Куколка (гет)

Поутру мисс Грейнджер нашла мистера Снейпа в столовой с неизменной чашкой кофе в руках. Она внимательно присмотрелась к опекуну, по бодрому виду которого нельзя было сказать, что он не был дома целую ночь. На лице ни следа усталости, накрахмаленный воротничок туго перевязан неизменным черным галстуком, в руках нет дрожи, взгляд и лицо по-прежнему не читаемы. Чего нельзя было сказать о мисс Грейнджер, которая была бледна, в глазах был лихорадочный блеск, а внутри все дрожало от какого-то нервического недоумения.

— Доброе утро, сэр.

— Доброе утро, мисс.

Мисс Грейнджер велела Саре налить ей кофе и с явной неохотой посмотрела на свою овсянку.

Сколько бы ей ни было лет, ее просто преследует эта каша с самого детства. Мисс Грейнжер не жаловалась, одно время она была рада овсянке и признавала пользу данного продукта… но то, что ей уже опротивел такой завтрак, было неопровержимым фактом. Мистер Снейп же отдавал предпочтение традиционной яичнице с сосисками и беконом, в качестве гарнира присутствовала свежая зелень и помидоры. Тосты с маслом шли дополнением к крепкому кофе без сахара и молока.

Решив, что от вида овсянки ее стошнит, мисс Грейнджер потянулась сразу к блинчикам с вареньем. Опекун поднял на нее взгляд, и она замерла.

— Отчего же вы нарушаете порядок, мисс?

— Я не хочу кашу, сэр.

— Вы так весело провели время на именинах мисс Миджен, что вас мучает дурнота? — взгляд мистера Снейпа стал тяжелым, и это разозлило мисс Грейнджер.

Она придвинула к себе тарелку с блинчиками и дерзко ответила:

— Стараюсь соответствовать вашему примеру, сэр!

Мистер Снейп невозмутимо поставил пустую чашку и прищурился.

— Что вы имеете в виду, мисс?

На миг оробев, Гермиона все же заставила себя ответить:

— Вы не ночуете дома, сэр.

— Это не относится к теме разговора, мисс, — был холодный ответ. — И это не значит, что и вы должны возвращаться домой позже обещанного времени в компании мужчины.

Мисс Грейнджер вспыхнула от возмущения.

— Вы сами попросили мистера Крауча присмотреть за мной!

— А вы обещали вернуться к десяти, но приехали позже, — парировал опекун.

Гермиона понимала, что злиться на Сару не было смысла. Она просто заботится о ней…

— Извольте объяснить, что вы делали на именинах у мисс Миджен?

— В фанты играли, — буркнула раздосадованная Гермиона, увидев, что служанка убрала от нее тарелку с блинчиками.

— Занимательное занятие, — саркастически хмыкнул мистер Снейп. — Определенно стоило вашего внимания.

Гермиона поджала губы, упрямо глядя прямо в глаза опекуну.

— Определенно, сэр. Как и ваши прогулки в окрестностях Плам-стрит!

А это уже было лишним, и явно чересчур дерзким по мнению мистера Снейпа, который чуть подался вперед. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, а тон не повысился ни на йоту:

— В каких окрестностях я совершаю прогулки, не ваше дело, мисс, — он не сводил с нее взгляда. — А вы из-за своей дерзости и нарушенного уговора отправляетесь на неделю под домашний арест.

Домашний арест был крайней мерой в системе наказаний в этом доме. Гермиона была достаточно умна, чтобы шалить, но не попадаться, а мистер Снейп достаточно мудр, чтобы закрывать глаза на невинные проделки воспитанницы. Домашний арест применялся лишь однажды: когда она чуть не сбежала с мистером Уизли.

— Вы не посмеете! — задохнулась от гнева Гермиона. — Я совершеннолетняя!

— Согласно закону я ваш опекун, мисс, — мистер Снейп встал, показывая, что разговор окончен.

Мисс Грейнджер вскочила тоже, бросив на стол салфетку.

— Вы не имеете права! Я взрослый человек!

— Несмотря на это, ваши поступки по-прежнему лишены здравого смысла, — мистер Снейп надел пиджак и оправил лацканы. — И пока я ваш опекун, вы подчиняетесь мне.

Такое хладнокровное равнодушие ранило до глубины души. Неужели она просто вещь, которую можно запереть в чулане, когда вздумается? Она не безвольная кукла и не раба!

Кровь вскипела жилах у мисс Грейнджер, бросилась в лицо, и девушка выкрикнула:

— Тиран!

Мистер Снейп замер, так и не дотянувшись до брегета. Он выпрямился и шагнул к ней, заставив попятиться и вцепиться в спинку подвернувшегося стула.

— Две недели, мисс, — проговорил он вполголоса.

— Вы!.. — Гермиона задохнулась от гнева.

— Увольте меня от других сомнительных титулов, — отрезал опекун и вышел из столовой.

Ноги ее уже не держали, и Мисс Грейнджер осела на стул, с глупым недоумением вслушиваясь в шаги из прихожей. Как только хлопнула дверь, она уткнулась лбом в скрещенные руки и, жалко всхлипнув, заплакала.

* * *

Две недели кончились аккурат в самый разгар июньской жары и гроз, быстрых, громких и обильных на дожди. Поначалу мисс Грейнджер не знала чем себя занять — она слонялась по дому, полная отчаяния и горьких сетований на опекуна. Впрочем, мистера Снейпа, казалось, все устраивало, и Гермиона начинала думать, что все это было спланировано им. Ведь он слишком хорошо ее знает, а значит, мог и вывести ее специально из себя. Впрочем, недавнее открытие взволновало ее гораздо больше.

Пусть мистер Снейп не выпускал ее из дома, но запрета на перемещения в доме не было. Этим мисс Грейнджер и пользовалась, скрашивая свой досуг работой с бумагами в надежде, что срок ее заключения уменьшится.

Она уже подшила все напечатанное в папку и положила на стол, когда ее взгляд зацепился за неплотно прикрытый ящик комода, где обычно хранились личные бумаги мистера Снейпа. У мисс Грейнджер не было привычки лазить по чужим бумагам, как бы велико ни было искушение. Но при виде той самой ровной стопки писем, верхнее из которых было подписано кратким «Куколке»[1], мисс Грейнджер невольно сглотнула вязкую слюну.

Несомненно, это был почерк мистера Снейпа. Ни с чем нельзя было спутать этот достаточно сильный нажим, разборчивый, в меру крупный, с острыми засечками букв и легким наклоном. Гермиона хранила десятки писем от опекуна и видела сотни раз, как он заполнял необходимые бланки, чтобы отослать их коллегам. Она ревниво нахмурилась: кому мог писать письма мистер Снейп? Уж не той ли женщине, к которой он ездит по ночам?

Осторожно раскрыв лист бумаги, сложенный конвертом, Гермиона собиралась просто бегло глянуть, но чем дольше она читала его, тем больше замедлялась, вдумываясь в каждую строчку.

Все письмо дышало страстью, огненной, пожирающий все на своем пути. Даже стороннего наблюдателя могло опалить жаром этого греховного чувства, что хранила эта бумага.

С днем рождения, моя любовь, моя одержимость, мое проклятие!

Быть рядом с Вами значило бы нарушить все законы чести, совести и крови. И я готов их нарушить. Я мечтаю их нарушить. Я готов заплатить любую цену. Но перед Вашей безопасностью я сдерживаю в себе эти преступные порывы.

Даже мысли о Вас преступны. Я упорно запрещаю их себе, но в тиши одиночества вновь и вновь проигрываю эту борьбу. У Вас должна быть своя жизнь, свободная от меня и моих призраков прошлого. И мое порочное желание обладать вами, отобрать Вашу свободу, окольцевать Вас, сделать своей, однажды доведет меня до камеры в Азкабане.

Я обвиняю Вас в моей слабости, но смиренно склоняюсь перед Вами и сдаюсь перед Вашей надо мной властью. Из последних сил я сдерживаю себя цепями самоконтроля, дабы не мешать Вашей жизни.

Куколка! Знаю, настанет тот день и час, когда Вы будете сиять. Вы непременно будете счастливы, получите все, что хотите, добьетесь всех целей, которые перед собой поставили. Наконец, Вы выйдете замуж за человека, который будет достоин Вас и с которым Вы будете по-настоящему счастливы. Здесь или в другой стране, замужем (мысль о том, что Вами будет обладать другой мужчина, сводит меня с ума и заставляет сгорать от непозволительной ревности) или в гордом одиночестве заклинаю Вас быть счастливой.

Мисс Грейнджер прижала пальцы к горящим от смущения щекам. То, что мистер Снейп оказался такой чувствительной натурой, таившей под маской равнодушия множество страстей, повергло ее в шок. Все поздравления мистера Снейпа, какие она получала в письменном виде, были похожи на канцелярские послания, что рассылаются более-менее расторопным сотрудникам, дабы подбодрить бедняг и мотивировать их на труды праведные.

Она с жадностью схватила другое письмо, окунаясь с головой в водоворот страсти к неизвестной женщине.

Куколка!

Видит бог, я боролся. Я старался целый месяц побороть в себе пагубную страсть к Вам и этим письмам. Не так давно я был близок к тому, чтобы безвозвратно сжечь их, но отчего-то не решился этого сделать — весь этот ненужный архив уцелел за исключением нескольких листков, коих мне почти не жалко.

Я снова пишу к Вам, не надеясь на ответ. Мысль о том, что Вы прочтете мои письма, ввергает меня в первородный ужас. Но в тоже время я хочу, чтобы Вы прочли эти письма. Я хочу, чтобы Вы знали, насколько велика моя любовь к Вам, насколько жарка моя страсть, насколько тяжелы мои оковы общественных приличий и строгости закона, кои оберегают Вас пуще христианской морали.

Увы, Куколка, Вы вправе посмеяться над чувствами старика. Клянусь, я не буду осуждать Вас, ибо Вас невозможно ни в чем упрекнуть. Единственный, кто достоин осуждения и общественного порицания — я.

Мисс Грейнджер послышались шаги за дверью, и она порывисто прижала письмо к груди и тут же облегченно выдохнула — показалось.

...наверное, Вы думаете, что в Вас есть недостатки. Возможно, но любой Ваш недостаток, будь то мечтательность, открытость душевных порывов, несдержанность нрава — для меня достоинства. Ибо в этом пустом обществе, полном удушающего лицемерия, Вы единственная, кто настоящая и живая в своих проявлениях чувств.

Вы прекрасны. И все в Вас прекрасно. Помните об этом.

Гермиона не знала, куда деться от раздирающих ее противоречивых чувств. С одной стороны она ужасно завидовала этой женщине, которой писались такие пылкие, прекрасные письма, и ненавидела ее. С другой, она отчаянно возжелала быть этой женщиной.

Эта мысль ужаснула ее, и мисс Грейнджер поспешила ее отогнать от себя. Мистер Снейп — опекун, ей не дозволено смотреть на него иначе, нежели на уважаемую фигуру, которая так много сделала для нее!

И все же… женское любопытство, девичья жадность пересилили, и Гермиона взяла следующее письмо.

Куколка!

Наверное, Вы и не вспомните, какой сегодня день. Но я помню — это день, когда я встретил Вас на Святочном балу. Вы были совсем иной, чем всегда, и если бы я не видел Вас до торжества, то, верно, не признал бы сразу.

Вы были прекрасны в своем небесно-голубом платье, которое удивительно подходило Вам. Это был Ваш первый выход в свет, и Вы вся светились от радости, что этот бал был Вашим дебютом.

Ваша радость была и моей радостью. Ваше волнение было и моей дрожью в руках. Увы, Ваш первый вальс на этом балу был подарен не мне, но Ваш взгляд, светившийся мириадами звезд в ночи, полный одного вопроса, был для меня лучшей наградой. Все, что я мог себе позволить, это сдержанный кивок, но и эта безмолвная похвала окрылила Вас, и теперь в Вашем взгляде, всей фигуре, движении рук, была безмолвная надежда и приглашение разделить с Вами всю радость и опьянение музыкой вальса.

Но я не мог взять Вас за руку и повести в туре венского вальса. Сделай я это, то умер бы счастливым, но Вы бы поняли все, как и это дрянное общество, что следило за каждым Вашим шагом…

Мисс Грейнджер нахмурилась, пытаясь вспомнить свой дебют. Она была так взволнована, что не запомнила толком, как приехала в мэрию в сопровождении опекуна, лишь то, как отдала свой первый танец ему, а дальше все было смазано волнением, присущем всем дебютанткам. Кажется, только к половине бала и после бокала содовой она начала понимать, где она, что делает и с кем танцует. Мистер Снейп всегда был в поле ее зрения, но она не рисковала подойти к нему, лишь обмениваясь с ним порой взглядами.

Значит, это не про нее. Ибо эта Куколка в свой дебют была необыкновенно хороша, раз заслужила столько похвал и приковывала внимание мистера Снейпа. Ведь сколько мисс Грейнджер не пыталась поймать взгляд мистера Снейпа на себе во время этих мероприятий, ей всегда казалось, что он смотрел куда-то сквозь нее.

Зависть к этой женщине сжала сердце когтистой лапой, и мисс Грейнджер в запале выудила еще письмо из стопки.

…Вы никогда не задумывались, как бы я представлял наше с Вами будущее? Я не думаю, что Вас это интересовало бы, но я позволю себе уйти дорогой мечтаний в страну несбыточных надежд.

Непременно, у нас был бы хороший дом. Я помню, что Вам нравится теплый климат и прогулки у моря Вас очень воодушевляют. Скажем, мы бы смогли купить небольшой дом в Плимуте или Торки. У него было бы два этажа и обязательно обширная библиотека, и место для Вашего кабинета — ведь я знаю, как Вы любите творить, но в пространстве Вашей спальни, которая является и кабинетом, это затруднительно.

Вы — поздняя пташка. И когда бы Вы уже спускались к завтраку в тонком утреннем платье, вас уже ждал бы накрытый стол, устроенный так, как бы вам этого хотелось. Или Вы могли бы завтракать прямо в нашей супружеской спальне. В открытые окна проникал бы солнечный свет, освещая нашу комнату, легкий бриз вздымал бы легкие занавески, омывая утренней свежестью.

Вы бы пили свой фруктовый чай, а я кофе. Непременно, был бы слышен Ваш голос, Ваш смех… И я имел бы счастье видеть Вас, уютную, еще неубранную, чуть разрумянившуюся после недавнего сна, и знать, что все впереди, и нас будут ждать тысячи таких рассветов.

Но, к сожалению, я не могу оставить службу, а Вы не ответите мне взаимностью, посему сей прожект останется утопией.

Мисс Грейнджер пришлось отложить письмо и пройтись по кабинету, чтобы успокоить взволнованное сердце. Щеки горели от смущения, ведь мистер Снейп писал о столь личном, о том, что происходит между супругами… И она посмела сунуть свой нос в мечты человека, которого она, как оказалось, совсем не знала.

Но что самое постыдное — одно письмо, небрежно свернутое в конверт, так и недописанное, судя по давней дате, она украла.

…зрелище Вашей изящной щиколотки и маленькой узкой ступни в мягких домашних туфлях натолкнули меня однажды на одну непозволительно сладостную мысль. Интересно, а каков бы был Ваш поцелуй? Признаюсь, сей вопрос вызвал немало размышлений, мучительно страстных и горячо будоражащих.

Робкое соприкосновение губ. Непременно робкое, ибо сей поцелуй для нас первый. Ваши губы теплые, мягкие, но такие манящие. В этот первый, но не последний поцелуй, нет никакой сладости, только разрешение. Я лишь смог пригубить вкус ваших губ, чтобы понять, насколько велика моя жажда и все возрастающее желание…

Следующее соприкосновение губ более смелое и долгое. Робость все еще сквозит тонким флером неопытности и незнания, что же будет дальше… Так целомудрие сдается перед сладостью первородного греха, кое породило древо познания. И это познание сладкое, полное ожидания и дрожи предвкушения настоящей бури…

Когда все перерастает в страстное сплетение языков, неведомо даже мне. Нет ни робости, ни стыда, ни страха. Есть желание, опаляющее, всепоглощающее. Есть жажда, неутолимая, ненасытная. Есть страсть, опьяняющая ликованием. И в огне этой страсти даже не страшно гореть…

Дальше несколько строчек было тщательно вымарано. Мисс Грейнджер повертела лист и так и эдак, посмотрела на свет, но смогла различить всего несколько слов: объятия, желание, близость. Досадливо закусив губы, она сунула письмо в карман и закрыла ящик, как раз перед тем, как Сара постучала в дверь.

— Мисс? — услышала она ее голос. — Все в порядке?

Мисс Грейнджер с трудом заставила голос повиноваться, и служанка ничего не заподозрила. Какое-то время она пристально наблюдала за опекуном, ожидая, что тот обнаружит пропажу. Но мистер Снейп вел себя как обычно, выказывая всем видом непоколебимость относительно продолжительности срока ее домашнего ареста. И только в тиши своей спальни мисс Грейнджер доставала заветное письмо и перечитывала раз за разом, чувствуя странное томление души и тела, стыдливо сводя ноги под одеялом от ощущения теплого жара между ними.

Она вызубрила это письмо наизусть, а другие письма ей врезались в память настолько, что Гермиона уже начала в мыслях отвечать на них, словно она та самая Куколка, вскружившая голову ее бесстрастному опекуну. Порой мисс Грейнджер ловила себя на том, что шепчет про себя отдельные строчки из сокровенных писем, а по вечерам руки сами пишут невинный или пылкий ответ в тетрадь. Так и прошел оставшийся срок ее заключения дома.

* * *

Когда срок домашнего ареста подошел к концу, мисс Грейнджер к удивлению опекуна уже не стремилась явно на свободу, ведя себя так тихо, что невольно вызывала опасения. В памяти возникли все прочитанные статьи про женское умопомешательство, и мистер Снейп принял решение выбраться куда-нибудь с воспитанницей.

Когда он озвучил свое предложение пойти в театр в пятничный вечер, его наградили таким недоуменным взглядом, и Северусу стало не по себе.

— Вы не хотите в театр? — бесстрастно уточнил он.

Мисс Грейнджер как-то смешалась и невпопад ответила:

— Я… я думала, что у вас будет другой досуг, сэр.

Северус едва удержался от того, чтобы не закатить глаза.

— Отчего вы так решили?

Мисс Грейнджер промолчала, потом все же ответила:

— Извините. Я не против поехать в театр.

Откуда такая покладистость воспитанницы, которая еще недавно метала гром и молнии, подобно ревнивой львице, мистер Снейп не знал.

— А что будут показывать? — тихо спросила мисс Грейнджер.

— Приедет труппа театра «Принсес», будут ставить Джонса «Серебряный король».

Мисс Грейнджер покачала головой:

— Не слышала.

— Говорят, восходящая звезда. Уайлда же запретили, — мистер Снейп перелистнул газету.

— А вы читали что-нибудь? — сама мисс Грейнджер успела урвать список скандального «Портрета Дориана Грея» по приличной цене, но сию тайну предпочла бы унести с собой в могилу.

— У него недурные стихи и сказки, — отвечал мистер Снейп.

Мисс Грейнджер только кивнула и уткнулась в свое шитье. Мистер Снейп не припоминал, чтобы воспитанница отдавала предпочтение вязанию или вышивке. И такое несвойственное для нее еще больше заставляло тревожиться.

— Мисс… — он чувствовал себя немного неловко, но не мог не спросить. — Отчего вы вышиваете?

Мисс Грейнджер прищурилась и ответила:

— Чем я занимаю свой досуг, не ваше дело, сэр.

[1] Nymph nɪmf|  — нимфа, куколка, личинка, изящная девушка, красивая девушка