Пламя и кровь (джен)

Немного вернёмся назад, во время, когда король Эйгон ещё не исчез со своего трона, и ответим на вопрос, почему принц Дейрон не присоединился к своим братьям, а Хайтауэры никак не поддержали семью военной мощью — которая у них, пожалуй, была получше, чем у всего остального Простора.

На самом деле, ответ не требует аж целой главы и сводится буквально к одному предложению: Хайтауэрам было не до того.

Морские владыки

Хотя морским владыкой зовёт себя правитель Браавоса, Редвинам и Хайтауэрам это имя подходило гораздо больше.

И хозяева Арбора, и хозяева Староместа строили своё благополучие на морской торговле — их огромные корабли пересекали южные моря, спеша к Летним Островам, в гискарские города и даже далёкий И-Ти.

Однако мира между ними никогда не было. Два могучих семейства торопились превзойти друг друга и остаться единственными хозяевами Летнего Моря. Корабли Хайтауэров были быстрее; корабли Редвинов обзавелись итийским оружием, позволявшим метать каменные ядра с огромной силой — возможно, ранними пороховыми пушками. Соревнование набирало обороты с каждым поколением — становилось больше парусов, меньше вёсел, сильнее вооружение.

Но веками Редвины и Хайтауэры не позволяли себе прямого столкновения.

История этого запрета по-своему интересна и восходит к последним досемерянским Гардинерам, а конкретно — к королю Гарину VIII, прозванному Миротворцем. Как у всякого Гардинера-язычника, у него было множество жён, но только двух он любил, и только этим двум он позволял рожать себе детей: Гильде Хайтауэр и Шельде Редвин.

Здесь надо вспомнить, что наследование у досемерянских Гардинеров было весьма специфично и несколько похоже на то, что практикуют тирошийцы: все сыновья покойного короля сходились в бою на Кровавом поле, пока не оставался в живых один, который и восходил на престол. По обычаю, вассалы не вмешивались в эти бои; но Гарин VIII справедливо опасался, что если выбор будет стоять не между несколькими десятками претендентов, а всего между двумя, их могущественные семьи могут их поддержать и начать войну, которая разорит Простор.

Поэтому Гарин VIII призвал лорда Хозера Хайтауэра и лорда Эйрона Редвина к себе и попросил их принести страшную клятву — Зелёной Рукой, Девой Полей и Девой Морей — что они никогда не поднимут друг на друга оружия и не будут между собой сражаться.

Это правило было нарушено в 129 году.

Маяк в окружении

Вскоре после коронации Эйгона Второго, в Просторе словно рухнула плотина, сдерживавшая соседей Староместа в их желании расправиться со старым соперником или вырваться из-под власти сурового сюзерена.

На море ждали Редвины — лорд Хорас прямо заявил, что больше не намерен чтить старый договор: «У нас новые боги и новые короли, — сказал он. — Отчего я должен помнить старые клятвы и не чинить вреда старому врагу?».

На суше было не лучше: Тарли, Флоренты и даже Дейны выдвинули свои войска, причём договорились вначале справиться с Хайтауэрами, и только после — друг с другом.

Драконица принца Дейрона, Тессарион (что значит «Синяя царица»), была, конечно, большим подспорьем — но Простор славен численностью своих войск, а Тессарион была ещё чудовищно юна.

Хотя Хайтауэры смогли выстоять и даже сохранить немалую часть войска, их флот был почти что уничтожен, а время было безвозвратно упущено: отступление последних нападавших, неукротимых Дейнов, пришлось как раз на время, когда столица пала перед Рейнирой.

Отважный

Принцу Дейрону, последние три года жившему в Староместе, было в ту пору пятнадцать лет, и он переживал первую в своей жизни большую любовь и первую в жизни тяжёлую разлуку.

Занятно было бы сравнить его с его ровесником и молочным братом — принцем Джекейрисом.

Несмотря на то, что Дейрону ведь тоже довелось увидеть войну и даже в ней поучаствовать — это была другая война, и другие руки вели его по пути воина. Так или иначе, пусть ошибаясь и совершая недолжное, взрослые в жизни принца Дейрона хотели видеть его славным юным рыцарем; в жизнь же принца Джекейриса вмешались те, для кого «мужчина» и «безжалостный бандит» были синонимами.

Конечно, Дейрон видел и жестокость, и мародёрство, и даже насилие — на войне очень сложно их не увидеть — но их называли жестокостью, и мародёрством, и насилием, их не воспевали, как нечто прекрасное и достойное восхищения. Насилие и мародёрство карались по закону; жестокость воспринималась печальной необходимостью.

Конечно, его дядя лорд Ормунд позволил себе насильно жениться на пленной дочери убитого им лорда Тарли — но пока он нашёл септона, согласного венчать столь нехороший брак, ему пришлось изрядно побегать. А сьер Хорберт, тоже Хайтауэр, которому Дейрон служил оруженосцем, и вовсе прямо заметил, что это не по-божески и точно принесёт семейству немало зла.

(Заметим, что он был прав: леди Саманта Тарли принесла Хайтауэрам немало печали, вплоть до отлучения от чаши и страшной вражды её сторонников и ненавистников — но это случится позже.)

Конечно, сьер Хорберт не был новым Галладоном из Морна, а был довольно простым рубакой, хорошим только тем, что никогда не бил оруженосцев — но сьер Хорберт всё же знал про Воина и его заветы, и искренне старался их донести до принца, а в бою, когда тот сражался пешим в общем строю — берёг мальчишку и помогал ему.

Да и любовь, с которой пришлось столкнуться обоим принцам, была изрядно разной.

История любви

Историю любви принца Дейрона мы знаем потому, что он, как хороший младший брат, каждую неделю писал письма старшему брату.

Частью у нас есть эти письма, частью — черновики, сохранённые в архивах Староместа: оригиналы более поздних писем не сохранились, пропав вместе с другими документами периода смены власти в столице. Они позволяют заглянуть в повседневную жизнь юноши, увидеть его чувства, сомнения и надежды… и его любовь.

Впервые она упоминается восьмого числа второй луны 127 года — вскоре после прибытия юного принца в Старомест.

Мне кажется, что я увидел мою судьбу. Ты всегда мне говорил, что это пустые бредни, и есть только любовь и дружба, рождаемые близким и долгим знакомством — и наслаждение, которое не требует знакомства вовсе. Я думал, что ты прав, «папочка», потому что обычно ты прав во всём; но сегодня я хочу с тобой поспорить, потому что в порту я встретил юношу с волосами, алыми, как кровь — и я ещё с ним не говорил, но его лицо уже мне снилось, и не только лицо.

Позже, впрочем, принц Дейрон признаёт частичную правоту старшего брата — вот отрывок из его письма, датированного восьмым месяцем того же года.

То, что я писал тебе о судьбе, и что ты неправ насчёт знакомства — это надо считать мальчишескими бреднями, я полагаю. Конечно, мы можем ощутить удивительное счастье узнавания своей судьбы — на этом я стою и буду стоять, хоть ты меня пытай — но правда есть и в твоих словах. С тех пор, как мы с Эдом познакомились и стали часто вместе гулять, моя любовь к нему не только выросла — она стала другой. Теперь я не просто грежу о его красивом лице; я могу сердиться на него, или же перечислить его привычки — он очень мило морщит нос, когда с чем-то не согласен, и он дерётся, как сущий бес. И важнее: грезить я мог один, сам наедине с собой; а такая, реальная, любовь требует двоих, и теперь я буду добиваться взаимности.

Взаимности он, очевидно, добился — по крайней мере, он весьма забавно отрицает, что узнал плотские радости в очередном письме:

А что ты меня терзаешь и дразнишь, так пиши такие письма дяде Гвейну, а мне их писать не надо! Да, мы обменялись поцелуем — и да, это было весьма приятно — но не все столь неукротимы в своей похоти, как ты, мой милый «папочка». Эд и я, мы больше говорим друг с другом, гуляем по городу и держим друг друга за руки; даже поцелуй мне показался слишком поспешным, как будто он мог нарушить эту тихую гармонию двух душ. Но кажется, не всё так плохо, потому что вчера мы снова гуляли, и даже выпили матросского вина и танцевали в таверне, и всё было совсем как раньше — никаких, как ты изволил писать, «неодолимых влечений».

Однако с началом военных действий «Эд» и его мать оставили Старомест.

Я их не осуждаю; тётя Марильда приехала сюда за безопасностью — а даже я сам не мог бы поклясться, что город не будет взят. Эти Редвины ужасно сильны, и у них есть оружие, которого нет ни у кого. Но когда мы с Тессарион подожгли один их корабль — дядя запретил мне рисковать и велел ограничиться всего одним — то был ужасный взрыв и пострадало много соседних. Это, наверное, неплохо. Но на сердце у меня, конечно, вечный дождь, такой, как ранней зимой: ужасно серый и тусклый, и никакого проблеска солнца. А завтра будет опять атака, и я страшно боюсь, что одно из их ядер заденет мою девочку и мы рухнем в море. Я умею плавать — мы много купались с Эдом — но это совсем другое, и я страшно боюсь уйти вот так, в холодную пустую бездну…

И вот, морская война была окончена, и принц Дейрон отправился на помощь брату.

Я не верю, что ты мёртв, «папочка». Я не верю, что не стало Хелли и маменьки. Я не верю, что Нед сошёл с ума и превратился в чудовище — не верю, потому что не хочу и не могу верить. Я не знаю, как и когда мы встретимся, как не знаю, зачем я просватан за девицу Баратеон — но я женюсь на ней, если ты так хочешь, и это так же непременно, как-то, что мы все ещё соберёмся вместе и будем смеяться над страшным, случившемся на войне. Потому что пока мы живы, страшное всегда может остаться позади.