принялась осматривать ранение.

Крови, как и всегда при рассечении брови, было много. Я не рискнула использовать алхимию для сращивания здесь именно из-за близости такого сложного органа как глаз. Рассечение было довольно большим — около пяти сантиметров, и внутри него оказался небольшой осколок стальной пластины. Он оцарапал кость черепа, но критичных повреждений я не нашла. Рану я зашила вручную и наложила повязку.

— Можете надевать очки, ваши глаза в порядке. Но если вдруг вы почувствуете боль в глазу — приходите сразу, — изрекла я, снимая перчатки.

— И вы никому ничего не скажете? — он изогнул здоровую бровь.

— Всё, что происходит в операционной, остаётся в операционной, — я пожала плечами. Это как в Вегасе, только в операционной. — Это называется врачебной тайной. Вы потеряли много крови — отдохните пару дней, если это возможно. Я бы посоветовала поесть мяса, но рацион здесь… стандартный.

— Спасибо, доктор Фреди, — он поднялся и посмотрел на кучу окровавленной ткани, которая была его рубашкой и кителем. — Мне, похоже, надо на склад.

— А, точно…

Я сложила ладони и восстановила его форму, попутно почистив. Вернув майору одежду, я заметила, что заменить её всё равно следовало бы, хотя какое-то время форма ещё прослужит. Он кивнул, ещё раз поблагодарил и вышел. Мне нужно было провести обход, так что я сменила перчатки, почистила халат и вышла следом. Майора провожал один из сержантов — уговаривал хотя бы до утра отоспаться в лазарете. Адъютант почти до выхода успешно отражал атаки, но аргумент о том, что после такой кровопотери он не сможет должным образом оказывать поддержку генерал-майору, всё-таки попал в цель. Майор Майлз пообещал, что вернётся сюда сразу после того, как доложит коменданту. Для него у нас как раз была свободна койка ближе всего к столу майора Зальцера. А я подумала, что генерал-майор, похоже, имела для него большее значение, чем его собственная жизнь. Возможно, он и ранения свои, защищая её, получил. Однако долго размышлять об этом времени у меня не было.

К концу третьего месяца я укрепилась в двух мыслях: я могла вытащить пулю из любого места с закрытыми глазами и единственным, на кого я могла положиться, был Франкенштейн. Я старалась заботиться о нём, насколько это было возможно в тех условиях, и обнаружила, что и он заботился обо мне. Наши с ним странные отношения снова эволюционировали.

Наконец, о прекращении огня удалось договориться. На самом деле, это можно было сделать намного раньше, ведь расследование с обеих сторон показало, что провокация была кем-то подстроена. Ну, очевидно, что провокация и есть нечто подстроенное, однако здесь речь шла о вмешательстве кого-то третьего. Кого-то, кому нужен был конфликт именно здесь. Потому что никто из Драхмы не был настолько идиотом, чтобы провоцировать именно Бриггс — самую укреплённую крепость Аместриса. А никто из Бриггса не полез бы на Драхму, боясь расправы коменданта. Почему-то эти итоги напомнили мне ту странную историю из Ишвара: тот офицер, который согласно свидетельствам убил ребёнка и спровоцировал войну, отрицал, что вообще находился там в тот день. Однако историю всё равно замяли.

Мы задержались на две недели после окончания огня, чтобы довести пациентов. Несмотря на весь тот ад, через который всей крепости пришлось пройти, и я, и Франкен находили и некоторое количество положительных моментов. Прежде всего, мы смогли получить обширные данные по «Фредициллину», который на поверку оказался идеально очищенным препаратом, что пусть и не исключало побочных эффектов, по крайней мере, сокращало их. Затем у нас собралась неплохая статистика по автоброне, имитирующей настоящее тело. Помимо ряда преимуществ, она также оказалась хорошим помощником для санации психических проблем, ведь не так ярко напоминала о потере родной руки или ноги. Так что Франкенштейн немного приблизился к своей идее создания киборга. Вот уж точно не та технология, которую можно было доверить нынешней армии Аместриса.

В последний день нашей службы нас вызвали в кабинет коменданта. Вообще, я бы не сказала, что мы с ней много контактировали в это время, что было совершенно не удивительно — мы пытались не захлебнуться в море своих дел, она — своих. Однако в тех редких случаях, когда мы всё-таки пересекались, у меня никогда не возникало сомнений в уважении, как с её стороны, так и со своей. Уже вечером мы должны были сесть в поезд, который увезёт нас обратно в Центральный город. Зачем бы коменданту понадобились наши замученные персоны, я не имела ни малейшего представления. Однако если ты находишься на службе в армии и тебе приказывают куда-то явиться, ты отрываешь зад и идёшь. Так что именно это мы и сделали.

— Входите, садитесь, — с порога произнесла Оливия, опустив все положенные формальности.

— Добрый день, — озадаченно и не очень к месту отозвалась я, последовав указаниям.

— Как вам Бриггс? — улыбнулась она, садясь на своё кресло, тогда как мы устроились на стульях для посетителей.

— Откровенно говоря, я буду вспоминать с содроганием последние три месяца, — признался Франкенштейн. — Хотя условия были вполне пристойными.

— Понимаю вас, — вздохнула генерал-майор. — Это суровое место, и вы попали сюда в суровое время.

— Ничего не поделаешь, — я развела руками. — И всё же, брат прав — условия здесь были ничего.

— С чем вы сравниваете? — изогнула бровь Оливия. Надо понимать, она не питала иллюзий о том, в каком состоянии находится крепость.

— С полевым госпиталем в Ишваре, — я пожала плечами. — Там… — договаривать я не стала, на пару мгновений потеряв связь с реальностью. — В общем, здесь у нас постоянно были под рукой материалы и реагенты, был «Фредициллин», были сержанты и лейтенант и даже было место для сна. Это весьма неплохо.

— Пожалуй что так, — кивнула она. — Но как пункт постоянной дислокации Бриггс, конечно…

— Суров, — кивнул Франкен. — Однако это вопрос к Центральному штабу. Потому что по части оружия и формы, как я заметил, у вас всё хорошо. Если допустить достаточное финансирование, здесь было бы либо всё, либо ничего. Не пришлось бы выбирать, на что нужно больше средств.

— Зрите в корень, — свела брови генерал-майор. — И ведь не сказать, что у армии нет денег.

— Судя по нашим гонорарам — очень даже есть, — скривилась я. — Вам бы здесь какие-нибудь исследования на пользу армии проводить — вообще проблем с финансированием бы не было.

— Как вы сами подвели к теме, — улыбнулась Оливия. — Не хотели бы вы остаться в Бриггсе?

— Это интересное предложение, — отозвался Франкен. — Однако мы не ведём никаких исследований, для которых были бы нужны такие условия. К сожалению. Хотя, я думаю, мы могли приехать сюда позднее для некоторых испытаний. Разумеется, с финансированием.

— Испытаний? — переспросила комендант. — Чего?

— Некоторым из солдат с их согласия мы с Фреди ставили автоброню, имитирующую настоящие конечности, — начал он. — Это пока экспериментальные модели, однако я рассчитываю, что они покажут себя с лучшей стороны в этих условиях. Мы собрали довольно много первичных данных за это время, однако, если вы не будете против, я бы хотел продолжать получать сведения о пациентах от майора Зальцера. Тогда мы бы смогли рассчитать оптимальный состав автоброни для низких температур.

— Конечно, — кивнула Оливия. — Я знаю, что многим приходилось думать о переводе, если они ставили автоброню, из-за того, что она могла отказать на морозе. Если вы сможете решить эту проблему, это будет прорыв.

— Экспериментальные модели показали, что частичное включение в кровеносную систему помогает терморегуляции, что сокращает износ, — подала голос я. — Однако, я думаю, мы сможем найти лучшие материалы, если хорошенько погрузимся в тему, да, Френки?

— Полагаю, что так, — он кивнул.

— Мне остаётся только пожелать вам успехов в исследованиях, — генерал-майор поднялась. — И поздравить с присвоением нового звания. За ваши заслуги перед армией вы были представлены к награде и повышены. Могу сделать это первой, — она улыбнулась. — Хотя пройдёт это всё в Центральном штабе.

— Эм, — я озадаченно покосилась на Франкена. — Спасибо?

— Вы удивлены? — Оливия вскинула брови.

— Мягко говоря, — признал Франкенштейн. — Мы вроде ничего такого особенного не сделали — работали в рамках контракта.

— Когда я увидела вашу статистику выздоровлений, я сперва не поверила. Однако я знаю в крепости каждого, и все потери подтвердила лично, — она на пару секунд мрачно свела брови. — Не могу сказать, что они такие уж скромные, но в несколько раз меньше ожидаемых. И это полностью ваша заслуга.

— Ну уж, — скривилась я. — Не могу согласиться, что полностью. Снабжение тоже играло большую роль. И гигиена. И…

— Никакое снабжение не справилось бы без вас, — перебила она меня.

— И всё же, вы приписываете нам излишние лавры, — мягко заметил Франкен.

— Как бы вы к этому не относились, приказы уже подписаны фюрером Бредли, — пожала плечами Оливия.

— Спасибо, — я постаралась улыбнуться. — Было приятно работать под вашим началом.

На этом мы попрощались. В свете работы с автобронёй здесь разработка Франкена заиграла новыми красками — её эстетическая часть отошла на второй план. И работы там было вагон и маленькая тележка. Однако здесь нам удалось не только собрать довольно много данных, но и найти и разрешить некоторые вопросы создания такой автоброни. Что, надо заметить, было весьма неплохим результатом.

В пять часов вечера был практически разгар майского дня. Хотя в Бриггсе всё равно можно было выйти на улицу только в зимнем бушлате и меховых сапогах, и май, в принципе, отличался от остальных месяцев только продолжительностью светового дня. В горах было холодно и довольно скупо на цвета: серо-чёрные камни, белый снег, голубое небо. Ну, небо, надо думать, радовало всеми оттенками синего от почти белого до почти чёрного, но мне на это посмотреть случая как-то не представилось. Машина, которая должна была доставить нас к поезду, увозила из крепости и майора Армстронга. Он не находился на службе в Бриггсе, однако, насколько мне было известно, сопровождал все грузы из Центрального города сюда. Теперь вот приехал нас домой конвоировать.

Когда мы уже довольно прилично отъехали от крепости, меня довольно внезапно посетила мысль о том, что с момента отъезда я ни разу не связывалась с домом. Никаким способом. Ну, моя тотальная занятость меня, конечно, оправдывала, но сегодня можно было бы и позвонить — сказать, что едем домой и к утру будем. Но нет — я даже не подумала об этом. И разворачивать машину было поздно — хотя военный поезд и приехал практически за нами, ждать нас никто бы не стал. Опоздали — вперёд, на гражданский и со всеми остановками. Это если не считать того факта, что этот самый поезд уже было видно, так что разворачиваться было бы странно и даже подозрительно.

Лейтенант Штурц, как и мы, ехал домой. Не могу сказать, что Рихарду пришлось легко на службе здесь. И хотя на передовой он не был, госпиталь тоже оказался ещё той школой. В первые дни, после моего марафона, он оказался вынужден исполнять функции санитара вместе с сержантами. Старшего санитара. Потому что больше всего там нужна была именно такая помощь. И тогда это давалось ему с трудом. Одно дело слышать о героизме солдат на границе, совсем другое обмывать практически собранное из кусков тело такого героя. Никакой романтики, ничего красивого. Он осунулся и похудел. Хотя за последний месяц, как мне показалось, вроде свыкся и пришёл в норму. Без понятия, звонил ли он домой за это время, однако радости возвращения не скрывал.

Как и по пути сюда, лейтенант разместился в соседнем с нами купе. И я планировала заняться тем же, что и в прошлый раз — улечься спать. Правда, теперь мне не требовалось снотворное, ведь я и так могла легко проспать сутки. Так что я сняла китель и завернулась в тонкое одеяло, отвернувшись к стене.

— А поговорить? — раздался чуть насмешливый голос Франкенштейна.

— О чём? — вяло отозвалась я.

— То есть, нам с тобой и поговорить не о чем? — усмехнулся он.

— Просто чтоб я знала, — я развернулась и посмотрела ему в глаза. — Это ты дружески подтруниваешь или ненавидяще издеваешься?

— Странный вопрос, — лицо Франкена внезапно сделалось очень серьёзным. — Ты правда думаешь, что я могу ненавидеть тебя после всего?

— А по тебе не поймёшь, — пробурчала я, пожала плечами и отвернулась. — Я буду спать. Можешь говорить, если собеседник болтливости Йорика тебя устроит.

— Не-ат, — он определённо зевнул. — Я лучше тоже посплю.

Я проснулась от толчка. Поезд резко остановился, и я по инерции дёрнулась, отчего глаза мои и распахнулись. За окном было ещё темно, но я потёрла лицо и села. Франкенштейн тоже заворочался и сел. Как и я, он оказался без кителя и бушлата, которые все четыре — и мои, и его — кучей лежали на столе. Хотелось потянуться и размяться, но купе было для этого слишком тесным. Я сунула ноги в сапоги и стала подниматься. И врезалась своим лбом в лоб Франкена, с которым мы, похоже, действовали синхронно.

— Шишка будет, — поморщилась я, потирая место удара.

— У нас же была мазь от ушибов где-то в саквояже, — отозвался Франкен. — Дай посмотрю.

— Лоб или саквояж? — озадаченно изогнула бровь я. — Впрочем, шишку я себе уже диагностировала, а вот от препаратов у нас не осталось абсолютно ничего.

— Тогда надо будет попросить льда, — усмехнулся он. — Пойдём. Надо зайти к Кессеру.

— Куда без этого, — хмыкнула я.

Центральный город в плане погоды от Бриггса отличался разительно. Здесь в начале мая уже и ночи были тёплые, так что зимние наши одеяния пришлось повесить через локоть — впихнуть их в саквояж не было никаких шансов даже с учётом освободившегося от препаратов места. Его заняли зимние сапоги. Мы вышли из купе и направились на платформу. Через пару минут нас нагнал лейтенант Штурц, которому тоже полагалось доложить о прибытии полковнику. Нас никто не задерживал, так что мы вполне свободно дошли до здания штаба, где по тихим коридорам отправились к кабинету Кессера.

А утро было ранее — ещё не рассвело, что в мае происходило около четырёх. Ко мне мысль эта пришла, когда мы уже подходили к его кабинету. Не было бы сюрпризом, на самом деле, если бы полковника на месте не оказалось. Сюрпризом было то, что он там был. После того, как Рихард постучал, полковник сам открыл дверь. Он выглядел усталым, как будто не ложился с вечера, но улыбался так широко, как будто мы ему привезли подарок, о котором он всю жизнь мечтал. Типа вертолётика на радиоуправлении. Все же такой хотят.

— Подполковник и подполковник, — Кессер сжал моё правое и Франкена левое плечо. — Ещё одна такая командировка, и вы меня догоните.

— Я бы предпочёл остаться майором и никуда больше не ездить, — мрачно хмыкнул «брат».

— Я тоже, — тихо кивнула я.

— Ерунда, — рассмеялся полковник. — Генерал-майор Армстронг очень хорошо отзывалась о вас. В её рапорте вы прямо герои Бриггса.

— Мы просто делали свою работу, — нахмурился Франкен.

— На пределе сил и лучше кого бы то ни было, — пожал плечами полковник. — Согласно приказу, вы уже в новых чинах, буквально со вчерашнего дня. Однако торжественное присвоение званий и представление к наградам будет через три дня. Чтобы здесь и в крепости это было одновременно. За это время вам пришлют парадную форму.

— Пропустить это нельзя? — скорчила кислую мину я.

— Нельзя, — строго посмотрел на меня Кессер. — Вы получаете награду, никого не убив на войне. Это будет…

— Девяносто семь, — перебил Франкен. Я закусила губу. — Мы не смогли ничего сделать для девяноста семи человек. Для двадцати одного — даже не пытались. Вы полагаете, нормально получать награду за такое?

— А скольким вы помогли, вы знаете? — сощурился полковник. — Знаете, что среди раненых в этом столкновении потери составили меньше десяти процентов? Знаете, что это в пять раз меньше лучших прогнозов?

— Скажите это родным тех, кто остался в Бриггсе навсегда, — пробормотала я в сторону.

— Я не буду убеждать вас в том, что вы совершили невозможное, — вздохнул Кессер. — Просто будьте здесь на церемонии. А потом можете поехать в отпуск. Командование дало вам месяц на отдых.

— У нас пациенты, — безэмоционально заметил Франкен.

— Они как-то прожили без вас три месяца, потерпят и ещё один, — отмахнулся полковник. — Ах да, мне ещё нужен будет ваш рапорт. О вашей работе у меня их целая пачка, а я хочу почитать о снабжении, службе лейтенанта и вообще делах в Бриггсе. И это скорее просьба, а не приказ. На этом можете идти.

— Есть, — как будто слегка насмешливо отозвался Франкен и подтолкнул меня за талию к выходу.

Мы оставили лейтенанта с его начальником и побрели по коридорам к КПП. Только-только занялся рассвет, и ясное небо начало светлеть с востока. Звёзды постепенно гасли, а цвета теряли серость и становились насыщенными. Цвета за окном — в коридорах штаба менее уныло не становилось. Нам оставался последний коридор, когда мне в голову пришла одна мысль.

— Мы домой пешком пойдём? — спросила я, не сбавляя шаг.

— Можем и пешком, — отозвался Франкенштейн. — Забыли лёд попросить, кстати.

— Ага, — я повернулась к нему и увидела ровно по центру его лба шишку. На моём, надо думать, красовалась такая же. — Точно.

Сбавить шага или развернуться ни я, ни он даже не подумали. И не то чтобы общество Кессера было неприятным, просто очень сильно хотелось наконец попасть домой. На улице нас ждал ещё один сюрприз в лице капитана Фарнела, который стоял у машины и кого-то ждал. Оказалось, что нас. Он как-то странно пожал нам руки — так их жмут кумирам каким-нибудь, типа «больше никогда не буду мыть эту ладонь». А затем без всяких комментариев отвёз нас домой.

Дома не изменилось абсолютно ничего, что не могло не радовать. Мы поднялись по своим спальням, переоделись в домашние наряды и вернулись в гостиную. Готовить самой, когда здесь была Катрина и её прекрасные сырники, я не испытывала ни малейшего желания, а вот кофе сварить — другое дело. Чтобы отвлечься и перестать думать о последних месяцах, я вытащила с полки книгу по прикладной электродинамике, предрекая себе сонливость, и уселась читать. Франкенштейн сидел напротив с термодинамикой. Откуда у нас в библиотеке такой материал и зачем было читать его? А кто его знает?

Часы наверху пробили семь. Примерно в это время Катрина обычно начинала готовить завтрак, но я не знала, сохранился ли тот же распорядок дня, пока нас дома не было. Однако вместо того, чтобы ринуться выяснять, я обратила очи к Франкенштейну.

— Почему бы нам в свой отпуск не съездить в Ксеркс?

— Ксеркс? — переспросил он.

Однако голос его утонул в грохоте — с кухни донёсся звук упавшей на пол чугунной сковороды, а затем быстрые шаги. В дверях возникла Катрина. Она внимательно посмотрела на меня, потом на Франкена, потом привалилась к косяку и медленно съехала вниз, роняя лицо на ладони.

— Харай, — взвыла она. — Харай…

У меня брови поползли к затылку, у Франкена они, как мне показалось, так далеко всё-таки не собирались, хотя тоже намеревались скрыться под волосами. Тяжёлые шаги ишварита совсем скоро донеслись с кухни.

— Что такое? — спросил он, подходя. А через мгновение заметил нас. — Док?

— Э… Доброе утро, — выдавила я. — Как вы тут?

— Док… — Катрина всё ещё рыдала на полу в проходе, а Харай пересёк гостиную ко мне и поднял на ноги.

— Я вообще не выходила из крепости, — я поджала губы. — Всё в порядке. Мы живы.

— Мы очень волновались, док, — он протяжно облегчённо выдохнул, а затем нахмурился. — Вы похудели, — он бросил взгляд на Франкенштейна. — Оба.

— Да, килограмм так на десять, — кивнула я. — Еда там и близко не дотягивает до катрининой. Вот прямо небо и земля.

— Я… — всхлипнула она. — Я сейчас. Что вам сделать?

— Сырники, — изрёк Франкен. — Столько, чтобы прямо из ушей полезли.

Она поднялась, широко улыбнулась и ушла в кухню. Оттуда вскоре стали доноситься характерные звоны и постукивания, а сама она старалась проходить так, чтобы видеть, что никуда мы не исчезли. Пришлось переместиться в кухню, чтобы шею не свернула и завтрак не сожгла. Харай в это время рассказывал, что происходило здесь, старательно обходя тему конфликта. Расспрашивать нас они оба, как мне показалось, не собирались. Как же хорошо было дома…

Вечером мы снова сидели в гостиной. Хотелось верить, что никто о нашем возвращении не знал и потому и не беспокоил. Оказалось, что пока нас не было, сюда несколько раз приходили Штурцы — они рассказывали о том, что им звонил Рихард, и пересказывали его слова. Так наши домочадцы были в курсе событий и знали о том, что с нами всё условно в порядке. Ну, что наши руки, ноги, головы и прочие части тела никуда не отделялись и по-прежнему крепились там, где им полагалось. Я подумала, что надо будет как-нибудь отблагодарить их потом.

Я задумчиво перелистывала в одну и другую сторону одну и ту же страницу книги, которую с утра взяла с полки. На обеих сторонах был зубодробительный текст на умном, в смысл которого мне никак не удавалось въехать. Так что вид у меня, надо полагать, был отсутствующий, как после удара пыльным мешком по затылку. Смотрела я вроде бы в книгу, а наблюдала там известную композицию из пальцев.

— Почему ты хочешь в Ксеркс? — внезапно спросил Франкенштейн. — Там вроде не курорт.

— Вообще не курорт, — кивнула я, поднимая голову. — Там пустыня и больше ничего, — я нахмурилась. — И развалины.

— То есть, для туризма место так себе? — он изогнул бровь.

— Греки бы с тобой не согласились — половина их туризма основана на развалинах, — хмыкнула я. — Но, в общем, да — это не очень хорошее место для поездок.

— Тогда не лучше ли выбрать что-нибудь другое для отдыха?

— А кто говорил про отдых? — меня скептически перекосило. — Слышал выражение «Если зашёл в тупик, вернись к началу»?

— Допустим. Но при чём тут Ксеркс? — скривился Франкен.

— Что это с тобой? — я еле подавила порыв подойти и потрогать его лоб на предмет температуры. — Ты вроде обычно не тупишь.

— Мне надо тебя начать пытать, чтобы ты заговорила? — он вскинул брови.

— Ксеркс — древний город, который оказался в мгновение разрушен незадолго до основания Аместриса. Известная нам алхимия пришла именно оттуда, — вздохнула я. — Не верю, что ты этого не знал.

— И ты думаешь, что мы сможем там найти что-то, что поможет в нашем исследовании? — задумчиво свёл брови Франкенштейн. — Уверена?

— Нет, — созналась я. — Но я не уверена и в том, что эта поездка ничего не даст.

— Ладно, давай съездим, — внезапно согласился он. — Пустыня определённо будет сильно отличаться от гор, так что поможет отвлечься.

— Вот и славно, — я улыбнулась. — Поедем после этой церемонии.

— Ха… — скривившись, выдохнул Франкен. — Ещё она. Точно.

— Надо будет придумать на всякий случай речь, — мрачно добавила я.

— Оставь это мне, — криво улыбнулся Франкенштейн. — Сделаю так, что больше нас никогда не попросят ничего торжественно вещать.

— Нисколько в тебе не сомневаюсь, — улыбнулась я.

Парадную форму доставили на следующий день. В то самое время, когда мы увлечённо склонили головы над картой, прикидывая маршрут, каким лучше было бы поехать. Харай и Катрина безапелляционно заявили, что поедут с нами, и ни я, ни Франкен не имели ничего против их компании. Мы решили ехать повозкой. Так что дорога нас вполне устраивала вообще любая. Как и её, впрочем, отсутствие, если не считать какой-нибудь непроходимой тайги, по которой лошади просто никак не могли бы идти. Пакеты с формой и обувью привёз лейтенант, выглядевший так, будто только-только закончил академию. У него над верхней губой был такой забавный пушок, ещё не оформившийся в усы. Он передал нам под роспись комплекты в гостиной и, как мне показалось, никак не мог перестать оглядываться по сторонам. Но ничего спрашивать он не стал, даже заметив карту на столе. Просто напомнил, что нас очень ждут на церемонии. Как будто мы могли об этом забыть.

После отъезда лейтенанта мы взялись за расчёты всего того, что нам нужно было взять с собой. Выходило довольно много, хотя от идеи взять с собой еды сразу на весь поход мы быстро отказались — она бы махом испортилась. Мы рассчитывали, что путешествие займёт у нас не больше трёх недель, и это время мы готовы были протянуть на консервах, крупах и сухарях. О, и воде. С водой вопрос был особенно сложный. Всё больше было похоже, что в одну повозку у нас всё не поместится. Сначала подумали взять машину, но от этой идеи пришлось отказаться — по пустыне она ехать не могла. Может, какая-нибудь военная модель и могла справиться с песком, но гражданская модель Франкена встала бы через пару километров. Это означало, что нам надо было взять в прокат ещё одну повозку. Или спросить, нет ли списанной госпитальной повозки в Центральном штабе.

Процесс подготовки был таким увлекательным, что я едва не упустила из внимания дату церемонии. Рано утром после завтрака позвонил полковник Кессер. С ним говорил Франкенштейн, которому он и напомнил, что нас ждут в штабе к одиннадцати часам. Пришлось приводить себя в вид, достойный звания офицера. Благо, я немного отъелась за последние дни, и парадная форма не висела мешком. Моя, кстати, включала в себя не брюки со стрелками, а юбку с встречной складкой. Что примечательно, длиной в пол. А вот туфли были некрасивые. Очень удобные, что странно, но вот в магазине я бы такие не купила. Даже если бы это были единственные подходящие по размеру. Даже если бы они вообще были единственными. Но в них действительно было удобно, а юбка в пол их скрывала, так что я могла смириться с этим. К слову, я видела стандартную женскую форму, и в ней была юбка-карандаш выше колена. Так что было даже интересно, эта длина лично для меня или для всей парадной?

За нами приехала машина. Почему-то это снова был капитан Фарнел. Не было никакой необходимости присылать его, поскольку мы бы прекрасно добрались и сами, но капитан сказал, что командование запланировало небольшой фуршет. Мне лично было непонятно, что это меняло, но он почему-то был убеждён, что сами мы домой вернуться не сможем. Типа, водитель сказал, что всех развезёт — и точно, всех развезло.

Большая часть повышений в звании была в Бриггсе, в Центральном штабе их было буквально два. На первую часть церемонии, где происходило торжественное вручение звёздочек на погоны и представление к наградам, были приглашены газетчики и родственники некоторых офицеров крепости. В частности, там была семья генерал-майора — я опознала их по майору Армстронгу. Не знаю, кто составлял программу, однако мы с Франкеном были в самом конце. И всю дорогу журналисты откровенно скучали, даже не делая снимков генералов, получавших ордена и медали.

Вёл церемонию генерал-лейтенант Рейвен. Это был широкоплечий, статный военный лет так шестидесяти, с полностью седой головой. У него был приятный низкий голос, которым он читал приказы. Кроме него из верховного командования присутствовал сам Кинг Бредли, с которым рядом сидели ещё трое в высоких чинах. Надо заметить, что генерал-лейтенант обладал самой благообразной наружностью из них. Если не считать фюрера — для протокола.

Мероприятие было скучнейшим. Вот прямо скучилищным. Фотограф и журналист из «Ведомостей» временами откровенно зевали при чтении приказов. Присутствующие вели себя в рамках, однако казалось, что они находились здесь либо потому, что должны были, либо потому, что чего-то или кого-то ждали. Я, откровенно говоря, думала, что ждали они фуршет.

— И наконец, два последних приказа, — объявил генерал-лейтенант. — Они практически идентичны, так что я зачитаю один. Итак. «Приказ от второго мая тысяча девятьсот одиннадцатого года. Майору Фредерике», в втором — Франкену, «Штейн, государственному алхимику присвоить звание подполковника за заслуги при несении службы, а также представить к наградам «Герой Аместриса», «Герой Бриггса» и «За заслуги перед отчеством». Ваше Превосходительство, — обратился он к фюреру. — Вы не окажете честь?

В зале изменилась атмосфера. Фотограф и журналист были у сцены и первый делал один за другим снимки «комплекта Штейн», а второй старательно строчил. Остальные присутствующие тоже обратили внимание на сцену. Кинг Бредли поднялся на невысокую сцену, на которой происходила раздача слонов, следом за нами. Генерал-лейтенант торжественно вручил нам погоны с новым количеством звёзд — как будто имело значение старое, а затем фюрер не менее торжественно прицепил медали мне и Франкену на грудь.

— Я хотел бы сказать, — обратился Бредли к залу. — Эти награды я вручаю с особой гордостью. Ведь подполковник Штейн и подполковник Штейн совершили невозможное для наших солдат в крепости Бриггс.

Зал разразился аплодисментами. Мне было ужасно неловко. Я не знала, чьи здесь родственники — тех, кого удалось спасти, или тех, кого не удалось. Мне хотелось поскорее уйти и забиться в какой-нибудь угол. В этот момент к нам повернулся генерал-лейтенант:

— Не хотите сказать что-нибудь?

Франкенштейн покосился на меня — я решительно помотала головой из стороны в сторону, пряча глаза. Он вздохнул, кивнул и вышел к микрофону. По крайней мере, устройство было похоже именно на него и работало примерно так же.

— Я попрошу тишины, — мрачным голосом произнёс Франкен. — Каждая спасённая в Бриггсе жизнь является гордостью для нас сестрой. Ведь это значит, что мы смогли сохранить самое драгоценное, что есть у человека. Однако я хочу попросить всех почтить минутой молчания тех, кого мы спасти не смогли. Скорбь о каждом из них останется со мной и Фредерикой навсегда.

Он отошёл от микрофона и опустил голову. Повисла гробовая тишина. Даже фотограф перестал делать снимки. Было слышно только тиканье больших напольных часов, и какая-то муха издавала неуместный стук в стекло. Спустя минуту Франкен кивнул и направился прочь со сцены. Я поспешила следом. Откровенно говоря, мне казалось, что сейчас самый подходящий момент, чтобы уйти, но перед нами как из-под земли вырос журналист.

— Интервью для «Ведомостей», — произнёс он. — Могу я занять немного вашего времени?

— М, — Франкенштейн нахмурился. — Погодите.

Он подхватил меня под локоть и потащил в самый тихий и тёмный угол. Я не сопротивлялась этому, хотя и не знала, что там обсуждать: я лично никакого интервью давать не хотела. Потому что следовало ожидать только самых неудобных вопросов, а никак не милой беседы. Впрочем, милая беседа о вооружённом конфликте тот ещё нонсенс.

— Что думаешь? — зашипел Франкен. — Стоит?

— Я не хочу, — призналась я.

— Но ты ведь понимаешь, что об этом надо поговорить, — он свёл брови.

— Разумеется, — я вздохнула. — Только я не горю желанием делать это публично. К тому же я уверена, что это даже отдалённо сеанс психотерапии напоминать не будет.

— Но если мы не станем говорить с журналистом, он может надёргать какой-нибудь ереси из контекста, — скривился Франкенштейн.

— Куда ни кинь, — скорчила кислую мину я. — Ладно, давай.

Я бы не сказала, что Франкенштейн уговаривал меня — больше похоже было, что нас обоих. Но это действительно было так: или мы сами говорим за себя, или читаем потом журналистские произвольные допущения. Что уже было очень не очень, как правило. Поэтому мы вернулись к журналисту, пытаясь выдавить доброжелательное выражение лица.

— Давайте только найдём, где сесть, — обозначил согласие Франкен.

— Меня зовут Лайен Лорни, — представился журналист. — Фотограф — Алекс Гров.

— Очень приятно, Лайен, — я постаралась скривить своё лицо в улыбающейся гримасе, и мы пожали руки. — О чём вы хотели поговорить?

— О вас, — оживился он. — И об армии, конечно.

Я глубоко вздохнула. Мы нашли целый свободный стол у окна, выходящего на плац. Не в том плане, что остальные столы целостность утратили, а потому что за остальными хоть один человек, но сидел. Сначала фотограф сделал наши портретные снимки, и я почему-то подумала, что лицо моё, как и Франкена, окажется не только в «Ведомостях». Мы наконец расселись, и Лайен приготовил блокнот и диктофон — такую здоровенную штуковину с пустой и полной бобинами плёнки, которая заняла почти весь стол. И судя по количеству этой самой плёнки, журналист планировал обширный допрос с пристрастием.

— Итак, давайте начнём, — улыбнулся Лайен. — О вас мало что известно, однако ваши имена в последние полгода постоянно на слуху. Где же такие, не побоюсь этого выражения, бриллианты Аместриса скрывались прежде?

— Странно, что прежде вы о нас не слышали, Лайен, — коварно улыбнулся Франкен. — Доктор Фреди, Фредерика Штейн, и до поступления на военную службу была весьма известным хирургом. Со всей страны к ней приезжали пациенты.

— Как и доктор Френки, — я поджала губы и бросила на него взгляд, говоря «ты не спихнёшь всё на меня». — Нет в Аместрисе такого уголка, где бы не знали его как кудесника автоброни и протезирования.

— Да, я знаю об этом, — закивал журналист. — Но о вас самих, о вашей жизни ничего не известно. Уверен, наши читатели хотели бы знать своих героев.

— Что ж… — Франкенштейн благородно взял на себя роль рупора нашей истории. — Мы родились второго февраля тысяча восемьсот восемьдесят второго года в семье алхимика и врача в Метсо. У нас были старший и младший брат, — он нахмурился. — Редко бывает так, чтобы близнецы оказывались одинаково одарёнными, но с нами именно так и вышло — способности к алхимии мы проявили в шесть лет, а в семь нас отправили в пансион на обучение. Через год в Метсо разразилась эпидемия и унесла множество жизней. Когда мы вернулись домой, братьев уже не было, матери тоже. Отец умирал. Нам захотелось отыскать способ вернуть их. Или хотя бы найти лекарство, которое могло бы справиться с подобной болезнью.

— Вы сказали, вы хотели найти способ вернуть их, — зацепился Лайен. — Вы искали способ провести человеческое преобразование?

— Нам было восемь, — я мрачно посмотрела на него. — И наши родители умерли. Вы бы не хотели вернуть их на нашем месте?

— И ваши труды увенчались?..

— Ничем, — Франкен вздохнул и откинулся на спинку стула. — Однако мы приняли решение посвятить жизнь медицине, и в двенадцать поступили в медицинскую Академию Метсо. В двадцать лет мы оба уже имели звания доктора медицины. Я уехал в Долину Раш, чтобы обучиться механике автоброни, потом жил какое-то время в Нефкауме, Айзепе, Меббо и Лиоре. Осенью пошлого года я вернулся домой, к сестре.

— После отъезда Франкена я открыла практику и пару лет преподавала в Академии, хотя последнее было довольно затруднительно — мои студенты были старше меня, — я вздохнула. — А потом я уже работала только у себя. После диверсии в Ризенбурге я отправилась работать в полевом госпитале в Ишваре. Вернулась домой после окончания кампании и возобновила старую практику. Собственно, всё.

— Биографично, — улыбнулся Лайен. — И очень сухо. Может быть, что-то о вашей личной жизни?

— А это что, о публичной было? — изогнул бровь Франкен.

— Я имею в виду… Эм… Вы состоите в браке, например?

— С алхимией, — хмыкнул «брат».

— Мы не созданы для семейной жизни от слова совсем, — улыбнулась я.

— Может, вам просто ещё не встретился тот самый человек, — Лайен улыбнулся мне так, что моё лицо невольно растянула жабья морда.

— Наш ритм жизни не устроит никакого человека, — снова заговорил Франкенштейн. — Сначала — может быть, но спустя пару месяцев начнут всплывать вопросы и претензии «Тебе пациенты дороже меня?» или «Ты проводишь с книгами больше времени, чем со мной». И да — пациенты мне всегда дороже, а с книгами я провожу всё своё время.

— Что ж, я понимаю, — кивнул он. — О себе вы мне вряд ли что-то ещё расскажете. Давайте поговорим об армии. Как вы считаете, армия Аместриса показала в Бриггсе свою мощь?

— Это предельно странный вопрос, — скривилась я. — Мы находились там как военные врачи и имели дело с ранеными аместрийцами. То есть с результатами атак Драхмы. Если вам хочется сравнить мощь армии по потерям среди раненых — можете обратиться к официальным сводкам. У кого число потерь меньше, та армия и сильнее.

— Очень грубое приближение, — заметил Франкен.

— Разумеется, — кивнула я. — Но по нашей работе другой объективной оценки нет.

— Вы знаете что-нибудь о причинах конфликта? Это действительно была провокация Драхмы? — продолжил Лайен. А вот и стрёмные вопросики пошли.

— Расследование, насколько мне известно, этого не подтвердило, — отозвался Франкенштейн.

— На территории Драхмы какое-то время говорили, что провокация была со стороны Аместриса, — добавил журналист.

— Этого расследование тоже не подтвердило, — заметила я.

— А что вы сами думаете?

— Я думаю, что это была большая трагедия, которая унесла много жизней. И мне не интересно, почему это произошло, — отрезал Франкен.

— Но неужели вам не хотелось бы знать, что на самом деле случилось? — не поверил Лайен.

— Нет, — я вздохнула. — Что мне действительно хотелось бы знать, так это насколько я смогу расширить применение алхимии в медицине как в части протезирования, так и донорства.

— Ты не говорила об этом, — заметил Франкен.

— К слову не пришлось, — я пожала плечами. — Хотя испытания термоустойчивой брони мы обсуждали с генерал-майором.

— А точно, — он кивнул и повернулся к журналисту. — Что-нибудь ещё?

— Пожалуй, нет, — Лайен поднялся и выключил диктофон. — Спасибо.

На фуршет всё-таки пришлось остаться — при попытке побега мы были перехвачены полковником Кессером. Разговор оказался менее неприятным, чем я ожидала, однако всё равно достал из памяти прошлые два месяца. Из-за них хотелось надраться до зелёных соплей, но на это память услужливо подсунула воспоминания о первом января, и желание как рукой сняло. Фуршет, в общем, тоже оказался мероприятием довольно унылым. По крайней мере, в те полтора часа, когда мы приличествующе присутствовали. Может, потом градус алкоголя повысился, и им там стало веселее, но этого мы уже не застали. В этот раз мне не пришлось канючить, чтобы мы поехали домой — Франкенштейн согласился, не дав мне закончить предложение. И ведь вроде бы мы ничего такого эдакого не делали, а я лично устала.

На подготовку к поездке у нас ушло ещё два дня. Я взяла на себя закупку продуктов и всякого разного вместе с Катриной, а Франкенштейн озаботился второй повозкой. В штабе и правда нашлась списанная, почти такая же как наша — на две скамьи-койки. Это решало вопрос с ночлегом, хотя меня как-то не радовала перспектива ночевать в чистом поле. Не знаю почему. Они с Хараем до самого отъезда «доводили эти колымаги до ума», практически спихнув нам всё остальное. Из-за закупок пришлось ехать в банк за наличностью. Бес меня попутал узнать о состоянии счёта, после чего я твёрдо решила полностью переложить это на плечи Франкенштейна. Если считать по привычным мне ценам, то сумма была не такая уж заоблачная, но во времени, где курица стоила в двести раз меньше, это была совсем другая история.

Мы выехали рано утром во вторник. Я правила первой повозкой, на козлах второй сидел Харай. Ехать нам нужно было на северо-восток, и по вполне пристойным дорогам мы могли добраться до Постерима, а уже оттуда дороги не было вообще. А ещё в пустыне нужен был проводник, но его как раз и можно было найти в этом самом городе. На дорогу туда мы заложили пять дней, в расчёте, правда, на хорошую погоду. Травка зеленела, солнышко блестело, лёгкий ветерок трепал гриву лошади, и мне в голову полезли дурацкие мысли. Никак не могла перестать думать о тех словах Лайена про провокацию. Что-то во всём этом вызывало у меня зуд в мозгу. И мне почему-то казалось, что Ксеркс мог меня от этой чесотки избавить.

— Ты говорила про донорство, — напомнил из повозки Франкен. — Ты действительно думала об этом?

— Да, — я непонятно зачем кивнула. — Представь, что было бы, будь в нашем распоряжении, например, кровь для переливания. Или если бы мы могли преобразовать отдельно от тела необратимо повреждённый орган и пересадить его.

— Это… очень сложные расчёты, — он выбрался на козлы и сел рядом со мной. — Огромный пласт работы.

— Меньше, чем кажется, — я пожала плечами. — Проблема только в том, что это высокоуровневая алхимия, и с ней справится не каждый.

— Ты хотела сказать, высокоуровневая медицинская алхимия, — поправил Франкен. — Надо думать.

— Всё может упереться в то, что это сможем делать только мы, — я нахмурилась. — Чтобы это с нами не умерло, нам надо брать учеников. И много.

— Или искать способ упрощения, — он вздохнул.

— Ну, с кровью довольно просто выходит. Вроде, — улыбнулась я. — С органами сложно. И конечностями. С конечностями вообще мрак.

— Почему? — удивлённо спросил Франкен.

— Потому что практически невозможно хирургически пришить конечность, а алхимически… Мрак полный.

— А как автоброню нельзя?

— Нет, это другое совсем, — я поморщилась. — Но, думаю, надо с крови начать.

— У нас ещё обещанный генерал-майору проект автоброни, — напомнил он.

— Угх… Я знаю, какая на моём надгробии будет эпитафия, — криво усмехнулась я. — «Она планировала написать ещё одну работу».

Франкенштейн сначала улыбнулся, а потом рассмеялся в голос. А я вроде ничего такого сильно смешного не говорила.

По пути до Постерима никаких происшествий с нами не случилось. Дни были похожи один на другой и отличались разве что едой. И то не всегда. Погода радовала — было солнечно, но не жарко. С проводником тоже повезло — его Франкенштейн нашёл буквально за час. Никаких причин тянуть время у нас не было, так что в пустыню мы попали, в общем-то, как и планировали — на шестой день. И через два часа песок был везде: в носу, во рту, в ушах, в одежде… В волосах. Лошади заметно сбавили шаг и теперь, я бы сказала, плелись, а не шли. Впрочем, никто их и не торопил. Потому что стоило им хоть немного ускориться, как из-под колёс поднималась пыль столбом, от которой бы и зорб⁽¹⁾ не помог. А пыль была хуже песка — она была мелкой и проникала вообще везде. Минута в ней, и можно было почувствовать себя коробкой хлама на чердаке. Ну или забытой там картиной, это уж кому как.

До развалин было почти два дня пути, зато когда они показались, не осталось никаких сомнений, что мы на месте. Белые, вычищенные песком и ветром остовы строений торчали из земли как зубы. Проводник указал нам место, где могли свободно в тени встать две повозки. Я устала сидеть, так что ринулась делать всё и сразу. Энергия так и била во все стороны. Причём, не только из меня. Харай и Катрина выглядели измученными дорогой, и им явно нужно было немного передохнуть, а вот Франкенштейн прямо кипел. В четыре руки мы быстро устроили навес и походную печку, выдали всем воды, сообразили дрова и умчались в развалины.

Не могу сказать, что я ожидала чего-то конкретного, но всё-таки не ничего. Разумеется, нельзя было рассчитывать, что сразу же при входе обнаружатся ответы на все вопросы — если бы это было так, их бы давно уже кто-нибудь другой нашёл. Но за часы прогулки мы не наши вообще ничего. Только белые камни и песок. Энтузиазм спадал, уступая место разочарованию. И я почти повернула назад, к лагерю, когда моё внимание привлекла группа колонн. Присматриваясь, я попятилась, повернув голову в сторону.

— Ты чего? — обернулся ко мне Франкенштейн.

— А не мерещится ли мне, думаю, — отозвалась я. — И думаю — не мерещится.

— Чего не мерещится? — он повернулся в ту же сторону. — Тронный зал?

— Ну, мне, в общем-то, всё равно, что это было за помещение, но вот на его стене определённо круг преобразования, — отозвалась я. — Точнее, его часть.

Франкен прищурился, всматриваясь, а затем решительно двинулся в бывший зал. Время, конечно, стену не пощадило, однако круг на ней всё ещё был, и часть его символов можно было прочесть. Там был и текст, но язык не читался — буквы были вроде бы латинские, но выщербленные, так что их было не разобрать по большей части. А то, что всё-таки удавалось разобрать, складывалось в непонятную абракадабру. Ох, вот был бы цифровой фотоаппарат с высоким разрешением и программа для фильтрации и распознавания образов, вот тогда… Но из инструментов у меня были только глаза и мозг, и они что-то как-то не выкупали. Последний так вообще принялся напевать «Abra-abra-cadabra I want to reach out and grab ya»⁽²⁾. Нашёл ведь где-то в закромах. Лицо Франкенштейна выражение имело задумчивое, и казалось, что ему тоже недоступен смысл символов на стене.

— Когда я смотрю на это, мне кажется, что я что-то упускаю, — наконец изрёк он. — Что-то важное.

— Например, половину символов? — скептически скривилась я. — У меня ощущение, что я не могу чего-то вспомнить.

— Чего-то? — насмешливо переспросил Франкен. — Я тебе целый список могу дать, чего ты не можешь вспомнить.

— Я не о том, — отмахнулась я. — Как будто… Здесь в круге должно быть два пятиугольника, и они… Это как… Что-то исходное.

— Эти символы… Я понимаю, о чём ты. Знать бы, что из чего он должен преобразовать, можно было понять, как его достроить, — свёл брови Франкен. — Однако я не вижу в этом ничего, что могло бы нам помочь в пространственной… Погоди-ка…

— Как погиб Ксеркс? — я отступила на шаг. — Что такое философский камень? Этот круг…

— Никто бы в здравом уме не решился проводить преобразование камня таких масштабов, — помрачнел он.

— Да ну? — я ехидно изогнула бровь. — Правда, что ли?

— Ладно, кто-то мог. Но тогда… — он снова нахмурился. — Удалось ли ему? Потому что если да, то он должен быть ещё жив, по идее.

— У меня дурная идея. И дурное предчувствие, — скривилась я. — Пойдём назад. Завтра ещё посмотрим. Может, найдём что-нибудь.

Франкенштейн кивнул, и мы направились назад к лагерю. На душе было как-то паршиво, как будто кошки скребли. Если Ксеркс действительно погиб именно так и если тот, кто это сделал, достиг желаемого, то где он теперь и чем занят? Впрочем, если ему действительно удалось сделать это, то он наверняка стремится получить ещё больше силы. Это как наркотик — чем больше есть, тем больше хочется. Моя ли это проблема? Ну, по идее, нет — во всякой истории есть герой, который должен одолеть великое зло, и этот герой не я. Но наличие этого самого зла возвращает меня к мысли о том, кто я. А раз так, то у меня есть как минимум гипертрофированное везение, которое в моём случае всегда работало в саркастическом ключе. Иными словами, не имело значения, насколько я хотела или не хотела вмешиваться — в гущу событий меня должно было затянуть в любом случае, так что можно было спокойно болтаться себе как цветок в проруби, пока не грянула буря.

1) Зорб представляет собой шар из полиуретана или поливинилхлорида, состоящий из двух сфер, пространство между которыми заполнено воздухом https://content.podarki.ru/goods-images/e9208c27-08ca-4ee1-bdac-3980680dfe38.jpg И водный https://images.ru.prom.st/631299130_w640_h640_naduvnoj-akvazorb — .jpg

Вернуться к тексту

2) Песня Abracadabra исполнителя (группы) Steve Miller Band

Вернуться к тексту

Итак, что мы узнали за три дня блуждания по развалинам Ксеркса: песок проникает везде; город был довольно большой; кроме тронного зала, никаких других напоминаний об алхимии там не сохранилось. Зато под тронным залом мы кое-что нашли. Кое-что, что никак не помогло бы нам в исследованиях по пространственной алхимии, но там были кое-какие символы полузатёртого круга, которые понадобились бы для преобразования крови. Решив, что это могло быть именно то, что я только собиралась рассчитывать, я углубилась в попытки разобраться и с остальными символами, и с самим кругом. Здесь он сохранился лучше чем наверху, и всё равно понадобилось некоторое время, чтобы разобрать надписи. И мне это удалось. Сказать, что я шарахнулась от этого круга, как от чумного — ничего не сказать. Этот круг был рассчитан — и высечен на камне — чтобы создать жизнь из крови человека. Искусственную жизнь. Это не големы с искусственными душами и не киборги. Это как ИИ, только… гомункул. Вот тебе и сюжет терминатора в антураже докомпьютерной эпохи.

Мой мозг заработал с бешеной скоростью, собирая и складывая разрозненные куски информации в общую картину. Итак, какому-то живодёру пришло в голову создать из человеческой крови искусственную жизнь. Как будто природа придумала для её создания плохой механизм, блин. Сколько народу было здесь обескровлено, мне даже думать не хотелось, но в том, что много, сомневаться не приходилось. Увенчалось ли это успехом? Да, определённо. Почему я так решила? Из-за круга наверху. Он был таким, что я почему-то не сомневалась в его нечеловеческом происхождении. Не то чтобы я прямо верила всю свою жизнь в вечное, доброе, светлое и в то, что людей злыми делают только минутные обстоятельства, а так все белые и пушистые, однако настолько жестоко путь к цели могло проложить только нечеловеческое сознание. И это приводило меня к ещё более мрачным мыслям — именно это существо и пережило Ксеркс. Я понимала, что в моих размышлениях масса допущений — как при заполнении судоку высокой сложности. Но чем больше я думала об этом, тем стройнее становилась картина.

— Не сиди на камне, — раздался из-за спины голос Франкенштейна. — Отморозишь.

— Здесь солнце так всё прогрело, что скорее зажарю, — отозвалась я, поднимаясь.

— Могу я узнать, почему ты оказалась на полу? — он сложил руки на груди.

— Вон, — кивнула я на круг. — Я поняла, что это. Видишь эти символы? — я указала на затёртые знаки. — Я думала, это по преобразованию крови. И, в общем, не ошиблась. Это круг преобразования для создания гомункула из крови человека.

— Что? — Франкен медленно моргнул. — Гомункула? Искусственной жизни?

— Ага, — я снова кивнула. — Я полагаю, им это удалось.

— Почему? — он нахмурился.

— Из-за моей веры в человечество, наверное, — я пожала плечами. — Хотя в твоём мире мне довелось видеть людей, которые готовы на большие жертвы ради собственной выгоды, мне больше нравится считать, что это исключение, а не правило. Искусственную жизнь человек мог создать только по образу и подобию своему, а человека от убийства человека останавливает только принадлежность к одному виду. И то не всегда.

— Звучит гадко, но логично, — признал Франкен. — Что ещё ты надумала, пока зад морозила? Или жарила, не знаю.

— Ну, по большей части меня посещали мысли одна другой мрачнее, — скривила кислую мину я. — Я думаю, что полученный здесь гомункул сейчас в Аместрисе. Ведь алхимия пришла в эту страну с востока. И также известно, что алхимия пришла в Синг с запада. И было это около четырёхсот лет назад, как раз после гибели Ксеркса.

— И почему ты считаешь, что он, или оно, не в Синге? — он нахмурился.

— Синг большой, а Аместрис круглый, — я пожала плечами. Вслух эта мысль казалась тупее, чем была в мозгу.

— Насколько события в твоих путешествиях обычно подчинялись твоей логике? — смена темы была настолько резкой, что мне понадобилось несколько секунд, чтобы вопрос от ушей до разума дошёл.

— Обычно полностью, — отозвалась я, понимая, что он имел в виду.

Я выдохнула, как отпущенный незавязанный шарик. Разве что не металась хаотично по всему подвалу. А честно говоря, хотелось. Я понимала, что никуда мне не деться от грядущих событий. Даже если бы мы вот прямо сейчас решили с Франкенштейном бежать — в Синг, Аэруго или Драхму — это вряд ли помогло бы. Да и какой побег? Офицеры, государственные алхимики… Нас бы просто выменяли на своих военнопленных. И верховное командования определённо не погладило бы по головке за такие выкрутасы.

Ещё раз обойдя развалины и убедившись, что больше ничего мы здесь не найдём, мы решили ехать домой. Поездка в пустыню действительно дала возможность переключиться с событий Бриггса — теперь впереди вырисовывались слегка жутковатые перспективы. И вставал ребром вопрос, а успеем ли мы закончить свою работу по пространственной алхимии до дня Икс. Потому что если нам не хватит времени, то у нас не останется выбора. Хотя нет, выбор, полагаю, у нас будет — участвовать в государственном перевороте или стать частью большого философского камня. Или это не выбор?

У нас ещё оставалось немного времени от предоставленного отпуска, и вы решили заглянуть в Восточный город. Было интересно, смог ли справиться с нашими расчётами полковник. Не то чтобы я сомневалась в этом, скорее, хотелось увидеть своими глазами. Находясь в отпуске, мы старались за три версты объезжать военные базы в городах по пути, что вынудило нас остановиться в чистом поле за Нью-Оптэйном. Ну и в общем, пусть сам себя закидает камнями тот, кто считает, что молния два раза в одно место не бьёт. Ещё как бьёт, если это место — Мери-Сью.

Тот факт, что мне не спалось, уже был плохим предзнаменованием, но нет, чтобы сидеть себе тихо в повозке и прикидываться мешком с картошкой — меня понесло наружу. Воздухом подышать. Как будто в тканевой повозке его было недостаточно. Франкенштейн и Харай бодрствовали по очереди, и сейчас была очередь «брата» нести караул. Он сидел у походной печки, которая давала тепло, но не свет, и смотрел в небо. Я подошла и села рядом на траву.

— Ты чего вылезла? — спросил Франкенштейн, не глядя на меня.

— И тебе доброй ночи, — я поджала губы. — Не спится.

— А напомни-ка мне, как началась та оказия, в которой вы с Хараем отправили нескольких разыскиваемых в Вальхаллу? — он повернулся ко мне.

— Мне не спалось, — пробурчала я.

— Вот и готовься голосить на всю округу, — хмыкнул он, поднимаясь.

Я услышала перестук копыт. Из-за того, что печка почти не давала света, всадники, видимо, подумали, что мы тут спим мертвецким сном. Но не тут-то было. Я готовилась выдать вопль высот ультразвука, чтобы как минимум дезориентировать врага, однако у нас были связаны руки — было слишком темно, чтобы понять, насколько сильно нападающих можно убивать. И хотя нападение на офицера всё равно каралось жёстко и довольно быстро, не хотелось как-то работать дланью правосудия в таком ключе. И тут меня посетила блестящая светлая мысль — собственно, добавить света. Я сложила ладошки, замыкая круг, и устроила небольшое фаер-шоу. Пламя над печкой взвилось, освещая довольно большую площадь и показывая уже подъехавших мужчин. Вспышка ослепила их и заставила осадить лошадей, двое или трое даже сверзились на землю. Остальные начали спешиваться, выхватывая ножи и пистолеты. Пересчитать их я не успела до того, как огонь потух, но мне показалось, что в прошлый раз их было меньше. Что ж за напасть?

— Просто для справки, вы в курсе, что делают с теми, кто нападает на офицеров? — насмешливо уточнил Франкенштейн.

— Нет погон — нет офицеров, — отозвался кто-то из толпы.

— Не стесняйся, Фреди, — ухмыльнулся мне брат. — Командование подписало им смертный приговор.

— О, правда? А на опыты мы их забрать не можем? — съехидничала я.

Вопить, как резаной свинье, мне не пришлось. Потому что к нам подъехали явно не все бандиты. Кто-то залез в повозку к Хараю и с глухим стуком оттуда выпал, а кто-то к Катрине. И вот она уже оглашала степь таким криком, что ушам было больно. Я не успела уловить момента, когда началась драка, но вполне пришла в сознание, когда мне под ноги прилетела оторванная голова. Или, точнее, отделённая алхимией — она не кровоточила. Я сглотнула и перевела взгляд на движение впереди.

Мне однозначно было не место в драке. Там проявлял чудеса физической подготовки Харай и демонстрировал блестящие боевые навыки Франкен. Так что я рванула к повозке, где была визжащая Катрина. Там оказалось аж двое здоровенных мужиков. Один поймал девушку за руки, а второй пытался поймать за ноги, но Катрина так отчаянно и хаотично размахивала ими, что он не только не мог схватить их, но и пару раз получил по лицу. Когда дело касалось моей бренной тушки, я ещё задавалась разнообразными этическими вопросами, но вот теперь, когда они намерены были сотворить непотребство с моим мастером сырников, с натерпевшейся и до них девочкой, я со вполне спокойной душой смирилась с решением лишить их жизни. Более того, из самых тёмных уголков моей неполноценной в этом мире душонки вылез ухмыляющийся садист. Не задумываясь, как потом я засуну его назад, я в один шаг приблизилась к тому, что ловил ноги, на ходу складывая ладони. Я не додумала, что именно я хочу получить после воссоздания, так что у меня сработало только разъятие. Кожа мужика как будто лопнула, и его кровь окатила всё внутри повозки — пол, койки, тканевый навес, меня, Катрину и второго нападающего.

— Что ты?.. — он разжал руки и отступил на шаг. — Крис?..

— Я — подполковник Штейн, государственный алхимик, — и по совместительству мокрая курица. — Глупо было нападать на нас.

Я сделала шаг к нему, он попятился. Катрина перестала голосить и смотрела на меня. Лицо её выражало шок и ужас, и я сомневалась, что сама не являлась их причиной.

— Ты в порядке? — спросила я, делая ещё шаг вперёд.

— Д-да, — проблеяла она в ответ.

— Хорошо, — я кивнула.

Мужик, видимо, решил, что его товарища постигла его участь по нелепому стечению обстоятельств. И теперь, когда я осознала случившееся, меня должно было начать трясти от ужаса от содеянного и кошмара ситуации — передо мной всё ещё был здоровенный мужик. Он осклабился, расправил плечи и сделал шаг ко мне. Ну и дурак, чё.

Тот факт, что Фредерика всю свою жизнь была убеждённым пацифистом, никак не отменял того факта, что она была алхимиком. А для алхимика было крайне важно хорошо знать себя, своё тело и владеть им. Находиться в гармонии тела и разума. И лучшим способом достичь этого познания как были, так и остались танцы и боевые искусства. То, что она почти никогда не дралась вне тренировок, не значило, что наше с ней тело не помнило, как это делается. Короче, я развернулась вполоборота, чуть согнула ноги и впечатала колено этому идиоту в живот. Со всей дури. А вот уже потом чинно сложила ладошки и алхимически удалила сердце. Ещё через мгновение в повозку ворвался Франкенштейн с горящими глазами.

— Что с тобой? — он подлетел ко мне и встряхнул за плечи.

— Да в порядке всё, — поморщилась я, вспоминая, чем залита с ног до головы. — Неудачное преобразование.

— Что, прости? — даже по темноте было видно, как у него вытянулось лицо.

— А, — отмахнулась я. — Не смогла решить, что именно хочу сделать с ним преобразованием, и провела только разъятие. Вся повозка теперь в этом. Катрина, ты как?

— Со мной ничего не сделали, — тихо отозвалась она, садясь. — Я… я просто…

— Эм, так. Надо это прибрать, — я нахмурилась, глядя на тела. — Там снаружи что?

— Четырнадцать тел, — пожал плечами Франкен. — Разной степени целости. Во второй повозке чисто.

Я кивнула и потянулась под скамью, чтобы достать бутыль с водой и чемодан Катрины. Но когда я протянула ей воду, она в ужасе от меня шарахнулась. Ну, этого следовало ожидать. Я отдала бутыль Франкенштейну и принялась искать отделённое сердце — не хотелось бы на нём оступиться потом. Франкен вывел Катрину из повозки и через минуту в неё забрался Харай.

— Ты бы хоть спросил, не решила ли я туалет сменить, — хмыкнула я, наконец обнаружив искомое и поднявшись.

Ишварит замер. Вид у меня, надо думать, был впечатляющий даже в темноте. Или, возможно, особенно в ней. Ему понадобилось секунд пять, чтобы прийти в себя и быстро подойти ко мне.

— Док? — озабочено спросил он.

— Это не моя кровь, — вздохнула я и сунула ему в руки сердце. — Щас.

Чистим карму, то есть одежду, наложением дланей. Не было у меня времени и возможности рассусоливать и переодеваться, так что хлоп в ладошки и вперёд. Отделив от своей одежды чужую кровь, я всё-таки умылась, хотя на волосах, скорее всего, что-то ещё осталось. Потом мы с Хараем выволокли тела наружу и дотащили до общей кучи. Ровным рядком там теперь было уложено шестнадцать тел. Разной степени целости. А ведь казалось бы, мы только с реальной войны приехали, а там у нас сразу столько трупов ни разу не было. По крайней мере, в госпитале, а не в морге.

В прошлый раз меня трясло от произошедшего, потому что оно происходило со мной. В смысле, я защищалась сама и гнусная рожа нависала надо мной. В этот раз всё было иначе. Хотя, возможно, меня просто ещё отходняк не догнал. Как только догонит, так и затрясёт. Однако мне казалось, что Бриггс закалил меня. Настолько, что моя нервная система реально приблизилась к непробиваемой сьюческой.

К нам подошёл Франкен. Он сказал, что дал Катрине успокоительное, и она уснула. Под моим укоризненным взглядом признал, что дозу дал медвежью, так что как минимум до утра она точно не проснётся. А какой бы жуткой ни была ночь, утро сглаживает впечатление. Я согласилась, и мы втроём задумчиво уставились на результат стычки. Лошади бродили по степи, их седоки — где-то в мире ином.

— Придётся ехать в штаб Нью-Оптэйна, — скривилась я. — До Восточного города далеко.

— Придётся, — согласился Франкенштейн.

— И вот прямо сейчас, — я покосилась на повозку, которая внутри всё ещё не радовала душу отделкой эпохи раннего потрошизма.

— Поехали верхом тогда, что ли, — отозвался он. — Лошадей вон полно.

Я лупанула себя ладонью по лбу и ринулась ловить скотину. Лошади оказались на удивление флегматичными, так что подпустили к себе без каких-либо проблем. Мне пришлось преобразовать подол платья в брюки, чтобы сесть нормально. Вторую лошадь я словила уже верхом, потому что пока я этим занималась, Франкенштейн договаривался с Хараем. Он оставался здесь на страже Катрины, нашего имущества и… ну, и тел. Хотя лично меня бы не сильно огорчило, если бы их растащили падальщики. Награда за них нам с Франкеном всё равно не светила, потому что это вроде бы как наш долг, как офицеров.

Люблю грозу в начале мая — как шибанёт, и нет сарая. И хотя май-то как раз уже подходил к концу, а гроза была совершенно не в списке приятных вещей, именно эти строчки всплыли у меня в голове с первыми раскатами грома. Не было никакого смысла гнать лошадей — покрытая песком дорога мгновенно превратилась в грязь почти сразу после первых же капель. Их копыта увязали в ней, так что можно было сколько угодно измываться над животными, быстрее идти они не могли. В принципе, мы остановились не так уж далеко от города — где-то в паре часов езды моими неторопливыми тяжеловозами. Но за время дороги в город и я, и Франкен успели вымокнуть до нитки.

На КПП штаба дремал сержант. Он вздрогнул и подскочил, когда Франкенштейн с силой ударил по стойке перед ним, а затем сунул в лицо серебряные часы. Сержант взял под козырёк и принялся кому-то звонить. С моей одежды текло ручьями, и не было никаких шансов, что нам позволят погреться и обсохнуть. Так что пришлось применять к своему туалету алхимию. Третий раз за ночь.

Из коридора к нам выбежал ещё один сержант. У него в руках были швабра и ведро. Поскольку мы оба, совершенно не стесняясь, сбросили всю воду прямо на пол, там образовалась довольно впечатляющая лужа. И этот парень принялся быстро убирать её. Он едва успел закончить, когда к нам вышел майор. И он явно был недоволен чем-то.

— Майор Синклер, — представился он. — Что понадобилось здесь в такое время государственному алхимику?

— Подполковник Штейн, — отозвался Франкен. — У нас произошёл небольшой инцидент в степи к югу. Нам нужно несколько человек личного состава и военный следователь.

— Подполковник? — удивился Синклер. — В гражданском?

— В отпуске мы, — мрачно изрекла я. — Много вам времени нужно?

— А вы?.. — он повернулся ко мне и скользнул неприятным взглядом.

— Подполковник Штейн, — я поджала губы. — Исцеляющий алхимик.

— Герои Бриггса? — Синклер вытаращился на нас так, будто ему только что сказали, что перед ним, не знаю, чудо-юдо-рыба-кит.

— Майор, мы долго будем здесь стоять? — недовольно спросил Франкен.

— Могу я узнать, что за инцидент? — встряхнув головой, отозвался он.

— На нас напали шестнадцать вооружённых бандитов, — скривился «брат». — Их тела сейчас полощет дождь. И там остались наши сопровождающие и вещи. Хотелось бы как-то побыстрее.

Нам не предложили пройти дальше КПП. Все те примерно полчаса, которые понадобились майору, чтобы собрать группу, мы торчали там, пока он не вернулся и не позвал нас. Синклер спросил, как поступить с лошадьми, и я сказала, что они трофейные и нам не нужны. Гроза ещё не закончилась, так что машины, на которых мы ехали, немного вязли в песке. Но к тому времени, когда мы добрались до места, дождь почти утих, и стало темно. Вот прямо выколи глаз. Водителям трёх машин пришлось старательно протереть фары, чтобы осветить лагерь, потому что без этого можно было и не надеяться что-нибудь рассмотреть.

В какой момент голову посещает шальная мысль? В самый неподходящий. Мне, например, пришла одна такая: вокруг полно дождевой воды, а у меня есть представление о том, как сделать из воды огонь — надо попробовать. Скажу сразу, что пожар в степи или мощный взрыв я не устроила. В познании Истины есть один впечатляющий плюс: сложенные руки могут заметить круг преобразования любой сложности при условии его полного осознания. Возможно, если бы мне понадобилось время на рисование этого самого круга, я бы осознала дурость затеи, но увы. Прикинув в уме процесс, я сложила ладошки и преобразовала водяную взвесь вокруг лагеря в огонь. Эффект, надо сказать, был сногсшибательный. Горел этот самый круг огня недолго, однако достаточно, чтобы все успели рассмотреть живописный пейзаж. Вот прямо пленэр для картин Жерико, не иначе.

На этот раз допроса с пристрастием на месте нам не устраивали. Хотя возможно, для самообороны жестокость всё-таки была излишней, нас было слишком мало, чтобы выбирать средства. Бледные лица солдат, которым не повезло грузить тела в мешки и затем в фургон, были достаточно красноречивы. Всё было в порядке ровно до того момента, пока из повозки, где спала Катрина, не вылез Харай. Его за пару мгновений скрутили и бросили к нам и майору.

— Похоже, вы добили не всех, — хмыкнул Синклер.

— Вы — идиот?! — Франкенштейн рявкнул так, что даже у меня подогнулись колени. — Как вы смеете так обращаться с человеком, который защищал офицеров?!

Майор как будто даже уменьшился в размерах и принялся искать ключи от наручников. Они никак не находились, и я использовала алхимию, а затем помогла Хараю подняться. Он встал и отряхнул штаны. Ишварит хмуро глянул и на майора и сунул ему в руки разломанные наручники.

Из повозки с Катриной примчался ещё один солдат. Он отдал честь майору.

— Там ещё женщина без сознания, — доложил он.

— Это Катрина. Наша кухарка, вообще-то, — я поморщилась. — Не надо её трогать.

— Буди, — скривив губы, велел майор солдату, и тот бросился к повозке. — Может, она расскажет нам правду.

— Простите, что? — вытаращилась я на него.

— Два аместрийца, называющие себя известными государственными алхимиками, в компании ишварита убили шестнадцать человек, — его лицо пересекла кривая ухмылка. — Мало похоже на правду.

Катрину притащили минут через десять. Бледная, перепуганная, она дрожала всем телом и затравленно озиралась. Было слишком темно, чтобы рассмотреть военную форму, зато вот мужланскую грубость солдата — вообще никаких проблем. Он подвёл её к нам, и девушка нашла меня взглядом. Солдат не удерживал её особенно сильно, так что она рванулась и сначала прижалась ко мне, а потом юркнула мне за спину.

— Что им всем надо, госпожа Фредерика? — тихо спросила она. — Господин Франкен?

— Они хотят знать, что здесь произошло, — мягко отозвалась я. — Майор Синклер хочет услышать от тебя правду.

— Он вам не верит? — изумлённо спросила она. — Что ж… Ну… Мы проехали город и остановились здесь на ночь. Я приготовила картошку с тушёной говядиной, и мы поужинали. Потом я и госпожа Фредерика пошли спать в ту повозку, — она показала пальцем. — И я уснула. Проснулась от громких шагов в повозке. У господина Франкена и Харая шаги тихие, да и они бы не стали к нам залезать. Так вот, я проснулась и увидела двух мужчин. Я закричала, и один поймал меня за руки. Я вырывалась, и второй ловил меня за ноги, но у него не получалось… А потом пришла госпожа Фредерика и… она спасла меня.

— Как именно? — скривился майор.

— Показать? — склонила голову набок я.

Синклер кивнул и осклабился. Я предложила ему взглянуть на нутро повозки, потому как мне показалось, что тела тех двоих уже погрузили. Мне пришлось отцепить от себя Катрину и передать её, снова дрожащую от ужаса, Франкену, который успокаивающе потирал её плечи. Я откинула полог и зажгла небольшой огонёк, чтобы осветить повозку. Ровно через три секунды майора вывернуло.

— Я так понимаю, на передовой вы никогда не были? — я похлопала его по спине.

— Что вы сделали? — просипел он.

— Так ли это важно? — я пожала плечами. — Я могу это прибрать? Или надо показать военному следователю?

— Приберёте не раньше, чем мы подтвердим ваши личности, — зло фыркнул он.

И чего это майор так на нас взъелся? Нет, я, конечно, понимаю, что ночные гости, из-за которых пришлось ехать в степь по дождю, симпатии вызвать практически не могли, но ведь не до такой же степени. Казалось, что его отношение какое-то особенно личное. Как будто мы прямо наступили на его больную мозоль. Возможно, это из-за того, что он в армии служил уже несколько лет и только добрался до звания майора, а мы мало того, что с майора начали, так ещё и получили повышение через полгода службы.

Нам пришлось ехать обратно в штаб с военными, чтобы там могли провести опознание. Почистить повозку майор так и не разрешил, так что ехать внутри неё было невозможно, но нам, по крайней мере дали самим править своими лошадьми. Со мной на козлах оказался Харай, а приставленному сержанту пришлось стоять на облучке, потому что понятно почему. Медвежья доза успокоительного не давала Катрине бодрствовать, и она снова улеглась во второй повозке, которой правил Франкенштейн. В штабе нас опять долго мариновали на КПП, прежде чем подтвердить смертный приговор всем шестнадцати бандитам и наши морды тоже. После этого Харая отпустили к повозкам, а вот нас с гаденькой улыбочкой майор пригласил к начальству.

— Здравия желаю, генерал-майор, — изрекла я, когда мы вошли в его кабинет.

Генерал-майор Халкроу, который нас там встретил, был широкоплечим мужчиной лет тридцати-тридцати двух с русыми волосами и суровым лицом. Уголки его губ смотрели вниз, а между бровей пролегла морщинка. Он хмуро посмотрел на нас и пригласил сесть.

— Почему не доложили о прибытии? — резко спросил он.

— Мы государственные алхимики, врачи, — мягко отозвался Франкен. — Мы не находимся на действительной службе, а занимаемся исследованиями и своими прямыми обязанностями в рамках специального медицинского контракта. В данное время мы в отпуске.

— В отпуске, ха, — фыркнул он. — Сколько вы служите?

— Полагаю, он был дан нам за работу в Бриггсе, а не по времени, — тем же тоном изрёк «брат». Весь его вид говорил мне молчать.

— Ещё скажите, что вы там не ради повышения были, — Халкроу сложил руки на груди. Я почувствовала, как гнев скрутил меня где-то в районе солнечного сплетения, но прикусила губу.

— Это не имеет никакого значения, — голос Франкенштейна оставался спокойным, только показался мне холоднее. Холоднее льдов Арктики. — Вопрос о присвоении званий алхимикам в нашем статусе находится в ведении верховного командования, и ни я, ни Фреди никак не способны влиять на его решения.

— Фреди? — зацепился за моё имя Халкроу. — Доктор Фредерика Штейн? Вы были в Ишваре, в госпитале. Убили двух офицеров.

— У меня не было выбора, — предельно спокойно ответила я.

— И кого вы лечили в этом вашем госпитале? Повстанцев? — он изогнул бровь.

— Граждан Аместриса, — я очень старалась держать голос.

— И это на деньги армии? — генерал-майор поцокал языком.

— Армии? — каким чудом я не повысила тон — без понятия. — Армия не дала мне ни геллера. Все расходы были оплачены из моего кармана и из кармана Общества врачей Метсо. А знаете, что дала мне армия за спасение более трёх сотен офицеров прямиком с того света? Ничего.

— Вас оправдал трибунал, — его попытка улыбнуться была ниже среднего.

— Потому что меня не в чем было обвинять, — мне удалось заткнуть эмоции до уровня их полного отсутствия в голосе.

— Допустим, — Халкроу кивнул. — И почему после всего это вы пошли на службу? Да ещё и армейским псом?

— Из-за медицинского контракта, — не дал мне заговорить Франкен.

— И кто же был столь любезен, что предложил его вам?

— Я не помню имени офицера, который сидел в приёмной комиссии, — пожал плечами Франкенштейн. — Эта информация должна быть в наших личных делах. Но у вас, полагаю, к ним нет доступа.

— Когда-нибудь будет, — хмыкнул Халкроу.

— У вас есть какие-либо основания нас задерживать? — почти деловым тоном поинтересовался «брат».

— Я могу приказать вам приступить к службе здесь. Досрочно, — радость смотрелась на лице генерал-майора крайне странно.

— Если только ваш приказ может превзойти приказ фюрера Бредли, согласно которому мы в отпуске до шестого июня, — улыбка непроизвольно дёрнула уголки губ Франкенштейна. — Разрешите идти?

Никогда не думала, что уставная фраза может звучать так издевательски. Халкроу недовольно кивнул, и мы убрались из его кабинета, а затем и из части. И из города. Светало, и мы остановились у обочины, чтобы привести в порядок повозку. Злость ещё не до конца унялась во мне, так что спать совершенно не хотелось. Сколько ещё военные будут обсасывать мой ишварский госпиталь?

Минута молчания: герои без единого выстрела.

6 мая в штабе Центрального города проходила церемония вручения званий и наград по завершению конфликта в крепости Бриггс. Как правило, наша редакция публиковала отчёт военных корреспондентов, который можно было прочесть в прошлом выпуске. Были отмечены заслуги офицеров штаба, и как известно, такое же событие происходило в то же самое время в крепости, где награды получили непосредственные участники. Однако не все они остались на холодной северной базе — двое вернулись в Центральный город. Мне удалось поговорить с, не побоюсь этого слова, бриллиантами Аместриса — государственными алхимиками подполковником Франкеном Штейном и подполковником Фредерикой Штейн, известными также как доктор Френки и доктор Фреди. Хочу особо отметить, что впервые за последние несколько лет фюрер лично вручил награды, отметив, что делает это с особой гордостью. Нельзя обойти вниманием и краткую речь подполковника Штейна, в которой он попросил всех нас, присутствующих, почтить павших минутой молчания. Мне показалось в тот момент, что награды для докторов Штейн значили меньше, чем спасённые и не спасённые ими жизни.

История близнецов Штейн довольно трагична. Они потеряли всю свою семью — родителей и двух братьев — во время эпидемии тифа в 1890-м году в Метсо. При воспоминании об этом доктор Фреди смахнула горькую слезу, и я вовсе не виню её. Ещё совсем дети — им было по восемь лет — они оказались вынуждены стать взрослыми и научиться справляться со всем самостоятельно. Впрочем, тяжёлый быт не умалил таланта и гения их обоих, и уже в двенадцать лет Франкен и Фредерика поступили в медицинскую Академию Метсо, лучшее медицинское учебное заведение страны. Я потрудился навести справки и узнал, что конкурс при их поступлении составлял восемь человек на место, и будучи детьми, они смогли обойти вполне взрослых людей.Учёба в академии продлилась восемь лет, и она нелегко давалась юным дарованиям. И тем не менее, они изучали не только положенные им науки в Академии, но и алхимию, овладевая едва ли не редчайшим в наше время знанием медицинской алхимии (ранее в нашей газете выходили статьи по публичным отчётам об их работе — прим.ред.). Дипломированными специалистами они стали уже в двадцать лет — на пять лет раньше, чем остальные выпускники Академии. Тогда пути близнецов разошлись: доктор Френки уехал учиться механике и постепенно обрёл известность как лучший и единственный в своём роде кудесник автоброни, а доктор Фреди осталась в Метсо, как практикующий хирург и преподаватель.

Разлука была не самым простым временем для брата и сестры. Доктор Фреди так тосковала и боялась за брата, что даже отправилась с полевым госпиталем в Ишвар после диверсии в Ризенбурге. Но и там им не суждено было встретиться. Франкен вернулся домой лишь в прошлом году и на этот раз убедил сестру поехать с ним. Так они оказались в Центральном городе.

Государственных алхимиков часто зовут то армейскими псами, то живым оружием. Однако я бы хотел особенно отметить, что к таковым нельзя отнести этих двоих. Согласившись на специальный медицинский контракт армии, они за полгода своей службы успели подарить Аместрису «Вытрезвитель Штейн», «Фредициллин», перчатки Штейна. Даже сезонная простуда декабря не так поразила города, где были применены принципы «Гигиены Штейна». И всё это коснулось каждого гражданина Аместриса, а не только ушло куда-то в недра армейской библиотеки. У меня самого дома есть «Вытрезвитель», как и у всех в нашей редакции. А сколько жизней спасли они в Бриггсе? Официальная сводка даёт рекордно низкие проценты потерь среди раненых, и это целиком и полностью заслуга доктора Фреди и доктора Френки. Все вручённые им регалии они определённо заслужили.

Кажется, что в карьере оба этих блестящих офицера весьма преуспели. Но что с их личной жизнью? Доктор Фреди призналась, что никогда всерьёз не рассматривала предложений о женитьбе. Я заметил, что она, возможно, просто не встретила ещё того самого человека, и она лишь скромно пожала плечами в ответ. Должен признать, это поразительной красоты женщина — едва ли кто-то в Центральном городе, кто видел её в театре на постановке «Слуга двух господ» или на новогоднем вечере в армейском клубе, когда-нибудь сможет забыть её образ. По крайней мере, все те, кого я лично спрашивал об этом, рассыпались комплиментами в её адрес. Да и я сам, сидя напротив неё, не мог выбросить из головы мысль, как же она красива. И это в форме! Я слышал даже, что ставшие недавно безумно популярными конфеты «Блондинка в красном» посвящены были именно ей.

Доктор Френки также холост. На моё замечание о встрече той самой он лишь улыбнулся и развёл руками. В действительности, полагаю, многие пожалели, что его речь была такой короткой, ведь даже просто смотреть на такого человека было приятно, а уж слушать…

Я буду с нетерпением ждать новых свершений, чтобы непременно познакомить с ними читателей «Ведомостей». И полагаю, долго ждать мне не придётся.

Спецкор Л.Лорни

Я перечитала три последних абзаца ещё раз и отложила газету. Мы наконец-то добрались до Восточного города и остановились в гостинице, где сняли номер с двумя спальнями и общей гостиной. Общая ванная на этаже, душ и туалет в номере. Раздумывая, хочу ли я поплавать в компании или просто смыть дорожную пыль (и не только пыль), я сидела в этой самой гостиной и наткнулась на ещё майский номер «Ведомостей». Могла ли я просто отложить или вообще сжечь к чёртовой матери эту газету? Разумеется, могла. Но мне стало интересно, и я прочла. В принципе, пока речь шла о карьере, всё было довольно неплохо — излишне жалостливо местами, как по мне, с некоторой выдумкой, но не так уж далеко от правды. Но вот последние абзацы… Это, конечно, да… Какие, интересно, розовые фантазии кипели в голове этого Лайена Лорни, чтобы так трактовать наши ответы по поводу супружеских отношений?

Франкенштейн вышел из душа и застал меня с мрачным выражением на передней части головы перед столиком с газетой. У него на волосах было намотано полотенце, сам он был в белом махровом гостиничном халате длиной до колен. И босиком — его пятки шлёпали по полу, пока он не дошёл до ковра.

— Зачем ты пытаешься сжечь газету взглядом? — спросил он, заглядывая мне в лицо. — Для этого есть алхимия или, на худой конец, камин.

— Если бы я пыталась её сжечь, я бы сожгла, — я вздохнула. — Но тогда ты не сможешь прочесть этот шедевр публицистического жанра. Прямо алмаз журналистской мысли.

— Всё не может быть так плохо, — Франкен улыбнулся, взял газету и сел рядом со мной.

С минуту мы просидели в молчании, пока его взгляд пробегал по типографским строчкам. Потом он шумно встряхнул газету, нахмурился и, очевидно, перечитал статью — или её часть — ещё раз.

— «Смахнула горькую слезу»? — процитировал он. — С тоски поехала в Ишвар?

— Это не самое удручающее, — я вздохнула. — Это можно списать на художественное допущение. А вот последние абзацы…

— Да ладно тебе, — как будто нервно усмехнулся он. — Уверен, что большинство дочитало до «государственными алхимиками» и на этом закончило.

— Хотелось бы поверить тебе, — я ещё раз посмотрела на статью. — Но там есть вот эти чудесные портретные снимки.

— А знаешь… — Франкен тоже посмотрел на снимки. — Фотографии очень даже ничего. Я бы с них портреты написал для нашей гостиной.

— Не перебор по тщеславию? — скривилась я.

— Нет, — он усмехнулся. — Ну, может, немного. Но ты не можешь отрицать, что снимки хорошие.

— Не могу, — согласилась я. — Ты звонил полковнику?

— Да, — Франкен кивнул. — Он ждёт нас завтра утром в штабе. Оттуда уже на полигон сможем съездить.

— Понятно, — кивнула я. — А во сколько у полковника утро?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Но договорились мы на десять. За нами приедет машина.

— Хорошо.

Я зевнула и решила, что всё-таки пойду в душ, а не в ванну — не хотелось уснуть прямо там. Когда я вышла назад в гостиную, то обнаружила дремлющего Франкенштейна. Он сидел на диване, и его голова запрокинулась на спинку. Полотенце упало, и ещё влажные кудри распушились.

— Эй, — я осторожно встряхнула его за плечо. — Шея отвалится.

— Не отвалится, — сонно отозвался он. — Она крепко приделана.

— Это не повод сидя спать, — хмыкнула я.

Франкен неохотно открыл глаза и посмотрел на меня практически сквозь ресницы. Долго так и задумчиво. Потом вздохнул и поднялся.

— Начинаю думать, что надо было отказаться от того интервью, — изрёк он и потянулся.

— А пёс его знает, как было бы лучше, — я дёрнула плечом. — Спокойной ночи.

Мы расползлись в разные спальни, и я потратила ещё примерно полчаса на свои волосы, прежде ткнуться лицом в подушку. За это время успела прийти Катрина. Она всё ещё была немного нервной после того ночного происшествия и время от времени вздрагивала от разных шорохов. Пожелав мне добрых снов, она улеглась и завернулась в пышное одеяло как в кокон. Вообще-то для такого одеяла было жарковато, но я ничего не стала ей говорить — пусть спит как хочет, лишь бы спала.

Когда-нибудь и в этом мире изобретут будильник, который будет будить тебя нежным голосом или приятной мелодией. Сейчас это адское устройство истерически долбило по чашечкам звонка из тонкого метала, оглашая спальню пронзительной трелью. Откровенно говоря, я сама сторонник бодрящих звуков на будильнике — заводимой бензопилы, например, или лая крупной собаки. Как-то резче просыпаешься. Но это… О, мне казалось, что молоточек бил не по чашке, а по моему черепу изнутри. Почему? Ну… Легли мы рано, на самом деле, поскольку последние два дня, начиная с майора Синклера и генерал-майора Халкроу, были очень изнуряющими. Той самой ночью в итоге поспала только Катрина, и то под медвежьей дозой, так что ощущение разбитости у неё, возможно, не хуже нашего было. Прошлая ночь тоже прошла так себе: сон был больше похож на изматывающую полудрёму — ни туда, и ни сюда. Эта была и того хуже. Мне удавалось проваливаться в глубокий сон, а вот Катрине — нет. Она просыпалась несколько раз. Будила меня, правда, не каждый, а только трижды — когда ей казалось, что по гостиной кто-то ходил. И мне приходилось вставать и открывать дверь. Естественно, в гостиной никого не было.

Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Принятие. Открываем глаза. Надо сказать, болящие глаза. Я поднялась с кровати и надела халат, чтобы выйти в ванную и умыться. Надо сказать, что на волосы время я потратила не зря, и они красиво улеглись по плечам аккуратными локонами, обрамляя опухшую бледную физиономию с глазами вампира, который не ел так давно, что решил уже и не пробовать. И я бы не сказала, что умывание мне как-то помогло.

В принципе, было ещё только семь утра, и можно было, казалось бы, поспать ещё час, но нельзя. Я бы не сказала, что этот час вообще сделал бы погоду, да и хотелось всё-таки привести себя в приемлемый вид. Не то чтобы мне хотелось произвести впечатление, особенно учитывая, что полковник жил у нас дома несколько недель и видел моё утреннее лицо не раз. Просто нужно было, чтобы чудесное платье и прекрасные волосы не контрастировали с передней частью головы. Да и полностью проснуться тоже было бы неплохо, а то как смотреть на успехи полковника?

С Франкенштейном я столкнулась в дверях ванной. Он, видимо, исходил из тех же размышлений и встал пораньше. Вот только выглядел он свежим и выспавшимся. В отличие от меня. Зато моя шевелюра выглядела прекрасно, а вот его… Ну вот если залить волосы лаком пополам с гелем, начесать, а потом лечь спать головой в коробке с котятами. Вот такое там было гнездо. Увидев друг друга, мы оба отшатнулись, присматриваясь.

— Ужас какой, — изрекла я, оглядывая это художество. — Что это с тобой?

— В каком смысле? — воззрился он на меня. Я отступила в сторону, пропуская его к зеркалу. Отражение определённо его не обрадовало, и он сжал переносицу пальцами. — Уснул в полотенце. Мрак… А с тобой что?

— Не выспалась. У Катрины ПТСР⁽¹⁾, — вздохнула я. — Ведро кофе должно привести меня в норму.

— Скорее уж ванна, — хмыкнул он. — На первом этаже здесь, как я вчера узнал, харчевня. Я попробую справиться с этим и пойдём позавтракаем, идёт?

— Будут трудности с этим, зови, — я кивнула на его волосы. — Помогу, чем смогу, — я вышла из ванной, сделала по гостиной два шага и вернулась назад. — Мне кажется, или кондиционеры для волос уже должны существовать?

— Может, и должны, — отозвался Франкен, поворачиваясь к зеркалу то одной, то другой стороной гнезда. И там, и там был, как он выразился, мрак. — Но вот их тут нет. Поверь, если бы они существовали, они бы присутствовали в нашей ванной.

— Логично, — кивнула я и оставила его с его шевелюрой наедине.

Почти весь мой гардероб был вчера отдан в прачечную при гостинице. Я оставила на сегодня только рубашку, брюки и жакет. Так что получасового стояния перед переполненным гардеробом с мыслями «А надеть-то и нечего» не произошло. Я вообще заметила, что чем больше и разнообразнее выбор, тем чаще там не оказывается того, что хочется. Вот, например, на витрине пятьдесят видов шоколадных конфет… Плохой пример. Путь будет пятьдесят кусков мыла с разным запахом. И среди них с вероятностью процентов в восемьдесят не найдётся желаемого. Зато если запахов будет три-четыре — совсем другое дело. Я не знаю, почему так. Но мой гардероб именно поэтому весьма ограничен.

Я успела переодеться и вернуться в гостиную. Измученная ночными нервными подъёмами, Катрина, наконец, спала крепко, и я не стала её будить. Франкен всё ещё был в ванной, и я уселась на диван, чтобы дождаться его. Меня клонило в сон, но я стоически пыталась держаться. Хватило меня минут на пять, наверное — я откинула голову и погрузилась в дрёму.

— У тебя, то есть, не отвалится? — раздался надо мной голос Франкенштейна. Я открыла глаза и вздрогнула.

— Ты чем голову вчера мыл? — просипела я. Похоже, он попытался причесать гнездо, но оно наэлектризовалось и встало дыбом.

— Мылом, — он поджал губы.

— Очевидно, это было плохой идеей, — я поднялась. — Идём.

Совместными усилиями и грабежом походной аптечки за полчаса мы смогли привести голову Франкена в сносный вид. Да и моя голова определённо пришла в норму — отёк спал. Мы спустились позавтракать, чем у них найдётся, перед тем, как пора будет ехать.

Машина приехала в пятнадцать минут десятого. Я подумала, что это очень рано, но была в Восточном городе впервые, так что не знала, сколько ехать от гостиницы до штаба. А мне бы стоило насторожиться хотя бы из-за низко надвинутой на глаза фуражки на сержанте. И какой-то его общей нестройности, что ли. Но и Франкенштейн не насторожился, так что мы сели в машину, где на переднем сидении была девушка с погонами лейтенанта. Мы тронулись, и я отвернулась к окну. Но не успела я насладиться индустриальным пейзажем, как девушка обратилась к нам, и я обернулась. Мне в лицо пшикнули из баллончика, и я потеряла сознание.

Проснулась я резко. Болела шея, и руки затекли. Но я, по крайней мере, выспалась. Я поёрзала — руки затекли, потому что были связаны за спиной, а шея болела из-за долго лежания на боку на полу.

— Очнулась? — донёсся голос Франкена.

— Типа того, — хрипло ответила я. — Мы давно тут? И, если ты вдруг знаешь, тут — это где?

— Несколько часов, полагаю, — его голос был совершенно спокоен. — Это подвал. Не знаю, подвал чего.

— Понятно, — я с трудом села. — Есть идеи, как выбраться?

— Одна другой кровожаднее, — Франкенштейн усмехнулся. Лица его я не видела — было слишком темно. Но моё воображение и само кровожадный оскал прекрасно дорисовало.

— Командуй, — хмыкнула я.

— Для начала, давай дождёмся, пока нас навестят похитители. Узнаем, что им понадобилось от нас. Может, любимую статуэтку из осколков назад преобразовать, — не больно-то убедительно произнёс он.

Я промолчала. Предложила командовать — вот и сиди молча. Я пыталась немного размять плечо, вращая им, когда дверь распахнулась, и по глазам ударил свет. В подвал вошли двое, и дверь за ними закрылась. Затем кто-то из них зажёг лампочку, свисавшую с потолка на пыльном проводе. Перед нами стоял мужчина лет сорока и женщина лет тридцати. Наружность оба имели неприметную и неприятную. Мужчина внимательно рассматривал меня, женщина пялилась на Франкена.

— Только я могу выпустить вас двоих отсюда, — надтреснутым голосом произнёс мужик. — И только при одном условии.

— Если на кону будет твоя жизнь? — изогнул бровь Франкенштейн.

— Нет, — осклабился тот. — Если доктор Фреди станет моей женой, а доктор Френки женится на Элен.

— О как, — напряжённо следивший за ними Франкен теперь вдруг как-то расслабился. — Довольно оригинальный способ сделать предложение, не так ли, Фреди?

— Зашкаливающе, — скривилась я.

— Это значит нет? — уточнил мужик.

— Разумеется, — кивнул Франкен. — Что вообще за странная идея?

— Я не питаю иллюзий на свой счёт, — произнесла женщина. — Вы бы на меня и не посмотрели никогда. Но вам двадцать девять и вы не женаты, и я подумала, что вы мой последний шанс и…

— Вот тут я тебя стопорну, пожалуй, — перебила я. Руки за моей спиной были связаны ладонями друг к другу, так что мне надо было лишь дотянуться пальцами до верёвки, что я в этот момент и сделала. — У вас вообще с головой всё нормально? — я поднялась, потирая запястья. Через мгновение то же самое проделал Франкенштейн.

— Что?.. Но как вы?! — взвизгнул мужик и ринулся к нам.

Что там у него в голове происходило, пёс его знает. Зная о том, кто такой Франкен — а он знал, раз назвал его по имени — вот так бросаться на него было даже не глупостью. Нет такого слова, которое бы обозначило то, чем это было. Движение Франкенштейна было таким быстрым и плавным, что его и рассмотреть-то было непросто. Смазанным пятном мужик описал полукруг и приземлился на спину. Франкен занёс руку, чтобы дополнительно ударить, но я за каким-то чёртом остановила его.

— Пойдём, — попросила я, держа его за руку.

— Ты понимаешь, что он хотел сделать? — обернулся он ко мне.

— Да ничего особенного, в принципе, — я пожала плечами. — Пойдём. Пока полковник не поднял на наши поиски весь штаб.

— Может, уже и поднял, — вздохнул Франкен и поднялся.

— Маркл! — женщина бросилась к лежащему. Выждала ведь, пока мы отойдём.

— Вам бы двоим друг на друга обратить внимание, если исключительно факт супружества интересует, — фыркнула я и двинулась к выходу из подвала.

Было ли удивительным то, что дом, в подвале которого мы находились, стоял за чертой города? Конечно, нет. Было ли странно, что и мои брюки с жакетом, и костюм Франкена пребывали в совершенно непотребном виде? Конечно, нет. Был ли большим сюрпризом начавшийся моросящий дождь? На фоне всего остального — нет, конечно. Удивительным и странным сюрпризом было то, что к нам приближался шум двигателей нескольких машин и буквально через пару секунд к дому выехало три военных автомобиля. За рулём одного из них сидела Лиза Хоукай, и с заднего сидения, стоило ей остановиться, выбрался полковник. Мустанг осмотрел поляну, где стоял дом, и с немалым удивлением обнаружил в паре шагов от крыльца наши помятые персоны.

— Что?.. Как вы здесь оказались? — он быстрым шагом приблизился.

— Нас сюда привезли, — отозвался Франкен.

— Но разве вы не должны были ехать в штаб? — нахмурился полковник. — Мы же договаривались, что я пришлю за вами машину.

— За нами и приехала машина, — мрачно изрекла я. — С двумя людьми в форме — сержантом и лейтенантом. Потом был какой-то газ, а потом мы уже очнулись здесь, — я поморщилась. — В смысле, в подвале.

— Вы знаете, зачем вас сюда привезли? — уточнил Мустанг.

— Да… — протянула я и повернулась к Франкену. — А ты говорил, мало кто дальше «государственных алхимиков» прочитал. Даже если считать, что «Ведомости» читает только аудитория среднего возраста — от пятнадцати до сорока пяти, что только половина этой группы вообще читает газету, и только десять процентов прочли дальше этого словосочетания, это всё равно выходит… — я изогнула бровь, считая. — Миллион двести пятьдесят тысяч человек.

— Что ты хочешь этим сказать? — поморщился Франкенштейн.

— Что таких Элен и Марклов будет ещё… как бы назвать это число? Дофигалион? — унылым голосом изрекла я.

— А, вы о статье, — просветлел полковник. — Она неплоха, кстати. Хотя её конец показался мне несколько далёким от реальности.

— Несколько? — скривилась я. — Вот тут у нас реальность, — я показала ладонь ребром на уровне глаз. — А где-то там то, что написало в конце статьи, — мой перст указующий был направлен в небо.

— В интервью мы оба довольно чётко обозначили, что супружество — самая несовместимая с нами вещь, — вздохнул Франкен. — Но Лайен Лорни, видимо, решил максимально усложнить нам жизнь.

— Что будет с похитителями? — нахмурилась я.

— Если они не причинили вам вреда и вы не хотите выдвигать обвинений, то их подержат пару месяцев в камере следственного изолятора, а потом отпустят, — пожал плечами Мустанг. — Если вы выдвинете обвинения, то в зависимости от тяжести преступления от десяти лет до высшей меры.

— Думаю, пары месяцев им хватит, — скривилась я. — Франкен?

— Как скажешь, — он тоже пожал плечами.

В это время из дома вывели ту парочку в наручниках. Женщина была вся в слезах, а мужика как-то скособочило, как будто кое-кто сломал ему пару рёбер. При виде его этот самый кое-кто поморщился и отвернулся.

— Я его лечить не буду, — тут же заявил он.

— А надо? — изогнул бровь Мустанг.

— Брат немного уронил его, — осторожно изрекла я. — И судя по его походке, сломал пару рёбер. Или одно. Или три. Не знаю.

— Тюремный врач этим займётся, — кивнул полковник. — Поехали. Вы уже все вымокли под этой моросью.

— Кстати об этом, — вскинулась я. — Вы пробовали те наши расчёты?

— О, да. На полигоне покажу, — кивнул он.

— А почему не сейчас? — Франкен склонил голову набок.

— Мне всё ещё нужен круг преобразования, — как будто смущённо улыбнулся Мустанг. — Я очень торопился, когда мне сказали, что вас кто-то увёз из гостиницы, так что я не захватил вторые перчатки.

— Вы уж извините нас за такую ненаблюдательность, — криво улыбнулась я.

— Мне больше интересно, как это у преступников вообще получилось провернуть весь этот план, — задумчиво произнёс полковник. — Разберёмся. Поехали.

Перед тем, как сесть в машину, и я, и Франкен всё же привели одежду в пристойный вид. Не хватало ещё в луже всю дорогу ехать. Оказалось, что от города нас увезли недалеко — его окраина показалась минут через десять. Полковник сказал, что нас почти сразу решили искать за городом. В принципе, если бы я проспала ещё полчасика, нас бы как раз люди в форме спасали. Правда, тогда горе-похитителям однозначно грозил бы срок — два ефрейтора, что спускались в подвал за ними, нашли там верёвки, которыми нам связывали руки. Но поскольку спасательная операция не состоялась, и никто ничего видел, всё обвинение упиралось в наши с Франкеном показания. Которые мы вообще не горели желанием давать. Честно говоря, я лично боялась, что если в ходе судебного разбирательства всплывёт фамилия Штейн, уже на следующий день в «Ведомостях» снова появится чёрт знает что. Я задумалась, как бы так нам избегать любого информационного повода, чтобы о нас больше не писали. Три-четыре месяца, и все о нас забудут…

Кабинет полковника был довольно большим. Но и работал он там не в одиночку — помимо его собственного, там стояло ещё пять столов. К одному из них ушла старший лейтенант, с которой мы смогли немного поговорить в дороге. Она тоже упомянула статью — сначала в неком ехидном ключе, а затем, заметив, как мы оба скисли, даже с некоторым сочувствием. Когда мы вошли, сидящие за столами военные поднялись и поприветствовали своего начальника.

— Я представлю, — улыбнулся полковник. — Старшина Каин Фьюри, наш радист, — указал он на невысокого молодого человека в очках с чёрным ёжиком жёстких волос с немного детским лицом. — Прапорщик Ватто Фарман, который, как мне иногда кажется, знает вообще всё, — им оказался высокий, худой и седой мужчина с вытянутым лицом, впалыми щеками и сощуренными глазами. — Младший лейтенант Хайманс Брэда, отвечает за тактику и стратегию, — довольно крупный, рыжий с полноватым лицом мужчина, китель которого был самым неуставным образом расстёгнут. — Младший лейтенант Жан Хавок, он в ответе за силовые операции, — высокий блондин довольно приятной наружности, правда, с тлеющей сигаретой во рту. — Со старшим лейтенантом вы уже знакомы. Это моя команда.

— Очень приятно, — обворожительно улыбнулся Франкен.

— А это Восстанавливающий алхимик, герой Бригса, Герой Аместриса, награждён медалью «За заслуги перед отечеством» подполковник Франкен Штейн, — продолжил представлять Мустанг. — И Исцеляющий алхимик, герой Бригса, Герой Аместриса, награждена медалью «За заслуги перед отечеством» подполковник Фредерика Штейн, — он повернулся к нам. — Кстати, с повышением.

— А, — отмахнулся Франкен.

Я поймала на себе взгляд младшего лейтенанта Хавока, который, стоило установить с ним зрительный контакт, подмигнул мне. Меня перекосило. Не то чтобы он был каким-то неприятным типом — как, например, тот же Маркл — просто в свете последних событий внимание казалось мне чем-то липким и не очень приятным. Всё это заметил Мустанг.

— Осторожнее, Жан, — ехидно улыбнулся полковник. — Последнего, кто позволил себе лишнее по отношению к подполковнику, она превратила в мумию.

— Ваши сведения устарели — последнему, кто тянул к сестре свои грязные лапы, она удалила сердце, — прямо выставил меня какой-то чёрной вдовой.

— Ты не можешь знать, что его лапы были грязными до того, как он упал в лужу крови своего товарища, — я поджала губы. — И вообще, технически, последнего, у кого были планы на мою тушку, волокут в местные казематы.

И вот так, лёгким движением рта, я вбила последний гвоздь в крышку гроба своего образа, созданного Лайеном Лорни.

1) Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) — тяжёлое психическое состояние, возникающее в результате единичного или повторяющихся событий, оказывающих сверхмощное негативное воздействие на психику индивида. Травматичность события тесно связана с ощущением собственной беспомощности из-за невозможности эффективно действовать в опасной ситуации.

Вернуться к тексту

Оказалось, что у полковника были на нас большие планы. Похоже было, что он намеревался выжать из нашего визита всё. Прямо ВСЁ. Это немного пугало. Я думала, что мы просто съездим на полигон, посмотрим, как горит вода, и разойдёмся. Но — нет. Прежде всего, Мустанг решил, что нам непременно жизненно необходимо познакомиться с генерал-лейтенантом Грумманом. Не могу назвать эту идею нелогичной, но вот напрягающей — точно. И ладно бы, он хоть предупредил, куда повёл. Но ведь нет, полковник загадочно изрёк, что хотел бы представить нас одному человеку, после чего мы следом за ним очень долго тащились по коридорам базы, чтобы найти, наконец, тяжёлую дубовую дверь с латунной табличкой «Г.-Л. Грумман. Нач.штаба». Полубессоная ночь, похищение, несколько часов в подвале, дождь, тряская поездка и… И вместо того, чтобы предложить хотя бы чай, полковник решил похвастаться перед руководством. Чудесно.

Возможно, моё возмущение было бы значительно меньше, если бы в кабинете был только генерал-лейтенант. Но нет. Кроме него в этом детёныше крытого стадиона было ещё человек тридцать. Когда мы вошли, все они резко повернулись. А дальше произошло что-то совершенно странное: тридцать офицеров поднялись и согнулись в поклоне. Мои глаза медленно вытаращились и, казалось, поползли куда-то на лоб.

— Так значит, это вы — доктор Фреди? — к нам приблизился невысокий подтянутый мужчина, усы и волосы которого представляли собой один сплошной очаг седины. — Вы оба?

— Доктор Фреди — это моя сестра, — отозвался Франкен. Я едва смогла просто подобрать челюсть.

— Конечно, — улыбнулся генерал-лейтенант. — Доктор Фредерика Штейн. Здесь, в Восточном городе, и конкретно в штабе, многие помнят ваш полевой госпиталь, — я невольно закатила глаза. Даже я не вспоминала о нём столько, сколько военные за последние несколько месяцев. — Эти офицеры, — он указал на тех, кто только разогнулся. — Они смогли не только остаться в живых, но и продолжить службу благодаря вам.

— А… — протянула я.

Офицеры подошли ближе, и я всмотрелась в их лица. Некоторые казались мне смутно знакомыми, другие я как будто видела впервые. Мне не хотелось прямо говорить, что их не помню. Да и это было не совсем так — Фреди помнила имена и диагнозы, помнила операции и истории болезни, но не могла связать их лицами. Вот ни в какую. Однако, было похоже, что моё лицо было достаточно красноречивым.

— Мы для вас, наверное, слились в одну сплошную кровавую страдающую массу, — улыбнулся некто в погонах майора. — Это вы для нас были единственной, а нас вон как много.

— Ох, я… — ну, не то чтобы он был совсем не прав… — У меня плохая память на лица. Я помню имена и ранения, но увы, не запомнила лиц.

— Это ничего, — подал голос кто-то другой. — Зато мы вас помним. И рады видеть, что у вас всё хорошо.

Ну вот своё сегодняшнее состояние я бы едва оценила как «не по самый край омерзительно», но точно не «хорошо». Оказалось, что кто-то из них слышал, как полковник говорил обо мне генерал-лейтенанту, и обратился с просьбой разрешить меня поприветствовать. Когда оказалось, что мы пропали, эти ребята независимо от чина ринулись искать и пришли сюда за пару минут до нас. Дальше снова произошло нечто… странное? стрёмное? Офицеры подходили, пожимали мне руку и покидали кабинет. Они даже имён своих не называли — сжимали двумя руками мою ладонь, склоняли на секунду голову и уходили в закат. Это продолжалось минут пятнадцать, пока они все, наконец, не ушли. В кабинете осталось только четверо — полковник, генерал-лейтенант и мы с Франкенштейном.

— А у тебя, оказывается, много поклонников, — заметил «брат». Я закатила глаза. — Всё ещё не хочешь в политику?

Я глубоко вдохнула и выдохнула, сжимая переносицу. Даже рот открывать на эту тему не хотелось.

— Так зачем вы хотели нас видеть, генерал-лейтенант Грумман? — он оказался единственным человеком, которого мне в данный момент не хотелось придушить.

— О, я просто хотел познакомиться, — улыбнулся он. — Вы ведь сейчас настоящие знаменитости. Может, вы присоединитесь к старику за чаем и расскажете о вашем путешествии? Мне казалось, полковник говорил, что вы будете утром, а в штабе уже и пообедать успели.

— Мы… — я поморщилась. — Оказались в несколько затруднительном положении…

— Нас похитили, — перебил Франкенштейн. — Вообще, Восточный округ к нам как-то не очень дружелюбен.

— Ужасно, что у вас сложилось такое впечатление, — покачал головой генерал-лейтенант. — Что заставило вас так считать?

И Франкенштейн начал рассказывать. В его устах история звучала не так мрачно, как выглядела на самом деле. Или, точнее, он немного сгладил нападение бандитов, зато в подробностях, деталях (и даже чуть сгустив краски) описал наше пребывание на базе в Нью-Оптэйне. Вот прямо чуть не до положения бровей Синклера и Халкроу. Генерал-лейтенант хмурился, слушая об этом. Они оба был его подчинёнными и выставляли его округ не в лучшем свете. Майор позволил себе довольно дерзкую манеру по отношению к старшим по званию — даже если оно было чисто номинальным. А генерал-майор… С ним дело было несколько сложнее. Вся суть была в том, что нашим штабом приписки, если так можно выразиться, был центральный, что уже относило нас как бы к высшим эшелонам. В общем, можно было так подтасовать факты, что Халкроу вполне мог оказаться под трибуналом. Почему-то эта мысль грела мне душу. Ну, или что там у меня вместо неё.

После пары чайников чая генерал-лейтенант вспомнил о службе, и мы, наконец, покинули его кабинет. Довольно гостеприимный, надо признать. Вообще, Грумман произвёл на меня очень хорошее впечатление. Даже не знаю, почему. Может, потому что был как дедушка — с чувством юмора и долей здорового ехидства, и вместе с тем внимательным и, не знаю, заботливым, что ли. В общем, если даже он не смог полностью исправить впечатление о Восточном округе, то, по крайней мере, сгладил его.

На полигон мы приехали, когда было уже почти шесть вечера. И это полностью лишало нас возможности уехать сегодня. Оставаться ещё на одну ночь не хотелось. И не из-за времени — оно-то как раз у нас ещё было. А вот утренняя история покоя не давала. Я подумала, что можно было бы сменить гостиницу, но мы и так нигде свою поездку не афишировали. А нас, один овощ, нашли. Так что разницы никакой. Только этой ночью шаги в гостиной будут мерещиться не только Катрине…

Полигон представлял собой огромное выжженное поле, окружённое бетонным забором с колючей проволокой. Это был испытательный полигон, так что в бетоне можно было видеть следы от пуль в самых разных местах, а на земле — рытвины и котлованы. Сегодня полигон пустовал и был похож на место бомбёжки. Чем он, собственно, и являлся. Он находился под открытым небом, так что дневная морось была и здесь. Вообще, казалось, что пространство полигона затянуто водяной взвесью, которая висела в воздухе.

— Понадобилось некоторое время, чтобы разобраться с этим, — заметил полковник. — Однако мне удалось довести его до такого вида.

Мустанг щёлкнул пальцами, и над полигоном прошла струя пламени. Это отличалось от того фаершоу, которое я устроила в степи под Нью-Оптэйном. Было больше похоже на обычный огонь.

— Правда, температура у этого пламени несколько повыше, — поморщился он. — Что, правда, компенсируется охлаждением влажности.

— Вы хорошо постарались, — улыбнулся Франкен.

— Это всё ваши расчёты, — хмыкнул полковник.

— Да нет, он прав, — подала голос я. — Теории недостаточно. Вы действительно хорошо поработали.

Мы ещё с полчаса поиграли с огнём… «Играли дети спичками»… Ну, огненной алхимии полковник нас, конечно, не обучил — да его никто и не просил, собственно, но мы смогли разобраться с горением воды на практике полностью. В принципе, при достаточной влажности можно было использовать такой метод для освещения. Не самый удобный, довольно странный, но рабочий метод. Надеюсь, Синклеру та степь ещё долго в кошмарах видеться будет.

Хараю и Катрине о происшествии никто благоразумно не сообщил, так что день они спокойно провели в номере, не заметив никакой суматохи. Так что они просто слегка удивились, что мы вернулись только к ужину. Харчевня в гостинице была вполне ничего, и ужинали в ней не только постояльцы. Я бы даже сказала, у нас возникли трудности, чтобы найти себе место. Работник предложил нам принести еду в номер, извиняясь за переполненный зал. Насколько я поняла, такой услуги у них вообще-то не было. Потому что всем хотелось есть в окружении других людей. Но мы с радостью согласились.

Когда мы улеглись спать, солнце как раз садилось, и меня посетил Бред Бредович. Не в том плане, что у меня начались галлюцинации и что-то вроде того, а посетила внеочередная шальная мысль. И на этот раз она была реально максимально шальной: самым простым способом исключить безумных фанатов для нас с Франкеном было заключение брака. По вполне понятным причинам не друг с другом, разумеется. И размышления о том, какими могли бы быть наши партнёры — а другой вариант обернулся бы катастрофой — самым очевидным образом привели меня к конкретным людям. Хараю и Катрине. Я перевернулась на бок, и мой взгляд упёрся в катринин затылок. И я погнала Бред Бредовича поганой метлой. Почему наши проблемы должны превращаться в их?

* * *

Когда мы подъезжали к дому, было уже около трёх часов дня. Обычно дорога, ведущая к нему, была довольно немноголюдной. Да что там — она всегда была почти пустой. Фонарь перед домом мы так и не поставили, но на подъезде я думала совершенно не об этом. Я думала о том, что за сборище перегородило проезд. Я натянула вожжи, и лошадь сбавила шаг. Через мгновение ко мне на козлы выбрался Франкен.

— Приехали? — спросил он, щурясь и потирая лицо — он бодрствовал вторую половину ночи, а отсыпался утром.

— Почти, — протянула я.

— Это ещё что? — нахмурился он, глядя на толпу.

Толпа тоже обратила на нас своё внимание. И как-то сразу стало ясно, что ждут там нас. Я озадаченно рассматривала людей, не находя знакомых лиц. Хотя тут мне могла просто отказывать память на лица. Но и Франкенштейн хмурился так, будто никого не узнавал. Я ещё притормозила лошадь, и Франкен спрыгнул с козел, чтобы открыть калитку. Запечатана она была параноидально — алхимией, так что сделал это он быстро, и я проехала на задний двор не останавливаясь. Харай завёл вторую повозку следом, и калитка снова оказалась заперта.

В доме всё несколько запылилось за время нашего отсутствия, но это можно было довольно быстро прибрать. Ну, я так думала, пока не прошла в гостиную. Внизу нашей двери была такая специальная щель для писем. Было вполне ожидаемо найти под ней некоторое количество корреспонденции после месяца отпуска, но конверты каким-то загадочным образом доползли почти до стола гостиной, завалив весь пол прихожей. Слой бумаги был толще всего у самой двери и постепенно истончался во все стороны.

— Это что ещё за?.. — пробормотала я и подняла первое письмо.

Оно было адресовано мне и содержало… Ну, если вырезать всю сопливую ересь — брачное предложение. Я хотела было взять в руки ещё одно — может, это просто удача моя такая — но в дверь постучали. Открыть её у меня возможности не было, поскольку открывалась она внутрь. Я даже подойти к ней не могла, потому что письма разъезжались. И пока я думала, как мне быть, стук раздался снова. На этот раз настойчивее.

— Сегодня приёма нет, — крикнула я.

Шанс того, что к нам отправили гонца из штаба, был крайней мал, поскольку официально нам был предоставлен отпуск до шестого июня, а на дворе было только третье. Вернуться из своего вояжа мы намеревались четвёртого-пятого, так что, на всякий случай, Франкен дал объявление, что наша практика возобновит приём вообще с двенадцатого. Так что никаких гостей мы здесь принимать не собирались.

— Это Лайен Лорни, — отозвались из-за двери. — Мне нужно с вами поговорить.

— Поговорили уже, — гавкнула я. — Задняя дверь.

Прошло несколько минут, которые я посвятила раскладыванию писем на две кучки — для меня и для Франкена. Это же сколько целлюлозы и графита тут было… В гостиную вошли Франкенштейн и Лайен Лорни. При виде собрания сочинений эпистолярного жанра у нас на полу у «брата» глаза полезли на лоб, а журналист несколько нервно поправил воротник.

— Полагаю, я должен извиниться за это, — тихо произнёс Лайен. — Я не думал, что будет такой эффект.

— А какой, вы думали, будет? — вздохнула я, откладывая ещё один конверт. — Вы вообще что здесь сегодня делаете?

— О, я… Просто… Понимаете… — он явно немного нервничал. — После выхода моей статьи о вас — я, к слову, писал, что вы не расположены к браку, но редактор это вырезал: сказал, что… Не важно. В общем, пару недель всё было спокойно, а потом в редакцию стали приходить письма. Одни нужно было передать вам, а в других спрашивали, почему вы не отвечаете на их письма и почему не открываете. Хотя в «Ведомостях» было объявление, что практика закрыта… Кажется, статья создала вам некоторые проблемы.

— Не кажется, — выдохнул Франкенштейн. — Довольно большие, я бы сказал, проблемы. Почему вы не дали опровержение? По письмам в редакцию ведь можно было понять, что что-то пошло не так.

— Просто… Дело в том, что тираж со статьёй о вас впервые раскуплен полностью и даже допечатан, — признал Лайен. — Главный редактор считает, что такой ваш образ…

— Сделает ему больше денег, — перебила я. — И что вы хотите? Взять ещё интервью о том, как мы вернулись домой, а тут вот это? — я жестом обвела завал.

— Мне ужасно неловко из-за всего этого, — признал Лайен. — Может, мы могли бы хотя бы выпустить заметку о том, что вы находились в отпуске и только теперь получили все письма.

— А вы прямо думаете, что мы на всё это будем отвечать? — изогнул бровь Франкен. — У нас, по-вашему, никаких дел нет?

— Если позволите, я мог бы предложить такой текст.

Журналист протянул Франкену лист бумаги. Он внимательно, чуть хмурясь, прочёл и отдал мне.

«Как всякому человеку после тяжёлого труда, героям Аместриса после событий в Бриггсе нужен был отдых. Чтобы отвлечься от впечатлений о ледяных горах, доктор Фреди и доктор Френки отправились посетить известные развалины Ксеркса. Разумеется, во время своего путешествия они не получали писем, в том числе тех, которые были отправлены в нашу редакцию. Конечно, каждому было бы приятно получить ответ на своё письмо, однако нет никаких сомнений в том, что эти государственные алхимики ведут очень важные исследования, которые, как можно убедиться, имеют большое значение для всех жителей страны. Поэтому стоит подождать их новой работы и статьи о ней, к которой «Ведомости» непременно приложат интервью».

— А откуда вы знаете, что мы были именно там? — я нахмурилась.

— По письмам от читателей, — отозвался он.

— По логике вашего редактора, это выпускать не следует — снизится доход почты, — фыркнула я. — У вас вообще какой-то сильно романтизированный образ вышел. Прямо две цветущие розы, ждущие, кто бы их поливать пришёл.

— А… Но разве… Разве человеку не нужен другой человек? — удивился Лайен.

— Сестра не совсем это имеет в виду, — усмехнулся Франкенштейн. — Вы как будто показали красивый цветок, но не уточнили, что у него шипы, и вот они-то как раз и являются основной частью цветка. Допишите в конце «А если вам хочется выразить поддержку или доброе отношение доктору Френки и доктору Фреди — просто постарайтесь не болеть». Может, писем станет меньше.

— Да, возможно, — согласился журналист. — Я пойду.

Он развернулся к двери, но завал всё ещё был там, и ему пришлось уйти через заднюю дверь. Когда «собрание сочинений» удалось разобрать настолько, чтобы можно было попасть в коридор, Франкен ушёл в подвал, откуда принёс несколько ящиков. Я понимала, что прочитать придётся все письма, потому что среди километров текста действительно могло быть что-то важное. А могло и не быть. Так что надо было, по крайней мере, разделить почту.

Франкенштейн оставил меня с этим наедине, когда долбёжка в дверь не прекратилась даже после троекратного повторения, что сегодня мы никого не принимаем. Его не было довольно долго, а затем пришла Катрина.

— Я займусь обедом, — тихо, будто стараясь не отвлечь меня, произнесла она. — Господин Франкен просил передать, что поможет разобрать повозки и потом придёт.

— Хо-ро-шо, — протянула я. — Там толпа разошлась?

— Похоже на то, — отозвалась Катрина и ушла.

Пока я раскладывала почту, мои мысли вернулись к Ксерксу — спасибо Лайену, что напомнил. Поездка получилась не очень, откровенно говоря: ничего действительно полезного узнать не удалось, а сам процесс… даже по моим меркам это пробивало шкалу экстрима. В общем, я была недовольна собой. Хотя, надо заметить, что пока мы ехали, у меня в голове примерно сложился способ преобразования крови. Однако мне следовало, прежде чем углубиться в детальные расчёты, найти материалы по группам крови, потому что они были открыты после того — или почти во время — как Фреди и Френки отучились. Вот только к моей исходной цели, сиречь пространственной алхимии, это никак не относилось.

Однако надо было признать и факт другой проблемы — где-то в Аместрисе был гомункул. И, возможно, не один. Столько вопросов и ни одного ответа…

Я собирала последние конверты под самой дверью, когда в неё постучали. Опять. Я вызверилась и резко распахнула дверь.

— Что вам… надо? — сама не знаю, почему осеклась.

Перед дверью стоял высокий широкоплечий мужчина с жёстким прямоугольным лицом, которое ещё сильнее вытягивала квадратная борода. На вид ему можно было дать где-то, наверное, сорок пять-пятьдесят. У него были длинные золотистые волосы, собранные в тонкий хвост, а за очками можно было увидеть глаза редкого янтарного оттенка. Он был одет в добротный костюм-тройку цвета хорошего чая и белую рубашку. И от него было странное ощущение. Чем-то мне Франкенштейна напоминал. Франкенштейна в его родном мире.

— Меня зовут Ван Хоэнхайм, — представился он. — Я читал о вашей практике и подумал, вы сможете уделить мне немного времени.

— В связи с чем? — я нахмурилась.

— Я алхимик, — отозвался он. — И хотел бы поговорить с вами и вашим братом об алхимии.

— Вот как… — держать его на пороге было странно, а пригласить войти… — Мы только сегодня вернулись из… поездки и немного не в кондиции, — я вздохнула. — Может, в другой день?

— Мне неловко говорить, но я пришёл к вам прямо с вокзала и… — Хоэнхайм как будто смутился.

— Фреди, — донеслось из гостиной. — Сколько там ещё завалов? — Франкенштейн вышел в прихожую, увидел человека на пороге и нахмурился. — Кто вы?

Хоэнхайм повторил всё то, что сказал мне, и к моему удивлению Франкен пригласил его остаться на ночь. Он сам проводил его наверх, где были гостевые спальни, а затем спустился вниз. Я как раз засовывала последние письма в ящики на столе, когда «брат» остановился рядом со мной. Он некоторое время хмурился и молчал.

— От него какое-то странное ощущение, тебе не показалось? — задумчиво произнёс он.

— Оно странное, — согласилась я. — И хотя можно списать всё на расшатанные нервы — кстати, не помешает пропить чего-нибудь — но я подумала, что он похож на тебя с Копьём.

— Ты так думаешь? — переспросил Франкен.

— А за мной была замечена привычка говорить не то, что думаю? — скептически поинтересовалась я. — Почему ты разрешил ему остаться?

— А ты почему его не прогнала? — нахмурился он. Я пожала плечами. — Вот и я не знаю.

После ужина я постирала все наши вещи из поездки. И получила небольшую горку песка из пустыни. Можно было пересыпать в какую-нибудь баночку, как сувенир в память о поездке, но вот как-то не очень мне хотелось всё о ней помнить. Некоторые вещи вообще хотелось забыть. Я бы сказала, что как страшный сон, но кошмары временами возвращаются, так что — как канон при попадании, собственно, в него. А потом я взялась за чтение писем. Тут как бы… Быстрее начнёшь — быстрее закончишь. Всё равно ничего другого — более полезного и созидательного — я делать была не в состоянии. Хоэнхайм присоединился к нам за ужином, а затем ушёл к себе, спросив разрешения воспользоваться ванной. Странный какой-то человек. Вот прямо от слова совсем. Не то чтобы он казался каким-то невменяемым, просто как будто что-то с ним было не так. Хотя кому об это говорить вообще.

Письма — по крайней мере, те, на которые мне хватило времени и сил до полуночи — не содержали ровным счётом ничего важного или полезного. То есть вообще. Если им верить, то моё фото из газеты висело у каждого, кому пришла в голову идея мне написать. Кто-то рассказывал, какой он весь такой замечательный, кто-то писал стихи, кто-то разливался «комплиментами»… В общем, это было нечто на проорать своим «Чё?!» бумажный пакет насквозь. Нет, я понимаю, что комплименты должны быть мне, по идее, приятны, но только это были не они. Это были розово-сиропные сопли про мой внешний вид. В котором я, по факту, даже не участвовала никак. И только одно или два письма были не от этих, а просто с благодарностью за Бриггс и препараты. А, да, и ещё было одно письмо с угрозой. Куда без этого. И это я разобрала едва ли четверть.

Мы сидели и молчали, начинался новый день. После завтрака мы расположились в гостиной втроём — Франкен, я и Хоэнхайм. С того момента прошло не меньше часа, а мы так и сидели в гробовой тишине, переглядываясь друг с другом. За окном был слышен щебет птиц. Поначалу и с кухни доносился шум — пока завтракали Катрина и Харай, и она потом мыла посуду, но затем там всё стихло. Ржали лошади во дворе. Было слышно, как тикали часы на втором этаже. Наконец Хоэнхайм вздохнул.

— Вы осуществили попытку человеческого преобразования, — он не спросил, он утверждал это. — И вы были в Ксерксе.

— Откуда вы знаете? — сипло спросила я. Он говорил так, что отрицать не было никакого смысла.

— Это сложно с ходу объяснить, — отозвался Хоэнхайм. — Вы нашли в Ксерксе круг преобразования?

— Да, — кивнул Франкен. — Даже два.

— Вы разобрались с ними? — он подался вперёд.

— Я не уверена, что могла бы их воспроизвести, но их назначение мы поняли, — нахмурилась я. — Вроде бы.

— Тогда вы знаете, что произошло в Ксерксе пятьсот лет назад, — Хоэнхайм глубоко вздохнул. — Знаете, что после этого пришло в Аместрис.

— Вы о гомункуле с философским камнем? — уточнил Франкен. — Вы тоже разобрали те круги?

— Не совсем, — протянул наш гость. — Я не разбирал их, я… Как бы это лучше выразиться? Скорее в каком-то смысле использовал их.

— Простите, что? — я вытаращилась на него.

— Попыток создать гомункула было произведено довольно много, — вздохнул он. — Однако именно с моей кровью прошло успешно. Король и его алхимики думали, что созданное таким образом существо будет обладать невероятным знанием и сможет дать ему бессмертие. И…

— Простите, что перебиваю — мне нужно это осознать, — сжал переносицу Франкен. — Вы присутствовали при уничтожении Ксеркса, верно?

— Да, — как будто чуть увереннее произнёс Хоэнхайм. — И если позволите, я расскажу об этом вкратце. Гомункул мог существовать только в стеклянной колбе, а ему очень хотелось иметь тело. Которое способно было бы носить его по земле, куда ему захочется. На тот момент алхимия не могла дать ему этого — развитие науки было недостаточным. Человеческое преобразование тогда было куда более недостижимым граалем, чем сейчас.

— Прошу прощения, но бесконечность не имеет степеней сравнения, — влезла я. — Оно невозможно в принципе. Никогда.

— Я имею в виду, что теперь человеку известен полностью состав тела человека, хотя по сути вы правы, — кивнул он. — Так вот, ему нужно было тело. Не имея представления о том, какую плату за тело нужно отдать, оно хотело найти квинтэссенцию алхимии — философский камень. С его помощью можно было сделать что угодно. Он соблазнил короля бессмертием и с некоторой моей помощью разработал круг преобразования, а затем провёл его.

— Вышло? — в общем-то, зная ответ, спросила я.

— Да, — тяжело вздохнул Хоэнхайм. — Оно обмануло короля, и философский камень был создан во мне. Бессмертие получил я. И оно.

— Это кое-что объясняет, — кивнул Франкен и посмотрел на меня. — Твоё ощущение.

— Да, — я нахмурилась. — Точно.

— Я понимаю, в это сложно поверить… — продолжил Хоэнхайм.

— Никаких сложностей, — мотнул головой «брат». — Как я понимаю, вы о нас довольно много знаете, хотя и не понимаю, откуда и почему. А ваш рассказ сходится с теми выводами, которые мы сделали в развалинах. Вопрос не в том, верим мы вам или нет. Вопрос в том, зачем вы рассказали об этом и чего хотите от нас.

Хоэнхайм озадаченно нахмурился, переводя взгляд с меня на Франкена и обратно. Это продолжалось несколько долгих минут.

— Мне казалось, вы не так легковерны, — наконец произнёс он.

— Вы знаете плату, которую мы отдали за познание Истины? — мрачно поинтересовался Франкен. Хоэнхайм кивнул. — Из-за этого мы можем чувствовать и вашу, так сказать, особенность. Потому вопросы остались те же.

— Я хотел обратиться к вам за помощью, — Хоэнхайм глубоко вздохнул. — Оно создаёт круг преобразования размером во всю страну. Хотя ему понадобится ещё года два-три, но оно делает это. Я смогу обратить его преобразование, но боюсь, потребуется не только это.

— Вы хотите втянуть нас в сражение? — догадалась я.

— Именно так, — он кивнул. — Я понимаю, что прошу многого, но с такой просьбой к любому не подойдёшь. Оно называет себя Отцом. И оно породило, насколько мне известно, других гомункулов, основой жизни которых является философский камень.

— Это очень неудобные противники, — поморщился Франкен. — Их придётся убивать множество раз, прежде чем они умрут.

— Твой любимый тип противника, не? — криво усмехнулась я. — Сколько таких противников? Когда мы должны быть готовы?

— Противников не более десяти, — отозвался Хоэнхайм. — Если считать Отца — семь или восемь. А вот со сроками я пока не уверен. Сложно что-либо сказать.

— То есть, на всякий случай, надо быть готовыми в любой момент, — кивнул Франкен. — Связаться с нами несложно, — он указал на телефон. — Вот только это военная связь, так что нужна какая-то кодовая фраза.

— Что-то такое, что прослушка примет за наши обычные переговоры, — согласилась я.

— Думаете, вас прослушивают? — удивился Хоэнхайм. — Судя по тому, что я о вас слышал, высшее руководство очень к вам расположено. Зачем им прослушивать вас?

— Я бы прослушивал, — честно признал Франкен. — Можете считать это паранойей, но я считаю, что лучше всегда предполагать, что за тобой следят. Тем более, если для таких подозрений есть основания.

— Если вы не сможете посетить нас лично, нужно будет передать сообщение, — я задумчиво свела брови. — Скажем, что у вас рецидив Varicella⁽¹⁾.

— Разве у неё бывает? — изогнул бровь Франкен.

— Крайне редко. Но в этом-то и весь смысл, — хмыкнула я.

— Рецидив Varicella? — повторил Хоэнхайм, достав маленькую записную книжечку. — Ваши пациенты ведь обычно и имена оставляют?

— Конечно, — кивнула я.

— Я представлюсь как Винс Хенкель, — нахмурился он. — Если вас всё же слушают, моё имя не должно звучать.

На этом странный человек нас покинул. Почему паранойя на тему прослушки всплыла и болталась как г… цветок в проруби? Потому что нельзя делать такой огромный круг преобразования без участия руководства страны. К тому же, было нетрудно догадаться о причастности высших эшелонов хотя бы просто по форме Аместриса. После того, как Хоэнхайм ушёл, мы развернули карту и немного порисовали. Картинка выходила, прямо скажем, буэ. Если считать за внешний круг границу страны, то прямо на ней находилось пять городов, так или иначе из-за разного рода провокаций оказывавшиеся втянуты в кровавые конфликты за последние шестнадцать лет. Это как раз с того момента, как в кресло фюрера попал Кинг Бредли. Города эти, считая крепость Бриггс, образовывали правильный пятиугольник. Большой. Должен был быть ещё и маленький. В число его вершин входил Ишвар. Краски сгущались.

Мои мысли сплелись в такое месиво, как змеиная свадьба: какой-то шевелящийся жуткий моток. Выглядело всё это, мягко говоря, плохо. Жалкие потуги припомнить канон привели к мучительной мигрени, а разобраться с текущими соображениями у меня просто не было шансов.

— Что делать будем? — спросила я куда-то в потолок.

— Ничего, что выдало бы нашу осведомлённость, — вздохнул Франкен. — Хотя я понимаю, что смерть здесь может вернуть нас по домам, не хотелось бы проверять эту теорию на практике.

— Тогда нам стоит просто продолжить работу, — кивнула я. — Как будто этой беседы не было.

— Да… — протянул он. — Нам нужны решения по пространственной алхимии и по альтернативным материалам для автоброни. И я хочу плотнее заняться киборгом. О, и искусственными органами. Это будет интересно.

— Это будет интересно… — медленно повторила я, затем поморщилась и встряхнула головой. — Тогда нечего просиживать штаны! Пообедаем и в библиотеку.

Ехать туда мы решили в военной форме. Во-первых, она у нас теперь была, и на ней даже были погоны подполковника, что давало определённые преференции. Во-вторых, в Центральном городе было так много военных, что в форме было проще простого затеряться в толпе. От лошадей и повозок после поездки мы оба несколько устали, так что Франкен вывел с заднего двора свой шедевр автопрома.

На самом деле, перерыв в работе над пространственной алхимией пошёл на пользу. Вроде книги были те же самые и с тем же самым текстом, однако форма круга и набор символов стали прорисовываться чётче. Вот только у меня возникла одна небольшая проблема. Если быть точнее, способ пространственной алхимии, который я так стремилась отыскать, позволял применять эту самую алхимию на расстоянии при наличии двух одинаковых кругов преобразования, начерченных одним алхимиком. Иными словами, это позволяло переносить в пространстве преобразование, но не объекты. Осознав, что я насчитала такое, я издала рёв раненой гиены и рухнула на стол. Франкенштейн вытащил из-под моего лица лист бумаги.

— Что с тобой? — спросил он, и я заставила себя оторвать лицо от стола.

— Вся моя работа — один сплошной поворот не туда, — поджав губы, произнесла я. — Что ты достал из-под моего лица?

— Расчёты. Много формул и цифр, — отозвался Франкен, взглянув на лист.

— А, там… Короче, смотри.

Я взяла два листа бумаги и нарисовала на них одинаковый элементарный круг преобразования. Он предполагал только изменение формы объекта, и расположила круги на разных концах стола. Потом взяла ещё один лист бумаги и основательно смяла его, оставив на одном из кругов, а сама подошла к другому. Преобразование я применила там, где находилась, а сработало оно на втором круге.

— Это же потрясающе, — произнёс он, взяв в руки расправленный лист. — Это действительно пространственная алхимия. Ты только что опровергла половину постулатов, описанных в этих книгах, — он кивнул на талмуды на столе.

— Может быть, — сокрушённо отозвалась я. — Только это не то, что нам надо, от слова совсем.

— Это то, что надо мне, — раздался голос у меня за спиной, и я с перепугу аж подпрыгнула и развернулась.

— Кто вы? — спросил Франкен, подходя ко мне.

У стеллажа стоял мужчина в форме. У него было суровое, решительное лицо, длинные тёмные волосы собраны в хвост, и только одна прядка выбивалась и свисала со лба. Он оттолкнулся от стеллажа и неторопливо, вразвалку двинулся к нам. Я отступила на шаг назад, за плечо Франкенштейна.

— Вы служите армии, вам не понять, — произнёс он. — Вы не знаете, что хочет сделать фюрер. Не понимаете, как важно остановить его как можно скорее.

— Как будто он что-то решает, — не подумав, пискнула я. Мужчина остановился.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился он.

— Это не то место, где стоило бы обсуждать подобные темы, — максимально ровным тоном произнёс Франкен. — Я бы предпочёл говорить о таких вещах не здесь.

— А вы, случайно, не Ледяной алхимик? — снова влезла я. — Ваше лицо кажется мне знакомым. Как будто я зашивала вам осколочное на груди… Или это были не вы?

— Доктор Фреди? — он отступил на шаг. — Почему вы?..

— А, так я не ошиблась, — я вздохнула. — Так что вам нужно?

— Я…

— Вы дезертировали? — нахмурилась я.

— Оставил службу, — отозвался он.

— Успели натворить что-то, за что вас могла бы искать военная полиция? — я сделала шаг вперёд.

— Нет, — он отвернулся. — У меня только одна цель. И я готов отдать ради неё жизнь. Ваш принцип переноса преобразования необходим мне для этого.

— Что ж, как я уже сказал, здесь не лучшее место для разговоров — мы всё-таки в библиотеке, которая, к тому же, скоро закроется, — Франкен тронул меня за плечо. — Мы можем поговорить у нас. Хотя прежде я бы хотел услышать ваше имя.

— Исаак МакДугал, во время службы — Ледяной алхимик, — назвался он.

— С сестрой, как я понимаю, вы знакомы, — хмыкнул «брат». — Я Франкен Штейн, Восстанавливающий алхимик.

Пока они разговаривали, я собрала все записи в папку и убрала её в портфель. Ещё несколько минут у нас ушло на то, чтобы расставить книги на место, и, видимо, чтобы не терять нас из виду, Исаак в этом тоже участвовал. Домой мы ехали в очередном странном молчании. Сегодня вообще был день странного молчания. Хотя машина как раз-таки была идеальным местом для тайных переговоров.

Когда оказалось, что Исааку негде остановиться, моя первая мысль была о том, что мы устроили у себя какой-то постоялый двор. Однако бывший государственный алхимик определённо был неплохим бойцом, а наш противник не только численно превосходил нас, но ещё и был гораздо сильнее. Так что союзники бы не помешали.

Мы не поделились друг с другом тем, каким образом узнали о том, что ждало Аместрис. Да и какая разница, из каких источников информация, если она совпадает и верна? Исаак полагал, что откроет нам глаза длинным рассказом о преступлениях армии, но был весьма удивлён, когда мы прибавили ещё парочку в его список. Ещё он думал, что у него есть хороший план того, как разобраться с Бредли, однако Франкен разбил этот самый план в два хода и предложил действовать совсем иначе. И я подумала, что уж мы-то его научим плохому.

— Док, — обратился к мне Исаак. — Почему вы всё-таки оказались в армии? Вы ведь там были. Вы всё своими глазами видели.

— Да, видела, — кивнула я. — Но для этого есть только одна причина — деньги.

— Поверить не могу, что вас купили, — он откинулся на спинку.

— Потому что её никто и не покупал — она же не вещь, — поморщился Франкен. — А ты бы так мощно подробности не обрезала, а то можно подумать, что деньги первопричина.

— Ну, по сути… — протянула я.

— По сути, нас интересовали возможности, — прервал он меня. — Библиотека, пациенты, исследования. Без поддержки армии это…

— Вы…

— Просто есть хочу каждый день, — я поджала губы. — И если армия даёт возможность работать с пациентами и не думать об этом — хорошо. Мне это подходит.

— Вы понимаете, скольких они убили? — Исаак опустил голову.

— А вы понимаете, скольких мы сможем спасти, используя армейские ресурсы? — фыркнула я. — Я не хочу спорить об этом. Точка, — я глубоко вздохнула. — К тому же, я считаю, что сражаться с таким противником лучше изнутри. Или вы думаете, вся армия состоит из кровожадных идиотов?

— Что? — его глаза озадаченно округлились.

— Не только вы умеете два и два складывать, — произнёс Франкен. — Не только вы были в Ишваре.

Исаак умолк. Довольно надолго. Я даже успела сходить за кофе, пока он размышлял. Вообще, мне показалось, что он из тех людей, которые предпочитают самые топорные решения. Чем проще, тем лучше. Чем меньше переменных, меньше ходов, меньше хитростей, тем надёжнее. Ну, не могу полностью спорить с этой мыслью, потому что чем сложнее план, тем больше шансов, что будет лажа. Однако нормальный сложный план имеет определённую гибкость, так что может справиться с тем, что что-то пошло не так. Простой план — нет.

— И что вы предлагаете делать? — спросил он.

— Другой разговор, — улыбнулся Франкен. У меня от этой его улыбки по спине холодок пробежал. — Как вы ушли из армии?

— Подал в отставку, — отозвался Исаак.

— Для восстановления вам нужно будет сдавать экзамен повторно? — «брат» положил подбородок на переплетённые пальцы.

— Насколько я знаю, нет, потому что я занимался военной карьерой, — он мотнул головой. — Но к чему все эти вопросы?

— Если вы будете действовать в одиночку и как бы из ниоткуда, вас будут считать преступником, независимо от того, насколько благим будет ваш поступок, — Франкенштейн говорил спокойно и вкрадчиво. И очень убедительно. — К тому же, если вы исключите текущего фюрера, это лишь вызовет непродолжительную смуту, а работа продолжится и с его заменой. С другой стороны, если вы присоединитесь к внутреннему перевороту и он увенчается успехом, вы станете героем. Хотя сделать нужно будет то же самое.

— Так вы предлагаете мне вернуться на службу? — мрачно спросил Исаак. — Снова стать армейским псом?

— Именно так, — кивнул «брат». — Поезжайте в Восточный город. Вы ведь сможете попасть под начало генерал-лейтенанта Груммана?

— Да, я там и служил раньше, — кивнул он.

— Вот и прекрасно. Будьте там, — Франкен прикрыл глаза, будто прикидывая что-то в уме. — Придёт время, и мы с вами сможем разобраться с истинными врагами государства. Только не надо торопиться.

Исаак поднялся, отвесил поклон, щёлкнув каблуками, и ушёл в гостевую комнату. Я под шумок тоже смылась. Появление этого алхимика оборвало нашу беседу, а мне просто нечего было сказать на тему того, что сделать, чтобы Франкенштейн мог вернуться домой. В своей спальне мне было не спрятаться, так что я пробралась сначала на чердак — совершенно пустой, потому что хлама мы ещё не накопили, а затем через слуховое окно вылезла на крышу. Она была двускатной и не очень крутой. Я улеглась на ней, оказавшись лицом на запад. Догадаться об этом было несложно — я видела весьма красивый розово-фиолетовый закат. Солнце садилось, и ему было глубоко плевать на проблемы таких песчинок мироздания, как мы.

— У тебя с головой всё хорошо? — спросил Франкен. Я вздрогнула, но не подскочила, а так и осталась лежать.

— Много лет в этом сомневаюсь, — я повернулась к слуховому окну, из которого торчала его голова. — Но мозгоправы считают, что я нормальная.

— Видимо, ты им не рассказывала, что ходишь смотреть закаты на крышу, — он выбрался из окна и подошёл ко мне. Через пару секунд улёгся рядом. — Что это тебя понесло?

— Я хочу задать тебе тот же вопрос, — кисло отозвалась я. — Я подумала, что ты вряд ли пойдёшь искать меня сюда.

— А я подумал, что именно так ты и подумаешь, и потому тебя быстро нашёл, — хмыкнул Франкен. — Зачем тебе понадобилось прятаться?

— Потому что я нашла совсем не то, что надо было, — совсем сникла я.

— Ну, я предполагал, что ты придёшь к этому результату. Ещё в декабре, — он говорил абсолютно спокойно и как будто даже с улыбкой.

— Не мог сразу сказать? — еле сдержалась, чтобы не подскочить, я. — Столько времени на продолговатый овощ знает что…

— Не мог, — посерьёзнел он. — Я пытался, но не мог. Однако потом понял, что эта твоя работа не бесполезна для нашей цели. Ведь нам с тобой тело переносить и не надо.

— В смысле, не надо? — сначала не поняла я, а потом как поняла… — А. Да. Точно. Тело и не надо…

Мы досмотрели закат — это как кино, только закат — а затем, неловко корячась, забрались обратно на чердак. Посовещавшись пару минут, мы решили устроить из этого пустого помещения склад. Почему-то эта светлая мысль прежде нам в голову не приходила, и все наши препараты и ингредиенты ютились в тесной кладовке на первом этаже, да кое-что хранилось в лаборатории в подвале. А тут была дискотека, футбольное поле и теннисный корт. И пустота. А значит, нам были нужны стеллажи и ящики. А значит, у нас была работа для плотников из общины. Свет на чердаке, кстати, был — лампа накаливания свисала на проводе со стыка сводов. Однако, если ставить стеллажи, надо было делать какую-то разводку, иначе ничего будет не найти. Мы решили потратить завтрашнее утро на проект, а затем навестить общину. Там наверняка скопилось дел за время нашего отсутствия.

1) Ветряная оспа или ветрянка — острое высококонтагиозное вирусное заболевание с воздушно-капельным путём передачи. Обычно характеризуется лихорадочным состоянием, папуловезикулезной сыпью с доброкачественным течением. Повторные заболевания крайне редки.

Вернуться к тексту

В первую неделю августа в Метсо традиционно проходила Большая Медицинская Конференция. Во время этого события многие практикующие врачи проводили лекции и делились опытом и своими открытиями. Там же представляли новые лекарства, новые инструменты, новые методики ведения заболеваний и так далее. Я предполагала, что вот уж меня-то точно ни при каких обстоятельствах на это мероприятие не позовут, тем более выступать. Потому что у Метсо с военными были довольно сложные и, я бы сказала, несколько натянутые отношения, а я имела старшее офицерское звание. В этом году Конференция должна была начаться тридцать первого июля, в понедельник, и продлиться, как обычно, семь дней. Впрочем, я не задумывалась об этом, пока мне не позвонили. Случилось это ещё в начале июля и звонил лично мэр Шварц.

— Фреди, ты ведь помнишь о Конференции? — начал он практически без приветствия.

— Эм, да, — озадаченно отозвалась я, не понимая, к чему это он.

— Общество врачей Метсо, МедАкадемия и орг.комитет очень надеются, что ты сможешь найти время, чтобы выступить с докладом о «Фредициллине», — изрёк он под стук моей отпавшей челюсти. — Академия, конечно, получила расширенный отчёт и методичку от армии, но нам всем хотелось бы услышать об этом препарате от первоисточника. Так что?

— Я… э… Да, думаю, найду, — сипло изрекла я. — Если не будет форс-мажора. Сами понимаете.

— Да, конечно, — мне показалось, что его голос прозвучал радостно. — Сколько времени займёт лекция?

— Думаю, обычного времени хватит, — нахмурилась я. — И я бы хотела взглянуть на методичку от армии. Возможно, ей требуется доработка.

— Знал, что ты попросишь, так что отправил почтой вместе с официальным приглашением к участию, — усмехнулся господин Шварц. — Ваш дом, как и было оговорено, в частичной аренде. Там будешь?

— Конечно, — я зачем-то кивнула.

— Одна приедешь? — серьёзнее уточнил он.

— Я сейчас никуда одна не хожу, — мрачно призналась я.

— Что ж, ясно. Мы ещё составляем расписание, так что если у тебя есть ещё какие-либо темы для доклада, звони мне, хорошо? — в голосе господина Шварца снова послышалась улыбка.

— Хорошо.

На самом деле, июнь у нас выдался довольно жарким. И не только в плане погоды, хотя весь месяц было довольно солнечно. Проблема, собственно, была не в этом. К нам с момента открытия валом повалили пациенты с «любовной тоской». Мы честно продержались две недели, но потом Франкенштейн не выдержал и поехал в издательство «Ведомостей». Я не знаю, что он там сделал с главным редактором, чем он ему угрожал и что куда засунул — или просто был мил до самого глубинного ужаса — однако буквально на следующий день чуть ли не на передовице была опубликована стенограмма нашего разговора с Лорни. Ну, не вся целиком, а только про нашу личную жизнь, однако этого хватило, чтобы поток писем и паломников прекратился. Ну, почти. Впрочем, после её выхода к нам уже не ломились с парадного входа, но подкарауливали и у дома, и у библиотеки. Хоть вообще никуда не выходи. Разумеется, на этом фоне ехать в Метсо одна я бы не рискнула.

О звонке мэра Шварца я рассказала Франкену сразу же. Собственно, он всю беседу сидел в гостиной и частично слышал разговор. Он сказал, что отказываться от участия нельзя, и согласился, что мне никак нельзя ехать одной. Однако снова закрыть практику полностью, даже ради Конференции, даже в летний период, было не лучшей идеей, так что со мной должен был поехать Харай. В этот раз поездом, хотя и тем же маршрутом.

Методичка с приглашением пришла дней через пять, и оказалось, что её действительно стоило доработать. Не скажу, что прямо очень существенно, но всё-таки. Я посвятила этому и подготовке доклада то время, которое мы обычно проводили в библиотеке. Оказалось, что пока я билась над задачей пространственной алхимии — тем решением, которое нам не подходило — Франкенштейн, знавший о тупиковой ветке эволюции моих рассуждений, балду тоже не пинал. Он всё это время втихаря работал над киборгом. И вот кто он после этого? Итого за девять месяцев мы ни на шаг не приблизились к тому, чтобы вернуть его домой. Просто чудесно…

Из Центрального города мы с Хараем уехали двадцать шестого числа, чтобы точно не опоздать. Зная, что дорога у меня никак не могла пройти без приключений на пятую точку, я решила иметь небольшой запас. Однако всё прошло гладко, и двадцать седьмого мы были уже дома. От станции, правда, пришлось пройтись пешком, но даже это было довольно приятно. Дом действительно стоял, как его оставили. Хорошо, что мы догадались надеть чехлы на мебель, иначе она вся покрылась бы толстым слоем пыли. Ну, собственно, она и покрылась, только чехлы было легко снять и выбить. В итоге весь первый день своего пребывания мы потратили на уборку — чихать всю неделю совершенно не хотелось. В приборочном угаре меня занесло аж на чердак, где я нашла очень изящные серебряные настольные часы с механическим заводом. В полдень из-под крышки наверху появлялась фигурка пары, которая делала несколько поворотов под музыку. Звук напоминал музыкальную шкатулку с мелодией, которую я никак не могла вспомнить. Раньше я никогда не рассматривала их, а теперь нашла на задней стенке надпись «Nam Leticia. Tua V.H.»⁽¹⁾. Они, очевидно, принадлежали нашей прапрабабушке, и я подумала забрать их с собой в Центральный город. Эти часы прекрасно вписались бы на тумбочку между нашими в Франкеном портретами, которые он писал с фотографий.

Ещё когда я готовилась в Центральном городе, Франкен подсунул мне свою методичку по гигиене. Потом я сдала работу по крови полковнику Кессеру, так что у меня появился и доклад о переливании. Потом ещё попросили прочитать лекцию по хирургии… И в итоге мне отдали аудиторию под лекции на целый день. И это был самый большой зал в Академии, потому что когда мои лекции появились в программе, посетить их заявилось очень много людей. Я понимала только то, что к концу дня буду вообще без голоса.

Я пришла в зал за полчаса до начала, чтобы подготовиться, и к этому времени половина мест уже была занята. За пятнадцать минут до начала сесть уже было некуда. За пять — некуда было встать. И это было пугающе. Хорошо хоть был микрофон и колонки, что позволяло мне хотя бы голос не повышать. Однако, чтобы мы все не задохнулись, приходилось делать перерыв каждые минут сорок, при том, что окна были настежь. Аудитория была на первом этаже, так что часть слушателей вообще была на улице и заглядывала через низкие окна.

Домой меня отвезли на скорой. Не в том смысле, что мне стало плохо, но потому что я так устала, что сама бы просто не дошла. Сказать, что моё выступление вызвало фурор — ничего не сказать. Аудитория не опустела ни после первого, ни после второго докладов. Даже на специальной лекции, которая по идее предназначалась только для хирургов, люди чуть ли на головах друг у друга не сидели. Ну, главное, чтобы пошло впрок. В оставшиеся шесть дней Конференции я сама планировала посетить несколько лекций, но они не должны были занять всё моё время. И я решила сделать пожертвование в фонд Общества врачей Метсо. Я давно не проверяла состояние своего банковского счёта, фактически передав управление финансами Франкенштейну — он определённо справлялся с этим лучше — и потому несколько опешила. Оказалось, что к наградам в виде медалей и звёздочкам на погонах в комплект шли некоторые денежные дотации, вдобавок был ещё грант на исследование по алхимическому преобразованию крови… Короче, я вполне могла сделать городскую больницу Метсо своей частной клиникой и обновить там вообще всё, и мой бюджет при этом не сильно бы пострадал. Выписав вполне достойный чек Обществу, я вернулась домой — в моё сознание в тот день ни одной здравой мысли больше не пришло.

В Центральный город мы вернулись тоже железной дорогой и тоже, как ни странно, без происшествий. Когда мы сошли с поезда я даже подумала, что удача, наконец, повернулась ко мне лицом. Идти от вокзала до дома было довольно далеко, но поскольку мы выбрали ночной поезд и в не самых удобных сидячих позах продремали всю ночь, хотелось немного пройтись и размяться. К тому же было ещё утро, вполне себе солнечное и свежее. Казалось бы, что могло пойти не так?

«Ведомости» были практически единственным изданием Аместриса, которое охватывало всю страну. Так что и разные большие события освещали тоже они. В них была заметка про новогодний вечер, в них печатались все новости Бриггса, в них публиковалась заметки о бракосочетаниях и некрологи, освещались фестивали… Короче, там писали обо всём. О Конференции, естественно, там тоже писали. Там был план, темы лекций и список выступающих. В котором, ясен пень, присутствовало моё имя со всеми регалиями. Ну, если быть точной, все регалии указывались для каждого лектора, вот только у всех это были «доктор медицины», «заслуженный врач» и так далее. А у меня — то, что у меня. Это к тому, что о месте моего нахождения знал весь Аместрис. Так что нетрудно было догадаться, что где-то в этих числах я вернусь в Центральный город. Хотя я, в общем, и не скрывалась.

— Фредерика!

Я вздрогнула. Мы выходили из здания вокзала, когда этот вопль раздался над площадью перед ним. Франкен нас встречать был не должен, да и никто другой, собственно, тоже. Более того, просто по имени меня вообще никто не называл. Людей на крыльце было очень мало, и я увидела, как через площадь прямо к нам несётся какой-то парень с букетом в одной руке, другая была в кармане. Он бежал со счастливой улыбкой на лице и практически взлетел по ступенькам. Его вид был таким обезоруживающим, что мне следовало бы насторожиться, но я этого не сделала. Парень подбежал ко мне и сунул мне веник в руки, а затем я почувствовала острую боль в правом подреберье.

— Моей ты не будешь, так будешь ничьей, — изрёк он, и боль стала сильнее.

Пока я опускала голову, чтобы посмотреть, что, собственно, произошло, Харай завязал этого дурного в узел — почти в буквальном смысле — и остановил моё падение. Нож остался в ране, и кровь начинала пропитывать платье. У меня в голове билась дурацкая мысль, что платья жаль. На моё счастье у вокзала дежурил патруль военной полиции, у которого была машина. Они видели всё произошедшее, просто и сами не ожидали, что это не радостная встреча, а нападение, однако подошли очень быстро. Харай сразу сказал им, кто я, и меня погрузили в машину. Я зажимала рану рукой, но кровь текла всё равно. Сознание плыло, но я воспользовалась званием и приказала везти меня домой, к Франкену. Почему-то я верила, что он лучше всех справится с произошедшим. Вышла — или правильнее сказать, вывалилась — из машины я самостоятельно. Франкенштейн вышел встретить нас, видимо, когда увидел машину патруля. Когда он увидел меня, его глаза округлились, и последнее, что я увидела перед тем, как потерять сознание, было то, как он рванул ко мне.

Пришла в себя я уже в своей спальне. Был уже вечер. Около моей кровати на невесть откуда взявшемся стуле сидел Франкен. Он что-то читал. Я поёрзала — мои рёбра оказались довольно плотно забинтованы, так что дышать приходилось полной грудью. Ну, точнее, чем уж есть.

— Очнулась? — поинтересовался Франкенштейн, опуская книгу.

— Угу, — мрачно отозвалась я и попыталась приподняться на локтях.

— Лежи лучше. Что произошло? — спросил он с какой-то страной теплотой в голосе.

— Серьёзно? — меня перекосило. — То есть ты ждал, пока я приду в себя, чтобы спросить об этом? При том, что там была толпа свидетелей, не считая самого, так сказать, виновника торжества?

— Именно так, — Франкен кивнул и внимательно на меня посмотрел. — Сначала я тебя зашивал, а потом принёс сюда и ждал, пока ты очнёшься.

— Прости, — я закрыла глаза и прижала тыльную сторону правой ладони ко лбу. — Спасибо, что спас мне жизнь.

— Ну, это не только моя заслуга, — он вздохнул. — Военная полиция очень быстро привезла тебя. И повезло, что нож не вытащили.

— Это Харай, — я пошевелилась и поморщилась от боли. — Это он того парня скрутил, прежде чем тот сумел выдернуть нож.

— И это возвращает нас к ранее заданному вопросу, — хмыкнул Франкенштейн.

— Дурь какая-то произошла, — я глубоко вздохнула и опять поморщилась, а затем рассказала, как было дело.

— Вот уж точно, дурь, — кивнул он.

— Обвинений в мой адрес не будет? — даже несколько удивилась я.

— Это, интересно, в чём? — Франкен изогнул бровь. — Преступление — это преступление. У него не может быть оправданий.

Повисло непродолжительное молчание. Честно говоря, я бы поняла, если бы он сказал что-то вроде «что ж ты не уклонилась?» или «это всё из-за статьи». Ну, так же обычно происходит. Или нет?

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Франкенштейн.

— Живой, — хмыкнула я.

— Исчерпывающе, — он усмехнулся. — Я бы не советовал, но всё же спрошу — сможешь спуститься поесть или тебе сюда принести?

— Я крепче, чем кажется, — моя попытка усмехнуться обратился кашлем. — Сейчас узнаем, смогу ли я.

Вполне ожидаемо подняться у меня получилось. Я сделала два довольно бодрых, как мне показалось, шага и пошатнулась. И я бы упала, если бы Франкен не подставил плечо.

— Так, мне нужны подробности моего состояния, — нахмурилась я.

— Органы не задеты. Гладкая резаная рана, — отозвался он. — Но была повреждена нижняя полая вена, и ты потеряла много крови. Удачно, что ты закончила исследование по её алхимическому преобразованию, иначе пришлось бы переливать мою, а для этого понадобился бы ещё один врач.

— Понятно… — протянула я. — Понятно, почему меня немного ведёт. Я знаю, что не стоило бы, но я бы хотела спуститься. Сама, ногами.

— Ладно, — Франкенштейн недовольно поджал губы.

Он помог мне надеть халат, приобнял за талию и повёл в коридор. И вот пока он это проделывал, я обратила внимание на то, что было на мне надето. Это была пижама. И это была не моя пижама. Хотя бы просто потому, что у меня не было пижам — только ночные сорочки в пол. Пижама была мне велика, но в брюках был шнурок, благодаря которому они и не спадали. До меня довольно быстро дошло, в чьих я одеяниях и кому пришлось меня переодеть, и я покраснела.

— Вижу, кровообращение пришло в норму, — хмыкнул Франкен. — Пижама моя — в твою сорочку с такой повязкой тебя было не запихнуть. А переодевала тебя Катрина.

Я не нашлась с ответом и смогла только выдавить улыбку. На спуск по лестнице, казалось, ушла целая вечность, но я наконец, добралась до кухни и уселась на диван. Своим появлением я определённо вызвала переполох, потому что все, кто был на кухне, начали метаться, как поднятые с пруда утки. Прямо иллюстрация броуновского движения. Помимо Катрины на кухне были Харай, капитан Фарнел и незнакомый мне полковник. Чего эти двое тут делали и зачем развели панику, я вообще не понимала.

Первым прекратил метаться Харай. Он остановился передо мной и опустил голову.

— Я должен был понять, — тихо произнёс он. — Должен был остановить его раньше.

— Если бы не ты, меня могли и не довезти, — отозвалась я. Хотя я понимала, что не стала применять алхимию к своей тушке только потому, что нож живописно так и торчал из рёбер. — Это было слишком внезапно. Не ищи вину там, где её нет.

— Кстати об этом, — внезапно оказался передо мной полковник. — Я уже в курсе ситуации. Меня интересует только одно — нападавший знал, кто вы?

— Да, — я кивнула. — Он назвал меня по имени и произнёс нечто… фанатично-безумное.

— Он что-нибудь говорил? — каким-то металлическим голосом спросил Франкен.

— Он только повторяет имя подполковника, — отозвался капитан Фарнел, кивнув на меня. — Совсем у него от вас крыша поехала, доктор Фреди.

— Я его даже не знаю, — я поморщилась.

— Что его ждёт? — тем же странным тоном спросил «брат».

— Суда и следствия не будет, — произнёс полковник. — Парня взяли практически в момент совершения преступления. Это расстрел.

— Лучше бы на опыты его отдали или на органы, — неожиданно скривился Франкен. — Всё больше пользы.

— На органы? — брови полковника удивлённо взлетели.

— Иногда у человека отказывает какой-нибудь орган, и его можно спасти, пересадив ему здоровый вместо больного, — отозвался «брат». — Как автоброню.

— Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь делал подобное, — полковник нахмурился. — Но если бы вы, как государственные алхимики, взялись доказать состоятельность такого метода лечения, думаю, мы могли бы передать его вам.

— Ну, весь он нам не нужен, — протянул Франкен. — Если его убьют выстрелом в голову, я бы хотел сам забрать субпродукты, так сказать. Чтобы избежать повреждений органов.

— Хм, но для эксперимента нам бы больше подошёл живой человек, — неожиданно для себя подала голос я. — Я имею в виду — что нам делать с вырезанным сердцем, если нет груди, которой оно бы требовалось? А мы с тобой ещё не закончили расчёты по преобразованию органов.

— Вообще-то, я как раз закончил, пока ты была в Метсо, — отозвался Франкен. — Я думал сделать несколько пробных пересадок на трупах. Даже заявку полковнику Кессеру подал.

— И ну его тогда, — отмахнулась я. — Пусть получает наказание. Я не собираюсь жалеть человека, который пытался меня убить. В Аместрисе есть закон — не важно, гуманный или нет, он есть. Вот пусть он и решает.

— Но ведь он же… — начал было капитан.

— Я даже в детали вникать не хочу, — отрезала я. — Это не моя работа.

После этого военные ушли. Но мне почему-то казалось, что это не конец истории. А хотелось бы. Хотелось бы, что всё закончилось тихо, без широкой огласки, без статьи в «Ведомостях», без всего этого. Я откинулась на спинку дивана и попыталась глубоко вздохнуть. Попытка с треском провалилась из-за тугой повязки. На ужин Катрина приготовила суп-пюре из говяжьей печени. Выглядел он довольно неказисто, но на вкус был вполне ничего даже при моей нелюбви к этому продукту.

После еды Франкенштейн отвёл меня в смотровую и снял повязку, чтобы посмотреть шов. Я тоже смогла взглянуть. Длина шва была около четырёх сантиметров, края были совершенно ровными. Видимо, нож был довольно острым, а удар — сильным.

— Так ты говоришь, никаких повреждений, кроме нижней полой вены? — поинтересовалась я, всерьёз задумываясь подлатать себя алхимией.

— Разрез довольно тонкий, но есть пара царапин на рёбрах. Печень и лёгкое не задеты, — отозвался он, а затем посмотрел на меня. — Оставь эту дурную затею.

— Ты про чего? — прикинулась валенком я.

— Не надо заниматься самолечением, пожалуйста, — Франкен приклеил кусок марли с йодом ко мне лейкопластырем. — Посмотрим завтра — если не будет воспаления, сам тебя залатаю алхимией, — он строго посмотрел на меня. — Никакой самодеятельности.

Да какая, к лешему, самодеятельность? Я сама и до комнаты бы не дошла. Вообще, в данный момент я сама была объектом эксперимента по переливанию преобразованной крови. Известно, что армия начала клинические испытания, но результаты были только предварительные. А испытывать на себе было статистически бессмысленно, конечно, но всё же могло помочь снять ряд вопросов. Вообще, у меня бы нигде не ёкнуло ослушаться Франкена, но когда я улеглась обратно в кровать — всё ещё в его пижаме — я поняла, что не буду этого делать. Во-первых, потому что самолечение действительно было не очень хорошей идеей, а во-вторых, потому что я отрубилась почти сразу, как легла.

Проснулась я поздно, зато чувствовала себя намного лучше — даже смогла спуститься самостоятельно. И где те времена, когда у меня было безобоснуйное отращивание новых зубов за ночь? Катрина накормила меня творогом с яблоками и шоколадным кексом. А вот кофе она мне не дала — вместо него был компот из сухофруктов. Замена, конечно, полезная, но это как вместо мембранки пуховик натянуть. Я как раз растягивала вкус кураги, когда пришёл Франкен и позвал меня на осмотр. К счастью, воспаления не было, и он меня залатал. Мне всё ещё нужен был отдых, но я, по крайней мере, смогла переодеться в свои вещи, после чего устроилась в гостиной с книгой. Это была работа по философии и касалась она души. Сначала я как-то бездумно пробегала взглядом по строчками, пока до меня не дошло, что именно я читала. Франкенштейн говорил, что нам не надо было переносить тело, и был прав — нам действительно надо было переносить только душу. И как это я раньше не поняла, что переносится между мирами только «душа» или, как было указано в книге, ментальное тело? Ну, что — поздравляю тебя, Шарик, ты — балбес. С этими мыслями я ушла в себя и потерялась там.

— Вид у тебя, как будто постигла тайну мироздания, — внезапно раздавшийся голос Франкена заставил меня вздрогнуть.

— Нет, я… Просто поняла, что нужно делать, — отозвалась я, фокусируя на нём взгляд. — Но пока не поняла, как.

— Ясно, — он улыбнулся. — Но мне кажется, у нас ещё остались дела здесь.

— Полагаешь, мы попали сюда зачем-то? — я склонила голову набок.

Франкенштейн открыл было рот, но часы наверху пробили час дня, и в дверь постучали. Он хмыкнул, что пора работать, и ушёл открывать, оставив на столе подшитую работу по трансплантологии. Раз он уже и заявку Кессеру подал, не мешало бы и мне подготовиться. Заодно и с его расчётами разобраться.

1) Для Летиции. Твой В.Х. (лат.)

Вернуться к тексту

После вполне успешного сращивания моего бренного тела и моего детального ознакомления с расчётами Франкенштейна по трансплантологии прошло чуть больше трёх недель. За это время произошло сразу несколько событий: вышла статья в «Ведомостях» о нападении на меня и его итогах, полковник Кессер одобрил заявку Франкена, а сам «брат» съездил в Метсо за нашей с ним старой работой по человеческому преобразованию. Автором статьи был Лорни, видимо, приставленный к нашим персонам, и в ней он выражал полное согласие со скорым судом и приговором преступника. Мне показалось, что тон статьи имел в некотором роде предостерегающий характер. Вердикт полковника тоже пришёл почтой, что примечательно — в тот же день. Впрочем, после обеда нас навестил и сам полковник. Он приехал узнать, как у меня дела и когда я смогу работать. Я рассказала, что Франкен меня подлатал и что мы оба вполне готовы приступить к испытаниям. Полковника, как мне показалось, это только порадовало, так что задержался он совсем ненадолго. А вот поездка Франкена состоялась после того, как я выдала ему теорию о путешествии ментального тела. Он нашёл её вполне здравой и взялся съездить за той работой. С того момента, как она оказалась в Центральном городе, её, разумеется, никто ни разу не открывал.

Наши библиотечные заседания перебрались из второго корпуса библиотеки в первый. Там посетителей бывало больше, но всё равно многолюдным это место я бы не назвала. Там работала улыбчивая девушка в больших очках, которая постоянно читала. Она точно знала, где какая книга находится и даже могла процитировать многие из них, но вот с работой своей справлялась не очень хорошо. Было бы жаль, если бы её уволили за то, что она слишком увлекалась чтением. В первом корпусе было много материалов по медицинской алхимии и анатомии человека, включая работы доктора Тима Марко. Сначала мы ни черта в них не поняли и отложили, поскольку кулинария определённо не входила в список наших интересов. Мы больше углубились в анатомию и физиологию, чтобы полностью справиться с трансплантацией, и на время это нас заняло. О возвращении домой мы не говорили аж до ноября. И целых два месяца всё было во вполне спокойном ритме: пациенты, библиотека, морг… Надо сказать, что рабочие органы благодаря расчётам Франкена у нас вышли прекрасно, а вот с пересадкой поначалу произошёл затык. Но мы провели несколько операций вручную, и после этого справились и с алхимической заменой органа. Правда, тело всё равно приходилось вскрывать, чтобы быть уверенными, что всё встало и соединилось, как надо.

В конце октября до меня неожиданно дошло, что в этом мире мы уже больше года. Франкенштейн предложил устроить небольшой праздник с чаем и печененками в бойлерной, где ещё с декабря стояла эффектная мебель из чёпопало. Мысль показалась мне немного странной, но вполне имеющей право на жизнь. Так что мы дали выходной Катрине и Хараю, практически выдворив их вон, и сами занялись своим сладким столом. Много ли сдобы можно приготовить за четыре часа? На-ва-лом. Начали мы печь около девяти утра, и к часу ставить блюда и вазочки с печеньем, булочками, пирожками, корзинками и прочим было решительно некуда.

— Эх… — я вздохнула, оглядывая гору снеди. — Мне бы в моей реальности такой метаболизм.

— А что, у тебя там проблемы с этим? — изогнул бровь Франкен.

— Да не то чтобы большие, но… — меня оборвал стук в дверь. Была среда, и записи на сегодня не было. А без записи или хотя бы звонка мы теперь мало кого принимали.

— Ты кого-нибудь ждёшь? — уточнил «брат».

— Нет, а ты? — нахмурилась я.

— Тоже нет, — он отложил фартук. — Пойду посмотрю, кого там принесло.

Франкенштейн пошёл открывать, а я закончила собирать устроенный бардак. Из гостиной донёсся голос полковника Кессера, так что я отложила свой фартук и вышла туда. Полковник сиял, как начищенный медный таз.

— Я приехал сообщить, что вы официально прошли аттестацию этого года, — улыбнулся мне полковник. — И кое-что ещё.

— И вам доброго дня, полковник, — поздоровалась я. — Значит, нам никаких работ сдавать не надо будет?

— Нет, — он качнул головой. — Вы вообще больше можете не сдавать работы. Потому что ставка приняла решение считать вас действительными военными.

— Простите, что? — у Франкенштейна округлились глаза, а я утратила способность управлять собственной челюстью.

— Формально, конечно, — тут же добавил Кессер. — Для вас это ничего не изменит… Кстати, чьей кисти эти работы?

Полковник повернулся к двум портретам на стене, которые Франкен закончил пару недель назад. Это были не очень большие полотна — примерно тридцать на сорок сантиметров, и они довольно точно повторяли фотографии, сделанные Гровом. Они висели над тумбочкой, в которой мы хранили бумагу, чернила, карандаши и ручки. На ней стояли серебряные часы прапрабабушки и высокая ваза с сухостоем.

— Это мои работы, — отозвался Франкен. — Но я бы хотел услышать больше деталей.

— Ваши? Вы ещё и художник? — удивился полковник, повернувшись к нему.

— Это не важно, — нахмурился «брат». — Почему ставка приняла такое решение? Что это значит?

— Вы — действующие военные врачи, — Кессер пожал плечами. — Даже если вы не ведёте исследовательской деятельности, вы всё равно работаете на армию. Поэтому там решили, что вас нужно освободить от ежегодной аттестации.

— Это стоило бы вписать в специальный медицинский контракт, — хмыкнула я.

— Теперь и внесли, — кивнул полковник. — Я, может, не совсем точно выразился. Вы не солдаты и не офицеры… То есть, вы всё ещё из когорты старшего офицерского состава, просто вы как бы вне внутреннего подчинения. В общем, для вас это означает только отсутствие ежегодной аттестации. Хотя я по-прежнему буду ждать ваших работ. Как, к слову, дела с органами?

— Я закончу отчёт на той неделе, — отозвался Франкен.

— Не спешите, — мотнул головой Кессер. — Сегодня прошёл экзамен на государственного алхимика, и аттестация идёт полным ходом. Так что ваши работы пока просто некому рассматривать. Давайте ближе к концу ноября.

— Хорошо, — «брат» пожал плечами.

— Это всё, — полковник улыбнулся. — Мне пора возвращаться к делам.

Мы пошли проводить его до двери, и когда он вышел, в калитку нашего дома входил полковник Мустанг. За ним шли ещё два человека: кто-то огромный в глухих полных доспехах и ребёнок лет двенадцати с косой пшеничного цвета и янтарными глазами. Мне почему-то вспомнился тот странноватый товарищ — Хоэнхайм. Полковник изобразил самое дружелюбное лицо, приветливо махнул рукой и направился к нам. Попили, называется, чайку наедине.

Франкенштейн даже не стал закрывать дверь, пока прибывшие пересекали наш небольшой палисадник. Было довольно прохладно, но полминуты открытой двери наша система отопления вполне выдерживала. Полковник пропустил тех, кого привёл, вперёд, а затем вошёл сам.

— Добрый день, подполковник и подполковник, — улыбнулся он. — Я к вам с небольшой просьбой.

— Добрый, — губы Франкена растянулись в хитрой лыбе. — Чем можем?

— Эти молодые люди — братья Эдвард и Альфонс Элрики, — представил гостей Мустанг. — Эдвард сдал сегодня теоретический экзамен на государственного алхимика. Вы бы могли приютить их, пока они ждут результатов?

— Конечно, — шире улыбнулся «брат». — Молодые люди, вам подойдёт одна комната на двоих?

— Да, спасибо, — отозвался блондин с косой.

— Разувайтесь и следуйте за мной, — и Франкен повёл их на второй этаж, оставив нас с полковником наедине.

— Выпьете чаю? — вздохнула я.

— С удовольствием, — Мустанг улыбнулся. — У вас так вкусно пахнет печеньем.

— Да, мы собирались сегодня… Не важно. Проходите, — я пригласила его в гостиную.

Расположиться в кухне мы не могли, как бы нам этого не хотелось. Пока полковник снимал пальто и обувь, я невольно прислушивалась к шуму наверху. С парнем в доспехах что-то было не так. Какой-то не такой звук был от его шагов. Но я никак не могла понять, что именно меня беспокоило. Не успела я додумать эту мысль, как Мустанг уже надел гостевые тапки, и мы с ним прошли в гостиную. Я предложила ему садиться и пошла ставить чайник. Заварка уже была готова, так что пока он закипал, я принесла несколько вазочек и блюд с печеньем, и чашки с заварочником.

— Разве у вас сегодня не рабочий день? — склонил голову набок полковник, рассматривая стол.

— Рабочий, — кивнула я. — Но в силу некоторых обстоятельств приём у нас только по записи или, по крайней мере, по звонку.

— Понятно… — протянул он. В этот момент вернулся Франкенштейн.

— Итак, полковник, — улыбнулся он. — Что это за юные дарования?

— Они из Ризенбурга, — отозвался Мустанг. — Я рассчитывал пригласить их ещё в том году, но в силу некоторых обстоятельств получилось только в этом.

— Вы хотели пригласить их обоих, но экзамен сдавал только один, — чуть сощурилась я.

— Это в силу тех обстоятельств, — вздохнул полковник. — Не думаю, что могу говорить о них без их согласия.

— Они спустятся? — я повернулась к Франкену.

— Да, сейчас, — он кивнул. — У нас же есть что-нибудь на обед?

— О, мы обедали, — вклинился Мустанг. — Так что они точно не голодны.

— Хорошо, — улыбнулась я. Потому что, откровенно говоря, не была уверена, что кроме выпечки у нас что-то было.

— Я должен сказать вам спасибо за Исаака, — внезапно посерьёзнел полковник. — Он мог натворить дел и лишиться головы совершенно бездарно. И похоже, мой долг опять вырос.

— Не беспокойтесь, — пожал плечами Франкенштейн. — Выплатить его вам будет не труднее, чем нам было вас в него вгонять. Иначе обмен равноценным не будет, верно?

— Ах да, Франкен, — обратилась я. — Почему бы нам не поделиться той моей работой с полковником?

— Почему именно с ним? — «брат» свёл брови.

— Потому что она идеально будет сочетаться с алхимией, использующей элементы среды, — я пожала плечами.

— Что вы разработали на этот раз? — напрягся полковник.

— Это пространственная алхимия, — улыбнулась я. — Позволяет применять преобразование на расстоянии.

— Это невозможно! — Мустанг поднялся.

— Ну почему же? — поморщилась я. — Это не то, что мы хотели получить, но Франкен говорит, что это тоже потрясающий результат.

— А вы так не думаете? — нахмурился полковник.

— Как я и сказала, это не то, что я хотела, — я вздохнула. — Это не тот материал, который я бы отдала армии, так что, если вас устроит, изучить его вы можете здесь, у нас есть лаборатория в подвале.

Мустанг поднялся, кивая. Я предложила ему всё же допить чай, пока я схожу за бумагами. Вообще говоря, итоговый отчёт по расчёту принципа дистанционного преобразования был довольно тонким и включал всего страниц пятьдесят рукописного текста. Почерк у меня был сносный и вполне читабельный, но лично я бы предпочла печатный вариант. Пишущую машинку, что ли, купить?

Когда я направлялась обратно из своего кабинета к лестнице, дверь гостевой комнаты внезапно распахнулась так резко, что мне пришло отступить на шаг, чтобы не получить в лоб. В коридор вылетел Эдвард, а за ним торопился Альфонс. Очень контрастирующие ребята.

— …полковник говорил, что им можно довериться, — произнёс Альфонс. Голос у него был совершенно детский.

— Я знаю, что он говорил, — отозвался Эдвард. — Я не уверен, что это что-то даст.

— Молодые люди, — обратила на себя внимание я. — Вы никогда не получите информацию, если не будете ничего спрашивать. Идёмте вниз, побеседуем за чаем.

— Вы — доктор Фреди, да? — спросил Эдвард. — Я о вас читал.

— Обо мне весь Аместрис читал, — мрачно усмехнулась я. — Как и о Франкене. Идёмте.

В гостиной произошла небольшая заминка в тот момент, когда отдала свой отчёт полковнику. Он тут же открыл его и принялся читать. Пришлось сильно встряхнуть его, чтобы заставить уйти в лабораторию. Когда он поднялся взгляд у него был слегка растерянный, но уже в дверях он сказал Элрикам, что тем стоит поговорить с нами о том, что они хотели найти. В подвал полковника повёл Франкен, а я ушла на кухню за дополнительными чашками. Наконец мы сидели за столом вчетвером, и даже минут пять вполне мирно пили чай с булочками и печеньем.

— Альфонс, почему же ты так и не попробовал ни чай, ни печенье? — спросил Франкен, чуть склонив голову набок.

— У него… э… особая тренировка, — нервно усмехнулся Эдвард.

— Особая тренировка… — протянула я. До меня наконец дошло, что было не так со звуком его шагов, его голоса и даже состояния кресла под ним. — Разумеется, нет никакой возможности пить чай, когда нет тела.

— Как вы узнали? — Эдвард чуть опустил голову и говорил гробовым голосом.

— По звуку, — я пожала плечами.

— Вы расскажете другим? — печально спросил Альфонс.

— Зачем? — удивилась я.

— Полковник сказал, что вам можно доверять, — Эдвард сцепил пальцы перед лицом. — Мы ищем философский камень, потому что хотим вернуть свои тела. Мы провалили человеческое преобразование, и я лишился руки и ноги, а Ал тела.

— Да, плата за познание Истины высока, — мы с Франкеном мрачно переглянулись. Я сложила ладони и подогрела свой подостывший чай. — И сам процесс ещё стрёмный. Вы расплатились телом, а нам не повезло рассчитаться частью души.

— Так вы тоже…

Повисла непродолжительная пауза. Уныние буквально повисло над столом. Но прошлого не вернуть, так что нечего по нему и вздыхать.

— Однако у нас найдётся некоторое нетривиальное решение для вас обоих, — вдруг оживился Франкен. — Мы работаем над термоустойчивой биомеханической автобронёй. Она легче и мало отличается по весу от настоящей конечности, что должно быть более подходящим вариантом для растущего организма, чем тяжёлая автоброня.

— Если брать в расчёт процесс роста, нам бы стоило обратиться к трансплантологии… — задумчиво произнесла я. — Или изначально заложить механизм регулировки размера.

— Да, расчётов на полдня, — кивнул Франкен. — Что же касается тебя, Альфонс, я уже долгое время работаю над созданием биомеханического тела. Сейчас ты, прости за сравнение, по смыслу ближе к голему, только с настоящей душой, а не искусственной. Я… Мы с Фреди можем создать для тебя более удобное тело. Почти как настоящее.

— Вы правда такое можете? — не поверил Эдвард.

— Не могу сказать, что это легко, но для нас это возможно, — кивнула я.

— Тогда нам не нужно возвращать свои тела? — спросил Альфонс.

— Эдвард вполне может этого не делать, но вот с тобой другая история, — я вздохнула. — Если его забрал Истина, значит оно существует и живо, даже если находится в неком стазисе. Можно привязать душу к новому телу насовсем, если реальное мертво или уничтожено, однако если оно живо, то душа и тело связаны. Его стоило бы вернуть.

— Значит, философский камень нам всё-таки нужен, Ал, — мрачно вздохнул Эдвард.

— Чем бы он ни был? — уточнила я.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился он.

— Ну, давайте немного потеоретизируем, — я сложила руки на груди. — Итак, известны ли вам два базовых принципа алхимии — «равноценный обмен» и «всё в одном, одно во всём»?

— Да, разумеется, — кивнул Эдвард.

— Вам не приходило в голову, что из этих двух принципов следует напрямую невозможность успешного проведения человеческого преобразования? — я склонила голову набок.

— Что? — нахмурился он.

— Если душа есть всё, а всё есть душа, то равноценной платой за душу будет всё, — выдохнула я. — Это же очевидно.

— Ну я бы не сказал, что очевидно, — подал голос Франкен. — По крайней мере, мы с тобой проигнорировали этот факт, когда делали расчёты.

— Этот факт не делает следствие менее очевидным, — я поджала губы. — Это лишь показывает излишнюю самонадеянность. Мы ведь даже не маму получили…

— Что вы имеете в виду? — Эдвард подался вперёд.

— Тело, полученное нами во время той попытки, не было нашей матерью, — пояснил Франкен. — Что и не удивительно, учитывая, что мы не брали ни точной информации о строении именно её тела, ни корректных пропорций. Это было… Как бы объяснить? Это как работа с тестом. Вся выпечка на столе из муки, яиц, масла и воды в своей основе, но вся разная.

— А, я понял, — кивнул Эдвард.

— То есть, мы могли создать тогда не маму? — подал голос Альфонс. — Но я…

— Вероятнее всего, именно так, — вздохнула я.

— Ал, значит, мы…

Повисло мрачное молчание. Забрало Альфонса ничего не выражало, а вот Эдвард опустил голову за ладони, уперев локти в стол. Плата за попытку сыграть в бога у Фреди и Френки была суровой, и из-за неё часть эмоций у них в полном отрубе, однако это позволило нам легче пережить произошедшее и, более того, внимательно рассмотреть то, что получилось. И это была не мама. Это вообще был какой-то долговязый смуглый мужик. Что, впрочем, было ещё той жутью, учитывая, что было нам не больше чем этим детям.

— Однако вернёмся к теме философского камня, — разрушила молчание я. — Философский камень — абсолютная материя алхимии, которая как будто позволяет обходить правило равноценного обмена. Известно, что данная материя является платой для преобразования. Дело в том, что нельзя просто так взять и обойти базовый постулат алхимии. А это может означать только то, что философский камень содержит в себе всё. А что ещё содержит в себе всё?

— Душа, — припечатал Франкен. — Философский камень представляет собой собранные специальным образом души людей.

— Не может быть! — вскочил Эдвард. — Хотите сказать, мы не сможем вернуть свои тела?

— Мы говорим только о том, что такое философский камень, — мягко заметила я. — А вам нужно разобраться, как вернуть тела. Хм… Давайте представим себе, что вам очень нужно купить, например, ковёр. Вы знаете, что его можно купить только у одного продавца, и знаете, что за ковёр он просит одну овцу. У вас нет лишней овцы и взять её вам негде. И вы вообще считаете неприемлемым платить овцами. Что делать?

— Забить на ковёр, — буркнул Эдвард.

— Ещё варианты, — невольно улыбнулась я.

— Поискать замену для ковра, — предположил Альфонс.

— Уже лучший вариант, — кивнула я. — Но представим, что нам нужен именно ковёр и именно у того продавца. Что-то ещё?

— Тогда… — озадаченно протянул Эдвард. — Тогда можно попробовать захватить ковёр силой.

— Интересное решение, — усмехнулся Франкен. — Однако давайте будем считать, что это невозможно.

— Тогда нам нужно найти способ договориться с продавцом, — задумчиво произнёс Альфонс. — Узнать, какую плату он взял бы вместо овцы.

— Именно. Вопрос только в том, какой будет другая цена и готовы ли вы будете её уплатить, — произнесла я и сделала небольшой глоток чая. Опять остыл.

— Сомневаюсь, что может быть цена хуже чужой жизни, — недовольно пробурчал Эдвард. — Чужой души.

— А как насчёт твоей собственной? — спросил Франкен. — Часть своей ты бы отдал?

— Я… — начал было он.

— Правильный ответ — нет, — перебила я. — Поверь на слово.

Разговор вроде бы зашёл в тупик, поскольку развивать эту тему дальше ни у кого из нас не было ни сил, ни желания, а другую сходу придумать было не так просто. И в это время раздался спасительный стук в дверь. Ну, я так думала, так что поднялась и пошла открывать. На пороге оказался не кто-нибудь, кто мог бы разрядить обстановку, а Хоэнхайм собственной персоной. Паника прокатилась по мне с головы до ног, и я, должно быть, даже слегка побледнела, потому что он улыбнулся, проходя в прихожую.

— Время ещё не пришло, — мягко произнёс он. — Просто хотел кое о чём с вами поговорить.

— Мы немного заняты сейчас, — глухо отозвалась я. — Но если хотите, можете выпить с нами чаю.

— О, это было чудно — я к вам опять с вокзала.

Я провела его в гостиную, а сама ушла за чашкой в кухню. Я слышала, как натянуто поздоровались Хоэнхайм и Элрики. Франкен порывался их представить другу другу, но Эдвард быстро оборвал его. Он сказал, что они знакомы, хотя и давно не виделись. А потом довольно резким тоном добавил, что это их отец. Ну, в этом особой неожиданности не было — у Эдварда глаза Хоэнхайма, и я заметила это, как только его увидела. Однако у нас тут и так была отнюдь не праздничная атмосфера, а тут ещё семейные разборки. Впрочем, после их короткой пикировки я услышала, как братья ушли наверх. Я, наконец, налила чай и вернулась в гостиную. Я стояла в дверном проёме, когда Хоэнхайм поднял с тумбочки серебряные часы и перевернул их.

— Хм… — протянул он. — Эти часы… Я помню, как подарил их Летиции, когда она родила нашу дочь, почти сто двадцать лет назад. Неужели она продала их?

— Нет, — рассеяно протянул Франкен. — Летицией звали нашу прапрабабушку…

Следующий звук, который я услышала, был звук бьющегося фарфора. А следом и серебряный звон упавших часов. У Франкенштейна в руках ничего не было, так что он уронил на пол челюсть.

Если уж угораздило оказаться Мери-Сью, то следует учитывать некоторые возможные особенности. Она должна обладать сногсшибательной красотой или удивительной внешностью: ну, в обморок при виде меня ещё никто не падал, но если судить по брату-близнецу, я вполне ничего. Хотя у одного фляга-таки капитально свистанула, но это другое. У неё должны быть исключительные способности: ну, не могу сказать, что тут они у меня какие-то прямо из ряда вон, но и заурядными их не назвать. Ей должно невероятно везти: ну, мне и правда невероятно везло… как утопленнику, но всё же. И наконец — родственные связи с главным героем. Даже если я и не помнила канон от слова совсем, нетрудно было догадаться, кто должен быть звездой вечера — он вместе с братом сейчас дулся в гостевой спальне.

Казалось, что до меня смысл сказанного дошёл первым — по крайней мере, чашка из моих рук разбилась раньше всего. Однако способность говорить первой вернулась не ко мне. Франкенштейн повернулся и посмотрел мне в глаза:

— Ты в своём уме?

— Нет, в мери-эннином, — отозвалась я и тряхнула головой. — В смысле, в мери-сьюнином… Ну, ты понял.

— Я не об этом, — он поднялся и, кратко извинившись перед Хоэнхаймом, подошёл ко мне, протащил меня за локоть через кухню и коридор на задний двор, где зашипел как змея. — Это ещё что за новости?

— Это не я, — почему-то понизила голос я. — Я уже тебе говорила, что не писала эту историю. Но знаешь, это как-то даже логично.

— Логично? — Франкен свёл брови.

— Я имею в виду, я была матерью Рейзела в твоём мире, а здесь оказалась потомком философского камня в теле человека, — быстро выпалила я. — Вроде даже закономерно.

— Ясно, — он поджал губы. — Тогда выходит, что в нашей гостевой технически наши двоюродные прадеды.

А вот эта мысль была уже совсем обескураживающей. Я медленно закрыла и открыла глаза, приходя в согласие с ней. Удавалось плохо — моему прадеду было двенадцать лет. Нет, это определённо не то, что я бы сказала ему. Франкенштейн встряхнул меня за плечи, и мы вернулись в гостиную, где нашли Хоэнхайма. Он сидел за столом, и перед ним стояли те самые часы, уже восстановленные алхимией, и чашка, правда, без чая. Я взялась налить его снова, а когда вернулась назад, там снова оказались и братья Элрики. Видимо, для полноты драмы. Эдвард дождался того момента, когда я поставлю чашку с чаем перед Хоэнхаймом и, более того, когда он сделает глоток.

— Отец, — замогильным голосом произнёс Эдвард. — Ты знаешь что-нибудь о философском камне?

Если вы хотите задать человеку шокирующий вопрос, то дождитесь, когда он проглотит то, что пьёт или ест. Или, на крайняк, не садитесь напротив. Потому что весь чай, который Хоэнхайм отхлебнул, оказался у Эдварда на лице.

— Прости, что? — сипло переспросил он.

— Философский камень, — повторил Элрик, отирая лицо салфеткой. — Ты знаешь о нём?

— Эм, да, — протянул Хоэнхайм. — Что ты хотел бы узнать?

— Как его получить, — мрачно произнёс Эдвард. — Это правда, что сырьём для него являются души?

— Не буду спрашивать, откуда ты узнал, — Хоэнхайм покосился почему-то на меня, а затем снова посмотрел на Эдварда. — Да, это так. Однако человеческое преобразование невозможно даже с ним. Тришу он не вернёт, — он опустил глаза и тяжело вздохнул.

— Она умерла, потому что тебя не было рядом! — выпалил Эдвард и тут же осёкся.

— Я… не могу сейчас объяснить, — мрачно отозвался Хоэнхайм.

— Мне не нужны твои оправдания, — резко припечатал его сын.

— Эм, господа, — подал голос Франкен. — Я понимаю, что у вас в разгаре давний, очевидно, конфликт, однако есть некая новость, которую, я полагаю, молодые люди должны знать.

— А, да, — поднял голову Хоэнхайм. — Верно. Эти часы, — он указал на предмет на столе. — Они принадлежали моей прапрабабушке. Отец рассказал о том, что у него была младшая сестра, только когда бабушка умерла и оказалось, что эти самые часы она отписала ей. Но даже тогда он не стал налаживать контакт. Я не знал, что у меня есть брат и сестра до вот этого самого момента.

Ух, как гладко у него выходило врать. Вот я прямо сама чуть не поверила.

— Ты не говорил никогда, что у тебя есть…

— Отец? — изогнул бровь Хоэнхайм. — Было бы странно, если бы у меня его не было, не так ли?

— А, да… — протянул Эдвард. — Погоди. Ты хочешь сказать, что эти двое — наши двоюродные дядя и тётя?

— Именно так, — кивнул Хоэнхайм.

— А почему вы нас сами не искали? — Эдвард резко перевёл взгляд почему-то опять на меня.

— Мама умерла, когда нам было восемь, — осторожно изрекла я. — Она никогда не говорила, что у неё был брат.

— А отец? — нахмурился Эдвард. — Или она и ему не говорила?

— Мы не знаем, — мрачно обронил Франкен. — Когда нам было восемь, умерла вся наша семья — мама, отец и двое братьев.

Ситуация была минимально похожа на счастливое воссоединение семьи. Вот прямо по шкале от одного до десяти на минус сто. Лица — одно мрачнее другого, и это вдобавок к тому, что вся история была откровенной ложью. Но поскольку в наших семьях как-то все умерли, это было не проверить. Уже вечерело, и именно в этот момент домой вернулись Катрина и Харай. Они пришли не вместе, но с очень маленькой разницей. И у обоих оказалось некое очень срочное дело. Катрина пришла первой, и с порога обратилась к Франкену на тему денег на закупки по дому. Впрочем, она оборвала фразу на полуслове, когда заметила воззрившуюся на неё толпу. А когда я только-только открыла рот, чтобы её представить, в гостиную вошёл Харай. Он обратился ко мне, заметил людей и чуть присел, опустив подбородок.

— Так, давайте все успокоимся, — я вздохнула, подошла к братьям Элрикам и мягко положила руки им на плечи. — Сегодня на всех нас и так много всего упало, — я немного растерянно представила всех друг другу. — Что ж, Хоэнхайм, вы можете занять ту же комнату, что и в прошлый раз. Эдвард, Альфонс, вы можете посидеть у себя или прогуляться, хотя сейчас из достопримечательностей здесь только раскисшая дорога. Но Харай может отвезти вас в город, если хотите развеяться. Ну, вроде на западной окраине остановился бродячий цирк. Катрина, нужно приготовить ужин на всех. На сегодня у нас хватит еды? — она кивнула. — Хорошо.

Не слушая никаких возражений, я сходила за большой корзиной, в которую сгрузила булочки и печенье в кухне, поверх которых улеглась чайная чашка и банка заварки. С водой в бойлерной перебоев не было, так что нести туда её не было никакой необходимости. С корзиной в руках я прошла через гостиную, в которой никто и с места не сдвинулся, и ушла в подвал. В котельной не было ни пылинки. Не то чтобы Катрина вообще хоть где-нибудь оставляла пыль, однако я не ожидала, что она с тем же прилежанием убирает и наши, так сказать, технические помещения. Я поставила чашку и заварку на тот стол, который мы собрали из чёнашли, а корзину рядом, и уселась лицом к котлу. В голове выл ветер и что-то звенело.

Я просидела в прострации минут пятнадцать, прежде чем налить себе чаю. Потом ещё столько же над горячим чаем. Я размышляла над тем, насколько в действительности неожиданным был этот вотэтоповорот. И всё больше приходила к мысли о том, что если моё предположение о том, кто должен быть главным героем, верно — а оно верно, потому что оно моё — то ничего особенно внезапного в нашем с Хоэнхаймом родстве не было. Это скорее было из разряда «ну, можно было бы догадаться». Примиряясь с этой мыслью, я сунула в рот маленькую булочку с корицей и принялась вяло жевать её. И именно в таком состоянии меня застал Франкен: с пустым взглядом, упёртым в латунный начищенный котёл, чашкой чая перед носом и сдобой в зубах.

— Могу я присоединиться? — обратил моё внимание на себя он.

— Ефли тефе… — у меня изо рта посыпались крошки, и я едва не выронила чашку, пытаясь поймать их, из-за чего поперхнулась и закашлялась.

От кашля у меня на глаза навернулись слёзы. Сквозь муть я увидела движение, а затем почувствовала удар промеж лопаток. Я смогла проглотить булочку и отдышаться.

— Н-да… — протянула я. — Говорили ведь мне в детстве — не говори с набитым ртом. А надо было заканчивать фразу — а то помрёшь, нелепо задохнувшись вкусняшкой. Тебе не кажется, что этот мир хочет от меня избавиться?

— Нет, не кажется, — скривился Франкенштейн. — Это просто нелепое стечение обстоятельств.

— Ну-у, — изогнула бровь я. — Разве это не признаки провидения?

— О, да брось, — он сел напротив. — Если бы он хотел от тебя избавиться, ты бы покинула его в тот раз, когда нас вырубила та парочка, помнишь? Сколько ты там провела без сознания?

— Звучит здраво, — согласилась я. — Что там наверху?

— Все разошлись, — отозвался Франкен. — Хорошо, что Хоэнхайм выдумал эту историю. Правда была бы перебором.

— Они там разобрались? — нахмурилась я.

— О, точно, — Франкенштейн поднялся, чтобы налить себе чаю, а затем сел назад. — Эдвард сжёг их дом в Ризенбурге и резко негативно настроен к Хоэнхайму, однако, похоже, мы с этим парнишкой пришли к некоторому взаимопониманию. Если короче, то теперь племянники как бы будут у нас.

— И что означает это твоё «как бы»? — нахмурилась я.

— С высокой долей вероятности Эдвард сдал экзамен, так что у них будет достаточно возможностей для разъездов по стране и исследований, — отозвался он. — Однако они дети. Им нужен какой-то дом.

По моим ощущениям у меня было лицо разбуженной днём совы. Я пару раз медленно моргнула, а потом опустила глаза и сжала переносицу.

— Да, и ещё кое-что, — снова заговорил Франкен, и я подняла голову. — Эдвард попросил меня посмотреть их учителя.

— Я ещё ту новость не переварила, — кисло отозвалась я. — Им в любом случае надо будет остаться у нас на то время, пока мы сообразим для них новые тела. Полагаю, это займёт пару месяцев? — он кивнул. — За это время мы все поймём, способны ли мы друг друга выносить. А что с их учителем?

— Эдвард специально задержался, чтобы сказать мне об этом наедине, — Франкенштейн сделал небольшой глоток чая и сжевал печененку. Я терпеливо ждала. — Он сказал, что их обучала очень сильный алхимик. И что она познала Истину. И предположил, что у неё это тоже что-то отняло.

— И поскольку он не знает, что именно, то это что-то, находящееся не снаружи, — я задумчиво свела брови. — Внутренние органы?

— Трудно сказать без осмотра, — он пожал плечами. — Как я понял, она живёт в Дублите. Надо подумать, как с этим быть.

— Как скажешь, — кивнула я. — Только давай не сегодня. Сегодня у меня уже мозг вспух.

— Я бы предложил обдумать это после того, как мы закончим с мальчиками, — Франкенштейн улыбнулся. — И ты не думала, как нам отделить ментальное тело от физического?

— Ну, самый простой способ нам обоим прекрасно известен, верно? — скривилась я. — Вот только я категорически не хочу к нему прибегать. А вот мысль с преобразованием философского камня кажется мне более интересной. Можно, конечно, попытаться вывести его самим, но я уверена, что всё уже придумано до нас. И изощряться ни к чему.

— Даже если всё придумано, оно скрыто, — хмыкнул он. — Или заперто армией в самые глубокие глубины, или зашифровано на несколько слоёв.

— Это ты так пытаешься уговорить меня заняться им самим? — я изогнула бровь.

— Нет, — Франкен мотнул головой и криво улыбнулся. — Я прикидываю, насколько трудно это будет. Учитывая, что мы понятия не имеем даже, в чьих именно трудах искать ответы.

— Пойди туда, не знаю куда, переведи то, не знаю что, — кисло вздохнула я.

— Ну почему же? — раздался голос от входа в котельную, и мы с Франкеном едва не подпрыгнули, оборачиваясь. Там стоял забытый полковник Мустанг. — Полагаю, мне известно имя того, кто работал над этой темой.

— В самом деле? — изогнул бровь Франкенштейн и тут же нахмурился. — А как давно вы здесь?

— Я пришёл, когда доктор Фреди говорила о том, что преобразование философского камня кажется ей интересной мыслью, — он склонил голову набок. — Вы хотите разобраться с этим для тех двоих?

— Не думаю, что они теперь заинтересованы в этой субстанции, — я поморщилась. — Они не готовы на такую цену.

— Тогда зачем вам разбираться с этим? — озадаченно свёл брови полковник.

— Интересное теоретическое изыскание, — улыбнулся Франкен. — То, что вы сегодня читали, тоже началось с простого любопытства и теории.

— Вон оно как, — протянул Мустанг. — А я-то думал, зачем бы вам вообще работать над чем-то подобным…

— Ну, вы зря исключаете возможности применения этих принципов в медицине, — я сложила руки на груди. — Например, пластырь с нанесённым кругом преобразования может затянуть поверхностную рану как в таком месте, куда самому не дотянуться, так и просто без похода к алхимику, — притянула за уши и на крюк повесила.

— Вам могут быть интересны работы доктора Тима Марко, — произнёс полковник. — Но я думаю, что там и правда может быть несколько слоёв шифра. Возможно, он свою работу и от армии скрывал.

— Марко… Марко… — протянула я. — А, в первом корпусе были его работы, — я посмотрела на Франкена и он кивнул. — Спасибо, полковник. Вы сэкономили нам время.

У нас закончились гостевые комнаты, так что остаться у нас Мустанга мы даже не пригласили. Впрочем, он тоже не напрашивался и ушёл, оставив мою рукопись в лаборатории. Мои мысли находились в раздрае, и я хваталась то за одну, то за другую, ни о чём по сути не думая. Корзину сдобы по факту мы с Франкенштейном умяли практически в тишине, нарушаемой лишь сюрпающими звуками прихлёбывания чая и хруста некоторых печенек — хрустели не все.

Вечер прошёл довольно уныло, на самом деле. Харай с детьми приехали из цирка довольно поздно. С улицы доносился их смех, однако он прекратился при виде Хоэнхайма, который после ужина остался почитать в гостиной. Новую серию этой драмы я смотреть не стала, и попросив не засиживаться, удалилась к себе.

Утром распогодилось: по-осеннему прозрачный воздух прорезали солнечные лучи, и один такой засветил мне прямо в глаз. Я проснулась, послала проклятие недозадёрнутым тонким занавескам и поднялась. Вчерашний день был, конечно, весьма насыщенным, но в сухом остатке выходило, что у нас дома некоторое время будут жить «племянники» и что у нас появилась ниточка к рисунку того ключика, который к двери отседова. И маячащая на горизонте революция. И некий алхимик, которая оставила некие части тела у Врат за познание Истины. Ну, это уже план. А когда есть план, всё как-то становится легче. Когда я уже собиралась спуститься вниз завтракать, дверь комнаты мальчиков чуть приоткрылась, и оттуда высунулась голова Эдварда.

— Доброе утро, — улыбнувшись, тихо заговорила я. — Пойдём завтракать?

— Пойдём, — кивнул он и поспешно добавил: — Те.

— Можно и на ты, — хмыкнула я. — Идём, пока не разбудили братьев.

Эдвард снова кивнул и выбрался из комнаты целиком. Мы с ним тихонько спустили вниз, где уже пахло сырниками и вафлями. Когда мы были уже в гостиной, я услышала, что Катрина что-то тихонько напевала. Я приложила палец к губам, призывая Эдварда к тишине, и мы прокрались на кухню. Катрина не только напевала, но и пританцовывала у плиты. Рядом с плитой на двух блюдах лежали приготовленные сырники и мягкие вафли. Она сняла сковородки с плиты и отошла к раковине.

— А сырники госпожи Катрины вкусные? — громовым шёпотом спросил Эдвард.

— Очень, — таким же шёпотом отозвалась я. — Только не зови её госпожой — это её смущает, — у Катрины, собственно, заалели уши. — Просто Катрина.

— Можно звать вас просто Катрина? — спросил он уже в голос.

— Ык, — она вздрогнула и обернулась. — Конечно.

— Франкен выдал тебе вчера деньги? — улыбнулась я.

— Да, — она кивнула и как будто почувствовала себя увереннее. — Мы поедем на рынок после завтрака. Если что-то особенное нужно — скажите, я в список допишу.

Я кивнула. Вообще, если Катрина продолжит так усердно учиться, то в следующем году её можно будет отправить в Метсо, чтобы поступила в Академию на сестринское дело. Ну, если она захочет, конечно. Она тем временем расставила по столу вазочки со сметаной, мёдом и разным вареньем, а затем и тарелки с сырниками и вафлями. Завершив завтрак кофе из кофеварки, она вышла из кухни. Она всегда так делала, потому что мы с Франкеном имели дурацкую привычку обсуждать самые разные штуки не для лишних ушей за едой.

— Эдвард, — позвала я, когда он уже успел умять сырник. — Я думаю, нам надо расставить некоторые точки над и.

— Какие? — нахмурился он.

— Я понимаю, что вы с братом очень самостоятельные. И я не буду даже пытаться заменить вам мать — это невозможно, — он чуть сощурился, глядя на меня исподлобья. — Однако, я могу предложить вам тепло, заботу, дружбу и поддержку. В любое время, когда бы она вам не понадобилась. Ну, если мы, конечно, не пытаемся вывезти тележку полевого госпиталя.

— Почему? — коротко спросил Эдвард.

— Потому что мы были в таком же положении когда-то давно, когда остались без родителей, — отозвалась я. — Их никто не заменит, как бы не пытался.

— Мы вчера говорили с Алом, — он вздохнул и как-то резко посерьёзнел. — Теперь, когда мы знаем, что такое философский камень, я не знаю, куда нам двигаться. Полковник говорил, что армия даст нам возможность найти способ вернуть тела, но я сейчас ничего не знаю. И поэтому я хотел попросить вас разрешить нам остаться здесь, пока мы не придумаем, что нам делать.

— Вы с братом в любом случае останетесь, пока мы не разберёмся с вашими телами, — я пожала плечами. — И можете оставаться, сколько угодно. У нас тут не тесно. А на почитать есть не только наша библиотека, но Центральная — если ты сдал экзамен, то сможешь ей воспользоваться.

— Как думаете… шь, у меня хорошие шансы? — чуть улыбнулся Эдвард.

— Полагаю, да, — я усмехнулась. — В том году на теории я ничего сложного не помню. А на вторую часть, скорее всего, или меня, или Френки вызовут.

— Понятно, — увереннее произнёс он. — А сколько вам надо будет времени, чтобы сделать нам новые тела?

— Мы вчера прикинули — пару месяцев, — отозвалась я. — У нас ещё в работе кое-какие расчёты материалов, хотя скажу по секрету, один экспериментальный образец уже есть.

— А, нога вашего конюха, — Эдвард кивнул. — Он вчера говорил об этом и показал её. Я бы ни за что не подумал, что она искусственная.

— Больше времени займут расчёты механизма роста, — я задумчиво свела брови. — Для твоего брата всё немного проще — поскольку всё его тело искусственное, нам не нужно будет учитывать это, хотя там своих сложностей выше головы. Но твой протез должен расти вместе с тобой и не задерживать. А значит, не должен быть тяжелее реального и должен вытягиваться. Возможно, мы справимся быстрее. Тем более, что сборка по итогу расчётов занимает пару минут.

— А можно будет поучаствовать в работе? — он склонил голову набок и взял залитую мёдом вафлю.

— А ты разбираешься в медицине, автоброне или органической химии? — повторила его жест я.

— Мы провели человеческое преобразование год назад и познали Истину, — хмыкнул он. — Ну, я познал. Ал не может обходится без круга преобразования.

— А почему нет, — пожав плечами, произнесла я, и к моему голосу присоединился Франкен.

— Две головы хорошо, а три… — начал он.

— Змей Горыныч, — перебила я. — Доброе утро.

— Доброе, — усмехнулся «брат».

Пока он наливал себе кофе и вследствие отсутствия Катрины накладывал сам себе завтрак, я подвинулась дальше в угол, освободив ему место. Когда мы уже заканчивали завтракать, спустился Хоэнхайм. Эдвард мгновенно слинял, отговорившись тем, что оставил Ала одного. Наш прапрадед не стал даже садиться завтракать, а только съел одну мягкую вафлю. А потом сказал, что по его подсчётам оно перейдёт в более активную фазу примерно через полгода. Что ж, сроки — это и хорошо, и плохо.

Кабзда подкралась незаметно и откуда не ждали — впереди замаячил новый год. Экзамен Эдвард благополучно сдал, и мы вчетвером увлечённо занимались анатомией, химией, инженерным строением и другими прочими интересными штуками. И как это бывает в рабочем запале, мы напрочь забыли о том, что уже ноябрь. Да и чёрт бы с ним, с календарём, вот только пятого ноября, когда мы совершенно никого не ждали — а у меня начало складываться впечатление, что мы уже вообще никого никогда не ждём — к нам нагрянула делегация от Женского клуба. У госпожи Штурц артроз разрушал колени, так что она была у Франкена на приёме буквально в пятницу, и я весьма удивилась, увидев её на пороге. Но потом я заметила ещё Аделину и Рене, и некий червяк подозрения в мой разум заполз. Я пригласила дам войти и располагаться в гостиной и выглянула на кухню позвать Катрину, чтобы она принесла нам чай. И в этот самый момент Франкен и Эдвард вошли в гостиную из коридора. Франкена из присутствующих без пиджака видела только Катрина, и то, только один раз во время примерки. А надо заметить, что у себя дома нам угодно было моду игнорировать, так что я, например, ходила в старых шерстяных брюках и хлопковой сорочке. Ну, и поскольку мы были по уши в исследованиях — в лабораторном халате. И Франкен не далеко от мня ушёл — рассекал в мягких брюках и свободной рубашке-поло. И в данное время тоже в халате. А вот Эдвард ходил дома в брюках и майке. Они вошли, обсуждая минусы телескопического устройства остова конечностей. Я услышала обрывок фразы про проблему расчёта запаса роста, которая резко закончилась на полуслове.

— Дамы, — я вернулась в гостиную. — Это наш племянник, Эдвард Элрик. Френки, мы, видимо, займём гостиную на время.

— Ох, доктор Френки, это разговор к вам обоим, — улыбнулась госпожа Штурц. — Если вы не заняты, останьтесь, пожалуйста.

— Я не хотел бы показаться грубым, — отозвался он, — но мы все сейчас заняты. Впрочем, небольшой перерыв не повредит.

— Простите, а… Эдвард, верно? — обратилась Аделина. Он кивнул. — Что случилось с вашей рукой?

Эдвард посмотрел на Франкена с таким видом, будто не знал, что сказать. Ну, если подумать, при непосвящённых и посторонних он даже перчаток никогда не снимал, так что и подобных вопросов ему, скорее всего, прежде не задавали.

— Несчастный случай, — мрачно заметил Франкен и поджал губы.

Он сжал переносицу и кивнул Эдварду на коридор, где был спуск в подвал. Эд почти картинно шибанул себя левой — живой — рукой по лбу и быстро вышел. Я вопросительно изогнула бровь, но через секунду до меня дошло — там остался Ал, который мог и подняться. И вот ему бы этого лучше не делать.

— Итак? — Франкенштейн опёрся на косяк.

— Близится новый год, и мы посовещались и подумали, что было бы здорово снова провести праздник, как в прошлом году, — улыбнулась госпожа Штурц. — Но в этот раз мы хотим сделать это более широко и открыто. Сделать праздник для всех желающих.

— Типа ледовый городок открыть? — озадачилась я. — За городом.

В Аместрисе как-то не было массовых мероприятий в новый год. Ну, в смысле, они были, но это было нечто совершенно иное. Не было городских ёлок, горок, каруселей и всего вот этого вот. Город, конечно, наряжался, но такого места, где могло бы собраться много людей, чтобы что-то праздновать, за исключением плаца ставки командования, не было. Пока все обдумывали мои слова, Катрина как раз подала чай.

— Можно обратиться к Макдугалу, — произнёс Франкен. — Уверен, он сможет сделать быстро и красиво. И без перевозки льда.

— Я не уверена, что всем будет весело и комфортно, — нахмурилась я. — Мне кажется, ишварцы на такую ёлку не пойдут просто.

— Харай тоже сказал, что не стоит торопиться с этим, — заметила Рене. Бозиары временами прибегали к его посредничеству в переговорах со Старейшиной. — Однако хочется охватить всех детей.

— Можно сделать и то, и другое, — меня перекосило. — Вот только было бы неплохо найти того… э… добровольца, а лучше группу, которая бы взялась за толковую организацию.

— Рихард мог бы взять на себя работу в Общине, — изрекла госпожа Штурц. — Это займёт всё его время, Аделина. Что ты думаешь?

— Я думаю, он справится, — как-то с нежностью улыбнулась она. — А я буду ему помогать — меня там уже хорошо знают.

— Я поговорю со спецкором «Ведомостей», — я мрачно вздохнула. — Он считает, что должен мне, так что напишет небольшую статью. Это поможет привлечь меценатов и инвесторов. Если мероприятие в Общине — дело благотворительное, и кроме подвижек в отношениях народов там ничего не выиграть, то на ледовом городке можно и заработать.

— А как там заработать? — удивилась Рене.

— Да как фантазии хватит, — хмыкнул Франкен. — Прокат коньков на катке, развлечения с призами вроде тира, палатки с уличной едой, лотки со сладостями и игрушками… Там же будут дети! А дети хотят всё и прямо сейчас.