Душа Зорро (гет)

«Диего!

Рад был хотя бы в таком виде вновь получить от тебя весточку. Целых три года — срок немалый, и я, признаться, уже начал всерьез беспокоиться, не случилось ли чего. Но судя по твоему краткому посланию, ты полон жизни и, как всегда, готов к новым приключениям. Я очень рад, что ты не держишь на меня зла за мои выходки в Монтерее. Помнишь ли ты еще тот злополучный эпизод с твоим арестом по нелепому обвинению в конокрадстве? Клянусь тебе, старина, я и в мыслях не имел тебя обидеть! А тот мнимый пожар на твоей гасиенде? До сих пор щеки пылают от стыда, когда вспоминаю, какие муки я причинил твоему отцу.

Но, как говорится, что было, то прошло. Важно, что мы оба умеем прощать и двигаться дальше. Иначе жизнь превратилась бы в бесконечную череду обид и сожалений.

А теперь о деле. В те дни я был далек от Сан-Франциско. Я, знаешь ли, учился в Испании, мой отец, как и твой, хотел, чтобы я получил достойное нашего круга образование. Однако, судьба распорядилась так, что отец оказался в самом центре событий, так что тебе повезло — информация у меня, как говорится, из первых рук.

Та потасовка в таверне, что так тебя интересует, произошла почти четыре года назад. Впрочем, «потасовка» — это для таких обывателей, как мы с тобой. Для наших отцов же (а я слышал о деятельном участии дона Алехандро) это была схватка не на жизнь, а на смерть — битва за будущее Калифорнии. Как ты понимаешь, речь идет о противостоянии Себастьяну де Варге, «Орлу», и его «орлиной стае».

Задолго до этого, русское правительство лелеяло дерзкую мечту — прибрать к рукам земли Калифорнии. Граф Калинка, коему была поручена эта щекотливая миссия, вспомнил о старинном друге, когда-то женатом на дочери русского аристократа, а ныне влачившем жалкое существование в Испании. Дон Андрес дель Кастильо с энтузиазмом ухватился за эту возможность и вернулся в Сан-Франциско, где с неутолимым рвением принялся искать человека, способного воплотить в жизнь план захвата Калифорнии.

Как ты понимаешь, такой человек со временем был найден, и дон Андрес поспешил сообщить об этом графу Калинке. Примерно за год до мятежа Орла граф сам явился в Сан-Франциско, привезя с собой детей дель Кастильо — дочь Софию забрали из католического пансиона при женском монастыре, а сына Серхио нашли на улицах Мадрида, где он жил среди воров.

Отец не стал вдаваться в подробности участия детей дель Кастильо в зловещих делах Орла, но раз уж обмолвился об их существовании, то, сам понимаешь, это неспроста.

Когда до Сан-Франциско донеслась весть о гибели Себастьяна де Варга, павшего при попытке захватить Лос-Анджелес, Монтерей и Сан-Диего, отец, вместе с другими донами, решил действовать, чтобы искоренить всех членов «орлиной стаи», пока их яд не отравил всю землю.

Им стало известно, что в той проклятой таверне скрывалось гнездо предателей. Они ворвались туда вместе с уланами нашего гарнизона. Был жестокая бойня. Правая рука отца была искалечена настолько сильно, что он до сих пор не может поднять ничего тяжелее ложки. А затем раздался оглушительный взрыв. После разбора завалов было объявлено, что Андрес дель Кастильо — мертв.

Но… (кажется, это «но» начинает мне претить) около года назад до отца дошли слухи — опять же, источник которых известен одному лишь отцу — что каждый из нас видел лишь то, что желал увидеть. Андрес дель Кастильо был спасен неким Маркусом де Марином. Но зовут его теперь Перес.

Отец утверждает, им движет неутолимая жажда мести, он намерен расквитаться с нашим старым знакомым, Эль Зорро, тем самым, кто сорвал коварные замыслы Орла. Так что, дорогой Диего, будь предельно осторожен, а лучше — приезжай погостить. Думаю, скоро я свяжу себя узами брака. Но прежде поклянись, что не отнимешь у меня еще одну красавицу, как это случилось в Монтерее.

Твой друг, Рикардо дель Амо.

P.S. Ах да, чуть не забыл! Буквально перед тем, как запечатать это письмо и отдать его твоему верному, но, увы, глухонемому слуге, я узнал, что дети дель Кастильо тенью следуют за своим неуловимым отцом».

Диего еле смог дочитать до конца и в поисках опровержения поднял взгляд на застывшего перед ним Бернардо. Верный мозо буквально на рассвете ворвался во двор гасиенды и, не перекусив (хотя не ел со вчерашнего обеда), разбудил своего молодого хозяина.

Но в преданных глазах Бернардо он увидел лишь мрачное подтверждение слов Рикардо.

Пальцы его разжались, будто обожженные, и письмо, медленно кружась, опустилось на ковер у его ног.

В горле пересохло, словно он проглотил горсть песка. Информация, заключенная в этих строках, была не просто неприятной новостью — это был удар под дых, удар, способный разрушить его.

Его не удивило то, что отец Софии был связан с Орлом, он каким-то странным образом даже был готов к этому. Да и активное участие ее брата в делах отца он тоже допускал. Но он не мог понять того, что сама София была во всем этом замешана. Она настолько казалась ему чистой и хрустальной, она настолько влюбила его в себя, что новость об ее причастности к грязным делам семьи казалась нелепой, кощунственной выдумкой. Он отказывался верить, что эта девушка, с ее ангельской улыбкой и нежным взглядом, могла быть частью змеиного клубка интриг и предательств.

Диего попытался собраться с мыслями. Нужно было успокоиться и трезво оценить ситуацию. Но у него не получалось.

Он подошел к окну и посмотрел на утреннее солнце, заливающее гасиенду. Все вокруг казалось таким мирным и безмятежным, таким далеким от той бури, что разгоралась в его душе. Как же он мог допустить, чтобы его ослепила любовь? Как мог позволить себе забыть об осторожности, о врагах, что окружали его со всех сторон?

Он ударил кулаком по стене и даже не заметил, как костяшки пальцев побелели от напряжения. Боль была ничем по сравнению с той, что терзала его сердце.

— София… — прошептал он, словно пробуя это имя на вкус, пытаясь найти в нем хоть какой-то намек на обман. Но находил лишь горечь разочарования. Он вспомнил их встречи, их разговоры, ее улыбку. Каждая деталь теперь казалась ему фальшивой, каждая фраза — тщательно продуманной ложью. Неужели он настолько ошибся в ней? Неужели он позволил своей страсти ослепить его настолько, что не увидел очевидного?

В голове проносились обрывки воспоминаний. Встреча на площади, первый поцелуй, признание в любви… Все это теперь казалось ему частью тщательно спланированной игры, где он был всего лишь пешкой. И кто знает, какую роль ему отвели в этой игре? Возможно, он должен был стать жертвой, разменной монетой в руках безжалостных игроков.

Диего взял в руку первый попавшийся предмет со стола и запустил им в стену. Он принялся все крушить в комнате. Осколки стекла и керамики, разодранные корешки книг, ноты, гитара разлетались по комнате, словно отражение его разбитых надежд. Каждая разбитая вещь была символом утраченной веры, крушением иллюзий. Ярость клокотала в нем, требуя выхода, и он не мог, не хотел сдерживать ее. Это была его боль, его разочарование, и он имел право дать им волю.

Он чувствовал себя преданным, обманутым, униженным. Как он мог быть таким слепым? Как мог не видеть лжи в ее глазах, фальши в ее улыбке? Неужели он так сильно хотел верить в сказку, что сам построил ее вокруг себя, не замечая, что все это лишь декорации?

— Нет! — взревел Диего, и этот звук, полный агонии, разорвал тишину, словно предсмертный крик раненого зверя.

Бернардо, до этого момента ловко уворачивающийся от летящих предметов, замер, пораженный болью, отразившейся в карих глазах молодого хозяина, словно в зеркале, разбившемся на тысячи осколков.

Диего невидящим взглядом скользнул по разгромленной комнате, словно по полю битвы, где он потерпел сокрушительное поражение. Сначала Магдалена, к которой у него только начинали зарождаться чувства, обернулась шпионкой Орла, ядовитой змеей под личиной ангела. Потом Анна Мария, отдавшая сердце Зорро, его второму «я», а в нем видела лишь верного друга, «почти брата», обрекая на вечную муку безответности. И вот теперь — София… София, которой он осмелился доверить свою любовь, но которая утаила от него страшную правду об отце, оставив зияющую рану на месте доверия.

Диего опустился на пол, обессиленный, окруженный обломками своей прошлой жизни. Он смотрел на свои руки, дрожащие от напряжения, и не узнавал их. Эти руки писали стихи, играли на гитаре, нежно касались лица Софии. Теперь они были орудием разрушения, воплощением его боли.

Взгляд его скользнул по ковру, словно по полю брани, усеянному осколками, обломками вещей и клочками бумаг. Он метался, не находя за что зацепиться, пока не просочился в тень под комодом и не замер, прикованный блеском стали — там, словно уснувшая змея, покоилась его шпага.

Дверь в его комнату с треском распахнулась, будто повинуясь яростному порыву ветра, и встревоженный голос отца разорвал тишину:

— Диего, что здесь, черт возьми, происходит?

Диего выпрямился на ковре, его рука, словно зачарованная, скользнула в сумрак под комодом. Привычным движением его пальцы сомкнулись на эфесе шпаги, и, выпрямившись во весь рост, он устремил взгляд на безупречную сталь обоюдоострого клинка.

«Я не хочу жить», — эта мысль, словно ледяной ветер, пронеслась в его сознании, замораживая остатки здравого смысла. Шпага в его руке, холодная и безжалостная, казалась единственным выходом, единственным способом остановить эту невыносимую боль. Он ощущал себя загнанным в угол зверем, лишенным надежды и будущего.

В его голове эхом отозвался вопрос отца. «Что происходит?» Рушится мир, отец. Мир, который я так старался построить, мир, где любовь и справедливость должны были восторжествовать. Но вместо этого я окружен ложью, предательством и горьким осознанием собственной слепоты.

Диего стиснул эфес шпаги побелевшими пальцами, левой рукой судорожно обхватив лезвие. Он увидел, как на его ладони образовалась крохотная капля крови, заставившая его замереть на мгновение, и, с тихим вздохом, Диего принял свое решение.

— Бернардо, помоги мне! — прозвучал отчаянный крик отца, вырвавший Диего из оцепенения. В его глазах застыл ужас, смешанный с непониманием. Он смотрел на сына, словно на незнакомца, на человека, которого он больше не узнавал. В руке Диего сверкала сталь, а в глазах плескалась безнадежность. Отец не мог поверить в то, что видит, в то, к чему привело отчаяние его сына.

Диего, услышав голос отца, медленно поднял голову. В его глазах не было ни злости, ни отчаяния, лишь какая-то пугающая пустота. Он смотрел сквозь отца, словно того и не существовало.

— Ты не понимаешь, отец, — прошептал Диего, и голос его сорвался, хриплый и надтреснутый, словно старая скрипка. — Эта боль… она рвет меня в клочья. Я больше не в силах выносить ее.

Дон Алехандро медленно шагнул в его сторону, стараясь не делать резких движений.

— Диего, успокойся, выслушай меня. Что случилось?

— Что случилось? — передразнил его сын, не отрывая взгляда от багровых слезинок, одна за другой роняемых его ладонью. — Она мне ничего не сказала. Она знала, что ее отец — пособник Орла, и она мне ничего не сказала!

В глазах дона Алехандро мелькнуло понимание. Боль. Предательство. Все смешалось в невыносимый ком, разрывавший сердце сына. Он узнал эту боль, эту ядовитую смесь отчаяния и ярости, разъедающую душу изнутри. Он сам когда-то испытал ее, когда узнал о смерти своей любимой жены.

— И ты думаешь, что это дает тебе право… — начал было дон Алехандро, но осекся, увидев, как по щеке Диего скатилась слеза. Не слеза отчаяния или ярости, а слеза какой-то вселенской, невыносимой скорби.

Диего покачал головой.

— Я не знаю, на что это дает мне право, отец. Я знаю только, что моя жизнь, мое будущее… все, во что я верил, обратилось в пепел. Она знала и молчала. Она позволила мне любить ее, верить ей, строить планы… зная, что все это — ложь. Я отдал ей свое сердце, а она растоптала его!

Диего закричал, голос его звенел отчаянием. Он бросил шпагу на пол, и та с глухим стуком упала у его ног. Кровь продолжала сочиться из раны на ладони, смешиваясь со слезами, катившимися по его щекам. Дон Алехандро приблизился к сыну и обнял его, прижав к себе.

— Я знаю, сынок, я знаю, как тебе больно. Но ты должен быть сильным. Ты должен найти в себе силы пережить это. Не позволяй этой боли сломить тебя. Ты — Диего де ла Вега, ты — Эль Зорро, и ты сильнее, чем ты думаешь. Помни о тех, кому нужна твоя помощь, о тех, кто страдает от несправедливости. Не позволяй боли ослепить тебя.

Диего безвольно позволил подвести себя к кровати, словно марионетка, чьи нити оборвались, и лег на кровать. Он безучастно смотрел, как Бернардо, словно тень, скользнул в тайный ход, унося с собой его шпагу, а затем вернулся и принялся осторожно обрабатывать рану на его ладони. До его слуха долетал приглушенный, обволакивающий голос отца, шепчущий ласковые, убаюкивающие слова.

Полностью опустошенный он закрыл глаза. Боль, физическая и душевная, слились в единое целое, парализовав волю. Диего чувствовал себя сломанной игрушкой, выброшенной за ненадобностью. Он больше не понимал, кто он. Зорро, защитник слабых, или просто Диего, наивный мальчишка, жестоко обманутый жизнью? Слова отца, звучавшие словно далекое эхо, не находили отклика в его сердце, скованном льдом отчаяния.

Прошли часы, время потеряло свой смысл. Диего лежал, не двигаясь, погруженный в пучину мрачных мыслей. Он вспоминал каждый миг, проведенный с ней, каждое слово, каждый взгляд, и теперь все это казалось притворством, тщательно разыгранным спектаклем. Ярость, обида, разочарование боролись в нем, терзая душу. Он жаждал мести, но в то же время понимал, что месть не вернет ему потерянное.

Когда дверь в комнату снова открылась, он лишь безучастно взглянул на вошедшего Бернардо. Дон Алехандро поднялся с кровати, где просидел все это время, неотрывно глядя на сына, и направился к слуге.

«Сеньорита… мужчина… приехали… в гости… Диего… вчера… позвал…» — его мозг машинально переводил сбивчивые жесты Бернардо.

Диего попытался приподняться на кровати, опираясь на дрожащие локти, но обессиленно рухнул обратно, словно подкошенный.

— Бернардо, помоги мне, — прохрипел он, и его собственный голос показался ему чужим, словно принадлежал незнакомому, измученному существу.

Мозо вопросительно вскинул брови, взгляд его скользнул к дону Алехандро и лишь затем вернулся к Диего.

— Сынок, ты уверен? Я могу спуститься к ним и объявить, что тебя внезапно сразила болезнь, — дон Алехандро говорил тихо, с болью в голосе, опасаясь усилить страдания сына.

Но в глазах Диего мелькнул слабый проблеск прежней решимости. Он стиснул зубы, собирая остатки воли в кулак.

— Нет, отец. Я должен взглянуть ей в глаза. Помогите мне встать, — проговорил он, каждое слово давалось с трудом.

Бернардо подхватил его под руку, помогая подняться с кровати. Дон Алехандро поддержал с другой стороны, чувствуя, как дрожит тело сына.

С их помощью Диего сделал несколько шагов и замер, обхватив правой рукой резной столбик кровати. Лбом прильнув к шершавой коре дерева, он закрыл глаза и еле слышно прошептал:

— Отец, иди. Встреть их. Покажи им лошадей… Бернардо поможет мне переодеться, и я спущусь.

— Сынок… может быть, не стОит? — робко попытался возразить отец.

— СтОит, отец, стОит! — Диего из последних сил выпрямился, и в его карих глазах вспыхнул неистовый огонь. — Еще пару часов назад ты говорил мне, что я должен быть сильным. Так иди же к ним! Дай мне шанс показать им мою силу!

— Хорошо, Диего, — дон Алехандро подошел к двери и, задержав на сыне долгий полный невысказанной тревоги взгляд, вышел из комнаты.

В это мгновение ноги Диего подкосились, и он рухнул бы на пол, если бы верный мозо в последний момент не подхватил его. Бернардо бережно усадил хозяина обратно на кровать, его лицо выражало немой вопрос. Диего лишь махнул рукой, давая понять, что сейчас не время для слов. Он судорожно глотал воздух, пытаясь унять дрожь, охватившую все тело. Собравшись с силами, он жестом указал на шкаф с одеждой.

Бернардо достал его лучший костюм: темно-изумрудный с золотистым позументом на пиджаке и штанах. Он помог Диего переодеться, осторожно поддерживая его ослабевшие руки. Каждое движение причиняло боль, но Диего терпел, стиснув зубы. Он должен был выглядеть достойно, должен был показать им, что не сломлен.

Когда он был одет, Бернардо подвел его к зеркалу. Диего взглянул на свое отражение и ужаснулся. Бледное, осунувшееся лицо, запавшие глаза, в которых еще недавно горел огонь жизни, а теперь едва тлел. Он приказал себе выпрямиться, расправить плечи, вдохнуть полной грудью. Он должен быть сильным, хотя бы на вид.

С помощью Бернардо он медленно спустился вниз и вышел на задний двор. Звуки голосов доносились со стороны конюшни, и сердце его болезненно сжалось. Он остановился у входа, собираясь с духом.

Диего прислушался. Гости были оживлены, слышался смех и громкие возгласы восхищения. Отец, судя по всему, с успехом демонстрировал своих знаменитых лошадей.

Диего постарался придать своему лицу выражение безразличия и надменности, хотя внутри все дрожало. Он медленно отпустил руку Бернардо и выпрямился, стараясь казаться выше и сильнее. В последнее мгновение в его руках оказалась трость, Диего бросил взгляд на мозо и благодарно улыбнулся.