Гибель отложим на завтра (джен)

Примечания:

Совсем недавно появилась карта мира (а точнее, его части), за которую спасибо Bedazzle.

Ссылка на карту: https://fanfics.me/fanart93825

К зиме пыльные степные ветра успокоились, их сменила холодная морось, настолько мелкая, что она неподвижно висела в воздухе, и казалось, пропитывала собой все вокруг, даже камни. Дороги раскисли, и земля в опустевшем саду тоже чавкала под ногами, когда Шейре случалось бродить там — в одиночку или вместе с Айей, появившейся в замке в конце осени.

Ее привезли сюда по приказу темного вождя и приставили к Шейре как служанку, а на самом деле, как скоро поняла айсадка (и как ей разъяснила сама Айя), чтобы она не скучала. Айя была довольно болтлива, и сначала это раздражало Шейру, но вскоре она обнаружила, что болтовня девушки, безобидная и по большей части забавная, и впрямь ее развлекает.

Невысокая, шустрая, смешливая, с непослушными и оттого все время будто растрепанными черными кудрями, Айя, как ни странно, и правда оказалась для Шейры подходящей спутницей. Она с готовностью разделяла ее порывы куда-нибудь залезть — от самого высокого в саду дерева до остатков старого подземного хода, обнаруженного в дальней и полузаброшенной стороне замкового подворья. Она так же любила повозиться с щенками на псарне или с конями на конюшне.

Удивительно, как вождь так угадал. Возможно, по случайности. Не желая, чтобы Шейра продолжала общаться с Зариной, он прислал ей другую «подружку». А своей любовнице вроде как запретил даже приближаться к ней. Да та и не пыталась. По крайней мере, с тех пор как вождь вернул Шейру в замок, Зарина ни разу с ней не заговорила.

Айсадка уже и сама догадывалась — после признания кхана там, в лесу — что и прежде рыжеволосая красавица, скорее всего, только притворялась, будто хочет научиться стрелять из лука, и общалась с ней не из интереса, а из других соображений. Вероятно, любовница вождя еще тогда заметила его интерес к Шейре и намеренно пыталась заронить в ней мысль о побеге. Она не знала, что айсадка дала клятву, которую не смела нарушить, и потому никогда бы не сбежала далеко и по-настоящему. И если бы не те селяне, вернулась бы в Инзар в тот же день или на следующий.

Осенью, когда ее выезды в степь с Видальдом стали совсем редки, кхан решил, что она слишком заскучала, вот и доставил ей Айю. Сначала это разозлило айсадку. Он ведь даже не спросил, нужен ли ей кто-то, и тем более не поинтересовался у Айи, хочет ли та здесь находиться. Однажды его люди просто приехали в трактир — это такое место, где едят, пояснила девушка Шейре, — и забрали ее в замок.

— Они даже не объяснили ничего! — рассказывала Айя, сидя на покрытой овчиной широкой скамье в комнате Шейры и вгрызаясь зубами в чесночную лепешку. — Просто «тебя желает видеть великий кхан» — и все. Да у меня душа в пятки ушла! Я уж думала-вспоминала, чего лишнего сболтнула и когда, за что это меня к самому кхану везут, чего я натворила? А потом как увидела его, так и поняла сразу. Это ж тот воин был… то есть я тогда его приняла за простого воина, когда он в наш трактир пришел. Он тогда сказал, что его Эл зовут. А на самом деле это был сам великий кхан. И я при нем его же зверским обозвала. Ой, думаю, ну всё, прощай, моя глупенькая головушка! Но миновало, хвала великому Гхарту. Кхан мне только мои же слова припомнил. Сказал: ты же, мол, говорила, что тебе дик… люди племен интересны, что ты сама наполовину лакетка и что в трактире тебе не нравится. Поэтому теперь станешь прислуживать и помогать одной айсадке. Он меня, конечно, не спросил, хочу ли я, но если б спросил, я б сказала: да усыплют боги твой путь сапфирами удачи, повелитель, за такую милость. Это ж подумать только, из трактира, где пьянь да рвань шастает — угодить прямиком в кхановый замок!

Айя говорила очень быстро и, в отличие от вождя и Видальда, не старалась тщательно выговаривать слова, поэтому Шейра из ее речи улавливала не все, но основное уловила, из чего и сделала вывод, что вождь решил найти ей подружку из простонародья. Он посчитал, что с такой ей будет легче, чем со знатными женщинами. Айсадка даже не знала, что ее больше раздосадовало: что он угадал, а значит, успел ее изучить, или что сделал это не спросив ее.

— А чего спрашивать-то? — пожал плечами Видальд, когда Шейра вздумала ему пожаловаться. — Ты бы из одного только упрямства и по дурости отказалась бы. А так… вот она, — и он кивнул на Айю, которая в этот миг носилась, играя с псом. — Кто еще тебе здесь подошел бы, кроме девчонки-сорванца?

Эта девчонка-сорванец меж тем напропалую строила Видальду глазки, и он отвечал ей тем же, но Шейру не оставляло ощущение, что все это у них в полушутку. К тому же, помимо Видальда, Айя заигрывала еще с двумя воинами. Что не мешало ей большую часть времени проводить с айсадкой вдали от всех. Никакой лакеткой наполовину девушка, конечно, не была — просто сочинила это по какой-то своей причуде. Однако ее и правда искренне интересовала жизнь лесных племен. Поэтому, несмотря на собственную болтливость, она внимательно слушала, когда молчаливая айсадка все же принималась что-то рассказывать.

С того дня как вернулась из леса, Шейра старалась избегать кхана и в общем ей это удавалось. Она почти не виделась с ним и не говорила. Несколько мимолетных встреч и оброненных коротких фраз не в счет. Но если она надеялась таким образом добиться, чтобы вождь утратил к ней интерес, то ничего не вышло, ведь некоторые его распоряжения доказывали обратное. Начиная от приставленной к ней девушки Айи, заканчивая стариком-книжником, который теперь несколько раз в неделю учил Шейру правильно изъясняться, читать и писать на языке темных людей. Не говоря уже о том, что по приказу кхана ей вручили новое оружие для тренировок, лучше и красивее предыдущего, и отдали резвую двухлетнюю кобылку, чтобы айсадка сама ее обучала. И если бы вождя больше не волновала его пленница, то зачем бы он стал все это делать? Значит, затея как можно реже попадаться ему на глаза не сработала, и надо было придумывать что-то другое.

Невзирая на раскисшие дороги, промозглую сырость и короткий день, кхан со свитой и воинами собирался ехать на юг, в недавно основанный город — Вальдакер. Насколько поняла Шейра, его начали возводить сразу после того, как вождь захватил равнину, где обосновались разбойники и жили остатки некоторых степных племен.

— Давай с ним вместе напросимся, — предложила Айя, пока они по очереди катались на перекладине, подвешенной к ветке дерева. — Вернее, ты напросись, тебя он послушает, а меня с собой возьмешь. Представляешь, сколько всего по пути увидим? И в самом городе, а?

Сама того не ведая, Айя подкинула Шейре новую мысль. Во-первых, чем сидеть в замке, интереснее и увлекательнее и правда провести время в дороге, хотя бы познакомиться получше с той землей, пленницей которой она оказалась. Во-вторых, можно надеяться, что темный вождь, проведя рядом с Шейрой побольше времени, убедится, что ничего особенного в ней нет и разочаруется. Особенно если она начнет надоедать ему глупыми вопросами. Вообще-то, положа руку на сердце, она не так уж и хотела его разочаровывать, но как еще добиться свободы?

Встретиться с кханом наедине удалось не сразу, его помощники не допускали Шейру к нему по разным причинам: то он был занят со своими приближенными, то куда-нибудь уехал, то проводил время с Зариной. Наконец, спустя двое суток, они все-таки передали правителю, что пленница просит его о встрече, и он принял ее на склоне дня в своих покоях.

Внешняя комната палат правителя мало отличалась убранством от одной из малых приемных зал. Такое же широкое и высокое кресло, покрытое шкурами и больше напоминающее трон, стойки с оружием позади него и дубовый стол, по углам обитый бронзой, скамьи для посетителей у стены возле входа и тканые шерстяные ковры, застилающие пол. Окна-бойницы сейчас, зимой, были занавешены гобеленами, но в помещении, освещенном масляными лампами и обогреваемом жаровней, все равно было холодно и сыро. Насколько Шейра знала, в дальних комнатах вождя был настоящий очаг или камин, но тепло оттуда сюда не доходило.

Кхан, и без того одетый в толстый шерстяной кафтан — самый простой, без вышивки и украшений, который он носил только находясь у себя, — накинул поверх него еще и шерстяное покрывало.

Шейра и сама была в подбитых овчиной штанах, теплой рубахе и меховых ботинках. Удивительно, что зимой здесь, в замке, было куда холоднее, чем на улице, и она никак не могла к этому привыкнуть. В лесах они прятались от холода в укрытые шкурами шалаши и там согревались. Здесь же, чтобы согреться, надо было, наоборот, выйти наружу. Ну либо сидеть возле самого очага, либо залезать в кровать под одеяла из шкур.

— Шейра? Мне сказали, у тебя ко мне какой-то вопрос? — заговорил вождь, откинувшись на спинку кресла и глядя на айсадку с легким любопытством. — Я слушаю.

— Да, вопрос… просьба. Возьми меня и Айю с собой, когда поедешь… в тот город со сложным названием.

— Вальдакер?

— Да. Туда.

— Я не думаю, что это хорошая мысль, Шейра, — вздохнул вождь, проведя пальцами от середины лба к вискам, как если бы у него болела голова. — Путь туда неблизкий, займет не один день, да и погода сейчас не лучшая.

— Снаружи она намного лучше, чем внутри. Воздух свежий, солнце проглядывает, и не так холодно. А долгий путь меня вовсе не пугает. В ту битву я того дольше добиралась. А потом твои люди волокли меня, пешую, за собой еще много дней. И даже тогда я не жаловалась. И Айя тоже выносливая.

— Я уже начинаю жалеть, что прислал тебе эту девчонку. Это ж наверняка она тебя надоумила, признайся.

— Всего лишь натолкнула на мысль…

— Об этом я и говорю. Но слушай, я не сомневаюсь в вашей выносливости, но две девицы посреди воинского отряда… Так не принято. Да еще с ночевками. Да еще Айя эта, которой дай только покрасоваться перед молодыми воинами.

— Так тебя беспокоит только это? — уточнила Шейра, сделав несколько шагов вперед. — Но разве ты не можешь приказать своим воинам, чтобы не обращали внимания на двух девиц? Неужели великий кхан боится, что его люди его ослушаются?

Темный вождь посмотрел на нее в веселом изумлении и хохотнул:

— Ничего себе, как ты выучилась выражаться! Не зря я доверил твое обучение старику Имто, надо будет не забыть выразить ему благодарность.

И он снова издал короткий смешок.

Шейра же испугалась, что сейчас он отсмеется и, посуровев, откажет окончательно и отправит ее прочь. А она уже загорелась этой поездкой, не хотела ее лишаться и надеялась как следует надоесть вождю в пути.

— Пожалуйста… — тихо сказала она, переступая через гордость. — Я тебя очень прошу.

Он и впрямь перестал смеяться, посмотрел на нее внимательным взглядом и, чуть нахмурившись, пробормотал:

— Ты пользуешься тем, что мне сложно тебе отказать… — Промолчав почти минуту, он наконец выдохнул: — Ладно. Собирайтесь, так уж и быть, выезжаем послезавтра утром. Спроси Видальда, он подскажет, что с собой брать. И предупреди свою Айю, чтобы вела себя тихо и незаметно, иначе отправится пасти коз или обратно в трактир.

— Спасибо, кхан! — выпалила Шейра, подумав, что Айя вообще-то больше его, чем ее, это ведь он прислал девушку сюда. Но вслух ничего не сказала, чтобы не спугнуть удачу. — Я могу идти?

— Ты спрашиваешь, можешь ли ты идти? — кхан вскинул брови. — Ну точно нужно похвалить Имто, что выучил тебя правильному поведению хотя бы на словах. Да, иди, конечно.

Она кивнула правителю, выражая благодарность — кланяться ее никакой Имто не заставит! — и покинула его комнаты.

* * *

Из Вальдакера докладывали, что уже возведены городские стены, небольшой храм Гхарта, дом для правителя, мостовые и две гарнизонные башни, а сам город вовсю обрастает жителями и повсюду кипит строительство домов, лавок и мастерских.

Элимер должен был посетить новорожденный город, возложить на алтарь Гхарта жертвенного коня — огненно-рыжего, подобного пламени божественного горна, — и провести ночь в возведенном для себя доме. На следующий день он поприветствует подданных и провозгласит на площади имя города, после чего тот будет считаться существующим.

Этот город начал зарождаться на его глазах почти год назад, и тогда же Элимер наткнулся на Аданэя… Счастье, что брат чуть позже все-таки погиб, иначе нынешние слухи могли бы обернуться куда большими невзгодами, чем сейчас.

Он торопился, желая скорее достигнуть Вальдакера и вернуться в столицу, но погода здорово замедляла путь. Размытые дороги, морось и туманы не позволяли двигаться быстро, и путь по бурым равнинам мимо серых городов и поселений, в некоторых из которых кхан со свитой останавливался на отдых, растянулся на неделю.

Шейра вместе с Айей ехала неподалеку от него с Видальдом, и Элимер то и дело ловил на себе странные взгляды айсадки, которые никак не мог разгадать. Да и вообще ее поведение оставалось ему неясным. То она усиленно избегала его почти два месяца, то теперь сама напросилась ехать с ним. И ладно бы только это — в конце концов, поездка могла привлечь ее и сама по себе, — но помимо прочего девушка постоянно норовила вступить с ним в беседу.

Когда они отдыхали в городах и селениях, она крутилась где-то рядом, а когда останавливались на ночлег посреди степи, то подходила и, кутаясь в шерстяной плащ, просилась присесть к его костру. Одна, без Айи. Он разрешал, конечно, и она о чем-нибудь его расспрашивала, ничуть не стесняясь сидящих рядом воинов. В основном вопросы были вполне невинные, а где-то даже наивные, и касались его детства, юности и привычек.

За день до прибытия в Вальдакер они в третий по счету раз встали на ночевку в степи — в этот раз подле сосновой рощицы, защищающей от ветра и дающей дополнительное топливо для костров, помимо аргала[1].

Для Элимера и нескольких знатных воинов поставили шатры, остальные укрывались под навесами. Но кхан не спешил заходить внутрь и сидел у потрескивающего, искрящего хвоей пламени вместе с Видальдом и двумя воителями. Тут-то к нему в очередной раз и подошла айсадка, присела рядом. Ее поведение вызывало все больше вопросов, и он в конце концов не выдержал: махнул рукой на шатер и сказал:

— Идем, Шейра. Стоит поговорить.

В серых глазах девушки промелькнуло беспокойство, и она тряхнула головой, откидывая за спину волосы. От влаги их кончики вились, лежали красивыми волнами, и Элимеру очень хотелось взять эту пшеничного цвета прядь и пропустить между пальцами, а может быть, даже поцеловать. Но когда-то это все уже было, еще в юности. И ничем хорошим для него не закончилось. Амихис. Ее золотисто-русые волосы он тоже все время хотел гладить и целовать…

— Идем, не бойся, — повторил он и, выхватив из костра лучину, первый поднялся и отошел к шатру. Откинув полог, пропустил айсадку внутрь.

Там он сбросил влажный плащ у входа — Шейра последовала его примеру — наскоро разжег очаг и большие напольные лампы, опустился на овчину и, кивнув айсадке на место напротив, с усталым вздохом спросил:

— Теперь говори, чего ты добиваешься? Только не рассказывай, будто тебя вдруг заинтересовало мое детство. Я хочу услышать правду и обещаю не злиться, если она мне не понравится. Итак, чего ты хочешь, что тебе нужно?

На лице девушки отразились смятение и растерянность, а щеки трогательно порозовели, что было заметно даже в полутьме. Все-таки притворяться она так и не научилась и сейчас явно была смущена, что ее «хитрая» затея не удалась, в чем бы она ни заключалась.

— Говори же, я жду, — потребовал кхан.

— Да я просто уже не знала, — выпалила она, сверкнув глазами, — что еще мне сделать, чтобы я тебе надоела, и ты бы меня отпустил! Я старалась не попадаться тебе на глаза, чтобы ты обо мне и вовсе забыл, но ты не забыл. Тогда я попыталась по-другому… и вот…

— Попыталась надоесть мне?

— Да.

Элимер рассмеялся:

— Странный ты выбрала способ. Тогда тебе стоило не расспрашивать меня обо мне, а без умолку болтать о себе. Вон как Айя. — Чернявая девчонка сегодня весь вечер что-то весело щебетала одному из воинов. Разумеется, предупреждение Элимера, чтобы она вела себя тихо, действовало только первые дни. На большее Айя, похоже, была не способна. — И желательно рассказывать самые скучные и глупые мелочи. Хочешь попробовать?

— Ты надо мной издеваешься, да? — хмуро спросила айсадка.

— Немного, — усмехнулся Элимер. — Но ты заслужила, согласись. Тебе что, настолько плохо в Отерхейне и настолько отвратителен я, что все твои мысли только о том, как бы поскорее отсюда убраться?

— Не настолько. — Девушка склонила голову и спрятала лицо. — И ты не отвратителен, просто… — она снова вскинула на него взгляд и прошептала: — Просто я очень хочу домой.

Элимеру нелегко было это понять, ведь у него, по сути, никогда не было настоящего дома, и он не скучал по Инзару и родному замку, он вернулся сюда по иной причине — чтобы стать кханом. Зато он знал, что такое скучать по людям, которые дороги.

— Если ты пообещаешь затем возвратиться в Отерхейн, то я позволю тебе навестить айсадов, раз они так для тебя важны.

Шейра невесело улыбнулась.

— Но кем я приду к ним, вождь? Пленницей, которую ее враг отпустил на несколько дней?

— Я не враг тебе, — устало сказал Элимер, которому уже надоело повторять раз за разом одно и то же.

— Но для них ты все еще враг. И как они посмотрят на меня? С жалостью? Или презрением? Нет, если уж идти, то навсегда…

Элимер не стал спорить, вместо этого спросил:

— Если бы ты не попала в плен, какой сейчас была бы твоя жизнь?

Шейра пожала плечами, покрутила фибулу на рубахе и ответила:

— Такой же, как и раньше. Охотилась бы, воевала с поселенцами. Мечтала бы, что однажды нас станет много, и мы победим, Отерхейн исчезнет и ты с ним вместе… Вышла бы замуж за Тйерэ-Кхайе…

— Тйерэ… как?

— Кхайе. На вашем языке — Бегущий-по-Листьям.

— Язык сломаешь. Ты любила его?

— Он мой друг, я знала его с детства.

— Я не о том спрашивал, — кхан поморщился. — Ты любила его как возлюбленного?

— Нет. Пожалуй, нет. Да это и неважно. Это старейшины решили, что мы должны быть вместе.

— Разве вы тоже не можете вступать в брак по собственному желанию? А я думал, что у людей племен полная свобода в таких вопросах.

— Редко. Обычно родители решают, но мои родители погибли, и у Тйерэ-Кхайе тоже, поэтому вместо них говорили старейшины. Хотя в этом случае они ошиблись. Я думаю, что лучше бы моя подруга Регда-Илу стала женой Бегущего-по-Листьям. Раньше я считала, что старейшины и шаманы никогда не ошибаются. Но потом узнала, что пророчество было ложным… А если даже в этом они обманулись, то в чем же еще?

— Они и впрямь обманулись, но не в самом пророчестве…- тихо сказал Элимер, надеясь, что волнение не сильно отражается на его лице. — Они просто неправильно его истолковали.

А вот на лице айсадки волнение, смешанное с удивлением, отразилось куда заметнее.

— А как еще можно было истолковать? Города в руинах, коршун, поверженный белой куницей…

— Не знаю, что там насчет городов. Надеюсь, если это и сбудется, то не при моей жизни. А насчет коршуна… Разве ты не видишь, что я и так повержен, и на самом деле давно уже сам твой пленник?

Она долго молчала, склонив голову, будто заинтересовавшись мерцанием багровых углей в очаге. Наконец подняла взгляд и криво усмехнулась:

— Если бы это на самом деле было так, то ты исполнил бы мое желание и отпустил меня.

Ее слова были справедливы — и Элимер похолодел. Но не от этих слов, а от других, еще не произнесенных, которые уже родились у него в голове и которые придется сказать ему самому. Иначе потом будет только больнее. Ведь он уже со всей отчетливостью понимал, что может сколь угодно долго держать айсадку рядом, но так никогда и не получит ее по-настоящему. Как и Амихис когда-то. Он не Аданэй, очаровывающий женщин чуть ли не взглядом. А значит, лучше и правда дать Шейре уйти в ее леса, хотя от этой мысли все внутри сжимается.

— Может быть, я исполню твое желание, — глухо выдавил Элимер, глядя на нее все-таки с затаенной надеждой. — Если ты так сильно этого хочешь. Настолько, что даже прибегла к этим своим наивным ухищрениям. Я отпущу тебя…

Глаза Шейры округлились, но тут же она с подозрением спросила:

— И что потребуешь взамен на этот раз?

В груди Элимера заворочалась злость: почему даже в самых его благих порывах она видит коварный умысел?

— Ничего не нужно, — процедил он. — Я желал только твоей любви или хотя бы приязни. А твоя ненависть мне ни к чему. Меня и так ненавидят слишком многие. Поэтому уходи, будь свободна, становись женой этого Тйерэ-как-его-там. Живи, как жила до встречи со мной.

На ее лице читалось недоверие, смешанное с радостью, признательностью и почему-то с растерянностью.

— Спасибо, вождь! — выдохнула она и поднялась на ноги, развернулась к выходу, будто прямо сейчас намерена была уйти. Но не ушла. Замерла и снова посмотрела на Элимера. — Только вот…

— Что?

Она вдруг приблизилась к нему и опустилась рядом, протянула руку и коснулась пальцами его щеки совсем как тогда, в лесу. Он перехватил ее запястье.

— Это ты так хочешь меня отблагодарить или что?

— Сама не знаю… Но прежде чем я вернусь в леса, я хочу… — она осеклась.

— Чего?

— Тебя.

Ее глаза, и губы, и руки были совсем рядом, а чуть взъерошенные волосы сверкали от влаги и отсветов огня в очаге, но Элимеру внезапно захотелось в злости оттолкнуть ее, а не прижать к себе.

— Шейра, да ты смеешься надо мной? — процедил он.

— Вовсе нет! — испугалась девушка. — Извини. Просто я хотела сказать, что…

Она умолкла, и кхан переспросил:

— Так что ты хотела сказать?

— Что ты… что я не считаю тебя врагом… давно уже. И пусть я не люблю тебя, но ты мне нравишься, и я хотела бы… прежде чем уеду… я хотела бы узнать, как это — быть с тобой.

Злость растворилась без остатка, а вместо нее душу заполнили горечь и нежность.

Может быть, на свете есть мужчины, готовые сдержаться, когда вожделенная женщина предлагает предаться любви, но Элимер к ним точно не относился. Пусть даже потом ему будет больно…

Он притянул айсадку к себе, мягким движением пригладил ее волосы, а она запрокинула голову, подставляя шею для поцелуев. И она первая начала стягивать с него одежду, а после отдавалась его ласкам и сама ласкала так, словно никогда не пыталась его убить, никогда не была его врагом и никуда не собиралась от него уходить.

Она оставалась в его шатре до самого утра. Она была нежна и много улыбалась. Но после возвращения из Вальдакера покинула Отерхейн, и Элимер сомневался, что когда-нибудь снова ее увидит.

* * *

Советник Варда неуверенно смотрел на Элимера, щурясь от ярких лучей, пронзающих высокие узкие окна залы. Зима подходила к концу, и солнце показывалось все чаще и становилось все злее.

— Что-то случилось, Варда? — спросил Элимер. Они только что в очередной раз обсуждали неприятные слухи, гуляющие по стране, но сейчас советник явно хотел сказать о чем-то еще.

— Ты так и не ответил на послание Иэхтриха, а ведь прошло уже две недели. Он может не понять.

Варда не зря беспокоился: из Эхаскии прибыл гонец с письмом. В нем регис сообщал, что власть его окрепла, и союз кхана Отерхейна и принцессы Эхаскии можно более не откладывать. Элимер принял посланника, устроил со всеми удобствами, но отвечать на письмо не спешил.

— Я помню, на днях напишу. Думаю, со свадьбой лучше повременить до конца весны. Надеюсь, Иэхтрих подождет.

— Иэхтрих подождет, — согласился советник. — А вот Отерхейн — нет.

— О чем ты?

Варда переглянулся с сидящим рядом Таркхином и пояснил:

— Видишь ли, повелитель, тебе сейчас как никогда нужны кханне и наследник.

— Почему именно сейчас?

— Мой кхан, из-за слухов о твоем брате и в народе, и среди знати поползли нехорошие… хм… предположения. Говорят, ты нарушил обряд поединка, не убил Аданэя, не по праву стал кханом и…

— Я знаю о сплетнях, мы только что всецело их обсудили. Что еще? — прервал его Элимер. — И при чем здесь наследник?

— Ходит молва, что якобы боги наказали тебя за обман мужским бессилием… — Варда замешкался, но быстро добавил: — Мы, конечно, знаем, что это не так.

Элимер промолчал, и никто другой не осмелился нарушить безмолвие. Он же для себя признал: Варда прав, с нелепыми слухами нужно что-то делать. Но предъявлять людям трехлетнюю дочь от давней наложницы сейчас уже поздно, в это просто-напросто не поверят. Надо было сделать это сразу после ее рождения, но тогда он не догадался, а скорее и вовсе об этом не думал.

Элимер позаботился о былой любовнице и ее ребенке: подарил дом в самом сердце столицы, в деньгах они также недостатка не знали. Дочь он, однако, видел лишь единожды, теплых чувств к ней не испытывал и почти не вспоминал о ее существовании. Бывшая наложница на всякий случай предпочитала держать язык за зубами и всем говорила, что вдова. Неудивительно, что большинство простых подданных ничего о девочке не знали, и даже слухов о ней почти не было.

— Значит, народ требует кханне… — протянул Элимер, лелея вдруг пришедшую в голову и очень смелую мысль. — Что ж, в таком случае он ее получит.

Давая понять, что совет окончен, он встал с кресла и, стараясь не замечать подозрительного взгляда Таркхина, вышел в двустворчатые двери, украшенные бронзовыми завитками и предусмотрительно распахнутые стражей.

Но зря он надеялся уйти от расспросов наставника. Тот все равно добрался до него вечером, когда Элимер уже был в своих внутренних комнатах. Не впускать Таркхина смысла не было, это всего лишь отложило бы разговор, а не отменило его, а потому кхан приготовился к докучливой беседе: он не сомневался, что советник попробует его отговорить.

— Ты что-то задумал, — утвердительно сказал Таркхин и опустился на табурет возле сидящего у камина Элимера.

— И что же, по-твоему, я задумал? — скривился кхан.

— Я хорошо тебя знаю. Скажи, на ком ты собрался жениться на самом деле?

— Какая разница? — пожал он плечами. — Люди получат свою кханне и успокоятся.

— По закону правитель может жениться лишь на знатной девице, желательно царственных кровей.

— Закон определил первый кхан. А сейчас кхан — я. В моих силах его изменить, но не волнуйся: в моей избраннице есть царственная кровь, если так подумать…

— Если так подумать? — возвысил голос Таркхин. — Мой кхан, давай начистоту. Ты хочешь отказаться от Отрейи и вернуть сюда айсадку, так? На ней ты собрался жениться? Если она тебе по нраву, сделай наложницей, как Зарину. Но жениться? Зачем?

Затем, что она сказала, что не станет для него очередной Зариной. Она произнесла это тогда, на обратном пути, снова проводя время в его шатре. Элимер опять просил ее не уезжать и все-таки остаться с ним, ведь им так хорошо, а она ответила, что это, конечно, так, но лишь пока они в пути. А потом он снова станет вечно занятым правителем, а она не готова стать вечно ждущей любовницей, как Зарина. И к тому же она по-прежнему скучает по дому и айсадам.

— Элимер? — снова вопросил Таркхин. — Ты не ответил. Почему айсадка?

— Потому что я так решил, — отрезал кхан.

— Народ и знать не поймут.

— Им придется и понять, и принять, иначе пожалеют.

Таркхин передернул плечами.

— Традиции не так просто сломать, как ты считаешь. Никто из прежних правителей даже не пытался этого сделать.

— Значит, я стану первым.

— Мой кхан, чувства затмили твой разум! Это опасно для страны. Своей прихотью ты ставишь под удар государство. Разброд среди народа — уже плохо. А что насчет Иэхтриха? Он наверняка оскорбится.

— С ним я разберусь. Эхаския — маленькое государство, а у Отрейи слишком много братьев, чтобы ее дети могли претендовать даже на одну из эхаскийских провинций. Регису об этом известно. Основная выгода от союза с ним в том, что Эхаския граничит с Иллирином. Думаю, Иэхтрих не особенно обидится, если его дочь станет женой… дейлара Антурина. Почему нет? Арист хоть и вдовец, но еще не стар. Он знатен, богат и управляет провинцией, которая по размерам сопоставима с Эхаскией. И он станет еще более знатным и богатым, чтобы регис был доволен будущим зятем. И я найду еще что-нибудь, что предложить Иэхтриху. Что же касается айсадки… Она ведь была предводительницей всех племен, так что, можно сказать, своего рода царицей. Так и представим это народу. И между прочим, это не такой уж неразумный союз, как тебе кажется. Да, пока что дикари ослаблены, но в будущем могут окрепнуть и доставить неприятности моим потомкам. Если же сейчас с помощью этого брака заключить с ними мир, то, глядишь, постепенно они станут подданными Отерхейна.

— Ты сам убедил себя во всем этом, понимаю. И возможно, ты даже сумеешь выкрутиться так, чтобы не оскорбить Иэхтриха. Да и он вряд ли захочет ссориться с Отерхейном. А как насчет самой айсадки и дикарей? Почему ты вообще решил, что они согласятся?

— Варда расскажет им, что они неверно истолковали пророчество. И если та битва заставила дикарей хоть немного поумнеть, то они согласятся. За это я позволю им вернуться в горы Гхарта, которые они считают священными и своими. Когда еще им выпадет такая возможность? Никогда. Поэтому, полагаю, они ее не упустят. И Шейра тоже. Она на многое готова ради своих айсадов.

— Ты сам себя слышишь?! — воскликнул Таркхин. — Мало того, что вместо союза с Отрейей хочешь жениться на дикарке, так еще и земли за это собираешься отдать?

— Не отдать. Всего лишь разрешить жить на них. Шейра этой разницы все равно не заметит, как и ее сородичи.

— Ладно, стоит признать, — сдался Таркхин, — что если смотреть на твои доводы прикрыв глаза, то это выглядит не таким глупым, каким на самом деле является. И возможно, тебе удастся ввести в заблуждение простонародье и кого-то из знати. Но я надеюсь, что хотя бы ты сам понимаешь, что твоя убежденность зиждется лишь на одной причине?

— Конечно. Эта причина — мое желание. А желание кхана — закон для его подданных. И одного этого уже достаточно.

Таркхин в раздражении вздохнул, но спорить больше не стал. Уже и не станет, понял кхан: обычно наставник безошибочно угадывал, когда споры с ним становились бесполезны. И все-таки старик проворчал:

— Зачем тебе вообще советники, если ты все равно никого не слушаешь.

— Так ведь советники нужны не для того, чтобы говорить мне, что делать, а для того, чтобы подсказывать, как сделать то, что я хочу. Поэтому если ты придумаешь, как лучше все это… обыграть, то я буду искренне благодарен.

— Мы с Вардой подумаем над этим, мой кхан, — кивнул Таркхин и, поднявшись, с поклоном удалился.

* * *

Зарина еле сдерживалась, чтобы не броситься в покои Элимера с расспросами, слезами и обвинениями. Увы, этим она только навредила бы себе, потому никуда не пошла: неподвижно стояла у окна и до рези в глазах вглядывалась в предрассветные сумерки. Сложно, невозможно было смириться с мыслью, что ее кхан решил жениться на дикарке! Зарина всю ночь — бессонную, бесконечную — спрашивала себя: почему? И не находила ответа…

Она никогда даже не мечтала стать кханне и знала, что однажды Элимер женится. На другой. На женщине благородных кровей. Но правитель выбрал непонятно кого, и это унизило Зарину настолько, что она не могла справиться с этим чувством. Неужели дикая, невзрачная, невежественная девчонка оказалась для кхана лучше нее? И это после того, как Зарина отставила ради него свой Тилирон и навсегда рассорилась с отцом, который так и не простил дочери, что она стала любовницей захватчика.

Непонимание сводило с ума, и ей казалось, будто в ответ на поцелуй она получила пощечину. Хотелось весь замок разнести, а в груди зрело ощущение покинутости, ненужности, ничейности. Боль была такой острой, что казалось, легче уснуть навсегда, умереть, лишь бы ничего не чувствовать.

И до чего же мучило и жгло, что она последней узнала о свадьбе кхана. И даже не от него самого — просто услышала замковые сплетни. Сам Элимер ничего ей не сказал. И ужаснее всего было понимание, что умолчал он не из злости и не потому, что хотел избежать расспросов, нет — он всего лишь не задумался о ее чувствах, они были ему попросту безразличны. Он даже не пришел к ней ни разу с того дня, как объявил всем о своей грядущей свадьбе.

Раньше Зарина думала, что важна ему, теперь же с болью осознала, что все это время была никем! Как рабыня, чье единственное предназначение — ублажать повелителя.

Зарина зарычала от ярости и отчаяния. Схватила со стола керамический кувшин и с размаху ударила о стену. Бурые осколки брызнули во все стороны, оцарапали руку и рассыпались по полу. Она несколько мгновений смотрела на них непонимающе, тупо, потом скинула обувь, приподняла ногу и с силой опустила на острые обломки. Закричала, когда они вонзились в обнаженную ступню — телесная боль на время приглушила душевную.

Прихрамывая, Зарина прошлепала в другой конец комнаты, оставляя за собой кровавый след. Свалилась на кровать и наконец-то заплакала в голос. Сквозь слезы повторяла: «Предатель… Предатель… Ненавижу… И тебя, и всю твою проклятую страну!»

* * *

Отерхейн бурлил, предвкушая большой праздник: не каждый день великий кхан брал себе жену. Унылую кладку замка украшали яркими лентами, знать шила наряды, купцы завозили лучшие вина, а из окрестных деревень гнали на убой скот. Владельцы замков и имений съезжались вместе с домочадцами в Инзар со всех окраин страны, сюда же спешили и дейлары провинций, и воинская знать, и послы других государств. Замок походил на растревоженный муравейник, и шум голосов не смолкал даже ночами.

Элимер не любил суету, но ему приходилось не только терпеть ее, но и становиться ее частью и первопричиной, постоянно появляясь на людях и говоря пышные речи.

Те, кто был недостаточно знатен, кому не хватило места в замке, расселились по всему городу. Взлетели цены в трактирах и постоялых дворах, а смекалистые горожане за плату уступали приезжим уголок в собственных домах.

Несмотря на опасения Таркхина, простых людей не особенно смутило, что кханне, вопреки традициям, станет дикарка — зато в честь свадьбы на площадь выкатят много бочек с пивом. Добраться до них удастся не всем: когда площадь заполнится, воины ее перекроют.

Зато люди благородные перешептывались с осуждением. Впрочем, дальше шепота дело не шло: мало ли кто мог услышать и донести кхану. А тот уже озаботился, чтобы по стране разнеслись слухи и разлетелись песни, будто он женится не на простой дикарке, а на могущественной ворожее и предводительнице всех лесных и степных племен. Те, кто понимал, что это не совсем так — а может, и вовсе не так, — предпочитали помалкивать.

Шейра не разделяла праздничных предвкушений отерхейнского народа. Как и горделивой радости своих сородичей, часть из которых сопровождала ее на пути в Отерхейн. Ее чувства вообще были довольно противоречивы.

Вернувшись посреди зимы в леса, к своим айсадам, будучи принята ими с радостью и без осуждения, она испытала восторг и облегчение. Однако очень скоро ее с той же навязчивостью стали преследовать воспоминания о темном вожде, как прежде преследовали воспоминания о родных лесах. И хуже всего было то, что она даже не смела ни с кем ими поделиться. Там, в Отерхейне, Шейра хоть и мимоходом, но рассказывала Видальду, Айе или даже самому кхану о своих родичах. Но здесь она никому не могла поведать об Элимере, чьи руки ее ласкали и чьи губы шептали, как она прекрасна. Ведь все айсады только проклинали его. Желали ему смерти. Называли шакалом. А она больше не могла разделить их гнев, как не могла забыть взгляды, слова и объятия темного вождя… Не могла забыть, и как сама в минуты забвения гладила его по волосам и целовала.

«Духи подшутили надо мной, — думала Шейра, — и теперь я везде чужая: и здесь, и там».

Когда к айсадам прибыли посланцы из Отерхейна, когда она узнала, зачем — за кем — они прибыли, то сердце чуть не выскочило из груди от радостного волнения. Но лишь в первые мгновения. Ликование быстро сменилось досадой: кхан даже не потрудился узнать, согласна ли она на такой союз. Он предложил племенам горы Гхарта, понимая, что они, как и сама Шейра, не откажутся от такого дара. И ему оказалось этого достаточно, вождя совсем не интересовали ее настоящие желания. Он просто решил заполучить то, что давно хотел, и нашел способ. И родичи тоже ни о чем ее не спрашивали, даже не сомневаясь, что она, конечно же, снова на все согласится. И они не ошиблись. Она согласилась. Но до чего же это злило!

Брачные обряды начинались в полночь — кхан и его нареченная отдельно друг от друга должны были пройти ритуалы очищения, скрытые ото всех, кроме жрецов. Дальнейшие церемонии совершались уже на виду у людей, продолжались до вечера и завершались большим пиром.

Женщины, приставленные к Шейре, одели ее в длинную белую тунику, обувь велели снять, затем привели будущую кханне к подземному святилищу неподалеку от замка. Завязали ей глаза и сразу ушли. Их шаги стихли, и айсадку оглушила тишина, нарушаемая лишь завываниями ветра, пробирающего до костей. Еще минута, и девушка не выдержала бы и сорвала повязку. Но тут заскрежетала дверь, раздалась тяжелая поступь. Запястье Шейры сжали мужские пальцы, потянули вперед. Она подчинилась, но у порога споткнулась. Мужчина ее удержал. Она знала — это жрец. Ее предупредили.

В нос ударили запахи сырости, дыма и полыни. Жрец ввел ее внутрь, помог спуститься по крутой лестнице. Опираясь на его руку, Шейра нащупывала стопой холодные влажные ступеньки, боясь поскользнуться и упасть.

Внизу лестницы начинался длинный проход, но закончился и он, и в лицо айсадке ударил жар, а запахи стали ярче. Мужской голос приказал снять повязку с глаз, и Шейра тут же сорвала ее и осмотрелась: она стояла в овальном помещении, в кругу из огней, горящих в каменных чашах. Все выглядело мрачно: окон не было, только вытяжное отверстие под низким потолком, испещренным мудреными символами и будто придавливающим к земле. Воздух казался тяжелым, в углах притаилась тьма, а в тени стен смутно угадывались фигуры жрецов.

Тишина, нарушаемая только треском пламени, вдруг сменилась барабанной дробью. Раздалась песня: резкие, шипящие слова лишь отдаленно напоминали отерхейнские.

В огненный круг вошел служитель: худое скуластое лицо, колючий взгляд — будто льдинки в глазах застыли. Мужчина обошел все чаши, в каждую бросил по пучку травы. Запах полыни усилился, а песня оборвалась. Затем жрец достал из-за пояса щипцы, подхватил раскаленный уголек из одной из чаш и, приблизившись к Шейре, всунул его ей в руку и резко, с силой сжал пальцы айсадки в кулак. Она закричала, задергалась, пытаясь высвободиться, но мужчина позволил не сразу. Когда же наконец отпустил Шейру, она разжала пальцы и уронила уголь. Ни к кому не обращаясь, жрец сказал:

— Костер сгорел, мертвая ушла.

Он вновь завязал Шейре глаза и, придерживая ее за плечо, повел дальше. Путь занял не больше минуты, потом мужчина приказал остановиться. Развернул айсадку влево и подтолкнул в спину.

— Иди!

Девушка сделала шаг и поняла, что находится в очень узком проходе: плечи касались грубых шершавых стен. Чуть помедлив, она пошла дальше. Коридор казался бесконечным, в обожженной руке пульсировала боль.

Стены расступились нескоро, и Шейре уже казалось, что она никогда не выберется из тесного прохода, но тут раздался надтреснутый женский голос:

— Стой!

Сухие дрожащие пальцы вытянули ее из туннеля, стянули с нее тунику, сорвали повязку с глаз. Перед айсадкой стояла старуха, одетая в плотное платье из серого льна. Помещение, в котором оказалась Шейра, напоминало предыдущее, только света было больше.

— Путь завершился и начался, — прошелестела старуха. — Ты вернулась в мир живых.

Она подвела ее к низкому столбику, на котором стоял ковш.

— Пей! — велела жрица.

Шейра послушалась. В ковше было молоко, смешанное с кровью. Айсадка опустошила его до дна. Похоже, все сделала правильно, ибо старуха улыбнулась и сказала:

— Плодородия чреву твоему.

Достала из мешочка повязку и мазь, наложила на руку Шейры, и по коже разлился холод, боль немного утихла.

На выходе из святилища — снова пришлось идти по узкой скользкой лестнице, но хотя бы с открытыми глазами — обнаженную Шейру встретили уже знакомые женщины. Закутали в широкий теплый плащ и повели к замку.

Оказавшись в своих покоях, девушка обнаружила на кровати красное шелковое платье и драгоценности. Обреченно вздохнула: отдохнуть не удастся, ведь сейчас ее начнут наряжать. Так и вышло. Одели, волосы собрали в высокий хвост, потом сменили повязку на руке.

Айсадка чувствовала себя скованно в непривычном наряде. Длинное платье затрудняло движения и путалось в ногах, тонкий венец сдавливал голову, тяжелое ожерелье душило, а серьги, кольца и браслеты напоминали оковы. Шейра не раз и не два наступала на подол. Женщины потратили час с лишним, чтобы научить ее правильно двигаться, потом в очередной раз и во всех подробностях объяснили, как вести себя на обрядах. Слова доносились, словно через преграду. Она пыталась слушать, но постоянно отвлекалась на собственные мысли.

К утру пришел Видальд: он с отрядом воинов должен был сопровождать будущую кханне на площадь, где произойдет бракосочетание.

— Ого! — присвистнул телохранитель, увидев ее в новом обличье. — Вот уж не думал, что айсадская девчонка может выглядеть, как госпожа!

Шейра нахмурилась и вызвала этим новую насмешку:

— Эй! Чего ты приуныла? Да ты же повелительницей сделаешься! Все будут тебе в ноги кланяться, даже я. — Девушка помрачнела еще больше, и воин смягчился: — Да не печалься ты. Думаю, тебя ждет не такая уж плохая жизнь. Если захочешь, сможешь и дальше шататься по степи и меня отвлекать.

Для Шейры подготовили украшенную серебром повозку, запряженную четырьмя вороными конями. Видальд с шутовским поклоном помог айсадке забраться в нее и тут же отошел к своему жеребцу.

Ворота замка распахнулись, управляемая возницей повозка понеслась по городу. С обеих сторон от нее мчалось по дюжине воинов, облаченных в праздничные доспехи, с воздетыми кверху копьями, на которых развевались вымпелы. Толпа зевак, опасаясь угодить под копыта, расступалась перед ними.

На площади, оцепленной двумя этельдами, процессия остановилась. Шейра сошла с повозки и в сопровождении жрецов и воинов двинулась к высокой выложенной розовым камнем площадке, на которой уже стоял Элимер. Внизу сгрудились вельможи — они, в отличие от простонародья, смогут хорошо все услышать и разглядеть.

Шейра чувствовала себя раздавленной и больной. Она видела все, будто сквозь туман. Чуждый обряд очищения вспоминался как сон. Сном казалось и то, что происходило сейчас. Но хотелось уснуть по-настоящему: забраться в постель, закрыть глаза, и чтобы исчезли все люди, и смолкли все возгласы. Воли сейчас хватало лишь на то, чтобы сохранять внешнее достоинство.

Шейра взошла на помост, встала рядом с кханом и уставилась в горизонт. На фоне льдисто-синего неба резко выделялись остроконечные крыши домов и взлохмаченные кроны акаций. На них айсадка и остановила взгляд.

Она едва слышала, что сказал жрец, почти не чувствовала боли, когда полоснул ножом по ее запястью, не посмотрела, как он собрал кровь в кубок, смешав с кровью кхана, и только краем глаза увидела, как служитель вылил густую багряную жидкость в священный огонь, пылающий в каменной чаше.

Айсадка смутно сознавала, что говорит разученные фразы, но не вникала в их смысл. Последующие восхваления и крики толпы тоже пронеслись мимо. Люди, слова, церемонии — все смешалось в безумной пляске. Только лицо кхана выделялось среди пестрой круговерти, а Шейра снова чувствовала себя пленницей.

На закате в замке устроили пир. По зале разливались запахи жареных козлят и барашков, каплунов и гусей под чесночным соусом, разносилась музыка лютней и барабанов, сопровождаемая веселыми напевами сладкоголосых певцов. Восхваления сменялись добрыми пожеланиями, и послы соседних государств соревновались с отерхейнской знатью в красноречии.

Кхан отвечал на их речи столь же выразительно, а Шейра поднимала кубок с вином и улыбалась, кажется, из последних сил.

Элимер внимательнее взглянул на айсадку. Красное платье с причудливой вышивкой, накидка из волчьей шкуры, венец, усыпанный рубинами, преобразили ее, сделали взрослее, женственнее и… непривычнее. Так что теперь она и впрямь казалась властительницей племен, а не безвестной дикаркой. Но, несмотря на столь яркое обличье, от него не ускользнула ее усталость.

— Кханне утомилась, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — и вынуждена нас покинуть.

Шейра, как и требовал обычай, подала ему руку. Люди встали вслед за повелителем и склонили головы. Айсадка кивнула всем на прощанье, и Элимер вывел ее из залы.

У выхода поджидали женщины-наставительницы. С поклоном отдалились к противоположной стене: им не полагалось слышать слова кхана, предназначенные жене.

— Тебя проводят в твои новые покои, Шейра, — сказал Элимер. — Отдохни. Ложись спать и ни о чем не думай.

Она не откликнулась, даже не посмотрела ему в глаза, а на ее лице он увидел только безразличие, настолько она вымоталась.

Кхан жестом подозвал женщин. Те приблизились, подхватили Шейру под руки и повели наверх. Посмотрев ей вслед, Элимер вернулся в пиршественную залу: его роль на празднестве еще не закончилась.

Когда наставительницы ввели Шейру в просторные палаты, мир обрушился на нее всей своей тяжестью, ощущение реальности вернулось. Лучше бы не возвращалось. Айсадка до безумия хотела покоя, даже забвения, и чтобы никто и ничего ей не говорил. Желание не сбылось: как только дверь закрылась, три женщины окружили ее и заверещали:

— О, моя кханне, какой счастливый день!

— Ты великолепно держалась, повелительница!

Шейра не отвечала, а женщины подвели ее к большому бронзовому зеркалу. О чем-то спрашивать или спорить сил не было, потому она подчинилась. Снова, вот уже в который раз.

Сначала с нее сняли украшения и платье — дышать сразу стало легче, — затем распустили волосы и укутали ее в льняное полотно от груди и до щиколоток. Узкими коридорами отвели вниз, в маленькую купальню, там усадили на подогретую каменную скамью. С минуту ополаскивали из ковша, потом плавными движениями мыли ее тело и волосы. Шейра задремала: мягкий свет, журчание воды и обволакивающее тепло расслабляли.

Разомлевшую девушку попросили подняться, снова завернули в льняное покрывало и увели в покои. Там старшая женщина опять усадила перед зеркалом и начала расчесывать ее волосы, а другие натирать кожу розовым маслом. Шейра закрыла глаза. Одна из женщин заметила, что она вот-вот уснет, и протянула с сочувствием:

— Моя кханне, ты утомилась, но спать нельзя, ведь этой ночью тебе нужно встретиться с повелителем.

Шейра распахнула глаза и вздрогнула — у нее совсем вылетело из головы, что еще ничего не закончилось. Захотелось расплакаться, но она сдержалась. Женщины по-своему поняли ее поведение.

— Ну вот, ты сразу оживилась, — хихикнула одна.

— Конечно, ведь это будет первая ночь с великим кханом. Самая желанная! — вторила другая.

Для Шейры эти слова прозвучали издевкой, ведь ночь с кханом будет далеко не первая, но сейчас отнюдь не желанная. Сейчас не было ничего желаннее сна.

— Моя кханне, — обратилась к айсадке старшая женщина, не переставая расчесывать ей волосы, — я должна рассказать, как в эту ночь следует себя вести. Ты не из Отерхейна, а потому, может, не знаешь обряды первой встречи. — Наставительница помолчала, убедилась, что Шейра слушает, и продолжила: — Теперь ты повелительница для всех, но подданная для великого кхана. Его слово — закон для тебя. Тебе надо следовать правилам, соблюдать традиции и не перечить мужу. Повелитель не должен тревожиться из-за недовольства жены, ведь у него есть более серьезные поводы для беспокойства. Станешь сердечной и кроткой женой — и муж будет с тобой добрым и ласковым.

Шейра поморщилась от услышанного. А следующие слова и вовсе повергли ее в ужас.

— Когда великий кхан вернется, мы отведем тебя к нему. Ты должна войти и поклониться, потому что хоть он и муж тебе, но еще и твой повелитель. Ты должна сказать: «Мой кхан, отныне и навсегда принадлежу и повинуюсь тебе. Слово твое больше моей жизни».

— Что?! — вырвалось у Шейры. — Я правда должна это сказать?!

Женщины переглянулись, одна из них пожала плечами:

— Да, моя кханне, так велит придворное уложение. Но… только в первую ночь. Потом необязательно.

— К-какое уложение?

— Придворное. Это свод законов, правил и традиций, принятых при дворе, которые установили еще наши предки. Все достойные люди его соблюдают.

Если бы Шейру спросили, она сказала бы, что лучше прослыть недостойной, чем следовать этим уродливым правилам. Но ее, конечно, никто ни о чем не спросил. Опять.

Элимер ушел с пира только в середине ночи. Сутки с лишним он провел без сна, и это сказывалось на самочувствии. Больше всего он сейчас хотел рухнуть в постель и забыться.

Оказавшись в своих покоях, так и поступил. Правда, уснуть не успел. Только прилег и закрыл глаза, как в дверь постучали, и стражник доложил, что пожаловала кханне. Элимер сел на ложе, обругав себя, что не позаботился о ее спокойствии. Он был уверен, что айсадка давно спит, ведь она ушла с пира несколько часов назад. А сам напрочь забыл предупредить наставительниц, чтобы не трогали ее. Этой ночью Элимер и не думал прикасаться к жене: и ей, и ему нужен был отдых.

Но сейчас Шейра стояла перед ним. С рассыпавшимися по плечам волосами, обнаженными руками, в тончайшей шелковой тунике. Как тут не поддаться соблазну? Он и поддался бы, если б не видел, насколько она измучена.

Шагнув к ней, он провел ладонью по ее волосам.

— Моя Шейра…

Она нервно сглотнула. На ее лице проступили одновременно стыд, страх и холодная решимость.

В голове Элимера вспыхнула догадка — он понял, что Шейра собирается сделать, и снова обругал себя. Конечно, суета и напряжение последних дней о многом заставили забыть, но это не повод себя оправдывать: он должен был раньше догадаться, что женщины не только переоденут и подготовят айсадку к брачной ночи, но и поведают о придворном уложении. Похоже, она собиралась исполнить все, о чем ей сказали. Но этот обряд наверняка кажется ей унизительным, и она не простит его Элимеру.

Шейра еле слышно, подрагивающим голосом сказала:

— Мой кхан… — запнулась, начала склоняться.

Он удержал ее за плечи.

— Ну нет. Никаких поклонов и кханов. Когда мы наедине, ты моя Шейра, а я твой Элимер, ладно? — Айсадка в удивлении вскинула на него глаза, и он пояснил: — Забудь о придворном уложении, оно устарело. К сожалению, народ этого не понимает.

Вообще-то последняя фраза была не вполне справедлива: простой народ как раз таки давно позабыл большую часть старых правил, достаточно было вспомнить бойкую девчонку Айю, чтобы убедиться в этом. Уложение неспроста называлось «придворным», оно изначально предназначалось для благородного сословия. И вельможи все еще следовали давним традициям. Ну или делали вид.

Лицо Шейры расслабилось, и она глубоко вздохнула. Элимер увлек ее с собой на ложе, снова погладил по волосам и сказал:

— Я думаю, сейчас нам обоим надо как следует выспаться. Хоть до полудня. Хоть до вечера. Столько, сколько захотим.

Последние слова он, кажется, произносил уже в никуда: айсадка заснула сразу же, как только очутилась на кровати.

Зато утром (до полудня она спать, похоже, попросту не умела) он был вполне вознагражден за свое терпение: Шейра разбудила его поцелуями, тихим смехом и откровенными ласками.

[1] Аргал — сухой помёт скота, используемый как топливо в безлесных местностях