Тангор (гет)

В сопровождении стражника с факелом Тангор спускался в подземелье Лаутара. Он словно не замечал ни скользких, вытертых за долгие века ступеней под ногами, ни поросших липкой плесенью стен, ни затхлой вони. Держать у носа надушенный платок, как делал начальник тюрьмы Урсарат во время вынужденных инспекций, было ниже его достоинства. Он чуял запах близкой победы — а все прочее не имело значения.

Подземелье находилось не на самом нижнем уровне. Теперь, после заочного суда над преступником и официального приговора, можно было позволить себе немного милосердия. Тангор даже соблаговолил разрешить Роскатту последнее свидание с сестрой, о чем много дней усердно хлопотала ее величество. Мельком отметив странную благодарность женщины, о которой он всегда был весьма невысокого мнения, и понимая, что за этим стоит, Тангор сделал стражнику знак отпереть дверь в камеру.

Воздух здесь был не таким затхлым — благодаря окну под самым потолком, хотя в него не пролезла бы и рука. И все равно густая вонь гнили, плесени и нечистот ошеломила Тангора, точно удар в лицо. Шумно метнулась из одного угла в другой пара тощих крыс. Дежурящий в камере стражник, черноволосый и рябой, при виде канцлера тотчас вскочил и отдал поклон. Приказ выйти и подождать снаружи он встретил с явной радостью, как и второй стражник, по знаку Тангора воткнувший свой факел в ржавую стенную скобу.

Сидящий на низкой, полусгнившей деревянной скамье Роскатт не шевельнулся. На бледном лице застыло выражение тупого равнодушия, но Тангор видел, что это всего лишь маска. За нею пряталось многое. Собственно, затем он и пришел — узнать, что именно.

— Посмотри, — заговорил Тангор, неспешно разворачивая бумагу с королевской печатью и подписью. — Это приказ его величества о твоей казни.

Маска дрогнула. Мальчишка прищурился, словно говоря: «Нашел чем удивить». Было видно, что он хотел ответить, но стиснул челюсти и промолчал. Тогда Тангор продолжил, спокойно подходя ближе:

— Досадно, не правда ли? А ведь ты неплохо начал. Такая блестящая карьера — и рухнула в одночасье. Впрочем, — он выдержал долгую паузу, — даже так еще не все потеряно. Ты можешь изменить свою судьбу, только ты и никто больше.

— Сестру, — хриплый голос Роскатта царапнул Тангору слух, — не отдам.

Глаза его сверкнули из-под нависших на лоб грязных волос. Бледные запекшиеся губы жестко скривились, а правая, здоровая, рука сжалась в кулак.

— Пей мою кровь, палач, будь ты проклят! — Он попытался подняться, но не смог. — Умру, но не склонюсь!

— Не дергайся, мальчик, — снисходительно посоветовал Тангор, — не на дыбе. — Он подошел еще ближе, сворачивая в трубку бумагу с приговором. — Ты так ничему и не научился. Хочешь ты или нет, после твоей смерти Эдит все равно будет моей. Если бы ты не был так безнадежно глуп…

— Можно подумать, ты сам умнее, — выплюнул Роскатт. — Что скажет король, когда узнает, что ты намерен взять в жены сестру человека, казненного за измену?

Тангор коротко рассмеялся.

— Пожалуй, я неправ, — сказал он. — Ты все же набрался здесь кое-какого ума. Не тревожься, тебя бы оправдали посмертно. Нашлись бы свидетели, которые доказали бы, что письма подложные, и нашли бы виновных — твоих врагов, которые завидовали тебе. Так что из подлого изменника ты превратился бы в невинную жертву, мученика, чуть ли не героя. Его величество со слезами каялся бы перед твоей семьей и сулил им всяческие блага. А моя официальная невеста была бы столь потрясена, что сама отказалась бы от брака со мной.

Роскатт выслушал эту речь с той же кривой ухмылкой на губах, но стиснутые челюсти и тяжелое, хриплое дыхание выдавали его. Ногти правой руки скрежетали по цепям кандалов, и даже левая, искалеченная на допросе, дернулась.

— Рано или поздно, — сказал он, не скрывая злобы, — твои интриги тебя погубят. Сколько бы ты их ни плел, даже самая прочная сеть однажды порвется. Там, где ты не будешь ожидать.

— Неужели? — Тангор приподнял брови, изобразив удивленную улыбку. — Я польщен столь тонким замечанием от истинного знатока придворных интриг.

— Тебя побьют твоим же оружием! — воскликнул Роскатт, выпрямившись, хотя лицо его исказилось от боли. — И ничего у тебя не выйдет — ни с моей Эдит, ни с тем, что ты затеваешь!

— И что же я затеваю? — осторожно спросил Тангор, слегка опешив: бравада или нет?

— Заговор с письмом против королевы и принца. Гибель Паэна. Бунты в городах. — Роскатт вновь прищурился. — Ты прав, здесь я в самом деле научился думать. Я понял, чего ты добиваешься. Только не понимаю пока, зачем тебе нужна Эдит.

Тангор вновь усмехнулся, скрыв бурю самых противоречивых чувств, что охватила сейчас его душу.

— Положим, к смерти господина Вартанисса я не имею никакого отношения, — сказал он. — Что до всего прочего… Великий человек ставит перед собой великие цели и достигает их. Жаль, что ты понял все так поздно. А может быть, — вкрадчиво прибавил он, — и не поздно. Ты видишь, что я уготовал твоей сестре. Подумай, каких высот мог бы достичь брат моей жены у меня на службе.

— Слышал бы тебя государь, ублюдок… — прошептал Роскатт, задыхаясь и багровея от ярости. — Кто еще здесь изменник… А моя сестра скорее убьет себя, чем…

— Спасибо за предупреждение. — Тангор небрежно кивнул. — Я приму меры, чтобы прекрасная Эдит ничем не навредила себе. А тебе, если сболтнешь при страже хоть слово, я прикажу отрезать язык, понял? Впрочем, тебе все равно не поверят.

— Зато вспомнят потом, — не сдавался Роскатт, — если небеса ослепнут, и все морские демоны помогут тебе добиться своего…

— Много ли проку в помощи демонов, если они вообще есть? — рассмеялся Тангор. — Мне довольно своих сил. А если кто и вспомнит, замолчит навсегда. Как, впрочем, и одна знакомая тебе особа — графиня Бостра. Если не ошибаюсь, она состоит в родстве с королевским домом. Зачем мне возможные заговорщики, особенно столь богатые, родовитые и озлобленные?

— Будь ты проклят! — прозвенело на все подземелье.

Отчаянным усилием Роскатт рванулся с места и вскочил на ноги, но не устоял. С тяжелым стоном он рухнул обратно под лязг цепей, по лицу его покатились слезы бессильной ярости. Тангор мысленно усмехнулся: о, как жаждет сейчас жить этот мальчишка, как жаждет самой лютой мести! Он отлично понимал его — ибо сам ощущал то же.

— Удивительно, — улыбнулся Тангор, — тебе еще осталось чем кричать. Но я не намерен слушать твои вопли. Говорить нам больше не о чем.

Неспешно, не оглядываясь, Тангор подошел к окованной железом двери и стукнул в нее кулаком. Дверь тотчас отворилась, вошли стражи: рябой занял свой пост, уныло вздохнув, а другой с явным облегчением взялся за факел.

— И благодари его величество, — бросил Тангор на прощание, — за то, что он приговорил тебя к отсечению головы. Сперва он хотел тебя четвертовать. А как по мне, для тебя и этого мало.

Вслед ему донеслась хриплая брань вполголоса, перемежаемая сухим, надсадным кашлем, — впрочем, Тангор едва обратил внимание на последнюю вспышку бессильной злобы. Пригнувшись под низким дверным проемом, он без сожалений покинул смрадную камеру, которая была вполне под стать своему обитателю. Но как ни уверял себя Тангор в окончательной своей победе, недавнее торжество сменилось горькой досадой и разочарованием. Он шел молча за своим провожатым и пляшущим огоньком факела, поднимаясь по старым ступеням и ничем не выдавая своих чувств. Больше всего на свете ему хотелось сейчас обрушить проклятую башню на голову врага — голову, которую можно отрубить, зато нельзя склонить никакой силой.

Мальчишка желал жить — о, как желал! Угрозы сестре и возлюбленной тоже сделали свое дело, как и природная ярость, молодость и жажда мести. Как бы ни внушал себе Тангор презрения к этой взрывчатой смеси, он поневоле жалел, что не смог заполучить к себе на службу такого человека, как Ринигер Роскатт. Да, такие ненавидят от души — зато и любят всей душой, и верны так же, открыты для друзей и беспощадны к врагам.

И все же Роскатту лучше умереть. Не в первый раз Тангор сталкивался с мужеством врагов, и смерть их, измученных, но не сломленных, доставляла ему особое удовольствие. Теперь же мальчишка стал по-настоящему опасен, вооруженный опасными знаниями, хоть знания его ограничены домыслами и догадками.

«Зачем тебе нужна Эдит?» — спрашивал он. Лишь себе самому Тангор мог ответить: «Потому что она — главное условие моей победы. Она — главный драгоценный камень в моей будущей короне».

И неважно, желает она того или нет. Он не оставит ей выбора.

* * *

Вернувшись во дворец, который полнился слухами о суде и приговоре Роскатту, Тангор изумил Игала приказом отнести Эдит записку с приглашением. Впрочем, молчаливый слуга давно ничему не удивлялся или не подавал виду, поэтому повиновался тотчас. Сам же Тангор задумался, придет она или вновь укроется за спиной своей царственной покровительницы. Хотя, зная нрав Эдит, можно не сомневаться: она явится.

Правда, она явится, чтобы говорить о своем трижды проклятом брате, тогда как Тангор намеревался вести с нею иную беседу. Неважно. Все равно выйдет так, как угодно ему, а не ей.

Эдит пришла. Пришла одна, заставив Тангора прождать не слишком долго — ровно столько, чтобы хватило времени прочесть доклад от генерала Синнарда о начавшемся штурме Коинта, как и еще одно письмо. Доклад они обсудят с Легардом на королевском совете, письмо отправилось в один из потайных ящиков резного комода. А сам Тангор поднялся, приветствуя гостью.

Темно-синее платье было необычайно к лицу Эдит, даже исхудавшей и побледневшей от тяжких душевных тревог. Она смотрела на Тангора без надежды и каких-либо иных чувств — просто ждала, что он скажет. Сам же он в который раз изумился необычайному сходству брата и сестры: хотя они не были близнецами, то, что происходило с одним, словно отражалось на другом.

— Полагаю, вы наслышаны, велья Роскатт, о решении суда и приговоре его величества, — произнес Тангор. — Скоро — как только изменник достаточно оправится, чтобы сам взойти на эшафот, — мы будем лицезреть казнь. Какое горе, какой позор! Как это опечалит ваших почтенных батюшку и матушку! На их месте я бы плюнул на могилу сына и проклял бы его имя…

— Похоже, ваша светлость, — глаза Эдит заблестели, — вы перепутали свой кабинет с тюремными застенками. Вы изволите мучить меня, как недавно мучили моего брата? Что ж, я буду держаться, как держался он. Что до наших родителей, то они знают, что Ринигер никогда не совершил бы предательства! Что бы ни решили продажные суды…

— Опасные речи, велья. — Тангор погрозил пальцем, отчего по стене метнулся блик от камня в перстне. — Верноподданные короля не подвергают сомнению его решения, его указы и его приговоры. Если государь осудил — значит, осудил заслуженно. И все же, — он многозначительно умолк на мгновение, — даже в самых сложных делах бывают порой лазейки, через которые можно выбраться. Да-да, вашего брата можно спасти. Несмотря на то, что он сам делает все, чтобы лишить себя возможности спастись.

Эдит нахмурилась. Она явно не верила ни единому его слову — или делала вид, что не верит.

— Что ж, вы нашли эту лазейку в самый подходящий момент — за несколько дней до казни Ринигера. Если вы правда ее нашли.

— Вам стоит порадоваться, Эдит, что я ее вообще нашел.

— Думаю, вы приготовили ее заранее, — не сдавалась она.

Тангор вздохнул.

— Вы убеждены, что я ненавижу вашего брата и желаю ему смерти, — сказал он. — Отнюдь. Мне весьма пригодился бы на службе такой человек, честный и твердый, а упрямство, буде направить его в нужное русло, тоже бывает полезным. Вы знаете, что я предлагал ему великие милости, исполнение самых сокровенных его желаний, но он отказался.

— Да, и поэтому вы предали его на пытки, — бросила Эдит. — И даже здесь просчитались.

— Не делайте из меня чудовище, Эдит, прошу вас, — сказал Тангор и попытался взять ее за руку, но она отдернулась. — Я терпел долго, однако я тоже человек, и у меня есть свои пределы. Подумайте сами, каково мне было выслушивать все те дерзости, которыми он сыпал на допросах. Вы прекрасно знаете, как имеет обыкновение изъясняться ваш брат. По-вашему, я должен был спокойно сносить наглость мальчишки?

— Значит, вы все-таки сделали это из мести, — прошептала Эдит и отшатнулась. — Иначе зачем? Его осудили без всякого признания, хотя он по-прежнему отрицал свою вину! Даже судили его заочно! И это, по-вашему, правосудие? Это справедливость?

— Вы правы отчасти, Эдит, — медленно произнес Тангор, склонив голову. — Но все, что я сделал и еще сделаю, продиктовано моей великой любовью к вам. Не спорю, порой я поступал жестоко — потому что страсть моя слишком сильна, чтобы отступиться. Вы сами такая же, предпочтете идти до конца, но не сдаваться. Так отчего вы не оцените эти качества во мне? Станьте моей женой, Эдит, и вы обретете такое могущество, такую власть, которой даже не предполагаете.

Он подошел к ней вплотную, глядя на нее с высоты своего роста, и крепко взял за обе руки. Она попыталась вырваться, в отчаянии оглянулась на дверь, но Тангор не отпустил ее.

— Вы — моя душа, моя драгоценность, моя путеводная звезда, — сказал он. — Неужели моя любовь, заставляющая меня идти на безумства, не заслуживает ответа?

— Заслуживает, — отчеканила Эдит, преодолев страх. — Лишь одного ответа: нет. — Она решительно вырвалась, и Тангор не посмел вновь прикоснуться к ней, несмотря на жгучее желание. — Насилием вы не добьетесь ничего. Таковы уж мы, Роскатты, — чем сильнее нас бьют, тем тверже мы делаемся!

У Тангора перехватило дыхание, взор заволокло багровой пеленой. Он сам не знал, чего желает больше — убить ее на месте или сжать в объятиях до боли. Содрогнувшись всем телом, он тяжко выдохнул. С каждым днем, с каждым часом, пропитанным этой безумной страстью, ему все труднее было становиться собой прежним — хладнокровным царедворцем с трезвым, расчетливым умом.

И он заставил себя вновь стать таким. И ответить холодно и жестоко:

— Что ж, значит, вы совсем не любите своего брата и не дорожите его жизнью. — Тангор отступил к столу и словно невзначай коснулся бумаги с приговором.

— Мой брат, — Эдит вздернула подбородок таким знакомым упрямым движением, — предпочел бы умереть, чем жить и знать, что я принесла ради него такую жертву. Если же вы еще раз попытаетесь дотронуться до меня, вы сожмете в объятиях труп.

Безошибочным женским чутьем она угадала, что недавно обуревало Тангора. Но сейчас это было позади.

— Какие гордые, — желчно усмехнулся он. — Напрасно и глупо. А глупцы долго не живут, велья. Не смею задерживать.

Тряхнув головой, она вылетела в дверь, лишь мелькнула облачком вуаль на чепце. В приемной и коридоре сердито процокали каблуки. Тангор слушал эхо шагов Эдит, словно зачарованный, застывший, и ощущал себя окутанным тонкой, но непреодолимой сетью. Сетью, в которую его ввергло предсказание эгламидской ведьмы.

«Она станет твоей судьбой, хочешь ты того или нет. И отказаться от нее ты не сможешь, даже если пожелаешь…»

Порой он сам не знал, любит он Эдит Роскатт или ненавидит. Однако жить без нее он в самом деле уже не мог. Каждая их встреча, каждый разговор, даже такой, наполняли его новыми силами, каких он не знал прежде. Он словно сбросил с плеч двадцать лет и сделался таким же, как она, — юным, безрассудным безумцем, ибо нельзя было назвать те поступки, которые он совершил ради этой девушки, разумными.

Как она сказала: «Чем сильнее нас бьют, тем мы крепче». И Тангор понял, что сам такой же. Именно этим она привлекла его, зачаровала, связала и лишила покоя и разума. Чем сильнее жгла его ненависть Эдит, тем прочнее делалась сеть. Тем яростнее проникала страсть в его кровь и сердце — страсть непременно завладеть ею, завладеть полностью, всецело, не столько телом, сколько непокорной душой.

Других желаний у Тангора не осталось. Заполучив Эдит, он обретет все остальное. А без нее он так и останется жалкой тенью себя прежнего.

Впрочем, возврата к себе прежнему он не желал.

* * *

— Я пойду с тобой, Эдит, — заявила Альвева.

Эдит не ждала другого. Теперь, после долгих дней неизвестности, после рокового приговора и очередной бессмысленной беседы с врагом ей хотелось просто увидеть брата, неважно, что с ним сотворили. Альвева желала этого не меньше, но, в отличие от нее, была связана своим статусом невесты канцлера.

— Но как? — озвучила Эдит свои опасения. — Если Тангор узнает, что ты…

— Пусть знает, — сверкнула глазами подруга. — Пусть карает меня, иного от него не придется ждать. А если… — ее голос дрогнул, глаза увлажнились, — если Ринигер умрет, мне нечего будет терять. Пусть Тангор тогда казнит и меня, если захочет — и если осмелится.

«А ведь он может», — поняла Эдит, холодея. Лишь сегодня, в последнем разговоре с Тангором, она в полной мере осознала, чего он добивается — и что предлагает ей разделить с ним. Поневоле у нее захватило дух, только не от восхищения, а от непостижимого ужаса. Что делать, она не знала, ведь ясно, что король ей не поверит. Королева поверит, но слова без доказательств ничего не стоят. Заставив себя отбросить ненужные сейчас думы, Эдит накинула плащ.

Альвева уже была готова. Гаэнате она сказала, что идет гулять в сад, хотя старая нянька и поворчала на плохую погоду. Мальда и Ора знали правду, но нипочем не выдали бы свою госпожу. Под плащом Альвева спрятала кошелек с золотом в надежде подкупить тюремщиков и обеспечить Ринигеру хоть какие-то удобства. Впрочем, обе девушки знали от королевы, что им дозволено только свидание; нельзя ни передавать что-либо, ни брать, а сама встреча произойдет в присутствии стражи и начальника тюрьмы.

В горько-сладком предвкушении Эдит и Альвева вышли во двор. Уже смеркалось, небо по-осеннему хмурилось, а ветер вмиг усеял плащи обеих девушек желтеющими листьями. Народу во дворе почти не было, кроме носильщиков, что дожидались их по приказу ее величества. Если кто-то из шпионов Тангора видел их отбытие, это уже было неважно.

Сидя плечом к плечу в бархатной тесноте, Эдит и Альвева не находили слов. Они лишь отыскали наощупь руки друг друга и черпали в этом пожатии силы.

— Мне страшно… — прошептала Альвева чуть слышно. — Никогда прежде я так не боялась. Эдит…

— Я тоже боюсь, — ответила Эдит, не покривив душой, и крепче сжала руку подруги. — Стоит лишь подумать, что это в последний раз…

Обе с трудом удержались от слез — но удержались, думая о том, каково будет Ринигеру, и так измученному душой и телом, видеть их горе. Время плакать настанет, потом, когда они вернутся. А пока — это счастье, милость Создателя, которую стоит ценить. Ведь этой встречи могло не случиться.

Казалось, дорога длится вечность. Носилки неспешно покачивались, мерные шаги слуг по мостовой напоминали грохот тяжелого молота, заглушая уличный шум. И вдруг все звуки стихли, как будто они оказались в густом тумане. Альвева отодвинула шторку со своей стороны и содрогнулась, молча кивнув Эдит на толстые стены ограды и высящуюся за ними башню.

Носилки опустились на камни мощеного двора. Стоящие у низких дверей стражники в серых дублетах преградили девушкам путь, но, услышав имя ее величества и увидев письменный приказ, пропустили. Внутри оказался узкий, голый, скупо освещенный коридор, там дежурил еще один стражник, а с ним — заморенного вида слуга. Последний учтиво приветствовал обеих гостий и тотчас умчался за Урсаратом, начальником Лаутара.

Эдит и Альвева ждали молча, не решаясь заговорить. Казалось, эти толстые стены, похожие на древний склеп, способны задушить любой голос, любую искру жизни. Если здесь и обитали какие-то звуки, то лишь гулкое эхо шагов и позвякивание ключей. Девушки вновь потянулись друг к другу и взялись за руки.

Урсарат не заставил их ждать долго. Был он тощим, что подчеркивала его черная одежда, похожим на мышь, с внимательными глазами-щелками и длинными сухими пальцами, которые он постоянно потирал. Он любезно приветствовал девушек и сразу повел их сперва коридором, затем неширокой лестницей в комнату, где обычно проходили свидания заключенных с родственниками.

Эдит едва не падала от страха и волнения, судорожно цепляясь за холодные каменные перила лестницы. Урсарат не располагал к доверию, и она решила, что он наверняка шпион Тангора. Поэтому, когда они очутились в комнате и Альвева сунула было руку под плащ, чтобы достать припасенный кошелек, Эдит знаком остановила ее.

— У вас ровно четверть часа, сударыни, — сказал Урсарат, когда отправил в подземелье стражника, чтобы тот привел заключенного. — Ничего не передавать, ничего не брать. Разумеется, после свидания будет обыск. Вас уж я не хочу подвергать такому унижению.

Судя по масляному блеску прищуренных глаз, начальник тюрьмы отнюдь не отказался бы сам провести подобный обыск. Альвева покраснела и сжала полы плаща. Эдит же решилась спросить:

— А письма, господин Урсарат? Неужели не дозволено даже…

— По закону, осужденный на смерть имеет право составить завещание — если его имущество не конфисковали, — и написать семье или друзьям. Но это право дается ему в ночь перед казнью. Так что вам придется подождать, сударыня. И, конечно, все письма будут прочитаны. Если их сочтут… неосторожными, они будут изъяты и либо уничтожены, либо приложены к делу.

Эдит со вздохом кивнула, молча смирившись. В ожидании она переглядывалась с Альвевой или рассеянно озиралась, рассматривая комнату — пустую, без окон, с голыми белеными стенами, тремя подсвечниками на них и парой стульев. Впрочем, садиться никто не стал. Невыносимо хотелось двигаться, просто ходить туда-сюда, и Эдит с немалым трудом заставила себя стоять на месте. Сердце то трепыхалось в груди, то замирало в ожидании. Эдит не знала, что увидит, но заранее приготовилась к самому страшному.

Шаги послышались издали — медленные, тяжелые, под противный металлический лязг. У Эдит и Альвевы одновременно вырвались испуганные возгласы. Протяжно скрипнула дверь. Первым вошел посланный Урсаратом стражник, за ним еще один, который поддерживал под правый локоть Ринигера. Стражник указал ему на стул, но ответом ему было резкое, упрямое движение головы. Громко хлопнула закрывшаяся дверь, хотя Эдит едва услышала это. Она смотрела на брата, и сердце ее рыдало.

Перед ними была тень прежнего Ринигера. Худой, небритый, грязный — и не просто бледный, а словно потускневший, как будто тюрьма и все пережитое высосали из него весь огонь жизни, еще недавно горевший столь яростно. Даже волосы его словно поблекли. Каждый шаг, каждое движение давались ему с трудом — он стискивал челюсти и сжимал пальцами цепи ручных кандалов. Вернее, сжимал только правой рукой. Левая была перевязана тряпкой с пятнами засохшей крови.

Первый взгляд на брата вверг Эдит в такой ужас, что сердце ее чуть не разорвалось. Но второй воодушевил и уверил: все, что она говорила Тангору, — правда. Измученный заключением и пытками, Ринигер вовсе не выглядел сломленным.

Она увидела, как преобразилось его лицо при виде нее и Альвевы, как засверкали его запавшие глаза, а щеки чуть заалели. Он шагнул было к ним — и тотчас замер, отведя взгляд. Эдит поняла, что он стыдится — стыдится того, что они видят его таким.

— Ринигер!

Они обе бросились к нему. Он протянул к ним правую руку, насколько позволяла цепь, словно желая остановить их.

— Нет, не надо… — прошептал он, вновь краснея. — Вы же видите…

— Глупый… — ответила Эдит, сморгнув слезы, и обняла его.

Ринигер взял ее за плечо, так крепко, словно в самом деле прощался с нею навсегда. Эдит подняла голову и увидела, что он улыбается — искренне, как прежде. Она вновь припала к его груди — и ощутила, как он напрягся, отдернулся, а с губ его сорвался шумный выдох, как от боли. Он стянул края ворота распахнувшейся грязной рубахи, но одной рукой это сделать неудобно, и Эдит разглядела на его груди среди прочих шрамов темно-багровые, воспаленные следы от свежих ожогов.

Рядом послышался тихий возглас Альвевы. Обернувшись, Эдит увидела, что она вытирает слезы — не горечи, а ярости.

— Как его носит земля… — прошептала Альвева и сжала руки. — Да воздастся ему вдесятеро за все!

Перед глазами у Эдит вновь поплыло — на сей раз от внезапной острой радости. Она видела, как Ринигер и Альвева смотрят друг на друга, как он протянул к ней здоровую руку, а она схватила ее и припала к его пальцам губами. Но стоило Эдит заметить, что запястье Ринигера разодрано под кандалами в мясо, как радость умчалась, сменившись той же яростью, что переполняла подругу.

— Что они с тобой сделали? — тихо спросила Эдит — говорить здесь громко она не могла.

Вместо ответа Ринигер поднял левую кисть.

— Сломали пальцы, — ответил он, хриплый голос его тоже дрожал от ярости. — На левой, нарочно. Правую мне оставили, чтобы я мог подписать признание. Но я ничего не подписал! Пусть Тангор подавится своим приговором, будь он проклят!

Сзади послышалось осторожное покашливание Урсарата.

— Выбирайте выражения, Роскатт, — посоветовал он.

— Ничего, будет что доложить ему, Аирандо сожри вас обоих! — бросил Ринигер в ответ. — Мне уже нечего терять.

— Отнюдь, — продолжал начальник тюрьмы. — Этим дамам будет неприятно знать, что во время пути к эшафоту палач четырежды коснется вашего тела раскаленными клещами, — впрочем, вам, как изменнику, этого и так не избежать. А каково им будет знать, что вы до самого дня казни будете ежедневно получать по двадцать ударов плетью, а то и больше? Не усугубляйте свою участь.

— Оставьте его, не будем терять время, — благоразумно сказала Альвева, хотя содрогнулась от слов Урсарата. — Разве затем мы пришли сюда?

Они вдвоем обняли Ринигера, осторожно, стараясь не задеть его раны. Он медленно коснулся волос сперва Эдит, потом Альвевы. Когда девушки оторвались от него, то увидели, что он усиленно смаргивает слезы.

— Какое счастье… — тихо сказал он. — Эдит, Альвева… Похоже, за это нам стоит благодарить ее величество.

— Если бы она могла, она сделала бы много больше, — чуть слышно шепнула Эдит на ухо брату, но ее резко окликнул Урсарат, велев говорить громче.

— Кланяйся ей от меня, — сказал Ринигер. — Как бы то ни было, я благодарен ей. Да хранит ее Создатель, как и принца, и короля. Я не держу на него зла, он обрек меня на смерть не по своей воле. А тому, кто стоит за этим, вечное мое проклятье!

Не обращая внимания на гримасы Урсарата, Ринигер привлек к себе Эдит и продолжил, быстро и отрывисто:

— Не верь ему, берегись и не поддавайся ни на что. Если он станет обещать тебе спасти меня, тоже не верь. Нам не нужны его подачки. Если выбирать между смертью и службой ему, лучше смерть.

— Я так ему и сказала, — тихо ответила Эдит. — Не тревожься, я не поддамся, как не поддался ты. Отец и мать гордятся тобой, хотя и горюют.

Эдит говорила, слушала — и чувствовала всем существом, что слова не те. Спину ей буравил взгляд начальника тюрьмы, а сам он опять принялся покашливать и шаркать ногами. Эдит мысленно вздохнула: много ли скажешь за четверть часа, да еще при чужих людях, вражеских шпионах, готовых истолковать превратно каждое твое слово, жест и взгляд? Но пусть. Не будь этого свидания, было бы много хуже.

И вновь объятия сказали больше, чем слова. Альвева тихо плакала, сама Эдит тоже украдкой утерла глаза. Ринигер же все видел и слышал. Сам он изо всех сил старался сдержаться, но и взгляд его, и изможденное лицо безмолвно говорили, как страстно он желает жить и как горько ему будет умереть в расцвете молодости, да еще обретя такую возлюбленную.

— Время истекло, — проскрипел Урсарат — довольно, как показалось Эдит.

Неподвижно стоящие стражники шевельнулись. Ринигер оглянулся на них, тяжело вздохнул и в последний раз привлек к себе сперва Эдит, потом Альвеву. Поцеловать ее при всех он не решился, лишь поднес к губам ее руку. Она же, упав на колени, припала лицом к его сломанной левой кисти и долго не отпускала.

— Идите, — сказал Ринигер, так, словно сам поворачивал клинок в собственной ране. — Не терзайте себя. Прости меня, Альвева, прости, Эдит. И прощайте.

Эдит хотела ответить, но горло будто стиснуло жестокой хваткой, и у нее вырвался лишь жалкий всхлип. Урсарат схватил Альвеву под локоть и заставил подняться. Она молча подчинилась, не сводя глаз с Ринигера, который в последний раз посмотрел на них и вышел, гремя цепями, в дверь вместе со стражником.

Второй стражник, рябой, мрачный на вид, закрыл дверь, но перед тем проводил Ринигера взглядом и покосился на застывших безмолвно девушек. К изумлению своему Эдит увидела, что суровая маска смягчилась, и ее сменило явное сострадание. «Видно, умеет отличить преступника от невиновного», — отчего-то подумалось ей. А может быть, стражники просто уважали Ринигера за его стойкость.

— Знал бы, что так выйдет, — тотчас забубнил Урсарат, — ни за что не дозволил бы вам свидания. Слишком многое вы себе позволили. И без того эти стены вовек не видали такого наглеца! Вы, сударыня, — он обернулся к Эдит, — видимо, ему сестрицей приходитесь?

— Да, сударь, — ответила Эдит с неожиданной смелостью. — И если мой брат — наглец, то дай Создатель нашему Урбниссу побольше таких наглецов!

— Эти слова, — прибавила Альвева в тон ей, — можете тоже передать своему хозяину.

Урсарат лишь фыркнул и сделал рябому стражнику знак проводить девушек из Лаутара.

Так же молча они спускались по лестнице и шли по длинному узкому коридору. И так же Эдит ловила на себе этот странно сострадательный взгляд человека, который исправлял свою службу в самом страшном месте Урбнисса.

Когда они вновь сели в носилки и двинулись к дворцу по медленно затихающим улицам, Альвева обняла Эдит за плечи и шепнула:

— Мне так больно, Эдит… Но я спокойна. Если даже он умрет, он умрет победителем. Он, а не Тангор.

— Он еще не умер, — ответила Эдит сквозь невольные слезы душевной боли и семейной гордости, — а Тангор еще не победил.