На границе Рассвета и Тьмы. (окончание, главы 28 - 48) (гет)

Глава 48

Лея стояла на широком мраморном балконе величественного Императорского дворца, бледно-медовый оттенок которого отражал полуденный солнечный свет. Лёгкий⁽¹⁾ осенний ветерок трепал прядь волос, выбившуюся из официальной прически, которую она носила, — крошечные жемчужные булавки удерживали по бокам головы две скрученные в бобы косы⁽²⁾. Она любовалась открывающейся перспективой, голова слегка кружилась, как от того, что она, не опасаясь преследований, вновь может быть здесь, в резиденции правительства, так и от потрясающих видов.

Неполных три месяца прошло с момента обнародования великого замысла Люка, и сегодня она и другие умеренные повстанцы присутствовали на официальном выступлении Императора, открывавшем Мирную конференцию⁽³⁾... Впервые за последние десятилетия дипломаты, верные Старой Республике, смогли официально прибыть на Корускант.

В своём выступлении Император обещал выделить участок земли возле Императорского Дворца в самом центре Старого Корусканта, на котором в течение почти тридцати лет располагался огромный комплекс военных казарм и строений. В первый же день переговоров Люк объявил, что этот комплекс будет снесён, чтобы расчистить место для нового гражданского здания. Потом он предлагал и требовал уступок в качестве условий переговоров, уточнял принципы, соглашения и программу, которыми будут руководствоваться все присутствующие, а в заключение выразил надежду, что к тому времени, когда здание будет построено, те, кто присутствует на этих переговорах сегодня, будут иметь честь и ответственность назвать и обустроить его.

Тридцать лет назад на этом месте стояло здание Сената Старой Республики.

Лея позволила себе лукавую улыбку. Она не могла не признать, что её брат обладал талантом артистично убеждать и вдохновлять.

И чувством исторической значимости. Потому что сегодня все понимали, что стали, по сути, свидетелями создания нового Имперского Сената.

Имперский Сенат... противоречие понятий, подумала она... но не большее, чем человек, который это затеял.

Сейчас он стоял один, опираясь на резную мраморную балюстраду балкона, выходившую из его личных покоев. Как она узнала за прошедшие три месяца, он часто так делал, даже окружённый разумными, незаметно скрываясь от присутствующих. До начала официального торжественного обеда оставалось несколько часов, на это знаменательное событие собрались представители всех сторон, но к ним с Ханом тихо подошел недавно вступивший в должность Канцлер Халлин с сугубо приватным приглашением в резиденцию Императора.

Чувствуя себя в некоторой степени виноватой за вторжение в его уединение — что неудивительно, при его-то жизни; он, казалось, обрёл уникальную способность излучать невидимый сигнал "оставьте меня в покое", — Лея, всё же направилась навстречу... своему брату.

Остановившись возле него, она заметила, что он задумчиво рассматривает находящуюся у него в руках небольшую деревянную шкатулку — простую, без украшений, размером примерно со сжатый кулак.

Улыбнувшись, Лея облокотилась на прохладную каменную балюстраду.

— Что это?

Он оторвался от своих размышлений, словно только сейчас осознав, что она здесь. Его несочетающиеся глаза смотрели поразительно серьёзно, лицо, всё его поведение казались мрачными и замкнутыми... затем, в одно мгновение всё исчезло, подобно облачку, проходящему перед солнцем — он улыбнулся и тотчас превратился в того самого пилота, которого она так хорошо знала.

— Ничего, — пожав плечами, он повертел в руках шкатулочку, — ничего существенного.

Лея нахмурилась, с любопытством переводя взгляд с Люка на шкатулку. Он опять улыбнулся, со скрипом открыл тугую крышку и передал ей.

Она взяла её и заглянула внутрь... но там оказался лишь мелкий серый пепел. Лея вопросительно посмотрела на него, но он лишь снова пожал плечами.

— Видишь — это совершенный пустяк.

— Тогда зачем ты его хранишь?

Он долго смотрел на шкатулку... затем слабо кивнул, как если бы принял какое-то личное решение.

— Ты права. Выброси это.

Лея ещё раз взглянула на тусклый пепел в шкатулке, инстинктивно чувствуя, что здесь происходит нечто крайне важное, но не понимая, что именно. Внимательно наблюдая за ним, она протянула её через край балкона...

Что-то мелькнуло в его внимательном взгляде, что-то одновременно озорное и нерешительное, лукавое и ранимое, так что Лея невольно нахмурилась.

— Ты уверен?

Он снова кивнул:

— Опустоши её.

Лея перевернула шкатулку вверх дном. Оттуда высыпался бледный пепел... мимолётное облачко, тут же исчезнувшее, развеявшееся по ветру.

Какое-то мгновение она наблюдала за этим, но её внимание вновь переключилось на брата. В нём произошла какая-то глубинная перемена, его взгляд, всё его тело и восприятие следовали за пеплом, пока он рассеивался, мгновенно унесённый прочь ветром. Но он по-прежнему внимательно, молча смотрел, словно мог ещё что-то видеть. Некоторое время ещё он стоял неподвижно, глядя на далекий небосклон. Ветер трепал его волосы, на его лицо снова набежала тень, им овладела тихая меланхолия...

Вдруг он резко повернулся, и Лея почувствовала, как у неё в руках шкатулка рассыпалась на фрагменты и разрушилась, как, словно под огромным давлением, дерево рассыпалось — само по себе буквально в секунду превратилось в пыль и щепки... хотя ни одна даже не поцарапала ей кожу, а сила и энергия этого действа оставила лишь тепло на её ладони. От неожиданности она раскрыла ладонь... и ветер подхватил слишком мелкие, чтобы уследить за ними, щепки, в мгновение ока унеся их прочь.

Она уставилась на Люка в абсолютной уверенности, что только что произошло нечто крайне важное, но не понимающая, что именно. А он улыбнулся. И это согрело его лицо и его чувства — она ощутила это совершенно отчётливо.

— Ничего, — снова заверил он, — ничего существенного. Уже ничего.

Он обернулся и помедлил, приглашающе подняв руку, Лее не требовалось видеть удивление всегда внимательной Мары Джейд, чтобы понять, как упорно старается Люк. Время от времени в коротких, самозабвенных порывах он изо всех сил пытался быть прежним. Не всё время и не всегда успешно... Он понимал это так же хорошо, как и Лея. Но это не имело значения... У неё хватало веры на них обоих, и сейчас достаточно этого. Наверное, он прав, и ему уже никогда не стать вновь тем человеком, каким он был, когда Лея потеряла его. Но она точно знала, что никогда он не станет тем, что так старался создать Палпатин. И этого тоже, на данный момент, вполне достаточно.

Поэтому она улыбнулась, шагнула к Люку, взяла его под руку и позволила увести себя обратно в большую гостиную, где непринуждённо беседуя, стояли Нейтан, Хан и подозрительно свободно одетая Мара. Разумеется, это не было тайной, хотя многие считали, что это ребёнок Нейтана Халлина. Вообще-то Лея не сомневалась, что правду знали только присутствующие в этой комнате... даже Хан умудрился целых сорок минут не упоминать об этом — Лея гордилась им.

— Эй, Малыш,.. — примерно так же как и любой контрабандист, чувствуя себя неуютно в военной форме, Хан, поправив пальцами высокий воротник, подошёл к Лее и посмотрел на балкон, где она только что высыпала пепел. Его слова выдали пристальное внимание к... ну, это мог быть любой из них, подумала Лея, — выбрасываешь там мусор?

Рядом с ней Люк, казалось, смог позволить себе улыбку:

— Ну кто-то же должен.

* * *

Один раз, всего лишь раз Люк позволил себе обернуться и взглянуть на темнеющее небо, в котором развеялся прах Палпатина... От руки сестры, а не его собственной. В мыслях вспыхнуло воспоминание о клятве, данной Палпатину на той роковой дуэли, когда он с такой безысходной яростью бросился на убийцу своего отца. "Люк Скайуокер убил бы Вас, но мне этого недостаточно. Больше нет. Вы научили меня подобному. Поэтому когда я заберу Вашу власть, я посвящу себя уничтожению каждого маломальского следа того, что Вы когда-либо существовали... И затем я возьму Ваш пепел и рассею по ветру... Вся эта работа, все Ваши амбиции, Ваша власть, Ваша драгоценная династия ситхов, всё сведётся к нулю. Пыли на ветру."⁽⁴⁾

Пыль на ветру. Он должен чувствовать что-то большее, может быть, окончательное достижение всего, к чему он столь долго стремился, исполняя клятву, которую он дал Палпатину всеми фибрами своего существа в отместку за смерть своего отца. Он хотел ощутить нечто большее, какое-то чувство завершения, законченности, триумфа... но его мысли уже занимало другое — будущее и то, куда они с Леей смогут привести эту новую надежду, а не пустое исполнение той горькой клятвы. Так что, в конце концов, клятва, так долго питавшая и двигавшая им, оказалась не более чем пылью на ветру, рассыпанной, рассеянной и мгновенно исчезнувшей.

От мрачных мыслей его отвлекло ощущение сдержанного любопытства сестры, и Люк улыбнулся, вновь обращая свое внимание на Лею:

— Мы должны подыскать тебе резиденцию на Корусканте, — наконец сказал он, — где-нибудь поближе к новому зданию Сената, когда оно будет построено.

— Мы только начали конференцию, а ты уже планируешь Сенат, — с усмешкой сказала Лея.

Люк глянул на балкон, зная, что далеко внизу собираются первые тяжёлые строительные дроиды, готовящиеся к демонтажу тщательно укреплённого комплекса казарм военных, охранявших окрестности Императорского дворца.

— Я вижу его в точности... от главного шпиля и вниз, вплоть до пола под ногами.

По какой-то причине, которую он искренне не понимал, но чувствовал, что должен это сделать, он приказал извлечь два каменных полукружия, всегда покоившиеся под Солнечным Троном Палпатина, и перевезти их в новое здание Сената, которое будет построено на месте казарм. С тем, чтобы установить их в центре главной палаты Сената, соединив в единый целый круг, который Люк когда-то давно увидел в том видении в Тронном Зале своего Мастера.

Особое удовольствие ему доставляла мысль, что он навсегда останется в самом центре Сената, ликвидации которого Палпатин посвятил столько лет своей жизни. Почему-то, подобно заключению тёмного, ржаво-красного диска в светло-кремовом кольце, это объединяющее заключительное действие ощущалось как завершение цикла — окончательное исполнение пророчества. Он знал, что, помня, откуда он был извлечён, всегда будет улыбаться, когда увидит его. И в ближайшие годы, по мере формирования возрождающегося Сената, он рассчитывал частенько видеть его... равно как и Лея.

И она будет не одна: с ней будут и другие умеренные члены Совета Альянса. Остальные, более склонные к военной деятельности, уже были сняты со своих нынешних постов в Альянсе и назначены на неприметные должности в Имперском флоте. Несколько лет, чтобы все привыкли к этой идее, и он сможет спокойно продвигать их на руководящие посты... Обеспечив тем самым возможность покончить с существующим влиянием Королевских Домов на высшие эшелоны Вооруженных Сил.

Лея пожала плечами, наклонившись к нему.

— Ничего страшного... Я не собираюсь оставаться на Корусканте надолго.

— Нет? — с сожалением сказал Люк, — я тоже.

Она всегда была его ключевым игроком. Он всегда в ней нуждался. Для себя, для Галактики... для того, чтобы наконец-то было покончено с этим проклятым пророчеством. Люк почувствовал мимолётное сожаление о том, что его отец так и не узнал, что исполнил пророчество — создал этот баланс, эту симметрию в своих сыне и дочери. Двойняшки — разные аспекты Силы, существующие в равновесии: тьма и свет, власть и совесть.

Но чтобы завершить пророчество, Люку необходимо раскрыть этот потенциал — нужно наделить Лею той же Cилой, что и у него. Поэтому он должен обучить её, как Йода учил его — как джедая. Он должен вспомнить уроки магистра Йоды, вернуть себе тот образ мыслей, пусть и на время. Чтобы дать ей силу противостоять ему, лично и политически. Чтобы уравновесить его.

Ему нужен кто-то, кто сможет противостоять его способностям, и это не может и не должна быть Мара — он не хотел, чтобы ему хоть однажды пришлось вступить с ней в противоборство. Как дипломатично заметил Нейтан, несмотря на их общие старания, они и без дополнительных стимулов довольно взрывоопасны.

Поэтому ему требуется другой чувствительный к Силе... Но не любой, а тот, кто в поддержание баланса вложит больше, чем просто дружбу. Лее хватит силы и стойкости, чтобы противостоять ему, а так же ответственности и привязанности, чтобы никогда не пытаться свергнуть его... по крайней мере, не всерьёз. Он понимает, что предоставит ей больше свободы действий, чем кому-либо другому, потому что она такая, какая есть. Рано или поздно появится соблазн обратиться к кому-то другому — он знает это. Кто он ни есть, он по-прежнему — Волк Палпатина.

А его сестра уравновесит его, согласно пророчеству. Там, где он — сила, она — сострадание. Его инициативу ограничит её сомнение. Его стремление компенсирует её осторожность. Её совесть смирит его нрав. Её сдержанность обуздает его нетерпение... Если он наделит её властью. И он сделает это — он уже начал, потому что без этого он не сможет продолжить. Без неё он разорвется на части, и он понимает это. Именно об этом говорило последнее видение Трона... Об осознании, что если он сядет на трон, если он возьмет власть в одиночку — она уничтожит его. А здесь — естественное равновесие... изначально.

Хватит ли этого, чтобы противостоять тому, что заложил в него его старый Мастер? Он сомневался в этом... хотя Лея высказала надежду, что сможет. Люк подозревал, что именно это стало для неё главной причиной согласиться на обучение. Пожалуй, она права...

Потому что впервые он искренне верит, что у него есть что-то, что может умерить его внутреннюю Тьму, что-то, что даёт ему уверенность действовать, не оглядываясь на нависшую над ним тень Палпатина. Нечто, сдерживающее Волка.

Пусть Тьма сидит у него в тени — у него будет свет, чтобы держать её там.

И у него есть Мара... Он окинул взглядом просторную, роскошную комнату, и она мгновенно обернулась с того места, где стояла, разговаривая с Нейтаном, возле двери — вечный телохранитель, даже сейчас, несмотря на посольские мантии, в которые оба одеты. Он заметил, что за последние несколько недель стиль её одежды вновь изменился: появились более свободные, менее облегающие фигуру вещи... Хотя он был совершенно уверен, что у неё где-то в складках одежды спрятан как минимум один бластер, и, конечно же, световой меч — как она утверждает, исключительно из сентиментальных побуждений.

Она слегка вскинула брови, наклоняя голову в лаконичном вопросе, но он лишь слегка улыбнулся, не стесняясь любуясь ею. Мара, которой, как он считал, никогда больше не сможет доверять... и которой, как оказалось, он доверяет больше всех. Мара, которая была его силой, даже когда он этого не понимал. Он опустил взгляд на её живот, и она легонько провела по нему рукой — непроизносимый язык личной страсти. Он не знает, куда они направятся дальше, но уверен, что они будут идти вместе. И так всегда...

И его сын... Лея наделила его ещё нерождённого сына самым ценным из всех даров: выбором. Уже одно это обеспечило ей иммунитет даже от его капризной натуры. Его сын вырастет в целой Галактике надежд и возможностей, всего потенциала миров, всего разнообразия выбора... в Галактике, где такая же свобода будет у всех. Люди, собравшиеся в этой комнате, позаботятся об этом.

* * *

Спустя лишь сутки после начала Мирной конференции, на которой Император простым вступительным словом укрепил свой неизменный статус героя дня⁽⁵⁾ и защитника народа, Тэллон Каррде стоял возле высоких стеклянных дверей в личном кабинете Императора в правительственном крыле Императорского дворца и любовался великолепным видом спящего экуменополиса. В предутреннем сумраке между синеватыми зданиями стелился прохладный осенний туман, а самые высокие шпили пробивались сквозь дымку ранней изморози.

Он не мог не признать, что этот, открывающийся из необыкновенного здания, вид впечатлял.

На секунду он задумался, каково это — взирать из этого Дворца и знать, что тебе принадлежит всё видимое тобой. Стоять здесь, в темноте ночи, смотреть на звезды и понимать, что ими всеми, до единой, повелевает твоё слово.

Поменялся бы он местами с Императором, будь у него такая возможность?

Ни на секунду. Зная этого человека, зная цену, которую он платит каждый день, Каррде мог уверенно сказать, что он весь целиком, до кончиков ногтей⁽⁶⁾, благодарен за то, что через час или около того развернётся, уйдёт отсюда и оставит это всё за спиной.

Император однако... сможет ли когда-нибудь уйти он? Будет ли это действительно возможно, несмотря на все его тщательно продуманные планы?

Он сделал бы это в одно мгновение, если бы мог. Каррде всегда видел это в глазах молодого человека. Это было одной из причин, почему он ему нравится. Но в глубине души Каррде подозревал, что у Императора никогда не будет возможности, к которой он так старательно стремится... и в глубине души Каррде догадывался, что Скайуокер тоже понимает это.

Дверь за ним отворилась, и с легкой улыбкой вошёл сам хозяин... как всегда, даже когда он говорил с теми, кому доверял, закрытый сотней щитов, что было заметно по тонким морщинкам вокруг выразительных несовпадающих глаз и плотно сжатой челюсти.

Каррде изобразил официальный поклон. Он никогда не любил протокол, хотя Император никогда и не требовал от него этого.

Спустя три месяца после пережитых злоключений Император полностью поправился. Хотя Каррде слышал, что он с головой погрузился в управление Империей в тот же день, как вернулся, к вящему разочарованию своего многострадального лекаря Нейтана Халлина. Может быть, именно по этой причине тот решил сменить профессию, причем на дипломатию... Не иначе — нужно совершенно отчаяться, чтобы заниматься этим, с горечью подумал Каррде. С другой стороны, любой, кому удавалось сохранять хладнокровие, имея дело с таким тихим упрямцем и бесконечно непредсказуемым человеком, как Император, вероятно, счёл бы дипломатию меньшей нагрузкой. Даже сейчас, когда на Корусканте обосновался Альянс повстанцев, и есть все основания надеяться, что к концу года будет создан настоящий, работающий временный Сенат!

Почувствовав себя достаточно комфортно, чтобы спокойно начать разговор с человеком, который оказался способен проделать всё это на одной лишь силе воли, Каррде кивком головы указал на городской пейзаж.

— Прекрасный вид.

— Правда? Видимо, да, — Император бросил взгляд на балкон.

"У меня нет времени любоваться", — таким оказался нечаянный вывод. Тем не менее, Император вышел на широкий, отделанный мрамором балкон, и Каррде последовал за ним. Оба мужчины остановились у резной балюстрады, чтобы посмотреть на окутанный туманом город, когда на горизонте забрезжил рассвет.

— Слышал, что намечается очередная серия реформ... Полагаю, в дополнение к Вашему новому законодательному учреждению, — в наступившей тишине сказал Каррде.

— Ты слишком много слышишь.

— Именно за это Вы мне так хорошо платите, — легко заметил Каррде, не отрывая взгляд от города.

— Я предложил бы тебе должность в штате, чтобы посмотреть, не сократятся ли мои расходы, но вряд ли ты согласишься.

Каррде улыбнулся, посмотрев с высоты балкона на роскошные, покрытые белым инеем сады на крыше главного Дворца далеко внизу.

— Вы же меня знаете — строптив и независим.

— Или просто упрямец, — без злобы ответил Император, — к счастью, я знаю, к чему ты клонишь, поэтому не буду больше спрашивать... Хотя предложение по-прежнему в силе, ты в курсе?

— Спасибо, — искренне ответил Каррде, — надеюсь, это не нарушит нашу существующую договоренность?

— Всё как обычно, — покачал головой Император, снова обернувшись к бескрайнему городу вокруг них.

— Не думал, что с Вами случится такое.

Полуобернувшись, Скайуокер изобразил насмешливую обиду:

— Что... у меня есть план.

— Вряд ли это именно то, о чём все подумали, не так ли?

— И всё ещё нет, но только между нами, — на его губах промелькнула тень улыбки.

При этих словах. Каррде застыл, на ум приходили тысячи возможных вариантов.

— Вы… э-э... не желаете пояснить?

Несколько секунд взгляд этих несовпадающих глаз говорил о том, что он может... затем это легко превратилось в дразнящую улыбку, и он отвернулся.

— Я буду держать тебя в курсе.

— Конечно, — Каррде поднял лёгкую папку, с которой он пришёл, и протянул её Люку, — я принёс тебе подарок... Вообще-то их два, но этот — нечто и ничто, условно выражаясь.

Его слова звучали небрежно, однако его тон был вовсе не таким. Император принял папку с явным недоумением, не представляя, что там. Внутри оказался сложенный лист флимсипласта с загнувшимися углами⁽⁷⁾, надорванный и пожелтевший от времени, но явно бережно хранившийся.

Осторожно, с опаской, будто обезвреживая бомбу, раскрыв тонкий, с оборванными краями лист Император взглянул на него... и замер в молчании.

Каррде внимательно наблюдал за его лицом, заметив, как на мгновение заставляя нахмуриться этот пока ещё молодой лоб избороздили лёгкие морщинки, хотя это была единственная реакция, длившаяся не более секунды. Ощущая сверхъестественную, ожившую тишину, окутавшую Императора, Каррде не переставал говорить, поминутно задаваясь вопросом, а правильно ли он поступает.

— Гент, мой ледоруб, интересуется гонками на свупах. Не одобренной правительством причёсанной версией⁽⁸⁾... без обид, — добавил Каррде, понимая, что Императора не обманешь, особенно в свете того, на что он сейчас смотрел, — он предпочитает настоящие, устроенные в сплошных смертельных ловушках отдалённых планет Внешнего Кольца, где может сойти с рук всё, что угодно, пока есть возможность отмыться потом.

Каррде склонил голову, но речь его оставалась ровной и непринужденной.

— А ещё он собирает старые флимсипластовые афиши гонок со схемами маршрутов, которые они вывешивали в дни соревнований..

Император взглянул на него, и Каррде, закатив глаза, покачал головой:

— Понятия не имею, зачем... и не спрашивайте меня. Кажется, он говорил, что ему нравится старая графика. Они висят у него по всем стенам каюты на борту "Дикого Каррде". Этой почти десять лет, с какой-то планетки во Внешнем Кольце под названием Татуин. Он собирает их через ГолоНет... со всеми этими ограничениями... Вот тут,.. — Каррде чуть наклонился, показывая пальцем, — мне бросилось в глаза. В списке гонщиков второго этапа указан свуп, принадлежащий механику по имени Лэйз "Фиксер" Лонеознер⁽⁹⁾... а пилотом значится Люк Скайуокер, из Анкорхеда на Татуине. Видимо, местный парень.

Скайуокер — а Каррде теперь практически не сомневался, что это тот самый Скайуокер — не шелохнулся, а на сильном ветре трудно было понять, дрожит ли старый испачканный лист флимсипласта в потоке воздуха или в держащих его руках.

— Я подумал, что Вам это может понравиться, — нейтрально сказал Каррде, уверенный, что так оно и есть, — и уверен, что Гент не расстроится. В конце концов, Вы платите ему зарплату... опосредованно.

Он ожидал, что Император порвёт его, полностью уничтожит и развеет по ветру. Но он, не поднимая глаз, очень бережно сложил старый лист флимсипласта и вернул его в папку.

* * *

Разумеется, Люку пришло в голову всё отрицать — сказать, что это совпадение, и поинтересоваться у наёмника, не собирается ли он теперь, когда решил, что выяснил имя Императора, тащить ему каждый обрывок информации, обладающий хоть каким-то туманным подобием. Он запросто мог бы воспользоваться Силой, чтобы убедить Каррде в неважности этого. Так же легко он мог проникнуть в разум мужчины и полностью удалить все воспоминания об этом имени. Но всё это выглядело мелочным и несерьёзным в свете того, что Каррде без всяких условий отдал ему афишу — похоже, единственное напоминание о его прежнем имени и прежней жизни, увиденное Люком за без малого десять лет. Контрабандист вполне мог оставить её себе — как кусочек головоломки, связанный с, казалось бы, недоступным прошлым Императора, она была бы невероятно ценна на чёрном рынке.

— Спасибо, — сказал наконец Люк, на холодном воздухе его слова вырвались облачком пара, — это... весьма интересно.

Они вместе повернулись, чтобы вновь полюбоваться городом: холодные, резкие инеистые тени отступали перед занимающимся рассветом, по мере того, как город просыпался, бесконечность зданий украшалась блеском огней, разбросанных по их громадным фигурам.

— А кто же тогда Фиксер? — наконец негромко спросил Каррде.

Люк, понимая, что сейчас наёмник просто любопытствует, позволил лёгкой улыбке приподнять края губ и отразиться в безмятежном голосе.

— Разумеется, понятия не имею.

— Ну конечно же, нет, — не поворачиваясь, мягко ответил Каррде.

— Хотя мне хочется думать, что сейчас он в какой-нибудь кантине на задворках мира, покупает выпивку для Жоржа Кар'даса.

Каррде едва заметно насторожился при этом неожиданном упоминании собственного сугубо личного прошлого, а подергивание густых черных усов выдало скрытую улыбку.

— Будем надеяться, что они напьются вдрызг и останутся там, не так ли?

Около минуты они дружески молчали, достигнув нового взаимного согласия и опустив ещё несколько щитов.

Обоюдно — хотя каждый видел это только в другом.

* * *

Позади раздался вежливый стук в дверь кабинета, после чего она отворилась, и Каррде увидел, входящего вечно взвинченного адъютанта Туриса с комлинком в руках:

— Прошу прощения, Ваше Превосходительство, коммандер Клем на связи.

— О, кажется, это Ваш второй подарок, — обернувшись к Императору сказал Каррде, безупречно изображая равнодушного исполнителя, хотя тот, наверняка, знал, что именно поэтому он и прибыл сегодня, — я оставил его на попечение Клема — вероятно, его доставили во Дворец.

Каррде улыбнулся, когда Император вопросительно склонил голову набок.

— Я оставлю Вас с ним, — загадочно сказал он и, отвесив ещё один неловкий поклон, ретировался.

Несмотря на все действия и намерения Императора, наёмник знал его достаточно хорошо, чтобы понимать, что, хотя второй доставленный им сегодня подарок будет оценён весьма высоко, с ним не обойдутся так же бережно, как со старой афишкой гонок на свупах с какой-то отдалённой планеты Внешнего кольца. Как и в непревзойдённом Дворце, с грозным величием возвышающемся в центре Галактики, за каждым изящным, любезным видом, как заплавным, утончённым фасадом, скрывалась мрачная и опасная тень человека, который так умело заставил Дворец, Галактику, и, скорее всего, зарождающийся Сенат плясать под свою дудку.

Пусть другие изнуряют себя попытками вычленить, классифицировать и убедить себя, что он такой или другой. Как и все в ближайшем окружении Императора, Каррде знал, что владеющий Империей человек — сложная, многогранная фигура, меняющаяся в зависимости от обстоятельств и от момента к моменту.

В какой-то степени любопытство побуждало его остаться, чтобы увидеть, насколько мстителен может быть Император, когда пожелает... А он пожелает, когда увидит дар Каррде, полученный ценой огромных усилий. Так, как это могла сделать только организация, подобная организации Каррде, одинаково комфортно чувствующая себя как в канализации любого города, так и на вершинах. Именно поэтому он никогда не примет предложение Императора: официальная должность всё это сведёт на нет, и он, по сути, превратится всего лишь в ещё одного советника.

Нет, ему лучше там, где он есть, заниматься тем, что у него получается лучше всего. И второй подарок служит тому подтверждением.

И он не должен здесь оставаться, не сейчас. Это личное дело.

* * *

Сдержанный и невозмутимый Люк стоял в показной пышности Большого кабинета. Он редко пользовался этой комнатой, представлявшей собой вершину имперского богатства и роскоши, как того требовал лишь его старый Мастер, не экономивший средства на свидетельства амбиций Империи Палпатина. Этот кабинет он выбрал с особым расчётом, стремясь даже так — изощрённым намёком — подтвердить мнение посетителя о нём, каким бы ошибочным оно ни было.

Конечно, он не должен — не должен играть в эту конкретную игру...

Но Тьма в его тени нашёптывала голосом старого Мастера, и он, подчас, не мог удержаться... не всегда.

Он глубоко вздохнул. От его дыхания и прохлады раннего утра бледной дымкой первых следов зимы запотел холодный транспаристил освещённого сиянием внешней подсветки громады Императорского дворца окна, перед которым он стоял...

Поддавшись импульсу, он подошёл чуть ближе и снова выдохнул, чтобы написать пальцем по запотевшему холодному транспаристилу:

И он балансирует на острие лезвия, пока перешёптываются демоны и ангелы.

Душой и разумом он вникал в слова, прочитанные им на Месте Пророчества, пока они исчезали... Потом он развернулся и быстро сел в большое резное кресло, стоявшее в глубине кабинета. Высокие двери скользнули в свои корпуса.

* * *

Одетые в алое дворцовые стражники ввели в пустоту роскошно обставленного и увешанного великолепными сложными, искусно выполненными гобеленами кабинета Крикса Мадина со связанными запястьями. Высокие — от пола до потолка — окна, украшенные витражами, изящно отделанными тонкими плавными медными полосами, освещали комнату мощными потоками искусственного света из неизвестного источника снаружи. Свет падал на блестящие панели чеканного палладия на богато украшенных кессонах потолка и, преломляясь, зеркально отражался от светлого мрамора пола огромного кабинета. Полированный камень отражал его так мощно, что несколько секунд Мадин не замечал одетого в тёмное мужчину, в одиночестве сидевшего в одном из двух резных кресел под окнами и безмятежно взиравшего на просыпающийся город.

Он понял это, лишь когда его поставили почти вровень с ним, и мужчина, слегка повернувшись, мягко и чуть насмешливо поприветствовал:

— Давно не виделись, генерал Крикс Мадин.

Крепко удерживаемый охранниками, Мадин застыл:

— Не так уж давно.

— Ну, я могу поспорить. Присаживайся.

Император небрежным жестом указал Мадину на кресло напротив, и прежде чем его усадили, вновь негромко сказал:

— Нет... он может сесть сам.

Мадин вырвался из ослабевшей хватки охранников, и несколько секунд упрямо стоял, не сводя глаз со Скайуокера, смотревшего на него неподвижным взглядом. Единственным звуком в нависшей тишине стало тихое стаккато пальцев Скайуокера, постукивавших по резной ручке кресла, в котором он сидел... Мадин протянул ещё несколько секунд, пока это постукивание не замедлилось, а затем, стиснув зубы, сел в вычурное набуанское⁽¹⁰⁾ кресло.

Не глядя, Император кивнул стражникам, и, не сводя глаз с Мадина, дождался пока они не уйдут. Пока Мадин молчал, Скайуокер лишь одним взглядом окинул его помятую форму.

— Ты выглядишь несколько уставшим, Мадин. Жизнь в бегах пришлась не по вкусу? Я знаю, она немного отличается: быть брошенным на произвол судьбы без поддержки, когда не осталось никого, на кого ты мог бы положиться.

— Мне не о чём с тобой говорить, — процедил Мадин.

— Неправда, — решительно возразил Император, — я уже говорил раньше, что всегда считал, что у нас много общего, поскольку мы оба, можно сказать, стоим по разные стороны баррикад.

Лёгкое подобие улыбки тронуло длинный шрам на щеке Скайуокера, до сих пор наполняя Мадина гордостью за то, что он помог изобразить его там — вечное напоминание, что у врагов Императора есть зубы. Мадин холодно отвернулся и уставился в окно.

— Навевает старые воспоминания? — спросил Император, проследив за взглядом Мадина и посмотрев на город, — как я понимаю, ты много времени провёл на Корусканте... собирая информацию, несомненно, чтобы прихватить её с собой, когда переметнулся в Альянс. Надеюсь, она пригодилась.

— Она была крайне полезной.

— Судя по всему, недостаточно. Иначе меня бы здесь не было.

— Думаешь, это значит, что ты победил? — усмехнулся Мадин.

— Лишь сражение. Не войну. Но это в процессе.

— Ты никогда не победишь.

— Спасибо за столь разумный совет. Однако, я в любом случае продолжу реализацию своих планов.

Не понимая, что это значит, Мадин выдержал короткую паузу.

— Чего ты хочешь?

— Просто поговорить, никаких палок с камнями.

Легкое замешательство отразилось в мыслях Мадина, и Скайуокер холодно улыбнулся.

— В первую ночь на "Осе" ты сказал: "Палки и камни могут сломать мои кости, твои слова никогда не ранят меня", — наверняка ты помнишь?.. Я помню, — Скайуокер медленно отвернулся и тихо и ровно произнёс:

— Ты конечно же прав, со своими палками и камнями. Но что если, — эти странные, несовпадающие глаза вернулись к Мадину, столь яркими, что, казалось, они почти светятся в полумраке рассвета, — что если слова тоже могут тебя сломать?

— Только если я им поверю,.. а я никогда не верил ни одному твоему слову.

— Что иронично, потому что обычно я говорю правду. Ложь — такая... ненужная. Хотя я солгал, когда утверждал, что такой штуки, как код Судного дня, не существует... но ты тогда это понял.

— Не хочешь сейчас сказать мне его?

— Нет, не слишком, — сухо улыбнулся Скайуокер.

— Значит, ты говоришь правду, только когда это тебя устраивает.

— Есть смягчающие обстоятельства. Уверен, ты сможешь это понять... или ты не против сообщить мне коды связи и местонахождение унылой, растрёпанной шайки анархистов, которая до сих пор следует за тобой?

— Тебе я не скажу ничего. Можешь провалиться в пасть к сарлакку и прихватить туда с собой всю свою вонючую империю... и пусть вы все сгинете, — эти слова Мадин выпалил как проклятие.

— Какой же ты злой, узколобый и мстительный человек, — бесстрастно заметил Император, но в его голосе сквозило веселье.

— А ты? — не поддаваясь страху парировал Мадин.

— Я бы не назвал себя узколобым. Безжалостный, когда надо... Взрывной, как мне говорят... но вряд ли ограниченный. Сбиться с пути слишком легко, если не видишь всех направлений. Кроме того, это сводит на нет игру.

— Так вот, что для тебя это — игра?

— Всегда, — без колебаний ответил Император, — если относиться к этому слишком серьёзно, оно уничтожит тебя. Разъест и сожжёт, превратив тебя в топливо для костра.

— А когда взорвали бомбу на "Несравненном", это всё равно было похоже на игру? Тебя это развлекло? Или было просто больно?

Прежде чем ответить, Скайуокер долго смотрел ему в глаза... Но когда он начал говорить, его голос звучал, как всегда, спокойно и отстранённо:

— Да, было больно. Очень. Но гораздо больнее было то, что в том взрыве я потерял сорок семь человек.

— Я очень в этом сомневаюсь.

— Хотя небольшим утешением было, что и вы потеряли свою диверсионную группу. Тебе следует научиться лучше заботиться о своих людях, Мадин, особенно учитывая, что у тебя в распоряжении сейчас так мало людей, как мне сообщает разведка. Они полагаются на тебя — на твои решения. Они вверили в твои руки свои жизни. Это большая ответственность — сознавать, что от твоих решений полностью зависят их жизни.

Мадин молчал, не клюнув на удочку, понимая, о чём говорит Скайуокер. Тот момент на "Осе" впечатался в его память и постоянно являлся ему в кошмарах.

— А может, ты думаешь, что агентов так просто найти? — небрежно отвёл взгляд Скайуокер.

— Для меня, — уверенно ответил Мадин, — всегда найдутся люди, готовые сражаться, готовые доносить на твою Империю.

— Не сомневаюсь. Хотя я говорил за обе стороны.

— Нет... В Альянсе их не было.

— Ты же знаешь, что это не так, — возразил Скайуокер, — что касается, кто... ты будешь удивлён. Кроме Леи, конечно. Жаль, что ты так и не рассказал об этом. Не пойми меня неправильно, это полезно — иметь столько информации о своих противниках, но сейчас... сейчас это просто ещё один упущенный шанс.

— А может и нет. У тебя может случиться шок, когда прозвучит новость о моей смерти... может быть, тебе стоит дважды подумать, прежде чем принимать необдуманные решения.

Сухая улыбка Скайуокера не затронула его ледяных глаз.

— Если ты решил угрожать таким образом, тебе лучше это чем-то подкрепить... а ты этого не сделал. Никогда не пытайся блефовать перед ситхом, Мадин... если только у тебя опять нет поблизости припрятанных исаламири? Нет? Очень жаль. Ещё один секрет, который... я сделаю всё возможное, чтобы ты забрал с собой в могилу, — Скайуокер успокоился, в его голосе послышалось холодная насмешка, — итак, не считая Леи: агенты, прошлое — те, кто у тебя прямо под носом... Забавно, но это всегда не те, о ком думаешь, не так ли? Ну, в любом случае, это совсем не те, о ком думаешь ты.

— Ты не знаешь, о чём я думал.

— Напротив, я точно знаю, кто, по твоему мнению, работал на меня. Ты так часто говорил Теж Массе, что это Соло, что она сообщила мне, что в итоге ей пришлось открыть на него досье контрразведки.

Мадин стиснул зубы, прекрасно зная, что Скайуокер сейчас свободно выкладывает информацию, которую он всеми силами скрывал на борту "Осы". Его кровь закипела при упоминании об истинной лояльности Массы и её роли в его падении. Если бы для проверки теста ДНК Органы он послал кого-нибудь другого... Но она всегда казалась такой надёжной, с безупречным послужным списком задолго до того, как её предшественница... Вытаращив глаза он застыл на месте, осознавая все последствия предательства Массы.

— Один Латт, — пробормотал он, вспомнив прежнюю шефа разведки Альянса, после безвременной гибели которой командование перешло к Массе. Значит, уже тогда она была агентом Скайуокера.

— Ну вот видишь, ты можешь разобраться с этим... поздновато, конечно, но всё же, наконец, ты увидел связь.

— Как ты на неё вышел?

— За год или около того после Явина = ещё до того, как ты переметнулся в Альянс, — мы участвовали в довольно многих совместных операциях. Тогда Восстание было довольно разрозненным, постоянно в бегах, множество мелких подразделений, которые объединялись и разделялись в зависимости от задачи. Поэтому записей велось мало... а то немногое, что было, впоследствии было легко доступно и могло быть изменено, особенно начинающим офицером разведки, приписанным к "Дому-Один" и желающим создать себе безупречное прошлое, — Скайуокер наклонил голову на бок, — давай, Мадин — ты же стратег, а это мой стиль, в конце концов. Вербовать людей или ставить шпионов на должности, не вызывающие особого внимания, и оставлять их там на какое-то время, пока я, наконец, не уберу их начальство, и — посмотрите-ка — внезапно они оказываются при власти... и имеют ценность. Я делал это так часто... с Леей, с моффами, с командирами на флоте Императора, прежде чем убрал его.

Он прервался в притворной задумчивости:

— Если бы у тебя был надёжный начальник разведки, он мог бы объяснить тебе это... но — в том-то и камень преткновения — у тебя его не было.

* * *

Скрывшись за своей безупречной личиной спокойного безразличия, Люк напряжённо наблюдал, как Мадин закипает от осознания того, как глубоко был инфильтрирован Альянс в течение столь долгого времени... насколько бессмысленными были все предпринятые им самим и начальником разведки Альянса попытки найти в его рядах информатора-ренегата.

И вот оно... всё, чего Люк столько ждал. Всё, чего он хотел... в чём нуждался. Потому что, кем бы он ни был, он никогда не сможет полностью отделиться от волка, в создание которого Палпатин вложил столько сил. А может, и не захочет... не тогда, когда ему так хорошо.

— Мне было нужно, чтобы моего главного игрока кто-нибудь страховал. Я много времени и усилий затратил на то, чтобы вывести Лею на уровень, когда она будет представлять ценность... в конце концов, Мон Мотму я убрал, чтобы поставить у власти её. Но ты должен знать, что я говорил правду, когда сказал, что никогда бы не устранил Мон, если бы она не подписала предложенный тобой приказ об убийстве. Она умерла из-за тебя. Никаких гарантий, никаких цепей на моих запястьях. Я волен говорить то, что считаю нужным... открывать всю эту суровую правду... Она умерла из-за тебя, Мадин. Запомни это.

— Лжёшь.

— Я говорил уже, что редко лгу. Лея всегда была моим ключом, а Мон — препятствием, сдерживавшим меня, пока ты... ты не распахнул двери и не впустил меня, Мадин. Всё это возможным сделал ты — ты сделал это лёгким. Одной Леи было недостаточно, чтобы сделать задуманное, даже после смерти Мон. Мне нужно было нечто большее, что-то, что позволило мне разорвать ваше драгоценное Восстание надвое и забрать лишь то, что мне нужно. Только то, что я сочту достойным жить... Мне нужно было нечто, способное объединить мою Империю и расколоть Альянс повстанцев, а ты... ты принёс мне это на блюдечке.

Пренебрежительно покачав головой, Люк выдал тщательно рассчитанную плутовскую улыбку. Он манипулировал правдой ровно настолько, чтобы подпитать все страхи и паранойю Мадина. И даже сейчас, когда Люк допустил, что искажает правду в своих целях, Мадин всё равно заглатывал каждое слово, потому что оно питало эти ожидания. А Люк продолжал их кормить, потому что этого пока ещё недостаточно... пока нет.

— Нападение на Суверена Империи? Никто этого не потерпит, Мадин. Ты атаковал всё, что они знают... и вызвал неизбежную ответную реакцию. Жители тысяч планет видели, как истекает кровью их Император. Они видели, как он занял высоконравственную позицию перед лицом возмутительной провокации. Прежде я был их Императором... сейчас я их лидер. Они пойдут за мной куда угодно, благодаря тебе.

— Ты должен быть благодарен — если бы я захотел, я мог бы использовать это, чтобы полностью уничтожить Восстание. Им некуда было бы бежать, негде спрятаться. Но они мне нужны... некоторые из них. Мне нужно лишь контролировать их. Мне нужно, чтобы они стали если не преданными, то хотя бы покорными, раскаявшимися... униженными. И всё, что ты сделал, приблизило меня к этому.

Люк прервался, давая Мадину время осмыслить сказанное, а себе — удивиться собственной расчётливой подтасовке фактов и инсинуаций. Сколько здесь правды, а что искажено или скрыто только лишь, чтобы посмотреть, как корчится его враг? Сколько здесь от него самого, а сколько от волка Палпатина?

Потому что человек, предоставивший Лее полномочия, необходимые ей, чтобы противостоять ему, который вчера стоял перед Мирной конференцией и произносил речь, обещая её Альянсу и своей Империи свободу, которой они так дорожили, также оставался и защитником ситхов Палпатина. И этот человек очень хорошо знал, как легко те же самые действия могут позволить ему забрать абсолютную власть, даже сейчас. Как всегда, он стоял на самой грани рассвета и Тьмы. Балансируя на лезвии ножа.

Всё, что он точно знал, так это то, что в данный момент ему это необходимо. По крайней мере, на этот миг, он ослабил поводок Волка.

— ...Ты лжешь,.. — это всё, что Мадин смог вымолвить перед лицом рухнувшей убеждённости.

— Я уже говорил, что не нуждаюсь во лжи. Реальностью так легко манипулировать... и гораздо приятней, — Люк улыбнулся, чувствуя, как привычно тянет шрам на губе. Сидевший напротив него мужчина, оставил на нём не один шрам. И возвращать их ему казалось неизмеримо приятно, — забавно... оказывается, слова тоже могут наносить разные раны, не так ли?

* * *

Мадин застыл, не в силах справиться с яростью перед лицом этих убийственных утверждений. Неужели всё было лишь манипуляцией? Он всегда был стратегом, мастером тактики, который всегда вёл за собой, пока другие шли следом. Неужели он настолько оплошал, что не сумел разглядеть этот завершающий спектакль, разыгранный подмастерьем Палпатина?

— Ты не мог просчитать⁽¹¹⁾ такую реакцию...

— Это же очевидно. Ты не разглядел этого, потому что нарушил золотое правило, Мадин — ты упустил перспективу. Ты сделал это личным — твоё утверждение, не моё.

Император расположился поудобнее в своем величественном кресле, холодный бесстрастный голос резал острее любого клинка:

— Я хочу, чтобы перед смертью ты понял, что напрасно было всё, потому что твоё драгоценное руководство принадлежит мне. Твоё Восстание принадлежит мне. Я хочу, чтобы ты понял, что эту победу принесла мне именно твоя мелочная потребность в публичной мести. Я хочу, чтобы ты почувствовал, как рушится земля у тебя под ногами, и знал, что это происходит благодаря мне. Видишь ли, Мадин, — это и есть месть. Настоящая месть. Поверь мне, я знаю. Я знаю, что причиняет настоящую боль.... Я выучил все уроки, потому что меня учил Мастер. Преследовать человека, причинить ему боль, потому что он причинил боль тебе, желать публично пустить ему кровь, чтобы видела вся Галактика — это ничто. Не пустая трата времени и энергии, но, определённо, упущенная возможность. Месть — настоящая месть — заключается в том, чтобы отобрать у врага то, что он ценит больше всего, и уничтожить это. Разбить на куски и показать осколки, прежде чем добить окончательно. Ты пришел за мной, Мадин, и ты сказал, что это личное... так что сейчас я забираю у тебя всё. Всё. Но никто, кроме нас с тобой, не узнает об этом. Настоящая месть не требует зрителей...

Пару секунд на Мадина смотрели эти проницательные, несовпадающие глаза — пронзительные, острые и необычайно яркие... потом Император успокоился, его голос немного смягчился:

— Мой Мастер всегда считал, что это так... я не согласен. Это всего лишь самомнение... суетность, гордыня. Бессмысленные эмоции, которые, впрочем, показывают всем, что именно происходит в твоей голове. Нет, свою личную жизнь я веду за закрытыми дверями. Мне нечего доказывать, и у меня точно нет ничего, что я намерен разглашать.

— А Мон Мотма?

Император пожал плечами:

— Публичная казнь Мотмы не имеет ко мне никакого отношения. То, как Палпатин решил успокоить свою уязвленную гордость, — его дело. Но, как я уже говорил, она сослужила последнюю службу, даже когда её убрали: её пленение дало мне свободу заняться остальными участниками её Восстания, — он доверительно наклонился, словно давая совет, — никогда не упускай свои возможности.

— Ублюдок, — слово сорвалось с губ Мадина раньше, чем он успел подумать, но Император лишь усмехнулся, ничуть не обидевшись.

— Как минимум.

— Кто-нибудь остановит тебя... даже Органа отвернётся от тебя, когда разглядит правду.

На секунду — на долю секунды — Мадину показалось, что этот безупречный фасад чуть треснул, и голос Императора отстранённо произнёс:

— Возможно. Правда — скользкая штука... иногда я и сам перестаю её понимать.

— Это потому, что ты редко ей пользуешься.

Скайуокер усмехнулся, словно возвращая себе самообладание в ответ на привычные обвинения:

— Может быть, она перевоспитает меня — похоже, она этого хочет.

— Ты безнадежен, ситх.

— Так я ей и сказал, — он улыбнулся будто бы искренне соглашаясь, а потом снова прервался, казалось, задумавшись, — но она верит... что странно.

— Вера в подобного тебе... бывает.

Но, как обычно, трудно оскорбить того, кто явно столь невысокого мнения о себе. Скайуокер улыбнулся той нарочито лёгкой улыбкой, благодаря которой он казался таким бесхитростным.

— Так и есть, не так ли... и столько убедительных примеров обратного... И всё же люди продолжают так делать — понятия не имею, почему. У меня нет такой веры, её давно выбили из меня... Изредка я скучаю по ней.

На секунду он замешкался, будто растерявшись, и Мадин без колебаний ударил:

— Не думаю, что она вообще у тебя была... С чего бы тебе... сын Вейдера.

Это заставило Скайуокера поднять глаза:

— Мой отец хотя бы пытался стабилизировать, строить... ты же умеешь только разрушать.

— А ты? — вздёрнул подбородок Мадин.

— А я отлично умею и то, и другое.

— Похоже, ты гордишься собой, — огрызнулся Мадин, — надеюсь, ты можешь спать по ночам.

— Нечасто, — его лицо вновь озарила лукавая улыбка, — но это, похоже, не останавливает меня.

— Нужно было убить тебя, когда я приставил бластер к твоей башке...

— Да, нужно было... и я не раз предлагал тебе нажать на спуск. Но ты же не мог позволить, чтобы всё так просто закончилось? Тебе нужно было растянуть удовольствие. А я нажал бы на спуск и ушёл... и прекрасно спал бы той конкретной ночью.

— Нет, у тебя был шанс прикончить меня, но ты этого не сделал.

— Выбор времени, всего лишь. Проделки судьбы, — в одно движение век несовпадающих глаз холодно-невозмутимое выражение лица Скайуокера превратилось в безжалостно-угрожающее, — скажи спасибо... уверяю тебя, если бы я воспользовался шансом убить человека, угрожавшего жизни моего сына и его матери, это стало бы неспешной и мучительной расправой.

Внезапно Скайуокер метнулся вперёд. Его размазанное, как у разящей змеи, движение заставило отпрянуть шокированного Мадина, вскинувшего связанные руки, когда Скайуокер ударил ладонями по спинке кресла по обе стороны от его головы. На лице Скайуокера медленно расплывалась садистская улыбка, его тихий шёпот был прекрасно слышен, настолько близко он подобрался к Мадину.

— Пойми... ты умер в тот момент, когда ты это сделал. Но дело в том, что именно я не стану тебя убивать, Мадин. Я знаю себя... Я знаю, что стоит мне лишь прикоснуться к тебе — ты сдохнешь. Потому что я не сдержусь... Я просто не смогу. Я выверну тебя наизнанку, я разорву тебя на куски... Я вскрою твою грудную клетку и размажу тебя по креслу, в котором ты сейчас так старательно пытаешься спрятаться. Я не смогу убить тебя достаточно быстро... и я никогда не смогу убить тебя так медленно, как мне этого хочется.

Не сводя глаз с Мадина, единым плавным движением он отстранился и опустился в кресло, восстановился покой, словно он и не нарушался никогда.

— Но, видишь ли, в отличие от тебя, я способен пока отличить потакание личным желаниям от необходимости. Мне нужно знать то, что известно тебе. Мне нужно знать, что все ловушки, расставленные твоей шайкой негодяев, направлены на меня, а не на моего сына или его мать... или Империю, которую я создаю на прахе ваших унылых мечтаний... И я не сомневаюсь, что со временем, когда дознаватели закончат с тобой, об этом прочту.

— У меня нет информации, — покачал головой Мадин, — я лишь даю им то, что они просят, и направляю отряды.

— Тебе всё равно, какой урон они нанесут?

— Твоей Империи или твоей Императрице? Нет.

— Так ты по-прежнему выбираешь цели? — Скайуокер чуть выпятил подбородок.

— Точно... и, насколько я понимаю, по-прежнему она остаётся хорошей мишенью. По-прежнему, две цели одним выстрелом, и это по-прежнему — война.

— Теперь уже нет. Но это не помешает тебе посылать свои группы, не так ли? Не думаю, что они добьются успеха... но если всё же добьются, мы приспустим флаги и повяжем траурные ленты. А народ повсюду будет справедливо возмущаться тем, что его Император потерял жену, столь упорно боровшуюся за его свободу, от рук тех же анархистов, что пытались его убить... Однако уточню — это лишь одна цель... и попадёшь ты совсем не туда.

Когда Скайуокер вновь растянул свою холодную, уверенную улыбку, Мадин задумался.

— Не за той женщиной ты их послал, Мадин... а хочешь знать самое обидное? Настоящая стояла перед тобой... она была там, в отсеке "Осы", и у тебя в руках был бластер.

Мадин нахмурился, опять у него из-под ног ушла почва, его разум пытался осмыслить происходящее, но единственной женщиной, которую он видел в трюме "Осы", была Джейд. Конечно, у неё была история со Скайуокером... но в роли любовницы — безымянной случайной забавы, пока Д'Арка остаётся Императрицей. Именно она правила вместо него, именно она, с её королевской кровью, носила императорский...

Мадин поднял широко распахнутые глаза на издевательскую ухмылку Скайуокера.

— Ты же мог убить Джейд... и моего сына... прямо тогда... и мы оба прекрасно понимаем, что если бы ты сделал это, то убил бы и меня. Ты был так близко, Мадин... даже если бы рухнуло всё вокруг — ты был почти рядом. Она была там. Всё, что от тебя требовалось, — это преодолеть свои ограниченные представления о том, каким ты хотел меня видеть. Кем я должен быть, чтобы оправдать твои собственные действия. Всё, что от тебя требовалось, — это суметь отвести бластер от меня... но ты этого не смог, да? Ты упустил из виду общую картину,.. — Император ненадолго прервался, — поэтому позволь мне в последний раз пояснить, чего тебе это стоит... У меня есть моя Империя, у меня есть Альянс... а мой сын и его мать целы, невредимы и, на данный момент, полностью анонимны.

Мадин почувствовал, как начал постепенно разваливаться, пока Скайуокер продолжал дружелюбно насмехаться, словно это какая-то их общая шутка, часть их игры:

— Знаешь, ты мог бы прожить свою унылую жизнь, воображая, что сражаешься за великое дело, и я даже не заметил бы тебя, Мадин. Но именно ты предложил убить меня... а потом, как дурак, вновь и вновь привлекал к себе моё внимание — бросил меня в заключение и допрашивал, угрожал близким мне людям в угоду собственному мелочному, близорукому удовлетворению. Ты сделал это личным... и я не могу это оставить. Я же говорил, у нас много общего. Кроме одного, конечно, — я выиграл. Ты проиграл... причём во всех возможных смыслах... Ты потерял свой путь, просрал свою репутацию, утратил свою защиту, своих товарищей, свой статус, свою поддержку... ты проиграл свою войну. Так скажи мне, — эти пронзительные, безжалостные глаза зажглись язвительным весельем, — разве это не рвёт тебя изнутри, Мадин... и ни палки, ни камня не видно.

Он нажал небольшую кнопку с серебристой гравировкой на низком столике подле себя, и в сразу же распахнувшиеся дальние двери целенаправленно промаршировали дворцовые стражники. Мадин сидел, уставившись куда-то невидящим взглядом. Он едва почувствовал, как его подхватили под руки, когда Скайуокер поднялся, чтобы уйти, с пренебрежительным видом разгладив складку своего безупречно сидящего кителя с высоким воротником.

— Прошу прощения, но мне нужно идти руководить Империей и ликвидировать Восстание. Да и твоя шайка непутёвых оборванцев-анархистов просто так себя не изживёт. Ты мелкая сошка, Мадин — это всё, чем ты когда-либо был... незаконченное дело, аккуратно вписанное в общую картину. Лёгкое развлечение. Боюсь, я не приду на твою казнь, когда они сочтут, что вытянули из тебя всю полезную информацию — есть дела поважнее. Но ты можешь идти на смерть, зная, что забавлял Императора целых,.. — он бросил взгляд на огромный гранёный хронограф на стене, — сколько... десять минут? Так что твоя жизнь прошла не впустую.

Скайуокер прошёл мимо него... и с диким воплем Мадин бросился вперёд, вытянув связанные руки со судорожно скрюченными, словно когти, пальцами…

Волк Палпатина не уклонился, даже не вздрогнул. Удерживавшие Мадина охранники скрутили и прижали его к полу так, что последний взгляд на врага пропал втуне, а уходивший Император даже не потрудился оглянуться.

---

1) 184. В оригинале: "a strong autumn breeze" — "сильный осенний ветерок (бриз)". Хм... Бриз или ветерок — тогда не сильный, а если сильный, то ветер... Смотрим шкалу Бофорта: при сильном ветре (10,8-13,8 м/с) Лею бы просто сдуло с балкона дворца, так что скорее лёгкий (1,6-3,3 м/с) или слабый (3,4-5,4 м/с)... А раз "ветерок", значит "лёгкий"...

Вернуться к тексту

2) 185. Ну кто не знает прическу принцессы Леи Органы... Кстати, в 2002 году в интервью журналу "TIME" Джордж Лукас рассказал, что идею внешнего вида Леи он позаимствовал у мексиканских революционерок 20-х годов, воевавших против диктатуры Порфирио Диаса.

Вернуться к тексту

3) 186. В оригинале: "Summit"… Хм… На мой взгляд, не совсем подходящий термин для описания ситуации в Империи Люка...

Вернуться к тексту

4) 187. Цитируется по Pax Blank, "Сын солнц", книга вторая — "В тенях и темноте", глава 29. Перевод Алиты Лойс.

Вернуться к тексту

5) 188. В оригинале: "the man of the hour" — герой дня...

Вернуться к тексту

6) 189. В оригинале: "to the soles of his boots" — дословно: до подошв своих сапог/ботинок...

Вернуться к тексту

7) 190. В оригинале: "dog-eared"...

Вернуться к тексту

8) 191. В оригинале: "squeaky-clean" — комбинация "squeaky" — писклявый, визгливый, скрипучий и "clean" — чистый. Изначально словосочетание означает "безукоризненный", "безупречный". Фраза впервые появилась в рекламах шампуня, где волосы после его использования представляли такими чистыми, что даже скрипели, когда их расчёсывали. В 1970-х гг. общественных деятелей (особенно политиков и телевизионных ведущих) стали называть squeaky clean, т.е. нравственными, надёжными, положительными. Хотя squeaky clean можно считать комплиментом, в некоторых случаях это выражение включает элемент недоверия.

Вернуться к тексту

9) 192. Лэйз Лонеознер (англ. Laze Loneozner) по прозвищу Фиксер — мужчина-человек, механик на станции Тоша, приятель юности Люка Скайуокера. Ну такой себе приятель, если кто в курсе... "Laze" — бездельничать, лентяйничать, лениться и т.п. "Fixer" — фиксатор, закрепитель, ремонтник, мастер на все руки, наладчик.

Вернуться к тексту

10) 193. Мой произвол. В оригинале: "the ornate damask chair" — дословно "вычурное дамассковое (дамастовое) кресло". Имеется ввиду кресло обшитое т.н. дамасской (дамастовой) тканью. Первоначально дамаск представлял собой двустороннюю монохромную декоративную шёлковую ткань характеризующуюся матовым фоном, контрастирующим со слегка приподнятым глянцевым рисунком или наоборот. Настоящая классическая ткань дамаск — это одноцветный материал из чистого шелка. Однако, в настоящее время этот термин широко применяется в отношении стиля ткачества или рисунка, независимо от используемого материала. Классический дамаск обычно представляет собой сложные геометрические, растительные узоры, изображения животных и даже простые сцены из жизни. Однако и раньше и сегодня безусловное первенство среди изображений в дамасских узорах занимает "сложная геометрия с природными мотивами"... Ну и поскольку, где Дамаск, а где ДДГ... да и Палпатин был набуанцем...

Вернуться к тексту

11) 194. В оригинале: "You couldn't predict..." predict — прогнозировать, предсказывать, предугадывать, предрекать, пророчить.

Вернуться к тексту