О воспитании (гет)

— ...Почему вы ничего не рассказали мне раньше? Почему я должна была узнать об этом... так?

В голосе Августы звучала не столько укоризна, сколько растерянность. Ночью жена сначала рассердилась на Штольмана всерьёз, но события развивались так быстро, что поссориться они просто не успели, а потом рассказ Риммы Михайловны о видении и утренние манипуляции с зеркалом произвели на Асю очень сильное впечатление, затмив всё остальное.

Платон, как раз ставивший чайник после ужина, обернулся и вздохнул:

— Мам, это вообще-то не наш секрет... был.

— Какой же это секрет, если все в курсе, кроме меня? — резонно поинтересовалась Августа.

Штольман с сыном переглянулись.

— Ты во многом права, душа моя, — признал Яков Платонович. — Я должен был предупредить тебя, но...

— Боялся, что я могу тебе не поверить? — неожиданно пришла она ему на помощь.

— Ты же так и не поверила до конца в историю Анны Викторовны, — развёл он руками.

— Зато теперь вопрос верить или не верить не стоит вообще, ведь так?

— Римма Михайловна умеет быть очень убедительной, — подтвердил Штольман. Платон кивнул.

— Это каждый раз выглядит так?

— По-разному, — ответил Платон серьёзно, — но всегда тяжело. Марта очень за тётю волнуется...

— А сама Марта? — испуганно вскинулась Августа.

— Нет! — ответили Штольман с Платоном хором.

— Но ты же говорил, что она будто мысли твои читает? — Ася испытующе посмотрела на сына.

— Мама, это просто... — Платон замялся, подбирая слова. — Ну, как у тебя с отцом, наверное.

— Если бы я могла читать мысли твоего отца, — отозвалась Августа нервно, — мы бы с вами сейчас здесь не сидели.

Штольману было сейчас пронзительно жаль жену. Жизнь в последнее время подбрасывала ей одно испытание за другим, заставляя меняться, переступать через себя, отбрасывать страхи. Теперь и вовсе требовалось ни много ни мало поверить в невероятное и принять чуждое.

— И как она... с этим живёт? — пробормотала тем временем Ася, болезненно поморщилась, коснулась руками висков и добавила: — А Володя?

— За него, как мне кажется, можно особо не волноваться, — усмехнулся Штольман. — Понятно, что он очень беспокоится за свою духовидицу, но я уже много лет не видел его таким счастливым, как в последнее время... Песни поёт с особым чувством.

Платон коротко рассмеялся, и даже Августа слабо улыбнулась.

— Он всё знает с самого начала? — спросила она.

— С самого начала их романа, — уточнил Штольман.

— Римма Михайловна — человек очень искренний и щепетильно честный, — добавил Платон. — Она не могла бы по-другому.

— Да поняла я уже, что вы оба ей очень симпатизируете! — произнесла Августа несколько раздражённо, и Штольман сочувственно подумал, что ей было бы намного проще, не будь Мартина тётя, кроме всего прочего, так хороша собой. — А вы когда об этом узнали? — продолжила допытываться жена.

— Я — июле в Крыму, — ответил Платон. — Отец, как и дядя Володя, — в августе.

— И в расследовании она вам таким образом помогает не первый раз?

— Не первый, — кивнул Штольман. — В августе она очень поспособствовала раскрытию убийства певицы Флоринской и ещё одного, совершённого тем же человеком, в октябре с её помощью Володя разобрался с одним висяком тридцатилетней давности, а теперь, как видишь, она и в нашем деле "о воспитании" поучаствовала.

— И всё, что она видит, верно? То есть вы скоро без работы останетесь?

— Видения Риммы Михайловны точны и весьма информативны, если подойти с умом, — ответил Штольман, — но она пока не умеет управлять своим даром по-настоящему. Каждый раз это происходит внезапно, болезненно, наотмашь...

— Ничто не даётся даром, — вздохнула Августа, и с этим трудно было не согласиться.

Потом они пили чай и обсуждали предстоящий день рождения Платона. К разговору о невероятном Ася вернулась, когда они остались наедине в спальне. Поводом стало отсутствующее на трюмо зеркало.

— ...Зеркальный коридор, Яков? В самом деле?!

Якову Платоновичу пришлось, как уже бывало, отобрать у жены щётку и самому взяться за расчёсывание её волос.

— Честно говоря, Асенька, я и сам очень надеюсь, что эта предосторожность окажется излишней, и никакие духи Римму Михайловну в ближайшее время не побеспокоят. Ей и так ночью досталось.

— И она не может ничего с этим поделать? Твоя бабушка тоже не могла?

— В то время, что я помню, Анна Викторовна владела своим даром гораздо лучше, но от ночных появлений требовательных духов это её не спасало. Да она и не хотела спасаться.

— Почему?!

— Потому что считала это долгом, частью смысла жизни. Она воспринимала свой дар именно как Дар, а не наказание или болезнь. Полагала, что ей дано больше, чем другим, а потому и спрос с неё больше. Духи бывают разные, но на тех, что приходили к Анне Викторовне за помощью, она никогда не сердилась. Вот дед иной раз не мог раздражения сдержать, — усмехнулся Штольман, — когда те незваными вламывались в супружескую спальню. Но и он любил свою жену именно такой, какой она была, вместе с даром и неуёмным желанием этим даром людям послужить. Где-то он её сдерживал, где-то поощрял, и всегда помогал и защищал. Симбиоз у них был, конечно, удивительный.

— И ты думаешь, что у Володи с его... Риммой получится так же?

— Полагаю, что шансы на это у новых сыщика и медиума есть, причём хорошие...

Штольман отложил щётку, Ася глубоко вздохнула и прилегла назад, к нему в объятия.

— Яков, сейчас столько всего происходит, — вдруг пожаловалась она пару минут спустя. — Я не успеваю привыкать. Мне это... че-рес-чур.

— Я понимаю, родная, — Он обнял её покрепче. — Ничего не поделаешь, такой у нас выдался год: богатый на события, пожалуй, и переломный. Но это ничего. Ты вспомни, как у нас было в период между твоим "неприличным предложением" и рождением Платона. Ведь чуть больше года тогда прошло, тринадцать месяцев, а сколько всего в эти месяцы уместилось и как круто жизнь изменилась. И трудно было, и страшно порой...

— А мне тогда казалось, что ты ничего не боишься. И не устаёшь.

— Так я же очень старался, чтобы тебе казалось именно так! — Он отвёл шелковистые светлые пряди с Асиной щеки, заправил их за ухо и несколько раз поцеловал её в уголок губ. — А на самом деле напряжение меня, наверное, отпустило только в конце лета пятьдесят пятого, и пришло понимание, что всё теперь будет хорошо. И всё стало хорошо. Очень хорошо. Вот и сейчас всё тоже к лучшему, поверь.

Штольман даже точно помнил день, когда его отпустило. Тогда в квартире контуженного майора, упорно отстреливавшегося от милиции, Володя в первый раз спас ему жизнь. Час спустя они стояли и молча курили у крыльца управления, в тени под акацией. Ленивый ветерок холодил взмокший затылок, круглые солнечные плашки лежали на выщербленном асфальте и у Володи на плечах, как погоны. Мама говорила ему о Сальникове: "Ты присмотрись к нему, Яша. Он тебе понравится". Он и присматривался понемногу, но увидел именно в тот день. Сколько раз они с тех пор друг друга спасали? Давно уже и счёт вести перестали...

— Откуда ты можешь знать, что к лучшему, Яков? Опять интуиция?

— Она самая.

— Она у тебя тоже мистического свойства?

— Не думаю. Насколько я могу судить, все способности такого рода передаются по женской линии.

— Значит, и у Марты они тоже могут быть?

— Нет уж, Асенька, гипотетические способности Марты мы сейчас с тобой обсуждать не станем. А то это и правда будет че-рес-чур.

Римма просто не могла допустить, чтобы Володя опять ночевал на раскладушке, поэтому на кухню они с Мартусей вынесли кресло-кровать, на котором обычно спала сама Римма. Вынесли ещё до его приезда, чтобы он особенно не возражал. "А на раскладушке кто? Самый рыжий?" — спросил Володя за ужином и покосился на Марту. Девочка прыснула. "Никто, — ответила решительно Римма. — Мы с Мартусей прекрасно поместимся на диване". Володе она постелила, едва угомонились соседи, и сама ушла спать, как пай-девочка. И уснула почти сразу, хотя вроде бы днём выспалась. А утром поднялась уже в полшестого, хотя на работу не надо было, потому что Мартуся вчера после школы привезла ей кипу переводов из издательства. Но Римма боялась, что Володя попробует уйти пораньше и без завтрака, и как в воду глядела: кресло-кровать на кухне уже было сложено, а на нём постель с подушкой аккуратной стопочкой. В тихом ужасе она метнулась в коридор, обнаружила Володино пальто и шапку на вешалке, облегчённо вздохнула, тут же разглядела свет под дверью ванной, подошла и зачем-то постучала. Потом опомнилась, отдёрнула руку, но тут уже распахнулась дверь. Увидев её, Володя заулыбался, быстро оглядел коридор, а потом взял её за руку и втянул внутрь. И на некоторое время она забыла обо всём...

— Невозможная ты женщина, — сказал он ей минут пять — или десять? — спустя, деловито застёгивая верхние пуговки на её халате.

— Я? — удивилась Римма. Ей как раз казалось, что в этот раз она почти ни в чём не виновата.

— Ты, — подтвердил он. — Я ведь тебя вчера ждал.

— Как?!

— Представь себе, ждал. Хотя и понимал, что вряд ли ты придёшь, ведь мы с тобой оба давно вышли из подросткового возраста, и Мартуся у тебя под боком, и Цезарь поперёк двери, и трое соседей в засаде... Но вот, ждал, минут двадцать так точно, пока не отключился. Ты не приходила?

— Не-ет.

— Хорошо.

Тут Римме показалось, что в этом есть некое противоречие, и она спросила:

— Почему?

— Ну, что хорошего: ты пришла бы, а я храплю?

— Ты не храпишь, — возразила она.

— Случается...

Потом Володя брился, а Римма наблюдала за этим действом, прислонившись к дверному косяку, в точности, как ей вчера мечталось. Сейчас же её тянуло обнять своего мужчину со спины и прижаться щекой где-нибудь между лопаток, но делать этого было нельзя, поскольку он брился опасной бритвой.

— Вот о чём ты сейчас думаешь? — обернулся он к ней в конце.

— Не скажу, — ответила она и добавила в ответ на его вопросительный взгляд: — Просто нам уже пора отсюда выходить, пока соседи ломиться не начали.

— Тогда я скажу. — Он шагнул к ней вплотную, снова взял её лицо в ладони и поцеловал её... ммм... конечно же, в нос. — Как бы там ни было, а в пятницу вечером я тебя отсюда увезу к себе по крайней мере на сутки. Если понадобится, то с зеркалами и Цезарем, но увезу обязательно...

— Я только за, — просто сказала она, глядя ему прямо в глаза.

Разговор они продолжили уже за завтраком. То есть это Римма кормила Володю, а сама пила пустой чай под его осуждающим взглядом.

— Не смотри на меня так. Это я из-за тебя проснулась раньше своего аппетита. Я потом плотно позавтракаю вместе с Мартусей.

— Учти, я проверю.

— Как?

— Зафиксирую состояние запеканки до и после... Римм, слушай, я тут, кажется, придумал, как решить нашу проблему.

— А у нас есть проблема?

— Одна точно есть: как дотянуть до апреля. В сравнении с ней меркнут все зловредные духи. Только это решение немного странное, конечно...

— Вроде зеркального коридора?

— Это как посмотреть. Скажи, у соседей Никифоровых ведь две комнаты?

— Да, — кивнула Римма. — Там раньше мать Марины Никифоровой жила, четыре года назад она умерла, и теперь это Вовкина комната. А что?

— А то, что можно мою квартиру на две эти комнаты поменять.

Римма застыла.

— Володечка, но...

— Я знаю, что есть "но", потому и сказал, что решение странное. А с другой стороны: жилая площадь здесь, наверное, даже больше, ремонт в августе сделан почти везде, Марте в школу — рукой подать, до Штольманов — и того ближе, и это немаловажно не только из-за Марты с Платоном, но и из-за твоих духов. Я такое не умею пока, как Яков вчера ночью провернул, и если что, пусть они лучше в двух кварталах от нас будут, а не в получасе езды на машине.

— А как же Клавдия Степановна?

— Во-от, она и есть наше "но". Сколько лет ты уже с ней живёшь через стенку?

Она задумалась:

— В общей сложности лет пятнадцать, наверное.

— И как?

— Нормально.

— Насколько "нормально", Римм? Мне кажется, она тётка не вредная, но тебе это виднее. Вам с Мартусей. Поэтому ты и решай, устраивает тёбя вариант с обменом или нет.

— Я должна решить, менять ли твою квартиру? — удивилась она.

— Римм, с двадцатого января квартира будет уже наша. Я не против, я сам это придумал. Никифоровы наверняка согласятся, отдельная квартира с телефоном — они о таком и мечтать не могли.

— А как же ты сам без телефона?

— Никак. Мне без телефона никак нельзя, но его и поставить недолго, хоть бы и временно, для служебной надобности, подъезд-то телефонизирован. Но если ты мне скажешь, что хочешь во что бы то ни стало из коммуналки выбраться, то так тому и быть... Хотя, в принципе, со временем можно однокомнатную кооперативную квартиру для Клавдии Степановны выплатить и отселить и её тоже. И будут все эти коммунальные хоромы только наши.

— Ты как вообще до этого додумался? — спросила она ошарашенно.

— Ну, ты же не пришла вчера, так что у меня было время поразмыслить, — усмехнулся он. — А теперь ты подумай, с Мартусей посоветуйся...

— Мартуся прыгать до потолка будет, если твоё предложение услышит, — сказала Римма. — Она от Платона уезжать вообще не хочет, но стоически молчит об этом и только вздыхает.

— Я примерно так и подумал. Тогда сама решай. Если да, то мы даже до свадьбы можем успеть всё организовать, если постараемся...

Они уже стояли и прощались в коридоре, когда из комнаты выглянула заспанная Мартуся. Пробормотала: "Как хорошо, что вы ещё не ушли", прошлёпала к ним, обняла Володю за шею, поцеловала его в щёку, потом проделала всё то же самое и с Риммой, удовлетворённо вздохнула, нежно улыбнулась и направилась в ванную. Володя проводил её глазами и сказал задумчиво:

— Оружие страшной силы.

— Какое? — не поняла Римма.

— Если б я знал... Но никто не устоит, просто нет шансов. Мне уже кажется, что и насчёт Августы можно не волноваться.